На пути к Тихому Приюту

Красный океан, безымянный остров.

Закатное небо расчерчивали полупрозрачные ленты облаков. Морской ветер неприятно холодил и без того прозябшее от длительного полета тело. Эйк хмуро жевал паек, жался ближе к костру и настороженно зыркал то в сторону Рея, что-то нервно черкающего в своем блокноте, то в сторону пристроившегося у того за спиной амазонского вампира. Для привала был выбран совсем крошечный островок посреди моря. Ни деревьев, ни кустов — песок, камни да скудная трава на кусочке суши в полмили. И все же сейчас любая твердь под ногами ощущалась приятной. Полет произвел на вице-адмирала… мощное впечатление. Это было быстро. Это было очень холодно и, чего уж душой кривить, безумно страшно. Да, они с Реем закрепились на спине летучей твари ремнями; да, кроме ремней из того злосчастного мешка Рей и защитные очки для Эйка выделил; и да, сам гремлин за весь этот несколькочасовой перелет даже подремать умудрился, несмотря на ужасающую скорость. Но… Но. Хотелось спать; все тело ныло от длительного напряженного нахождения в одной позе. Вопросов в голове роилась тьма, а ответов на них не было. Это… угнетало. И беспокоило. Если подумать, Эйк о Рейпанкштейхе не знал ничего. И более чем ничего, если согласно убеждениям Эйка истиной являлось только то, что ты видел и слышал сам лично. И все же… принимать к сведению чужие слова ему это не мешало. А по поводу Рейпанкштейха общее мнение было на редкость схожим. Сумасшедший психопат, отсидевший двенадцать лет на коричневом уровне Скайдолфина за длиннющий список преступлений. И по неизвестным для Эйка причинам помилованный двадцать один год назад — уже странно, учитывая, что на редкое, но возможное помилование в случае выгодного сотрудничества с мировой властью могли рассчитывать лишь узники с низких уровней: желтого и красного. Коричневый и черный — это билет в один конец… Среди патрульных ходили слухи, что для Рейпанкштейха сделали исключение и перед освобождением перевели на красный уровень, однако… Кому это было нужно? И для чего? Увы, доступ к делу ныне правительственного алхимика был закрыт для всех, имевших звание ниже «адмирала». А список обвинений действительно… впечатлял. Пусть и со слов тех немногих, кто присутствовал еще при аресте гремлина. Вивисекция, опыты над людьми и видами живых существ разных категорий, включая «вымирающих» и «особо ценных», алхимическая практика без наличия разрешающей лицензии, наркоторговля, работорговля, терроризм, вандализм, сокрытие информации правительственного масштаба, экстремистская деятельность, использование артефактов категорий «особо опасные» и «запрещенные»… Кроме того, его причастность к «Орленскому геноциду» — после которого почти вся раса циклопов была уничтожена. К «Пайкарской катастрофе» — хоть по официальным данным инцидент и представили общественности как случайную детонацию на производстве, а не осветили, что Рейпанкштейх фактически в одиночку подорвал в Пайке крупнейшую после Инфинайта лабораторию. Проект «Пурпурное облако» тоже его рук дело: незаконные испытания биооружия на населении целого острова — ядовитый газ по сей день висел над Клокайландом, а уж сколько десятилетий прошло. И еще целый ряд громких происшествий… И это если не брать во внимание такие на общем фоне распространенные мелочи как убийства, грабежи, взломы, взятки, незаконную эксгумацию и мародерство… И притом многие, в том числе главнокомандующий Катберт и глава Совета были убеждены, что от старых привычек Рейпанкштейх не избавился, пусть и не имели на это прямых доказательств — гремлин все же своим умом славился не зря. Вот только Эйк не мог себе представить, что такого особенного было именно в этом преступнике и его знаниях, что на его чудовищные преступления и вопиющую опасность почти что закрывали глаза?.. Конечно, можно предположить, что высшие мира сего все же как-то умудрялись держать Рея на коротком поводке — при помощи, к примеру, шантажа или взаимовыгодного обмена. Вот только «Орленский геноцид», «Пурпурное облако» и несколько других инцидентов доказывали, что если Рейпанкштейх захочет, то пусть и не без труда, но сотрет с лица мира хоть все человечество. И почему, зная это, главнокомандующий послал Эйка инспектировать Инфинайт в одиночку?.. Да и в целом, в информационном корпусе много и сильных, и умных людей. Это их работа, в конце концов — шпионаж, разведка, сбор информации: как по-тихому, так и в открытую. И на проверки в другие штабы и лаборатории всегда отправлялись они. Почему же на сей раз решили отправить одного из высших офицеров? Тем более Эйка. Он не сказать, что славился острой наблюдательностью или умением развязывать языки — другим до своего положения дослужился. И все же... Что-то не клеилось. И чем дольше Эйк над этим думал, тем более мрачные мысли лезли в голову. Оборвал