Канпэ

Хан Джисон. Минхо нигде не было. Его не было в чате, куда Минхо скидывал фотографии котов и еды на приближении 3х, из которых вообще было невозможно понять, что что это за блюдо. Случайные фото города, селфи в зеркало и обложки книг, которые советовал прочитать. Джисон не любил читать. Просто спрашивал старшего, про что книга, и слушал от него подробный пересказ, которого хватало, чтобы создавалось ощущение, что он книгу уже прочитал сам. Минхо не было в спортивном зале — последние три дня Джисон ходил туда каждое утро, но встречал только Чанбина, который искренне и с приятным удивлением думал, что он просто приходит тренироваться. Минхо не было у себя в комнате. Джисон за последние три дня так часто заходил к Феликсу, чья комната была по соседству, что тот уже начал подозрительно хмуриться. Минхо не было на кухне. Он не стоял у плиты, не доставал снеки из ящиков, не звал попробовать бульон на суп. Минхо не было в гостинной. Он не сидел рядом, грея ноги в одеяле Джисона, не хохотал с ним над очередным аниме и не успокаивал при просмотре ужастика. Джисон вообще не включал телевизор, с того дня, когда Минхо его выгнал из комнаты. Минхо не было в машине Чанбина. И машины Чанбина на парковке тоже не было. Минхо будто вырезал себя из Джисоновской жизни тупым канцелярским ножом, оставив рваные края. Сначала было просто обидно. Старший впервые его не дослушал и просто выгнал. Потом Джисон подумал, что у Минхо были свои причины и они поговорят позже. Но «позже» не случилось. А самое ужасное для Джисона — он уже не знал, о чем именно хочет поговорить. Он был уверен, что Минхо на поцелуй ответил из жалости. Хотел быть в этом уверенным. Это совпадало с той картиной, которая сложилась в его голове. Это хорошо ложилось на то, что сам Джисон поцеловал Минхо просто так, на эмоциях. Так нужно было думать. Думать о том, что он поцеловал Минхо просто потому, что больше не мог его не целовать, было нельзя. Думать о том, что Минхо ответил на поцелуй, потому что ему хотелось целовать в ответ, было нельзя. Даже думать о об этом было нельзя. Даже думать о том, чтобы так думать, было нельзя. Джисон снова приведением обходит дом и, не встретив старшего, бредет обратно, в свою комнату. Нужно посмотреть файл, который прислал управляющий клубом. Там статистика продаж новых «допов» и предложения по новым позициям в меню шлюх. Нужно посмотреть документы, которые прислал Сынмин: Джисон хотел узнать, в каком количестве фирма Уджина «WOO», закупила за последнее время стройматериалов. Нужно позвонить Михаилу, который Майкл, и продать ему новую партию оружия. Нужно… -Минджун-хранитель-кошек- 20:45 «Прости, что поздно. Не поможешь мне помыть котов?» Нужно вызвать такси. *** — Это все, что я знаю! — Кричит Сумин. Она лежит на диване в бежевом шелковом халате в гостиной огромного дома, прикрыв рукой лицо. Ее распущенные светло-русые волосы разметались по диванной подушке. Чинхва, ее муж, старше ее на добрых двадцать лет, нависает над ней и грубо хлопает по бедру: — Нужно больше, Уджин просил более точную информацию о доме. Он не повышает тон, но Сумин морщится уже от одного только его голоса. Она поднимается и смотрит ему в глаза, выплевывает: — Нет у меня больше ничего, он меня в дом не пускает! Я дала тебе геолокацию, фото… — Это мелочи, нужно больше. — Чинхва садится на соседний диван и хватает со стола стакан с виски. Сумин старается подавить явное презрение на лице: еще даже не обед, а от него опять будет нести перегаром. — Приедь к нему домой, сделай вид, будто… — он потер висок, — будто собираешься с ним переспать, не знаю. Девушка неосторожно фыркает и чувствует на себе пристальный взгляд мужа. — Ты же с ним не спала? Она резко поднимается с дивана, запахивая халат сильнее и затягивая себя поясом до боли. — Нет, — выдыхает сквозь зубы. Чинхва одобрительно кивает: — Добудь информацию, но не забывай, чья ты жена, в конце концов. Ты слишком часто трешься с этим Феликсом, а знаешь всего ничего. — Забудешь тут, — одними губами произносит Сумин и поднимается по широкой лестнице к себе в комнату, громко постукивая домашними туфлями. «Ты и о половине наших встреч не знаешь, осел», думает она с улыбкой, когда оказывается у себя в комнате. Нужно будет сегодня одеться во что-то синее. Это любимый цвет Феликса. *** Бан Чан. После того, как они выгнали из пекарни Ёнволя парней, события развивались стремительно. Главный из той банды действительно принес на следующий день деньги за разбитую дверь пекарни, но улыбался слишком подленько и смотрел свысока. Пекарня стала первой базой. Местом, куда потянулись жиденьким родником местные мелкие бизнесмены с просьбами о помощи. Не все хотели непосредственно «крышу». Кто-то просил просто поприсутствовать при совершении сделок, при закупке товара. Кому-то в ресторан для банкетов нужна была особая охрана: дешевле и безбашеннее официальных фирм, которые занимаются подобными услугами. Кто-то просил убедительно поговорить с задолжавшим знакомым. Кто-то — припугнуть назойливого ухажера. Чан старался никому не отказывать, прося взамен у каждого обещание, что когда будет нужно, люди окажут ему услугу. Это безумно пугало просящих, вызывало трепет и заставляло каждого попытаться откупиться: они несли продукты и небольшие суммы денег, а один предприниматель подарил им добротный мотоцикл. Ездить на нем научились Чанбин, Йена и сам Чан, остальные побаивались. Вот только обещание в оказании услуги никто с них не снимал. Кто-то смирялся с этой мыслью, наивно полагая, что шестеро подростков не смогут попросить что-то серьезное. Кто-то: жил, испытывая нервный трепет, когда речь заходила о банде Чана. Физический голод закончился буквально за месяц: их кормили до отвала бесплатно во всех кафе и ресторанах на улице. Голод Чана по власти только начался. Через месяц после того случая с дракой, в пекарню зашел парень, немного похожий на медведя. У него были широко расставленные лукавые глаза, шапка волнистых темных волос на голове и не слишком искренняя улыбка из плотно сомкнутых растянутых губ. Одетый в простые джинсы и футболку, он расхлябанно подошел к столику, за которым сидел Чан и Чанбин. — Вы там парней месяц назад избили, — начал он без приветствий. — Их главный — брат одного чувака, который держит район. Ему не нравится, что вы отжали эту улицу. Чанбин было начал подниматься, но Чан под столом легонько тронул его по бедру. — Если бы они не были такими мудаками — улицу бы не потеряли, — сказал Чан, разведя руками. — Люди сами приходят к нам. Незнакомец подхватил соседний стул, повернул его сиденьем назад и оседлал, положив руки на спинку. — Я говорю, — понизил он голос, — скоро улица дрогнет, потому что вы перешли дорогу ребятам покрупнее. — Сначала купи что-нибудь, потом занимай стол, — громко скомандовал Чанбин, кивая на прилавок. — Не домой в гости пришел. Есть посетитель — должны быть деньги в кассе. Чан сдержал попытку улыбнуться. Чанбин всегда заботился о том, чтобы у Ёнволя хорошо шли продажи. Пусть и не всегда вежливыми методами. Парень действительно купил большой какао и три булочки с кремом. положив их в центр стола, он улыбнулся как можно более дружелюбно: — Ладно, давайте заново. Меня зовут Ким Уджин. *** Ли Минхо. Джисон был везде. В чате висели яркие галочки — прочитанные Джисоном сообщения. Снеки, купленные для него, вываливались с полок, когда их открываешь. В холодильнике — его любимая газировка. Чизкейк. Шоколадный торт. На диване в гостинной, вместо Джисона — фантик от конфеты. Как будто охранял место, пока хозяин не придет. В спортивном зале рано утром — Чанбин, рассказывающий, как быстро у Хана растут мышцы. «Такие плотные мышцы груди стали!», хвалится он своей работой тренера. «Джисон так жалобно стонет, но веса берет, какие скажу», Чанбин улыбается хитро-хитро. «И спина у него шире стала немножко, всего за неделю, прикинь!» — добивает. На кухне вновь собирается посуда — обычно ее мыл Джисон. В спальне — стоит огромный букет ромашек. Продавец не обманул — цветы свежие. Минхо ждет, когда они завянут, жалко выкидывать. Подрезает стебли, наливает свежую воду. И искренне надеется, что этого нехитрого ухода недостаточно. Что вот-вот завянут. Не вянут. В коридоре крыла, где располагалась его спальня — парфюм Джисона. Не выветривается. Чертов запах «мужицкого мужика» с глупым названием «сила чего-то-там», Минхо не помнит. Не помнит название, но помнит запах. Помнит всего Джисона. Его живую мимику, низкий глубокий голос, его милые мягкие щеки. Волосы, которые завиваются от влажности. Его смешные шутки и руки с тонкими пальцами. Его щетину, пробивающуюся под вечер, превращающую его в дитя греха испанца и кореянки — до того забавная вырастала испаньолка. Помнит талию Джисона под своими руками. Его бедра, двигающиеся навстречу. Его губы, терзающие его шею, впивающиеся в него, стонущие для него. Джисон был везде. Пролез в грудную клетку и терся щекой об обратную сторону ребер. Ласково чмокал сердечные клапаны. Дышал на хрусталик глаза изнутри и рисовал пальцем сердечко. А потом отказался от него. Минхо бежал так далеко, как только смог. Он поменял часовой пояс, чтобы не встретиться с ним. Тренировался в семь утра. Завтракал в восемь. Уезжал из дома в девять. Днем, в пустом клубе, работал: проверял отчеты, осматривал зал и комнаты, на предмет повреждений и нужды к ремонту. Вечером ездил к котам. Сегодня они с Минджуном должны были помыть котов, а после — друг поедет к матери в гости на неделю, и Минхо будет жить с котами. В квартире, где лежит забытая Джисоном толстовка. Валяются игрушки для котов, купленные им. Где в холодильнике: его любимая газировка, чизкейк и шоколадный торт… -Бан Чан- 19:15 «Отец сегодня приедет на ужин. Хочет встретиться с нами двумя.» *** — Хенджин расхаживает по студии, сродни сыну пантеры и супермодели, — говорит журналист в диктофон на айфоне. — Всем своим видом он показывает, что готов к прыжку, когда камеры фотоаппаратов запечатляют его в новом костюме от… Хенджин не думает, что он сын пантеры. Сын шлюхи и моральной уродки — возможно. Сыном пантеры ему бы больше понравилось быть. Он морщится, но быстро возвращает лицу спокойное выражение, позирует, делает несколько фото на белом фоне. На нем горчичные кожаные брюки и коричневая рубашка с белыми и золотыми узорами, расстегнутая почти до живота. Его темно-русые волосы рассыпались кудрями по плечам. Он знает, что журналист сейчас пялится на него и мысленно усмехается. Через полчаса он садится в кресло напротив. — Как поживаете? — Журналист какой-то совсем безликий. Хенджину не за что зацепиться. Обычный европеец, волосы короткие, русые. Нос не крупный, но и не маленький, губы, глаза, уши — все совершенно обычное, без каких-либо опознавательных знаков. Скучно. Хенджин старается вытащить из своего гардероба улыбок самую очаровательную, натягивает ее и мягко отвечает: — Всегда замечательно. На фоне команда собирает освещение, протирают циклораму от следов обуви. Через мгновение этот фоновый гудеж, удаляясь, затихает. Они остаются вдвоем. Хенджину становится неуютно, хочется натянуть солнцезащитные очки. Этот человек напротив — буквально без лица, он может затеряться в толпе и сыграть кого угодно. И сейчас он рассматривает Хенджина серыми глазами, которые не выражают абсолютно ничего. — Вы редко даете интервью, — говорит он и улыбается безэмоционально. Хенджин кивает. — Ведете закрытый образ жизни? Хван ведет плечом. — По-возможности, — улыбается он все той же, очаровательной улыбкой и легонько трясет головой, давая возможность волосам пощекотать щеки. — Вас называют гением современной корейской художественной эротики. Вы с этим согласны? — Нескромно соглашаться, когда тебя называют гением, — говорит Хенджин. — Вы не согласны? — Журналист делает пометки в блокноте. — Этого я не говорил, — смеется Хван. Мужчина напротив него замирает, зачеркивает что-то в блокноте и хитро смотрит в ответ. — У вас, должно быть, большие амбиции. Хенджин встает с кресла и подходит к окну. Вглядывается в вывески вдоль улиц, в билборды и рекламные щиты. — Не больше, чем у вас, — говорит он тихо, продолжая смотреть сквозь окно, — вы ведь очень хотели взять у меня интервью, но сами — непопулярный работник вашего издания. Я отказывал пять раз, и все пять раз запрашивали интервью именно вы. — Я ваш фанат, — журналист ерзает на своем стуле. Хенджин молчит, не выказывая удивления. «Началось», устало подумал он. Хенджин не был слишком популярен. Его не караулили до дома, не ловили папарацци на улице или кафе. Но иногда появлялись люди, которые начинали искать встреч, написывать в личные сообщения в соц.