Золото и яшма

      Их путешествие в Цишань прошло отлично. Пусть они смогли очистить и огородить защитными знаками крошечный кусочек — всего лишь несколько ли дороги, ведущей в Буэтьен Чэн, — но начало было положено.       Конечно, Цзинъи был прав: им одним, без Вэнь-санцонфу, не стоило сюда соваться. Даже с его помощью, выкладываясь до изнеможения, они смогли очистить только самый краешек приграничья.       — Дальше будет хуже, — предупредил дядя Нин, буднично, не пугая и не укоряя, просто как о чём-то явном и очевидном.       Ночевать остановились в центре расчищенной территории, получилось как раз на границе Цишаня и ничейных земель. Пришлось ставить Барьер; хорошо, что талисманы были заранее напитаны ци. «Я побуду снаружи, — вызвался дядя Нин, — на случай, если появится что-то опасное» и на недоговорённое возражение Сычжуя улыбнулся своей каменной улыбкой: «я не могу устать, А-Юань, ты же знаешь».       — Ну, давай говори, о чём хотел, — пробурчал Цзинъи сквозь кусок жареной рыбы: еду они взяли с собой с безопасных земель. — Я же вижу, ты весь день маешься.       Сычжуй молча смотрел на огонь. Да, хотел сказать — спросить. У моего второго Крыла появились от меня тайны? никогда прежде Цзинъи не скрывал свои раны или болезни. Но расспрашивать как-то не получалось. А сам-то я — ведь тоже скрываю многое. Тоже отделываюсь спокойным «всё в порядке», когда всё совсем не в порядке и уже не будет, наверное. Получается, мы оба стали неискренними и перестали друг другу доверять? Думать об этом было как жевать кусок ивовой коры — от горечи сводило сердце. А ведь именно сейчас наше единение стало таким полным: не было нужды окликать напарника, достаточно подумать. Вот и сейчас Цзинъи оторвался от еды и вопросительно посмотрел на Сычжуя:       — Что-то не так?       — А-Чжэн, откуда трещина в кости? — спросил Сычжуй, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.       — А, ерунда. — Цзинъи отставил миску и повалился навзничь на охапку тростника, которая должна была стать их постелью этой ночью. — Сказал же, на тренировке.       Голубоватый свет луны скользил по острому носу, путался в кончиках ресниц, рассыпался во взъерошенных волосах, а тлеющие угли отбрасывали тёплый отсвет на скулу — словно рисунок цветной тушью по тёмной бумаге: красиво.       — Что за тренировка такая? С кем? ты же не худший мечник в Ордене!       Цзинъи поморщился.       — И, как видишь — не лучший, — и поморщился снова: признаваться в своей слабости всегда неприятно. — Гаохо-даши разделал меня, как повар утёнка, только что на вертел не надел!       — Мастер Гаохо?! — У Сычжуя перед глазами мелькнули широкие плечи, жилистые руки и спокойные тёмные глаза под вечно нахмуренными бровями. — За что? Чем ты его так разозлил?       — Всем, — фыркнул Цзинъи. — Тем, что мало занимаюсь последнее время, тем, что недостаточно тренирую защиту… вот он мне и показал, насколько недостаточно!       — И это всё? — возмутился Сычжуй. «Учитель не должен наносить вред ученику сверх необходимого», а даши переступил это правило. Сказанное никак не тянуло на такую жестокую выволочку. Цзинъи точно чего-то не договаривает: уж не надерзил ли он Гао-даши так же, как Старшему Целителю?       — Не всё, — беззаботно отозвался Цзинъи. — Ещё он сказал, что если я снова нарвусь на наказание, он отстранит меня от наставничества над Кроликами и разобьёт нашу пару: отправит меня в Десять Гаваней, а тебя оставит в Юньшэне…       Сычжуй выдохнул, словно пропустил удар. Сердце заколотилось в висках — прежде он боялся этого бешенства, теперь знал, чья кровь просыпается в нём.       — Он серьёзно?! Он сможет?       — Не знаю. — Цзинъи повернулся на бок, и лицо его скрылось в тени. — Наверное, сможет, почему бы не смочь? Давай спать, А-Юань, нам завтра ещё возвращаться в Юньшэн и писать отчёт.       Сычжуй мог только кивнуть и лечь на свою сторону тростниковой подстилки.       Сказанное Цзинъи было правдой, хотя обострившимся чувством единения Сычжуй чувствовал, что не всей правдой. Но расспрашивать больше не стал: ифу всегда говорил, что слова ничего не значат. Голос Цзинъи старался звучать беззаботно, но на самом деле был сердитым и словно прятался — значит, есть что-то ещё, о чём он говорить не готов.       