В другую сторону

[Психиатрическая клиника больничного городка. Тот же день, после полудня.] Миновавшее зенит солнце медленно тащилось освещать противоположную часть голубой планеты, всего через четыре часа собираясь потонуть среди вездесущих деревьев Веселого Леса и смыкающихся над ними туч. По всему было видно, что дело идет к очередному акту непогоды, хотя население больничного городка этот момент не особо занимал – одной его части, представленной разномастными страдальцами, все равно не светило в ближайшее время хоть ненадолго выйти на улицу; другая же, работающая в этом месте, наивно полагала, что к концу их смены погода развеется и они спокойно доберутся до дома. Оба дерева, соединенных меж собой переходом из стекла и бетона, несколько странно выглядящим на фоне предпочтения к повсеместному применению древесины в строительстве, погрузились в затишье, неизменно сопровождающее время обеда. В психбольничной столовой, необычно чистенькой и опрятной для казенного учреждения, неторопливо обедали звери, все как один облаченные в одинаковые зеленые хлопчатобумажные рубашки с коротким рукавом. Порядка сорока ментально подпорченных душ сидели, ссутулившись над пластиковыми лотками для еды и сосредоточенно жевали, попеременно пуская ложку то в полужидкую массу картофельного пюре, то в лежащий по соседству зеленый горошек и запивая всё это дело концентратом, убедительно косящим под апельсиновый сок. Нездоровые настроения, паранойя, бред и прочие расстройства – всё это как-то отходило на второй план пред возможностью подкрепить силы. Над чуть колышущимся морем зеленых одеяний, подобно облачкам, неторопливо двигались санитары, беспрестанно поправляя и оглаживая свои белые рубашки. Вроде бы обычные медики, любящие семьянины и просто добродушные личности, обыденно поменявшись с предыдущей сменой на ролях санитара, пугающе менялись от кончиков лап до загривка, полные готовности в любой момент сорваться в драку, больно оттаскать какого-нибудь психа за шерсть, насильно познакомить с методами карательной психиатрии и закинуть в изолятор. Словом, совсем не этично пресечь любые попрания Порядка™. И вот, чуть виляя хвостами, эти покрытые мехом гестаповцы расхаживали среди обедающих больных, присматривая за тем, чтобы никто своими загонами не нарушал питательного процесса, или не прихватил какой-нибудь опасный сувенир в виде столового прибора. Спустя полчаса помещение почти опустело, и теперь чуть расслабившийся персонал пас меньше десятка копуш, включая парочку, что расположилась под черно-белым постером с огромным звериным глазом и текстом, рекламирующим Торазин (Моментально кладет конец вспышкам ярости! Препарат номер один в аптеках, и специализированных учреждениях леса!). За столом напротив плаката сидел бурундук оливкового цвета, держа обеими лапками бумажный стаканчик с соком. Зверек как зверек, несколько истощенного вида, хотя особенно выделялись его глаза, явно сраженные какой-то серьезной болезнью – неестественно блестящая склера, мутная радужная оболочка и расплывшийся в безобразную кляксу зрачок левого ока выглядели словно размывшийся акварельный рисунок, отторгающе смотрящийся на морде живого существа. Правый глаз, густо затянутый сеточкой вздутых сосудов, тоже свидетельствовал о серьезных проблемах, а все вместе это вызывало желание сгрести несчастное животное в охапку и потащить к офтальмологу. Вертя кромку стаканчика меж пальцев, грызун рассеяно поглядывал на давно заученный постер и ждал, пока его подруга по несчастью закончит со своей порцией. Ею являлась необычно тощая розовая самочка опоссума с клочковатой, местами ощипанной до кожи шерстью, в мятой рубашке, с застегнутыми невпопад пуговицами. Зверушка обедала с противоположной стороны стола, тактично усевшись задом к нагоняющему тревогу плакату. -Последний ужин... –Наконец, многозначительно прошептала она, облизав ложку. -Но это же обед. –Поправил бурундук. -Я знаю, что говорю… –Вздохнула опоссумиха. –Мы идем? Не дождавшись ответа, она поднялась из-за стола и двинулась на выход, как бы случайно ненадолго задержалась возле стойки выдачи и стала перестегивать пуговицы на рубашке. Убедившись, что подружка заняла позицию, бурундук сгрузил ее и свой лотки в одну кучу, но, собираясь подняться, как бы случайно выронил их на пол. Шум разлетевшегося на куски пластика, как и было спланировано, привлек внимание тусующихся в столовой санитаров, немедленно потянувшихся к месту инцидента. Убедившись, что никто не смотрит, опоссумиха быстренько сгребла со стойки жестяную банку с грязными вилками. Задрав полу рубашки, она торопливо сунула жестянку в свою “природную” сумку, поёжилась от обжегшего нутро холода и выскользнула в коридор. Санитары, уже намеревающиеся дружно накинуться на бурундука, убедившись, что дело всего лишь в неуклюжести, успокоились и отогнали его от места происшествия, чтобы ненароком не разжился острым осколком. Смущенно краснея для убедительности, грызун выбрался из столовой, нашел свою подружку, дожидающуюся его возле одного из наивных мотивационных плакатов. -Что с тобой? –Озабоченно поинтересовался он, посмотрев в напряженную мордочку опоссумихи. –Больно с этими вилками? -Нет, –мотнула головой та, –просто банка холодная. -Ну, тогда идем глотать колёса? –Улыбнулся бурундук, протянув ей лапку. Чуть улыбнувшись в ответ, опоссумиха ухватилась, было, за его пушистую граблю, но тут же стряхнула ее и покачала головой. Грызун не удивился – лишь вздохнул, запоздало вспомнив, что такой невинный жест может вызвать нежелательный интерес со стороны надсмотрщиков. Держась наравне, парочка поднялась на следующий этаж, добрела до будки фармакологии, где перед закрытыми на жалюзи окошечком уже толпилось покорное зверье, в ожидании положенной им послеобеденной порции таблеток. Оставив подружку, бурундук протолкнулся через очередь и подобрался к гладкой двери без дверной ручки. Ключа у него не было и быть не могло, но внутри его уже ждали. Постучавшись, и дождавшись пока ему откроют, он скользнул в тесное помещение будки, сразу попав в тесные любящие объятья бурого белки-медика. -Милый… –Горячо зашептал тот, тиская бурундука и трясь мордашкой о его щеку. –…такая ночь была… столько трупов после вчерашнего! Еще и я пострадать успел… мы только вернулись, я едва успел порции больным успел подготовить… уже с лап валюсь… а теперь ты появился – и мне так хорошо! Мужественно стерпев все эти проявления нежности, бурундук отстранился от любвеобильного медика и пожаловался: -Стиффи, мне тоже сегодня нехорошо! Можно будет попросить тебя?.. -Конечно, родной! –Прощебетал белк, погладив его по макушке. –Опять глазки беспокоят? -Глазки… –Утвердительно простонал бурундук, и тут в самом деле ощутил, как его глазные яблоки наливаются неприятным соком тупой боли. “Как же не вовремя, чёрт возьми!” –Подумал он, скривив мордашку. –“Вот и не верь после такого в материальность мысли…” -Только не расклеивайся, пожалуйста. –Сочувственно произнес белк, погладив его по плечу. –Я на посту буду с архивом возиться. Как закончишь тут, найди меня – пойдем и укольчик сделаем. Ну, я похромал. Не забудь проследить, чтобы все свои лекарства приняли… Мысленно хихикнув наивному наставлению, бурундук выпроводил медика. Привычно осмотревшись на месте, он приоткрыл жалюзи так, чтобы не было видно, кто сидит за стойкой. Белку-медика он подменял, грубо нарушая устав учреждения, благо, никто из персонала не контролировал процесс раздачи лекарств. И все же, не дай Бог, кто-то из них заглянет и увидит, что выдачей химии занимается один из больных! Шум поднимется неописуемый! -Закусочная открыта, друзья – налетайте! –Сострил бурундук, склонившись к щелочке в жалюзях. Зеленые рубашечки послушно потянулись по одному за положенной им отравой. Узнав в очередной зависшей перед щелкой мордашке одного из товарищей по несчастью, бурундук наклонялся к столу с огромной кучей поименованных ячеек, находил нужную, выгребал из нее назначенные препараты и выдавал их пациенту вместе со стаканчиком минералки. Вскоре желающие излечить свои сдвиги в мозгах массы схлынули, и за щелью стали мелькать звери, преисполненные какой-то загадочностью и ехидством. С ними порядок обращения был совсем иным – многозначительно кивнув и не менее ехидно улыбнувшись в ответ, бурундук, минуя выдачу лекарств, протягивал им стаканчик воды, попутно шепча одно и то же: -Сегодня. Будьте готовы… Подошедший на это кивал в ответ и отходил. Наконец, по ту сторону жалюзей замельтешила мордашка опоссумихи, давая понять, что больше никто не подойдет. -Стаканчик воды не желаешь? –Улыбнулся ей бурундук. -А, ну его к чёрту… –Буркнули по ту сторону стойки. Пожав плечами, бурундук сгреб не розданные препараты в одну кучку и уже собирался отправить их в стоящий в углу измельчитель, но подруга протянула ладошку под щелочку: -Не выбрасывай, –шепнула она, –дай их сюда… Снова пожав плечами, бурундук послушно сунул горсть ей. Воровато оглянувшись, опоссумиха запихнула таблетки в свою сумку и вновь наклонилась к просвету под жалюзями: -У тебя там больше ничего не осталось? Нам сейчас все что можно пригодится… Оглядевшись в опустевшей будочке, где осталась только базовая мебель, да надежно запертый от него шкаф для медикаментов (должны же быть пределы доверию?), бурундук нагнулся к щели развел лапами. -Ладно, –вздохнула опоссумиха, –пойдём… Выйдя в коридор и прикрыв за собой щелкнувшую на замок дверь будки, бурундук снова взял свою подругу за лапку. Теперь оба зверька спустились на первый этаж, перешли в пустующую комнату отдыха. Пройдя через ряд пустующих столов с задвинутыми под них стульями, парочка добралась до стоявшего в торце комнаты дивана. Опоссумиха привалилась на продавленную сидушку и приняла непринужденную позу, между тем внимательно наблюдая за дверным проёмом. Бурундук же засел за спинкой дивана, снял рубашку и принялся выуживать спрятанные под ее прострочкой таблетки, перекладывая их на ткань одежды. Закончив ковырять полу рубашки, он проделал ту же операцию с рукавами, под швом которых тоже были припрятаны колёса. Пользуясь огульно предоставленной ему привилегией раздачи лекарств, он успел собрать неплохой запас, предназначенный для предприятия, задуманного узким кругом психов, но опасался прятать оный в койке. Никогда не знаешь, когда персоналу дурки придет в голову проверить койки больных на наличие “неуставных предметов”. Поначалу он пихал колеса в горшок с бегонией, безмятежно растущей в одном из закутков коридора, но в один прекрасный день, когда кто-то додумался полить растение, последнее впитало в себя всю припрятанную дурь и его листья из темно-зеленых окрасились в кислотный градиент, по цвету подозрительно напоминающий прописываемые больным препараты. Поняв, что на предательскую ботанику полагаться не стоит, бурундук решил носить медикаменты на себе. Пихать лекарства под предварительно распоротый шов рубашки оказалось неожиданно практичным и безопасным решением – всегда под лапой, да и легкие выпуклости от всяких там пилюлек на казенной одежде в глаза не бросаются. Хотя, по правде говоря, тут тоже не обошлось без дискредитирующего момента. Как обычно, неожиданная, большая стирка вынудила его сдать набитую таблетками одежду, а потом администрация долго выясняла, почему одежда больных в результате этой самой стирки окрасилась в “хипповые” цвета, как до того было со злосчастной бегонией. Хотя последствий бурундук избежал (собственно, в обоих эпизодах его никто и не подозревал), но все пришлось начинать с нуля. Благо, до следующей стирки управился… На протяжении всей операции зависшую в общей комнате парочку так никто и не потревожил. Закончив выуживать медикаменты, бурундук сложил наполненную ими рубашку в куль, перелез с ним на диван и пододвинулся к опоссумихе поближе. Положив ладошку на сидушку дивана, он медленно продвинул ее к коленке подружки, ухватился за нее и, запинаясь, спросил: -Слушай, Манчи… Опоссумиха застыла, обратившись в слух и как будто ожидая услышать что-то определенное, но бурундук, помявшись, попросил: -…а можешь мне сейчас одну вилку одолжить? Я кое-что по-быстрому сделаю, а потом продолжим… -Не отвлекайся, Форсайт –Холодно отозвалась та и стряхнула его лапку с колена. -Ладно, попытаться стоило… –Вздохнул бурундук, но уже через минуту, загадочно улыбнувшись, вновь водрузил лапку на колено опоссумихи. -А что насчет?.. –Туманно произнес он, прогуливаясь пальчиками вдоль ее лапы. -Ты же с тем белкой роман разводишь? –Насмешливо произнесла сумчатая подруга, посмотрев на него. -Это по вашей инициативе! –Возмутился бурундук. Обиженно отодвинувшись от нее, он схватился за голову: -Я так и знал, что у меня от этого проблемы будут! Все говорят об этом!.. -Ну, не расстраивайся, Фори. –Попросила опоссумиха, и, обхватив нахохлившегося бурундука за плечи, мягко опрокинулась с ним на сидушку дивана. –Я же не сказала “нет”. А насчет того гомика… ну, я пошутила. И все остальные тоже просто шутят… Бурундук мрачно молчал, уткнувшись взглядом в деревянный потолок комнаты. Видя, что партнер плотно загрузился из-за обидных слов, подруга потерлась с ним носиками: -Давай же, перестань дуться, бука! Я совсем не против того, к чему ты ведешь… -Я и не дуюсь. –Мрачно отозвался грызун. –Просто мне все это очень обидно выслушивать… -Ну вот, а теперь ты и в самом деле начинаешь вести себя как голубой, со всеми этими обидками! –Ополчилась на него опоссумиха. –Разогрел девочку, а теперь надумал “обижаться”! Бурундук растерялся, не зная, на чем акцентироваться – на очередном обидном слове, или на том, что он “разогрел девочку”. Последняя, между тем, не тормозила – поцеловав бурундука в ушко, опоссумиха обхватила его за мордашку и жарко зашептала, глядя в его подпорченные болезнью глаза: -Давай же, Форсайт! Нам ведь, наверное, больше и не предстоит этим заняться… -Почему так? –Удивился, было, грызун, но сумчатая тотчас заткнула его откровенным поцелуем в губы. Уж тут