сетях и приходить на выставки с целью пообщаться. Обычно все сводилось к стандартному… — Вы ведь спите со своими моделями? — Спрашивает журналист, прочистив горло. В голосе отчаяние, как будто бы именно этот вопрос привел его на интервью. Хван поворачивается к нему всем корпусом. Откидывает голову назад, обнажая длинную шею с крупным кадыком, проводит по ней рукой, как будто хочет потереть затекшие мышцы. Потягивается и смотрит на мужчину сверху вниз, едва приоткрыв глаза. — Да, — просто бросает он, разведя руки в стороны. Раздается стук падающего блокнота и возня, когда его спешно подбирают, сминая вспотевшими руками листы. — И где вы… — глаза журналиста бегают, он сжимает ручку, вертит ею в руке. Еще немножко и она просто развалится, — где вы находите своих моделей? Хенджин медленно возвращается к своему креслу и опускается на него изящно — садится на край, кладет ногу на ногу, положив на колено предплечье. Рука, согнутая в запястье, красиво покачивается, два золотых кольца, которые на него надели для фотосессии, деликатно поблескивают от естественного света из окна. Другая рука покоится на подлокотнике, поглаживает указательным и средним пальцем обивку сидения. — Я думаю, — медленно говорит Хенджин, — что на сегодня достаточно сенсаций. Спросите о чем-то по теме интервью, — он кивает на блокнот, в который вцепился журналист, — вы наверняка записали себе в план вопросов не только скабрезности. Безликий человек выдыхает и по-деловому подбирается, смотря на Хенджина со странной грустью. — И вам не надоело? Хочется поморщиться от того, что в голосе слышится почти жалость. И от того, что вопрос двусмысленный, а Хенджин не любит слышать такое от незнакомцев. — Я на интервью или на передаче «Что? Где? Когда?», — недовольно спрашивает Хван, почти выходя из образа искусителя. — Не надоело что? — Этот образ, — журналист неопределенно машет рукой в воздухе в сторону Хенджина. — Спекуляции на сексе. Одна и та же атмосфера картин. — Это мой стиль… — Хенджин было пожимает плечами, но его перебивают. — Это копия от копии, — лицо безликого становится живым. Можно заметить, что мужчина даже симпатичный, когда говорит не по плану, а то, что хочет сам. — Что, простите? — Хенджин фальшиво улыбается, наклонив голову. Журналист вытаскивает из недр блокнота распечатанные репродукции картин Хенджина в маленьком формате и начинает говорить, выбрасывая их прямо на пол. — Вы начали ярко: необычными цветами, — бросок, — тематикой, — бросок, — техникой, — бросок. — Помножив все на вашу историю, по которой, ваш… дядя, кажется? Нигде нет точных данных… — журналист хмурится, — выдавал ваши картины за свои, это действительно дало толчок к тому, чтобы заработать первое имя. Он поворачивает пару репродукций лицом к Хенджину: — Очень выдающиеся первые работы, — бросок. — Но все последующие, — бросок, — просто повторяют их, — бросок, бросок… Пол покрылся репродукциями Хенджина: изображения силуэтов голых мужчин, женщин, черных цветов на алом фоне, жухлых сгнивших бутонов, лежащих на обнаженных телах. Черно-красные поцелуи, черно-красный секс, черно-красные лица без лиц, с выражением крайнего отчаяния. — Что вы нарисуете для новой выставки? — Журналист улыбается плотоядно, а Хенджину плохо. В глазах пелена, а нос пощипывает. Он промаргивается, несколько раз тихо шмыгает носом и отворачивается от журналиста, стараясь не смотреть на пол, где валяются грудой его нарисованные чувства. — Вы узнаете это, когда придете на нее, — говорит он сдавленным голосом. — А зачем? — Журналист становится уже совсем настоящим, безликость пропала, будто ее и не было. Брови очерчены четко, с углом, придавая серым глазам насмешливо-высокомерное выражение. Черты лица заострились, а губы скривились в усмешке. — Я увижу пять-семь картин, — говорит он низко, в его тоне — невообразимая смесь доверительности с жестокостью. — Один незаконченный портрет-полунабросок, чтобы показать ваш новый объект страсти. Одна-две картины, где вы вместе, всё — голыми силуэтами. Картина, где отчаялись вы. Картина, где ваша модель выжата вами досуха, и с нее нечего больше взять. И, финальная картина — ваше расставание. Лепестки, бутоны, цветы, которые больше никогда не будут радовать глаз. — Журналист наклонился вперед, всматриваясь в лицо Хенджина. Между ними было больше метра, но казалось, будто он дышит ему прямо в ухо. — И все это в ваших фирменных черно-красных тонах. Я прав? Хенджин теряется. Он прикрывает веки, легко гладит себя тонкими пальцами по подбородку, по губам, по скулам. Журналист прав? Он исписался? Он так предсказуем? — У меня есть одна картина, — говорит он тихо, вспоминая ту, на которой нарисованы Лино с Ханом. — которая может вас удивить. Журналист хмыкает слишком громко: — Одна картина, — смеется он, прикрывая рот рукой. — Извините, это достаточно забавно. Вы возвращаетесь после перерыва и говорите об одной картине, которая удивит. — Он качает головой, — я так люблю вас, как художника, но если вы не поменяете свой подход, вы превратитесь в тех, кто лишь все время повторяет себя. И я говорю не о ком то, вроде Энди Уорхола, с его тиражированием искусства. — Журналист встает со своего стула, бросая последнюю репродукцию на пол, — я говорю о тех, чьих имен мы даже не помним, потому что они все сверкнули лишь однажды. Мужчина подходит к выходу из студии и, взявшись за ручку двери, добавляет: — Я не хотел брать у вас интервью. Я просто хотел с вами поговорить. Не удивляйте меня одной картиной. Удивите себя самого хоть чем-нибудь. *** Ли Феликс. Феликс редко чувствует такое, но сейчас, смотря на камеру, которая транслирует, как потерянный Хан бродит по дому, в горле стоит ком. Это происходит уже третий день и, если сначала его забавляло, как Минхо с Джисоном не могут пересечься в одном доме, то теперь это начало напрягать. Хенджин большую часть времени сидел у себя в комнате, а по дому ходил довольный. Минхо успевали засечь только камеры: он появлялся и исчезал, как ниндзя. Уходил рано, приходил поздно. Готовил быстро, ел еще быстрее, а иногда вообще — собирал еду в контейнеры и выходил из дома, даже не завязав шнурки. Джисон же передвигался, как пэкман, который должен поймать привидение: планомерно проходил все комнаты в доме, все коридоры. Он бродил с пробуждения и до отбоя, по нескольку раз обходя одни и те же места. Феликс недоумевал, как они еще ни разу не пересеклись. — Сынмин-а, — позвал он друга, который, развалившись на его кровати, смотрел бейсбольный матч со своего компьютера. Тот вопросительно промычал, повернув голову только тогда, когда между действиями появился перерыв. Феликс ни черта в бейсболе не понимал: какие-то базы, что-то бьют, куда-то бегут. Но ему нравилось смотреть на то, как Сынмин увлеченно наблюдал за игрой. — Сынмин-аа, — протянул Феликс плаксиво, но с его басом это вышло скорее угрожающе. — Чего тебе? — Сынмин окончательно отдал ему все свое внимание, легкое покачивание головы выдавало нервозность. — Давай быстрее. Феликс бросил взгляд на Джисона, который стоит на кухне и водит указательным пальцем по столешнице барной стойки. — У тебя есть кто-нибудь из друзей Семьи, у кого вот-вот был или будет день рождения и кому можно устроить праздник в клубе? Сынмин долго смотрел Феликсу в область переносицы и, отвиснув, через минуту, коротко заключил: — Не понял. — Есть у тебя кто-то из друзей Семьи, у кого скоро день рождения? — Спросил Феликс. Ким взял мобильный и, через пару минут ответил: — Человек восемь. — А кому из них канпэ может подарить подарок в виде тусовки в клубе Минхо? Сынмин проглотил желание что-то уточнить и, снова проверил телефон. — Двоим можно. А что? Феликс некоторое время думал, прикидывая что-то. Снова посмотрел в камеру — Джисон поднимался по лестнице в их крыло. — А кто из них может привести больше молодых и симпатичных гостей? — Даже спрашивать не буду, что за херню ты задумал, — вздохнул Сынмин. — Один из них молодой, да. Феликс свернул окно с видеонаблюдением, подбежал к двери и, распахнув ее, проорал: — Хан, я твой одеколон чую за версту! Иди сюда! Джисон зашел в комнату, пробубнив что-то про силу горы Намсан. Феликс не понял, собрался он на хайкинг или говорил о новом аниме. Феликс скептически оглядел его с ног до головы. — Можешь завтра быть красивым, веселым, обворожительным и выступить в клубе на дне рождения одного шишки? Вот как на открытии: шутки твои, пушки с конфетти. Только программа прям сильно короче. Скорее, даже надо создать видимость того, что ты будешь вести что-то. В основном просто тусоваться. Джисон перевел взгляд на Сынмина. Тот мрачно смотрел на Феликса, вот-вот укусит. — Зачем? — Спросил подозрительно Джисон. — А, — Феликс отмахнулся и затараторил, сам себе удивляясь, — у одного друга Семьи день рождения, он молодой, задорный. Деньгами подмазывать как-то глупо, сын крупного бизнесмена. Устроим ему небольшое шоу, видимость подарка, так сказать, а он с друзьями еще у нас и шлюх поназаказывает, сплошная выгода. — Да, — вторил Сынмин, — все так. Джисон уважительно кивнул головой: — Ёнбок, вот я всегда знал, что ты — настоящий предприниматель! Очень умная схема! — Схема там правда есть, — рассмеялся Феликс. — Тогда до завтра, я скоро тебе все вводные о нем скину. Ну, чтобы шутки шутить про него. Хан помахал рукой и удалился, немного оживившись. Когда дверь закрылась, Феликс прошипел: — Давай быстрее звони этому… поздравляй и зови на тусовку. У Сынмина на лице вдруг отразилась тень понимания. Он укоризненно покачал головой: — Я-то позвоню, но зачем тебе это? Феликс прыгнул на кровать, ложась рядом с другом, закинув руки за голову. Он мечтательно улыбнулся: — А я, может, хоть иногда хочу побыть положительным героем. — Кукловод недоделанный, — фыркает Ким, набирая чей-то номер. *** В квартире было ярко: горел верхний свет. Минджун в сером домашнем костюме заглядывал во все труднодоступные углы: — Дори, выходи! Эта участь постигнет всех, без исключения! — Он запнулся о кошачий тоннель, негромко выматерился и издал радостный возглас, когда увидел хвост, торчащий из приоткрытой двери шкафа-купе. Дверь была не заперта, и Джисон стоял у входа в единственную комнату в квартире-студии, наблюдая картину поиска кошек. — Хан! — Минджун помахал рукой и широко улыбнулся. Его глаза превратились в маленькие щелочки, вокруг собрались лучиками морщинки. Он устало выдохнул, опускаясь на матрас на полу. — Я так рад, что ты пришел! Минхо меня кинул, а если этих засранцев сегодня не помыть, следующая возможность будет не скоро. В квартире поубавилось коробок, зато прибавилось мебели: у стены, вдоль которой раньше располагались коробки, теперь стоял шкаф-купе до потолка. В прихожей был еще один, вместо проданного старого бабушкиного шкафа. — Мне нравится твоя мебель, — Хан показал рукой на шкаф, — сразу так аккуратно… Минджун посмотрел по сторонам и рассмеялся: — Да, вещей у меня до жопы. Когда ты танцор и танцуешь с крупными группами, они выдают шмотки. А для мелких, для всяких праздников и корпоративов, приходится самим… Хан угукнул, и они какое-то время сохраняли тишину. Ее прервал Суни, который недовольно мявкнул, забегая в туалет. — Да, старичок, ты уже все знаешь, — рассмеялся Минджун, вставая с матраса, — раньше начнем — раньше закончим! Они мыли котов вместе. Джисон то помогал держать лейку душа, то разводил шампунь «концентрация три к одному, одна часть шампуня, не перепутай!», баюкал каждую из кошек в полотенце на руках. Мытье Суни доставляло удовольствие: кот спокойный, из рук вырваться не пытался, довольно подставлял мордочку под струи воды. Мыть Дуни было сложнее: он, по-началу, не хотел мириться с тем, что его будут мыть. Долго убегал от парней по маленькой квартире, упорно пытался вылезти из ванны и пару раз драчливо махал лапами. Мыть Дори… — Да не вошкайся ты, упрямое животное! — Кричал Минжун. Его правое предплечье истекало кровью, кот орал на всю ванную так, будто происходило не мытье, а линчевание. У Джисона урона меньше, Дори к нему более благосклонен, но пару алых царапин на руках найдется. Усмирить кота вышло хитростью: намазанный йогурт без добавок на край ванны обезоружил Дори ровно на то количество времени, которое потребовалось, чтобы смыть шампунь. —Ты ничего не видел, — сказал Минджун, — если Минхо узнает, что я дал ему йогурт, он меня с этим йогуртом в жопе и похоронит… Джисон посмотрел себе куда-то под ноги и тихо произнес: — Да я если бы и хотел, вряд ли бы смог сказать… мы не общаемся последнее время. — Опа! — Минджун прищурился. Он кивнул на свою раненую руку, давая сигнал Джисону, что нужно помочь обработать царапины. Младший потянулся к аптечке. — Так вот что за «ничего», — протянул Минжун. — «Ничего»? — Переспросил Хан, распаковывая антисептическую салфетку. — Ащ! — поморщился Минджун от пощипывания и пояснил, — он сюда уже три дня таскается, каждый вечер. Мне не привести никого. Рожа потерянная, грустная. На все вопросы, мол, что случилось, отвечает каждый раз: «ничего». — Хан принялся наносить мазь на царапины. — Я его таким видел только три раза: когда его мама умерла, когда отец из дома выгнал и когда первый парень бросил. Там правда по времени все события чертовски недалеко были, поэтому такой хмурый хлебальник я долго наблюдал. Не хотелось бы снова. — Парень… бросил? Джисон