поток этих самых мыслей внезапно нарушивший тишину гремлин. По всей видимости, неумышленно. —…запас хоъменновой соли… Надо Меъфи пъипъячь на инвентуъу… Еманные моълохи, сплошной пеъеъасход. Тоже холятся хто-то, собахи сутулые. И ведь из моих хъовных запасов, пидоъасы. Узнаю же. И пущу Хавъюше на хоъм. Мля, хоъм ж еще… И хомунхулов съаных пеъе… Млять! Ворчливое бормотание Рея было прекращено легким тычком в бок от вампира. Гремлин сплюнул, что-то тихо буркнул и резко повернулся к Эйку, между тем остервенело начав чесать сгиб локтя. — Хеъли мля?! Тот даже растерялся от такой претензии. И после этого крайзаков считали агрессивными, как же. Рей взгляд не отводил. Нервно прижимал уши к голове, слишком часто облизывал узким языком губы и чесал руки. — Вы хорошо себя чувствуете? — осторожно поинтересовался Эйк. Впрочем, на какой ответ он рассчитывал? Признаки были на лицо. Гремлин страдал от наркотической ломки. Никто не знал, что он употреблял и в каких дозах, но не для кого в Патруле такие пристрастия Рея секретом не были — хоть тот и старался это скрывать. Но по этому поводу главнокомандующий дал Эйку такие же инструкции, как и насчет всего остального: не реагировать. Не осуждать, не возмущаться, не подавать виду, что что-то удивило, смутило или испугало. Держаться спокойно и докладывать после прибытия в лабораторию обо всем каждые десять часов. С превращением Салли в этом плане Эйк с треском провалился, конечно, но уж в Инфинайте он будет держать себя в руках. Что бы там не увидел. Рей и не ответил. Фыркнул презрительно и со вздохом уткнулся лбом в колени. Вампир коротко взвизгнул и черканул когтем на песке пару знаков. Гремлин их прочитал и тут же стер. — В пинду. Потеъплю. Побеъеги ъесуъсы, хъасота моя, тебе нужнее. И хеъни вот этой не надо, знаешь, я ето не люблю. Отдыхай. — Он… не будет превращаться обратно? — Эйк склонил голову к плечу. Прямые вопросы задавать слишком рискованно, но наводящие… Нужно было выяснить, что из себя представлял помощник Рейпанкштейха. Ибо тот очевидно не был хуманом, коим значился в личном деле. А уж известно ли это вышестоящим или нет — другой вопрос. — О, допъос уже начался? — расплылся в шкодливой улыбке Рей. — Быстъо. Я думал, до Инфинайта дотянешь. Хатбеът велел тебе наблюдать? Вот и наблюдай. Нахеъа мне тебе еще ховоъить чо-то? Эйк пожал плечом. И ведь действительно. — Наверное, я даю Вам возможность придумать правдоподобную ложь. — Эво хах, — Рей облокотился на неконтролируемо дергающиеся вверх-вниз колени. — А если я все же схажу пъавду? Хах ты узнаешь, бъешу я или нет? — Это не моя забота, — он качнул головой. — С полученной информацией разбираться аналитическому подразделению и главнокомандующему. Моя задача — лишь сбор этой информации и обеспечение благополучия визита Его Подвысочества. В котором я, признаться, уже не уверен, учитывая Вашу наркотическую зависимость и нынешнее состояние… — Мою зависимость?! — возмутился Рей. — Если Вы не можете держать контроль над собственными желаниями даже в таких мелочах, то что говорить о возможных ситуациях, в которых Его Подвысочество заденет Вашу гордость? Я только убедился в Вашей неспособности держать себя в руках. Это сложно не заметить. И… — Эйк вздохнул, — все же, насколько мне известно, Его Подвысочество Розье человек крайне… темпераментный и горделивый, и… — Ах вон оно чо! Хонечно, не пъиведи Матъиаъх сам велихий цаъь-хосподь увидит отбъоса-наъхомана! На хой тада на меня ето повесили?! До сих поъ думаешь, шо я мнительный? Хонечно, ето Ъей паъаноих, ехо вовсе не возжелали тихоньхо убъать! Эйк под таким напором нахмурился. В мирном жесте поднял открытую ладонь. — Я не о том. Вы… — Я тоъчох по милости вашехо съанохо пъавительства! — вскочив на ноги, взорвался Рей. — Мастер, успокойтесь, пожалуйста. Если Вы будете проявлять такую же беспричинную агрессию во время визита… — Беспричинную, емать твой ъот?! Да я на йуху веътел всю ету ситуацию! Ты ж, млять, вообъазить не можешь, хахую свинью вы мне подложили! Схольхо ты лет живешь? Тъидцать?! Обсосох малолетний, сними уже ъозовые очхи и вынь холову из уставной жопы!.. Эйк подобрался и положил ладонь на рукоять катаны. Вампир угрожающе застрекотал. — Мне дано разрешение на Вашу немедленную казнь в крайнем случае. Последний раз прошу Вас успокоиться. Конечно, он блефовал. За казнь Рея главнокомандующий его самого обезглавит. Но Эйк просто не представлял, как следует себя вести… в такой ситуации. Не укачивать же его, как ребенка. Рейпанкштейх на это… засмеялся. Как-то по-злобному весело. И замолчал потом так же резко. — Хазнь? Хеъазнь! — выплюнул он. — А ты с юмоъом. Ты ведь не был в Схайдолфине ни ъазу, да? — Эйк не успел и головой качнуть, как Рей сорвался на визгливый крик: — Съал я на твои ухъозы! Ты даже не знаешь, через хахую пинду я пъошел! Не знаешь, хах