бурундук понял, что время кончать с болтовней. Выронив связанную в куль рубашку на пол, он принялся обжиматься с подружкой. Предварительные ласки носили скорее яростный характер, чем подобающую моменту нежность – сплетящиеся на диване зверьки глухо рычали, несильно покусывали друг друга за мордашки, нетерпеливо лягались и тискались до синяков, заводясь все больше и больше от этих проявлений любви, граничащих с легким членовредительством. Еще пару недель назад между ними не могло идти и речи о какой-то близости – корректирующая мозги химия влияла и на либидо, плотно подавляя среди больных обоих полов естественное влечение друг к другу. В случае каких-либо “сбоев” в дело моментально вмешивался персонал психушки, применяя к застуканным “любодеятелям” целый комплекс карательных мер. Теперь же, стараниями бурундука снявшись с лекарств и зная, что уже к вечеру ненавистный больничный “порядок” пойдет прахом, беснующаяся на диване парочка просто не могла остановиться и продолжала усердно мять друг друга, словно пытаясь показать, как истосковалась по всем этим ритуалам. Наконец, почувствовав, что вот-вот кончит, даже не преступив к делу, бурундук спустил пар в плане обжимок. Одна его лапка задрала низ рубашки опоссумихи, а другая торопливо скользнув ниже пояса, нащупала и сладко выправила наружу его болтик. Высунув язык от напряжения, бурундук принялся поерзывать, прокладывая пенисом дорогу к заветной щели через заросли грубого меха подруги. Та тоже успокоилась и теперь лишь прерывисто дышала, вздрагивая от касаний твердого естества партнера и понемногу елозя, пытаясь помочь ему побыстрее сблизиться с ее “Y”, набухшей и готовой к половому контакту. Наконец, нащупав головкой теплое углубление чуть ниже ее брюшка, грызун втиснулся крупом в диван, собираясь задвинуть порезче. -Погоди, Фори… –Обеспокоенно прошептала опоссумиха, но бурундук торопливо заправил в щель… и тут член пронзило такой острой болью, что ему моментально стало не до сношений. Натужно охнув, он отпихнул от себя опоссумиху, спустил лапы на пол и скрючился, тихо скуля и держась обеими лапками за пострадавшее хозяйство. -Ты в сумку “залез”, а не туда, куда надо… –Озабоченно пояснила девочка, обняв его. –Очень больно? Дай посмотреть, что там с тобой… Кинув на нее враждебный взгляд, бурундук все же откинулся на спинку дивана, позволяя осмотреть себя. Бегло глянув на его пострадавшую “штуку”, опоссумиха не удержалась и хихикнула: -Ох, да ты прямо в зубцы одной из вилок ткнулся, дурашка! Грызун уже собирался психануть, когда пассия моментально перенастроила его на нужный лад: -Ладно, Форсайт – это знак! –Выпятив ладошку, сказала она. –Нам явно не стоило “этим” заниматься в такой важный момент. Давай сюда медикаменты… Бурундук вздохнул, поёжился от боли, но не стал как-то возражать – сейчас действительно стоило сосредоточиться на более важных вещах (во всяком случае, в половые сношения он в ближайшее время теперь вступить точно не сможет). Подняв с пола комок рубашки, он аккуратно размотал ее, протянул урожай препаратов опоссумихе, и недоуменно произнес: -Я не вполне понимаю, как мы собираемся этим отравить оружие… -Сейчас все поймешь… –Заверила его девочка, а затем в две хватки сгребла колеса и сунула их себе в пасть. Глядя на то, как подружка пережевывает конскую концентрацию таблеток, бурундук обеспокоился: -Манчи, я не медик, но такая доза тебя отравить может. Как ты собираешься бежать, если мы тебя потеряем? -А я не участвую в побеге. –Отозвалась та, усердно грызя колёса. –Я необходимая жертва. Кто-то же должен прожевать вам всю эту отраву до состояния каши? -Жертва?! Да как можно?! –Ужаснулся бурундук и схватил опоссумиху за лапку, как раз зачерпнувшую очередную горсть препаратов. –Брось! Выплюни эту дрянь! -Угомонись. –Мягко отпихнула она его, а затем, в два приёма доев остатки колёс, добавила: -Я сама решилась на это пойти… Дожевав таблеточные запасы бурундука, она запустила лапку в сумку, достала оттуда прихваченные из будки фармакологии препараты и тоже сунула их в пасть. Стоило ей прожевать остатки химии, как ее зрачки расширились, чуть не закрыв белок глаза. Вцепившись в рубашку бурундука, она промямлила, пуская слюнявую кашу: –М-м-мне уже нехор-шо… п-шли ск-рее тс-сюда… -Избавься от этой гадости! –Повторил бурундук, повалив подругу на спину и вцепившись ей в мордочку, собираясь разжать ее крепко стиснутые зубы. В этот момент на пороге комнаты объявился хмурый зеленый олень. Застав лежащую на диване парочку, он скривился и возмущенно произнес: -Дождались бы выписки, прежде чем любоваться! Не дай Бог, вы диван запачкали! Грызун растерянно уставился на него, не зная, как поступить. С одной стороны, следовало немедленно сдать накачавшуюся препаратами подругу, пока она не скапустилась от передозировки. Но с другой, это начисто сорвет всю задумку, а его самого повергнет в пучину ненависти среди остальных больных, уже настроившихся на дело. Да и если ее действие было частью плана, то почему он должен вот так все херить? -Мы ничего такого не делали. –Решившись, заявил бурундук. -Хотел бы я в это верить! –Уткнул лапки в боки олень и мотнул головой в сторону выхода. –Отправляйтесь в палату. Больным собираться здесь можно только с девяти утра до полудня, и с семи вечера до отбоя… Подойдя к дивану, он всмотрелся в одурманенную мордашку опоссумихи и вновь возмутился: -Э-э, всё ясно! Ты, похоже, решил воспользоваться ситуацией, пока подружка под лекарствами. Это гнусно, Форсайт, просто отвратительно и неспортивно! Немедленно отведи девочку обратно в палату, уложи на место и оставь в покое! Приставай к ней лучше, когда она будет в состоянии тебя отшить. И рубашку не забудь надеть, извращенец!.. Запунцовев, бурундук уже собирался возразить на обвинение в домогательстве, но олень, уже потеряв к парочке всякий интерес, привалился на диван рядом с ним и, ссутулился и обхватил голову обеими лапками. Судя по отягощенной позе и тому, что он не потащил их обоих в изолятор, парнокопытного глодала какая-то своя, глубоко личная беда, и стоило бы тихо смотаться подальше, но бурундук не удержался: -Гёлпи, ты выглядишь так, будто скоро наши ряды пополнишь. –Заметил он. -Уж лучше бы было так… –Тихо буркнул тот, не меняя позы. –Пожалуйста, выметайтесь отсюда уже, проявите сочувствие… Послушно поднявшись с места, бурундук подтянул подружку и потащил ее за собой из комнаты. Контингент психушки усваивал проглоченные обед и таблетки, неприкаянно шатаясь по узкому коридору, тупя возле надежно обтянутых сеткой окон, или сбиваясь в кучки, чтобы пошушукать о своих однообразных неизменных делах. При виде замаячившей на горизонте белой рубашки санитара или халата высшего эшелона персонала, компании тут же распадались, чтобы затем снова сойтись и продолжить гутарить до появления следующего “белого” зверя. На бурундука, ведущего за лапку тихо мычащую и пускающую слюни самочку опоссума, персонал не обратил никакого внимания – подобная поддержка была вполне естественным явлением после приёма лекарств. Добравшись до палаты, которую делил с опоссумихой, и еще несколькими страдальцами, грызун втащил свою сумчатую подругу внутрь. В меру послеобеденного променада, комната почти пустовала, не считая дрыхнущего на одной из коек енота, с неопределенного цвета шкуркой, сильно опаленной и местами почерневшей. Прислонив опоссумиху к стеночке, бурундук подскочил к этому соне и принялся его тормошить: -Фьюзи, поднимайся! Манчи дури наглоталась! Надо всё это из нее вытравить! Енот помычал, открыл недавно сомкнутые зенки, протёр их и спросил сквозь зевок: -Вы всё… *х-э-эх*… подготовили? -Да, давай быстрее – девочка, того гляди, откинется! –Взволнованно ответил бурундук, подтащив опоссумиху поближе. Дав обоим знак подождать, енот сорвал со своей подушки наволочку, растянул ее промеж лапок, и сунул получившийся мешок опоссумихе: -Выплёвывай скорее. Самочка, однако, продолжала стоять на месте, покачиваясь взад-вперед и тупо глядя вперед себя затуманенным взглядом расширенных зрачков. -Манчи, ты чего? –Обеспокоенно спросил ее бурундук. -Мы теряем время! –Нетерпеливо напомнил енот. –Помоги ей… Бурундук вздохнул, зашел опоссумихе за спину, обхватил ее лапками пониже грудной клетки и резко сдавил диафрагму. Девочка булькнула, скрючилась над протянутой ей наволочкой и в три сблёва вытравила в нее белую кашу полуразложившихся таблеток. Избавившись от груза, она передернулась и мотнула головой, приходя в себя: -Боже, это хуже токсикоза во время беременности… –Еле слышно произнесла она, после чего, высунув язык, стала яростно отряхивать тот от мерзкого привкуса желчи и таблеток, но поперхнулась неожиданно повалившей у нее из пасти пеной, закатила глаза и рухнула на пол. -У Манчи передоз, похоже... –Растерянно констатировал бурундук, указав пальцем на конвульсирующее тело и развернулся к еноту: -Что за дерьмо?! –Взорвался он. –Ты знал об этом, Фьюзи?! Почему никто меня не предупредил о том, какую роль она во всем этом играет?!! -Не надо срываться, Форсайт. –Хладнокровно заявил енот, сунув под койку промокшую и неприятно пахнущую наволочку. –Ее и так сюда заперли за попытку залезть в петлю. То, что случилось… это как раз то, чего она хотела. -А я так надеялся, что мы все вместе успешно уберемся отсюда… –Горестно пробормотал бурундук, стиснув слабеющую лапку отходящей подружки. -Ну, мы то как раз и уберемся. –Коснулся его плеча енот. –Не расстраивайся, Фори. Какой ей был смысл бежать с ее наклонностями? Она просто хотела помочь нам, хотя бы и такой ценой. Надо убрать тело на койку подальше, чтобы внимания не привлекала… Разбитый произошедшим бурундук только повторно вздохнул. Схватив подружку за лапы, оставшаяся парочка заговорщиков перетащила ее труп на кровать в углу. -Токсикоз… –Пробормотал грызун, глядя на тело. –…она была матерью? -И да, и нет. –Хрипло отозвался енот, переводя дух. –Готовилась. Произвела на свет троих ангелочков, если ты понимаешь, к чему я клоню. Как узнала, что приплод мертворожденный, сразу сошла с ума. Ее из роддома сюда перевели. Говорят, первые полгода она по всей психушке с тремя подушками таскалась, дралась как не в себя, когда их пытались отобрать и… -Заткнись! –Грубо прервал его бурундук и сразу съежившись, устало добавил: -Я не хотел грубить, Фьюзи. Просто не мог больше это слушать… боже… будь я проклят, если я потом за ней не вернусь! -Сначала самим надо вырваться, Форсайт. –Напомнил енот. –Где вилки? Бурундук молча похлопал опоссумиху по брюшку, отозвавшемся легким погремыванием потаенной баночки с нужными предметами. -Я понял… –Успокоился полосатохвостый, и кивнул бурундуку. –...достань их. -Мне еще и мародерствовать?! –Снова вспыхнул тот. -Кому же еще? –Пожал плечами енот. –Я иду дальше возиться с отравой… Грызун вздохнул уже в третий раз – сопровождающие побег события ему нравились все меньше и меньше, а ведь самое неприятное было только впереди! Расстегнув нижние пуговички на рубашке опоссумихи, он, краснея, сунул лапу в ее брюшную сумку, аккуратно извлек жестянку, достал еще несколько вилок, успевших выпасть из баночки и неприкаянно болтавшихся в еще теплом розовом чреве. -Прощай тогда, Манчи… –Прошептал бурундук, погладив мертвую подружку по покрытой сохнущими пузырьками пены мордашке. –Если получится, то я все сделаю для того, чтобы ты была со мной... и не здесь, и не там, а просто со мной... Покончив с трогательными речами, и принеся посуду к возящемуся с мерзкой кашей еноту, тронутый нервными потрясениями бурундук вспомнил о своей сверхценной идее и стал выбирать вилку почище. Обратив на это внимание, енот вырвал у него баночку. -Ой да ладно, можно мне одну? –Спросил бурундук, потянув лапки к отнятым у него вилкам. –Мне бы она сейчас очень пригодилась… -Чтобы свой стрёмный глаз выковырять? –Уточнил енот, хлопнув его по протянутым грабалкам. -Конечно, чёрт возьми! –Подтвердил тот, потирая ушибленную ладонь, и принялся бормотать, заговариваясь: -Мне надо избавиться от глаза, чтобы не ослепнуть! Они не понимают, или не хотят понять, или специально хотят, чтобы зараза доела мои глаза. А я не хочу! Я не больной даже, а они держат меня и не понимают… Прилетевшая от енота пощечина заставила грызуна заткнуться и отупело уставиться в пол. Успокоив соратника, полосатохвостый последовательно вымочил вилки в получившейся отраве, затем расстегнул рубашку и попрятал столовые приборы в петличках, пришитых с ее внутренней стороны. -Кажется, меня немного занесло… –Наконец, пробормотал бурундук. -Ты успокоился? –Скучающе поинтересовался енот у него. –Тогда давай действовать. Я раздам эти вилки, кто не попытается ими себя же заколоть, а ты приступай к своей части плана. Да, вот тебе тоже одна, как ты и хотел. Только постарайся не забыть, что нельзя ее совать себе в глаз. -На кой чёрт она мне теперь? –Огорченно спросил бурундук, все же забрав теплую вилку, замызганную желчью и таблеточной кашей. –Она теперь отравлена. -Правильно. Потому что она не для тебя, а для того белки. Ты не забыл порядок действий? Тянешь до темноты, затем вырубаешь этого педика, забираешь ключи и ищешь будку энергоснабжения. Напомню, что она где-то на верхушке дерева, так что придется тебе немного полазить. Там действуй по инструкции, а потом беги на помощь к нам – мы выступим, как только электричество отключится. Вопросы есть? Тогда вперед! Бурундук кивнул и уже собирался вырулить из палаты, когда енот дотронулся до рукава его рубашки: -Только ты это… –Ухмыльнувшись, начал он. –…не увлекайся там своим любовничком – мы уже всерьез подготовились… -А не пошел бы ты… –Прошипел бурундук, отдернув рукав. С достоинством задрав голову, он вышел из палаты и направился к выходу с этажа, с каждым шагом теряя в уверенности. Добравшись до стоявшего возле дверного проёма поста для дежурного врача, он с тоской уставился на белку-парамедика, обложившегося кучей каких-то пыльных папок. Ему жуть как не хотелось лишний раз связываться с этим