уронил мазь и задержался на полу, поднимая ее. Минджун заметил, как тот сделал пару глубоких вдохов, прежде чем встать и продолжить обработку. — Ну да, с кем не бывает, — Минджун пожал плечами, — меня девушки тоже бросали. И я бросал. Мелочи жизни же! — Джисон задышал неровно и выдавил больше мази, чем нужно. — Да сотри лишнее, не майся, — Минджун стер излишки мази туалетной бумагой и всмотрелся в лицо младшего, — подожди, — строго сказал он, — ты же его не бросил? Я тебе морду набью, если ты его обидел! Но не сегодня, мне завтра к маме уезжать, — он почесал здоровой рукой подбородок, — через неделю набью, хорошо? — У Минхо был… парень? — Джисон сжал в руке мазь и она, не закрытая, вытекала уже на пол. — Ебать, Отелло нашелся, — проворчал Минджун и отобрал у него тюбик. Сев на корточки он принялся вытирать пол. — Не говори только, что думал, что ты у него первый. — Я что? — Хан тупо смотрел на свои пустые руки. Старший вдруг поднял на него голову и принялся всматриваться в растерянное лицо. — Так, — Он встал и положил руку на плечо Джисону и дождался, пока тот переведет взгляд со своих рук на него. — Вы не встречаетесь? — Минхо — гей? — Ответил вопросом на вопрос Джисон и как-то странно всхлипнул. — Ой бляяя, — протянул Минджун, хлопнув себя рукой по лбу. — Пошли на кухню. — С чего ты решил, что мы встречаемся? — Хан уже немного оттаял, после скорой помощи в виде сунутого в руки шоколадного батончика и виноградной газировки, в которую Минджун подлил соджу. Совсем чуть-чуть, он еще помнил, как тот уснул у него после бутылки пива. Сам пил неразбавленную. — А с чего нет? — Минджун поднял брови вверх, разведя руками, — он без тебя сюда не приезжает. В принципе, — он поднял палец вверх, — со мной познакомил, это уже — нихуя себе! С котами разрешает играть, шмотки твои повсюду тут, я тебе даже полку в шкафу выделил! Если что, это вторая снизу, справа, — Джисон кивает на автомате, — и вот это! — Минджун спрыгнул со стула и, подойдя к холодильнику, торжественно распахнул его. Хан секунд тридцать разглядывал внутренности холодильника. — Что — это? Минджун принялся вытаскивать еду на стойку перед носом Хана, комментируя: — Чизкейк. Еще чизкейк. Шоколадный чизкейк. О! Шоколадный торт. Шоколадный батончик, шоколадные конфеты, виноградная газировка, — он закрыл холодильник и перешел на снеки из ящика на кухне. — Сушеные кальмары, вяленые кальмары, принглс и шоколадное печенье с, блять, шоколадными каплями! — И что? — Джисон разглядывал лежавшую перед ним еду. Его любимую еду. — И что? — Минджун всплеснул руками, повысив голос. В нем не было злости, он больше забавлялся, следя за реакцией младшего. — А то, что у меня аллергия на шоколад! Кальмары я не люблю. А Минхо такую дрянь ест ну раз в месяц в лучшем случае. — Со мной ест… — прошелестел Джисон, выпивая залпом содержимое стакана. — С тобой! А еще вот, — Минджун вытащил штук десять упаковок рамена, дополнив картину валяющейся еды на барной стойке. — Не острый! Хан покивал, растерянно моргая: — Всегда такой с ним едим… Минджун схватил себя за основание волос руками и потянул, прикрикнув: — Да Минхо любит настолько острую еду, чтобы в толчке потом жопа полыхала и унитаз раскалялся! — Он рассмеялся, — и вот, — он подошел к матрасу на полу и открыл ту часть шкафа-купе, которая была к ней ближе всего. Из нижней полки на кровать вылетели несколько пледов. — Этот: «У Джисона ноги мерзнут», этот: «У Джисон-и плечи мерзнут», этот: «Хани любит обнимать одеяло, когда спит». — Минджун торжественно достал из соседнего нижнего ящика маленький обогреватель и помахал им в воздухе, — а вот это было: «Хани часто мерзнет, завтра придет рабочий, врежет розетку рядом с кроватью, чтобы обогреватель подключить». — Налей мне еще, — сдавленно прошептал Джисон и помахал стаканом, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Голос звучал так, как будто бы «морду» ему Минджун уже набил. — У меня даже сомнений не было, — фыркнул старший, наливая новую порцию невероятно сладкого коктейля. Он посмотрел на Джисона украдкой и снова добавил совсем чуть-чуть соджу, пару столовых ложек, не больше. — Знаешь, что Минхо сделал, когда моя мама заболела раком? — Спросил Минджун, когда убрал всю еду обратно по местам, садясь за стойку напротив. Джисон покачал головой, не поднимая ее с рук, — вернулся обратно к отцу, это от которого ушел, поклявшись, что больше ему слова не скажет. И попросился на работу к нему, в канпэ. А тот его в качестве первого же задания отправил в какую-то бойню. На него напали, живот порезали серьезно, а сам Минхо тогда очень много человек убил… — Минджун понизил голос и посмотрел на дно опустевшего стакана. Подлил себе еще соджу. — Он оплатил моей маме все лечение и купил новую квартиру, взамен той, что я продал, чтобы оплатить первую терапию. На три комнаты больше, чем была. Я сопротивлялся, это слишком много. В конце концов, у меня есть гордость… но он сказал, что делает это для себя. Чтобы не зря было то, что он работает на отца. Джисон поднял голову и отпил из своего стакана. Он сидел, подперев голову рукой и смотрел на столешницу немигающим взглядом. — Я из принципа сам снял эту квартиру. Чтобы самому оплачивать хоть что-то и не быть ему должным, — Минджун обвел рукой небольшую комнату, в которой они сидели и усмехнулся, — вчера случайно узнал, что я перечисляю деньги не хозяйке квартиры, а в фонд защиты диких животных Байкала, блять. Это в… — В России, да, — бесцветно протянул Джисон. — А квартира задним числом на меня, оказывается, оформлена, и на коммуналку перечислено на три года вперед. Я тебе могу тут все заставить обогревателями — это уже оплачено. Минджун открыл пачку кальмаров, достал оттуда одну полоску, попробовал совсем маленький кусочек и скривился. — Лино-хён просто очень добрый, — Хан вытащил кальмара побольше, затолкал его себе в рот целиком и с наслаждением причмокнул. — Хрена с два! — Минджун хлопнул ладонью по столу. — Знаешь, что было, когда у него наш знакомый занял пару тысяч вон? — Мм? — Хан оживленно поднял брови вверх, закидывая себе в рот сразу связку кальмарных нитей. — Выбивал через месяц из него долг. Буквально. — Минджун понизил голос, — Джисон, Минхо — не добрый и хороший хён. Он, хоть и в любви рос в семье, но в целом — в жестокости. Для него люди толком ничего не стоят. Он сын крупного мафиози и его детство… — Его много раз похищали, — кивнул Джисон, — он рассказывал, — пояснил он, встречаясь с удивленным взглядом напротив. Минджун цокнул языком и с легкой улыбкой покачал головой: — Он мой лучший друг, и я люблю его, но Минхо это просто Минхо. Для него нет хороших и плохих, добра и зла. Он очень простой, для него есть «свои» и «чужие». — Минджун окинул Джисона внимательным взглядом, — и ты точно из категории «своих». Он резко встал и замахал руками: — А теперь иди и делай моего друга снова счастливым, а то я… — Морду мне набьешь? — Усмехнулся Джисон. — Через неделю, — уверенно пообещал Минджун. *** Уджин оказался сиротой, которого воспитывал дядя-алкоголик. Воспитывал — это громко сказано, он давал кров и какую-никакую еду, мало интересуясь его жизнью. Если парни были детьми дома, то Уджин был ребенком улицы. Он знал все закоулки, крыши, помойки, дома, переулки. Он знал не просто жителей улицы, но и их родных, всю историю их семей и примерную родословную каждого. Казалось, он и был самой улицей. Парни впитывали его знания с жадностью, расспрашивая обо всем, что только приходило в голову. Уджин подробно рассказывал, наслаждаясь своей ролью наставника. Единственным источником напряжения оказались его взаимоотношения с Чаном. По возрасту Уджин был старше его на полгода, но лидерство безоговорочно принадлежало Чану. Парни впустили его в свою компанию, в свой дом и даже освободили для него одну кровать, чтобы он мог ночевать у них в квартире, если засиживался допоздна. Но последнее слово всегда оставалось за Чаном. Уджин дал наводку на квартиру какого-то старого мужчины, который раньше работал в армии, а потом в охране и был не чист на руку. Уловом было пару пистолетов, одно ружье, три мачете и целый ящик пуль. Он научил их стрелять. Всех, кроме Йены: тот ушел на пустырь рано утром, а, вернувшись, загадочно улыбнулся. «У меня просто ебаный талант!», громко прошептал он Сынмину на ухо, отчего тот поежился. Жители окрестностей тогда не досчитались парочку домашних животных. Сынмин вместо школьной библиотеки пропадал в городской, читая подшивку газет с новостями и полицейскими сводками, пользуясь выделенным на посетителя интернетом «один час в день», чтобы прикинуть реальные силы будущего соперника. Феликс подкупил дворовых мальчишек от пяти до десяти лет. Те бегали по всему району, подслушивали, подглядывали и докладывали Феликсу все, что слышали. Он ласково звал их паучками и щедро подкармливал, иногда доставая особо выдающимся шпионам импортные игрушки. Хан, преодолевая страх толпы и улицы, помогал в местных ломбардах заключать выгодные сделки за небольшой процент, начав зарабатывать первый капитал. Он обаял всех аджум на улице, не скупился на комплименты, улыбался всем лавочникам, приглашал к Ёнволю на хрустящие круассаны и нежные булочки со сливками. Чанбин занимался фиксацией всех поступающих доходов, вел учет количества патронов, вместе с Сынмином они завели книгу «друзей»: лавочников, продавцов фруктов, владельцев ломбардов и других бизнесменов, которые обращались к ним за помощью. Чанбин следил, чтобы был учтен каждый человек, его просьба, результат работы и стоимость. А Сынмин придумал специальный шифр, чтобы эту книгу не мог прочесть никто другой. Бин с Чаном обходили те заведения, которые они крышевали и, как настоящие инкассаторы, собирали проценты. Чан следил, чтобы они продолжали работать, как единый организм. Чтобы у парней всегда в достатке была еда и одежда. Чтобы младшие продолжали ходить в школу, хоть и с некоторыми поблажками на пропуски «по делу». Периодически собирал парней, чтобы выгнать с улицы хулиганов. И ждал. Ждал, когда «шишки с района», про которых говорил Уджин, придут за ними. Готовился им что-то противопоставить. — Нам нужна поддержка еще пары улиц, — уверенно заявил Чанбин за ужином. — Дело даже не в грубой силе, когда начнется драка или типа того. Нужно, чтобы нас поддержал бизнес, чтобы они сами нам помогли в случае чего. — И как к ним подобраться? Вам просто повезло, что эта улица была, по-сути, ничья. Банда Ыну еще слабая, и вы надрали им жопу, но на других улицах свои хозяева. — Заспорил Уджин. Чан задумчиво кивал, обдумывая слова. На другом конце стола Сынмин тихо предложил: — Может, попробовать действовать не силовыми методами? Вдруг воздух разрезал смешок Джисона: — Мы будем демпинговать! — Все повернулись к нему с немым вопросом. — Смотрите, — он развел руками, — нужно узнать, на какой из соседних улиц хозяйская банда кошмарит бизнес. Кому нести деньги им совсем не выгодно: процент большой, хамят и все такое. Мы просто переманим их к себе лучшими условиями. Свободный, мать его, рынок! — Так они и захотели переманиваться, — покачал головой Чанбин, — если их кошмарят, то они боятся. — Зассут, — кивнул Уджин. Чан стукнул ладонью по столу, обращая на себя внимание: — Согласен с младшими. Давайте покажем, что мы — мягкая сила. С нами приятно и безопасно. — Он принялся раздавать указания, — Феликс, Сынмин, узнайте то, что сказал Джисон, и запустите слух, что на соседней улице банда подобрее. Чанбин и Хан, походите лично по местным заведениям и аккуратно поговорите с владельцами и работниками. Побудьте представительными обаяшками. Все кивнули, принимая распоряжения, макне поднял правую руку, как в школе, жутковато улыбаясь. — А я? — Ты вот вообще на другие улицы пока не ходи, — сказал Чан со смешком, отметив, что от такой улыбки скорее от них начнут просить защиты. — Мне кажется, можно сделать какую-нибудь провокацию на их улице и показать на деле, что мы можем… — заговорил Уджин. Чан перевел на него холодный взгляд: — Никаких провокаций. Мягкая сила. — Но если бизнес увидит, что мы реально можем навалять их банде, то они быстрее… — Я сказал. Никаких. Провокаций, — Чан положил палочки на стол, не доев лапшу и все парни последовали его примеру в молчаливом согласии. Уджин доел, а после ушел к себе домой. *** Ли Феликс. Феликс успевает быстро прополоскать рот ополаскивателем после луковых чипсов, поправить растрепавшуюся прическу, отправить компьютер в спящий режим и, как можно непринужденнее сесть в кресле, прежде чем он слышит моторчик электронного замка. Чанбин, конечно, знал пароль от его комнаты. — Ёнбок-а, не спишь? — Бинни-хён! Привет! — Весело притворно удивляется Феликс, радостно взмахивая руками, как будто только что не видел Чанбина, идущего по коридору через глаз видеокамеры. Старший присаживается на край кровати, смотря на него в упор: — Как у тебя дела? Я давно тебя не видел. — Чанбин улыбается, а у Феликса руки зудят, до чего хочется прикоснуться. Впрочем, это