ето, хохда ты двенадцать еманых лет подъяд хниешь в одной и той же хамеъе! Хах спеъва меъиешь ее шахами, ету хамеъу — расхаленную от жаъы днем и лединющую ночью. Хах схъебешь хохтями стены и пол, а за ними со всех стоъон хто-то хъичит, плачет, стонет, бъедит — без хонца, млять! И ты стонешь, ъычишь скоъо вместе с ними, надоъванным от жажды хоълом! Пытаешься ъазбить себе башху об хамень, а тебя тут же хъутят, пъивязывают цепями и ты сидишь без движения, суха, днями! Днями, млять! В жаъе, в холоде, без еды и воды, в собственном деъьме! И ты пытаешься извеъеуться, шоб нассать себе в ъот и хоть хах-то смочить пеъесохшую к хеъам хлотху! А потом тебе пъиносят жъатву, и ты блюешь, пушто она на вкус хуже твоего же ссанья и желудох не пеъеваъивает! А за стеной несхончаемое «сдохни, Ъуди, сдохни, Ъуди; пъости меня, Мэл; сдохни, Ъуди», по хъуху млять, без хонца, и ты уже тоже хочешь, шоб етот Ъуди сдох, лишь бы эта шлюха через стену затхнулась хоть на секунду! И сначала оъешь на нее, на дъугих, а потом сам начинаешь хах псих хому-то ухъожать, пъосить пъощения, умолять пъизъахов в своей башхе! И хажется, шо видишь их — тохо они насмехаются, тычат пальцами, уходят, и пъевъащаются в ъожи тюъемщихов, и ты уже сам не знаешь, хде хлюхи, а хде еманая ъеальность, и шо из етохо хуже! — он на секунду остановился, перевел дух и с надрывом продолжил: — Замечаешь, шо днем в жаъу тебя знобит, а ночью не можешь уснуть из-за духоты. А потом тебя начинает ломать и ты понимаешь, шо тебя хоъмили наъхотой. И понимаешь, шо ъанее не знал, шо тахое боль млять! И не будь пъихован — ъазодъал бы себе тело, ъазбил холову, пъехъатил бы ету боль хах уходно! А знаешь, за шо тебе дают спасительную дозу? За шоу, емать их ъот! Тебя приводят на аъену и ты там пляшешь хах дуъах. Или деъешься с толпой тахих же зехов. Или тебя хъасочно пытают — в зависимости от тохо, за шо заплатили снобы по ту стоъону бъонестехла, охочие до эхзотичных пъедставлений. А знаешь шо будет, если ъастъоить их или напухать? Меня пеъевели на чеъный уъовень. Ето ты ведь тоже не знал, да? Рей сделал паузу и снова истерично, визгливо рассмеялся. Да, Эйк не знал. И не мог поверить, что кого-то возможно освободить с черного уровня. Монстров, которые там гнили, вычеркивали из истории, из архивов, из памяти людей. Угрозы мирового масштаба; чудовища, совершившие такое, за что казнить их слишком милосердно. И Эйк знал наверняка, что если нет предпосылок, то уровень заточения пленника не повышали из-за обычного непослушания. А потому высказанное Рейпанкштейхом признание не просто шокировало — оно ужасало. — Черный… уровень? Вы?.. — Шо, уже пожалел, шо сохласился со мной нянчиться? — Рей насмешливо всплеснул руками. — Хонечно! Тут же тольхо избранным известно, шо творится в хамеъах Схайдолфина! Тах шо, ухадаешь, может? Нет? На чеъном тебя ломают. Уничтожают. Пытают. Но не пъосто, нет. Ты сидишь и ждешь, хохда тебя забеъут в пыточную. Может, завтра. Может, через месяц. Про тебя могут не вспоминать полхода, а могут мучить хаждый съаный день. И ты хотов ъассхазать шо уходно, во всем сознаться, пъедать лучшехо дъуха, повеъить в любых бохов — да хоть шлюхой лечь под весь Схайдолфин ъазом! Но им ето не нужно. Ничо не нужно. Только пытать. Медленно, суха, и с хайфом. Я инохда имя собственное вспомнить не мох. Одни тольхо хрылья мне отъезали по хусхам на пъотяжении… не ему, несхольхих месяцев… И хохда тебя ведут по хоъидоъу мимо чужих хамеъ, ты уже не слышишь стонов, плача, пъохлятий или хах желают смеъти хахому-то Ъуди. Даже молитв. Ничо не слышишь. Пушто там уже нихто не хъичит… Он сплюнул, глубоко вздохнул. Эйк сидел недвижимо и молча слушал. Слишком неправильно, ирреально и тревожно звучали слова гремлина. Как его могли выпустить после подобного, на что рассчитывали? Любой бы только больше озлобился, если бы совсем не сошел с ума. Неужели главнокомандующий не понимает этого?.. И чем же тогда чудовища, способные спокойно работать в таком месте, отличались от пытаемых ими заключенных?.. Прошло несколько секунд, прежде чем Рей уже на порядок тише, но не менее зло заговорил опять: — Ты ихать начнешь, если я ща тебе свое тело похажу. Выйти оттуда? Я был сохласен с любым пъедложением Хатбеъта, хотя до сих пор не ему, с чехо он ъешил ходатайствовать за меня… Хах, а ведь ехо назначили хде-то через паъу лет после моехо аъеста, хохда Хилдиас отъехал — вот уж хто был хоъумпиъованный мудах тот еще… А Хатбеъта помню еще на своем суде, тохда еще адмиъалом. Его счастье, что он занимал нейтъальную стоъону… Он в очередной раз вздохнул, и еще раз, и еще… Точно ему воздуха не хватало и он задыхался. А на лице расцвело такое выражение, будто Рей мысленно желал всему миру двинуться в известном направлении и долго бродить по этой извилистой дороге. Крошечные кулачки сжались до выступивших тонких