голубым – двадцать два года дремучего консервативного воспитания и навязанные масс-медиа гротескные стереотипы делали своё дело, заставляя бурундука опасаться и презирать подобных зверей, но для пользы дела две недели назад ему пришлось самому скосить под такого же “нестандартного”, чтобы сблизиться с белкой ради осуществления плана побега. Трудно описать как он страдал от такого союза, а сейчас ему еще и предстояло в его компании дотянуть время до вечера! Он и представить не мог, как себя вести, вздумай белк пойти на что-то неприличное, но план есть план, и придется ему следовать… “Думай о том, что скоро выйдешь на волю, Форсайт!” –Настроил себя на нужный лад бурундук, и подошел к столу. -Стиффи, я закончил с раздачей. –Произнес он, не переставая изображать мученический вид. –Тащи меня быстрее, куда надо! -Мой милый маленький помощник! –Оторвавшись от бумаг, любовно прогудел белк. –Сейчас пойдем и хорошо тебе сделаем… Поднявшись из-за стола, он скривился от боли, наступив на больную лапу и уставился на бурундука не менее страдающим взглядом: -Только вот что… могу я о тебя опереться? Мне вчера немного не повезло, как видишь… Бурундук сочувственно кивнул, и подставил ему плечо, но белк вместо этого обхватил его за талию и прижался к нему всей тушкой. Смотрелось это как-то странно и неприлично, но бурундук стерпел – все же он вроде как за бойфренда этому голубому, надо соответствовать. Оба грызуна поплелись по коридору. Встречающиеся по пути, вовлеченные в грядущий побег больные, все как один, едва заметно кивали бурундуку, когда он проходил мимо них. Добравшись до двери приемного отделения, парочка уже собиралась шагнуть внутрь, когда навстречу им вышла желтая нутрия. -Стиффи, ты не знаешь, где сейчас Гёлпи? –Коснулась она плеча белки. Тот вздрогнул, замямлил что-то отрицательное, при этом стиснув лежащую на бедре бурундука лапку с такой силой, что тот чуть не пискнул от боли, и со злорадством подумал: “Оно боится…” Вообще, дуэт белки с нутрией представлял потешное зрелище – она постоянно увивалась за ним, проявляя чуть не материнское отношение, а тот ее как будто смертельно боялся. Неужели ему настолько не нравятся девочки? Или у него была какая-то неприятная история с этой рыжезубой? Последние две недели больные, нет-нет, да судачили об этом… -Олень сидит в общей комнате. –Подал голос бурундук, опасясь, что его сопровождающий вот-вот впадет в состояние тихого идиотизма от страха. Нутрия рассеяно посмотрела на него, проронила “спасибо…”, и быстренько направилась к лестнице. Тотчас успокоившись, белк виновато улыбнулся бурундуку и зашептал: -Извини, милый. Я тебя не сильно помял? У меня просто с этой девочкой непростые отношения. Была между нами… история, я до сих пор непроизвольно вспоминаю. -Все в порядке. –Заверил бурундук, и толкнул дверь в приемное отделение Парочка шмыгнула в тесное фойе, где среди наведенного на полу бумажного бардака ковырялся ондатра-ординатор. Подняв взгляд на вошедших, он с минуту помолчал, затем поднялся на ноги и хмуро спросил у белки: -Куда ты с этим типом на ночь глядя намылился? -Какая ночь? –Усмехнулся белк, указав на висевшие над ресепшном часы. –Дело только к четырём идет! -Ну, ты за слова то не цепляйся. Куда вы собрались? -Как обычно, в процедурный. У Форсайта опять глаза воспалились. С тем, парочка шагнула к выходу в переход, застыла у закрытой на электронный замок двери. -Ты ткнешь там на свою кнопку, или нет? –С некоторым раздражением спросил белк. Ондатра, которому явно захотелось поиграть в важность, сложил лапки и произнес не терпящим возражений тоном: -Много чести – таскать всяких дурачков в основной блок. Оставь своего психа до завтра, не помрет он со своими глазами. -Вообще-то, “дурачок” тоже тут стоит и всё слышит... –Вякнул бурундук, щуря глазёнки. Белк коротко дёрнул его за рукав рубашечки, чтобы не лез и неожиданно резко заявил ординатору: -У этого парня в карточке черным по белому прописано, что ему дополнительно требуется помощь офтальмолога по первому требованию. Ты собираешься препятствовать установленному порядку лечения? -Вовсе нет. –Моментально стушевался ондатра. –Я просто хотел сказать, что тебе просто стоило бы взять оттуда всё необходимое и лечить его здесь… Поняв, что комментарии излишни, он крякнул, махнул лапкой и зашел за стойку ресепшна. Торопливо ткнув на кнопку подачи тока к электронному замку двери, и поморщившись от треска сработавшего зуммера, он махнул парочке: -Ладно, неважно. Проходите, пока сигнал не прошел… Оба зверя торопливо шмыгнули за тяжелую дверь. Дождавшись, пока та захлопнется, ондатра привалился на место и стал проворчал в адрес коллеги: -Чёртов гомик. Изобличить бы его, да отправить в город на промывку мозгов… Подперев лапой щеку, он вздохнул и добавил: -Хотя, как я могу такое молоть? Не хватало нам еще одного медика потерять! Не дай Бог ему однажды спалиться со своей придурью... -Такой интересный зверь! –Жаловался в это время белк бурундуку, прихрамывая при его поддержке по узкой кишке перехода. –Изо дня в день докучает однообразными вопросами, хотя все прекрасно знает насчёт тебя. Тебе всё это не надоело? Мне вот до жути… -Он и сам больной на всю голову. Синдромом вахтёра… –Рассеяно пробормотал тот в ответ, по факту в обе свои больные зенки глядя на пятно лесного массива, расстилающееся за покрытым крапинкой вчерашних дождевых капель окном. Почти полгода он был оторван от этих зеленых широт, сидя взаперти психушки (прогулки по двору в теплое время года в счёт не шли) за то, что попытался радикально исправить свои проблемы со здоровьем… Неуклонное падение в статус-кво у него началось с одного злополучного январского полудня, когда он неспешно прогуливался по приятно хрустящему и прогибающимися под лапами снежку, снимая окрестности на пленку недавно купленной видеокамеры. Добравшись до центра пригорода, он увидел действительно стоящий запечатления на пленку материал – трое полицейских щедро угощали ударами дубинок провинившегося чем-то зверя. Конечно же, неподалеку собралось несколько зевак, осуждающе перешептываясь и сочувственно посматривая на вьющегося ужом избиваемого. Посмотрев на эту занятную сцену, бурундук торопливо заправил в свой хандикам чистую кассету, аккуратно смахнул пару снежинок с линзы объектива и уже прилип к окуляру, собираясь заснять избиение, но почти сразу весь ракурс заполнила чернота полицейской куртки, чуть обеленная хлопьями снега. Оторвавшись от глазка, бурундук недовольно уставился на заслонившего ему вид желтого копа-медведя с густым кустом афро на голове и небольшой шапкой снега поверх того. -Вот это лишнее. –Мрачно произнес медведь, постучав костяшкой пальца по корпусу хандикама. –Убери видеокамеру! -Я имею право снимать что хочу, и где хочу! –С достоинством возразил бурундук, обойдя его сбоку. Едва он вновь прицелился на место разборки, объектив прикрыло мохнатое запястье все того же медведя. -Детка, а ты не боишься, что сейчас с твоей мыльницей что-то нехорошее произойдет? –Угрожающе поинтересовался тот, вновь завладев вниманием грызуна. -Неа. –Отозвался бурундук, стряхнув лапу этого надоеды со своей игрушки. -Сам напросился… –Равнодушно произнес мишка. Одномоментно расчехлив дубинку, он нанес рубящий удар снизу, и в самом деле собираясь выбить девайс из лап бурундука, но именно в тот момент последний крайне невовремя решил навести ракурс на мишку-полицейского… Бурундук толком не понял, что произошло – был какой-то мощный, отдавшийся в глубине черепа толчок, хруст разбившейся видеокамеры и какой-то посторонний чавкнувший звук. Отшатнувшись от полученного удара, грызун уже собирался завыть от испуга, когда его голову с секундным запозданием залило тупой болью, с аккомпанирующим ей звоном в ушах, перекрывшим уличные звуки. Боль была настолько сильной, что грызун даже осел в сугроб. Рот у него сам собой скривился в мучительном оскале, а глаза так же непроизвольно зажмурились. Просидев так несколько минут, он с трудом открыл глаза… точнее, один из двух – веки левого глаза как будто упирались во что-то, сам глаз почему-то при этом почему-то совсем не видел. Что касается правого глаза, то в нем чертовски двоилось. Да, еще голова как-то странно отяжелела, а при попытках держать ее прямо, к горлу сразу подкатывал ком тошноты. Все же с трудом задрав ее к раздвоенному силуэту ударившего его медведя, бурундук выдавил, изо всех сил довлея над желанием заплакать: -Это… это нарушение моих гражданских прав!.. Коп-медведь не ответил, и по виду как будто тоже проникся содеянным, так и застыв на месте с выражением ужаса на морде. Дубинка выскользнула из его ослабевшей лапы, да так и осталась стоймя торчать из сугроба. С трудом повернув голову, бурундук заметил, что шокирован произошедшим не только его обидчик: и оторвавшиеся от избиения полицейские, и собравшиеся вокруг места события зеваки, и даже окровавленная жертва избиения, с трудом приподнявшаяся на локтях – все они уставились на него с таким видом, точно удар резиновым изделием разрубил его надвое. Мишка-полицейский пришел в себя первым – подняв из сугроба свою дубинку, он заправил ее обратно за пояс, виновато развел лапами и направился к своим сослуживцам. О чем-то переговорив с ними, разодетая в зимнюю форму компания грубо поставила избиваемого ими зверя на ноги, загрузилась с ним в копкар и скрылась с места происшествия, оставив бурундука наедине с собравшимися вокруг него зеваками. Не понимая, почему ему так плохо и на кой чёрт вокруг него столпились, бурундук тяжко, со всхлипом, вздохнул и с трудом поднялся на ноги. Несмотря на зимний день, ему почему-то стало очень жарко. “Температура подскочила?” –Устало подумал он, коснувшись лба. –“Не знаю… Хочу спать. Надо вернуться домой и лечь спать. Только хандикам не забыть…” Беспомощно оглядевшись на окруживших его зверей затуманенным, лишенным резкости взглядом, он промямлил пересохшим ртом: -Я был с видеокамерой… никто не видел мою видеокамеру?.. Один из зверей что-то ответил, но бурундук ничего не разобрал за некстати вновь поднявшимся звоном в ушах. Махнув лапкой, он посмотрел себе под ноги, узнал среди снега серебристые осколки корпуса, разломанную надвое кассету и треснувший вороний глаз линзы объектива, с отраженным в нем кусочком неба. Всё что осталось от его недавней покупки. Со значением посопев, бурундук почувствовал, что по левой щеке стекает что-то горячее. “Все же расплакался…” –Понял он, и попытался стыдливо прикрыть зареванные (как он думал) глаза от толпы, но его ладошка неожиданно уткнулась во что острое и холодное. Пока он недоуменно ощупывал посторонний предмет, собравшиеся вдруг засуетились – кто-то побежал к расположенному через дорогу таксофону, еще парочка зверей заботливо взяли бурундука за локти и потянули его в сторону ближайшей лавочки. Уже собираясь послушно поплестись с ними, он притормозил, заметив в заледенелой луже какое-то пёстрое пятно, в котором признал свою шапочку, по-видимому, сбитую ударом дубинки. Мягко отстранившись от помощников, он наклонившись поднять ее, и заметил в тусклом отражении лужи свою морду, скривившуюся от вновь накатившей головной боли… а заодно и остальную часть своей видеокамеры – окуляр разбитого хандикама с ошметками корпуса торчал из окровавленной глазницы его левого глаза. Пока до угасающего сознания бурундука доходил кошмар произошедшего, с выбитого глаза сорвалось несколько капель крови, распустившихся в воде и окончательно размывших и без того нечеткую картинку с его искалеченной мордой – последнее, что он запомнил перед тем, как впасть в сопор, а затем и кому… Как ни странно, на первый взгляд, все как будто бы обошлось. Пока он лежал овощем в реанимации, звери-медики потрудились над ним неимоверно, сгоряча умудрившись даже собрать его раздавленный глаз и приладить тот обратно. Еще неделька у него ушла на возвращение в более-менее вменяемое состояние. Даже толком не помня, что с ним успело произойти, бурундук успел вдоволь нарадоваться своему спасению, покрутился на местном консилиуме, где донельзя гордые собой врачи похвастались полным восстановлением практически уничтоженного органа зрения, после чего наконец-то отправился домой, сжимая в лапке букетик рецептов на анестетики. Вернувшись домой, приняв заботу, поздравления и сочувствие от друзей и близких, он стал усиленно выздоравливать и постепенно вытравливать из памяти негативные впечатления от полученной травмы, а врученные ему рецепты убрал подальше, в уверенности, что те ему не пригодятся. Но не тут-то было! Ближе к середине февраля бурундук стал подозрительно часто сталкиваться с головными болями, такими сильными, что те перекидывались на глаза. Последние стали быстро уставать при дневном свете, зверьку постоянно мерещились какие-то непонятные точки, мошки и прочие зрительные сбои, да и даже просто моргать почему-то стало больно. Поначалу он все же не сильно беспокоился, полагая что это дают о себе знать последствия ЧМТ, и спокойно решал проблему парочкой приятно пахших грушей таблеток ибупрофена, однако всего через полнедели ему все же пришлось влезть в ящик с документами и забрать рецепты на кодеиносодержащие препараты, поскольку нестероидные анальгетики попросту перестали как-то действовать на головную боль, уже успевшую стать неотъемлемой частью его повседневного существования. Проблагоденствовав на кодеине еще одну неделю, бурундук озаботился фактом того, что нормально живет только от таблетки к таблетке, да еще и вынужден чуть не с головой в аптечку залазить, чтобы разглядеть нужные ему колеса, но поначалу не стал делать каких-то выводов – он пришел к ним, только однажды перепутав болеутоляющие со слабительным. Исходные тезисы, нарисовавшиеся после крайне мучительно проведенного в “местечке” дня, были таковы: 1) Эффекты пургена при головной боли и следующее за этим истощение могли бы представить определенный интерес для отъявленных садомазохистов. 