Золото и яшма

      Когда-то давно, целых полгода назад, по дороге из храма Гуаньинь в Долину Скорби, Цзинъи надеялся, что трещины в скорлупе Поднебесной не разрушат Орден Гусу Лань.       Возвращение было похоже на дурной сон, когда не можешь найти дорогу домой — вроде идёшь правильно, но попадаешь в чужое незнакомое место. А когда встречаешь друзей, они только выглядят друзьями, и их лица — лица чужаков.       Лань Сянцзян никогда не был приятелем или близким другом, но они учились и тренировались вместе, бывали вместе в патрулях и на Охотах. Цзинъи никогда не боялся повернуться к нему спиной.       Сейчас они стояли лицом к лицу: Сянцзян-сюн и ещё четверо — против них двоих с Сычжуем. В пустом павильоне Багуа.       А я-то думал, что мы сейчас с А-Юанем посидим спокойненько и напишем отчёт о вчерашней Охоте. Жизнь в Ордене превратилась в поле с зачарованными ловушками — никогда не знаешь, на котором шаге у тебя под ногами что-то взорвётся или провалится.       — Цзин-сюн, — сказал Лань Сянцзян, стоя прямо перед ним, словно собирался вызвать на поединок. Словно никакого Сычжуя и не было рядом. — Ты хороший парень, отличный заклинатель и боец, но пока ты везде таскаешь за собой этого… — выродка, договорил за него Цзинъи, — никто из нас не пойдёт с тобой.       Первым порывом было ударить в ответ, так, чтобы замолчал…       если я хочу сохранить наши Крылья, я не должен получать наказания…       второй мыслью — накричать, и если Сянцзян начнёт драку, Цзинъи не виноват.       Точно не виноват? он посмотрел на остальных — своих соучеников, тех, с кем вместе сражался, — они смотрели, как на врага перед боем: оценивающе и холодно. Всё равно буду виноват: моему слову против их всех не поверят.       Он осторожно покосился на Сычжуя.       А-Юань не остался стоять позади — сделал шаг и встал вровень, как они стояли всегда. А вот улыбка была незнакомой — отстранённой и вежливой. Стал как никогда прежде похож на Ханьгуан-цзюня.       Цзинъи успел поймать его за рукав и не дать сорваться словам.       А Сянцзян стоял и молча ждал ответа, щурясь, словно собирался стрелять, и его четверо смотрели такими же целящимися взглядами.       — Лань Сянцзян, ты хочешь, чтобы я оставил своё Крыло, своего брата и друга, просто потому, что тебе так захотелось? — Цзинъи изо всех сил старался говорить спокойно, хотя в горле что-то скрежетало.       — Это значит нет? — холодно уточнил Сянцзян. — Ты выбрал, Лань Цзинъи.       И даже не стал говорить положенное заносчивое «хм!» — просто развернулся на пятках и пошёл прочь. Четверо потянулись за ним. Цзинъи молча смотрел им вслед, сжимая кулаки. Совсем не похоже на привычные ученические стычки — сейчас всё всерьёз, будто и впрямь на поле боя.       Один из уходящих, Лань Ваншэнь, неожиданно замедлил шаг.       — Наверное, ты тоже прав, Цзин-сюн, — сказал тихо. — Я бы не смог доверять тому, кто отказался от боевого брата. Но Сычжуй из проклятого рода. Я на твоей стороне, но не на его, — и тоже ушёл, хотя в другую сторону, не вместе с остальными.       Трещины ползли и ветвились, проходя в самых неожиданных местах: между членами одной семьи, между адептами, между теми, с кем он дружил с самого детства.       Цзинъи молча смотрел вслед Сянцзяну: с ним было здорово стрелять, соревнуясь кто лучше, и весело болтать по пути домой с очередной Охоты — даже вымотанный Сянцзян никогда не унывал и знал кучу забавных историй.       Секрет Сычжуя окончательно перестал быть секретом. Кажется, в наше отсутствие кто-то хорошо подмёл дорожки своим грязным языком.       Все демоны диюя! почему всё так получается!       — Не жалеешь? — с той же новой улыбкой спросил Сычжуй, когда они остались вдвоём в главном зале павильона.       — Об этих глупцах — нет! — от души рявкнул Цзинъи. — Ума в их сердцах как в капустных кочерыжках!       Вот выругался и стало легче! И как Сычжуй только терпит?! Но где-то в груди сыпался чёрный прах с пера луаньцзанского ворона и впивался в сердце отравленный шип.       С трещинами там или без трещин, но жизнь в Ордене катилась по привычной дороге: патрули, занятия с младшими, новые заклятия и мелодии, личные тренировки и участие в Охотах. Обязанностей у Цзинъи прибывало, а часов в сутках почему-то не становилось больше. Это в Долине Скорби я уставал? ничего я тогда не знал об усталости!       И даже эта привычная дорога стала сплошными ухабами. Шаг шагни — споткнёшься о кого-то!       Что, казалось бы, неприятного может быть в утреннем распределении патрулей?!       — Вы в группе главной атаки. — Мастер меча указывает на Цзинъи, Сычжуя и на вторую пару: Тэн Пина и Лань Дуаня. — Хватит вам надеяться на старших, должны справляться сами.       