никогда и не было запрещено. Он набрасывается на Бина с объятиями, мимоходом сжимая его бицепсы, делает вид, что щекочет, а сам аккуратно трется телом об извивающегося старшего. Совсем чуть-чуть, в рамках простой игры. Чанбин после работы, и пахнет просто невероятно: совсем чуть-чуть своим хвойным парфюмом и сильнее — самим Чанбином. Феликс, играя, утыкается в его шею носом, крадет запах за ухом. Вдыхает всего пару раз, чтобы не смутить, не вызвать подозрение, чтобы не перекрыть себе кислород, если поймают с поличным. В какой-то момент в нем поднимается азарт, он редко себе такое позволяет, но он соскучился. Феликс начинает щекотать все сильнее, борется, смеется. Старший сначала позволяет ему все, но вскоре и сам устает хохотать и метаться по кровати. Парой простых точных движений он опрокидывает Феликса на кровать рядом с собой, заводит ему руки за голову, сцепив оба запястья одной большой рукой и прижимает коленом к кровати его бедра. Младший сглатывает, оказавшись полностью беззащитным перед нависающим над ним Бином. Тот громко хохочет, радуясь своей простой победе, наклоняется и мягко шепчет ему в ухо: — Попался? Мурашки расползаются по телу, как цунами, накрывающее город. Член дергается в шортах, и паника охватывает Феликса. Списать стояк на алкоголь в казино было легко. Чем его оправдывать сейчас — непонятно. Ужас, судя по всему, отражается на лице, потому что старший отстраняется. — Прости, — Чанбин приглаживает свои волосы и отворачивается, — жутковато, наверное, быть вот так, обездвиженным. — Это же ты, — говорит Феликс тихо и еще ниже обычного. Он садится, старается незаметно поправить член в трусах, убеждаясь, что волна возбуждения начала спадать. Ему хочется сказать, что быть обездвиженным Чанбином — это настоящая награда, и он бы пролежал так хоть до конца ночи,чувствуя на своих запястьях его руку, а на своих бедрах — его колено. Но он только улыбается и тянется погладить старшего по плечу. Он не может не трогать. — Может, массаж? — Он старается звучать так непринужденно, как будто предлагает стакан воды, и с удовольствием отмечает — его голос не дрогнул. Бин делает несколько кругов руками, согнутыми в локтях, разминая плечи. — Да я грязный, — мотает головой из стороны в сторону, но по тону его голоса чувствуется — колеблется. Феликс сам в ужасе от своей смелости: — Можешь помыться у меня. Я дам тебе полотенце. А потом массаж и баиньки. Ему почти физически плохо те пару десятков секунд, пока он ждет ответ. Он смотрит на спину Чанбина, как будто бы на ней сейчас появится ответ, как на экране. Когда-то они с парнями жили в квартире с одним туалетом. Пока один мылся, другой справлял нужду, третий чистил зубы. У них в районе одно время были перебои с водой, и они могли мыться по двое, чтобы не ждать долго, когда нагреется бойлер. Чан, Уджин, Сынмин и Йена мылись всегда в одиночку, вне зависимости от того, сколько нужно было ждать воды. Хану было все равно, с кем принимать душ, и он с удовольствием лез мыться в тесную пластиковую кабинку вместе с Феликсом или Чанбином. Мыться с Ханом Феликсу нравилось. Они болтали, шутили и кидались друг в друга пеной от шампуня. Могли в шутку, мыльные, бороться. Шлепали друг друга по задницам, у кого громче выйдет, и терли друг другу спину. Мыться с Чанбином ему нравилось больше, но каждый такой прием душа был настоящим испытанием. Когда спину ему тер старший, Феликс молился, вспоминая детство в приюте святого Патрика. Он никогда так не верил в Бога, как в те моменты, когда просил Всевышнего, чтобы у него не встало от того, как близко стоит Чанбин. Как держит его за талию одной рукой и как трет спину другой, иногда прижимаясь бедром к его заднице. Не встало от вида старшего, который, стоя под струями воды, медленно запускает руку в волосы, откидывая голову, смывает шампунь… — Давай, — звучит в тишине спальни, и Феликс не сразу понимает, что именно нужно «давать». Осознание пронзает его, когда Чанбин начинает расстегивать рубашку. Спина, рассеченная секторами мышц, предстает перед ним, и Феликс тянется рукой, чтобы потрогать. — Только ты мне покажи нормальный шампунь. Я в прошлый раз под светом синим отливал, — Чанбин поворачивается к нему слишком быстро и рука младшего встречается с грудью. Бин переводит взгляд на лежащую на груди ладонь и громко смеется, — вот вы мужики, все такие! Лишь бы за сиськи потрогать. Феликс искренне смеется шутке, не убирая руку, потому что да. Ему и вправду лишь бы потрогать. По крайней мере, это все, что ему остается, но и этого достаточно много. — Пойдем, — говорит Бин, направляясь в ванную комнату и на ходу расстегивая брюки. Феликс идет сзади и больно закусывает свой указательный палец. — Расскажешь мне про свою Сумин. Феликс планировал только показать, какой шампунь не окрасит волосы, но в итоге стоит посреди ванной комнаты, нелепо хватая воздух ртом, когда прямо перед ним, Бин, повернувшись спиной, стягивает и брюки, и трусы, и, потянувшись, подняв руки кверху, спрашивает: — А помнишь, как мы вдвоем раньше мылись? — Он хмыкает с улыбкой своим воспоминаниям. — Так забавно, как будто вечность прошла, а на деле — всего несколько лет. Феликс точно знает, сколько прошло лет с их прошлого совместного принятия душа. Сколько прошло месяцев. Сколько это в неделях. Сколько это в пересчете на часы. — Ага, — он старается не пялиться, открывает просторную душевую — у кого-то в комнатах были ванные, у кого-то только душ — и машет рукой на зеленый флакон, — вот этот. Бин проходит внутрь, нюхает шампунь. Выражение лица у него нечитаемое, Феликс всматривается. В брови, в ноздри, в уголки губ. В позу. Ничего. Он не может прочитать, что это за выражение. Чанбин хмыкает и, отвернувшись, бесцветно произносит: — Елками пахнет. Мне нравится. «Блять!», проносится у Феликса в голове, «Блять, блять, блять!». Он незаметно забирает с полки гель для душа, из одной серии с парфюмом Чанбина, и выходит из душевой, закидывая его в корзину с грязным бельем. — Ага, — говорит он снова. Старается звучать непринужденно. — Шел в подарок с гелем для душа. — А гель где? — Он видит силуэт Чанбина, который крутится в душевой в поисках баночки. — Кончился уже, возьми мыло! Мыло у Феликса безобидное, какое-то детское, пахнет немного присыпкой. Чанбин одобрительно мычит. От следующей его реплики у Феликса звенит в ушах и немного немеют руки. — Со мной не хочешь? Как раньше? «Хочу, хочу, хочу», — думает Феликс, а сам говорит… Ничего не говорит, потому что в голове только картинки калейдоскопом. Этот, новый, взрослый Бинни и он. Которому в последнее время все сложнее не похерить дружбу. — Чего завис? Шучу я, — Чанбин хохочет, и эхо разносит его смех на всю комнату. — Мы же не пиздюки уже, чтобы вместе мыться. — Да, — бесцветно говорит Феликс, кладя руку на ручку двери, чтобы выйти из ванной комнаты. — Не пиздюки… — Так что там с Сумин? — Спрашивает Чанбин через шум воды. — Рассказывай, мне же интересно. Первый раз мой младший запал на кого-то. «Не первый», усмехается про себя Феликс. Он садится на крышку унитаза и начинает рассказывать. Говорить о Сумин легко. Она красивая, веселая и добрая. Чем-то похожа на Чанбина. Такая же громкая и любит его брауни. Феликс рассказывает, как они ездили на свидание, смотреть на закат на пляже, и Чанбин одобрительно хмыкает выбору места. Как они смотрели кино в автокинотеатре. Как они гуляли по ночному Каннаму. Как попробовали брауни почти в десяти заведениях в городе и не нашли тот, что хотя бы близко можно было поставить рядом с брауни Феликса. Рассказывает, как встретил ее на открытии клуба. — Ты с ней?.. — Чанбин не договаривает, Феликс перебивает, надеясь, что из-за шума воды не будет слышно, что он врет. — Нет. Нет, мы не спали, говорит Феликс. А у самого перед глазами та ночь в клубе, в соседней комнате, которую забронировал ее муж с проституткой. Перед глазами ее грудь, когда она, оседлав его в Porsche, делала невообразимые волны бедрами, заставляя Феликса гореть заживо. Перед глазами ее задница, переходящая в тонкую талию, руки — на панорамном окне, когда они трахались в гостинице, смотря на ночной Сеул. И все это они уместили в последнюю неделю. Чанбин как-то неопределенно хмыкает, заставляя нервничать. — Почему? — Просто спрашивает он, а Феликс, пожалуй, впервые в жизни, не знает, что придумать. — Пусть сначала разведется, — бурчит он недовольно, но искренне, а Чанбин уже хохочет, сотрясая стеклянные стенки душевой. — Ну да, — недоверчиво комментирует он, отплевываясь от воды, — как же! — Кстати, — Феликс уводит разговор от опасной темы, — она была недавно в казино, на джинсовой вечеринке. Вы не виделись? Они не могли не видеться. Феликс показывал ей фотографию Чанбина. Хотя бы она должна была его узнать. — Нет, — ответ звучит неуверенно, перед самим ответом — большая пауза. Феликс бы поклялся, что слышит ложь, если бы Сумин не написала ему, что не видела Чанбина. Вид на душевую стирает закрадывающиеся сомнения. Чуть размытый от запотевшего стекла силуэт, мощный и стройный, тянется к лейке, чтобы настроить ее. Большие руки поднимаются вверх, круглая задница подбирается. Он стоит боком, и Феликсу достаточно воображения, чтобы представить все в деталях. Это тело он может воссоздать из любого материала по памяти, включая все родинки, шрамы и морщинки. Бин уже моет пах, приподнимая мошонку, обхватив член рукой. Тщательно моет под головкой, проводит несколько раз рукой по всей длине. Совсем без сексуального подтекста, простое обслуживание организма. Для него, не для Феликса. Он сильно жмурится, отворачиваясь. Идет за полотенцем, а, когда возвращается, готов завыть Чанбину в лицо: тот стоит перед ним голый и начинает рассказывать истории из казино за сегодняшний день. Вытирается, стоя в метре от Феликса. Когда Бин наконец выходит из ванной, Феликс остается, чтобы протереть запотевшее зеркало и капли на стеклянных стенках душевой и немного успокоиться. Уже выходя из ванной, его взгляд натыкается на зеленую бутылочку — гель для душа из одной серии с парфюмом Чанбина. Который он бросил в корзину. Который теперь стоит на раковине у стены, стыдливо отвернувшись этикеткой к стене. Внутри все холодеет, но Феликс натягивает на себя непринужденную улыбку и выходит из комнаты к старшему. Чанбин стоит посреди комнаты, растерянно закусив губу и приподняв брови: — Трусы-то в комнате! — Смеется он, — придется возвращаться… Феликс молча открывает шкаф, вытаскивая оттуда черные хлопковые шорты и футболку старшего и протягивает их ему. — Подойдет? Чанбин кивает, стягивает с себя полотенце, доходит до ванной, подмигивая Феликсу белоснежными половинками полупопий, вешает полотенце на крючок. Также, абсолютно голый, доходит до кровати и надевает только шорты, даже не удосужившись отвернуться от младшего. Феликсу кажется, что он попал в плохую комедию. Происходящее не было чем-то из ряда вон: он часто видел Чанбина голым. Тот не стеснялся в душевой после спортзала, мог спокойно переодеться при всех. Но видеть голого Чанбина, по-хозяйски расхаживающего по своей комнате… Феликс уже в сотый раз проклял свою фантазию и живое воображение. И себя заодно, так неосторожно предложившего и остаться на массаж, и помыться. Через пару минут в комнате раздается глухой «щелк!», и Феликс наносит на широкую спину старшего масло. Раздается тихое «хлюп» — он проходится несколько раз от загривка до поясницы растирающими движениями, чтобы разогреть спину. После горячего душа она едва ли в этом нуждается, но в этом нуждается Феликс. Сегодня он вообще обнаруживает себя слишком нуждающимся. Погладить бицепс после того, как размял его — необходимо. Спустить шорты почти до середины задницы — крайне важно. Промять ягодицы не только в верхней части, но и в середине, захватывая руками половинки, впиваясь в них пальцами — требование самой Вселенной, против которой идти никак нельзя. Феликс нагибается, почти прижавшись к спине Чанбина вплотную и спрашивает тихо, шепча на ухо: — Не больно? Вселенная неблагосклонна к нему. Вселенная низко стонет голосом старшего: — Блять, как же хорошо. Прежде чем отстраниться, Феликс успевает то ли выдохнуть, то ли всхлипнуть на ухо Чанбину. — Я не смогу дойти до своей комнаты, я — желе! — Чанбин стонет, перевернувшись на спину. — Оставайся, — Феликс звучит хрипло. Он старается не пялится, но взгляд падает на… «У него стоит?». Он резко соскакивает с кровати и идет в ванную. — Какая сторона твоя? — Кричит Бин из спальни, пока Феликс избивает себя ледяными струями воды под душем. — Ладно, я чур справа! — Кричит он, пока Феликс старается дышать по квадрату, треугольнику, параллелепипеду, цилиндру или не дышать вообще. — Подушку любую могу взять? — Кричит он, пока Феликс, вместо чистки зубов, пытается выбить их щеткой. «Он просто расслабился и кайфанул, это ничего не значит», — он расчесывает волосы, выдирая спутанные колтуны с корнем, даже не пытаясь их разобрать. «Мало ли вообще почему стоит? Я когда ссать