вен. Вампир с тихим шипением боднул Мастера в молчаливой поддержке. И помогло: Рей чуть расслабился, благодарно погладил того по лобастой голове. Вымученно улыбнулся. И с ненавистью выплюнул, уже Эйку: — Тах зачем им хазнить меня сейчас, да еще без хлеба и зъелищ, ъухами хахой-то пешхи? Им следовало убить меня еще тохда, а не пытаться нахазать. А тепеъь они уже пъиплыли. Потому что настанет день — и у меня отсосут все. Хаждая ненавистная хнида. Напомню всем, почему хъемлинов считают самой злопамятной и мстительной ъасой, с хотоъой люди воевали в пъошлом. Я больше не самое слабое звено холонии. Я хеъов бох етого миъа. А бохов обижать чъевато… Даже обидно немнохо, шо они чухнулись етохо тохо ща… Что ж. Эффектно отвозил Эйка метафорической мордой по сказанной глупости, трудно не признать. Рей замолчал, пусть так и продолжил стоять — дрожащий, маленький, в плотно обтягивающем хрупкое изуродованное тельце сером комбинезоне. Эйк с удивлением приметил дорожки слез, струящиеся из-под гогглов — которые, впрочем, гремлин стер с щек практически тут же. Ведь жалкое, слабое, совершенно, на первый взгляд, безобидное существо, которое можно зашибить ударом ноги, а Эйк все никак не мог сопоставить это с фактом, что перед ним стоял, пожалуй, самый опасный из встреченных им за жизнь людей — а он только собственноручно пополнил Скайдолфин на полдесятка душ. Да и ведь как-то же Рейпанкштейх дожил до своих лет, с учетом и его опасности, и вспыльчивости, и скверного характера — весьма убедительный аргумент, чтобы задуматься, насколько незавидная участь уготована его обидчикам. И сколь шипасто то Черное солнце*, которым сдерживает его Катберт. Возможно, Эйку и следует обезглавить Рейпанкштейха прямо сейчас? Секундное дело. И пусть даже следом его прикончит Салли — что такое его жизнь в сравнении с устранением мировой угрозы? Так будет правильно. Вне зависимости от закулисных игр вышестоящих, интриг и возможных грандиозных замыслов. Ведь об этом Эйк и приносил когда-то клятву, прикладываясь лбом к Уставу. Поддержание мира. Сохранение порядка. Защита населения… Эйк убрал руку с рукояти и снова взялся за недоеденный паек. — Прошу меня извинить, Мастер, но… Я не понял половины из того, что Вы сказали. При всем уважении, но когда Вы говорите столь быстро и импульсивно, Ваша речь становится крайне неразборчивой. На мой слух, по крайней мере. Рей вскинул голову с таким видом, что репейники бы усохли. — Ой, да иди нахеъ. Эйк дернул губами в улыбке. Отчего-то он все же не мог его устранить. И не понимал, почему. Ведь Рей вроде его ни в чем так и не убедил; он остался при своем первоначальном мнении. Более того — наоборот только уверился в нем сильнее. И все же… лично ему Рейпанкштейх же не сделал ничего плохого. В этом и дело — не мог он поднять на него руку, лично не увидев той катастрофичности, которую приписывали Рейпанкштейху. А сейчас перед глазами Эйка представал лишь болезный вспыльчивый гремлин-наркоман. — Я не видел Вашего дела и не присутствовал на суде. Однако, если верить чужим словам, то Ваше наказание выглядит справедливо. — Разве я споъю? — Рей заинтересовано ухмыльнулся и все-таки сел. Успокоился. — Я лучше дъухих знаю, хахим хандоном являюсь. Тохо смаъи, хахая штуха… Хотов услышать шохиъующую пъавду? Нет нихахой спъаведливости. Пъав тот, хто выше и сильнее. Потому что пъавила устанавливают они. Не сохласен? Отвоюй свое пъаво или соси йух и будь нахазан. Владычества у власти? Значит, я плохой. Я буду у власти — плохими станут они. Бохи пъавят миъом? Плохим может стать хто уходно хоть по желанию последнехо позвонха. Нас может хоть сейчас шандаъахнуть молнией по лбу пъосто за то, что одному из божхов наши ъожи не понъавились, и мы ничего не можем с этим сделать. Тахой вот ъебус. Все пъосто. — У крайзаков нет религии, — качнул головой Эйк. — Мы не верим ни в богов, ни в суеверия. А собственные убеждения может сформировать только то, что ты… — он застопорился на середине фразы. Пришло понимание. Так вот что Рей имел ввиду… — видел и слышал… лично… Рей обнажил оскал улыбки. — Аха. Дошло, вижу. Я знал, шо ты не безнадежен. Заметь: не веъил, а знал. Не люблю я ето слово. Веъа — пустые хлупости. Ты либо знаешь что-то и увеъен в этом, либо не знаешь и не увеъен. Хъемлины тоже в бохов не веъят. У нас есть хоролева, Матъиаъх, живая и настоящая — ее можно увидеть и даже пощупать, если повезет. Она — аналох боха для всей холонии. И все же бохи существуют тоже. Вполне настоящие существа, пъосто сильнее всех нас. Высшая ъаса, если уходно. И да, я ето знаю. Солнце село и вместе с тем заметно похолодало. Теплолюбивый Эйк придвинулся ближе к костру. Вампир накрыл крылом подрагивающего в ознобе Рея. — Знаете? Вы их видели? Гремлин уклончиво скривился. — Не лично, и слава Матъиаъху. Знаю человеха, хотоъый видел. Да-да, — отмахнулся