Мы.

Я забирал всю его рутину без остатка. Даже в самых простых, обыденных вещах он нуждался во Мне. Без Моих рук, Моего взгляда его мир становился пустым и неполным. А его беспомощность — не слабость, нет. Это был знак: знак того, что Я его основа, его структура, его мироздание. Принятие ванны, пожалуй, было вторым после кормления, что приносило Мне особое удовольствие. Это было Наше место единства, один из самых интимных ритуалов. Вода смывает границы между телами, между личностями, оставляя только тепло, мягкость кожи и безмолвную близость. Я раздевался вместе с ним, спокойно и размеренно. Моё движение — его команда, Моё решение — его направление. Я аккуратно складывал свои вещи рядом с его, как будто в этом жесте было что-то символичное: Мы единое целое. Хотя Я знал, что он, вероятно, чувствовал это иначе. Может, он и стеснялся, когда оставался обнажённым рядом со Мной. Может, его кожа пылала не только от тепла комнаты, но и от внутреннего стыда. Но это никогда не волновало Меня. Мне не нужно было спрашивать. Мне нужно было лишь знать, что он будет делать так, как Я скажу. Когда Мы погружались в ванну, горячая вода обжигала кожу, оставляя на ней лёгкий румянец. Я опускался первым, расслабляя мышцы, опираясь спиной о гладкую холодную стенку. Затем входил он, неловко скользя и подстраиваясь между Моих ног. Его голова ложилась Мне на грудь, как будто он искал здесь убежище. Пространство вокруг нас сжималось, вода поднималась выше, заключая Нас в своих тёплых объятиях. Мы сидели настолько близко, что, казалось, наши тела могли слиться воедино, превратившись в одно двуспинное чудовище. Я чувствовал его. Он был здесь, весь, целиком, и в этой уязвимости Я находил своё удовольствие. Это не было насилием, не было унижением. Это было чем-то большим: актом полного обладания. Набирая в ладони немного воды, Я поливал его волосы и лицо, пробираясь пальцами в локоны и вычесывая их. Я знал, что ему нравится когда Я массирую его голову, поэтому по возможности Я награждал его этим за послушание. И снова наступила Тишина. Нормальность этого момента удивляла. Со стороны невозможно было бы представить, что всего год или даже полгода назад он сопротивлялся этому. он отбивался, кричал, цеплялся за каждую возможность, как утопающий за воздух. Тогда Я держал его за шею и погружал голову в воду, пока его тело не начинало сопротивляться. Всё для того, чтобы он понял: сопротивление — бесполезно. Мне нравилось его желание жить. Это отчаянное, яростное стремление, пробивающееся даже через страх. он не сдавался долго, дольше, чем кто-либо другой, и Я уважал это, восхищался этим. Это была своего рода игра. Убедить его в своей правоте, превратить его в того, кто подчинился Мне не только телом, но и разумом. Я предупреждал его тогда, что сопротивление бессмысленно. Он не слушал. Но теперь он понял. Теперь он знал, что Я был прав с самого начала. Мои мысли прервал мягкий, почти робкий жест. его рука скользнула по Моему бедру, неуверенно, как будто проверяя реакцию. Такая маленькая инициатива с его стороны пробудила во Мне что-то большее — смесь удовольствия и тихого триумфа. Это было знаком того, что он принимает Меня. И в этой тишине, в этом ритуале Мы находили что-то большее, чем простое взаимодействие. Я намылил ладони, чувствуя гладкость мыла, и провёл руками по его плечам. его кожа была теплее воды, упругая, живая. Я медленно обвёл его шею, перешел на грудь, скользнул к животу, останавливаясь на пупке. его тело дрогнуло, лёгкий вздох вырвался из губ, а по коже пробежала дрожь — не от холода, а от ощущения, которое, возможно, он не мог или не хотел объяснить. Моё лицо приблизилось к его уху, дыхание согрело его кожу. — Скажи Мне, как ты, — шепнул Я, позволяя губам коснуться его виска. Мой голос был почти ласковым, но в этой мягкости таилось требование. — Тебе нравятся Мои прикосновения? он едва слышно выдохнул что-то похожее на "да". Мне хватило этого, чтобы продолжить его проверку. Проверку того, насколько глубоко он принял свою нынешнюю сущность. Ту, о которой раньше даже не задумывался. Ту, в которой он находил удовольствие в Моих действиях - человека, который в прошлом был ему абсолютно противен. — Ни звука, понял? — прошептал Я, чувствуя, как его тело отвечает Мне. его дыхание стало прерывистым, он "плавился" подо мной. его тело будто отзывалось на каждое движение, как струна, натянутая до предела, готовая зазвучать от малейшего касания. Я наклонился ближе, почти касаясь губами его шеи, чувствуя жар, исходящий от него. Вода вокруг Нас остывала, но это не имело значения. Всё внимание сосредоточилось на точке, где Мы соприкасались — на его дрожи, на том, как он боролся с собой. Пальцами Я запрокинул его голову немного назад, заставляя поднять взгляд на Меня. Я видел его глаза, которые на мгновение встретились с Моими, и в этом взгляде было всё: смущение, страх, намек на что-то большее, чем то, что происходило сейчас. — Прости, но сегодня тот самый день, когда я сделаю то же, что и две недели назад. Пойдем, — тихо, почти ласково, произнёс Я ему в лицо. его глаза мгновенно потемнели, страх затопил их, словно мутная волна. он знал, что его ждёт, и этот страх был не новым, а до боли знакомым. Именно поэтому он смотрел на Меня с таким трепетом и мольбой, но даже не пытался заговорить. он уже знал, что слова здесь бесполезны. Я чувствовал, как это пугает его. Не неизвестность, нет. А наоборот — абсолютное знание того, что произойдёт. И всё же он не мог противостоять. он боялся боли, которая неизбежно придёт вместе со Мной, боялся Меня, принимающего истинную форму. Но больше всего он боялся себя. Себя, в этом зеркале Моей воли. Моя жажда крови никогда не угасала. Просто Я различал, когда нужно наказывать, когда поощрять, а когда делать то, что необходимо исключительно Мне. Извинения? Нет, это было не о жалости. Жалость чужда Мне, так же как равенство или понятия морали. Я извинился, потому что в мире вокруг так было заведено. Я начал подниматься, показывая ему, что пора выходить из воды. его движения стали резкими, нервными, как у загнанного зверька, мечущегося в клетке. он делал всё так, как Я требовал, но в каждой его судорожной попытке встать, в каждом напряжённом вдохе ощущалось некое сопротивление — не Мне, а самому себе. — Можешь не одеваться, — бросил Я, небрежно, словно речь шла о чем-то обыденном. — Просто иди и жди Меня. Мой голос был не просьбой, не приказом — он был реальностью, которой он подчинялся. он вытерся медленно, как будто хотел оттянуть неизбежное. Но сопротивление его было уже слабым, почти неощутимым. он отвернулся, сгорбившись, и вышел из ванной, словно осужденный, идущий к своему приговору. Я наблюдал за его уходом, не отрывая взгляда. его шаги были медленные, едва слышные. он шёл на казнь себя прошлого, и Я знал: с каждым шагом он умирал. Но в этом и был смысл. Смерть старого его была Мне нужна. Не полная, не окончательная, но повторяющаяся, словно круговорот, без которого он не мог бы быть тем, кем он есть сейчас. Надеюсь, он никогда не сможет принять себя. Эта непринятость, этот внутренний разлом — вот то, что делает его Моим. И Я улыбнулся. — Скоро.