Если разговоры на сегодня закончены, положено спать, хотя даже сквозь Барьер слышен вой голодной нечисти. Сычжуй натянул плащ повыше.       — Знаешь, А-Юань, — вдруг сказал Цзинъи, не поворачиваясь. — Я подумал, что мне стоит поучиться у мастера, который сильнее Гаохо-даши.       Сычжуй кивнул, спохватился и произнёс вслух:       — Было бы неплохо. — И мне, договорил он про себя. Чутьём угадываю, что мастер Гаохо именно обо мне что-то сказал, поэтому А-Чжэн и не рассказывает.       — Вот только я не знаю таких никого, кроме Ванцзи-санцонфу, — тихо продолжил Цзинъи, — и Сичэня-санцонфу, но он…       — Я скажу отцу.       — Я сам скажу. Ты, если он придёт в Орден, предупреди меня.       Сычжуй лежал молча, чтобы не тревожить напарника, но заснуть не мог.       Разбить их пару! Невозможно! Не сейчас! Они же всегда были вместе.       Всегда с тех пор, как он попал в Орден.       …Это был очень важный день для А-Юаня и А-Чжэна: с сегодняшнего дня они уже не будут считаться малышами — станут настоящими учениками Ордена Гусу Лань! Сегодня из рук своих старших родичей они получат своё собственное оружие и школьные имена.       Конечно, в такой важный день надо всё делать правильно и вовремя. А-Юань сделал всё, как учила Начжай-лаоши: он собирался, одевался и причёсывался не торопясь и поэтому уже готов, а вот А-Чжэн как всегда торопился, поэтому всё ещё не причёсан. А-Чжэн от нетерпения вертит головой, и бедная лаоши никак не может пристойно завязать ему волосы в хвостик, похожий на птичий хохолок.       — Ну скоро? — волнуется А-Чжэн, подпрыгивает, и волосы очередной раз выбиваются из-под ленты и торчат во все стороны, как перья на голове птенца. — Мы же опоздаем!       — Если ты не постоишь смирно, — не выдерживает терпеливая Начжай-лаоши, — то точно опоздаешь.       А-Юань вздыхает, но ждёт, — А-Чжэн всегда торопится, иногда слишком, и поэтому ошибается. Сам А-Юань тоже иногда ошибается и иногда опаздывает, потому что не может выбрать и медлит.       Наконец всё готово. Начжай-лаоши ведёт их по тропинкам в главный дом главной семьи. До сих пор ни сам А-Юань, ни А-Чжэн никогда там не были. Когда Ванцзи-ифу возвращался из своих странствий и забирал А-Юаня домой, они жили в цзинши; иногда, если А-Чжэн не был наказан, он тоже приходил туда с ними — это были самые счастливые дни: два самых важных и нужных человека были рядом.       Просторный светлый зал показался огромным и пустым, потому что людей в нём было совсем мало — всего четверо: Сичэнь-санцонфу, Цижэнь-лаоши, Ванцзи-ифу и ещё один, совсем старый, его имени А-Юань не знал и до сих пор никогда не видел.       — А-Чжэн, — сказал Сичэнь-санцонфу так, что голос его раскатился по всему пустому залу, словно зал был полон людьми и каждый должен был услышать. — Твоё имя отныне Цзинъи. Ты — драгоценный дар света для нашей семьи. Подойди, Цзинъи, прими своё оружие, которое отныне будет всегда с тобой.       На низком столе перед Сичэнь-санцонфу лежали длинный блестящий меч рядом с ножнами и серо-голубая каменная флейта в раскрытом чехле из кожи. Торопыга А-Чжэн шёл к столу медленно, как во сне, а когда дошёл, не сразу посмел прикоснуться.       — Смелей, Цзинъи, — подбодрил его Сичэнь-санцонфу с улыбкой. — Они станут твоими спутниками на долгие годы.       Меч-цзян был слишком длинным для тогдашнего А-Чжэна, почти в его рост, и А-Чжэн взял его в две руки, как дадао. По стенам зала разбежались весёлые солнечные зайцы, отброшенные лезвием.       — Красивый! — радостно сказал А-Чжэн, взмахнув им. — Мой!       Убрать меч в ножны с непривычки было непросто, глава Лань Сичэнь помог ему, придержав ножны. А-Чжэн осторожно поднял флейту — она, попав в луч солнечного света, из серой вдруг стала искристо-голубой, как снега на вершинах гор. Точно такого же цвета, как глаза А-Чжэна.       — Не бойся, — сказал Лань Сичэнь. — Дай ей своё дыхание.       А-Чжэн, то есть теперь уже Лань Цзинъи, неуверенно поднёс флейту к губам, она отозвалась колеблющимся чистым звуком.       — Как жаворонок… — заворожённо прошептал А-Чжэн и так и простоял всю церемонию, прижимая новое оружие к груди.       Имя А-Юаню дал Ванцзи-ифу. Он никак не стал объяснять его, а Сичэнь-санцонфу сказал:       — Пытливый разум — хорошее имя для этого дитя.       На столе А-Юаня ждали гуцинь, такой же, как у Ванцзи-ифу, просто огромный! и меч, который тогда показался непомерно длинным и тяжёлым. Ножны пришлось устраивать на спине: закреплённые на поясе, они волочились бы по земле. Меч Сычжуя был не такой яркий, как меч Цзинъи, и почти не отбрасывал бликов, но, казалось, светил собственным, холодным как у звёзд, светом. Гуцинь на первое прикосновение отозвался тихим звуком, похожим на дуновение ветра, а когда Сычжуй коснулся рукояти меча, пальцы сами правильно обхватили рукоять и на душе стало удивительно спокойно — словно теперь всё правильно и теперь так будет всегда.       — Мы с братом будем учить вас: я — игре на флейте, а Ханьгуан-цзюнь — на гуцине.       — Хм-м, — сказал ифу и это точно было «да»!       Я буду хорошо учиться, хотел сказать Сычжуй, я не посрамлю вас, отец! Но было немного жаль прежнего имени, и ещё…       — Значит, мы с А-Юанем больше не будем учиться вместе?       Всё-таки А-Чжэн очень храбрый — А-Юань не посмел бы спрашивать: ведь понятно, что старшие рассердятся.       Цижэнь-лаоши и незнакомый старик нахмурились, но Сичэнь-санцонфу ласково улыбнулся:       — Конечно вы будете вместе: разве ты не знаешь, Цзинъи, что самые сильные заклятья и самая прекрасная музыка получаются, когда вместе звучат бамбук и шёлк? — и великодушно пояснил: — флейта и гуцинь.       …А сейчас Гаохо-даши грозит разделить их!       Сычжуй зажмурился. Цзинъи ясно сказал: если совершит ещё один проступок… и немедленно удрал на Охоту в Запретные земли — вместе с Сычжуем.       С Вэнь Юанем.       Моя вина. Он идёт за мной не раздумывая, как мы всегда шли друг за другом.       — Дядя, — шёпотом позвал он, не надеясь, что Вэнь-санцонфу услышит, и тихонько поднялся на ноги.       Вэнь Цюнлинь конечно же не спал: сидел на высоком мохнатом корне сосны над обрывом, откуда была видна почти вся долина — была бы, не будь вокруг непроглядной ночи; но что такое ночь для того, чьи глаза мертвы!       Сычжуй остановился, не выходя из лунной тени. Он шёл спросить совета у старшего и опытного, много испытавшего в жизни, — а видел перед собой хрупкого юношу, почти своего ровесника: волосы перекинуты на грудь и лежат свободным траурным потоком, накрепко сомкнуты кандалы на тонких запястьях.       — Что тебя так тревожит, А-Юань? — не оглядываясь, спросил дядя.       Рядом был ещё один узловатый корень, и Сычжуй устроился на нём и привалился плечами к холодному дереву.       — Цзинъи был ранен из-за меня, — проговорил он вслух то, в чём не мог самому себе признаться. — Он мой друг, моё Крыло, мне жить без него невозможно… и я тяну его за собой во все беды и неприятности, которые уже случились и ещё могут случиться. Так же нельзя, так неправильно!       Вэнь-санцонфу опустил голову. Тёмные струи волос скрыли лицо.       — После засады на тропе Цюнци Орден Цзинь потребовал, чтобы мы с сестрой сдались им: тогда они не тронут Бинан Суо. — Голос звучал ровно и холодно, как ночной туман. — Сестра не спрашивала меня, согласен ли я. Она была во мне уверена.       Он повернулся к Сычжую. Мёртвые глаза горели серыми огоньками — почти как у живого под светом луны.       — Оставь решение за ним, А-Юань. Не мешай ему быть твоим другом.       Сам я, доведись мне, тоже бы не бросил Цзинъи в похожей ситуации, отчётливо договорил про себя Сычжуй.       — Я понял, дядя, — сказал он вслух. — Но я всё равно постараюсь, чтобы у него было поменьше бед из-за меня.       — Мудрое решение, — сказал Вэнь Цюнлинь, — а теперь иди спать, и это т-тоже будет мудро.       