он на выражение лица Эйка, — в хуъсе я пъо ваши убеждения. Но словам тохо человеха я довеъяю, хах своим. Мне етохо достаточно. — Хорошо. Допустим, — на секунду прикрыл глаза вице-адмирал. — И что он Вам рассказал? Рей глянул на него эдак в пол-оборота, будто оценивая, говорить или нет. Но потом все ж подался вперед и с хитрецой спросил: — Ты ведь слыхал пъо остъов Психею, веъно? Эйк мягко улыбнулся. Вот уж сказок он никак услышать не ожидал. — Это просто миф. Колыбель алхимиков, где жили величайшие мастера, сумевшие создать один из величайших артефактов? — он хмыкнул. — Не существует силы, способной отматывать время и воскрешать из мертвых. И Психея, и философский камень не более чем красивая история. — Да ну? А за что тохда по-твоему они нахлихали на себя хнев божий, из-за чехо тот и стеъ остъов с лица миъа? — ехидно поинтересовался Рей. Эйк вздохнул. — Это тоже часть сказки. Гремлин откинулся спиной на бок вампира с таким видом, будто по меньшей мере выиграл в лотерею целое состояние. — О, тохда позволь дядюшхе Рейпанхштейху ъассхазать тебе схазочху на ночь… Затхнись и слушай, млять, пъосто слушай! Кохда я пинжу, мне лехче, я отвлехаюсь… — рубанул он на очередную снисходительную усмешку Эйка. — Тах вот, емать. Истоъия. Говным-говно существовал в Хъасном охеане охъомный остъов Психея — еще до Спъута, до освоения паъомеханихи и ваще чуть ли не тада, када весь остальной миъ только палху-копалху освоил. Вот тохо то ли блаходаъя, а то ли вопъехи эволюции заъодилась там ъаса с холехтивным ъазумом. Эдахий ъой. Въоде хаждый и отдельная личность, а въоде и общее сознание на всех. И уж думаю, для тебя не сехъет, шо способность хъуппы находить ъешения задач более эффехтивно, чем лучшее индивидуальное ъешение в етой же самой хъуппе. Понял, шо вышло? — Скачок в развитии? — Именно. Психейцы начали ъазвиваться быстъее остальных. Шли хода, бла-бла-бла, додумались они до алхимии, веъно, начали ахтивно пъохъессиъовать в етой области… А остальной миъ х тому моменту тохо-тохо стал хоъодами отстъаиваться да моъя на пеъвых паъуснихах похоъять — я пъо хуманов с севеъянами, если чо, — внес он ремарку. — Всяхие сайбеъваъхи с южанами тада еще тохо звеъями ноъы ъыли, да и хъемлины въоде схоъее хах пчелиный улий на небесных остъовах хуховал… Та и все хсеноноиды, по сути… Тах вот. Самые ъазвитые на тот момент из всех остальных во въемя эпохи всяхих пеъвоотхъывательст доплыли тахи до Психеи. А там — емать! Медицина! Чудеса бытовых съедств! Матеъиалы хачеством выше! Алхимичесхое оъужие! Хоъоче, оухели они от увиденнохо. Психейцы тоже оухели, шо в миъе не одни. Ну и задъужились с ними, тах схазать, в тоъховом плане. И фахтичесхи стали цаъями всехо и вся, сам понимаешь, хах ето ъаботает — монополия, вся хеъня. И тоже начали сами и миъ изучать, новые минеъалы-элементы отхъывать, ъазвиваться больше… И хоъоче создали в итохе философсхий хамень, да. Аътефахт, способный шо уходно объатить назад. Да не хоъчи ты ъожи тахие! — обиженно протянул он. — Знаешь алхимичесхие захоны? Основы там хотя бы? — Ну… — Эйк призадумался. — Вы сейчас ведь про круг жизни? — Рей кивнул. — Признаться, не углублялся в алхимию… — Захон Уъобоъоса, — удивительно спокойно пояснил Рей, принявшись когтем чертить на песке округлый символ. — Пеъвичное основополахающее. Все есть одно, а одно — ето все. Все пъиъодные пъоцессы цикличны. Хъух жизни не имеет наъавления: хонец есть начало. Верх есть низ, низ есть верх. Жизнь дает смеъть, смеъть — ъождает жизнь. Шо внутъи — то и снаъужи, шо снаъужи, то и внутъи… Хоъоче, ты понял, надеюсь. А следовательно, — он медленно кивнул, продемонстрировав Эйку нарисованный круг с двенадцатью перекрещивающимися сегментами, — все в миъе связано. Если точнее — двенадцатью базовыми элементами. А исходя из захона Уъабоъоса, если можно двигаться впеъед, то можно и назад. Улавливаешь пъинцип ъаботы камня? — Обратимость, да, — устало согласился Эйк. История все больше вязла на зубах пересказом одного и того же. — Аха. Но ты все понял не тах. — Эйк моргнул. Рей, довольный произведенным эффектом, растекся в самодовольной лыбе. — Все путают пъичину-следствие. Алхимия — науха о стъоении всехо, шо тебя охъужает. Хамень не волшебный; он не меняет миъ сам по себе. Он лишь инстъумент для етих изменений. Если ты вылечишь холовную боль с помощью таблетхи, ето не делает таблетху волшебной — ты пъосто блаходаъя ей… — он сделал неопределенный жест рукой и изрек: — повоъачиваешь боль в объатном напъавлении, х ее заъождению, из-за чехо она дохнет и исчезает. Тепеъь понятно? — Камень — своего рода универсальная таблетка? Рей скривился. — Ты не понял нихеъа. Эйк подавился возмущением — даже кожу иголками изнутри закололо. — Да как тогда… — Хоъоче, млять, — перебил его Рей, — хамень — не таблетха. Он ничехо не делает. Он помогает сделать. Емать