2) Ему надо сдаваться обратно в больницу, пока он сослепу не скушал что позабористее. Сказано – сделано. Как только у бурундука поутихли позывы определенного рода, он сразу двинулся в больницу. Там ему, однако, не особо помогли, лишь напомнив, что головные боли при его травме – естественное и долговременное явление. Тем не менее, когда бурундук упомянул боль в глазах и ухудшение зрения, лечивший его врач заметно напрягся, уточнил симптомы, сверился с историей болезни и напрягся еще больше, после чего… тактично спихнул больного на офтальмолога. В вотчине последнего ситуация повторилась – представившийся “доктором Лампи” лось, осмотрев бурундука и изучив его карточку, тоже как будто обнаружил нечто неприятное, но на обеспокоенные вопросы пациента заверил, что все будет в порядке, но тому придется навещать его почаще. Так бурундучок перешел на систематическое наблюдение у офтальмолога, что давалось ему не слишком просто – постоянные поездки на автобусе из пригорода до больничного городка при его состоянии казались особенно выматывающими, а февральские снега, подсвеченные дневным светом, здорово давили ему на глаза своей белизной. Все это делало и без того перманентную головную боль еще более мучительной, теперь даже мешающую нормально спать. Если бурундуку и удавалось забыться хотя бы на пару часов, то его обязательно мучил один и тот же кошмар, в котором он видел самого себя в тот день, зависшего с пробитым глазом над мерзлой лужей. Бедолага так занемог, что кроме приёма сильнодействующих болеутоляющих и всяких там глазных капель стал перед сном уделять время коротким молитвам на распятие с грызуном-Иисусиком, висевшим над его кроватью. Увы, как бы обезнадеживающе это не звучало, но молитвы, превозносимые гипсовому собрату по виду, действовали примерно никак, в отличие от пресловутых пейнкиллеров. Внутренне негодуя от того, что вместо нормального лечения его зачем-то заставляют мотаться к лосю-офтальмологу, который из раза в раз “радовал” его вестями об очередном ухудшении остроты зрения и прописывал очередную мазь или капли, ощутимо истощающие финансовую подушку (на которую бурундук рассчитывал беззаботно дожить до лета), он все же покорно исполнял указания врача, попутно надеясь в один прекрасный день получить исчерпывающую информацию о причинах происходящего. И таки получил ее в начале марта (хотя назвать тот день прекрасным язык не поворачивается сказать даже у вашего покорного слуги-нарратора): -Значит так, Форсайт. Зрение у тебя упало еще на четверть диоптрий… –Озабоченно пробубнил Лампи, отойдя к столу записать результаты проверки. –В общем, динамика не столь значительная, по сравнению с тем, с чем мне приходилось сталкиваться, но тоже ничего хорошего. Сосуды глаза мне нравятся все меньше и меньше… Переместившись к бирюзовому застекленному шкафчику, он покопался в медпрепаратах и повернул голову к бурундуку: -Похоже, придется перейти на тяжелую артиллерию. Уколов в глаз не боишься? Давай попробуем бетаметазон? Недорогой препарат, но после вливания ты почувствуешь себя на порядок лучше… -Какие уколы в глаз?! –Ошарашенно замычал тот, вскочив с кресла. Задев макушкой висевший над креслом фороптер, он жутко скривил морду и схватился за больную голову. Просидев так минут пять, бурундук прорычал сочувственно глядящему на него лосю: -Зачем мне уколы? Всё настолько плохо? -Не переживай, это вполне обычная процедура… –Начал, было, лось, но бурундук его не слушал: -Когда мне, чёрт подери, объяснят, что со мной такое?! –Возмущался грызун. –Почему я при головных болях должен таскаться к глазнику? Какое отношение имеют мои глаза к головной боли?! -Форсайт, а у тебя есть супруга, родители, или еще какие-нибудь родственники? –Неожиданно спросил Лампи. –Я бы хотел переговорить с кем-то из них, в твой следующий визит… -У меня есть брат, но он сюда не пойдет. –Помотал головой бурундук. –Его и госпитализировать приходится насильно, если приспичит… Тут же догадавшись, к чему был задан этот вопрос о родственниках, он вперился слабеющими глазами в Лампи: -Что со мной, доктор?! -Может, подойдет кто-то из друзей?.. –Со слабой надеждой предложил тот, уклоняясь от ответа. -Чёрт возьми – имею я право знать, что со мной?! –Вскипел грызун, сжав кулачки. –Никто сюда не пойдет! Я сам хочу знать, в чём моя проблема! -Не нервничай, дружок. Я просто хотел, как лучше. –Заверил лось, предостерегающе выпятив ладонь. Вздохнув, он присел на краешек стола, скрестил лапы и озвучил приговор: -Я очень не хотел бы этого говорить, но… в дальнейшей перспективе ты полностью ослепнешь. На оба глаза. Вот поэтому ты ко мне и таскаешься, Форсайт. -Погодите, –расплылся в гримасе бурундук, –о чем вы говорите? Мне же спасли глаз! Почему я вдруг должен ослепнуть, если вам удалось восстановить глаз, и даже сделать так, чтобы он видел?! Если больного вылечили, то ему должно полегчать, разве не так?! Может, это просто временное падение зрения из-за травмы? Ну, посудите сами, док – мне все вылечили, они сами так сказали. Откуда взяться какой-то там слепоте?! “Отрицание” –Смекнул Лампи, и, подняв палец, объяснил: -К сожалению, нет. Повреждение орбиты твоего левого глаза привело к офтальмиту, который в свою очередь, вызвал неврит зрительного нерва, поразивший и правый глаз. -Ох, спасибо, доктор Лампи! –Саркастично отозвался бурундук. –Я, конечно же, прекрасно понял, что все это значит! -Извини, дружок. –Развел лапами лось. –Я бы очень хотел объяснить это как-то полегче, но один термин цепляется за другой. Впрочем… Тут он на пару минут мучительно напряг лоб, после чего выдал: -Если говорить о проблеме предельно проще, то твой поврежденный глаз сейчас подвержен апоптозу – в нем активно гибнут клетки сосудов. Это в целом положительный процесс, но так получается, что эти самые отмирающие клетки образуют токсины, которые перекидываются на твой здоровый глаз, отравляя его. В определенной степени на это влияет и закрытая черепно-мозговая травма, которую ты тогда получил… Подойдя к бурундуку, он склонился над ним и поинтересовался: -Кстати, ты не запомнил, что конкретно произошло в тот день? -Ничего не помню. –Вздохнул тот. –В больнице сказали, что прохожие нашли меня валяющимся в луже, с пробитым глазом и черепно-мозговой травмой. -Похоже на обычную неосторожность. –Удовлетворенно кивнув, констатировал лось. –Гулял в такую погоду, уткнувшись в эту свою игрушку. Наверняка, где-то поскользнулся… -Ладно, док – про свою неуклюжесть я уже наслышался, оставим эту тему! –Грубо отрезал бурундук, ходя взад-вперед по кабинету. –Какого чёрта ваши коллеги вообще полезли спасать меня?! Глаз раздавило вбитым в глазницу объективом видеокамеры. Они хвастались тем, как старательно собирали всё по кусочкам! Ну и засунули бы его себе под хвост, по очереди! Кому-то действительно нечем было заняться на работе, если они решили, что надо все бросить, и собрать эту инфекционную бомбу, которая сделает мне только хуже! Остановившись, он ткнул пальцем в сторону лося и неожиданно сорвался на визг: -А вы?!! Как вы можете просто так мне говорить, что мой глаз умирает и тянет за собой второй, и ничего при этом не делать?! Нет, разумеется, вам легко – это не вы горстями глотаете обезболивающие, чтобы ненадолго пригасить невыносимую боль! Это не вы завтра проснетесь в вечной тьме и будете только вспоминать, какой прекрасный мир вас некогда окружал!!! Что вы на это скажете? -Стадия гнева… –Пробубнил тот свои мысли вслух. -Что вы сказали?! –Вскинулся бурундук. –Гнев? Конечно, я в гневе! Жизнь меня поимела самым жестоким образом, обрекла на участь хуже смерти! Я искалечен!!! -Форсайт, попытайся успокоиться, и выслушать меня… –Повысив голос, начал Лампи, но тут озлобленное выражение мордашки бурундука сменилось горестным. Не дав лосю договорить, он упал на колени и вцепился в его халат: -Доктор, простите меня! –Зашелся в истерике он. –Я просто сорвался, но прошу, прошу, прошу - сделайте хоть что-нибудь! Мне всего двадцать года, я не хочу так рано ослепнуть, я боюсь!!! Больной глаз выделяет какие-то там токсины? Вырежьте его! Вколите что-нибудь такое, чтобы он сразу отмер! Я уже привык видеть без него, пока лежал в реанимации! Так у меня хотя бы один останется, и я что-то буду видеть! Мне все равно плохо от того, что его восстановили – он болит, и голова тоже! Я постоянно вижу какие-то пятна и точки, а еще он слезится и мне больно смотреть на свет и вообще даже двигать им больно! Уберите его, доктор!!! Спасите меня!!! “Быстро мы достигли стадии торга” –Грустно подумал Лампи. -Не унижайся, не глупи, и послушай, наконец, меня. –Пробубнил он, поставив всхлипывающего от горя грызуна на ноги. –Что сделано, то сделано. Твой глаз восстановили не для того, чтобы тебя повторно тебя калечить. Конечно, мы могли бы произвести энуклеацию, то есть удаление поврежденного глаза, но процесс уже зашел слишком далеко, чтобы в корне повлиять на патологию, затронувшую здоровый глаз. Эта зараза имеет склонность к рецидивам, один из которых неминуемо добьет твое зрение. Да, Форсайт – ты приговорен, но пока что ты еще видишь, причем, обоими глазами. Поверь, для тебя же лучше, если мы не станем всерьез вмешиваться. Да, я помню про твои боли, но мы это решим – капли и укольчики облегчат твоё состояние… С тем, лось вновь отошел к шкафу подбирать лекарство, а бурундук на негнущихся лапах доковылял до окна, прикрыл больной глаз и приткнул мордашку к подогретой мартовским солнышком стеклянной глади. Его подпорченному болезнью взору предстало пятно расцветающего после зимнего простоя леса, пробивающаяся сквозь проталину зелень травы, при его зрении похожей на какую-то помесь зелени и белизны, а также асфальтовая площадка парковки больничного городка с машинами, кажущимися чем-то бесформенным с высоты четвертого этажа. “А ведь когда-то я мог разглядеть сосновую шишку на ели с этого расстояния…” –Горько подумал бурундук. Вновь посмотрев на серое пятно бетонного покрытия под окном, он всерьез задумался – не поздно ли что-то изменить одним “случайным” падением наружу? Однако Лампи, уже стоявший у него за спиной с инсулиновым шприцем, точно прочитав мысли пациента, пробубнил: -Только не думай об этом, пожалуйста. Я напомню, что с того времени прошло уже несколько месяцев. Самоубийство ничего не изменит, сам понимаешь. И это, не говоря о том, что за такое дело тебя придется отправить в психбольницу. Шмыгнув носом, бурундук повернул голову к нему и спросил похоронным голосом: -Сколько времени у меня осталось, прежде чем я проснусь слепым? -Э-э, не надо так мрачно! –Ободряюще улыбнулся лось. –Возможно, это случится через годы, или через десяток их… Не удержавшись, он приврал: -…а может, и никогда – двадцатый век все же идет к концу. Быть может, новое тысячелетие откроет что-то, что позволит тебе избежать этой участи. -Я в это не верю… –Пробормотал бурундук, устало облокотившись о подоконник. -Окей, мистер реалист! –Уткнул лапы в боки лось. –Могу на это заявить, что в нашей компании тоже есть слепой зверь, крот. Неважно, что с ним произошло, но несмотря на свой изъян, он все же сумел неплохо адаптироваться – работает на нескольких работах, ходит на свидания, помогает своим друзьям и даже водит машину! Конечно, от его слепоты у нас иногда случаются некоторые… проблемы, но все же мы любим его, несмотря ни на что. Я это к тому, что твои друзья и тебя не оставят, не говоря о том, что и ты со своей бедой сможешь продолжать существовать так же, как и было до того происшествия. К тому же, как я говорил, это не со дня на день случится, так что постарайся не акцентироваться на болезни. Головные боли в основном обусловлены твоей ЧМТ, но они пройдут через пару месяцев… Кивнув на зажатый между указательным и средним пальцем шприц, он закончил: -А что по глазной части, то прямо сейчас мы ей и займемся. Присядь на кресло… Как ни крути, а убеждения действительно приободрили зверька, да и укол дексаметазона, поумеривший боль в глазах, тоже оказал благотворный эффект на его настроение. Удовлетворившись проделанной работой, Лампи выкинул шприц в бокс для отходов, взял со стола чашечку чая, которым не успел заняться, отвлекшись на приход пациента. Отпив немного остывшей подслащенной жидкости, он пробубнил: -Надеюсь, ты меня услышал, Форсайт. Если моему другу удается жить нормальной жизнью при такой же проблеме как у тебя, то нет сомнений и в том, что это удастся и тебе. Обдумай свои дальнейшие действия, но не спеши особо – поверь мне, у тебя еще достаточно времени. Отдохни как следует, выберись в какое-нибудь красивое место, постарайся запечатлеть в памяти побольше зрительных образов. -Я постараюсь. –Пообещал бурундук, направляясь к двери. Уже взявшись за выпуклость дверной ручки, он что-то вспомнил и повернул голову к лосю: -Док, а зачем вы хотели вызвать кого-то из моих близких? Лось задумчиво повертел чашечку в лапах и отозвался: -Хотел, чтобы они окружили тебя заботой и держали в неведении относительно твоей беды. -Я бы не оценил, если бы от меня скрывали что-то такое. –Покачал головой бурундук. –Мне кажется, что утаивать от больного безнадежность его положения – это жестоко, и делает только хуже. -Так и есть. –Поднял чашечку лось в знак солидарности. -Но вы собирались сделать то же самое! –Возмутился этому лицемерию грызун. -Да, –не стал отпираться лось, –но у меня в этом был другой интерес… Еще раз отхлебнув чай, он криво ухмыльнулся и закончил: -…я просто чертовски люблю драму! Впрочем, и ты неплохо отыграл. “Херов социопат!” –Мысленно ужаснулся бурундук, укатываясь из кабинета. Вернувшись обратно в пригород, он побродил по улицам, натыкаясь на кусты, урны, скамейки и нормальных здоровых зверей, после чего кое-как добрался до дома, где первым делом кинулся в ванную. Поскольку зрение у него здорово просело, он давно довольствовался только общей картинкой своей утомленной головными болями мордашки. Теперь же, уткнувшись чуть не носом в зеркальную крышку висевшей над раковиной аптечки, он со стоном