Мы.

Положив смятую пулю на Мою "выставочную композицию", Я медленно поднялся из кресла, оставив за спиной пустой кабинет, где всё дышало порядком и завершённостью. Я вновь закрылся от чужого, ненужного Мне мира. Связка ключей в Моих руках звякнула глухо. Как только Я повернул ключ в замке, тишину прорезал едва слышный топот. Он был здесь. Конечно, Он здесь был. Ждал Меня, как преданный пёс. Хотя, скорее, как щенок: слабый, загнанный, но жадно ловящий каждую Мою тень, каждый звук Моих шагов. — Место! — рявкнул Я, разрезая застоявшийся воздух. Ответ был мгновенным. Где-то вдали, в кухонных глубинах, послышалось дребезжание тарелок, звон столовых приборов. Вода плескалась в стаканах, а чайник в ответ бурчал кипящей водой. Всё шло по заведённому порядку, по правилам, которые установил Я. Я двигался медленно, с выверенной неторопливостью. У него было время подготовиться, чтобы порадовать Меня своим послушанием. Когда Я вошёл, он уже был на месте. Стоял на коленях рядом со стулом, голова опущена, глаза прикованы к полу. Он знал, что нельзя смотреть на Меня без разрешения. Но он ждал. Всегда ждал. Я оглядел кухню, бросил беглый взгляд на плоды его труда. Я закончил сам то, что для меня начал он. Наполнил Наши тарелки едой, разлил горячую воду по кружкам. Каждый момент был пронизан Моей заботой, чтобы он видел как он Мне дорог. Только после этого Я позволил себе опуститься на стул. Моя рука сама потянулась к его волосам. Они отросли, мягкие, спадающие до плеч. Пряди скользили между пальцами, обволакивая их, слегка щекоча кожу. Запах еды вызвал внезапный прилив воспоминаний. Их волна хлынула, поглощая Меня. Я снова вижу его тогда: привязанного к тяжёлому стулу, ремни туго впиваются в запястья, оставляя красные полосы. Он отбивался, дёргался, пытаясь избежать ложки, которая неумолимо приближалась. Его челюсти сжаты так крепко, что слышен скрежет зубов. — Ешь, — сказал Я тогда, спокойно, твёрдо, без эмоций. Он не слушался. Его страх был сильнее голода. Приходилось зажимать его нос, ждать, пока он откроет рот, чтобы вдохнуть, и быстро вложить ложку в этот момент. Иногда нервы сдавали. Но Я никогда не кричал. Кричать — это удел слабых. Это для тех, кому не хватает слов или терпения, чтобы достичь желаемого. Когда он научился задерживать дыхание, Я нашёл другой способ. Вдавливал пальцы в его щеки, заставляя челюсти разжиматься. Силой. — Не провоцируй Меня, — шептал Я ему в лицо, когда его сопротивление становилось особенно яростным. Но он не сдавался. Находил новые уловки: выталкивал еду языком, давился, иногда его рвало. Бывало, всё это попадало на Меня или на пол. И Я все так же никогда не повышал голоса. Действия говорили за Меня. Время от времени вся эта вылизанная идеальность Нашей жизни отдавалась скрипом в Моем сердце, скрежетом зубов. Я скучал по временам, когда мог позволить Себе больше — силу, власть, ту самую жестокость, которая давала Мне контроль. Но он стал слишком хорошим. Слишком спокойным. Слишком Моим. И всё же, иногда Моя скука сталкивалась с его сопротивлением. Тогда Я вспоминал тот момент, когда почти сдался в Нашей игре. Он перестал есть. Совсем. И это заставило Меня задуматься, как далеко Я готов зайти. — Не хочешь есть? Не ешь, — сказал Я однажды, холодно и безразлично. Мой тон был абсолютно ровным. Я знал, что он почувствует за этими словами. Не заботу, не злость. Пустоту. И в этом было вся суть. Разомкнув ремешки, что держали его на стуле, Я взял его на руки. Лёгкий, почти невесомый. Слабый до того, что его голова обвисла на Моём плече. Голодовка делала своё дело. До этого Я хотя бы частично контролировал, чтобы он получал крошки еды, которые проходили внутрь почти насильно. Теперь Я решил лишить его и этой «привилегии». Теперь он не ел не потому, что этого хотел он, а потому, что так решил Я. Пара дней тишины и ожидания. Когда Я открыл дверь той самой комнаты, его взгляд сказал больше, чем слова. он смотрел на Меня жалобно. Я слышал, как его желудок предательски сжимался от голода и урчал. Это был крик о помощи, но он