Золото и яшма

      Кажется, со всеми этими архивными поисками он совершенно разучился спать.       Вернувшись с позорной Охоты — щёки до сих пор охватывало пламенем от стыда за шёлковый шатёр и единственный выстрел!.. — и выслушав отповедь деда Гуантао, Цзинь Лин принял твёрдое решение: он и дальше будет искать. Что ему ещё оставалось? сдаться и позволить событиям идти самим по себе?! Половину усталой ночи он потратил на собственный мысленный список: кто ему друг, а кто враг, и кого можно привлечь на свою сторону (и сколько это будет стоить, разумеется). Картина получалась неутешительная. Из тех, кто верно служил Мэн Яо, наверняка многие согласились бы служить и новому правителю — чтобы сохранить свои жирные куски; к сожалению, Цзинь Лин им не очень доверял и важных постов обещать бы не мог. Полностью и безоговорочно поддерживал его прадед Юй со всеми присными — но опять же за власть и влияние в будущем. Неизвестной лошадью на скачках оставался «усталая лошадь» Цзинь Гуантао, который, к тому же, оказался куда более плотно вовлечён в текущие события, нежели Цзинь Лин предполагал: как может равнодушно стоять в стороне тот, чья внучка замужем за воином из уничтоженной Драгоценной Дюжины! Несомненным врагом был дед Гуанбао… но у этого фазана вся его стратегия держалась на внуке — Цзинь Жуцуне; Цзинь Жуцунь был единственной ставкой этого клана… вот если бы — ну, не переманить фазанёнка на свою сторону, конечно, но хотя бы сделать его не-врагом? А цена… цена… он так и уснул, обдумывая, чем сможет заплатить Жуцуню за нейтралитет, и проснулся от того, что Фея лизала его щёку.       Утром, едва позавтракав, невыспавшийся и злой, Цзинь Лин снова отправился в архив. Доу Вэньян старательно делал вид, что не видит никакого молодого главы; зато служащие, помогавшие Цзинь Лину в прошлый раз и получившие от него целый лян, мигом подошли и осторожненько поинтересовались, не хочет ли господин снова воспользоваться их услугами. Если бы так просто покупались и все другие!.. конечно он хотел и дал им новое задание: молодой господин желал видеть записи о великом торжестве, на котором воздавали почести вернувшимся с войны героям, — о том самом празднике, на котором Мэн Яо был официально принят в семью и получил новое имя.       Запись нашлась быстро. На десяти листах пергамента прекрасным почерком было изложено, сколько подвигов совершил каждый из чествуемых, — Цзинь Лин с новым трепетом снова и снова читал имя отца и снова и снова запинался на имени Цзинь Цзысюня; расправа над кровавым тираном Вэнь Жоханем удостоилась отдельного листа и никакого «в спину», о котором шептались в Ордене до сих пор, там, разумеется, не значилось. Последний лист был — наконец-то!! — отдан под поимённое перечисление всех героев, и там было более тысячи имён… остро вспомнилось сказанное вчера «их вернулось двенадцать, но не все те, что уходили»: Золотая Тысяча тоже теряла многих и пополнялась в ходе войны. Цзинь Лин пробежал глазами список, ещё не запоминая, только просматривая, — нашел имя Шуань Го и облегчённо вздохнул. Драгоценная Дюжина тоже была здесь! но кто же именно из этих бесконечных имён?       Служащий, вертевшийся возле стола в ожидании награды, заметил замешательство молодого господина и робко сообщил, что этот фолиант был взят из большого короба, где есть ещё документы, — не пригодятся ли господину и они?       «Они» пригодились, конечно! Как Цзинь Лин и подозревал, парадная запись была слишком новой — переписанной и отредактированной в годы правления Мэн Яо. В коробе нашлась другая, первая, составленная по горячим следам события; о гибели главы Вэнь говорилось поменьше и в куда более холодных тонах — будто сквозь зубы, — а поимённый список был грубо оторван: уцелел только первый иероглиф — 珍: то ли начало слов «Драгоценная Дюжина», то ли призыв выказывать особое почтение перечисленным ниже воинам. Цзинь Лин посидел над оборванным свитком, покусывая губы. Был ли уничтожен оторванный кусок? и почему уцелел переписанный вариант? Не потому ли, что ещё многие были живы и могли возмутиться подобными исправлениями?       Больше в этом коробе ничего интересного не нашлось, и Цзинь Лин отдал служащему лян с некоторой неохотой — не из-за скупости, а из-за негодования на бесполезность архива.       Можно было, конечно, пойти длинным путём: начать разыскивать всех, кто поименован в длинном списке, и расспрашивать, что они знают об остальных. Цзинь Лин даже зажмурился, представив себе, сколько времени на это потребуется — даже если отложить в сторону все остальные дела, которые ему никто отложить не даст. У Мэн Яо было десять лет, чтобы убрать подальше всех верных Цзинь Цзысюаня и скрыть все концы; у Цзинь Лина десяти лет не было.       