хочу сильно, тоже привстает», — думает он, перевешивая мокрое полотенце Бина на полотенцесушитель. В комнату он возвращается уже обновленным. Отнервничавшим, отпаниковавшим, отбившим от себя все назойливые фантазии, что жужжали над ухом. Чанбин и вправду лежит справа, на его подушке. Феликсу не жалко. — Знаешь, — шепчет Чанбин, когда комната померкла огнями неоновых вывесок, а гудение вечно включенного компьютера затихло, уходя на редкую передышку. — Да? — Отзывается младший. В абсолютной тишине его бас, даже шепотом, звучит громко. — Мне жаль, что с тобой так обходились в доме, до того, как ты встретил нас, — говорит Чанбин. Шторы — блекаут, глаза не привыкли к темноте и Феликс не видит, открыты ли у него глаза. — Но ведь, если бы этого всего не было, мы бы не познакомились. — Чанбин начинает звучать застенчиво, и у Феликса что-то царапает груди. — Я имею в виду, мы с тобой даже, не в плане всех парней… — Я бы с тобой обязательно познакомился, — Феликс сильно кивает головой, как будто старший это сможет увидеть, — я всегда хотел с тобой познакомиться, просто не хотелось это делать, когда был весь в синяках, как какой-то дворовый битый мальчик. — Что? — По шороху Феликс понимает, что Чанбин повернулся в его сторону и смотрит сейчас на него. Видит ли он его? Может ли прочитать что-то в темноте по его лицу? Что услышит в его голосе? — Ты — первый, кто мне встретился, когда я впервые попал в дом, — Феликс старается говорить очень тихо. Возможно, есть шанс, что Чанбин просто не услышит. — Ты подошел ко мне и спросил, как у меня дела. А когда я сказал, что плохо говорю по-корейски, ты переспросил на английском. Мне кажется, ты не понял, что я ответил, но ты тогда похлопал меня по плечу и показал, где столовка. — О, — произнес Чанбин тихо, — я вспомнил, такое было… — А потом, в столовке, — Феликс проигнорировал реплику старшего, вспоминая, — я увидел, как вы с Ханом читаете фристайл. Я не понимал ни слова, но ты выглядел так круто, со своей мужественной челюстью и с тем, как ты четко произносил слова. Судя по реакции пацанов за столом, ты выиграл. Я еще подумал, что иначе и быть не могло. Ты был очень крутым, Чанбин. И я бы с тобой обязательно познакомился. — Я тогда проиграл… — Для меня ты всегда выигрывал, — Феликс качает головой на подушке из стороны в сторону. — И выигрываешь. Хён, мне нравится твой склад ума и твое сердце. Каждая мелочь в тебе. Так что ты мне просто нравишься такой, какой ты есть. Я не мог бы с тобой не познакомиться, били бы меня или нет, я бы нашел путь к тебе, так или иначе. Он слышит, как дыхание рядом стало неровным. Чанбин поворачивается к Феликсу спиной и невнятно бормочет: — Давай спать, завтра Минхо опять рано с утра тренирую. Феликс прижимается к его спине и обнимает за талию, уткнувшись лицом между лопаток. Игнорирует то, как его спина несколько раз вздрогнула. То, как Чанбин несколько раз шмыгнул носом. Как живот под рукой несколько раз неровно поднялся и опустился, прежде чем дыхание выровнялось. *** Джисон посмотрел на дом совсем по-другому. После тренировки с Чанбином, он открыл холодильник. «Чизкейк. Еще чизкейк. Шоколадный чизкейк. О! Шоколадный торт», звенит в голове голос Минджуна. Как будто бы он описывает холодильник у них дома. Сам Джисон это не покупал. Не все разом, во всяком случае. До появления Минхо в доме никто никогда этого не покупал, за исключением его дней рождения. В отличие от холодильника в доме Минджуна, в их холодильнике есть еще жареное кимчи и остаток мясного рулета в фольге. Это все любит Хан. Это все готовил Минхо. На рулете стикер, написано что-то на английском. «Hani». «Хани, проснулся? Поехали к СунДунДо?», вспоминает Джисон сообщение из их с Минхо чата. «Хани любит обнимать одеяло, когда спит», язвит голосом Минджуна. Он недоуменно качает головой. В кухонных ящиках — по меньшей мере пять пачек любимых кальмаров, чипсы с его любимым вкусом. Одна пачка валится из его рук, прыгая самоубийцей на столешницу, рядом со специями. Поднимая ее, Джисон натыкается на небольшую баночку с медом, которую он подписывал своими руками, пока Минхо крутился рядом, занимаясь готовкой. «Hani», красуется на баночке его же, Джисоновским почерком. Он смеется, уткнувшись лбом в дверцу кухонного шкафа. Подвывает и снова ржет, когда пытается успокоиться. «Я такой идиот!». Он осматривает кухню. Посуда скопилась в раковине, подставка для ножей Минхо заляпана жиром, прибор для су-вид валяется рядом с пакетами и вакуумной упаковкой. Он закатывает рукава толстовки и принимается за уборку. Протирает столешницу, стирает жирные капли с подставки для ножей, ставит их красиво, одной стороной рукояток. Убирает прибор для су-вид в коробку, туда же — вакуумные пакеты, сворачивает их по размеру и приклеивает стикеры с пометкой о размере пакетов. Наводит порядок в ящике, убрав свои кальмары в один угол, чипсы — в другой. Сортирует рамены по остроте. Тщательно очищает варочную панель, скребком удаляя все пригоревшие следы готовки. Когда он берется за посуду, в кухню заходит Хенджин. — О, наконец-то Лино что-то приготовит, — произносит он негромко, и Джисон оборачивается. Хенджин расслабленный, на лице легкая полуулыбка. Он одет так, будто собирается на красную ковровую дорожку, и Джисон немного завидует: то ли он тоже хочет блистать под вспышками камер, то ли тоже хочет иметь в образе вот эту спокойную уверенность. На Хенджине пыльно-фиолетовый вельветовый костюм с золотыми пуговицами на пиджаке и черная майка. Солнцезащитные очки, по обыкновению, держат волосы, на манер ободка. Из аксессуаров одна только золотая длинная тонкая цепочка: один оборот стягивает шею на манер чокера, а ниже — пару расслабленных оборотов спускаются на грудь. «Отвратительно красивый хорек», подумал Джисон, отворачиваясь, с силой натирая противень из духовки. — Я заметил, — тянет Хенджин задумчиво, — Лино не готовит, если кухня грязная. Джисон закусывает губу, отметив у себя раздражение не на самого Хенджина, а на то, что Хенджин заметил то, что сам Хан раньше не замечал. — Кстати, Ёнбок сказал, что ты проведешь дэрэху у этого… — Хенджин облокачивается о барную стойку и чешет затылок. Со стороны это больше похоже на кокетливую игру с волосами. — Мажор там один, ты понимаешь, о чем я. Джисон обнаруживает себя, снова смотрящего на Хенджина, и чувствует приступ злости. — Проведу, — говорит он сквозь зубы. — Тебе оставить какую-нибудь девочку? — Хенджин говорит буднично, хватает из тарелки со стола конфету. Читает этикетку, убеждается, что она без сахара, и закидывает ее себе в рот, красиво вывернув запястье. Мыть посуду, постоянно сворачивая шею, неудобно. И Джисон, выключая воду, поворачивается к собеседнику всем корпусом. — Какую девочку? — Спрашивает он, нахмурившись. Хенджин пожимает плечами: — Ты раньше часто брал девочек, поболтать, в старом клубе, — говорит он. — Я подумал, может, и сейчас захочешь. Внутри у Джисона как будто месят тесто из его органов. — Что значит «поболтать»? Я брал шлюх, с ними не болтают, — он складывает руки на груди и смотрит на Хенджина исподлобья. Тот улыбается снисходительно, и у Хана начинают чесаться кулаки. — Но ты с ними болтал, — говорит Хенджин, перекатывая конфету из одной щеки в другую. — Тебя мои девочки очень любили. Говорили: «Такой милашка! Поболтаем пару часов, редко когда отсосать попросит, а платит за ночь». — Он поднимает руки вверх в примирительном жесте, — в этом же ничего такого, у нас разные клиенты есть, не всегда шлюх снимают, чтобы трахаться. — Я с ними трахался, — у Джисона до драки с Хенджином осталась максимум пара фраз. И каждая секунда наблюдения за его лицом уменьшает лимит слов. — Конечно, — Хенджин говорит громче обычного и головой кивает слишком активно. Джисон решает, что тот над ним издевается. А еще решает, что, если Хенджину и вправду нужно сейчас идти работать, то лучше не портить его мордашку. После разговора с Чаном, где он обвинил Хенджина в возможном предательстве, придется отвечать за избитое лицо Хенджина. — Что тебе от меня нужно? — Вместо драки спрашивает он. Хенджин снова пожимает плечами. «Змея ебучая», — думает Джисон, наблюдая за этим невинным жестом. — Хан, — Хенджин говорит почти примирительно, — я говорю ровно то, что имею в виду. Я спрашиваю, тебе девочку на сегодня оставить какую-нибудь? — Нет. — А… мальчика? Хенджин зря улыбнулся — в него летит кулак Джисона. Он не достигает цели — Хенджин уклоняется от удара и сразу прижимает Джисона к столешнице всем телом, зажав его запястья в своих руках. Джисон впервые не может нормально бороться. Хенджин ударил слишком сильно одним только вопросом. После недолгой возни Джисон немного успокаивается. Хенджин слишком близко: он почти обнимает Джисона, держит его руки у него за спиной. Джисон чувствует странное смущение, краснеет. Его нос почти полностью прижат к груди Хенджина. Он теплый и от него пахнет какой-то ванильной выпечкой. — Хан, — он наклоняется к уху Джисона. — Ты хоть себе не ври, — говорит он, и, резко отстранившись, поднимает упавшие очки с пола. Поправляет пиджак изящно, будто сейчас не останавливал драку. И уходит, не забыв помахать рукой на прощание. «Блять», думает Джисон, оставшись наедине в тишине кухни. Он давит в себе желание бить посуду и принимается ее мыть, стараясь максимально сосредоточиться на каждом движении. Через пару минут в кармане вибрирует телефон. -Ебаный хорек- 11:12 «Я тебе для выступления заказал пару костюмов. Сейчас фотки пришлю, скажи, какой больше нравится. Мне лично — 1 и 3.» «Вложение» «Вложение» «Вложение» Джисон очень хочет выбрать второй костюм, только для того, чтобы не потакать Хенджину. Но, смотря на фотки, он грустно спрашивает у стен: — Ну не сука ли? И отправляет сообщение -Хан- 11:14 «1 и 3 ок, выбери на свое усмотрение» *** Бан Чан. Внутри все похолодело, когда он получил сообщение. -Отец- 13:42 «Заеду сегодня вечером, хочу увидеть вас с Минхо» Обычно он предпочитал увидеть всех членов Семьи. Особенно отец любил Джисона. Тот никогда не заискивал перед ним, не боялся и не старался понравится. Он смешил Отца шутками и рассказывал о своих успехах в зарабатывании капитала. Присутствие Джисона на встречах с Отцом всегда разряжало обстановку. Лино раздражал. На сообщение о приезде Отца ответил сухим «Ок». Приехал домой поздно. Чан в одиночку поправлял в гостинной диванные подушки, выставлял обувь в прихожей в ровную линию. В одиночку покрывался холодным потом от ожидания. «Заеду вечером». Отец никогда не писал точного времени, заставляя тратить часы на его ожидание. Возможно, это была необходимая часть имиджа грозного мафиози. Понимание этого не делало легче. — Почему ты так поздно? — Чан сдерживался, чтобы не сорваться, но тон получился крайне раздражительным. Минхо посмотрел на него удивленно и равнодушно пожал плечами: — Он только через полчаса приедет. — Откуда ты знаешь? — Спросил, — Минхо прошел на кухню, и, открыв кухонный шкаф, присвистнул, — ого! А кто рамены по остроте разложил? И кухня такая чистая… Чан сел за барную стойку. «Спросил? Так просто? У Отца?», пронеслись в голове вопросы. — Джисон с утра тут чем-то гремел. Видимо, он и убрался. Улыбка Минхо была очень нежной, но грустной. Чан не видел раньше его таким. — Ты будешь делать Отцу рамен? — Спросил Чан. — А, точно! — Минхо смеется, — можно же еще отцу сделать, — он снова открывает шкаф и достает несколько пачек рамена. — Только не острый! — Останавливает его Чан, — Отец не любит острое! — Ага, — Минхо криво усмехается и высыпает все три специи из трех черных пачек. Самых острых. — Я знаю. Чан нервно стучит пальцами по столешнице, с ужасом наблюдая, как вода окрашивается в алый от количества красного перца. Через полчаса он, запыхавшись, открывал ворота. — Что так долго? — Отец недовольно поморщился, посмотрев на Чана поверх солнцезащитных очков, сидя за рулем черного кабриолета Porsche Boxter. — Ты же не сказал, когда точно… я… — Чан почувствовал себя очень маленьким и уязвимым. Держать лицо перед отцом, когда он был с парнями, было намного легче. Делать это в одиночку ему это до сих пор едва ли удавалось. — Никогда не оправдывайся. Снова этот отвратительный поучающий тон. «Хоть бы Лино ничего не выкинул», подумал Чан, оглядываясь на дом. Он хотел открыть Отцу дверь автомобиля, но та открылась автоматически, и он получил еще один насмешливый взгляд. Отец вышел из машины и посмотрел на Чана сверху вниз. Чану не перешел по наследству его рост, он был ниже Отца больше, чем на полторы головы. Зато Чан мог похвастаться широкими плечами, в то время как Отец был более худощавый. За счет этой худобы и роста в свои годы он казался сильно моложе. На нем были черные костюмные брюки и серая рубашка с подвернутыми рукавами. Темные волосы отливали глянцем, уложенные на одну сторону. — Могли бы обувницу купить, — нахмурился Отец, взглянув на ровный ряд обуви у порога. — Грязная обувь у входа в дом привлекает негативную энергию. Чан открыл было рот, чтобы