молчал. — Ну что ж, посмотрим, — подумал Я, поворачивая ключ в двери кухни. Я посадил его на тот же стул, но не пристегивал в этот раз. Они были ему не нужны. И я видел его непонимание и панику в глазах. Я поставил тарелку с едой на стол. Горячий пар от супа медленно тянулся к потолку. Запах разносился по комнате, пропитывая каждый угол. Я видел, как он дернулся. Его голод выдавал себя. — Хочешь? — спросил Я, склонив голову к его лицу. Я пододвинул тарелку с едой поближе к нему, а после перевернул прямо на пол. — Вот твой шанс, — проговорил Я, опираясь на стул. Он замер. Долгую минуту ничего не происходило. Его взгляд метался между растекшейся по полу едой и Моими глазами. Внутри него шла борьба — последняя вспышка сопротивления перед тем, как он наступил на горло своей гордости, на жалкие остатки её. Мгновение — и он сделал выбор. Скрип. Его руки упёрлись в пол. Медленно, словно боясь Моей реакции, он опустился на четвереньки. Пальцы дрожали, когда он дотянулся до куска хлеба, пропитанного бульоном. Первый укус. Нерешительный, осторожный, словно он ещё надеялся, что Я остановлю его. Но Я молчал, лишь наблюдая. Каждое следующее движение становилось всё более жадным. Он хватал гущу руками, просовывал её в рот, сглатывая рвотные позывы, и подпирал пальцами, чтобы не выронить ни капли. Его плечи дрожали. Глаза блестели от слёз — то ли от унижения, то ли от слабости. Я наблюдал за ним всё это время, с едва заметной улыбкой. Моя победа была абсолютной, и Я наслаждался её вкусом. — Мой мальчик, — сказал Я, когда он закончил. Мой голос был мягким, почти нежным, как похвала. — Видишь? Я просто хотел, чтобы ты поел. Потому что так тебе лучше. Не провоцируй Меня больше. Он не ответил. Этот момент — когда он впервые прошёл через унижение, выбрав Меня вместо Своего эго, — стоил больше, чем все слова в мире. Голод — одно из самых страшных чувств. Сначала тебе просто немного тошно. Потом желудок начинает саднить от раздражения, затем его скручивает спазмами. В конце силы покидают тебя, тело поглощает само себя. Это боль, которая рождается из пустоты, но пронизывает всё существо. Не зря пытка голодом одна из самых изощрённых. Никто не причиняет боли — напротив, никто ничего не делает. Именно с того дня Я стал превращать еду в награду. Жестоко? Не для Меня. Это был урок. Конечно, его желание жить иногда вырывалось наружу. Он снова начинал свою песенку, но голод всегда был сильнее его разума. Сначала он ел с пола. Потом Я дал ему миску, как собаке. Затем — тарелку, стоящую на полу. Со временем он получил приборы, но это было уже после. И вот однажды, когда Я протянул ему еду с руки, всё стало иначе. Когда его губы коснулись Моих пальцев, Я ощутил истинное удовольствие. Ощущение власти. Ощущение его зависимости. Он нуждался во Мне, как в воздухе. — Можно, — сказал Я, возвращаясь из Своих мыслей. Его тарелка была пуста. Я гордился им? Или собой? Может, это была гордость за Моё творение, за выточенный результат Моей работы? После Моего слова он поднялся на ноги и взял кружку чая. Он делал это медленно, осторожно, словно боялся, что не справится даже с этим простым действием. Я позволял ему пить самому после кормления. Это был крошечный акт милосердия, позволяющий ему на миг почувствовать себя человеком. В те моменты, когда он оставался один, Я не ограничивал его — пусть ест, пьёт, сколько захочет. Это было наградой за его послушание, за спокойные дни и ночи. Но совместные трапезы - это были наши ритуалы. Напоминания. О его месте, о его зависимости от Меня, о Моём праве держать его на несколько ступеней ниже. — Хорошо, — сказал Я, лениво откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди. — Сегодня Я доволен. Мы оба знали, что ужин — это не просто еда. Это Моя власть. — Я разрешаю тебе спать со мной, — добавил Я, будто между делом. Он замер, кружка дрогнула в его руках. В его глазах мелькнула неуловимая смесь эмоций: облегчение, благодарность и что-то ещё. Восторг? Он быстро отвёл взгляд и кивнул, словно стараясь сделать это незаметно. — Спасибо, — выдавил