отреагировал на ужасные изменения, затронувшие его глаза. Левый, до того выдавленный загадочной бедой и столь старательно восстановленный кудесниками в белых халатах, был плотно опутан сетью вздувшихся сосудов, с сильно расширившимся зрачком; что касалось правого глаза, то здесь царили уже упомянутые в начале этой главы размывшийся зрачок и помутневшая радужная оболочка. Оторвавшись от зеркала, бурундук сполз на кафельный пол и уткнулся мордой в колени, добитый увиденным. Его глаза успели превратиться в форменные уродища, а левый еще и стал самым настоящим врагом, отравляя трупным ядом здоровое до того око. А ведь все самое ужасное еще впереди! В голове, чуть потеснив боль, всплыл бубнеж лося о том, что бурундуку стоит отдохнуть и заняться собой. “Наивный идиот!” –Тоскливо подумал грызун. Как можно пытаться отдохнуть или развлечься, зная, что твои глаза необратимо умирают, и нет никакого средства, способного это предотвратить? Как он сможет после этого приговора жить как прежде? Какую работу может выполнять полностью слепой зверь? Такого возьмут куда-нибудь чисто из жалости, в ущерб своему же делу, да и для него самого это будет лишь иллюзией ощущения собственной полезности. Он станет обузой друзьям и близким, вынужденным всё время пасти его и уберегать от каждого неверного шага… если они вообще станут терпеть подобное “спущенное колесо” в своей компании. И как он сам будет жить, будучи незрячим в этом полном опасностей лесу? Заваливаться в каждый пролом или открытый люк, калечась пуще прежнего? Не подозревая об опасности идти с открытым забралом навстречу несущемуся на него автомобилю или какому-нибудь острому предмету? Не разбирая дороги, свернуть куда-нибудь в глухолесье и стать обедом для какого-нибудь дикого животного, или забрести на какое-нибудь там минное поле? Долго ли протянет его хрупкая звериная психика, если смерть будет следовать за смертью, да смертью погонять? Убив остаток дня на пережевывание этой горькой жвачки невеселых мыслей, накрученный свалившимся на него горем бурундук под вечер слег с особенно сильным приступом боли, дерзко проигнорировавшим даже лошадиную дозу кодеина. Его брат – уже мелькнувший несколько глав назад коричневый бурундук в оранжевой бейсболке, принес тазик с водой и зажатый подмышкой бинт, заготовил холодный компресс, при этом, как всегда, пыхтя сигаретой. Болезный облегченно выдохнул, ощутив, как мокрая марля легла ему на лоб, отекая попадающими под шерсть каплями, приятно охлаждающими разгоряченную кожу. Перекрыв свет ночника, перед его воспаленными глазами маякнул рваный край бинта – куча белых ниточек с микроскопическими кусочками ваты. “Холодно, бело…” –Подумал бурундук, на момент прикрыв глаза. Открыв их, он обнаружил себя уже не в постельке, но на пустой заснеженной улице, среди витрин магазинчиков центра пригорода. Сам не зная почему, он сразу понял, что оказался в том самом роковом дне, разве что не в разгаре оного, а среди ночи, светлой от бурного снегопада и фонарей, подсвечивающих еще нетронутый никем заснеженный тротуар теплым янтарным светом своих фонарей. Несмотря на обжигающий холод, особенно ощутимый без шапки и шарфика, он, опираясь о мокрую кору деревец-магазинов, направился к месту трагедии, в какой-то странной уверенности, что кое-кого там увидит. И действительно – добарахтавшись по снегам до той самой точки, он обнаружил… копию себя январского. Двойник из прошлого стоял на четвереньках над заледенелой лужей, его оливковая шкурка потемнела, насквозь промокшая от приличного снежного горба на спине, но его это как будто совсем не беспокоило. Приблизившись поближе, бурундук посмотрел на небольшую лужицу застывшей крови поверх льда, затем присел на корточки и взял прошлого себя за подбородок. К горлу тяжелым удушающим подкатили слезы – левая часть морды копии была залита потемневшей кровью, под глазной впадиной проглядывались белесые кусочки выдавленной склеры, а из самой глазницы торчали остатки вбитой в нее видеокамеры. Вот так он и выглядел в тот момент. Отупелый взгляд уцелевшего глаза двойника свидетельствовал о сильной контузии после удара. И что было делать с собой таким, еще не осознающим, каким ужасом станет его дальнейшая жизнь? Решившись, бурундук схватил свою копию за шкирку, рывком поставил его на ноги, и сразу же с оттягом припечатал в нос ударом кулака. И без того страдающий от сотряса калик подкосился и плашмя рухнул в снег, не издав ни единого звука. Немного постояв над своим же телом, бурундук яростно взвизгнул, оседлал его, прижал за горло к земле одной лапой, а второй стал с яростью лупить по торчащим из его глазницы остаткам видеокамеры, с омерзительным чавканьем и хрустом входящих все глубже и глубже в окровавленную глазницу. Вот что надо было сделать в первую очередь, как только это произошло! Проявить истинное милосердие, добив это контуженное и искалеченное создание, предать его Смерти, которая своей костлявой рукой “сотрёт” полученные травмы, вдохнет в него жизнь и вернет в строй таких же бессмертных таким, каким он был незадолго до того! Не было бы сейчас ничего этого – невыносимые боли, горсти обезболивающих и страшная неминуемая инвалидность впереди. Обычный зверь, потерпевший очередную смерть и продолжающий жить дальше, без тени воспоминаний об этом всём! Двойник не пытался как-то защищаться, не пытался спихнуть мучителя с себя, даже не издавал никаких звуков и не дергался в конвульсиях от ударов – бурундук словно избивал куклу, убедительно изготовленную в виде себя самого. А между тем, это тело подавало явные признаки жизни – обеспокоенно дергался розовый носик, из пасти срывались чуть заметные клубки пара, а правый глаз болезненно жмурился при каждом ударе. Всё это непротивление насилию всерьез доводило бурундука, и он с все большей яростью вбивал обломки видеокамеры все глубже и глубже в мозг прошлому себе. Кулак жутко ныл от глубоких порезов, полученных о раздробленный корпус камеры и бритвенно острые куски текстолита. Было даже непонятно, чьи капли крови плавили снег рядом с ними – то ли с морды двойника, то ли с его изрезанной в мясо лапы? Хотя, какая разница? Все одно, одинаково своя… Неожиданно янтарный свет уличных фонарей погас, улицу накрыло тьмой, размоченной голубоватым сиянием снега. На секундочку отвлекшись, бурундук задрал голову к ближайшему фонарю, и уже собирался молотить двойника дальше, когда обнаружил, что тот бесследно исчез, не оставив ни следов крови на снегу, ни даже углубления от падения. Сам бурундук тоже восседал совсем не на чьей-то тушке, но на все том же снегу, уже превратившемся в наст под теплом его пышущего яростью тела. “Это победа, или нет?!” –Судорожно подумал бурундук, глядя на нетронутый снег, хотя и так понимал, что что нет здесь никакой победы, не было избиения, не было даже смысла – это все лишь аменция, вызванная его горячкой. Жестокая шутка сознания, давшая ему поиграть с тем, чего уже не исправить, и тут же напомнившая об этом. Ну что ж, он усвоил свой урок… Тяжело вздохнув, бурундук растянулся на снегу, зажмурившись вбурился мордой в сугроб, и лежал так, пока шкуру на лбу не стянуло от холода. С трудом перевернувшись на спину, он открыл глаза… увидел расплывчатый, но узнаваемый узор колец деревянного потолка, сел в кровати. Открытое настежь окно наполняло комнату свежестью и прохладцей весеннего воздуха. На ветру колыхались пышные белые занавески, налитые магматическим отсветом от солнца погожего мартовского денька. Не удовлетворившись этим, светило отвело себе и отдельный кусочек комнаты, распространяясь золотым ковром поверх выструганного кленового пола, переходящим в темный с отблесками штандарт на крашеной стене. Хотя раньше бурундук, проснувшись, и любил посмотреть на гостящее в его комнате солнце, сейчас эта картина была совершенно невыносима для его больных глаз. Содрав со лба засохший за ночь бинт, он посмотрел на несколько оторвавшихся с ним шерстинок и, отведя взгляд от окна, обратил внимание на сидящего возле кровати брата – тот так и заснул, сидя с потухшей сигаретой в пасти и тазиком в лапках. Глядя на родное существо, сморенное бессонно проведенной ночью в хлопотах над тем, чтобы облегчить его тяжелое состояние, бурундук с особенно сильной горечью отметил, что, еще не успев ослепнуть, уже доставляет неприятности близким. В обычной ситуации он бы воспринял заботу брата о нем как должное (ему и самому приходилось бывать на побегушках у него, вздумай тот прихворнуть), но вкупе со вчерашними переживаниями, это перешло в плотный акцент на собственном скором переходе в состояние полной беспомощности и бесконечной зависимости. Вспомнив об обидном сне и вновь подумав о том, что скоро его жизнь неминуемо рухнет, грызун понял, что больше не может сдерживаться и зарыдал навзрыд. Его братец вскочил, опрокинув тазик и торопливо заключил в объятья родное существо (перед этим, однако, не забыв прикурить сигарету). -Ну что ты, младшой? –Рассеяно бормотал он, гладя страдающего зверька по спине. –Я тут, с тобой. Все еще болит голова? Я сейчас еще воды принесу, еще один компресс сделаю. Скоро тебе будет лучше… -Не. Будет. Лучше… –Заикаясь от слёз, раздельно выдавил тот. В общем, как мы можем видеть, бурундук впал в депрессию – еще одну неминуемую стадию на пути к принятию горя. Выходы на улицу он поначалу ограничил посещением лося-офтальмолога, но потом и вовсе перестал объявляться вне дома, закупив нужные лекарства и принимая их на дому – слишком уж тяжело было смотреть на то, как не знающий о его беде, и потому безразличный лес живет своей обычной жизнью (не говоря уже о том, что дневной свет для его больных зенок стал совсем невыносим). Следом за тем он без объяснений прервал все контакты с друзьями, тем самым грубо поправ природу типичного “лесного друга” – разумного социального существа, нуждающегося в повседневном контакте с окружающими и теперь бродил по дому, изредка выглядывая в окна, в такие моменты пугая своей свалявшейся шерстью и унылой болезненной мордой проходящих мимо школьников, и особо впечатлительных личностей. В конце концов, рядом с ним утром и вечером был родной брат, всячески пытающийся его подбодрить, и “в благодарность” выслушивающий бесконечное нытье и нападки на бытовые мелочи: -Как ты можешь курить прямо в доме? –Однажды горестно прошептал бурундук, глядя на то, как брат распаковывает очередную пачку сигарет. –Мать это ненавидела. Думаешь, если ее нет с нами уже шестой год, то можно просто плюнуть на установленные ей порядки? -А почему ты вспомнил об этом только шесть лет спустя? –Парировал тот, заложив лапы на пуфик и прикурив сигарету. -Капля никотина убивает лошадь… –Пробубнил бурундук известную всем чушь, тактично опуская встречный вопрос. -Всё верно, –заржал брат, смахнув застарелый пепел со своей коричневой, насквозь прокуренной шкурки, –а нас вообще в клочья разрывать должна, если верить в эти глупости! -Ты знаешь, что курение приведет тебя к глаукоме? –Продолжал занудствовать бурундук. –Тебе сорок пять, начал курить ты еще до моего рождения. Зараза слепоты может накрыть тебя в любой момент! Хочешь стать таким же как я? -Так ты сам еще не ослеп! –Осклабился брат, с удовольствием затянувшись своей отравой. –Посоревнуемся, с кем быстрее это произойдет? Бурундук не ответил – ощутив отчаяние, он уже зашелся слезами. Не спасительными, облегчающими душу, а тяжелыми и горькими, после которых следовал тяжелый сон и мрачное настроение по пробуждении. Затянувшись еще раз, брат поднял тушку с кресла, обнял депрессующую кровиночку и утешительно произнес, ненамеренно пыхтя сигаретным дымом ему в морду: -Не надо расстраиваться, братик. Я просто думал, что тебе будет не так обидно, если мы оба ослепнем… Тут он издал многозначительное “О!” и, покрепче прижав младшенького к себе, добавил: -Считай, что я курю из солидарности к твоей беде. Будем потом вместе ходить и стучать палочками на всю улицу! Ну, знаешь, как все слепые… -Засунь себе под хвост свою “солидарность”, и свои сигареты тоже!!! –Истерично провопил бурундук, грубо отпихнув его от себя. –Весь блок целиком! Так дело и шло до середины апреля. За это время, устав докучать непрошибаемому братцу, и поняв, что жертв для постоянных претензий больше не осталось, бурундук смахнул сопли с носа и обложился медицинской макулатурой в поисках информации о том, что его ждёт, по факту просто накачиваясь страшилками и примеряя на себя всякие страшные осложнения, даже не относящиеся к его недугу. Увлекательные акты ипохондрии прервались на внезапно обнаруженной им информации о нейропатии Лейбера. Вычитав, что слепота еще и по наследству передается, бурундук ощутил, что дно пробито – ко всем своим бедам, он еще и никогда не сможет позволить себе обзавестись потомством. Не став дочитывать статью (и, следовательно, не узнав, что данное заболевание передается только по материнской линии), он упал на кровать и стал захлебываться слезами по поводу того, что остаток дней своих будет вынужден провести в одиночестве. Где найти вторую половинку, которая в один прекрасный день не ощутит естественную потребность в размножении? Да и он сам однажды почувствует то же самое! А что потом? Страшно представить себе, как впоследствии он будет ходить по улицам, ведя за лапку своих деток, слепых уже от рождения, и в принципе неспособных узреть красоту и величие Веселого Леса, не говоря о том, что они будут наиболее уязвимы к его бесконечным опасностям. В очередной раз выплакавшись, а затем поспав и пробудившись, бурундучок сел в кровати и неожиданно ощутил, что ему стало легче, во многих смыслах того слова. Головная боль впервые за месяц не буравила его мозг, а глаза пусть и стали видеть еще хуже, чем вчера, но тоже как будто успокоились. Даже по-прежнему гостящий в комнате утренний солнечный свет сегодня показался бурундуку вполне терпимым. Поднявшись с постели, он добрел до законопаченного с начала депрессии окна, поднял створку, вдохнул полной грудью