что-то сказать, но с кухни послышалось язвительное: — Ну тебя-то привлекли! — И в коридор вышел Минхо. Поверх обычных брюк и свитера на нем был фартук с картинкой мяса на сковородке, на плече висело кухонное полотенце. «Что?». Раскрыв глаза настолько, что стало больно, Чан медленно повернулся к отцу. Он уже успел представить все: от нахмуренных бровей до ударов в челюсть. Но Отец, вопреки всем представлениям Чана, по-доброму усмехнулся и, подойдя к Минхо, обнял его, похлопав по спине. Тот стоял, опустив руки по швам с мученическим выражением лица. — А ты все язвишь, как обычно? — Отец взял Минхо за плечи и тщательно вгляделся в его лицо. — Красивый, как всегда. Мышцы-то накачал! Скоро сможешь меня в армрестлинге уделать. Минхо был шире Отца раза в полтора и, Чан не сомневался, что он бы уделал. Чан бы и сам его уделал в армрестлинге, если бы мог смотреть ему в глаза без иррационального страха. Конечно, Минхо сейчас скажет что-то примирительное и уважительное, как подобает подчиненному говорить с вышестоящим… Но Минхо закатал рукава на свитере и, несмотря на то, что был ниже Отца на голову, посмотрел на него с вызовом. — Да я уже уделаю! Показать? Сказал Лино, а побледнел Чан. Он стоял чуть позади и не видел лица Отца. Но он понял, что сегодня обстановка будет ужасная, а у Лино в конце вечера появится пару новых синяков на лице. Но Отец весело рассмеялся и прошел в уже знакомую ему столовую. Сел на стул, на котором обычно сидел Чанбин, и протянул кулак, согнутый в локте. — А давай! — Воскликнул он азартно. Минхо шустро сел напротив, туда, где обычно сидит макне, поставил локоть на стол и бросил Чану: — Давай, хён! Побудь судьей. Все, как в бреду. Чан подумал, что уснул случайно на диване в гостинной, и все происходящее ему просто снится. Это не могло происходить на самом деле. Как в замедленной съемке, он подошел к столу, сел на свое место (Отец никогда бы раньше не разрешил сидеть ему во главе стола при нем) и взял их сцепленные руки в свои. Он отсчитал начало их поединка и с ужасом наблюдал за тем, как напряженная рука Отца медленно уступала руке Лино. Они не поддавались друг другу — у обоих выступили вены, не только на руках, но и не шее. Костяшки Отца коснулись стола. Нужно что-то сказать. Нужно смягчить ситуацию. Нужно извиниться за поведение Минхо. Нужно наказать его самому, пока Отец не решил взять это на себя. Лино не сделал ситуацию лучше. Он хлопнул в ладоши и ухмыльнулся: — Проигравший наливает всем рамен! «Это конец», подытоживает бегущая строка в голове Чана. — Ты уж не наглей, — мягко улыбнулся Отец, похлопывая Минхо по плечу. — Ты крутой, конечно. Но я, все-таки, гость. Тот лениво бросил: «Ладно, стариков надо уважать», удаляясь в сторону кухни. Чан, проклиная свой неуверенный голос, пролепетал что-то про помощь и позорно сбежал на кухню. — Ты что вытворяешь? — Прошипел он, чуть не сбив с ног Минхо с тарелкой горячего рамена. — Ты с ума сошел? Он же убьет тебя. Минхо как-то странно на него посмотрел и ответил со смешком, закатывая глаза: — О да, в этом он профи. Не дождавшись реакции Чана, он ушел с тарелкой. Чан налил еще две порции и понес их к столу. Зайдя в столовую, он почувствовал, что рубашка прилипла к спине от испарины: Отец сидел за пустым столом, не поменяв место, в то время как тарелка с раменом стояла на месте Чана. Минхо принес рамен ему первому, а не Отцу. «Он послан, чтобы нас убить», подумал он. Подлетев к столу, он поставил перед Отцом тарелку рамена. — Отец, прости, Минхо просто… — начал было он, но Отец смерил его тем самым взглядом, под которым рот сам закрылся. Чан уверен, что под этим взглядом кто-то смог бы зашить себе рот в прямом смысле. Без анастезии. Вместо слов, он вспоминает, что Минхо сделал очень острый рамен, и кладет в рамен Отца весь рис, который лежал у него на тарелке. Он должен впитать остроту и, возможно, когда Отец уйдет, у Чана и Лино останется хотя бы по два пальца. — Опять издеваешься над стариком? — Прокомментировал этот жест Отец, смотря на Минхо, который, сев напротив, смотрел на него с любопытством. — Снова сделал мне острый? «Снова? Острый?», Чану хотелось кричать. Минхо по-кошачьи хитро улыбнулся и практически промурлыкал: — На моей адской кухне есть только такой рамен. — Гаденыш, — вновь беззлобно рассмеялся Отец и попробовав ложку бульона, закашлялся, — ладно, спасибо Чану, я с этим справлюсь. «Спасибо Чану?». «Спасибо?». Когда вообще Отец был так улыбчив, если его не смешил Джисон? Когда он пропускал мимо хотя бы треть того невежливого поведения, как сейчас? Чан зачерпнул свой бульон, забыв, что сам он тоже острое есть не может. Ожидаемо закашлялся. Внутри и снаружи все горело, на глазах выступили слезы, захотелось высморкаться. Минхо виновато посмотрел на него и положил свой рис ему в рамен. Сам же принялся есть с нескрываемым удовольствием, даже не покраснев. — У вас все хорошо? — Отец спрашивает у Минхо, не удосужившись повернуться к Чану или хотя бы посмотреть на него. — Я слышал, что Пак Юнги, ваш кандидат, вышел из гонки. Еще какая-то история с моим аудитором, Соджуном, но я не вникал. Вам нужна помощь? У Чана закружилась голова. Отец предлагал помощь? Нет, он часто помогал. Обычно делал это исподволь, иногда тайно, иногда — ультимативно, как когда подарил им дом. Но предлагать… Минхо молча повернулся к Чану, всем видом выражая, что не он здесь решает, нужна ли Семье помощь. — Нет, — Чан старался звучать твердо, заглушая благодарность к Минхо и странную нервозность, которая появлялась каждый раз, когда рядом был Отец. — Мы пока справляемся сами. — Пока, — язвительно протянул Отец. Они сидели в тишине какое-то время. Чан больше делал вид, что ест, чем ел на самом деле. Минхо с аппетитом уплетал свой рамен и, казалось, совсем не обращал внимание на странную обстановку. Возможно, ему она странной и не казалась. — Как там ребята? — Спросил вдруг Минхо. — Твои? — Уточнил Отец, — немного обижены, что ты закрыл клуб, немного скучают, но рады, что ты остался жив. — А… — Минхо как будто не решился договорить, но Отец понял без слов. — Он все-таки женился. Но на другой, конечно, — он покачал головой. Тишина снова накрыла столовую, прерываемая стуком приборов о посуду. Чан судорожно придумывал, чем занять паузу, пытаясь разгадать, о чем они с Лино говорили. — Я рад, что ты оказался здесь, — произнес Отец негромко. — Чан о тебе позаботится. — Он вдруг, впервые за вечер, повернулся к самому Чану, — как он? Не создает проблем? Чан закусил губу, осмотрев Лино. Тот допивал бульон из рамена, прямо из тарелки, не обращая внимание на взгляд лидера, обращенный к нему. Прямо сейчас он определенно создавал проблемы, но Отец спрашивал не об этом. — Отлично, на самом деле. Его клуб только недавно открылся, а прибыль уже больше, чем за месяц работы предыдущего. — Чан ответил честно, ему не в чем было обвинить Лино. — Это все Джисон, — пожал плечами тот. — Он со многим помог. Ну и Хенджин подобрал отличный каст из шлюх и сделал новый интерьер. — Мой Джисон-и, — Отец довольно покивал головой, — мировой парень! Как он? Минхо прокашлялся и спрятал лицо в стакане с водой. Чан ответил за него: — Они с Лино вроде подружились, да? Ходили вместе на задание, у них хорошая… командная работа. Минхо странно хмыкнул в свой стакан, Отец поджал губы: — Хорошо если так, — он прищурился, посмотрев на Минхо, — не испорти его только, Джисон-и очень важен для канпэ. — Что ты имеешь в виду? — Минхо резко поставил стакан с водой на стол. Голос отдавал железом. Отец неопределенно помахал рукой в воздухе: — Ну знаешь, эти твои… наклонности. Чан непонимающе переводил взгляд с Лино на Отца и обратно. Он чувствовал между ними странную близость, которую раньше не ощущал, когда дело касалось Отца. — Наклонности? — Минхо почти закричал, ударяя ладонью по столу. — Ты это так называешь? Я думал, мы все решили. Отец тоже поднял голос, и Чан отметил, что в гневе они становились очень похожи. — То, что я принял тебя, не значит, что я это одобряю! — А мне не всралось твое одобрение! — Лино! — Чан предупреждающе взял его за предплечье, когда Минхо встал из-за стола, шумно отодвинув стул. Он уже понял, что Отец позволяет новенькому слишком много, но те догадки, которые начали у него зарождаться, его пугали. — Ты такой вспыльчивый, — лицо Отца вдруг погрустнело. — Весь в мать. «Он знает мать Лино?», — недоумевает Чан. Он почувствовал себя свидетелем приватного разговора. Тем, кто подглядывает и подслушивает, хотя и сидел у всех на виду. Минхо покраснел, раздраженно вырывая свою руку от хватки Чана. — Не говори о ней, — он наставил на Отца указательный палец. — Ты так на нее похож, — произнес тот шепотом, качая головой, — меня иногда пугает это. Минхо схватил тарелки со стола и понес их на кухню. — Ты знаешь мать Лино? — Осторожно спросил у Отца Чан. Он поежился, встретившись с колючим взглядом, в котором — боль и сожаление. Практически отшатнулся, вместе со стулом, от осознания, что Отец способен на такие чувства. Отец оставляет его без ответа. Ответ приходит вместе с Минхо, который, уже без фартука, вернулся в столовую, принеся на подносе брауни Феликса и кофе. — Ладно, пап, — он звучал примирительно, расставляя кружки перед ними, — давай просто не будем об этом, я не хочу цапаться. — Он шумно выдохнул и улыбнулся. — Папа? — Повторил громко Чан, пораженный осознанием. Вот почему Отец послал Минхо к ним. Вот почему Отец вообще занялся тем, чтобы спасать Минхо, когда он что-то там натворил в Японии. Но… Пак Чинён являлся «папой» и самому Чану. Только называть себя так он никогда не разрешал. Никогда не позволял при нем сидеть во главе стола. Никогда не прощал ему дерзость. Никогда не позволил бы обыграть его в армрестлинге или даже просто бросить ему вызов. — Как еще меня должен называть сын? — Спросил Отец со смешком, а у Чана вдруг закончился воздух. — Сын? — Чан уже все понял, слова сами вылетали из него, переспрашивая. Лино нахмурился: — Ты не сказал ему, что я твой сын? Чан отмечает у Отца слегка виноватое выражение лица. Он ведет плечом: — Не хотел, чтобы к тебе было предвзятое отношение. Минхо вдруг смеется, весело, запрокинув голову: — То есть, намного лучше вывернуть все так, что парни должны были принять в Семью незнакомца с улицы? Не «мой сын, который сделал стыдную херню», а «крутой член мафиозной группировки совершил некое преступление, и его нужно скрыть от посторонних глаз в Южной Корее»? Тебе бы детективы писать! Отец засмеялся в ответ, прикрыв лицо рукой: — Я думал, так к тебе будет меньше вопросов. Когда они отсмеялись, Чан потерянно спросил у Минхо: — А в каком детском доме жил ты? Отец вдруг принялся неспеша смаковать брауни: — Передай Феликсу, что это божественно вкусно! Минхо недоуменно посмотрел на Отца, перевел взгляд на Чана. — Я не жил в детском доме, — сказал он удивленно, — я жил с родителями до шестнадцати лет. Потом мама умерла, а я уехал в Японию. «И Отец уехал тогда в Японию… уехал за ним?». «Как еще меня должен называть сын?», прозвучал в голове голос Отца. «А я — не сын?», спрашивал собственный голос, только лет на десять младше. «Я жил с родителями», — голос Лино в голове больно ударил куда-то в грудь, попав в старые раны. — Почему? — Спросил Чан одними губами. Он еле нашел в себе воздух, чтобы продолжать дышать. — Потому что дети живут с родителями? — Минхо улыбнулся и растерянно перевел взгляд на Отца. — Пап? Я что-то не знаю? Отец выпивает свой кофе залпом, подбирается, натягивая на себя непробиваемую маску лидера и бесстрастно, но твердо произносит: — Минхо, Бан Чан — твой сводный брат. *** Хван Хенджин. В клубе темно и шумно. Мажор, для которого внезапно устроили вечеринку, привел кучу друзей, которые потребовали кальяны и стриптизерш. Вентиляция не справлялась и зал тонул в дымке. Лино был зол с первой же секунды, как вошел в клуб. Его раздражало, что подобный праздник устроили внезапно. «Это же день рождения! Почему нельзя было подготовиться заранее?», ворчал он весь вечер, встречая кейтеринг, проверяя наличие алкоголя в баре и отправляя Хенджина настраивать свет. Такого Лино, по-настоящему злого, лишний раз провоцировать не хотелось, и Хенджин тенью передвигался по клубу, молча выполняя поручения. Хан пришел за час до выступления, и Хенджин сразу повел его в кабинет, чтобы заняться костюмом и уклониться от молний, которые метал Лино. — Почему я не могу просто это надеть? Зачем опять тыкать в живого человека булавками? Скажи, хорек, ты просто садист? — Заныл Джисон, когда увидел на столе швейный набор. — Конечно, — уверенно заверил его Хенджин, — а еще я мщу за «хорька». — Он подвел Хана к манекену, на котором висел пиджак. — Как тебе? Я сам сегодня утром пришивал цепи и приделывал броши. На манекене висел черный кожаный пиджак с белыми рукавами. Он был чем-то похож на мундир: на плечах, на манер погонов, были приделаны позолоченные броши в виде королевской лилии в обрамлении золотых же цепей. Грудь украшали брошь