он шёпотом, смотря себе под ноги. Мои шаги гулко отдавались по кухонному полу, пока Я подходил ближе. Он напрягся, но остался на месте. Я поднял руку, обхватил его подбородок, мазнув пальцем по незажившей царапине. Заставил поднять голову и смотреть прямо на Меня. — Ты знаешь, почему Я разрешаю тебе это? — тихо спросил Я. Его губы дрогнули. На миг он хотел что-то сказать, но передумал. Я сжал его щеки настолько сильно, что услышал скрип его зубов. — Скажи. — Голос был почти ласковым, но с таким холодом, что он застывал, как лёд. — Потому что я заслужил? — пробормотал он, сопротивляясь моему взгляду. — Заслужил? — спросил Я, отпуская его так резко, что он чуть не пошатнулся. — Неправильный ответ. Это потому, что ты Мой. Я решаю, что тебе положено. И даже когда Я позволяю тебе что-то, это не значит, что ты заслужил это, понял? - Смотри на Меня, когда Я говорю с тобой, — процедил Я сквозь зубы. Его глаза широко распахнулись. Я видел, как он отчаянно пытается удержаться на краю бездны, в которую Я его загонял. — У тебя есть один шанс. Не потеряй его. Иначе будешь жрать с пола до конца жизни, как паршивая собака, понял? Говори. Я смотрел на него долго, наслаждаясь этим моментом. Его смирением, страхом, желанием угодить. И больше всего Я был рад его молчанию. Ответы были лишними — всё, что Я говорил, уже осело в его голове, как неизменная истина. — Разрешаю тебе поблагодарить Меня, — лениво бросил Я. — Ты хочешь этого, я знаю. И Я позволяю. Как же быстро он оказался рядом. Будто всё это время ждал лишь этого слова, этого шанса. Он стоял близко, слишком близко, с едва заметной дрожью в плечах. Его взгляд был тёмным, тяжёлым, но не от страха — от желания. На миг Я замер. Я чувствовал его дыхание Своей кожей. Нервное, рваное, но одновременно горячее, будто он собирался обжечь Меня. Когда его губы коснулись Моих, это было почти невесомо, как прикосновение ветра. Он будто спрашивал разрешения. И Я разрешил. Моя рука схватила его шею, сжимая её достаточно крепко, впечатывая в Себя, углубляя поцелуй. Нежность исчезла мгновенно, уступая место жёсткому, насыщенному удовольствию. Его дыхание сбилось, но он не отступал, его губы и язык отчаянно искали большего. Я усилил хватку, чуть направив его голову назад, заставляя подчиниться. Его губы дрожали под Моими, но он не сопротивлялся. Наоборот, он будто растворялся, с каждым мгновением теряя остатки прошлого себя. Я потянул его за загривок, оттягивая нежную складку кожи, чтобы он сделал шаг назад. Он шатнулся, но выпрямился, тяжело дыша. Его лицо горело, губы покраснели, на шее остались следы Моих пальцев. — Убери здесь, — бросил Я резко, кивнув на стол. Он замешкался лишь на долю секунды, прежде чем двинуться. Его руки начали быстро, почти нервно, собирать остатки еды и посуду, но каждый его жест говорил о послушании. Я наблюдал за этим молча, прислонившись к стене, наслаждаясь видом его мечущейся фигуры. Когда он наконец закончил и управился с тарелками, Я подошёл ближе, заставляя его поднять голову. Он всё ещё избегал смотреть Мне в глаза, но Я этого и не требовал. Его напряжённые плечи, едва заметно дрожащие пальцы — всё говорило Мне, что Моё место в его мире незыблемо. Моя рука мягко скользнула по его щеке, в ту секунду больше напоминая жест заботливого хозяина, чем хищника. Но затем пальцы сомкнулись чуть крепче, напоминая, что эта ласка не давалась просто так. — Запомни, — произнёс Я, и теперь в голосе звучала сталь, — одно Моё слово — и всё это закончится. Понял? Мне не нужно было его подтверждения. Я и так знал его ответ. Я сделал шаг назад, позволив пространству между нами немного расшириться, но напряжение в комнате не спадало. Оно висело в воздухе, давило, обжигало. Он ушёл за пределы Моего взгляда, но Я не сдвинулся с места. Остатки его присутствия ещё витали в воздухе, как послевкусие чего-то одновременно сладкого и едкого. В углу кухни капля воды соскользнула с края крана, ударившись о раковину. Звук эхом отозвался в Тишине, подчеркнув, насколько всё вокруг замерло. И эта Тишина была Моей.