свежего воздуха и высунул морду на улицу. Конец марта прямо радовал хорошей, необычно теплой и безоблачной погодой, точно убеждая лес и его обитателей в том, что унылые зимние деньки позади и впереди всех ждет только нечто хорошее. В чистом небе сновали птицы, залетали на ветки домиков-деревьев, чтобы передохнуть, немного попрыгать среди них, задумчиво клюнуть одну из зеленых шишечек почки, распускающихся на ветках, а затем вновь расправить крылышки и ринуться в высоту, гоняясь за товарками и оглашая окрестности веселым чириканьем. На полянке напротив уже расцветали луговые цветочки, среди которых бродили двое зверей. Синяя скунсиха вприпрыжку носилась по полянке, следом за ней неторопливо вышагивал не менее радостный оранжевый бобр с культями вместо передних конечностей. Бурундук задержался взглядом на этой парочке. Точнее, на бобре. Захотелось выйти и перекинуться с этим прирожденным работягой парой слов на тему того, как он принял своё страшное горе, но неловко было вторгаться в их компанию. Да и о чем говорить – по счастливо смеющемуся над какой-то шуткой своей пассии бобру было видно, что все тяжелое для него настолько позади, что он, наверное, и думать забыл о том, что некогда раньше был каким-то другим. И с ним, бурундуком, это тоже будет. Хотя… Криво ухмыльнувшись, он отошел от окна и покачал головой. Его трагедия – нечто совершенно иного рода. И все же, пусть так, но он никуда от нее не денется. И уж точно больше не станет размазываться в кашу. Жизнь продолжается, и то что ему плохо, вовсе не значит, что он должен хоронить себя живьем в собственном доме. Приосанившись, зверек поплелся в ванную – приводить себя в порядок перед выходом в свет, пока тот светит и для него. Так, депрессия постепенно пошла на убыль, но в целом эмоциональное состояние бурундука скорее можно было описать, как пограничное – он уже не кидался в слезы по малейшему поводу, и даже вернулся к образу жизни вынужденно сидящего на хозяйстве зверя, но его не оставляла угрюмая отрешенность в предчувствии того самого страшного дня, когда его глаза окончательно сдадутся, и дальнейшую жизнь придется вести, ориентируясь только на звуки, ощущения и поддержку близких. Наконец-то решив последовать советам лося, он стал ежедневно выбираться по утрам в глухолесье, проводя время в чаще зацветающего весеннего леса, или отдыхая на берегу какого-нибудь пруда, или бездумно шатаясь по предгорным тропинкам. Иногда с ним ходил брат, мучаясь без курева, которое зарекся брать в дорогу, чтобы лишний раз не бередить его восстановившееся и еще очень хрупкое душевное состояние. По выходным, вместо брата, бурундука сопровождали друзья, делая вид, что не было никакого разрыва, обусловленного его депрессией. Всё это тоже здорово помогало ему в преодолении кризиса, но все же на пути к принятию чего-то явно недоставало. Тяжелые, как бетонная могильная плита, мысли о том, как оно будет дальше, не желали отпускать его до конца. Может, с ним и останутся воспоминания о том, как он, еще относительно зрячий, прогуливался по разным лесным местам в компании близких ему зверей, но особенные моменты вроде покачивающихся на ветру тонких лепестков лугового цветка, искрящийся от лучей солнца бег родниковой воды или тот красивый закат малиново-синего градиента с догорающим посреди него диском солнца – все это необратимо затеряется среди закоулков памяти, а краски мира выгорят и будут отброшены мозгом, как нечто ставшее совершенно лишним. Украдкой вглядываясь в мордашки друзей, пусть типовые (как у любого персонажа мультфильма), но с какими-нибудь деталями типа полоски на лбу, непослушного торчащего клочка шерсти, или едва заметного под шерстью шрамика, оставшегося после какого-то пережитого события, бурундук не мог отделаться от понимания, что пройдут годы, зрительные образы исказятся или даже забудутся, а друзей он будет узнавать и различать только по голосам. В один прекрасный день найдя, что все эти игры во впечатления бесполезны, бурундук потерял интерес к своим небольшим путешествиям и занялся более практичными вещами, теперь прогуливаясь по улицам пригорода, прикрыв глаза, ощупывал стены строений, деревьев и прочих уличных объектов, что только под лапы попадались. Почему-то он был уверен в том, что это ему как-то поможет в будущем, когда придется ориентироваться в пространстве при помощи касаний. Дело, однако, не обходилось без раздражающих его эксцессов – чуть не в каждую прогулку обязательно вклинивался какой-нибудь добрый самаритянин, считающий, что бурундук уже того (ну, вы понимаете), и уверенно пытающийся помочь “слепому”. Бурундук вместо благодарности открыто возмущался на это, грубо отстранялся от помощников, и с грозовым настроением убегал домой. -Форменное свинство! –Жаловался он потом брату. –Их хлебом не корми – дай подчеркнуть моё ужасное положение! Обидевшись на бесконечное количество хамов с их ненужной помощью, бурундук умыл лапы и в вопросе тактильного ориентирования. Лучше он займется этим, когда все произойдет, и помощь от посторонних не будет восприниматься, как оскорбительное напоминание о его скором будущем. И все же, катарсис был неминуем. В один чудный день начала мая, бурундук нацепил темные очки (яркий уличный свет опять начал беспокоить больные глаза), приготовил попкорн и пошел в парк, рассчитывая спокойно посидеть на скамейке и покормить голубей. В этом тоже крылся определенный расчет – он был уверен в том, что после полной слепоты это будет чуть не единственным его развлечением. Почему бы не начать привыкать? Найдя себе лавочку по вкусу, он собирался примоститься на нее, когда в него влетел зеленый енот в шляпе. Если бурундук каким-то чудом устоял на ногах, то енот спружинил от него и повалился на дорожку. В следующий момент, на месте нарисовался еще один такой же, но уже без шляпы. -Вечно ты носишься, дороги не разбирая. –Прохрипел он, помогая подняться своему близнецу. -А что я то? –Так же хрипло отозвался тот, отряхнув запыленную шляпу и указал на бурундука: -Этот остолоп посреди дороги встал, я и среагировать не успел! -Я крайне извиняюсь… –Пробормотал бурундук, на что второй енот ухмыльнулся и сострил: -А ты, Терминатор, лучше очки выкинь! -Ты в них, по ходу, ни хрена не видишь! –Поддакнул тому близнец. Пока парочка хохотала над глупыми шутками, бурундук ладошкой взъерошил шерсть у себя на лбу, а затем молча приспустил очки на нос таким образом, чтобы явить близнецам свой красный донельзя глаз. Наспех наведенный образ и вправду сделал его несколько похожим на киборга-убийцу из знаменитого фильма, пусть больной глаз располагался не с той стороны. При виде этого, оба енота заметно впечатлились, поджали хвосты и, обойдя бурундука по кругу, поспешили уйти подальше. -Аста ла виста... –Не удержавшись, отколол тот им вслед, после чего с сардонической ухмылкой на морде привалился на скамейку, развернул прихваченный с собой пакетик попкорна и метнул несколько белых ароматных хлопьев на дорогу. Сизые пернатые не заставили себя ждать, тотчас слетевшись на угощение, воркуя, бодро передвигаясь на своих красных лапках от одного кусочка к другому, расклевывая их и отгоняя друг друга от еды. Вытянув лапы, бурундук расслабленно откинулся на спинку скамейки, что есть силы запрокинул голову и с удовольствием почувствовал, как у него чуть хрустнули шейные позвонки, давно обленившиеся и отвыкшие от подобных телодвижений. Головные боли уже практически не беспокоили его, или он просто уже настолько привык, что даже не обращал внимания на ее облегченные проявления. Глаза, конечно, неуклонно продолжали терять в остроте зрения, но ведь всё это еще цветочки. Где-то в будущем его ждет вечная тьма перед глазами и прочие ужасы жизни в таком положении. Погрузившись на полчаса в мысли, наподобие тех, что излагались выше в этой главе, и между ними рассеяно подбрасывая голубкам попкорн, бурундук в очередной раз пришел к выводу, что все ужасно, но ничего с этим не поделаешь. И все же, несмотря на вроде как примирение с грядущим, его не оставляла мысль, что в картине пройденного пути не хватает какой-то мелкой детали, которая даст ему окончательно закрыть гештальт. Пожав плечами и почувствовав, что проголодался, бурундук зачерпнул остатки попкорна и уже поднес россыпь раскрытых зернышек ее ко рту, когда ему на запястье нежданно приземлился какой-то непохожий на остальных голубь. Белая, с красивым пышным оперением и могучей грудкой, птица смотрела на бурундука неожиданно умным взглядом круглых рыжеватых глазок. “Породистый!” –Восторженно подумал бурундук. –“Наверное, улетел с какой-нибудь голубятни…“ Глядя на птицу, так близко усевшуюся возле его морды, он снял очки и задумался. Может, все не так плохо? Да, скоро мир погаснет для него раз и навсегда, но это совсем не конец – планета не перестанет вертеться, лес не вырвет с корнями, а его обитатели так и продолжат перерождаться и умирать, между этим занимаясь своими обычными делами. И в этом мире, обычном, как и было всегда, найдется место даже для него, общество не исключит его из своих рядов даже с инвалидностью. Разве не найдется какой-нибудь работы, которую мог бы исполнять безглазый зверь, не говоря о том, что он все еще может заняться творчеством? Что-то по душе обязательно найдется. Разве изъян делает его чем-то хуже остальных? Он тоже сможет реализоваться в чем-то. Даже изменившись до конца дней своих, он все равно будет знать, что вокруг все по-прежнему. Если подумать, то ему даже повезло – больше двадцати лет он смотрел на окружающий его мир, а кто-то был лишен этого с самого рождения! И потом, исчезнет только картинка. Это тяжело принять, но ведь все остальное останется – одурманивающий запах лесного воздуха ранним утром, разноголосье окружающих его зверей, восхитительные ощущения от интимной близости с любимой девочкой. Конечно, он не страдает идиотическим оптимизмом – поверить в то, что скоро белый свет навеки погаснет для него, было по-прежнему очень горько, но теперь он хотя бы понял, что ни слезами, ни злостью, ни торгами этого не изменишь и будет готов в решающий день открыть новую страницу в книге своей жизни – специально для него набранную брайлем, который он так же неминуемо освоит. Хмуро сведенные брови бурундука разгладились, кривая ухмылка на его морде обратилась в нормальную веселую улыбку. Забавно, что какая-то усевшаяся на его лапку неразумная птица послужила толчком к потоку мыслей, выбросивших его на твердую почву полного принятия горя. “Жалко, что еды для этой птички не осталось” –Подумал бурундук и тут же вспомнил про зажатую в кулачке горсть попкорна. -Ах да… –Пробормотал он, аккуратно разжав пальцы и кивнув голубю на ладошку с остатками лакомства. Голубь, однако, то ли был излишне разборчивым, то ли все же являлся обычной глупой птицей, но, склонив голову и без интереса посмотрев на угощение, он предпочел угоститься больным глазом бурундука, резко и со всей силой клюнув его прямо в расплывшийся зрачок. -А-А-А, БОЖЕ МОЙ!!! –Завопил дурниной грызун, вскочив со скамейки. Отодрав от себя поганую птицу, он, ревя от боли, побежал домой. С момента катарсиса не прошло и пяти минут, а все уже полетело прахом. Печальный инцидент не только обрушил с трудом сложенную мозаику принятия горя, но и конкретнейше дал бурундуку по мозгам. Теперь он сломя голову мчал домой, полный мрачной решимости окончательно закрыть вопрос с уже чуждым ему органом зрения. К чёртовой матери всё! Понятно, что лучше ему не станет, если он сам не сделает как надо. “Гуманные” врачи не хотят трогать глаз, убивающий его зрение и приносящий душевные страдания? Он сам его удалит! Портить второе око станет нечему, а уж там оно наверняка регенерирует, уже не угнетаемое никакими мертвыми клетками. Пусть равнодушные ублюдки в белых халатах умоются, когда он предстанет перед ними пусть одноглазный, но зрячий, каким доживет до седой шерсти. Чуть не содрав дверь с петель, бурундук ворвался в дом. Его брат, до того спокойно потягивающий пиво перед телевизором, задрал бейсболку, прищурился в сторону бурундука и произнес, указав на ящик: -Жители леса все чаще и чаще жалуются на “невнятное стороннее наблюдение”. Вот что я тебе скажу, Форсайт – попалось наше правительство! Не секрет, что они слили нас кому-то, кому выгодно смотреть на то, что со всеми нами постоянно происходит. Когда-нибудь народ догадается и вот тогда полетят головы! Бурундук, пошатываясь, завис у входной двери, несколько сбитый с толку услышанными глупостями. Его трясло от озноба и пульсирующей боли в клюнутом глазу. Оценив его состояние, брат затянулся сигаретой, выдрал из пластиковой упаковки баночку пива и протянул бурундуку: -Ты бы выпил немного, братишка… -ИДИ К ЧЁРТУ! –Рявкнул тот, придя в себя. Оторвавшись от двери, он отрывистым шагом дошел до комода, рывком открыл дверцу, забрал отвертку и побежал в ванную. Пожав плечами, коричневый бурундук за глоток допил свою баночку и пошел глянуть, что там опять не то с братцем. Увидев, как тот, стоя перед зеркалом, аккуратно пытается ввести отвертку в уголок глаза, он, подавив желание накинуться и отнять у того опасный предмет, снял свою кепочку (явив прореженную плешью шерсть на голове), протер вспотевший лоб и осторожно поинтересовался: -Что ты делаешь? -Разве не видно?! –Прорычал тот, притопывая лапой. –Мне надо избавиться от него! Если не будет больного глаза, нечему будет отравлять второй! Всё же просто! -Может, я помогу? –Предложил старший бурундук, медленно подбираясь к нему -НЕТ, НЕ ПОДХОДИ! –Возбужденно взмахнув в его сторону острым предметом, отказался бурундук. –Я сам! Только я знаю, как это сделать! -Что ж… –Так же осторожно произнес брат, теперь уже отступая к выходу из комнаты. –...