мне нужны твои руки

      Поправив юбку и блузку, Ксюша вышла из парадной, по-кошачьему улыбнулась и вытянула руки вперёд, обнимая Илью мягко, но при этом собственнически. Она любила его за его покорность и за то, как его вечно к ней тянуло, даже если они долгое время не пересекались по каким-либо обстоятельствам. Любила его ухаживания, его внимание, любила его доброту и решимость.       — Я тебе сейчас расскажу долгую историю, которая сегодня, кажется, решилась, — она, не опуская руки с плеч Ильи, приблизилась своё лицо к нему и мягко коснулась чужого носа своим.       — Что за история такая? — Илья весь расцвёл от действий Ксюши, заулыбался так же, как она, по-кошачьи, и опустил руки ниже, оставив их на тонкой талии.       — Занимательная. Пошли, — Ксюша махнула рукой, уселась в машину и снова поправила юбку. Её стройное тело так идеально вписывалось в чёрный салон «бмв» Ильи, что тот каждый раз засматривался и только успевал вытирать слюну с подбородка. Тонкие белые ноги на фоне чёрной оббивки всегда делали его слабым. Но ещё лучше, когда это тонкое тело держало в руках цветы, и неважно какие: с клумбы ли, с цветочного ли или с полей. Ей шёл каждый цветок, но сладкий бордовый цвет был однозначно лучше всех других.       — Пока ты не начала рассказывать… — Илья потянулся назад. Что-то зашуршало под его рукой, и между ним и Ксюшей возник среднего размера букет роз. Это был настоящий шик, не каждый может достать такие свежие цветы, не каждый знает где именно их искать, а Илья уже который раз достаёт такие розы, что у Ксюши от таких сюрпризов спирает дыхание. — Это тебе, Ксения Андреевна.       Легко коснувшись щеки Ильи губами, приняв букет на свои колени, она заулыбалась, как самая счастливая девушка в городе, смущённо отвела взгляд и вздохнула, рассматривая цветы и начиная свой рассказ.       — Ты ведь знаешь моего отца? Ну, не знаком, но ведь знаешь?..       — А может я и познакомиться хочу, — шутит Илья, но на вопрос согласно кивает.       — Как-нибудь, зай, как-нибудь познакомлю, у него просто времени нет, — Ксюша чуть отвлеклась, но вовремя вернулась в тему. — Так вот, дядька он при деньгах. И, знаешь, щедрый очень. Подарил моему брату машину, иномарку, навороченную, на правом руле. Вопрос, конечно, почему не мне, но он сказал, мне подарок будет позже, — посмеялась Ксюша, совершенно не наблюдая за дорогой, хотя обычно её как магнитом притягивало к ней. Она так эмоционально рассказывала, что не могла сосредоточиться на чём-то кроме рассказа и слушателя. — Подарил, а через месяц выясняется, что машины уже и нет, — она развела руками, — оказывается, угнали! Мой брат, конечно, любитель выпить, но не настолько, чтобы забыть, где он припарковал машину, ну или заложить её, а значит угнали. Три дня поискали по городу, потом написали бессмысленное заявление в милицию, там начался так называемый кипиш, и мы решили на семейном совете, что «ша!» этим ментам, будем искать сами. Отец добрый человек, врагов по жизни не было, а тут нарисовались проблемки, вот он и обратился к первому знакомому, мол, помоги найти, а как поймаешь — делай с ними что хочешь, как наказание. Эти мужики ищут уже бог знает сколько, узнали только то, что это не какие-то там «Фрики». Короче, пользы от них никакой. Но! Тут в игру вступает многоуважаемая Ксения, следователь по делу собственного же брата и отца!       Машина плавно повернула на Невский проспект. Ксюша, которую всё ещё брал адреналин от сегодняшнего утра, не могла никак успокоиться и с каждым словом всё больше и больше жестикулировала, по-актёрски, как в комедиях вздыхала и кормила рожицы. Илья усмехался и восхищался одновременно, стараясь не отвлекаться от дороги надолго. Может, на его лице и было чистое удивление, но в голове полная каша, кавардак, паника. Он почти сразу понял, что произошло и кто виноват.       — Так вот, прихожу сегодня к Наташе, к подружке, сидим, болтаем, обсуждаем её отчисление, и слышим, кто-то скребётся в соседнюю дверь. Оказалось, Наташин друг. Она его, значит, впустила, пыталась его разболтать, а потом раз, сунула таблетку в рот, наркотик какой-то, и его понесло…       — Стой, скажи имя этого друга Наташи, чтоб в истории потом не запутаться, — осторожно перебивает её Илья, прикрыв свой интерес сущим пустяком.       — Вовой его зовут, невысокий, приятный на вид такой. Не суть важно! Так вот, сунули ему наркотик, а он и проговорился, что занимается угоном, даже иномарок. И тут все карты сложились!       У Ильи в глазах сплошная паника. Это не простое совпадение. Такого просто быть не может, что в городе есть ещё один такой Вова. И тут у Ильи загорелось всё внутри с новой силой. Во-первых, Вова попался врагу и под наркотиком разболтал всё, что можно и нельзя. Во-вторых, их «врагом» всё это время была Ксюша, вернее её семья. В-третьих, что уже не суть важно, Вова в городе. Илья настолько был шокирован всеми тремя этими фактами, что чуть не перепутал педали газа и тормоза. Но лицо терять нельзя. Все слова, сказанные Ксюшей, казались выдумкой, но ведь она не может сходу так точно попасть в факты? Он продолжал улыбаться и восхищаться, и, честно признать, было чему.       — Ведь это он угнал машину моего брата, этот мелкий наркоман! Но всё интересное ещё впереди.       — Ещё что-то?! — Илья выпучил глаза и повернулся на Ксюшу. Его сейчас точно хватит удар, прямо в дороге, прямо за рулём.       — Мы сидим уже, получается, втроём, и тут Наташа подходит к окну, говорит, мол, ты приехал. Я выглядываю, думаю, нет, машина не твоя, одежда не твоя, причёска ещё дебильная какая-то, точно не ты, потом подбегает этот Вова, расталкивает нас, смотрит вниз, орёт, чтобы мы его не выдавали, и убегает. Вот честно, если бы мне сказали повторить его движения, мимику, его крик на сцене, то я в жизни не смогла бы. Он убежал, — Ксюша выдохнула, устав рассказывать, но продолжила уже более тихим и низким голосом, придавая истории шарма и нотку загадочности, хотя Илье рассказ и обычным тоном казался таким загадочным и шоковым. — И через пару минут стучится тот мужик, вот именно в нашу дверь. Думаю, не открывать просто, мол, нет нас тут, но Наташа дура накуренная, открыла, впустила его, получила по щеке пистолетом. Он допрашивать начал, и у меня, знаешь, теория такая возникла, что Вова этот — просто пешка, ходячий под крышей, а крыша эта стоит передо мной. Я так и не узнала, как его зовут, крышу эту, но он искал этого Вову, наставил на меня пистолет, потом ушёл, и минут через десять сел в тачку вместе с пешкой своей и уехал. Я Наташу полчаса откачивала! Говорит, ей сейчас легче. И вот я с тобой. Вот такая история.       Илья не знал, что и сказать. Не будь он знаком с виновниками такого утреннего приключения Ксюши, то возмутился бы, устроил бы сейчас сольный концерт, но эти два индивида — его группировка, друзья, хотя Вову таковым, если честно, и не назовёшь. Ну, пусть будет парень друга. Но это не отменяет того факта, что он не может восхититься Ксюшей до горящих глаз. Нет, может, конечно, но Губанова и Вову как-то жалко даже стало. Жалко, потому что два дебила. Один добрался до города чёрт знает какими способами, второй узнал про это, погнался за ним, как за сбежавшим ребёнком. И обоих вполне можно оправдать. И самое обидное, что Вова их всех, сука, спалил. Спалился сам, и потянул за собой всех ко дну. Теперь по всему городу будут искать наркомана под именем Вова, который угоняет машины. И самое тупое, что его имя засветилось пару месяцев назад в криминальных кругах, когда всплыла афера Губанова, связанная с убийством Фриков и присвоением Вовы. А если найдут Губанова, если поймут, что это он виновник, что это по его вине поднялась шумиха, то обязательно наведут справки и поднимут тех, кто хоть как-то причастен: сам Илья, Тоха, Барагозеры, может ещё и Денис. За последнего как-то больше всего было обидно. Сука, как хорошо жилось до рассказа Ксюшей этой истории!       — Ну как, я похожу на следователя? Круто дело раскрыла?       — Ты бесподобна, — отвечает с улыбкой Илья, заворачивая в какой-то двор, который был ближе всего к «макдональдсу». Он ещё от ссоры с Денисом не отошёл, а на него снова навалилась какая-то история, причём раз в десять похлеще.       Из чёрной «бмв» вышло две фигуры: гордо расправивший плечи парень в кожаной куртке и серых джинсах, но при всей уверенности с серым лицом, и девушка на каблуках, в средней длинны юбке, блузке и похожей кожанке. Ксюша подхватила парня под руку и мерно зацокала каблуками по асфальту, заставляя прохожих оборачиваться. Раньше эти взгляды вызывали у Ильи гордость, мол, такая красотка досталась именно ему, актриса театра, рассудительная и приятная девушка, но сегодня до этих взглядов не было никакого дела. Да и самом модном ресторане серость с лица не уходила. Он продолжал отвечать Ксюше точно так же, как и всегда: с жаром, с улыбкой, а сам думал лишь о том, что нужно поскорее добраться до телефона и связаться с Губановым. Бросить Ксюшу и сбежать «по важным делам» нельзя, это ведь не по-мужски, это глупо и постыдно, и он остаётся с ней, понимая, что каждая минута что-то да решает.       — Помнишь, мы ходили репетировать? Ну, я репетировать, а ты со мной? Горький, «На дне». Так вот, я достала тебе хорошие места, в первом ряду, — Ксюша вынула из сумочки какую-то бумажку и придвинула её поближе к Илье, под его стаканчик с колой.       — О, а когда?       — Через неделю, в следующие выходные, — гордо подняв голову, она покачала ею и выжидающе уставилась на парня. — Придёшь?       — Конечно, — без сомнений отвечает Илья.       Он просто не может не прийти. Ксюша ждёт его там, и Илья знает, что ей это важно. Это греет душу и в очередной раз доказывает, что его выбор был самый верный. От созерцания этих довольных глаз и мягкой улыбки в сердце запел соловей.       — Как раз там скажу тебе одну новость, — она поджала губы, продолжая улыбаться. Если честно, Илья за полчаса так насытился её новостями, что уже было без разницы, что она расскажет на этот раз.       Проболтавшись по городу целый день, побывав везде, где только можно, даже на заливе, и чуть не уехав в Колпино, они всё же решили расходиться. Чёрная машина плавно повернула в знакомый двор, откуда Илья часто забирал Ксюшу, и остановилась у парадного входа. Девять вечера, лёгкая усталость ломит кости. Момент умиротворения и спокойствия наступает тогда, когда до очередного недолгого расставания остаются считанные секунды. Будь воля, Илья бы давно предложил ей съехаться, жить вместе, под одной крышей, но он не уверен, что потянет такую даму на своих плечах. Он вполне может разочаровать её в быту, ведь Илья — не самый примерный домохозяин, не моет посуду неделями, никогда не заправляет кровать, да и вообще, судя по тому, в каком доме живёт Ксюша, его однушка покажется ей слишком тесной. Остаётся только довольствоваться такими встречами и каждый раз отрывать её от сердца, возвращая домой вечером.       — Думаю, вряд ли смогу на неделе выбить время, сейчас сплошные репетиции начнутся, — вздыхает Ксюша. — Я бы ещё с тобой покаталась, но время уже поджимает, да и устала я.       Илья понимающе кивает. Он бы тоже устал, если бы утром в него тыкал пистолетом какой-то сумасшедший, а потом весь день шляться по городу, как беспризорные собаки.       В салоне осталась тишина. Мелкие капли дождя били по лобовому, и Ксюша всё никак не решалась выйти из машины. Сидела, теребя замочек своей сумки, и поглядывала в зеркало заднего вида на въезжавшую во двор знакомую машину.       — Папа приехал с работы, — вздыхает она. — Хочешь зайти на чай? Познакомиться?       — Хочу, — выпаливает Илья, даже не думая. — Только я отойду позвонить?       — У нас позвонишь, — машет рукой Ксюша.       — У меня деловой разговор, я позвоню и обязательно приду. Скажи квартиру, — Илья отстегнул ремень безопасности.