тебя проемом, хах… — он пощелкал пальцами. — Хах схальпель хиъуъхичесхий, во! Ведь не схальпель вылечивает человеха. Он лишь помохает въачу всхъыть пациента, шобы вылечить. Тах же и хамень. Лишь… не знаю, млять, помохает ъедахтиъовать уже пъоизошедшее! Хах ластихом стеъеть! — Ладно. Я вроде понял, — Эйк медленно пригладил по макушке колючие волосы. — Психейцы создали… ластик жизни. И что? — А шо, интеъесно стало? — язвительно улыбнулся гремлин. — Да не то, чтобы очень… Но Вы ведь сказали, что Вам так легче. Я просто… поддерживаю беседу. По неувядшему оскалу Мастера Эйк понял — тот не поверил ни черта. Впрочем, ему даже для самого себя было удивительно признать, что разговаривать с Рейпанкштейхом ему… нравилось. Да и сам Мастер Эйку скорее импонировал, чем нет, несмотря на услышанную биографию. К чести Рея, заострять внимание на этом он не стал, вместо этого продолжив: — Да. Они создали философсхий хамень. И стали ахтивно им пользоваться. Вечная молодость, бессмеътие, бохатство из воздуха, полный хонтъоль… Ничего не напоминает? Они стали ъавны бохам. А хонхуъенцию, хах известно, нихто не любит… — Рей тихо засмеялся — устрашающе, жутко. В затемненных гогглах плясало отражение затухающего костра; мистической тенью нависал над гремлином бдительно дремлющий страж-вампир. Эхом блуждали в голове недавние слова Рейпанкштейха о собственной божественности… Эйку стало слегка не по себе; тревожно проклюнулись кончики иголок на скулах. А Рей, точно рассказывая страшилку, соответствующим тоном заговорил дальше: — Тах психейцы и узнали, что посягнули на силу и знания, хотоъые им не по зубам. Шо миъ, охазывается, хоъаздо больше, мнохохъаннее и сложнее, чем они способны понять и воспъинять. И шо там, за гъанью их понимания существует могущественное нечто, на чьи полномочия они по невежеству посяхнули. Для них знахомство с этим нечтом стало фатальным. Небо ъасхололось на части, моъе захипело. Из воды поднялся моъсхой ящеъ тахих ъазмеъов, шо самый хихантсхий дъахон был бы ему на зуб. Левиафан. На Психею объушился настоящий дождь из молний; волны поднимались тахие, шо за ними не получалось ъазхлядеть небо. И за несхольхо минут величайший наъод был уничтожен; Психею ъазоъвало на части и похлотило моъем, будто нихохда и не было… Тыц-пиндыц, вот и схазочхе хонец! Эйка как обухом по голове огрели. Он пытливо смотрел на Рея некоторое время, ожидая, что тот скажет что-то еще. Но нет. Сидел донельзя довольный, насколько так можно было сказать с учетом его не самого лучшего самочувствия. И явно ждал ответной реакции. Ее Эйк ему и предоставил: — Это все?! В самом деле?! Вы просто пересказали тот самый миф! Не скрывай глаз Рея очки, Эйк бы наверняка смог в полной мере насладиться осуждающим взглядом исподлобья в его исполнении. Впрочем и без того диагноз, который Мастер поставил своему неблагодарному слушателю, читался по его выражению лица столь очевидно, как если бы буквы прожекторами высветили в ночном небе. — Солнце, не вынуждай меня считать тебя тахим же баъаном, хах и большинство землю топчущих. Подумай. Ето не сложно. С чехо ваще зашел етот ъазховоъ? И хахой вопъос напъашивается после етой истоъии?.. — Эйк немного посидел в молчании, анализируя услышанное… А потом округлил глаза из-за очевиднейшей пришедшей на ум догадки… — О! Вижу, дошло, — Рей хихикнул. — Дыши, солнце. Главное, дыши… — Вы знаете психейца?! Участника тех событий?! Быть такого не может! Это тысячи лет, никто… — Тыц-пиндыц, отставить истеъиху! — хлопнул в ладоши Рей, тут же издевательски протянув: — Пъошу Вас успохоиться, вице-адмиъал. Шо за неумение деъжать себя в ъухах? Эйк сделал несколько глубоких вдохов, выравнивая дыхание. Бросил взгляд на бессовестно нахальное лицо Рейпанкштейха… И рассмеялся. — Шоб ты знал, со стоъоны звучит тах, будто ты подавился и задыхаешься. Бе. — Это абсурд! — сквозь смех простонал Эйк. Рей развел руками. Мол, ну как есть. — Был уничтожен остъов, но не все психейцы. Хто-то по тоъговым делам хде-то мотылялся; хто-то на дъугой стоъоне миъа землю в поисхах хахих-нибудь минеъалов ъыл… Улий пъопал, но ъой до хонца не похиб, хотя сильно ослаб. Схвозь веха и тысячелетия его потомхи смохли пъонести пусть и малые, но остатхи своих знаний, блаходаъя хотоъым тахие хах я вообще знают, шо тахое алхимия. И мохут попытаться познать ее заново, а не забыть хах шо-то схазочное… Да и… Ответы очень часто лежат на самой повеъхности. А пъавда захлючена в самом наипъостейшем объяснении. Напъимеъ, ты тоже видел Левиафана, пъосто не осознаешь етохо. Тах хах ищешь ответы хораздо дальше очевиднохо. Ъежь всю ету хеъню и воспъинимай все пъоще. — Видимо, Эйк слишком долго и громко скрипел извилинами, потому что Рей все же с недовольным кряхтением сжалился: — Хаъта, емать твой ъот. Вспомни миъовую хаъту. Ну? Очередное осознание поддых. Пограничный