в виде болнисского креста и подвески, которые издалека выглядели как медали за заслуги. Золотые пуговицы с тиснением в виде розы, красиво бликовали в приглушенном свете. — Тебе бы одеждой заниматься, — восхищенно пробормотал Джисон, разглядывая пиджак, — а не вот этим вот… всем… — Я бы хотел, — протянул Хенджин, — было бы здорово отучиться на портного, чтобы была база… Хан скинул с себя толстовку и футболку, ожидая, когда Хенджин подаст ему рубашку. — А вместо этого отучился на предателя, — тихо произнес он с вызовом. — Что? — Хенджин застыл с рубашкой в руке, в недоумении наклонив голову. Джисон надел рубашку, застегнул ее на все пуговицы и грустно вздохнул, глядя на себя в зеркало. Если ее не поправить в районе талии, он будет выглядеть, как парень, рано отрастивший себе пузико. — Соджун, — произнес он, всем видом интересуясь исключительно своим изображением в зеркале. — Ты помогал ему? Хенджин покачал головой и горько усмехнулся: — До чего же ты меня ненавидишь… — Он мягко повернул Хана к себе спиной и принялся прикидывать, где можно быстро добавить пару стежков, чтобы это выглядело здорово спереди, но не сильно топорщилось сзади. — Я тебе не доверяю. — Заметно, — Хенджин резко воткнул булавку в ткань, задевая спину острым кончиком. Хан взвизгнул и попытался отшатнуться, но Хенджин задержал его, ухватившись сзади за пояс на джинсах. — Это за хорька, как и обещал. Он отошел и попросил Хана обернуться. Тот стоял, зло раздувая ноздри. — Я не помогал Соджуну, — Покачал он головой, оглядывая ткань спереди, — я бы хотел его убить, на самом деле. — Ты был за Уджина, когда тот предлагал толкать наркотики, — Хан упер руки в бока и зашипел, когда поцарапался о торчащую булавку. — Осторожнее, — Хенджин переколол булавку острым краем в другую сторону, чтобы Джисон не поранился. Он повернул его снова спиной и принялся закалывать вторую сторону рубашки. — Ты тоже был согласен с Уджином. Наркотики — это прибыльно. Джисон замолк на какое-то время, пока длинные пальцы Хенджина работали с тканью и аккуратно побуждали его поворачиваться, пробегаясь то по животу, то по спине. — Не трогай спину так… — Как? — Спросил Хенджин, ухмыляясь, и погладил Джисона от поясницы до плечей, отмечая легкую дрожь. — Так, — ответ был больше похож на слабое мяуканье и Хенджин отметил в себе ту странную нежность, которая появилась тогда, когда они втроем с Лино смотрели фильм. — Я понимаю, почему ты меня винишь, — Произнес Хенджин, вновь поворачивая Хана к себе лицом, погладив ладонью по животу. Он почувствовал, как Хан подобрался, резко выдохнув. Хенджин сел на стул и принялся вдевать нить в иголку. — Я — бывший наркоман, совсем новенький, а еще тебе никто не рассказал, как именно меня нашли. Я это понимаю, я не идиот. — Мне рассказали, — недовольно буркнул Джисон и Хенджин издал снисходительный смешок. — Что? — Проблема в том, что я догадываюсь, что тебе соврали. Но я не помню в чем. У меня проблемы с памятью… — Потому что наркоман ебаный. — Да, и это тоже, — Хенджин хмыкнул, вновь поворачивая Хана спиной к себе. — Я не смогу заслужить твою любовь, но она мне не нужна. Я вряд ли смогу заслужить твое уважение, но без него я тоже как-нибудь обойдусь. Давай хотя бы просто будем притворяться приятелями при парнях? Им правда непросто видеть то, как мы вечно готовы всадить друг другу нож в глаз. Джисон обернулся, подозрительно прищурившись: — Сыграем, типа мы не ненавидим друг друга? — Сыграем, типа мы нормально друг к другу относимся, — поправил Хенджин. — Готово, смотри в зеркало! Хан подошел к зеркалу и выдохнул: — У меня реально такая тонкая талия? Хенджин достал сантиметр и измерил его талию: — Семьдесят сантиметров, — констатировал он, — как и у меня, но почему-то у тебя она визуально выглядит тоньше. Наверное, из-за разницы с плечами… Джисон победно хмыкнул. — Ты же понимаешь, что талия — это генетика, а у нас не соревнование? — Спросил Хенджин с мягкой улыбкой. Хан фыркнул: — Любой проигравший бы так сказал. Они рассмеялись. Хенджин принялся доставать косметику, чтобы немного подкрасить Джисона перед выходом на сцену. *** Хан Джисон. Зачем он был здесь нужен? В клубе было весело, даже он не чувствовал себя напряженно — ощущение, что просто пришел в популярное заведение в Каннаме. Никаких престарелых депутатов, никаких серьезных работников из государственных структур. Зато огромное количество мажоров. Они хаотично передвигались по залу, передавая друг другу напитки, советуя друг другу стриптизерш, пробуя друг у друга кальяны. Смеялись, танцевали и подкатывали друг к другу. Джисон уже видел несколько пар целующихся парней, у всех на виду. Его короткое выступление встретили бурными овациями, кто-то кинул в него огромный лифчик, но Джисон мог бы поклясться, что не видел ни одной женщины с настолько огромной грудью сегодня. Однако, не смотря на теплый прием на сцене, вся эта толпа разгоряченных молодых людей, по сути, веселилась автономно. Если бы вместо Джисона на сцену вытащили осла, то ему бы тоже рукоплескали. Они не слушали его шутки и смеялись невпопад, хлопали там, где совершенно не было пауз в монологе. Улюлюкали тогда, когда не нужно было. Джисон посчитал, что выступал зря и немного расстроился, что ради этого он готовился вчера вечером и ради этого торчал с Хенджином целый час в кабинете. Хенджин… с ним было сложно. Часть Хана продолжала его ненавидеть и хотела выбить из него все зубы, когда он только начинал говорить, но другая часть его навязчиво шептала, что при других обстоятельствах они бы могли были даже стать друзьями. Хенджин не помогал его ненавидеть: он мог бы больно колоть его булавками, грубо пихать в бок. Он мог бы шипеть на него, что-то вроде: «Повернулся! Быстро, я сказал!», но он мягко клал свою руку на живот, аккуратно проводил рукой по спине, вызывая странные мурашки. Джисон задумчиво закусил губу, чувствуя себя не по себе от того, что ненависть к Хенджину подогревала даже не стремительно угасающая уверенность в том, что тот связан с Соджуном. Ненависть к Хенджину держалась сейчас на том, что он видел обнимательного Минхо в зеленом свитере, который выходил из комнаты Хенджина. На том, что четыре дня назад, Хан слышал, как ночью Минхо выходил из комнаты Хенджина, на ходу натягивая горчичный свитер. В котором сидел на своей кровати и просил Джисона выйти вон из его комнаты. Джисон слышал, как Минхо стучал к Хенджину и ждал, когда он выйдет, долгие часы. Он съел все заусеницы, всю внутреннюю кожу на щеках и заодно отросшие ногти. Через маленькую щель в двери он видел широкую, удаляющуюся в сторону лестницы, спину. И ненавидел, ненавидел, ненавидел… Хенджина. А после того, как он окончательно получил от Минджуна подтверждение того, что Минхо — гей, становилось не по себе каждый раз, когда он думал о них, хотя бы стоящих рядом друг с другом. Джисон сидел у бара, потягивая сок: алкоголь пить среди толпы незнакомцев было просто опасно. Он увидел в VIP-зоне Феликса, который что-то горячо обсуждал с Минхо, и сидящего рядом мрачного Сынмина. Еще там был Хенджин, который так разглядывал Минхо, что Джисону захотелось бы ему въебать, если бы не сам Минхо, который вдруг посмотрел прямо на него. Хану показалось, что в его взгляде было выражение, как будто он проиграл Джисону последнее, что у него было. Смесь злости, боли и сожаления. Он сидел, откинувшись на спинку дивана и широко расставив ноги, в черных брюках и в плотной, наглухо застегнутой черной рубашке с украшениями, похожими на те, которые висели на пиджаке у Хана: импровизированные погоны и медали-броши на груди. Надо отвернуться. Он почувствовал, как горят щеки. — Что ты пьешь? — Подошедший парень вырвал его из рефлексии. Он был симпатичным брюнетом с раскосыми светло-карими глазами, хотя и совсем просто одетым для такой вечеринки: не нем были джинсы и белая футболка. — Сок, — ответил Хан, показывая на стакан, перекрикивая музыку. — Давай я куплю тебе выпить, — предложил парень и весело подмигнул. — Мне не надо покупать, — Джисон определенно имел в виду, что в клубе Семьи он может пить бесплатно, деньги ему не нужны, однако парень понял все по-своему. — А чо ты, не один что ли? — Спросил парень. Тело автоматически повернулось в сторону Минхо. Джисон поежился — такой взгляд у него он видел, когда они дрались с мужиками в порту. Его коричневые глаза в кумаре клуба казались абсолютно черными, хотя обычно Джисон с удовольствием наблюдал за тем, как они принимали мягкий цвет виски при солнечном свете. Мурашки пробежали по спине, и он поспешно отвернулся от пугающей темноты этого взгляда. — Да нет, я… — он не успел договорить, как новый знакомый положил руку ему на плечо и улыбнулся. — Виноградную соджу пьешь? Он сделал знак официанту, и перед ними появились шоты. — Я люблю все виноградное, — рассмеялся Джисон. — Как вы… ты отгадал? Парень пожал плечами и поправил прядь волос на челке Джисона. Хан отшатнулся. — Возможно, я был на открытии клуба, и видел, как ты пьешь виноградную газировку, — он хитро подмигнул, — выступление было замечательным, жалко что у меня друзья тупые и уже бухие, прости их. Хан смущенно улыбнулся: он не получал комплиментов за выступление от совсем незнакомых людей. — Спасибо, — поблагодарил он, чувствуя приятное ощущение поглаживания собственного эго. — Вживую, не на сцене, ты еще красивее. Давай, пей! — Я не буду, — покачал головой Джисон, — я плохо реагирую на алкоголь, сразу вырубаюсь. — Ого! — Парень протянул ему шот, голос стал более требовательным, — тогда пей только один, чтобы немного расслабиться. — Я правда не хочу… — Я уже заказал, выливать что ли? — Новый знакомый звучит уже немного рассерженно, и Джисон чувствует, как внутри него начинает сворачиваться пружина. Если он не уйдет сейчас, он может влезть в драку с этим парнем, а Семья испортит отношения с именинником… — пей, говорю! Я тебя довезу до дома, если что, — он снова подмигивает, но теперь уже перестает казаться Джисону симпатичным, — до своего дома. — Мне пора, простите… прости, я пойду, — он попытался мягко соскочить с барного стула, но настойчивый парень больно схватил его за предплечье, разворачивая к себе. Джисон попытался высвободить руку настолько мягко, насколько мог. Он ощутил, что еще чуть-чуть и он начнет некрасивую и ненужную драку. — Слышь, ты куда собрался? — Прошипел парень и наклонился, почти касаясь своими губами его щеки, — я же вежливо подкатил, чего ты выпендриваешься? — Убери руки, я не хочу конфликта, — Джисон сдерживал гнев из последних сил. Слева от него всколыхнулся воздух, и он почувствовал обжигающе горячую ладонь на своей талии. — Съебался! — Зарычал Лино на парня. Это он крепко держал Джисона одной рукой за талию. Другой — схватил за руку приставучего нового знакомого. — Так ты занят? — Парень нехотя отпустил Джисона, оценивающе окинул взглядом Минхо и примирительно поднял руки ладонями вверх. Он перевел взгляд на Хана. — Ты с ним что ли? С хозяином клуба? Хан перевел взгляд на Минхо. Вся левая сторона его тела была прижата к нему, казалось, от этой близости пиджак сейчас поплавится, а на талии, которую до сих пор крепко сжимал старший, останутся ожоги. — Да, — выдохнул Хан, — я… я с ним. Лицо Минхо мгновенно смягчилось, Джисон поймал себя на мысли, что ему пришлось сдержать довольную улыбку — до того заметно дрожали уголки его губ. «Показалось», осадил он себя. — Ну и сказал бы так сразу, чего ломался то, — парень отвернулся и помахал рукой из-за спины, уходя в глубь зала. — Адьё! Они остались наедине, если можно было так сказать о набитом молодыми парнями и шлюхами клубе. По крайней мере, именно для Хана сейчас не было никого вокруг. Минхо не отпускал, крепко прижимая к себе, как будто Джисон мог упасть без этой поддержки. О, он бы мог. — Отвезу тебя домой, — ультимативно отрезал Минхо, уводя Джисона в сторону выхода из клуба, ведя его за талию, прижимая так плотно к себе, что идти было сложновато. Хан покорно следовал за ним, находя в себе странное удовлетворение тем, как сложилась ситуация. Джисон почувствовал, как тепло от руки старшего перешло на все его тело. Он несколько дней искал Минхо. И он его нашел. * Джисон заметил, что Минхо едет не домой, но не стал ничего говорить. Он тихо радовался рукам на руле, на которые снова мог смотреть. Замирал, когда Минхо одной рукой поворачивал машину, уперев в руль одно только возвышение большого пальца. Восхищался острым профилем, вспыхивающим от света каждого фонаря на дороге. — Блять… — прошептал Минхо, подъехав к дому Минджуна. — Прости, я на автомате, я сегодня должен был тут ночевать и… — он устало потер глаза двумя руками, выругался снова, когда обнаружил на пальцах стертую им же самим подводку. — Сейчас, я… — Если ты не против, — прошептал Джисон, — я бы поднялся, поздоровался с СунДунДо. Минхо посмотрел на него как-то затравленно: — Я не уверен, что смогу потом тебя отвезти, я мало спал сегодня, придется вызывать такси… — Или я могу остаться. «Позволь мне…», умоляет