дерзай, братик. Только не торопись – сам понимаешь, сделаешь все резко, и станет больно… я не мешаю… Вновь оставшись в одиночестве, бурундук, пыхтя и шипя от боли, стал выискивать точку, куда можно было бы загнать острие отвертки. Брат что-то обеспокоенно бубнил за стеной, похоже, разговаривая по телефону, но бурундук не стал прислушиваться. К чёртову глазу было просто не подобраться – после клевка, даже на легкое касание холодным жалом отвертки он отзывался мучительной болью, проходящей по ниточкам вспучившихся сосудов, и изливающихся в мозг таким болезненным импульсом, что лапы слабели. Устав сражаться и раздражено швырнув инструмент в раковину, хрустнувшую разбившимся фаянсом, бурундук откинул зеркальную дверцу аптечки и стал ворошить полки в поисках кодеина. “Только обезболить, и всё получится!” –Думал он, лихорадочно разгребая скляночки, блистеры и упаковки препаратов. Вот и оно, наконец! Спрятанная братом в отдаленном уголке, заветная рыжая баночка с приклеенным к ней рецептом на имя бурундука. “Еще не меньше половины осталось!” –Радостно констатировал он. –“Под такой дозой хоть вскрытие самому себе делай!” Даже не задумываясь о последствиях, он высыпал остатки содержимого баночки себе в пасть, нащупал в раковине брошенную отвертку (попутно порезав ладонь и подушечки пальцев осколками фаянса), и вернулся к “спасительному” самоповреждению. Однако, после обезболивающего ему почему-то стало только хуже – лапки тряслись, мешая ему засунуть отвертку под веко, отвертка так и норовила выскользнуть из вспотевших и окровавленных пальцев. А еще его почему-то сильно заклонило в сон. “Ничего! Потом выйду и развеюсь…” –Подумал бурундук, сбивчиво дыша и пытаясь влезть дрожащим кончиком отвертки в угол глаза. За своим безумным занятием он не заметил, как брат вернулся в сопровождении двух зверей в белых рубашках. Сделав еще пару безуспешных попыток подцепить больной глаз, болезный опустил отвертку, утомленно вздохнул и только сейчас заметил в отражении зеркала явившуюся троицу, но не успел и пискнуть, как зеленый взлохмаченный олень и какой-то фиолетовый экзот с хоботоподобным носом в момент обезоружили его, скрутили как кутёнка и потащили из ванной. На улице, опомнившись, он стал жутко вопить, стучать зубами, дыбить шерсть пытаясь казаться более грозным, а также делать нелепые попытки сопротивляться неведомым похитителям и предателю-брату, дружно запихивающим его упирающуюся тушку в будку машины скорой помощи. Неожиданно ощутив судороги, охватившие сразу все четыре лапы, он наконец-то сдался. Дальнейшее превратилось в какую-то сумятицу – отрывочно он запомнил, как ему стало сложно дышать; как олень-медик отвешивал ему пощечины, мешающие отключиться окончательно; как ему, бурундуку, в какой-то ярко освещенной комнате пихали в пасть какую-то трубку, после чего его бурно тошнило непереваренными таблетками обезболивающего; как его перевозили куда-то на каталке. После этого были совсем не любовного характера привязывания к койке, мягкие белые стены, систематические одуряющие инъекции, сочувственные взгляды морд, запрятанных под медицинскими масками, и слышанные сквозь оглушающий медикаментозный бред упоминания некой “интенсивной терапии”. Бурундук даже не интересовался тем, сколько времени прошло, прежде чем он пришел в себя там, где сидел и поныне, то есть в психбольнице, прошедший через нечто неприятное и выпущенный в разноцветное стадо нервных, запуганных, бредящих, замкнутых и страдающих еще бог весть чем пациентов психосоматического отделения. Первые пару суток он ходил сильно прижухшим, пребывая под неописуемым впечатлением как от пережитого, так и от приятной компании психов, среди которых он оказался. Впрочем, даже резкие перемены обстановки не заставили его отказаться от своих намерений убрать свой “лишний” глаз. Утаив вилку после обеда, он на выходе был отведен в сторонку прекрасно видевшими его действия санитарами, но как только те попытались отобрать столовый прибор, он неплохо так побрыкался, за что был щедро накормлен какими-то колесами и помещен в изолятор, где пару дней провалялся с ощущением полного безразличия к действительности. На третий день напрямую из комнатки с мягкими стенами он был напрямую доставлен в обширный кабинет с небольшим сборищем важного вида зверья в белых халатах. Те представились медкомиссией и попросили его поведать о своих неприятностях. С облегчением выдохнув (наконец-то все разрешится!), бурундук рассказал долгую историю своих бед, и долго убеждал собравшихся в том, что должен избавиться от своего больного глаза. Последнее как будто было лишним, поскольку в итоге из кабинета он вышел не на улицу, а вернулся обратно в палату, обмозговывая промелькнувшие среди обсуждающих его рассказ мозгоправов выражения “склонность к самоповреждению” и “сверхценная идея”. А буквально со следующего дня бурундук стал получать какие-то препараты, наводящие его на в общем здравые мысли о том, что он неправ, и ему стоило бы примириться с уже знатно заевшей его темой больных глаз. В том же его настойчиво убеждал и голубошкурый муравьед-психиатр, к которому бурундука систематически водили. Так прошла неделя. Бурундук и в самом деле стал чувствовать себя лучше и почти оставил помыслы о покушении на свой умирающий глаз, но в какой-то момент помогающему ему в этом химия резко перекрутила все наперекосяк – его опять начали мучить рецидивы как глазной, так и головной боли, своей силой напоминающие тот ад, через который он прошел в феврале. Не имея доступа к обезболивающим, бурундук весь день проводил в своей койке, не в силах выносить яркого освещения, а по ночам стенал и метался по палате, за что недовольные и измученные соседи стали звать его не иначе, как “ненормальным”. Попытки совладать с со своими опасными членовредительскими идеями, даже подкрепленные действием антипсихотиков, сошли на нет перед уродливым ликом боли. Тем более, что действие препаратов со временем заканчивалось, а вот распирающие голову пульсирующие боли даже не думали отступать, и бурундук только глубже укоренялся в мысли, что во всем этом виноват больной глаз. В одну из поздних ночей, дойдя до исступления, он пробрался в пустующий коридор, завладел неаккуратно оставленной в коридоре шваброй и попытался по-тихому выбить себе ненавистный глаз концом древка, но после первого же удара так развопился от боли, что перебудил весь корпус. Несмотря на это, швабру санитарам он отдавать отказался, даже вступил в отчаянную схватку с предсказуемым результатом, и за всё это промучился в уже знакомом ему изоляторе еще пару дней (чуть по-настоящему не сойдя с ума от боли в глазах при виде белых стен, еще и подсвеченных ярким холодным светом лампочки). Когда его, вконец раздавленного мучениями выпустили на очередной визит к муравьеду-психиатру, он пожаловался на возобновившиеся боли, чем сильно озадачил того. Муравьед доложился куда надо, и только после этого впервые удосужившись ознакомиться с поднятой из архива карточкой на больного, собравшаяся под это дело комиссия ужаснулась – закармливать бурундука антипсихотиками при его травмах было категорически противопоказано! С того момента жизнь грызуна несколько изменилась в лучшую сторону – его стали водить из корпуса психиатрии в основной блок больницы на знакомые ему уколы кортикостероидов, чтобы снять воспаление с глаз, и без того больных, так еще и измученных препаратами. Последние, кстати, говоря, ему выдавать не перестали, теперь замешивая их с уже знакомыми бурундуку таблетками ибупрофена, должными купировать побочные эффекты, но после пережитых мучений нейролептики и антидепрессанты были не в состоянии подавить в нем опасных идей избавиться от собственного глаза. Он уже не мог сдержаться при виде острого предмета, подходящего для решения вопроса с ненавистным оком, но все попытки завладеть чем-то колюще-режущим решительно пресекались особо внимательными к нему санитарами, и, как правило, заканчивались весьма неравной схваткой и заключением в изолятор. Такие подвиги, ясен пень, не проходили мимо внимания врачей, и картинка складывалась неутешительная – похоже, что до конца года бурундуку так и не светило покинуть стены “жёлтого дома”. Между тем, его привилегия с выходом в основной блок, привлекла к нему интерес парочки соседей по палате – опаленного енота и розовой опоссумихи. Прекрасным июльским утром, когда бурундук сидел на скамейке и пытался прийти в себя после очередной отсидки в изоляторе, эти двое подкатили к нему и впервые за долгое время соседствования завязали с ним разговор. Осторожно убедившись, что грызун, как и каждый второй обитатель дурки, считает, что ему здесь не место, парочка без обиняков предложила ему принять участие в “самоосвобождении”, не дожидаясь, пока психиатры спалят мозги им троим и еще десятку единомышленников. Бурундук с радостью уцепился за это предложение – зарываясь со своим сдвигом все глубже и глубже, ему и оставалось рассчитывать разве что на побег, а с компаний оно будет куда надежнее… да и веселее, что уж там! Итак, бурундук включился в подготовку к побегу. Составленный енотом план не блистал особой оригинальностью, но в глазах потенциальных беглецов выглядел убедительно: 1) Запастись оружием (в роли оного выступали вилки, которые предполагалось стащить из столовой, а для пущей эффективности было решено отравить оные медикаментами) 2) Дождавшись вечера, отключить энергоснабжение больницы 3) Собравшимися силами нейтрализовать потенциально опасную часть персонала 4) Собственно, бежать Руководство над массами и ходом побега енот целиком взял на себя, снабжение целиком лежало на опоссумихе, а бурундуку, учитывая его особое положение, досталась честь как можно надежнее отключить электричество и тем самым положить начало активным действиям. Тут, однако, не обошлось без затыка – санитары, таскающие бурундука в больничку и обратно, пусть и не блистали особой силой, но с учетом богатого опыта работы, без труда скрутили бы его захиревшую тушку в узел при первых же проявлениях враждебности. Это обстоятельство вынудило психов принять тактику томительного выжидания, растянувшуюся на полтора месяца. В начале осени судьба наконец-то улыбнулась им – в штате персонала появились новые сотрудники, и среди прочих в коридорах стал мелькать своей холеной бурой шкуркой белк-парамедик, по своему субтильному и безобидному виду как нельзя более подходящий в качестве жертвы коварного нападения со стороны бурундука. Непонятно было только, как организовать все так, чтобы этот пышнохвостый стал сопровождать его на процедуры. Причем, на постоянной основе. Впрочем, идея вовлечения пришла сама собой. В один из обедов, когда дружно скучившийся костяк потенциальных беглецов уплетал запеченное филе палии (это был рыбный день), наблюдающий за белкой-медиком енот сделал интересное открытие: -Этот новенький из персонала... а ведь он гомик! Стильные очочки, прилизанная шерсть, манерность и все эти жесты при общении. Смотрите, как он лапу подгибает при общении с санитаром. Он точно пи*ор! -Ну и что с того? –Равнодушно прочавкал бурундук, даже не оторвав взгляда от тарелки. -Фьюзи ведет к тому, что с этим рохлей ты точно совладаешь, когда пора будет. –Пояснила опоссумиха. –Тебе надо сойтись с этим парнем. Впервые за свое долгое пребывание в больнице бурундуку захотелось всадить вилку не в свой глаз. -Я?! С другим самцом?! –Зашипел он на опоссумиху, стиснув кулачки. –Манчи, ты знаешь, что бы я с тобой сделал за эти слова, не будь ты девчонкой?! -Тише, дурак. –Не менее злобно шепнул енот, заметив некоторую заинтересованность со стороны дежурящих в кафетерии санитаров. Пришлось дурканутой троице нарочито заняться едой до момента, пока персонал не переключился на более ярых нарушителей обеденного процесса. -Манчи верно поняла, к чему я веду. –Продолжил енот, убедившись, что никто их не пасёт. –Мы же тебе не трахаться с этим белкой предлагаем! Сыграй на его чувствах, сделай вид что ты тоже “нестандартный”, и между делом уговори его на то, чтобы только он сопровождал тебя в основной блок. Мы как раз подготовимся, а в нужный момент ты его без проблем одолеешь, и тогда можно будет приступить к реализации нашего плана. -Я понял мысль, не тупой. –Огрызнулся бурундук. –Но разве вы не понимаете, что… это против закона Божьего, это преступление по местному законодательству… и мне лично это просто противно! Указав на опоссумиху, он добавил: -Я девочек люблю, вроде Манчи! А парней – совсем нет! На этом моменте опоссумиху неожиданно понесло: -Тебе стоит хорошенько подумать, Форсайт. –Произнесла она, пытаясь подцепить на вилку остатки палии. –Для таких, как тот парень, Веселый Лес – место безрыбное, а на безрыбье и рак рыба, так что он мигом на тебя клюнет. А это будет полезно нашему делу – такую рыбку ты легко в сети загонишь, и мы наконец-то снимемся с крючка. -Многовато воды в твоих словах. –Сострил на это бурундук. -Водоплавающих… –Поправила самочка, подцепив на вилку последний кусочек рыбы. -Неважно… –Буркнул енот, отодвинув пустую тарелку, а затем сложил перед собой лапки и утомленно уткнулся в них мордой. –Похоже, всё опять у нас накрывается… Опоссумиха огорченно вздохнула, поджала ушки и стала тыкать вилочкой в крошки на своей тарелке. Бурундук пристыженно посмотрел на товарищей по несчастью, растерянно погладил резцы, мысленно мечась между сохранением чести и возможностью реализовать столь долгожданный побег. А между тем, на кону стояла и его свобода! Нет ли разницы, какие мерзкие действия ему придется совершить ради нее? -Что ж, друзья… ладно. –Наконец произнес он, скрепя сердце. –Я сейчас готов на всё пойти, лишь бы нырнуть рыбкой из этого мутного озера… Не откладывая дело в долгий ящик, бурундук сразу же после обеда нашел белку, уже успевшего вернуться на свой новый пост в коридоре, подошел к нему и познакомился, без каких-либо обиняков. Попутно, внутренне содрогаясь своим действиям, он усиленно строил глазки в отношении нового знакомого. Несмотря на явную “неаппетитность” его больных зенок, белк “клюнул” сразу же, как будто был очень рад проявить взаимность даже к психу со склонностью к селфхармингу и критичной офтальмологической травмой. Склонившись