Лань Гаохо хмурится почти как всегда и говорит тоже почти как всегда: отрывистым тоном приказа. А вот суть приказа — совсем не как всегда: до сих пор они с Сычжуем всегда бывали в группе поиска и если что — могли полагаться на помощь главной группы.       Что ж, пора становиться старшими, кивает себе Цзинъи и уже готов кивнуть и мастеру, но Тэн Пин делает шаг из строя вперёд вместо положенного ответа «Исполняю».       — Лань-даши. Мы не хотим быть в отряде с Вэнем.       Его напарник молча кивнул. Цзинъи опять глянул на Сычжуя — тот улыбался своей новой улыбкой, холодной, не затрагивающей глаза.       — Хотеть или не хотеть ты будешь у мамкиной юбки! — после короткой паузы рявкнул даши. — В патруле ты будешь в отряде с теми, с кем поставили. Десять палок по возвращении и трижды переписать устав патруля! — И тем же рыком: — Лань Цзинъи, ты старший в этой группе!       Чего хорошего можно было ждать после такого начала? командовать расхотелось сразу. Тэн Пин и Лань Дуань держались наособицу: говорили только друг с другом и распоряжения Цзинъи выполняли нехотя. Попробовали бы они так с даши — мигом бы схлопотали три дня в Погребе!       И выпало же именно в этом патруле нарваться на гнездо искажённых шершней! Главное в такой Охоте — первым делом уничтожить матку, а потом можно по одному добить весь рой. Ещё повезло, что гнездо было не слишком старым и потому не очень большим.       — Лань Сычжуй, Тэн Пин, вы в прикрытии, Лань Дуань и я в атаке, — распорядился Цзинъи. Дуань отличный мечник, а как заклинатель не слишком силён, да и лучник посредственный, в подвижную цель может и промахнуться; зато Тэн Пин мастер флейты и они вместе с Сычжуем смогут защитить Дуаня, пока Цзинъи найдёт и убьёт матку… вроде же всё разумно, да, А-Юань?       И поначалу всё вроде шло как надо: волна Удержания от гуциня и флейты захлестнула яо — всего двое из них смогли взлететь. Сколько ещё их было в бесформенном бумажном гнезде — неизвестно.       — Я за царицей, — бросил Цзинъи налево: Лань Дуаню. — Прикрывай!       После первого же разреза он её увидел: огромная туша, размером с лошадь, покрытая редкой жёсткой щетиной, ворочалась в глубине гнезда, за стенами из шершавой серой бумаги. А по этим стенам и по самой матке ползало ещё несколько тварей — они были слегка оглушены, но тоже не спали: развернулись к Цзинъи, выставляя вперёд брюшко с острым ядовитым жалом… каждую каплю видно!       Их можно оставить Дуаню, успел подумать Цзинъи, нанося главный, самый важный удар — матке в подбрюшье, ниже лоснящегося доспеха. Жужжащий скрежещущий вопль сотряс воздух, перекрывая звук гуциня… почему только гуциня?!       Цзинъи попытался осмотреться, но не успел: твари, взбудораженные воплем, взлетали одна за другой. Беглый взгляд успел ухватить справа белый силуэт с поднятыми локтями и белую волну Удержания; а слева — слева было пустое место! там, где должен был стоять Тэн Пин.       Цзинъи разрубил очередного шершня в воздухе и отмахнулся от второго. Гул стоял такой, что гуцинь почти не был слышен. Третья тварь, размером с хорошую собаку, свалилась на траву у самых ног, забрызгала сапоги тускло-зелёными ядовитыми каплями. Тэн Пин, почему молчит флейта!!.. и наконец Цзинъи увидел этого черепашьего сына совсем не там, где тому полагалось быть, — слишком близко к бою, с мечом в руках! с мечом вместо флейты! и вокруг него кружился, уворачиваясь, ещё один шершень… всего один, тогда как на Цзинъи надвигалось почти что облако! на него и Лань Дуаня — Лань Дуань стоял на колене, и обрубленная половина шершня висела у него на руке, а Дуань отчаянно пытался её оторвать.       Кажется, Цзинъи тоже орал, обзывая тварью вовсе не шершней и не их царицу; кажется, Дуань всё-таки попытался взяться за меч; кажется, голос гуциня снова прорвался в битву, а Тэн Пин снова промахнулся по своему личному шершню, — я могу прикрывать себя, но не смогу прикрыть Дуаня, если он упадёт! а он упадёт, ведь жвала тоже покрыты ядом… и не успел подумать об этом, как Лань Дуань в самом деле упал — хорошо хоть догадался свернуться в клубок, закрывая рунными рукавами шею и голову… и ещё через вздох Цзинъи обнаружил, что стоит в стойке Первого крыла бииняо, что Сычжуй стоит во второй стойке у него за плечом и что Дуань лежит между ними и, кажется, всё-таки жив.       Шершни медленно брали их в жужжащую полусферу… но теперь это было уже не страшно!       Он ничего не запомнил из последовавшего боя, но твёрдо знал, что они с Сычжуем сделали всё правильно. Лань Дуаня пришлось выкапывать из груды полосатых крылатых тел, воняющих гнилой древесиной, но он был жив и даже что-то пытался неразборчиво бормотать. Тэн Пин, который под конец сражения всё-таки очнулся и принялся прорываться к ним снаружи, теперь стоял на коленях и вытаскивал из цянькуня склянку с противоядием. В Сычжуе Цзинъи был почти уверен, но всё-таки посмотрел — вроде бы всё в порядке, разве что забрызган с ног до головы жёлто-зелёными пятнами: кровь шершней и их яд, выплеснутый впустую.       — Берегите руки, не трогайте эту цветную дрянь, — предостерёг Цзинъи. — Дуань-сюн, сможешь идти?       Лань Дуань приподнялся было и снова сел, поддерживая правой рукой левую.       До лагеря летели уже в сумерках, низко над деревьями, почти цепляя вершинки. Сычжуй как самый сильный забрал Дуаня к себе на меч, Цзинъи напряжённо следил за ними весь путь, готовый подхватить, если что; и стиснув зубы старался не смотреть даже мельком в сторону Тэн Пина, опасаясь сорваться и отвесить ему пару оплеух прямо в полёте.       Разбирательство состоялось незамедлительно. Лань Гаохо бросил Сычжую короткое «Ты!..» и сорвал Лань Дуаня с меча, не дав им толком приземлиться. «Все ко мне, немедленно», — прорычал он и осторожно повёл раненого в шатёр, в полном противоречии со злобным тоном голоса. Шатром мастеру в этом лагере служил обычный гусуланьский плащ, растянутый на четырёх ветках на краю поляны: вполне достаточная защита от утренней и вечерней зимней росы. Цзинъи как командир докладывал первым и постарался изо всех сил обойтись без злости в голосе и быть объективным. Вместо «этот бесполезный змеиный помёт бросил флейту и полез атаковать!» пришлось промямлить «когда матка подняла тревогу, я перестал слышать флейту и слышал только отдельные ноты гуциня; а когда смог оглянуться, Тэн Пин стоял в десяти шагах за мной и отбивался мечом от крупного шершня».       О ранении Лань Дуаня рассказывал сам Дуань, пока лекарь перевязывал ему пострадавшую руку: «Я перестал слышать флейту, встревожился и оглянулся и потерял концентрацию, поэтому получил укус; моя вина».       Тэн Пин своей очереди ждать не стал и бросился в атаку так же яростно, как воевал с шершнем: «Меня атаковала крупная тварь! я был вынужден обороняться! и я не мог не пойти вперёд, ведь тварь укусила Дуаня и Лань Цзинъи не успевал его защитить!» Цзинъи едва не задохнулся, кулаки зачесались снова сквозь всю усталость: вот же дрянь! да ты же сперва бросил флейту, а потом уже укусили Дуаня!! Мастер Гаохо стоял перед Пином и внимательно его слушал, не произнося ни слова, и Цзинъи проглотил все свои возмущённые возражения: какой смысл бросаться встречными обвинениями, ведь мастер уже решил, кто виноват.       «Лань Сычжуй хорош в защитных мелодиях, должен был прикрыть нас и в одиночку! — продолжал запальчивую речь Тэн Пин, всё больше набираясь смелости в общем молчании. — А Лань Цзинъи расставил нас неправильно и слишком близко к гнезду!» Моя вина, нехотя согласился Цзинъи, потому что с мастером Гаохо сейчас лучше было не спорить. «Если бы Цзинъи убил матку с одного удара, она не успела бы закричать и нас бы не атаковали так яростно!» Да что ты говоришь?! я с одного удара и убил! можете сходить и посмотреть на останки! но он опять ничего не сказал вслух.       Сычжуй стоял молча и смотрел себе на сапоги, но поднял взгляд, когда мастер остановился перед ним. «А ты? что видел ты?» «Я увидел, что Дуань и Цзинъи были в опасности, — отозвался тот, и Цзинъи затаил дыхание. — Моё тело отреагировало прежде разума: я встал в стойку бииняо».       — И бросил гуцинь, — коротко заключил Лань Гаохо, словно поставил печать на приговор. — Наказаны будете все четверо: Лань Цзинъи — за плохое командование и неоправданный риск; Лань Сычжуй — за нарушение построения; Тэн Пин — за нарушение построения и невыполнение приказа; Лань Дуань — за невнимательность в бою и слабые боевые навыки. Лань Дуань получит своё наказание после того, как выздоровеет; остальным троим по десять палок и три дня работ на хозяйственном дворе.       Итого двадцать, шёпотом выдохнул Цзинъи, да мало ему, этому черепашьему сыну!.. Сычжуй поклонился молча: он никогда не спорил.       Лань Дуань догнал их на другом конце поляны.       — Вы защитили меня, а Тэн-сюн бросил. — Он покатал желваки на скулах и твёрдо, хотя и тихо сказал: — Я был неправ. Мне всё равно, кто ты по крови, Сычжуй-сюн, если ты честно сражаешься.       Хорошо, что хоть у этого дурака есть совесть.       Наказание получали сразу по возвращении в Орден. Палок Тэн Пину досталось в два раза больше, да: прибавили и те, что он заслужил за своё наглое «не хочу быть с Вэнем в одном отряде»; но вторую часть наказания ему устроили самую мягкую из всех возможных — тётушка и две сестры утащили «страдальца» в тёплую кухню и уж точно не заставили там ворочать тяжёлые котлы! А Сычжую и Цзинъи досталась стирка, причём не одеяний, а простыней из лечебницы, — как же он ненавидел возиться в холодной воде!       Сычжуй подождал, пока они остались вдвоём на берегу прачечного ручья.       — Хорошо, что ты не стал спорить.       — Да бесполезно, мастера же не переубедить! — Цзинъи постарался отмахнуться как мог весело, будто от пустяка. Прежде никто не посмел бы вот так обвинить Сычжуя без вины! его-то, лучшего в новом поколении, гордость Ордена!..       — Это не в последний раз, — сказал Сычжуй спокойно, будто о пустяке, — такое случится снова. И… — Теперь он помедлил, и Цзинъи выпрямился, напрочь позабыв об уплывающей простыне. — И, А-Чжэн, подумай. Та ненависть, что направлена на меня, начинает всё больше и больше бить по тебе.       — И что? — Получилось слишком резко, должно быть.       — Думаю, мне следует быть подальше от тебя, — закончил Сычжуй. Он и не думал улыбаться, пока говорил всё это. Даже той холодной улыбки больше не было.       И теперь Цзинъи заорал так, словно они были одни на всём свете и можно было уже ничего не скрывать.       — Спятил?! — Слова сперва не находились, потом полились сами: — Быть подальше?! Оставишь меня с этими шакальими мордами, которые нам лгут в глаза и сами нарушают свои же правила?! Да мы же с самого детства вместе! что твоё — то моё!! Мы же братья, мы больше чем братья!       Оказывается, по щекам текли слёзы. Он понял это только тогда, когда Сычжуй стёр их краем рукава, обнимая за плечи другой рукой.       А потом пришлось ловить проклятую простыню. Они догнали её уже почти у орденской ограды.       Хуже всего бывало ранним утром. Он всегда просыпался за час до прихода Кролика и придумывал, чем бы ему этот час занять; хорошо подходили медитация, чтение и какие-нибудь мысли о том, что случилось вчера или недавно. Теперь же медитировать получалось плохо, читать не хотелось, а вчера и недавно случалось такое, о чём не хотелось думать, но и не думать не получалось. Память Сычжуя, которую он непрошенно подсмотрел в ритуале, возвращалась во снах снова и снова, особенно долгая дорога неизвестно куда, но точно в какое-то очередное «плохо». Мокрые скользкие плиты под ногами, он спотыкается по мелким камням, а в руках пучок соломы, который ни за что нельзя уронить; в этом месте нет неба, нет гор, а если и есть голоса — то лучше их не слышать и смотреть только под ноги… он выныривал из сна и долго выравнивал дыхание, напоминая себе, что всё это в прошлом — и даже не в его собственном. А наяву повторял себе, что всё вышло к лучшему и что всё справедливо: ведь мы с Сычжуем братья и ноша у нас должна быть общей. Если бы я мог забрать её себе целиком!.. А-Юань тихо дышал у другой стены тёмной комнаты, и надо было думать тихо, чтобы не разбудить.       Из этой утренней беды был хороший выход: тренировка.       На сунляне в этих предрассветных сумерках никогда никого не бывало, Цзинъи в кои-то веки был предоставлен сам себе без лишних глаз.       В это утро он выбрал южную сторону и встал там лицом на север. Повёл плечами, избавляясь от ночной неподвижности, потом вскинул руки и потянулся уже всем телом, стараясь походить на камышовый стебель, колыхающийся под ветром, — «да тростинка, а не коряга!», посмеивался учитель Вэй и хлопал ладонью по слишком прямой спине. Цзинъи не привык чувствовать себя глупым и неповоротливым, а теперь вот приходилось привыкать. Хотелось бы свалить всё на Старейшину Илина — кто как не он всегда во всём виноват: учил не тому или вообще пошутил! Думать так было гораздо приятнее, чем понимать, что ты сам — неуклюжее яйцо. Вот только вряд ли учитель Мо, Вэй Усянь, или кто он там есть на самом деле, стал бы так шутить после просьбы Ханьгуан-цзюня. Так что приходилось признавать, что это он сам, Цзинъи, не лучший ученик. Минуло уже больше десяти дней с тех пор, как Ханьгуан-цзюнь и его спутник покинули Гусу, а Цзинъи всё ещё путался в собственных ногах и руках, пытаясь повторить показанное Вэй-саньжэнем.       Теперь, после разминки, настало время для основных движений. Как там говорил учитель? «Не стой на месте, будто воротный столб, двигайся!» И показывал: на носках, слегка согнув колени, перенести тяжесть на одну ногу, на другую, шаг вправо, шаг влево, качнуться назад и сразу вперёд, — и снова. Дорожку шагов приходилось повторять бесконечно, ничего не меняя, и он только мечтал пока, как будет уходить не влево, а вправо, запутывая врага, — сейчас себя бы самого не запутать. Не отскакивать от меча, а пропускать его мимо себя и идти на сближение, держась совсем близко к атакующей руке…       Это было полной противоположностью тому, чему Цзинъи учили прежде! Легко сказать: «Стань водой, опирайся на воздух!» Как на этот воздух опереться? упадёшь же!       А приёмы родного Ордена, которые были давно выучены, теперь тоже переставали получаться, потому что ноги вместо того, чтобы стоять, впитывая силу земли, рвались пританцовывать: шаг вправо, шаг влево, качнуться назад, перенося вес на пятки…       …полшага назад…       …и никакой прямой спины! видел бы это уважаемый дедушка…       Поначалу Цзинъи слегка обиделся, что Ханьгуан-цзюнь не стал учить его сам, а поручил это Старейшине, этому самому Мо Сюаньюю, которого адепты Цзинь называли слабаком и бездарью. Но потом, немного остыв, понял, что у Второго Нефрита недостатка в силе никогда не было и он-то мог всегда просто атаковать в лучшем ланьском стиле и отбивать чужие удары, а не уклоняться от них.       