он взглядом. Минхо молчал целую минуту, смотря на дом перед собой. Наконец, он рывком отстегнул ремень безопасности и вышел из машины. * Оказавшись в квартире, Минхо сразу молча идет в душ. Джисон — на кухню. Минджун как будто бы уезжал в спешке: мусорка заполнена до краев, в кастрюле на дне осталось немного бульона для рамена — допивать такой уже не хочется. В раковине немного грязной посуды, видно, что после обеда одного человека. Джисон усмехается и снимает красивый пиджак. Закатывает рукава рубашки и повторяет все то, что делал дома накануне: вытирает столешницу, моет посуду. Еще он заправляет матрас тем покрывалом «на которое можно в уличном». Протирает пыль на тумбочке, на которой стоит телевизор. Он быстро проходится пылесосом по квартире. Собирает по всей комнате фантики и бумажки. В половине из них узнает свои, и чуть краснеет от осознания, что умудрился намусорить вообще не в своей квартире. Выносит мусор. Вернувшись, он застает растерянного Минхо, который стоит посреди маленькой студии, одетый в персиковый домашний костюм с шортами до колен и футболкой оверсайз. — Ого, — говорит он негромко, — спасибо. Джисон молча легонько кланяется. Пока он убирался, он не по одному разу погладил каждую из кошек. Если бы он хотел, он бы мог взять такси и уехать домой. Но он не хочет. Хан сглатывает и пытается придумать, куда себя деть. Ситуацию спасает Минхо. Он молча протягивает чистое полотенце и абсолютно новую клетчатую пижаму. В ответ на вопросительный взгляд, он пожимает плечами: — Купил тебе, на случай… если вдруг… чтобы ты не спал в уличном. От накатившей нежности очень тянет расплакаться. Но, вместо этого, Джисон медленно кивает, забирает одежду и полотенце и уходит в ванную комнату. Он долго моется, чувствуя, что его не может согреть даже выкрученный на максимум кипяток. Становится больно, а тепло — не становится. Липкий страх заползает под кожу, заставляя переворачиваться все в желудке. Джисон умел работать по плану. Умел импровизировать. Сейчас он готов в одиночку угнать хоть целый теплоход, вместо того, чтобы выйти из душа. Когда кожа на пальцах рук и ног скукоживается, а тело болит от кипятка, Джисон решает, что пора выходить. Он вытирается, надевает пижаму — размер в размер, надо же! — и выходит, в тайне надеясь, что Минхо уснул. Тот стоит на кухне, колдует над небольшой кастрюлькой. В комнате витают запахи корицы и имбиря. — Суджонгва? — Спрашивает негромко Хан. Он любит этот безалкогольный пунш из хурмы и очень радуется, когда Минхо коротко угукает в ответ. Сев за барную стойку, он вспоминает вчерашний вечер, когда Минджун ходил по квартире, демонстрируя то, что Минхо сделал для Джисона даже не в их доме, не в доме Семьи, и улыбается. Он рассматривает спину старшего, когда тот резко поворачивается со стаканом в руке. Их взгляды натыкаются друг на друга и сразу же расходятся: Джисон уставился на столешницу барной стойки перед собой. — На, — короткое, сухое. Джисону хочется завыть. Он пробует напиток и горячо благодарит, несколько раз заверив, что получилось очень вкусно. Минхо, кажется, доволен. Он садится напротив, со своей порцией, и принимается потягивать ее, периодически осторожно дуя на поверхность напитка, чтобы тот остыл. Кошки — все три или двое из них точно — бесятся где-то в коридоре, издавая задорный «тыгыдык» на всю квартиру. Стоит глубокая ночь, из приоткрытого окна слышно, как капли дождя кончают жизнь самоубийством, разбиваясь о карниз подоконника. Вдруг Хан чувствует, как Лино гладит его по предплечью пальцем. — Когда успели? — Хмурится он, кивая на царапину. Он неловко мнется. — Я вчера Минджуну помогал мыть котов, — говорит он практически шепотом. Минхо кивает каким-то своим мыслям и следующие несколько минут проходят в молчании. — Если ты не против, — говорит старший, — я бы пошел спать. Если я не посплю, я просто сдохну. Не знаю, как Чан справляется со своей бессонницей… — Да, конечно, — кивает Джисон. «Давай поговорим», крутится в голове. «Лино-хён, пожалуйста, давай поговорим». Минхо ложится у стены на спину, закидывает руки за голову. Джисон лежит достаточно близко — матрас полутораспальный, при всем желании ему некуда отодвигаться. Между ними сантиметров десять, но для Джисона сейчас это кажется километром. Они не закрывали шторы, и в комнату проникает мягкий свет луны, скрывающийся за облаками. Когда она чуть выглядывает из-за них, Хану удается разглядеть ровный нос старшего, контур его губ и ресницы, которые подрагивают, потому что он не спит, а лежит и смотрит в потолок. — Ты бы хоть сделал вид, что не пялишься на меня, — хмыкает Минхо, резко поворачиваясь на бок, к Хану. В горле мгновенно пересыхает. Теперь километр между ними сокращается для Джисона в реальные десять сантиметров между их телами и какие-то тридцать между их губами. — Я не могу, — шепчет Джисон, имея в виду, что он физически не может не пялиться на него. — Это я уже понял, — сухо заключает Лино, смотря на него в упор, имея в виду явно что-то другое. — Лино-хён, — легонько качает головой Джисон, — я не… — Да, да, — уже зло перебивает старший, переворачиваясь опять на спину. — Ты не гей, ты не хотел меня целовать, ты не должен был что-то там, бла-бла-бла, я понял. Но теперь ты лежишь рядом и пялишься на меня. Я понял. Он отворачивается к стене. «Идиот, скажи что-нибудь», — корит себя Джисон. Он хорош во фристайле, он хорош в репе, он хорош, когда дело касается слов. Если это дело не касается Минхо. — А хотя, знаешь что? — Минхо вдруг переворачивается обратно, лицом к нему, — нихуя я не понял. Ты сближаешься со мной, ты целуешь меня, ты приходишь ко мне в комнату и отказываешься от меня. А теперь ты здесь. Почему? «Отказался?», это слово заползает в Джисона, как сбежавшая из террариума змея в вентиляцию. Осознание того, что Минхо понял его действия именно так, обрывает что-то внутри, заставляя приподняться на локте, вглядываясь в лицо перед собой. — Отказался? — Повторяет он, уже вслух, с силой закусив нижнюю губу. — Ты буквально сказал, что наш поцелуй был ошибкой, — Минхо говорит тихо, но жестко, будто хочет избить Джисона одними словами. И у него получается. — Ты сказал, что сделал это на адреналине. Под дых. — Ты сказал, что между нами ничего нет. Локтем по спине. — Ты сказал, что ты «даже» не гей. Что вообще, блять, значит это «даже»? Апперкот в челюсть. Нокаут. — Я не отказывался от тебя, — Хан видит, что у Лино блестят глаза, и это выбивает у него самого последние остатки самообладания. Он падает лицом в подушку, не в силах смотреть на него, и мычит в нее, — я отказался от себя. Потому что я — идиот. — О, — Минхо звучит язвительно, — так я спровоцировал у тебя кризис ориентации? Тогда конечно! Можешь списать наш поцелуй на адреналин, на приступ нежности, на влияние потусторонних сил, — он усмехается, — только так «не геи» не целуются. Мимо пробегает одна из кошек, за ней — две остальные, издав воинственный «мявк». — Ты зол на меня? — Джисон все еще мычит в подушку, он не поднял бы голову, даже если бы макне стал угрожать ему расстрелом. — Я вообще не хочу говорить с тобой. Но я уже четыре дня не знаю, что я должен делать, потому что ты — везде, и у меня не получается от тебя сбежать! — Я испугался, — Джисон все же решается посмотреть на Лино. Перед глазами все расплывается от слез, и он злится на себя, потому что ему не видно лицо старшего. Он несколько раз смаргивает и, когда зрение возвращается к нему, заканчивает, — Я испугался, когда приблизился к тебе. Испугался, когда приблизился к себе, — Джисон аккуратно берет руку Лино в свою, — но больше всего я испугался, когда ты сбежал. Минхо мягко убрал свою руку и отвернулся. Хан чувствует, что до рыданий навзрыд ему осталось совсем немного, становится очень стыдно за то, что он такой плакса. Он потерянно смотрит на спину старшего. Тот, отвернувшись, шуршит чем-то в темноте, раздается громкий «щелк» и на Джисона начинает дуть горячий воздух. — У тебя руки ледяные, — говорит Минхо тихо и накрывает его пледом. Тем что «У Джисон-и плечи мерзнут». Темно-зеленым, с узором из белых медведей. Хан издает сдавленный всхлип и, обнимая плед, начинает реветь в голос. Он пытается подняться, вместе с пледом в сжатых руках, чтобы убежать в ванную. Чтобы не рыдать перед Минхо. Но сильные горячие руки удерживают его, прижимая к груди. — Не надо, — ноет Хан, — вся футболка в соплях будет. — Ну не в говне же, — серьезно отвечает Лино и Джисон издает смесь всхлипа со смешком. — Чего ревешь? Он чувствует себя отвратительным. Жалким. Глупым. Никчемным. Он сам себе такой не нужен сейчас, зачем тогда Минхо его держит и не дает уйти? — Вдруг ты меня выгонишь, — он надеется, что старший не услышит, но тот только прижимает его к себе крепче, поглаживая по плечам. Он молчит и Джисон чувствует, что его сейчас вырвет от страха перед неизвестностью. — Знаешь, у нас получается какая-то драматическая история, — Минхо отстраняется, как только чувствует, что Хана больше не трясет. — Я такое не люблю. Скажи мне просто, чего ты хочешь? Лунный свет освобождается от вуали облаков и освещает комнату. На контрасте с господствующим до этого полумраком, становится слишком светло. У Минхо глаза красные, но Хан готов поклясться, что не видел, чтобы тот плакал. Он всматривается в них и видит там целую вселенную. Там — мерцают звезды, там кометы оставляют свои хвостики, там мелкий космический мусор сгорает в атмосфере больших планет. В его глазах — тот мир, в котором Джисон хочет быть. Его объятия — единственное присутствие Бога, которое ему нужно. Ощущение его губ на своих губах — то, ради чего Джисон готов умереть и возродиться, чтобы найти его среди миллиардов жителей планеты, и снова поцеловать. Он больше не хочет просыпаться, если снова будет искать его, но нигде не найдет. — Тебя, — единственное, что ему удается выдавить из себя. И, ему кажется, что этого достаточно, но Минхо не дает закончиться этой пытке и уточняет. — Яснее. Чтобы ты не начал потом… Джисон кладет свою ладонь на щеку Минхо, останавливая его. Гладит ее большим пальцем и медленно произносит. — Я хочу тебя. — Типа в сексуальном плане? — Выдыхает Минхо, хитро щурясь. — Типа всего. Они сталкиваются носами, когда приближаются друг к другу для поцелуя. Стукаются зубами с неприятным звуком. Джисон хватается за Минхо, сминая его футболку в руках, отчаянно цепляется, совсем как тогда, в грузовике. Поцелуй со вкусом соленой от слез зубной пасты, с нотками корицы и имбиря, что остался на языке после того, как они пили пунш. Поцелуй с горьким вкусом поисков себя. Со сладким послевкусием обретения его. Холодный и отстраненный, еще пять минут назад, Минхо, вдруг резко отпускает себя, с шумом выдыхая Джисону в губы. Он запускает руку в его густые волосы и сжимает их, заставляя Хана стонать. Он прижимает его к себе, обвивая руками за талию, и Джисону опять начинает казаться, будто его руки оставят ожоги на его теле, настолько они горячие. Минхо отстраняется от него, упираясь лбом в его лоб, и тяжело дышит: — Ты не придешь завтра ко мне, говорить, что это ошибка? — Я уже никогда не смогу от тебя отказаться, — качает головой Хан, все еще с силой вцепившись в его спину. — Мужеложство — грех, — хихикает Минхо. — Тогда будь моим грехом, — Джисон целует его в обе щеки. — Мы не можем при парнях… они могут не понять, — грустно говорит Минхо. — Я буду кем захочешь, — отвечает Джисон с жаром. — Другом, партнером по преступлениям, приятелем, знакомым, братом… — Давай без инцеста, — старший смеется и вдруг становится серьезным, — я не могу понять, мне льстит то, что ты говоришь или пугает? — Меня — пугает, — твердо говорит Джисон и уверенно кивает, — я готов сгореть заживо, если ты так пожелаешь. — Звучит, как пиздец, — лицо Минхо на миг застывает и младший соглашается. — Потому что это и есть пиздец. Они целуются еще и еще, глубже, исследуя друг друга, замедляясь. Джисон уже не так сильно впивается пальцами в спину, а Минхо дышит уже спокойнее, прижимает к себе мягче и аккуратнее. Он аккуратно поворачивает его голову за подбородок и трется носом о шею, медленно оставляя поцелуи от уха до ключицы. Джисона развозит от этой нежности, он довольно жмурится и повторяет за Минхо точь в точь, проходится по той же стороне его шеи неспешными поцелуями. — Хани, — Минхо отстраняется снова, ставит на его грудь свою ладонь, — то, что я делал в прошлом… может тебя ранить. У Джисона перед глазами Лино-хён, выходящий из комнаты Хенджина в свитере. Лино-хён, который на открытии клуба посреди ночи пропал вместе с Хенджином, а потом вернулся через главный вход один. Перед глазами, совсем недавно, Лино-хён, натягивающий горчичный свитер прямо в коридоре. Он не дурак, он давно понял, что это может значить. — Я буду в порядке, — уверенно говорит Хан. Он укладывает свою голову на грудь Минхо и просит, — просто обними меня. Горячие руки обнимают его, и Джисон проваливается в самый крепкий сон в своей жизни. Он больше не мерзнет.