И нельзя всё-таки было сидеть в архиве весь день напролёт: стоило закрыть глаза — и перед ними начинали мелькать столбцы текста, так быстро, что прочесть невозможно, а если получалось ухватить кусочек — читалась какая-то бессмыслица. Цзинь Лин вертелся на шёлковых простынях, безуспешно пытаясь заснуть: он пытался считать лошадей или овец, но почему-то и те и другие обязательно превращались в пожелтевшие от времени свитки на полках библиотеки.       Мэн Яо стоял у стеллажа со свитками, словно тоже искал что-то.       Он был одет в потрёпанный ланьшан адепта Цзинь, и на нём не было его всегдашней ушамао — над бровями был чётко виден старый шрам, похожий на небрежно написанный знак 亡.       — Не только у меня был собственный тайный архив, — сказал Яо-шуфу, вроде бы не обращаясь к Цзинь Лину. — Цзинь Юнхуа тоже имела скрытую комнату, я не мог попасть туда, потому что доступ заклят на её кровь.Только прямой наследник её крови сможет. — Голос звучал всё тише и тише с каждым словом, сквозь дядю начали проглядывать свитки, лежащие на полке. — К этому архиву никто не прикасался с момента смерти госпожи Цзинь. Искать прошлое следует там, где оно хранится в неприкосновенности.       Последние слова прозвучали тихо-тихо, как шелест крыльев ночной бабочки, и силуэт Мэн Яо окончательно слился с книгами на полке, у которой он только что стоял.       Цзинь Лина выкинуло из сна, словно его пнули. Тайный архив бабушки Юнхуа? Заклят на её крови? Он растерянно таращился на качающиеся за окном ветви сливы, на порозовевшие бутоны, отмечающие скорую весну. Искать прошлое действительно нужно в том архиве… если он и впрямь существует. Если этот сон не просто какая-то муть, которая снится с усталости, и если Яо-шуфу говорил правду, а не солгал, как всегда.       Смысла откладывать поиски Цзинь Лин не видел. Он начал с самого утра.       Павильон, где размещались покои Цзинь Юнхуа, носил имя Горной Магнолии. Никто не жил там с самой смерти госпожи Цзинь. Раз в сезон его открывали на несколько дней, слуги делали там уборку, после чего павильон снова пустел. Просто отлично, значит, никто не будет путаться под ногами! Цзинь Лин был совсем маленьким, когда госпожа Цзинь Юнхуа умерла. Он очень плохо её помнил — только сладости, которыми его пичкали каждый раз, когда он бывал у Юн-найнай, и запах цветов.       Днём он поспрашивал слуг, поддерживающих порядок в павильоне, но ничего не добился. «Тайные комнаты? — прошамкала дряхлая служанка, наверняка бывшая старухой ещё при жизни бабушки Юнхуа. — Конечно, никто ничего не знает, на то они и тайные!» Ничего не скажешь — вполне разумно!       Вся история с разговором во сне казалась странной, но Цзинь Лин всё-таки решил осмотреть павильон Горной Магнолии, хотя плохо понимал, как и что будет искать там, — бабушкины комнаты хотя бы были рядом, в стенах резиденции Ордена, и не понадобится придумывать никаких позорных Охот. Идти туда, конечно, следовало ночью — хотелось сохранить в тайне своё расследование о Драгоценной Дюжине и не хотелось рассказывать, кто именно надоумил его искать в бабушкиных покоях.       Итак, не совсем ночью, а в тёмный промежуток, сразу после сумерек, когда солнце уже зашло, а луна ещё не показалась на небосводе, Цзинь Лин отправился на разведку.       — Фея, пошли, — окликнул он своего лучшего друга.       Фея радостно завиляла хвостом и бросилась к Цзинь Лину со счастливым визгом. «Тише, тише, — сказал он ей. — Нас не должны заметить».       Честное слово, эта собака понимала его гораздо лучше, чем многие люди, и никогда не спорила! Глаза быстро привыкли к полумраку. Ноги отлично помнили каждую извилистую дорожку, от караульных с фонариками было легко спрятаться среди бамбука или пионовых клумб, так что добраться до покоев бабушки Юнхуа удалось быстро. Дверь для слуг и здесь была не заперта изнутри, просто закрыта на щеколду с внешней стороны. Луна только-только показала розовый краешек над вершинами деревьев, а Цзинь Лин уже аккуратно, чтобы не стукнуть, задвигал за собой дверь.       Он никогда не бывал в помещениях для слуг в бабушкиных владениях, но внутреннее расположение было таким же, как в других павильонах резиденции — комнаты прислуги, кухня, главный зал и за ним уже личные покои госпожи Юнхуа. А вот убранство павильона сильно отличалось от обычного для Ордена: светло-серые каменные полы с редкими шкурами на них, тёмные столбы и балки, светлые столики и подушки. Циновки, отделяющие комнаты от внутреннего дворика, где по груде серых камней журчал родник, были подняты. Похоже на Мэйшань Юй. Ну да, бабушка же родом оттуда! — спохватился Цзинь Лин. И ни одного пиона на каменных клумбах — только серые и синие ирисы и горный вереск.       Он думал, что здесь будет темно, и был готов зажечь Светлячка, но через окна из внутреннего двора проникал свет луны, отражался в каменных полах, и казалось, что они светятся. Так было даже лучше — снаружи могли заметить огонёк внутри закрытого павильона.       