Они распрощались с ним в предгорьях, немного не доходя до озера Билин. «Жалко, — вздохнул Цзинъи, глядя, как серый чжишэнь понемногу сливается с сумеречным лесом, — с твоим дядей так хорошо охотиться! и сторожить ночью не надо». Сычжуй улыбнулся молча: всю обратную дорогу Цзинъи донимал Вэнь Цюнлиня вопросами о травах и способах их приготовления, поэтому путь и получился таким долгим, — и называл дядю «Вэнь-лаоши» при каждом удобном случае. «Как бы хорошо, если бы можно было послать ему письмо — ну вдруг что-то захочу узнать!» Мы придумаем, твёрдо пообещал себе Сычжуй; и чтобы он тоже мог написать нам. Где бы дядя ни жил, он не должен быть одиноким.       У Небесных Врат они сошли с мечей, и Цзинъи вдруг остановился, не переступая порог.       — Лань Сычжуй, — сказал он совершенно серьёзно и очень весомо, — ты только не пугайся. Я останусь прежним, но стану совсем другим. Вот увидишь! — и сдержал слово немедленно: не стал задираться с караульными в воротах, хотя делал так всегда из года в год.       Они шли по знакомым дорожкам, и Цзинъи именно шёл, а не бежал, как прежде… правда, шёл он таким шагом, что волосы, рукава и Сычжуй едва поспевали за ним, но всё же это был шаг, а не бег! Они как положено сообщили о своём прибытии и как положено уселись писать отчёт о выполненном поручении — без дополнительных стонов об усталости и занудности. Следующим утром они как положено посетили общую медитацию, и Цзинъи отправился тренировать Кроличью гвардию — после этой тренировки к Сычжую пришли справиться, здоров ли наставник: за всю тренировку он никого не обозвал курицей, улиткой или кочаном капусты, потом заставил их всех идти строем на завтрак и сам пошёл с ними!.. «это я, пожалуй, перестарался», признавался потом сам Цзинъи. Цижэнь-даоши принял их отчёт, благодушно улыбаясь, но и он забеспокоился, когда увидел после обеда Цзинъи в стойке на руках на террасе дома Багуа — юный адепт добровольно переписывал орденский устав. «Мне нужно наращивать силу рук», вежливо объяснял Цзинъи сквозь зажатую в зубах белую ленту. В довершение всего, передавая устав и копию библиотекарю Тэну Цзи, он был так вежлив, словно разговаривал с самой благодетельной Гуаньинь…       …а вечером, после всех дел, в их комнате повалился на кровать с протяжным стоном и выдохнул:       — Еле выдержал! чуть не лопнул, как переполненный бурдюк! Сычжуй, и как ты умудряешься жить вот так всю жизнь?!       — Давай лечить твою руку, — вместо ответа сказал Сычжуй.       Он за эти два дня выучил и навсегда запомнил, как выглядит вежливость, которую надевают, чтоб не показывать правды. Именно так многие в Ордене разговаривали с ним, Сычжуем: как воспитанные люди говорят с неприятным чужаком. «Мы гордимся нашими Молодыми Крыльями», — говорили ему, глядя холодными глазами, а после оборачивались и смотрели вслед.       Он был благодарен Лань Цзинъи за урок.       Формальное согласие Ордена Цзинь на совместную Охоту в Юньшэн привёз Лань Синь. Конечно, Сычжуй знал этого старейшину — пожалуй, самого молодого из всех в Ордене, — но их пути никогда не пересекались. Поэтому Сычжуй был удивлён, когда посыльный передал сообщение о том, что Синь-лаозу приглашает их с Цзинъи на чашку чая и беседу. Отказывать старшим было не принято, да и повода не было — Синь-лаозу был избран в Совет старейшин совсем недавно и точно не имел никакого отношения ни к осаде Луаньцзан, ни к наказанию Ханьгуан-цзюня; но Сычжуй на всякий случай был готов к неприятностям. И ещё отказаться мешала некоторая доля любопытства: интересно, что ему от нас понадобилось?       Их приняли на террасе, выходящей на берег озера. Старейшина Синь сам налил им чаю — неслыханная честь!!! — любезно улыбаясь, похвалил за победу в Лабиринте и показательный бой — что же всё-таки ему от нас надо? — задал несколько вежливых вопросов. И, уже когда чай был допит и было пора прощаться, как бы между делом спросил:       — Цзинь Жулань был вашим шиди?       Сычжуй кивнул.       — У наследника Цзинь сейчас не лучшее время: с орденской молодёжью он не ладит. — Цзинъи еле заметно шевельнул губами. Вот уж не удивительно, перевёл для себя Сычжуй, но старейшина Синь вроде бы ничего не заметил. — Он с большой похвалой отзывался о вас и очень доволен вашей общей Охотой в Цинхэ Не.       Сычжуй покосился на Цзинъи и встретил его такой же недоумевающий взгляд.       — Насколько я знаю, наследник Цзинь не собирается участвовать в Большой Охоте. Старшие его слишком опекают, а среди ровесников друзей нет, — продолжал Синь-лаозу.       — Вы хотите, чтобы мы пригласили его? — осторожно догадался Сычжуй.       Синь-лаозу кивнул:       — Господину Цзинь Жуланю хорошо бы немного отдохнуть.       — Я напишу ему приглашение, — решительно сказал Цзинъи.       Удивительно: Сычжуй думал, что напарника придётся уговаривать долго.       Всегда и во всём шустрый и нетерпеливый Цзинъи становился медлительным копушей, стоило взять в руки кисть. Он старательно выводил знаки кайшу, прикусив от усердия кончик языка.       «Досточтимому наследнику Ордена Ланьлин Цзинь господину Цзинь Жуланю       пишет младший адепт Ордена Гусу Лань Лань Цзинъи       Полагаю, вам известно, что наши Ордены договорились о совместной Охоте в приграничных землях, дабы атаковать нечисть с обеих сторон и исключить возможность бегства оной. («Эта лютая мелочь без конца шарахается туда-сюда и заманивает и наших и ваших, всю душу вымотали», проговорил он вслух.) Учитель обещал отпустить Лань Сычжуя и меня в «свободный поиск», дабы ни одна вредоносная тварь не ускользнула. Вспоминая нашу совместную Охоту в Цинхэ Не, результат которой поверг в восхищение всех, и слова о дружбе, сказанные тогда, этот Лань Цзинъи предлагает достойному наследнику Цзинь присоединиться к нам и ещё раз поохотиться вместе.       Надеемся, что эта Охота также будет весьма удачна и доставит наследнику немало приятного.       С великим упованием на согласие       написано рукой недостойного Лань Цзинъи».       — У недостойного Лань Цзиньи уже полностью исцелилась рука? — осторожно поинтересовался Сычжуй, пока Цзинъи складывал лист.       — Давно, — отмахнулся Цзинъи, — ты же сам видел. Достаточно учтиво получилось?       Лань Синь увёз письмо с собой, возвращаясь в Башню Кои к своим обязанностям члена регентского Совета. Учитель Лань Цижэнь, всё ещё благодушно настроенный, нимало не возражал. Оставалось ждать — и надеяться, что их своенравному шиди не попадёт колючка под хвост и не заставит отказаться.       Кто бы мог подумать ещё год назад, что они будут ждать совместной Охоты с этим невыносимым Цзинь Лином!       К Большой Охоте, как всегда, готовились старательно и ответственно. Мастер Лань Гаохо вызвался поехать старшим и потому сам подбирал отряд и сам готовил подобранных: «разленились после Состязаний, опозорите Орден!» Цзинъи иногда удавалось улизнуть с этих тренировок под благовидным предлогом: с учениками в самом деле стало некому заниматься — те, кто обычно обучал Кроличью Гвардию, теперь сами оказались в роли обучаемых. Для Сычжуя такой поблажки не было.       Он ожидал, что мастер Гаохо, раз уж вызвал его вместе со всеми и сам встал с ним в пару, устроит ему такую же жёсткую проверку, как устроил для Цзинъи, — прощупывая защиту и без жалости используя малейшую брешь. Он оказался разочарован: учитель с пустым скучающим лицом задавал ему средний темп и заставлял использовать самые простые выпады, сухо поправляя по временам и ещё чаще отвлекаясь на соседние пары сунляна: «Чжанчжи, держи спину и не забывай про левую сторону! Чу Ян, поправь выпад, держишь меч как кочергу! А вы что там остановились — атакуйте!» Сычжуй даже вспотеть не успел…       …когда мимо сунляна пронёсся, нарушая все правила, Лань Тайжан — от Небесных Врат.       — Пришёл!.. — выпалил он и запоздало поклонился мастеру. — То есть Лань Ванцзи пришёл! Хочет видеть сына!       Сычжуй растерянно опустил меч. На новую встречу он надеялся каждый день, каждый вечер говорил себе «ну, может быть, завтра», но всё равно всё случилось так неожиданно!       Меч мастера Гаохо внахлёст прошёлся по его рёбрам, будто железный кнут.       — Ты был бы мёртв, случись такое в настоящем бою, — гневно процедил мастер. — Тренировка ещё не закончена, займи своё место!..       «…вэньский выкормыш», молча договорил Сычжуй и перетёк в защитную стойку. Мастер лениво нанёс ещё несколько ударов, с честью отбитых и отклонённых, и снова отвернулся к середине сунляна: «Лань Сяоху, выше локоть! закрывайся полным лезвием!» Все оставшиеся полчаса Сычжуй только и делал, что отступал и уклонялся, временами получая короткие указания «ровнее ставь колено», словно он один из младших учеников!.. Лань Гаохо не хотел больше оттачивать этот меч для Ордена, очевидно же: меч был не ланьский, а вэньский.       На последней атаке Сычжуй отвлёкся снова — мимо сунляна проходил Цзинъи во главе образцового строя Кроличьей Гвардии; они переглянулись, и Цзинъи коротко кивнул: знаю, слышал. «Занятие окончено», наконец-то провозгласил мастер Гаохо, и Сычжуй, изо всех сил стараясь не бежать, ступил на узкую тропинку, круто поднимавшуюся вверх, во втрое ущелье, к цзинши.       Трава у домика была не примята. Можно было и не входить — с порога ощущалось, что здесь никого нет.       Так же стремительно, как поднялся, он спустился вниз и взлетел по высокому порталу храма Юньшэн — к дверям кабинета Лань-даоши. Лань Ао, секретарь, молча покачал головой: здесь тоже никого не было. Оставалось единственное место, но пойти туда…       Он всё же пошёл, уповая, что его поймут и простят. Через ручей по изогнутому мостику, по берегу мимо густых бамбуковых рощ, по тропке сквозь туннель из низкого можжевельника — на каменистый холм в узкой долинке, сплошь заросший травой с серебристо-седыми листьями, —       и остался стоять за стволом огромного кедра, потому что врезался в голос, как в стену:       — …он тебе не откроет!       Говорил Лань-даоши — не говорил, а почти кричал. Сычжуй, не видя, знал по опыту, как наливается краской лицо учителя, как белеют губы и как яростно вспыхивают глаза — всегда, когда что-то или кто-то идёт ему наперекор!       Он всё же выглянул осторожно из-за узловатой коры.       Они стояли на полянке перед небольшим домом — два человека в белом: Лань Цижэнь в своём строгом дачане с голубыми отворотами рукавов и перед ним отец, в обычном белоснежном чжишэне, но без обязательного верхнего чаошэна! Сычжуй смотрел на них, замирая от странного восторга: отец был Ланем, конечно же, но он был таким Ланем, каким сам хотел быть.       — Он никому не открывает, — продолжал Лань Цижэнь, всё более возвышая голос. — Он заперся в этом пыльном жилище ради скорби демоны знают о ком! А ты — ты покинул Орден, чтобы бродяжничать в обществе демоны знают кого! Вы оба — истинный позор Ордена и провал всех моих трудов и стараний!       Сычжуй прикусил губу, стараясь не засмеяться. Ханьгуан-цзюнь слушал брань с невозмутимым лицом, словно она его не касалась.       — Я полагал, что ты одумаешься, — продолжал Лань Цижэнь, горестно воздевая руки к небесам. — Что вы оба одумаетесь! Я ждал, что колдовство спадёт, что ты наиграешься в свою так называемую любовь и начнёшь рассуждать здраво!       — Я начал рассуждать здраво, — отрезал ифу, словно ударил мечом, — и поэтому я ушёл.       Лань Цижэнь уронил руки.       — И это твоё окончательное решение? — спросил он ледяным тоном.       И тогда Ханьгуан-цзюнь засмеялся — совершенно незнакомым смехом.       И сдвинулся с места, прошёл те четыре шага, что разделяли их с учителем, и поднял руку. Сычжую увидеть мешали рукава — то ли отец дотронулся до локтя Лань Цижэня, то ли взял его за руку, но уж точно не поклонился.       — Разве в этой жизни существуют окончательные решения, дядя! Мы оба знаем, что даже смерть ничего не заканчивает.       Не заканчивает, восторженно соглашался Сычжуй, прижимаясь щекой к коре. Правильно нас учили, что смерть — это новое начало; я тоже знаю это!       — Мальчишки, — безнадёжно вздохнул в ответ учитель Лань. — Глупые мальчишки, вот вы кто. — И совершенно неожиданно обернулся к тропинке и к кедру: — И ты тоже глупый мальчишка, Лань Сычжуй, раз пытаешься подслушивать на запретной территории.       Ханьгуан-цзюнь рассмеялся снова и направился к Сычжую, легко перешагивая через кустики горечавки, которым было ещё рано цвести. Подошёл, положил на плечо тёплую тяжёлую ладонь и оглянулся на учителя:       — Тогда мы пойдём, Лань-шуфу.       — Идите, — со вздохом махнул рукой Лань Цижэнь. — И скажи своему цицзы, А-Чжань, чтоб был поосторожнее на Охотах!       