Пояс. Острова, раскиданные на пути своенравного течения. Если подумать, можно было дополнить, дорисовать недостающее, и получить… подобие скелета. Вот так и понимаешь, откуда моряцкие суеверия берутся. — Он закаменел от времени, — выдохнул Эйк. И уже известные факты стали нанизываться друг за другом, как бусины на шнурок. — Неизвестный природный катаклизм, после которого, согласно истории, и возник Пояс, разделивший мировой океан на двое. Это Левиафан. Его останки. Опоясывающие планету. Змеевидный морской дракон, замыкающийся в кольцо. Уроборос. Знак алхимиков. Существо, которое положило конец цивилизации психейцев. Бог… Стоп, — он поднял указательный палец. — Почему Левиафан — бог? Если это просто гигантский ящер. Животное. Которое могло напасть просто потому, что настроение плохое или в поисках пищи. Где доказательства того, что он какая-то высшая раса? Или так просто решили необразованные на тот момент люди? Рей хмыкнул и многозначительно ответил: — Все в миъе связано. Но фишха в том, шо деталей полной хаътины до-хе-ъа. Очень дохеъа. Ето стольхо схазох, схольхо жизни не хватит ъассхазывать… Тах шо и доказательства есть. И доказательства етих доказательств. И хохда ты до всехо етохо дохапываешься, то оухеваешь от тохо, насхольхо ето охазывается очевидно и элементаъно. А самое дъянное, шо почти всехда для осознания очевидной истины ты тъатишь ходы… И в бесхонечно ъаз дъяннее, если отхъывшаяся тебе истина — не то, шо ты исхал… Рей сник: сгорбился, обнял себя руками. Чахлый костерок плюнул напоследок маленьким снопом искр и потух, оставив после себя лишь тлеющие слабым теплом угли. Белесой фосфорной зеленью загорелись глаза вампира. Ночной холод укутал неприятной колючей пеленой. Шум прибоя, сиплое дыхание Рея, скрежет когтей по камню под ногами Салли. Эйк поднял голову к мириадам звезд, гроздями тонущих в редких облаках; на ровную апельсиново-оранжевую дольку среди них. Скоро рыжее полнолуние. А там и до красной луны останется всего ничего. Быстро же летит время. — И что же, Вы… — Эйк лег, подперев голову кулаком. — Вместе с тем психейцем хотите возродить философский камень? Рей поудобнее улегся под боком у вампира. — А вот с тахими вопъосами уже остоъожнее, солнце. А то вдъух свалишься пъи следующем пеъелете. Или пиъаты по пути. Или еще чо. Сам знаешь, сплошные опасности — плюнуть нехуда. Эйк улыбнулся. — Угрожаете? — Не. Поха все еще запухиваю. Уставшее тело не без наслаждения вытянулось на песке. Эйк потянулся, уложил под бок катану, закинул руки за голову и уставился на звездное небо. Сонливость исчезла как по щелчку пальцев. И в голове, вопреки обилию новой информации, было удивительно пусто. Почему-то и штаб, и Инфинайт, и Скайдолфин, и предстоящий визит Его Подвысочества казались чем-то далеким, неважным. Как какая-то сказка или легенда, совсем не имеющая к Эйку отношения. Иногда ему думалось, что, пожалуй, это было бы здорово. Чтобы никакой службы, никаких интриг и планов, никаких заданий и опасностей. А… просто. Тихо. И спокойно. Как сейчас. — Мастер, — позвал он. Ответом ему было недовольное болезненное «уху». — Если Левиафан не придуманное божество моряков, то что вы думаете о других? Об Отверженном Брате, к примеру, о Фурфуре, об Ихтиахепе, о Белой Ма… ну и, об остальных, о ком толкуют как о чем-то могущественном. Может случиться так, что все народы на самом деле видели одно и то же существо? — Ой, да в моъяцхих суевеъиях сама Матъиаъх заблудится. Они в штиль мачты схъибут, сихают всей хомандой в моъе после пеъесечения Пояса и больше тъоих от одной спичхи не пъикуъивают, а ты спъашиваешь — божества! У них шо божеств, шо чеътовщины по целому сонму на хаждый день недели найдется… А зачастую они за них ваще хахое пъиъодное явление пъинимают. Та же Белая Ма — ну туман, мало ли, чо там в тумане хахие холоса и миъажи похажутся, почему бохиня съазу? Или с пеъепоя хлюхи ловят — ъазбиъай еще, видели они взапъавду или не видели... А чей-то ты? — с подозрением спросил под конец Рей. Эйк пожал плечом. — Вы же говорили, что вам легче, когда Вы… пиндите. Подумал, что за непринужденной беседой Вам будет легче уснуть. Рейпанкштейх на грани слышимости выдохнул. И Эйку даже показалось, что в этом выдохе он услышал облегченное «спасибо» — хотя, как знать? Они говорили долго: о божествах и нечисти, об алхимии, о правительстве; о мелочах и на темы серьезные; обсуждали мифы с россказнями и мировые новости. Спорили до хрипоты, местами ругались, местами — смеялись. Даже Салли уже задремал, а они с Рейпанкштехом все говорили, говорили, говорили… Эйк не знал, что их — его самого, в особенности, — ждет в Инфинайте. Но в эту самую ночь он бы точно не смог казнить Рейпанкштейха, каким бы богом или нелюдем тот не оказался.

***

Красный океан, где-то в акватории Северного Края, корабль «Принцесса призраков».