Разве Вэй Усянь когда-то был слабым? Все же говорили, что он и Лань Ванцзи сражались на равных… а потом стало некогда размышлять и обижаться.       Вэй-саньжэнь вышел из трактира без меча, сорвал с ближайшего куста веточку и приказал Цзинъи: «Нападай».       Было как-то не по себе вот так запросто обнажить меч против безоружного.       «Ну что мнёшься? какой же ты копуша!»       Цзинъи правой рукой потянул Юнъю из ножен, левой проводя по лезвию — здесь-то не сунлян, надо наложить Непролитие Крови. Вэй-саньжэнь закатил глаза: «Не переживай ты так — ты меня не коснёшься»       …полшага вперёд…       Цзинъи встал тогда в атакующую позицию, чётко, как на тренировке с младшими, и сделал прямой выпад, тоже как на тренировке: медленно, чтобы успели всё увидеть и запомнить.       «Ты мне пошустрее казался, — заметил Вэй-саньжэнь, лениво отшагивая в сторону и пропуская Юнъю мимо себя, — двигаешься как улитка». Пришлось ускориться, потом ещё ускориться, потом ещё: до той скорости, что считал для себя предельной.       Пытаться достать Старейшину мечом было всё равно что рубить отражение луны на воде — вроде видно, вроде рядом, а достать невозможно. Цзинъи честно выкладывался как мог, но ни «перо феникса», ни «прыжок барса» провести до конца не удалось: прутик в руке Вэй-саньжэня упирался то в ямку под горлом, то между рёбрами слева, а то вовсе в ямку под затылком.       «Не следуй стилю противника, — говорил учитель Вэй, взмахивая прутиком прямо перед глазами Цзинъи, — делай то, чего он от тебя не ждёт, навязывай ему свой ход боя». Цзинъи попытался отмахнуться Юнъю, но прутик невесомо коснулся левого века.       «Убит. Опять, — ухмыльнулся учитель Вэй, — давай ещё», — и выбросил прутик.       …разворот на носках…       Цзинъи выкладывался даже не как на тренировке, а как в бою, когда дрался за собственную жизнь с лютыми мертвецами на Луаньцзан, — но ни рукав, ни полу чжицзюя так и не зацепил.       Пальцы Вэй-саньжэня замерли, коснувшись горла. Цзинъи сглотнул: что случается с человеком, которому сломали или вырвали гортань, он представлял смутно, но сильный заклинатель имел шанс остаться в живых. В любом случае, после такого удара — никто не боец какое-то время.       «Что-нибудь понял? — спросил Вэй-саньжэнь, опуская руку. — Нет? Тогда давай теперь медленно и внимательно смотри».       Цзинъи и без того смотрел во все глаза.       …присесть…       Вэй-саньжэнь действительно становился водой, текучей и неуязвимой.       «Запомнил?» Цзинъи кивнул. Кажется, ему удалось что-то уловить. «Отлично! Схожу за мечом, а ты пока отдышись».       Только тогда Цзинъи понял, что взмок от пота и дышит как загнанная лошадь.       …привстать с шагом вперёд…       Вэй-саньжэнь вернулся слишком быстро, Цзинъи так и не успел полностью восстановить дыхание, и учитель великодушно подождал его. Теперь они поменялись ролями: Вэй Усянь с мечом в руке медленно и точно выполнял упражнения из техник Гусу, не хуже любого учителя! а Цзинъи пытался повторить то, что успел запомнить.       Получалось отвратительно. Учителю то и дело приходилось замирать с мечом в руке и ждать, пока Цзинъи распутает ноги.       — Это ничего, — сказал Вэй-саньжэнь с необидной улыбкой, — запомнил ты вроде правильно, теперь повторяй так часто, как сможешь.       Цзинъи повторял. Каждый день с самого начала часа Тигра, пока на сунляне никого, уже почти полный лунный месяц.       …полшага влево…       — Что за похабные танцы?! Лань Цзинъи, чем ты занят?!       Цзинъи едва успел увидеть клинок, летящий в лицо.       Не увернусь!       Пусть на сунляне меч не ранит, а только ударит, как палка, но получить такой палкой поперёк лица — удовольствие маленькое.       А ноги по привычке продолжили дорожку шагов: полшага вправо, качнуться назад…       и клинок просвистел мимо, обдав щеку ледяным ветерком.       …потом вперёд — к чужой руке, в которой меч, — взмахнуть рукавами, ловя равновесие.       Цзинъи едва успел остановить Юнъю — тот замер, почти коснувшись чужого горла под выступающим кадыком.       Получилось?!..       Лань Чжахо стоял бледный, с трясущимися губами. Испугался? нет — разозлился.       — Прости, второй шисюн. — Цзинъи опустил руку с мечом и поклонился. — Ты меня напугал.       Он наклонил голову, чтобы шисюн точно не заметил улыбку, которая неудержимо раздвигала губы, — у меня получилось!!! А так можно сойти за виноватого.       — В какой грязной подворотне ты этого набрался? — прорычал Чжахо, не хуже чем его отец, Гаохо-даши, и меч в его руке брызнул отражённым светом в глаза. — Что за обезьяньи ужимки?!       И вовсе не в подворотне! а в Гусу, на заднем дворе трактира!       Нажалуется своему отцу? и тот накажет, или сам Чжа-сюн попробует поучить так же, как даши, — сил-то должно хватить…       — А всё потому, что таскаешься с этим… этим!.. — У Чжахо закончились слова.       — Что раскричался? — вмешался, подходя, Лань Син, его напарник. — Испугал нашего шиди и орёшь! А здорово он тебя!       — Случайно получилось, — сказал истинную правду Цзинъи, — спасибо, первый шисюн.       — Случайно, значит? — поднял брови Син-сюн. — А жаль: красиво вышло!       Над обителью проплыл медный звук первого утреннего гонга.       — Простите, первый шисюн, второй шисюн,— торопливо извинился Цзинъи, убирая Юнъю в ножны. — Этот должен уйти, этому недостойному пора заниматься с учениками, — и опять не соврал.       — Иди, — легко согласился Лань Син, — а мы потренируемся. Давай, Чжа, не зря же ты меч обнажил!       Похоже, место для своих занятий пора было менять — вдруг ещё кого-нибудь принесёт с утра пораньше! И не хотелось, чтобы этот кто-нибудь увидел, что Цзинъи разучивает вовсе не ланьские приёмы.       Была у него на примете одна полянка — недалеко от сунляна, но за пригорком, в густой роще бамбука. Там можно было учиться без чужих глаз, и два дня всё получалось успешно, а на третий он радостно выскочил на полянку из бамбуковых зарослей и только тогда увидел, что сегодня место занято: Чу Доудянь танцевал «бой с тенью».       До того Цзинъи не видел старшего Чу ни на тренировках, ни на Охотах. Можно было потихоньку исчезнуть, пока не заметили; он уже повернулся — но волосы колыхнулись на затылке, и Цзинъи остановился, оценив, какой порыв ветра поднялся от меча Доудяня. Звук тоже был великолепен — стон разрезаемого воздуха.       Чу нападал на свою бедную тень словно сразу со всех сторон. Меч плёл сетку, в серых сумерках повисли синие шрамы. Последний низкий выпад не оставил противнику никаких шансов; потом Чу взмахнул кистью, отдавая завершающий поклон, и повернулся к Цзинъи.       Досадливо поморщившись.       — Чу-дагэ, этот просит прощения, что помешал, — поспешил извиниться и слегка подольститься Цзинъи. — Может этот младший просить о совместной тренировке?       Он хорошо помнил палки Доудяня на своей спине — точные, с идеально выверенной силой. «Этот не станет ломать мне руку; и уж мастеру Гаохо он уступает не намного!»       — Что, понравилось последнее наказание? — будто прочитал его мысль Доудянь.       — Ага, — совершенно честно сказал Цзинъи и широко улыбнулся: — Шисюн, неужели я хуже твоей тени? или сейчас ты уже устал?       — Посмотрим, — ответил Чу на оба вопроса сразу и вернул меч в руку.       От первого же удара уклониться не удалось, и Цзинъи принял его на обух Юнъю; но вот со вторым и третьим выпадом — верхним и «плоским листом» — всё неожиданно получилось: оказывается, надо просто обтекать собой атакующее лезвие! и сразу же делать новый шаг, не давая противнику прицелиться заново… а если ещё и совсем немного покружиться на быстром шаге, то у движения прибавится темп и уклоняться станет ещё легче! а если потянуть шаг из короткого в длинный скользящий… тут он всё-таки схлопотал ощутимый удар по плечу и запоздало напомнил себе не бежать впереди учителя.       — Шисюн очень хорош! — выдохнул Цзинъи. Плечо болело, но рука слушалась. — Ты всегда тренируешься здесь на рассвете?       Чу Доудянь снова недовольно поморщился.       — Иногда, — ответил он, уходя влево из короткого «клюва цапли». — Когда сменяюсь в час Тигра.       — Я бы сразу пошёл спать! значит, ты после стражи и такого боя? и даже не запыхался! — Сам Цзинъи понемногу начинал сбиваться с шага, тем более с едва разученного, какие уж тут кружения. — Но мы могли бы и завтра?..       Чу Доудянь всё-таки перехватил лезвие Юнъю своим и коротким нажимом сбил Цзинъи с ног на колено.       — Почему именно я?       Потому что ты сильнее меня как раз настолько, как требуется. Потому что ты не мастер Гаохо. Потому что ты заметил мои новые приёмы и не стал возмущаться и негодовать.       — Ты единственный не спишь в такое время, — наконец ответил Цзинъи вслух. — Я всегда встаю за час до Кролика, что мне делать с собой, книжки читать?       — Не помешало бы, — сказал Чу Доудянь и впервые усмехнулся. — Хорошо; но завтра я буду занят. Приходи сюда через день… и потренируй уход влево, ты подворачиваешь лодыжку.       В свой дом Цзинъи возвращался вприпрыжку, как в детстве. Чу Доудянь оказался совсем не жестоким палачом, а отличным мечником и неплохим товарищем! интересно, почему я никогда не вижу его на Охотах? Тропинка под ногами была еле натоптанная и совсем-совсем не походила на мокрые бездушные каменные плиты из сна. Из-за утренних облаков понемногу пробивалось солнце. Орден Гусу Лань всё ещё годился для жизни!       