В помещениях для слуг и в кухне точно искать не стоило, он шёл по светящимся каменным полам, и Фея шла рядом, прижимаясь боком к его бедру. Стояла шершавая тишина — только собачьи когти цокали о камень и слышалось, как Фея быстро-быстро дышит, принюхиваясь. Страха не было — было чувство, что смотрят в спину: казалось, что кто-то тихо идёт вслед за ними, неслышно шурша шёлком. Но Фея не тревожилась — шерсть ровно лежит на шее, острые уши подняты и направлены вперёд, — ей было очень интересно.       Они уже прошли гардеробные и комнаты для тренировок. «Ну да, Юн-найнай любила Охоты и часто выезжала на них», —напомнил себе Цзинь Лин. В роскошной спальне пахло лепестками магнолии, отсюда можно было пройти в комнату, служившую кабинетом, — стеллажи со свитками, столик для каллиграфии, на стенах горные пейзажи Мэйшаня. Везде царил идеальный порядок… и ничего, что могло бы навести на мысль, где может скрываться тайный архив.       На оружейной подставке у стены во внутренний двор покоились меч и лук. Оружие заклинателя, верней — заклинательницы. Цзинь Лин бывал в Мэйшань Юй и знал, что по их обычаю заклинательницы выходят на Охоты и при необходимости сражаются наравне с мужчинами. Знать — одно, а увидеть своими глазами оружие, принадлежавшее Юн-найнай, — совсем другое дело. Меч был чуть короче Шихуа и казался легче, но прикасаться к нему и будить душу, спящую после смерти хозяйки, не хотелось. Лук был северный, Цзинь Лину доводилось стрелять из таких — можжевеловых, с накладками из оленьего рога, — когда он был в Мэйшане.       Меч лежал на подставке ровно, а лук почему-то одним плечом соскочил вниз. Цзинь Лин машинально потянулся к нему, чтобы поправить. Он ещё не дотронулся, когда руку чувствительно укололо. Так его предупреждал Цзыдянь, когда Цзинь Лин неосторожно касался его.       Он отдёрнул ладонь. Пристальный взгляд за спиной стал острей, он почти колол затылок, беззвучные шаги приблизились, Фея ощетинила шею и тихо заворчала на грани слышимого.       Значит, заклят на кровь?       Цзинь Лин протянул раскрытую ладонь к мечу и легко коснулся острого ледяного лезвия. Не было боли — только ощущение острой льдинки в руке и несколько капель крови на коже.       Этой ладонью он снова взялся за лук.       Пристальный взгляд исчез, опять запахло цветами магнолии, сдвинулась каменная плита у внешней стены — ступеньки в открывшемся проходе уходили наискось в помещение, расположенное под внутренним двориком, и там сразу виднелись невысокие этажерки со свитками, будто и туда проникал лунный свет.       Это оно? Я нашёл?       Нашёл архив Юн-найнай!       «Сторожи!» — приказал Цзинь Лин Фее, а сам обошёл подставку с оружием и спустился в открывшееся хранилище. Во рту отчётливо чувствовался вкус орехов в меду, которыми его всегда угощала бабушка Юнхуа.       Комната была небольшой — примерно как спальня Цзинь Лина, но поменьше дворика, который прикрывал её снаружи. Освещали её несколько ровных неярких светильников, очень похожие на Светлячков, только замаскированные под обычные плетёные фонари. Сколько же сил вложила в них Юн-найнай, если спустя десять лет после её смерти они всё ещё светят исправно! и ждут того, кто придёт.       Я пришёл.       Здесь всё тоже было так, как наверху: словно дверь закрыли только вчера — ни пыли, ни мышиных следов.       Тетради и свитки смотрели на него с полок. В любом архиве должен существовать какой-то порядок, но как устроен этот архив, Цзинь Лин не знал и служителей здесь не было. Он наугад подошёл к крайней полке справа. Надо же с чего-то начинать!       «…хотя выбор наш был различен — я пожертвовала своей свободой ради интересов клана, — какая-то чушь! кому интересны девичьи переживания пятидесятилетней давности? — а сестрица Цзыюань сама настояла на том, что выйдет замуж за Цзян Фэнмяня, в которого влюбилась ещё в прошлом году во время новогодних Соревнований, — обе мы одинаково несчастны».       Цзинь Лин потряс головой: сестрица Цзыюань, которая влюбилась в Цзян Фэнмяня?! Да это же о второй моей бабушке — о госпоже Юй Цзыюань! Известно же, что они росли вместе и были подругами.       «Мой «блистательный» супруг волочится за всеми девицами, которые только попадают ему на глаза, и не особо скрывает свои похождения, а Цзян Фэнмянь согласился на брак, только когда его возлюбленная саньжэнь ушла, прихватив с собой Тень Фэнмяня».       Было неловко читать явно не предназначенные для посторонних записи… я — не посторонний! это о моих родителях! и всё-таки Цзинь Лин отложил свиток и протянул руку за следующими.       Ему попадались аккуратно сложенные письма, которыми обменивались названые сёстры; потом он снова наткнулся на продолжение дневниковых записей: «…это несомненно воля Небес, что у Цзыюань родилась дочь, а у меня сын. Наши дети свяжут нас ещё крепче с моей дорогой подругой!» — Цзинь Лин осторожно просматривал слежавшуюся скрутку, стараясь едва касаться глазами изысканных летящих иероглифов — чтобы не задеть и не оскорбить подглядыванием. Бабушка хранила свои заметки, они были ей дороги… он вдруг остановился и вцепился в край свитка: ему открылось лицо, нарисованное тонкой кистью, — совсем детское, с пухлыми щёчками и смешным маленьким носиком, с умным взглядом больших «лунных» глаз… это могла быть только дочь Цзянов, кто же ещё!.. матушка.       