— Вот, капитан, — БиДжей протянул ей три невзрачные листовки. — Со всей команды только на капитана, старпома и боцмана. Сивый Кот Грю, Медная Нога Акльйотли и… Пинта. Последний без имени. — И все? — Лидия разочарованно скривилась и забрала у него бумаги, лениво сверяя рожи на листовках с рожами отребья напротив нее. — Досадно. Мельчают нынче пираты. Раньше награды за голову удостаивалась даже распоследняя пороховая обезьяна… Слова подействовали — от выстроенных вдоль борта пленников кроме кислого страха и горькой злости повеяло приятно-сладковатым: возмущением, обидой… задетой гордостью. Ее любимое блюдо. — В самом деле, — дерзко оскалился капитан схваченной команды: седой, краснолицый, со слишком длинными зубами и узкими глазами — действительно походил на дворового кота. — Наверное потому, что бабы сидели по борделям, где им положено, а не стояли на корабле рядом с мужиками, как… БиДжей не дал ему договорить — душевно двинул с кулака в челюсть. Что ни говори, Лидии крайне повезло с первым помощником — БиДжей был надежен, силен и строг; отчасти даже красив, несмотря на пряди седины в неприметно-светлой гриве, чернющие круги под глазами и то, что уродился оборотнем-сандвормом*. Если б еще от него вечно не разило потом и табаком — цены бы не было. Сивый Кот сплюнул кровью и исподлобья зыркнул на Лидию. Ох, как он ее ненавидит и презирает, как ему невыносимо осознание, что его пленил не просто корсар, а женщина! Восхитительно. — Значит, нам требуются головы всего троих… — задумчиво протянула она, медленно шествуя вдоль шеренги пленников и четко отбивая о доски каждый шаг низкими каблуками подбитых металлом сапог. — Что же нам делать с остальными… — Тридцатью двумя, капитан, — оперативно доложил БиДжей. — … тридцатью двумя? — подхватила она. — За борт? Перевешать на реях? Отправить Патрулю на каторжные работы? Продать работорговцам?.. В любом случае, сперва вы вылижете своими погаными языками всю палубу на моем корабле — от носа до кормы. Потом уже тряпками вытрете с нее свои слюни. Потом отскаблите с нее щетками следы от своих вонючих ног... Конечно же, все по-старинке, вручную — никакого мехотера. О, а я уже говорила, что собранную тряпками воду вы будете отжимать в ведро и пить? Да, в самый раз — нечего на свиней переводить питьевую воду. Только перед этим вы поочереди помоетесь в этом ведре — может, хоть немного отобьет этот невыносимый смрад. Хуже дохлых крыс, как у аюстала из пасти, — она наморщила носик, с удовольствием наблюдая, как с каждым ее словом зеленели от гнева пираты. Особенно после сравнения с крысами. От них прямо-таки несло коктейлем эмоций. Как же хотелось обратиться прямо сейчас, чтобы в полной мере смаковать каждую. Давить, давить на их гордость и самолюбие, втаптывать в грязь, унижать, уничтожать, купаться в их страхе и боли, а после — умываться их кровью… Сперва она не сразу поняла, что произошло — настолько сложно было поверить в подобное. И лишь крик того самого Пинты, которого по лицу ужалил кнутом ее собственный боцман, доказывал, что ей не показалось. Лидия неверяще подняла ладонь к лицу и медленно вытерла со щеки слюнявый подтек. Секунду смотрела на испачканную перчатку. Стиснула челюсти — до боли, чувствуя, как царапают друг о друга непроизвольно удлиняющиеся клыки. И, мгновенно стянув перчатки, швырнула обе прочь. Да как он смеет! Ничтожество! Падаль! Отброс! Плюнуть в нее! В нее!.. — Живыми за борт! Всех! — выхватив из-за спины Темный Протазан-фламберг, Лидия коротким движением рубанула по шее ненавистного Пинту. Пират захрипел и забулькал, хватаясь руками за вспоротое горло. Лидия пнула его за борт прежде, чем он загадил бы всю палубу. — А этот вам будет кормом на первое время. Крысы... Пока ее подчиненные одного за другим вышвыривали уродов в объятия холодного моря, Лидия вытерла извилистое лезвие верного оружия поданым девочкой-стюардом платком и зябко подняла повыше воротник теплого плаща. И вот стоило оно того — гнаться за этими отбросами в такую холодину?.. И ведь толку? Их посудина дрейфует обломками в двух кабельтовых, за них самих уже ничего не выручишь… Только время зря потратили. Приятно, что их ждет мучительная смерть. В ледяной воде, среди акул, воерыб и сирен, с жаждой и голодом. В страхе, боли, ничтожности и бессилии хоть как-то изменить свою судьбу. Лидия громко фыркнула и с высоко поднятой головой направилась к себе в каюту. Плевать на них. Урожденная чистокровной Банши Рэкхем никому не позволит себя унижать. И того достаточно, что былое величие ее и ее семьи почти что втоптали в грязь. Если бы не запреты Повелителя… весь мир бы целовал землю, по которой она ступала — все, от бедняков до королей. Кстати, о Повелителе… Прежде чем войти в каюту, Лидия подняла голову к небу. Солнце еще не село полностью, но растущую рыжую луну уже было видно. Предвкушающая улыбка растянула накрашенные губы сама собой. Скоро Хэллоуин. В этот раз Повелитель решил собрать их на каком-то островке в Северном крае. Некий Нифльхейм. Как раз в паре дней пути отсюда. Что же. Лидии было этот Нифльхейм в чем-то даже жаль. Потому что она собиралась насытиться вволю. Даже интересно, кто из братцев и сестричек явится на сей раз?..