Сычжую он объяснил всё честно и подробно. «Я не хочу проигрывать таким, как Гаохо! даже если уступаю им в силе. Твоё Второе Крыло не может быть хуже Первого, вот я и делаю что могу!» Сычжуй этим утром хмурился, будто и ему снились плохие сны; а Цзинъи знал только одно лекарство — потрогать губами точку инь-тан, как делала красивая сестрица с грустным юношей на цветной картинке… что бы сказал или сделал Сычжуй, рискни Цзинъи исцелять его таким способом?       Цзинъи пришёл на бамбуковую поляну в указанное утро, потом ещё несколько дней подряд. Теперь предрасветные часы уже не казались ему зря прожитыми из-за бесконечных мыслей: даже когда он не тренировался, он мог думать о тренировках и оценивать результаты. Результатов пока не было — ноги вроде бы заплетались меньше, но Чу Доудянь всё равно легко ловил его на противоходе или на длинном шаге. Цзинъи даже разметил на земле все позиции дорожки и старался наступать точно в нарисованные «следы», а потом ему весь день мерещились настоящие следы в пыли и на песке — звериные и человеческие. Доудянь не задавал вопросов и не делился выводами — разве что усмехался иногда. Может, представлял себе, как Цзинъи поймают за изучением чужих техник и придётся снова его наказывать… хотя больше было похоже, что работа главного по наказаниям Доудяню совсем не нравится.       — Почему ты никогда не тренируешься вместе со всеми? — наконец спросил Цзинъи, когда Чу дал ему немного перевести дух. — У тебя же отлично получается!       Доудянь пожал плечами.       — Во время общих тренировок я или на страже, или сплю. — И нехотя пояснил, глядя куда-то в сторону: — Я не сплю ночью.       — Так тебе как раз прямая дорога на Охоты, они же Ночные! — Цзинъи даже привскочил с травы. — Почему ты просто-страж??       — Начали, — вместо ответа скомандовал Доудянь. — И не надейся на поблажки: ни сейчас, ни в наказаниях.       — Я и не надеюсь, — заверил Цзинъи, снова принимаясь за свой безнадёжный «танец по кочкам». — Меня всё устраивает! — И договорил про себя: ты же бьёшь честно.       Главное, что ты не стал на меня доносить, думал он уже после завершающего поклона, глядя, как Чу Доудянь не спеша смешивается с рассветными тенями на краю рощи. Мне везёт: похоже, что и Лань Чжахо не стал докладывать отцу или ещё кому-нибудь, что видел меня на сунляне за каким-то странным занятием; но надо всё-таки соблюдать осторожность… и перестать наконец повторять проклятущую дорожку даже при ходьбе по обычным тропинкам!! а то сочтут сумасшедшим хуже бедняги Мо.       И на такой-то обычной — обычнейшей! — тропинке от сунляна в трапезный павильон Цзинъи и замер однажды как вкопанный, уловив сквозь ветер приглушённый разговор у Водного Зеркала:       — ...что с того, что они из главной семьи?!       Он ни за что не стал бы подслушивать! но ведь он не прятался и не крался за ними, а просто честно шёл мимо и, значит, был в своём праве! и Цзинъи остался на месте, а голос за куртиной боярышника продолжал:       — Они не так уж хороши, как все думают, — подхватил негромкий разговор другой голос, вроде бы знакомый, а может и нет. — На прошлой Охоте их отряд вернулся с раненым адептом, и говорят, что по их вине. Не понимаю, почему на Охоту с Цзинями именно их отправляют. Есть и более достойные.       — Если уж на то пошло, то эта главная семья тоже не так уж хороша! сами посмотрите: где они все? ну, кроме вечного Цижэня, которого никто главой не ставил. Прочие же…       Год назад Цзинъи полез бы напролом через кусты, чтобы посмотреть в лицо сплетникам и потребовать извинений! теперь же только сжимал кулаки и гадал, многие ли думают так. Дослушивать не стал — пошёл дальше. Слышал ли что-то такое Сычжуй? если и слышал, то не скажет. Но до чего осмелели: сплетничают посреди Юньшэна!       Всё-таки лучше было бы полезть в драку, угрюмо заключил он посреди невкусного ужина. Невысказанные слова кололись на языке, отравляя жизнь; и та Охота, которую так ждали и предвкушали, тоже теряла радость.       «Нарушающий правила закрывает себе путь к благородству», — только и сказал Сычжуй в ответ на рассказ о сплетниках.       Граница между Орденами проходила по вершине скалистого отрога главного хребта. В деревнях по обе его стороны жизнь была нелёгкая — в горах часто гибли люди и скрывались древняя нечисть, изгнанная с равнин. Прошения о помощи здешние жители писали что ни год, ланьские ученики не раз бывали здесь на Охоте. В последний такой раз удалось истребить каких-то цзяньши, но яогуаи и другие шустрые твари убрались за хребет, на земли Цзинь. Преследовать их там значило нарушить договор с другим великим Орденом. Охоту тогда пришлось свернуть, не уничтожив нечисть окончательно, а лишь отогнав её с собственных земель.       