Когда-то Цзинь Лин рассматривал своё собственное лицо во всей гладкой воде, которая только ему попадалась: чтобы понять, почему его дразнят девчонкой. Теперь он видел явственно: тот же разрез, почти прямое нижнее веко и изогнутое как бочок ягоды верхнее — глаза «личи». «Лунные», как говорят в Пристани Лотосов. Глаза его матери. Ничего общего с «ивовым» разрезом на портрете отца… рисунок мальчика-Цзысюаня тоже тут был, несколькими разворотами позже.       Цзинь Лин с трудом оторвался от свитка с рисунками и огляделся в тайной комнате заново. Теперь он знал, кто рисовал пейзажи с горами Мэйшаня, которыми были увешаны стены.       Он пролистывал дневник дальше и дальше, жадно ожидая новых портретов и лишь изредка выхватывая по несколько строк. Почерк менялся со временем, становился плотнее и строже. «В этой золотой клетке я никогда не буду своей. Счастье, что половина доходов рудника Юншань принадлежит по брачному договору мне и я могу тратить их на своего сына, не одолжаясь в орденской казне и не выпрашивая разрешения супруга, — на то, что считаю нужным». Тут же был нарисован стройный вытянувшийся юноша с гордым разворотом плеч и с луком в руке. «На учёбу в Гусу с моим драгоценным сыном отправятся семеро, пятерых из них подобрала я; они будут служить моему мальчику, а не Цзинь Гуаншаню»… вот оно!       Вот где лежит начало Драгоценной Дюжины!       Юн-найнай перечисляла имена: Шань Гай, молочный брат Цзысюаня; Цзинь Чжао, из семьи бывшего казначея; Цзинь Ду, младший брат знаменитого кузнеца; Ань Коу, из семьи лучников; и… да, Шуань Го! принятый ученик, лучший в своём поколении. Цзинь Лин почувствовал, как затряслись ноги — словно на настоящей Охоте. Шуань Го был рядом с отцом с таких юных лет! Они вместе учились в Гусу!       Цзинь Лин постоял перед стеллажом, разрываясь между двумя полками — той, что с дневником, и той, где могло ещё что-то быть про Драгоценную Дюжину. Потом с трудом решил, что будет читать всё по порядку; и следующий свиток его не обрадовал — под портретом хмурого юноши было написано торопливой рукой: «Какая жалость, что мой сын не оценил всей дивной прелести Цзян Яньли! Я понимаю, что он мечтает о необыкновенной любви, как многие молодые; но при всём том он не должен был так о ней отзываться, и я почти оправдываю цзяновского приёмыша — я и сама на его месте вступилась бы за честь милой девушки, достойной лучших слов». Но они же всё-таки потом поженились, почти вслух возразил кому-то Цзинь Лин, торопливо хватаясь за следующую тетрадь. И я не знал обо всём этом, ничего не знал… были бы они живы — они бы непременно мне рассказали!..       Почерк сменился снова — знаки дрожали и даже расплывались местами. «Мой «блистательный» супруг стелется перед этим чудовищем Вэнь Жоханем. Я ничего не смогла сделать: Цзысюань едет в вэньский лагерь перевоспитания. Мне удалось лишь настоять, что все семеро его защитников поедут вместе с ним и будут при нём неотлучно. Небеса и милостивая Гуаньинь, сохраните моего мальчика!» Впору было поёжиться: что за лагерь перевоспитания такой, которого боятся до смерти?.. не сродни же каторге на тропе Цюнци? Тревоги Юн-найнай продолжались долгое время — почти два свитка. Радость заставила её перейти на алую тушь: «Цзысюань вернулся живым и здоровым! но четверо его спутников погибли, и в их числе бедняга Шань Гай — он закрыл моего сына собой от вэньских стрел. Цзысюань называет этих друзей своими Сокровищами, и он прав: что может быть драгоценнее нерассуждающей верности! Он рассказывает ужасные вещи…» — Цзинь Лин осторожно заставил себя свернуть свиток. Нужно будет расспросить дядю Цзяна: он ведь как-то упоминал этот лагерь и какую-то пещеру и гору Муси.       Наверху негромко тявкнула Фея — два раза и после паузы третий раз. Этот привычный сигнал у них означал, что в резиденции пробили час вэй и пора идти на общую трапезу: верная собака всегда так будила Цзинь Лина, если он просыпал после ночной Охоты. Вот же я зачитался! всю ночь и половину дня! Юн-найнай, я вернусь завтра… нет, сегодня вечером. До завтра он вряд ли согласится терпеть!       К трапезе он почти не опоздал, но совершенно не запомнил, что ел и кто там был и кого не было. На выходе из зала столкнулся плечом с Жуцунем и прошёл дальше как мимо стены, всегда бы так. Никакой Жуцунь сейчас не мог его ничем задеть — Цзинь Лин был не здесь, он всё ещё оставался в прохладной комнате под внутренним двориком, где обитало нетронутое прошлое. На очередной Совет он пошел только потому, что там обещали зачитать некие важные документы, относящиеся к Мэн Яо, — но и те пропустил мимо ушей, потому что они оказались не из дядиной тайной комнаты, а значит наверняка были ложью.       