Ифу кивнул и, пройдя несколько шагов по тропинке, негромко осведомился:       — Что случилось с тобой на Охоте?       — Ничего, — выговорил Сычжуй. От ладони на плече словно шла особенная ци, покалывала иголочками. — Мы с Лань Цзинъи выиграли Горный Лабиринт Не на последних состязаниях, отец. И ещё… я иногда встречаюсь на Охотах с Вэнь Цюнлинем. Мы хотим вместе очистить Цишань.       — Смелый план, — отозвался ифу, — но кто-то же должен начать. Мы с Вэй Усянем поможем: мы давно искали безлюдное место для хорошей Охоты.       — Он тоже здесь? — замирая, спросил Сычжуй. С самого храма Гуаньинь ему хотелось повидать человека, чьей флейтой он играл когда-то на Луаньцзан и кто отдавал ему свою еду; а после Ритуала Открытой Памяти хотел ещё больше — ведь теперь он знал, что сделал для них всех Вэй Усянь.       — Он ждёт в Гусу, — сказал отец и улыбнулся одними глазами. — Думаю, он тоже будет рад тебя повидать. Что же до Вэнь Цюнлиня… — Лицо его посуровело. — Он поселился где-то поблизости?       Они прошли Большое Зеркальное озеро и вышли на уступ, откуда по трём мостикам можно было добраться до цзинши. Встречных не было — Орден словно бы вдруг вымер под неярким солнцем.       — Я не знаю, — ответил Сычжуй, — но он всегда рядом, когда мы идём охотиться. Вам это не по душе, отец?       — Нет, — сказал Ханьгуан-цзюнь, словно что-то решив для себя, — он имеет право быть рядом с тобой. Но лучше сохранять это в тайне.       — Я понимаю, — торопливо согласился Сычжуй. — Я ведь многое вспомнил… после того, как начал вспоминать в храме. И господин Вэнь тоже рассказывал мне, хотя и избегал очень уж мрачных тем.       Он слишком хорошо помнил своё обещание, их общее обещание: о ритуале Возвращённой Памяти никто не должен знать; а никто — это ведь и отец, как ни больно иметь от него тайны.       Ханьгуан-цзюнь кивнул ему, тоже хмурясь от каких-то воспоминаний.       — Я виноват, — отрывисто сказал он, когда они уже свернули к цзинши с третьего мостика. — Я должен был тогда помогать Вэй Ину по-настоящему, а не просто один раз покормить его обедом.       Сычжуй хорошо усвоил урок: улыбнулся и бережно тронул отца за руку.       — Зато какой вкусный был обед! — весело сказал он. — Я до сих пор его помню! и соломенные бабочки у меня хранились долго-долго; правда, одну я подарил Лань Цзинъи… ох, а вот и он.       Цзинъи и впрямь переминался с ноги на ногу на лужайке перед террасой их домика, не смея подняться по ступенькам и постучать.       — Я знаю, — сказал отец, и теперь улыбка была и в глазах, и в голосе.       — Вот и вы наконец! — выпалил Цзинъи, когда они подошли ближе. — Я уже начал бояться, что вы ушли без меня! Но вы должны знать, Ханьгуан-цзюнь, что Сычжуя без меня никуда не выпускают. Даже с вами не выпустят, а я за него поручился, так что вам придётся взять меня с собой!       — А разве мы куда-то идём? — старательно удивился Сычжуй. Он не сомневался, что Цзинъи будет рад повидаться с «учителем Мо», но хотел всё-таки встретиться с Вэй Усянем без… докучных третьих?       Жадина, обругал он себя за недостойное чувство.       — Ну конечно же! — нетерпеливо воскликнул Цзинъи. — Ты разве забыл, что я хочу попросить Ханьгуан-цзюня об уроке?! А если он начнёт учить меня на поле сунлян, то сбежится весь Орден и это будет уже не урок, а выступление на публику! — И, спохватившись наконец, всё-таки повернулся к ифу: — Вы же не откажете мне, Ханьгуан-цзюнь?       — О каком уроке идёт речь? — спросил отец спокойно, хотя в глазах у него искрились смешинки.       Цзинъи взахлёб объяснял свою просьбу всё то время, пока они спускались в долину: «мастер Лань Гаохо хороший учитель, но он учит тому, что умеет сам! а мне бы нужно больше того… и желательно — против того! Я хочу защищаться от того, кто гораздо сильнее меня!» Разумеется, преградить им дорогу никто не посмел и они втроём свободно вышли за Небесные Врата. Тропа Луошу Лу вилась у них под ногами — свободная, как горный ручей. Отец молча слушал, а Сычжуй совершенно не пил уксус — ну, может, только одну, совсем маленькую чашечку.       — Я вряд ли смогу тебе помочь, А-Чжэн, — сказал Ханьгуан-цзюнь, когда они уже подходили к городским воротам, и в ответ на разочарованный вздох объяснил: — Мне редко встречались противники сильнее меня. Но я думаю, тебе будет полезно взять урок у Вэй Усяня.       Теперь и Сычжуй уставился на него во все глаза. Конечно, за время их совместных приключений они все убедились, что «учитель Мо» обладает многими талантами, но — бой на мечах?..       А ифу продолжал невозмутимо:       — Когда мы с Вэй Ином впервые подрались, я был с мечом, а он — безоружен; и я не смог ни остановить его, ни ему помешать. — И поднял ладонь, предупреждая вопросы: — Он не растерял своих умений, переселившись в другое тело.       «Учитель Вэй» встретил их в зале гостиницы восторженным воплем. «Лань Чжань, ты притащил мне на обед двух цыплят из гусуланьского курятника? Дайте-ка на вас посмотреть! мы не виделись всего-то полгода, а вы ухитрились вырасти и возмужать!» Сычжуй словно бы нырнул в горячую ванну после холодной ночи — как же ему, оказывается, не хватало этого тепла! лицо и вся внешность были совсем другими, но повадками и словами это был всё тот же Сянь-гэгэ с горы Луаньцзан, который носил на руках маленького А-Юаня и бормотал ему смешные истории, сам почти засыпая на ходу. «Иди-ка сюда, сынок! ты ведь теперь наш с Лань Чжанем общий сын, верно? согласен? Каким же ты стал красавцем! нет, ты и раньше был, но теперь особенно!» Они отобедали в отдельной комнате: к Ханьгуан-цзюню в этой гостинице явно относились с подобающим почтением. «Как дела в вашем благословенном ордене? успели переварить новую версию всех событий или до сих пор делают вид, что всё как всегда? А ты — тебя не очень притесняют?» Сычжуй отвечал как мог: да, переваривают понемногу, нет, не слишком притесняют, — больше всего ему хотелось просто сесть рядом с Сянь-гэгэ, как раньше, и прижаться к тёплому боку, — и в конце обеда он так и сделал. «Если будут обижать, сразу сообщи нам и мы им покажем!» — воинственно пообещал Старейшина Илина. Сычжуй только и смог вздохнуть: сообщал бы, но как? «Да, надо будет придумать какие-нибудь летающие письма, — пообещал с лёту Сянь-гэгэ, — мы непременно придумаем, да, Лань Чжань?» Хм, ответил отец, и в этом ответе не было и тени сомнения: придумают.       Цзинъи, непривычно тихий за этим обедом, слушал и разглядывал «учителя Мо», словно обдумывая, просить ли его об уроке. От раздумий его спас ифу, в двух словах объяснив его просьбу. Вэй Усянь покатился со смеху: «А я всегда говорил, гэгэ, что ваши учителя слишком много внимания уделяют атаке! и ты тоже таким был, не спорь, но тебе-то можно!»       — Иди за мной, — сказал он Цзинъи, отсмеявшись, — и возьми с собой меч; нет, мне меч не нужен. А вы побудьте здесь, на уроке зрители только мешают.       Сычжуй хотел бы стать двумя Сычжуями — одна его половина радовалась возможности подольше побыть с отцом, но вторая рвалась следом за Сянь-гэгэ и лучшим другом: подсмотреть бы хоть в щёлочку!.. «Он тебе после расскажет, — уронил Ханьгуан-цзюнь, — у вас же нет тайн?» Тайны у них теперь были.       Повествование об Охоте на землях Цишаня получилось долгим: Сычжуй увлёкся, и это было легче, чем говорить о делах внутри орденской ограды. «Расскажи о состязаниях в Не, — затем попросил ифу, — я ведь наслышан о твоих успехах». Труднее всего было не проболтаться о самом важном: о Ритуале, поэтому Сычжуй принялся говорить о Рубеже и Лабиринте, лишь вскользь упомянув Охоту на Снежных птиц, — и изо всех сил стараясь не упоминать, что над их парой, над их Крыльями нависла угроза. Отец сам был бииняо — каково ему теперь без второго Крыла? смог ли Сянь-гэгэ полностью заменить ему Лань Сичэня? «Да не стой ты как статуя! — как раз донеслось в окошко с улицы. — Ты тут корни пустил, что ли? двигайся! будь как вода, чтоб не ухватить!» Ифу тоже прислушивался — и улыбался, как умел улыбаться теперь. Что такое любовь? спросил себя Сычжуй и с ужасом понял, что спрашивает вслух.       Ханьгуан-цзюнь кивнул, словно признавая за сыном право на этот вопрос.       — Это как Крылья, — сказал он. — Только ещё ближе, нужнее и ярче.