Отряд Ордена Гусу Лань был не слишком велик — всего около тридцати адептов, не считая Лань-даши и учителя Цижэня, которые, скорей всего, сами охотиться не будут. Собирались как в обычный патруль, летели на мечах и к полудню уже были на оговорённом месте. Можно было разбивать лагерь, где будет командный пункт и отряд резерва. Ну, собственно, «лагерь» — сильно сказано: стол с картами и походная кухня.       С цзиньской стороны заклинатели пока не появились, зато приполз по склону целый караван слуг с какими-то повозками и вьюками. Цзинъи с удивлением смотрел, как там устанавливают шатры и расставляют столы.       — Это точно Охота? — пробормотал он. — Или нас таким образом пригласили на званый обед?       — Роскошно, да… — протянул Лань Тайжан, облизывая губы. Он сегодня впервые удостоился выезда на Охоту с другим Орденом: видимо, хорошо себя вёл по заветам Цзинъи.       — А ты попросись к столу, Тай-сюн, может, тебя и покормят, — дал Цзинъи новый совет, вознаграждая себя за долгие дни отмалчивания. Дальше последовало неизбежное «Ты!..» и не менее неизбежное «Мы здесь не для ссор и споров» от Сычжуя.       Цзиньские слуги тем временем установили здоровенный шатёр золотистого шёлка и потащили на столы яркую золотую посуду, когда над вершиной увала показались флаги с пионами и головы всадников. Орден Цзинь прибывал на Охоту со всей возможной торжественностью и роскошью.       Мастер Гаохо поморщился, глядя на эту процессию.       — Даже Цзяны более вменяемые, чем Цзинь, — проворчал он, ни к кому не обращаясь. — От Цзянов хотя бы на Охотах толк есть…       Цзинъи не стал сдерживать улыбку — ну не над старшим же смеётся, радуется скорой встрече со своим шиди!       В богатом паланкине, закреплённом между двух коней, восседал некто, разодетый в шелка и золото. Рядом на любимом соловом жеребце гарцевал Цзинь Лин. Даже издали было видно, какое у него лицо — сердитое и обиженное, словно у малыша, которому не достался сладкий пончик. У ног жеребца бежала здоровенная чёрная псина — любимица Цзинь Лина, та самая умница, которая привела нас в храм Гуаньинь. Дальше тянулись ещё человек сорок адептов Цзинь тоже в золоте и верхом. Интересно, они за нечистью по горам на лошадях поскачут или спешатся? или всё-таки перейдут на мечи?       Учитель Цижэнь закатил глаза и тяжело вздохнул.       — Наконец-то прибыли, — сказал он, обращаясь к Гаохо-даши.       Цзиньская процессия неторопливо достигла расставленного шатра, и из паланкина выбрался «кто-то самый важный» — как определил его для себя Цзинъи. «Цзинь Гуанбао, глава младшей ветви», — тихо сказал Сычжуй. Цзинъи поморщился: вспомнил этого старика, которому Цзинь Лин кланялся в Нечистой Юдоли. «Так вот он кто… я плохо слушал на уроках орденской истории, А-Юань!»       И как тут не вспомнить, что из главной семьи Ланьлина в живых имеется только наша юная госпожа…       — Вижу, Лань-даоши, — проворчал мастер Гаохо. — Не очень-то они торопились, да и сейчас не спешат.       Мастер был прав: Цзини никуда не спешили, не смущаясь тем, что опоздали к ими же назначенному часу; никто из них не спешил, кроме наследника! Он слетел с седла почти на ходу и не бегом — все смотрят же! — а быстрым шагом направился к ним.       Цзинъи сам удивился, что так рад видеть его; но скорее бы умер, чем снова проглотил слова!       — Приветствую, Юная Госпожа, — раскланялся он, когда цзиньский принц подошёл так, чтобы можно было не кричать на весь лагерь, — Простите, что мы не догадались прихватить для вас паланкин!       Цзинь Лин остановился, будто с разбегу налетел на стену, и уставился на встречающих — но не со злостью, а растерянно и обиженно.       Кажется, впервые за всё время их знакомства Цзинъи ощутил угрызения совести.       — Я и правда лишнего сболтнул, извини, Цзинь Лин, — покаялся он, — можешь стукнуть меня, если хочешь.       — Прости этого болтуна, Цзинь-сюн, — мягко произнёс Сычжуй с настоящей улыбкой. — Мы рады видеть тебя!       Цзинь Лин мрачно сопел, наверное, боролся с желанием всё-таки ударить; зря боролся, по мнению Цзинъи.       — Давайте вы подерётесь когда-нибудь потом, — предложил рассудительный Сычжуй, — когда на вас не будут смотреть сразу два Ордена.       Ох же!.. На нас же и правда все таращатся!       — Ты обещал, Цзинъи! — сказал наконец Юная Госпожа срывающимся голосом, а потом всё-таки улыбнулся: — Раз не взял паланкин, придётся вам меня на спине таскать!       Ух! пронесло! Можно было рассмеяться и поддержать шутку:       — Да я тебя и на руках… — и протянуть вперёд эти самые руки.       Цзиньлинева чёрная псина звонко тявкнула, то ли предупреждая, то ли одобряя происходящее.       — Орден Лань приветствует молодого главу Ордена Цзинь, — замогильным голосом размеренно произнёс за их спинами Лань Цижэнь.