Правда ждала его в подземелье, звала и манила, и Цзинь Лин шёл на этот зов как околдованный.       Следующей ночью он сделал над собой героическое усилие и не кинулся читать рукописи запоем, а принялся просматривать и раскладывать их «по историям», то есть по давности и по содержанию. Целый стеллаж заняли личные дневники; шесть полок ушло на бережно сохранённые письма Цзысюаня. На отдельной этажерке и подальше от всего остального он расположил переписку Цзинь Гуаншаня с Вэнь Жоханем: это нужно было читать на очень спокойную голову; вот тебе и бабушка Юн — настоящий шпион! Прочие письма — руки деда Гуанбао, подписи Цзинь Цзысюня, знакомого почерка Мэн Яо, — были сложены в большие коробки и оставлены до своего времени; а закончив уборку, Цзинь Лин вцепился с новым воодушевлением — вовсе не в продолжение семейной истории, это он будет читать, когда разрешит себе поплакать, — нет, в записи и денежные документы с полки, помеченной значком «жэньгуи» — здесь и вправду хранились истинные сокровища.       К утру он уже знал имена — тех двенадцати, кто ушёл с отцом на войну Солнца, и тех двенадцати, кто с неё вернулся. Погибших и заново набранных было в общем итоге восемь, и о каждом было указано рукой Юн-найнай, как погиб, где похоронен и что сделано для его семьи. О, такой хозяйке как бабушка стоило служить! и такому герою, как отец — тоже: он не посылал их в бой, он шёл вместе с ними. Шуань Го заслужил своё хао едва ли не в первом же бою, и история его женитьбы на внучке Гуанбао оказалась весьма романтичной: барышня приезжала на фронт с обозами, которые привозили оружие и провиант, а увозили раненых. Как моя мама, с гордостью подумал Цзинь Лин, но мама и не уезжала никуда, оставалась там! наверняка именно там отец и заметил её снова и оценил по достоинству: разве можно не оценить такую отважную девушку! Он хотел было забрать бабушкины дневники времён войны с собой, чтобы почитать их днём, — и обнаружил, что не может переступить порог. После короткой паники — «вчера же я вышел отсюда! не может же тут быть ловушка! — Цзинь Лин догадался, что выносить документы из тайной комнаты запрещено; и хорошо что только так, могли бы они и сгорать при попытке их вынести! День уже шёл на вторую половину, когда соображения долга взяли верх и Цзинь Лин поплёлся на тренировку — совершенно равнодушный к любой стрельбе.       Зимнее солнце припекало почти по-весеннему, и он был уверен, что окажется на сунляне в одиночестве; но нет же: по его стопам шествовал неизменный Жуцунь, в очередной раз взявший его след.       Окончательно расхотелось даже браться за лук. Пожалуй, Цзинь Лин был готов и подраться — раз уж кузен в кои веки был без свиты.       — Что ты вечно за мной таскаешься? влюбился?       Жуцунь поджал губы — по-стариковски, совсем как Доу Вэньян.       — Не тебе одному нужно тренироваться! Наша ветвь ничем не хуже вашей, я старше и тоже могу быть наследником!       — Наследником чего? — уточнил Цзинь Лин, чувствуя, что драка получится серьёзной. — Своей семьи? да пожалуйста! — И только тут ощутил, как в щёки ударила кровь. — Не хуже нашей ветви? по-твоему, между моим отцом и твоим нет никакой разницы?!       Они оба сжимали кулаки, но каким-то чудом ещё не махали ими.       — Мой отец тоже герой войны! В хрониках всё ясно сказано! — Жуцунь выдыхал шумно, как разгневанный бык. — Не ты один сидишь в архивах!       Цзинь Лин открыл рот от неожиданности и не сразу нашёл слова:       — И что ты хочешь там узнать?       — Что мы — лучшие! и уж точно не хуже вас!       Цзинь Лин прищурился. Что-то неясное — то ли шёлковый рукав, то ли край бумажного листа, — опахнуло прохладным ветерком его лицо.       — Хочешь соревноваться? — сквозь зубы осведомился он. — Если на мечах, то ты скажешь, что нечестно, потому что у тебя болит нога, а в стрельбе я тебя и так уже много раз победил. Несерьёзно!       Жуцунь разжал кулаки.       — А что предлагаешь ты?       Цзинь Лин тряхнул головой, решаясь окончательно.       — Ночью тайком пойти в покои Цзинь Юнхуа, в её тайный архив, запертый её кровью. Не струсишь? Там ты сможешь прочесть сам.       — Любовные письма твоей бабушки?       — Письма твоего отца, — отрезал Цзинь Лин и уже через плечо бросил: — надеюсь, ты можешь узнать его почерк.       Уже в своих комнатах Цзинь Лин сел на пол мимо кровати и схватился за голову. Да, письма Цзинь Цзысюня в архиве бабушки Юнхуа имелись, и даже не одно, а большая пачка; но сам он их не читал и понятия не имел, о чём там говорится и надо ли это читать Жуцуню. Бабушка, шёпотом воззвал он, дорогая шпионка-найнай, ты же не стала бы хранить всякую неважную чепуху!       Цзинь Жуцунь ждал его после захода солнца у ворот павильона Горной Магнолии — несуразная длинная тень с большими руками. С мечом на поясе — будто собрался в бой или на Охоту.       — И знай, — хмуро буркнул он, — я оставил записку, что ушёл с тобой. Если я не вернусь…       — Ты тоже знай, — ответил Цзинь Лин, сдерживая приступ хохота, — знай, что уничтожить бабушкины документы нельзя: они под строгим заклятьем.       Плечом к плечу они шагнули в проём резных дверей. «Магия крови, чёрное колдовство, — пробормотал Жуцунь, глядя, как Цзинь Лин режет руку бабушкиным мечом, — вот к чему приводит женитьба на чужеземках». Он так и озирался по сторонам, словно ожидая, что из-за стеллажей на него набросится неведомая нечисть; и Цзинь Лин чуть ли не силой усадил его перед низким столом — а на стол водрузил коробку.       — Читать будем вслух, — предупредил он, — и по очереди, чтобы никто ничего не исказил. Ты первый.       Жуцунь сунул руку в короб, как в нору к бешеному еноту — зажмурившись. Сложенный лист затрясся в его руке.       — Что ты так дрожишь, если уверен в своём отце? — не удержался Цзинь Лин. Самого его тоже потряхивало: от любопытства и от азарта.       — Ничего я не дрожу! — огрызнулся Жуцунь и открыл глаза. — Да, это рука отца; получается, твоя бабуля воровала письма?       — В нашем Ордене все средства хороши! — выпалил Цзинь Лин выстраданное. — Читай, если не боишься.       — Это моему дедушке, — сообщил Жуцунь и наконец-то развернул лист. Бумага шуршала жёстко, как подобает дорогим сортам.       «Драгоценный батюшка! Я рад выполнить ваш приказ, коим вы меня удостоили, и покину эту бойню при первом же удобном случае. Я понимаю, что ради чести нашей семьи я обязан был отправиться следом за Цзысюанем, но я не намерен следовать за ним в диюй, куда он того и гляди попадёт вместе со своими бешеными соратниками. Как же правы были вы, когда настаивали, что Орден Цзинь должен оставаться в стороне! Адепты Ордена Вэнь могучие воины и отлично обучены и вооружены, так что союзники с их еле-еле собранными силами вряд ли могут всерьёз рассчитывать на победу, — и думаю, после поражения их не ждёт ничего хорошего. Наша главная цель — оказаться на обочине этой дороги, чтобы нас не раздавило катящимся грозным колесом; но господин наследник и слышать ничего не хочет о разумной осторожности. Как видно, пребывание в лагере перевоспитания и приключение на горе Муси ничему его не научило; а между тем уже там можно было бы понять, что с Орденом Вэнь шутки плохи. Что ж, если он желает положить в этих ущельях всю свою Золотую Тысячу — туда им всем и дорога».       Голос Жуцуня сорвался на последних словах.       — Это неправда, — сдавленно выговорил он, отдышавшись. — Это наверняка подделка. Твоя бабушка всегда ненавидела нас…       — С чего бы это? — усмехнулся Цзинь Лин. Вид растерянного врага не доставлял ему никакого удовольствия. Да-а… если собирался хоть как-то подружиться с Жуцунем, теперь это вряд ли получится. — Моя очередь.       Второе письмо не шуршало, а скрипело, словно бумага побывала в чём-то мокром и была кое-как высушена.       — «Блистательный глава Ордена, — начал читать Цзинь Лин. Жуцунь подобрался поближе, чтобы смотреть ему через плечо. — Прошу о благосклонности к этому недостойному племяннику, который пишет вам слабой рукой и страдая от сильной боли. Видят Небеса, я заботился о вашем неразумном сыне, который ослушался мудрого отца и всё-таки отправился на эту бессмысленную войну. Я был ему соратником и подспорьем во всех делах и на поле боя, которое теперь вынужден покинуть, ибо получил тяжёлую рану и возвращаюсь домой для лечения. Меня терзает не столько боль, сколько мысль о том, что ваш наследник так беззаботно рискует жизнью, столь драгоценной для вас и для всего нашего Ордена. Как печально, что при всём своём уме он не видит тот путь, который избрали вы и который единственный может привести нас к миру и процветанию. Несомненно, Вэнь Жохань не так уж страшен, если вести переговоры с ним с должной осмотрительностью и дальновидностью, коими вы обладаете в полной мере. Мне, познавшему безумие и безнадёжность войны, как никому другому очевидно, что только ваше мудрое руководство позволит нам заключить мир с великим Орденом Вэнь — мир столь же желанный, сколь и необходимый. Могу ли я, недостойный, содействовать вам в сём славном деле — разумеется, когда моя нога заживёт и я смогу передвигаться без костылей? Полагаю, вы согласитесь, что спешить с таким важным делом не следует: ведь волк становится особенно милостивым, когда вдоволь насытится кровью. Уповаю, что ваш доблестный сын опомнится вовремя и не станет очередной жертвой этого кровопролития». — Цзинь Лин сглотнул и отложил письмо в сторону, чтобы вытереть руки о полу чжицзюя. Читать вслух заключение, написанное размашистым почерком Цзинь Гуаньшаня, он не стал. «Бесполезный назойливый щенок», было написано там.       Он покосился на Жуцуня: тот сидел белый, как меловая скала. Никто, подделывая письмо, не стал бы подделывать заодно и росчерк главы Ордена…       — Смотри, вытаскиваю не глядя, — сказал он и подхватил в коробе самую измятую бумажку. — Ну и адресат: какой-то Хен-хен!       — Хен-хен, — повторил Жуцунь и выхватил письмо у него из рук.       Теперь Цзинь Лин смотрел ему через плечо.       «Дражайший друг, я помираю — не от раны, а от скуки! Не поверишь, какая тоска: изображать больного, который едва ходит; но если я начну скакать как олень, меня тут же потащат на Охоту, а то и наносить очередной визит вежливости — видите ли, отец считает, что я непременно должен сопровождать кузена к его невесте, будто мне делать больше нечего! Признаться, вид этой воркующей парочки действует на меня как истинный яд. Этот романтический остолоп не нашёл ничего лучшего, чем снова посвататься — какое унижение! — к однажды уже отвергнутой девице, да ещё одарённой такой роднёй, что спасите нас Небеса! Один брат бешеный, второй и вовсе повелитель мёртвых и демоны знают кого ещё, только тёмных заклинателей нам в роду и не хватало! Тот Чэнмэй, которого так опекает шлюхин сын, хотя бы не лезет к нам в семью и занимается своими делишками где-то на отшибе, а если его вместе со шлюхиным сыном сожрут его же мертвяки, я плакать не стану. Как ты понимаешь, я не стану плакать и о дражайшем кузене, если, скажем, с ним случится беда на Охоте или куда его ещё понесёт. К нашему общему горю, он благополучно пережил войну — а я так надеялся на Вэней! Тоже мне великий Орден: одного мальчишку и тысячу сопляков уложить не смогли!»       Цзинь Лин замотал головой и отодвинулся: скачущие столбцы сплетались у него перед глазами как клубок змей. Как же Юн-найнай должна была ненавидеть этого Цзысюня, если читала такие письма! и какая же ясная и холодная была у неё голова, раз она раздобыла и сохранила их.       — «Что же касается шлюхина сына, то о нём я особо не беспокоюсь, — продолжал читать Жуцунь мёртвым голосом. — Наш глава, хоть и вынужден был его признать (как же, герой войны, победитель Вэнь Жоханя!), но никакой должности ему не дал и просто сбрасывает на него все грязные дела, как мусор с обрыва. Начинать в любом случае нужно будет с Цзысюаня, а там…»       Цзинь Лин едва успел подхватить падающий листок.       — «…а там помоги нам милостивая Гуаньинь», — дочитал он и скомкал лист заново, не дочитывая всякие прощания и шуточки, обращённые к неведомому Хрю-Хрю.       — Это Яо Чайфэн, — почти беззвучно произнёс Жуцунь, глядя куда-то в стену. — Ты его тоже знаешь, он старший сын главы Яо. Они в детстве дружили с моим отцом, мне рассказывали. Он до сих пор гордится этой дружбой… гордится! — вдруг выкрикнул он тонким голосом. — А я? Что мне делать теперь?!       Цзинь Лин поискал глазами что-нибудь промочить пересохшее горло, не нашёл и просто уселся на циновке поудобнее.       — Я тоже разочаровался в дяде Яо, — сказал он. — Я думал, что он мой друг, пока мне не приставили нож к горлу по его приказу. Верить нельзя никому: слишком часто нам врут. — И договорил, чувствуя себя старшим и мудрым: — Ну а что тебе теперь делать… просто жить с этой правдой.       — Как мне отсюда выйти? — отрывисто спросил Жуцунь и поднялся на ноги.       — Только вместе со мной, — сказал Цзинь Лин и тоже встал.       Вместе они поднялись по лесенке, вместе прошли насквозь через пустые залы и у ворот расстались, не сказав друг другу ни слова.       Этой ночью Цзинь Лин спал как убитый, и ему снилась война: всадники с мечами поднимались со смятых страниц, сыпались с книжных полок, неслись мимо, едва не задевая его мордами коней и стременами; где-то вспыхивали не то отсветы пожаров, не то вэньский огонь печатей, отражались в воде — то горела Пристань Лотосов; и стояли обгорелые остовы на месте храма Юньшэн в знакомых горных отрогах — мертвее мёртвого… он проснулся со сдавленным воем и решительно сказал себе, что сегодня ни в какие архивы не ступит и ногой.       Зато вполне ступил ногой в Зал Золотой Хризантемы — не пропадать же зря вчерашнему гневу!       Старший учитель Цзинь Цзылуань восседал на учительском помосте в одиночестве и не спеша листал какую-то толстую книгу; он привстал и поклонился с той же ленцой.       — Цзинь-даши, — начал Цзинь Лин, стоя перед ним словно ученик, — после падения и разоблачения Мэн Яо стало известно многое, о чём раньше в Ордене имелось превратное представление. Не считаете ли вы, что настала пора внести изменения в курс истории Ордена? хотя бы рассказать ученикам правду о тропе Цюнци и тамошних каторжных работах?       Сычжуй, думал он про себя, пока ждал ответа. Лань Сычжуй, Вэнь Юань, это в счёт нашего долга. Мы ещё много тебе должны!       — Если комиссия по расследованию вынесет соответствующее решение и если господа регенты потребуют, я непременно внесу указанные ими изменения, — ответствовал Цзинь Цзылуань, нимало не переменившись в лице. Этому всё равно, что правда и что неправда, лишь бы звучало красиво!       А за обедом Цзинь Лин обнаружил, к своему удивлению, что за время его отсутствия появилось известие о большой общей Охоте — и все только это и обсуждают. Ему обсуждать было нечего: он участвовать не собирался. Не хватало ещё перед другими Орденами позориться с шёлковым шатром и загонщиками!..       