поближе к продолжающему семафорить глазками бурундуку, он мягко коснулся его плеча и тихо спросил: -Роднуля, а как ты относишься… к меньшинствам? Ну, знаешь, я про… -Отношусь. –Загадочно улыбнувшись, оборвал его тот. –И, кажется, вижу еще одного такого… Услышав ответ, белк так же мягко убрал лапку с его плеча и сухо поручил ему возвращаться в палату. Бурундук одеревенелым шагом направился в родные пенаты, по пути все больше и больше пронизываясь ледяным ужасом. А что, если товарищи по несчастью ошиблись, и медик-новичок вовсе не тот, за кого они его приняли? Гомосексуализм в Веселом Лесу, на секундочку, был запрещен и приравнивался к психическому нарушению. Вот пойдет сейчас этот пышнохвостый, накапает куда надо, и его, бурундука, сольют в город, серьезно “пролечат”, после чего вернут домой к брату безмозглым, пускающим слюни овощем. Веселенький конец наклевывается! Хотел бежать? Желание исполнено! Бежит настолько надежно, что даже будущая слепота его перестанет парить! Как и вообще что-либо в этой жизни… “Надо же было ТАК влипнуть!” –Схватившись за голову, думал болезный, пластом валяясь на своей койке. Охвативший его стресс не преминул негативно отозваться на старых болячках и к вечеру, вместо ужина, он был вынужден вновь вернуться на пост дежурного и пожаловаться белке на приступ боли. Наслышанный об особенностях лечения больного, тот без лишних слов повел его в основной корпус на укол противовоспалительных. Идя с ним по переходу, бурундук стал мучительно размышлять над тем, как оправдаться за тот опасный ответ, но белк неожиданно заговорил об этом сам. Он извинился за то, что резко прервал разговор в тот момент, подтвердил предположение бурундука относительно своей гомосексуальности. Ненадолго задержавшись на небольшом островке коридора с очень кстати перегоревшей лампочкой, он остановил своего сопровождаемого, и без обиняков предложил стать “больше, чем просто друзьями”. Бурундук от этого впал в эйфорию, перекрывшую даже приступ боли. Вовсе не от нахлынувших ответных чувств, но от того, что предположения друзей подтвердились. Прямого ответа на предложение любви он не дал, отдав предпочтение красивому жесту в виде протянутой лапки. Белк уловил суть, схватился за нее, и новоиспеченная любовная парочка так и прошагала остаток пути. Спал в эту ночь бурундук как никогда хорошо, радуясь тому, что всё идет по плану. Итак, почва была засеяна, и больной зверек принялся ее окучивать, мужественно терпя противную ему, но необходимую связь со своим “бойфрендом”. Благо, белк не торопился распускать лапы или пускаться на провокационные действия, вместо этого целыми днями интимно шепча сидящему возле него бурундуку дифирамбы о своей любви. Последний внутренне страдал как от омерзения, так и от того, что на подробные излияния белки о своих чувствах, он мог ответить разве что кратким бессвязным комментарием, а то и вовсе промычать что-то неопределенное. Вообще, бурундук умел и во флирт, и в разговоры о любви (не говоря о том, что обычно следовало за всем этим), но пара пушистых яичек у его второй половинки, вкупе с меткой “MALE” в графе “GENDER” – всё это мешало ему ответно изливаться молоком и мёдом в сторону другого самца. Своей натуре на горло не наступишь – она сама на твоём стоит. Сложности в любовном общении с существом своего пола порождали у бурундука справедливое опасение, что белк в конечном счете найдет его неинтересным, оборвет контакт с ним, и тогда побег вновь придется отложить на неопределенный срок. Однако, ему явно повезло со второй половинкой – белке замкнутость и скупость эмоций со стороны бурундука только импонировали, и он все больше и больше ластился к нему со своими словесными нежностями. Все же не желая искушать такое положение на прочность, бурундук в один прекрасный день рассыпался сочувствием к своему бойфренду, отметив, какую кучу дел тот вынужден исполнять на своей работе и выразил желание подкрепить свою любовь к нему хоть какой-то помощью, частично разгрузив его от обязанностей. Белк, и в самом деле из-за нехватки кадров вынужденный скакать между корпусами, выезжать на вызовы в роли парамедика и в то же время как-то контролировать порядок среди больных, охотно откликнулся на предложение, и крайне неосмотрительно подрядил бурундучка на выдачу лекарств больным. -Здесь ничего сложного, симпатяжка мой, –пояснял белк ему, попеременно указывая на стол с ячейками, заполненными медикаментами, –как подойдет больной, ты сверяешься по его имени с ячейкой на столе, выдаешь из нее лекарства и смотришь, чтобы он их принял. Я с утра и перед ужином буду распределять всё по положенным местам и ждать тебя, а там ты меня сменишь и будешь выдавать таблетки больным… ”…или не выдавать!” –Мысленно добавил бурундук, преисполняясь злорадством от огульно оказанного ему доверия. Когда он похвастался своим назначением енот с опоссумихой, те дружно присвистнули – никто даже не ожидал, что все может пойти настолько хорошо! Ответственность за добычу препаратов для побега моментально переложили на него, к вящему облегчению опоссумихи, которая до того тоже собирала препараты, пользуясь отведенной ей природой сумкой, но постоянно сталкивалась с тем, что собранные таблетки постепенно размякали в тепле, теряя свою ценность для побега (а иногда и оставляли химические ожоги на стенках сумки). И вот, бурундук принялся вредить на новом месте. Посвященных в побег перестали закармливать медикаментами – вместо этого, заговорщически покивав друг другу, бурундук прятал таблетки под прострочку рубашки, а избежавший приема лекарств зверь с незамутненным сознанием возвращался к обычным делам. Последствия не заставили себя ждать, и уже вскоре персонал дурки погрузился в недоумение и беспокойство – санитары все чаще стали жаловаться на непослушание и агрессивность со стороны некоторых пациентов, отдельно отмечая, что подопечные стали пользоваться отсутствием разделения по полам, вступая в естественные и нормальные, но запрещенные отношения, вплоть до коитуса. Обычные психбольные часами не могли попасть в душевую – та была чуть не перманентно занята санитарами, окатывающими ледяной водой очередного драчуна, или застуканную парочку “любодеятелей”. В изолятор за вечер приходилось загонять до десяти непорядочных психов, да еще и дотошно следить за тем, чтобы те и в заключении не попытались “заняться” затесавшимися среди них самочками или не передрались. За какие-то несколько дней психосоматическое отделение стало больше походить на нечто среднее между бойцовским клубом и студенческим общежитием в момент весеннего всплеска гормонов, но никто даже не попытался копать поглубже – санитары просто стали более ожесточенно пресекать нарушения порядка, психотерапевты еще более занудно забубнили о “необходимости держать себя в лапках”, а психиатры под это дело перевели больных на препараты позабористее. Все это вроде как дало ощутимый результат, успокоивший персонал (хотя и продолжающий загоняться вопросами на тему “что это было?”). На самом же деле, готовящиеся к побегу психи срубили фишку и затихарились, решив копить злобу для решающего часа, а бурундук продолжал сливать предназначенные им препараты в свой рубашечный загашник. Ему даже пришлось избавиться от прежних припасов, в пользу новеньких сильнодействующих таблеток. Параллельно грызун заметил, что заговорщики, вплоть до енота с опоссумихой, уже начинают хихикать в кулачок от его “крепкой дружбы” с гомиковатым белкой. Обеспокоившись, что так его однажды плотно запишут в голубые, он решил, что пора двигаться дальше. В момент очередного “свидания”, после выслушивания положенной порции приторностей от своего бойфренда, он посетовал на то, что побаивается сопровождающего его на процедуры персонала и было бы неплохо, если бы этим занимались не угрюмые санитары, а его вторая половинка – так они и время наедине смогут проводить, а не сидя днями друг против друга за столом в общественном месте и опасаясь, что однажды кто-то догадается о “неправильности” их отношений. К тому же, возможность хоть ненадолго уединяться наконец-то позволит им продвинуть связь до чего-то более интимного. Белк, глотая слюнки, сполна оценил перспективы, пообещал как-то повлиять на ситуацию и действительно сразу же после смены переговорил с коллегами, которые без проблем согласились спихнуть возню с отдельно взятым больным на него. Уже в следующую встречу он с гордостью объявил бурундуку, что сумел полностью взять в свои лапки его сопровождение на процедуры. Последний, в свою очередь, обрадовал известием товарищей по несчастью, и команда, чуть повизгивая, потявкивая и держа хвосты пистолетом, принялась за окончательные действия на пути к побегу… И вот, в середине сентября, сдвинувшаяся с мертвой точки идея побега наконец-то идет к осуществлению! Время сжигать мосты, разбрасывать камни, и что-то там еще! Еще немного, и бурундук раз и навсегда вырвется из опостылевшей за полгода психушки, разберется со своим глазом и, перекантовавшись в безопасном для жизни месте (чтобы изменения в теле окончательно “прижились”), вернется домой, уже ничем не отягощенный и спасенный от слепоты. Брат не станет сливать его обратно, увидев, что дело сделано. В конце концов, он же даже не псих – он просто попал в ситуацию, в которой его никто не понимает, или не желает предпринять правильных действий. Наконец, они доковыляли до кабинета офтальмолога и белк поставил бурундуку укол, накрыл колпачком тоненький инсулиновый шприц, и закинул тот в ящик для отходов, после чего улыбнулся пытающемуся проморгаться бойфренду: -Ну что, пойдём обратно? “Надо действовать!” –Понял бурундук и, взяв белку за лапку, стал усиленно тянуть из себя подходящие слова: -Стиффи, погоди… –начал он, хриплым от волнения голосом, –ты обо мне так заботишься, и постоянно даешь понять о том, как любишь меня. Я… если честно… ну-у… уже успел закаменеть в этой дурке, терпя по-настоящему чокнутых соседей, грубых санитаров и врачей, которые не хотят оставить меня в покое. Сделав паузу на то, чтобы лихорадочно подумать над дальнейшим развитием речи, он решился на самое опасное: -Знаешь… –Снизил он хрип до шепота, –…мне уже тяжело даже как-то выражать свои эмоции, но это не значит, что я стал каким-то чурбаном. Я с тобой счастлив… счастлив настолько, что мне бы хотелось с тобой… ну-у… это самое… проявить “особую благодарность”, как я и обещал недавно… Белк молчал, хотя по восторгу в его глазах прекрасно читалось, что маневр бурундуком выбран удачный. -Давай сделаем это сейчас? –Промямлил болезный, внутренне ужасаясь своим словам и возможным последствиям. Однако, вместо ожидаемого согласия медик вынул лапку из грабелек бурундука, вздохнул и неопределенно пожал плечами. -Неужели тебе не хочется?.. –Изобразил огорчение больной грызун. -Хочется… –Со вздохом признался белк. –Просто не в разгар же дня! -Ну же, Стиффи, подумай… –Продолжал соблазнять бурундук, вновь взяв его за лапку. –Когда еще что-то такое получится? Думаешь, все эти таблетки, что мне приходится глотать, не работают… там? Я уже боюсь, что со дня на день от всех этих колес я даже “этим” не смогу выразить, как ты мне дорог! А ведь мне тоже хочется… Тут у него точно булыжник в горле встал, мешая словам выбраться на язык и сорваться на волю, но он, проявив невероятное усилие, все же выдавил: -…узнать тебя поближе! Белк молчал, разрываясь между необходимостью вернуться к противным архивным завалам и возможностью наконец-то пожать плоды своей заботы о любимом существе. Хотя, почему разрывался? Больше всего его покрытая мехом тушка хотела оказаться под созданием, что сейчас держит его за лапку и предлагает лучшее, что может дать! Он и так уже не на шутку страдал от того, что под его пышный хвостик давно ничего одушевленного не заглядывало, что нет у него кого-то, кто оценил бы его мастерство в качестве партнера, похвалил за бурные проявления радости в процессе случки, а затем нежно обнял и заснул, не совладав с приятной истомой. -А еще, у меня перерыва сегодня не было… –Озвучил он остаток мысли вслух. -Значит, имеешь право… –Вкрадчиво начал бурундук, но… -Да, Форсайт, да! –Чуть не вскрикнул пышнохвостый, навалившись на него. –Тысячу раз “да”! Честно, мне даже никаких слов любви не надо! Я тебя хочу! Не устояв на ногах, бурундук завалился в кресло для осмотра, а белк моментально оседлал его и принялся жадно мусолить растерянную бурундучью мордашку поцелуями, попутно шепча бессвязности от накатившего на него спермотоксикоза: -С момента, как мы стали парочкой, *чмок* мне больше жизни хотелось прижаться к твоему *чмаф* истощенному тельцу. Показать, что ты не изолирован от нормальной жизни в этой *чмок-чмок-чмок* мрачной психушке, сплестись с тобой змейками, показать свой *ч-м-м-маф* тихий протест этой ненависти к нам, лечь с тобой и познать тебя внутри… “Внутри?!!” –Покрылся холодным потом бурундук. –“Ради всего святого, ТОЛЬКО НЕ ТАК!” -Стиффи, мне тяжело… –Пискнул он белке, продолжающему сидеть поверх его тельца. -Ох… прости, бедняжечка! –Смутился тот и моментально слез на пол. Бурундук поднялся с кресла, не спуская испуганного взгляда с белки. И как сейчас действовать? У него в жизни не встанет на другого парня, и это будет трудно объяснить после выдвинутого им же предложения перепихнуться. И скорая перспектива круп подставлять… да, он сам к этому вёл последние полчаса, но на конкретные действия он не подписывался! Совсем растерявшись, бурундук стал мять низ рубашки. Истолковав его нервные движения за подготовку к действиям, белк замахал лапками и шепнул: -Что ты, милый, не здесь! У нас целый этаж с палатами-одиночками пустует. Поднимемся туда, и сделаем это на кроватке. Пойдем! С тем, как будто позабыв о своей подбитой лапе, он выскочил из кабинета. Бурундук покорно поплелся следом за ним. “Господи, какого дьявола я всё это наговорил??? Что же меня теперь ждет?!” –С ужасом думал он, едва поспевая за резво движущимся к лестнице белкой…