Он доедал свой суп со странным чувством: будто вся его жизнь развалилась на отдельные куски — похожие на слоистые скалы в горах вокруг Цинхэ. На одной такой плите лежали свитки и письма, смятые и разглаженные, сохранённые умной жестокой рукой; на второй горели огненные стены Рубежа и свистела вьюга под крыльями Снежных птиц; третья происходила сейчас и в ней были Советы, регенты, дедушки и дяди, — и он, Цзинь Лин, прыгающий с одного камня на другой с риском сорваться в пропасть и там уж сгинуть совсем.       — Тебе пришло письмо, А-Лин, — сказал с одной из этих плит голос прадеда Юя, и Цзинь Лин обнаружил себя уже на Совете, сидящим во главе стола и ничего не слышавшим из всего обсуждаемого. Здесь тоже читают письма?.. он потряс головой, в очередной раз обещая себе поменьше пропадать в архивах.       Адрес на сложенном листе был выведен той же рукой, что подбрасывала ему ехидные записочки во время обучения в Гусу. За витиеватым текстом послания словно бы звучал задорный голос Лань Цзинъи: «Ну что, Юная Госпожа, хочешь опять погонять тварей вместе?»       Цзинь Лин хотел. Охотиться с этими двумя было почти так же здорово, как с Феей, а если и с ними и с Феей, всем вместе… он почувствовал, как губы растянулись в улыбке, и не сразу заметил, что в зале Совета воцарилась тишина.       — Гм, — откашлялся Цзинь Гуантоу, сегодня руководивший Советом, — в письме что-то важное, Цзинь Жулань? — дескать, нечего отвлекаться на всякую ерунду, когда решаются важные вопросы.       — Лань Цзинъи прислал мне личное приглашение на совместную Охоту наших Орденов, — ответил Цзинь Лин.       Гадючки оживились и зашелестели: «Цзинъи? это кто вообще такое?» — «Один из младших адептов Лань». — «Тоже мне господин!» «Не просто один из младших, — щедро поделился знаниями благообразный хорёк Е Нуань, — а один из младших главной семьи Лань, возможный наследник»… «О! Это же совершенно меняет дело!» — «Орден Гусу Лань, несмотря на недавние события, всё ещё весьма влиятелен». — «Возможный наследник, юноша из главной семьи — достойное знакомство».       — Я склонен принять приглашение моего друга, — решил порадовать Совет Цзинь Лин, обводя взглядом зал: Е Нуань по-хорьи принюхивался, встав на задние лапки столбиком и водя носом-пуговкой, Су Чжисюй щурил жёлтые шакальи глаза и скалил кривые зубы, регент Лань Синь хранил на лице благожелательную улыбку храмовой статуи, а Пэнлу Тай никак не мог решить, рычать ему или вилять хвостом.       — Превосходно! — подвёл итог Цзинь Гуантоу. — Ваш отказ от участия в этой Охоте мог быть воспринят Орденом Гусу Лань как пренебрежение, тем более что и Цзинь Жуцунь не может участвовать по состоянию здоровья… С вашим согласием все эти шероховатости исчезают и всё становится совершенно замечательно.       Золотой фазан Гуанбао надулся, словно собирался снести яйцо, и с неожиданным проворством выдернул письмо из рук Цзинь Лина. Хорошо, что Цзинъи написал так, чтобы любой мог прочесть.       — А как же, — наконец заквохтал фазан, — как же безопасность наследника? Этот Цзинъи предлагает «свободный поиск»! Это опасно!       — Во-первых, Лань Цзинъи и его второе Крыло лучшие в своём поколении, — любезно сообщил Лань Синь. — Во-вторых, наследник Цзинь Жулань уже охотился с ними и ничего дурного с ним не произошло. В-третьих, такое приглашение подразумевает заботу о безопасности приглашаемого, а всем известно, что адепты Лань не лгут и не преступают данных клятв.       Спасибо, Синь-лаозу, но знал бы ты, какие отчаянные сорвиголовы эти двое!       «Уже охотился, да-да!» — «Эти двое — бииняо!» — «Победили в последних соревнованиях!» — «Личные связи в ордене Лань, да с членами главной семьи — хороший политический задел», — кто-то потирал руки, очевидно предвкушая прибыль от такого успеха Цзинь Лина, кто-то мечтательно прикидывал: «хорошо бы ещё укрепить отношения с Не, Лани-то и Цзяны у нас уже… вот бы господин Цзинь Жулань взял в жёны какую-нибудь девицу из Не…»       Бесит!       Чтобы не слушать дальше, Цзинь Лин вытащил из стопки чистый листок, размашисто начертал на нём «нуо» и отдал младшему адепту, стоявшему у стола как раз на такой случай.       — Отправьте немедленно.       А дядя Цзян, который, как и обещал, приехал через пять дней, был совершенно не расположен отвечать на вопросы. «Какого дохлого гуя тебя понесло в Чанъи?! ах, поговорить! Ты понимаешь, что этот человек от вашего Ордена уже натерпелся по самое самое? думаешь, он станет защищать какого-то мальчишку?! а ты его защитить сможешь, если что? Да ещё и Охота эта ваша загонная дурацкая! — тут Цзинь Лин был с ним полностью согласен. — И собрался ты на не менее дурацкую Охоту, пустая толчея и трата времени. И Лани эти твои!.. не нравятся мне твои Лани, мне вообще Лани никакие не нравятся».       Не мои, убито согласился в душе Цзинь Лин. И вряд ли будут мои.