***

      Как Вова и ожидал, вечер его ждал просто отвратительный. Губанов с ним не разговаривал от слова совсем, сидел за столом, что-то бесконечно писал, изредка отвлекался на поход до кухни попить воды и возвращался. Вова наблюдал за ним с кровати, обмотавшись с ног до головы чёрным пледом, выглядывая лишь одним сонным глазом. Его до сих пор как-то странно потряхивало. Солнце ещё, вроде, не село, на часах около девяти вечера, но по ощущениям — рассвет. У Губанова были зашторены все окна, и если бы не часы, то Вова бы подумал, что сейчас и правда уже утро.       Полчаса назад Губанов увёз Васю домой. Нет бы взять Вову с собой и поехать туда, но Лёша поступил правильно, даже не зная почему и как. Правильно, потому что у соседней от Васиной комнаты до сих пор была суматоха. Когда Васю привезли в квартиру, у Вовы в груди заныло всё, что только могло. Он вис на шее брата, то тихо усмехался, то вздыхал, а потом увёл его в гостиную, закрыв дверь. Губанов посмотрел им вслед, качнул головой и скрылся в своей спальне, плотно закрыв дверь.       — Знаешь, я сегодня вернулся домой, а у моей комнаты скопление. Думаю, что случилось? Подхожу ближе, а там соседку выносят. Сказали, наелась таблеток. Донаркоманилась, дура, — вздыхает Вася, покачав головой и не придав своему рассказу никаких эмоций, потому что он их и не испытал. Да, девчонку жаль, была молодой, но это бы её выбор — сесть на наркотики.       Вова не успел отойти от двери: он замер, уставившись в пол, затем поднял взгляд на расслабленного брата и открыл рот, пробормотав: «умерла?»       — Конечно, — фыркает Вася. — Сказали, где-то в обед пульса уже не было. Знаешь, плохо говорить такие вещи, но я даже рад, что всё так сложилось. Жить с наркоманом по соседству — сущий ад.       У Вовы ушла земля из-под ног. В обед. Это значит, Наташа наелась таблеток после того случая с Губановым. Но он в этом точно не виноват. Просто у неё не выдержала нервная система, ведь на неё слишком много чего навалилось в последние дни: долги, отчисление, эта сцена с Губановым. Но ведь она, нервная система Наташи, окончательно надломилась из-за него, из-за Лёши! Мозг зашумел, как компьютер. Он всё думал и думал, оправдывал то Наташу, то Губанова, не зная, в какую сторону податься. А Вася стоял и смотрел на потерянного в пространстве брата, вспоминая, какие новости у него ещё есть.       — Соседи ещё говорят, до обеда бегал какой-то чудак, искал пацана-наркомана, но так и не поняли, кто это такой, сказали, не наш, не местный.       — Что за дурдом у вас там, — фыркает Вова, усмехаясь, а сам думает лишь о том, какой шум он случайно поднял. Ведь не приезжай он в город, ничего этого бы не было. И Наташа осталась бы жива, и Губанов не дул бы на него губы, и с Максом бы он не поссорился. В общем, от этой поездки одни проблемы.       А дальше разговор зашёл о чём-то лёгком и непринуждённом: Вася рассказал, что он будет крёстным отцом, что девочку решили назвать Вероникой, что на работе у него сплошная лёгкость, что получил повышение и ему начали регулярно выплачивать зарплату. И всё у него вроде наладилось, чего не сказать о Вове, но Вася так и не узнал, что Вова где-то пропадал, что сегодня на него навалилось всё, что только можно, что последние две недели — это ебаные качели, с которыми он не в силах справиться. И самое главное — никто не в силах ему помочь. Или же просто не желают этого делать. Некоторых просто не хотелось нагружать, как, к примеру, Васю. главное, что у брата всё хорошо, главное, что он жив и здоров.       — Знаешь, я неделю назад, может даже две, познакомился с этим твоим Губановым. Мы познакомились случайно, у Макса пересеклись. После того дня я всё хотел встретиться с тобой и извиниться, — Вася поджимает губы, отводя взгляд.       — Ты совсем что ли? — Вова даже поднялся с дивана, уставившись на брата, как на сумасшедшего. — Не надо мне никаких извинений, ты чего?       — Погоди ты. Ты всё время говорил о свободе, что её у тебя нет, что я тебя контролирую. Я тогда тебя отпустил, но думал, что ты набегаешься, а потом вернёшься. А тебе и правда лучше быть свободным, без моей опеки. Ты вырос. Вот за это я и прошу прощения, что переборщил, передержал тебя возле себя.       — Знаешь, Вась, я свободным так и не стал. И никогда не стану, — Вова выдавил из себя полуулыбку. — Я уже устал над этим думать, если честно. Но если тебе это важно — то я тебя прощаю. И ты меня прости за вредность. В этом я полный мудак.       Васе ничего не оставалось, кроме как простить в ответ. Они поговорили ещё с час, и Губанов увёз Васю домой, обменявшись с ним всего несколькими словами. Вова в деталях вспоминал разговор с братом, продолжая лежать на кровати. Он гонял в голове мысли о неожиданной смерти Наташи, даже молился, всё сильнее укрываясь одеялом. Хотелось с кем-то поговорить, и уже неважно о чём: о том, что волнует, до чего по барабану, о чём-то важном или пустяковом. Неважно. Он вроде в городе, он добился своего, но почему здесь хуже, чем там, на даче? Накатывали слёзы обиды. Он смотрел на сгорбившуюся спину Лёши, следил за его медленно движущейся рукой и плакал, не издавая ни звука. Плед впитывал слёзы, глаза начинали болеть, голова гудела. Хотелось к Васе, хотелось домой, да хотя бы на дачу. Вернуться бы в семь часов утра сегодняшнего дня и остаться в этом проклятом дачном доме, никуда не ехать и не строить никакие планы по дороге. Ему не хотелось оставаться с Губановым. Вернее, хотелось, очень, но не с таким, от которого веет сплошным холодом.       — Отвези меня на дачу, — слабый голос послышался из-под пледа. Затем шмыганье носом.       — Ты ведь так рвался в город, — Губанов прервался на середине слова и поднял взгляд на зашторенное окно.       — Это было ошибкой, — признаётся Вова, прозрачными, стеклянными глазами продолжая сверлить чужую спину. Губанов повернулся на него, разглядывая слабое укутанное тело, из глаз которого безостановочно текли слёзы. — Мне больше не нравится здесь.       — В квартире или городе? Почему? — спросил Губанов, чуть помолчав.       Вова ничего не ответил, укрывшись пледом с головой. Он не мог ничего больше сказать. Его брал стыд, неприязнь к тому Губанову, который сейчас сидел перед ним, но при этом разрывала нужда прижаться к нему, обнять что есть мочи и просто молчать. Кажется, Вова стал чужим разочарованием, и исправить это нельзя.       — Поедем утром, если не передумаешь, — коротко отвечает Губанов, отворачивается к столу, хлопает своим блокнотом, отбрасывает ручку и поднимается с места. Этот короткий диалог сбил его с мысли.       Забираясь коленями на кровать, проползая немного дальше, к подушкам, Лёша ложится рядом и отворачивает голову от Вовы. Он устал, ужасно устал. Если раньше его нервы были чистым и крепким полотном, то недавно от них остались лишь лоскутки, а сегодня Вова ободрал эти лоскутки до ниток. И этом ниткам уже плевать и на чужое состояние, и на чужие слёзы, даже если они Вовины. Что касается обиды… Да, Губанов обижен за несдержанное слово, обижен на Вовину вольность, которая, слава богу, обошлась без особых последствий. Из-за него он ненарочно довёл случайную девушку до самоубийства, сам весь день нервничал и даже страдал. Из-за Вовы произошёл маленький переполох в семье Шабановых. И самое дебильное, что всё это Вова назвал ошибкой только вечером. Слава богу хоть признал, что не был прав, но Лёша никак не думал, что всё это доведёт Вову до слёз. Либо это плачет всё ещё держащий его наркотик, либо искренность, но Губанов больше склоняется к первому варианту. Не верит он в эти слёзы, как ни крути.       Когда из-под пледа больше не доносилось никаких звуков, Губанов перевернулся на бок, лицом к Вове, приподнял угол тёмного пледа, заглянул под него и выдохнул — он уснул. Лёша испытывал к нему смешанные чувства: с одной стороны Вову он понимал и пытался оправдывать, даже немного жалел, но с другой пиздец как на него злился. Может на лице Лёши и было спокойствие, перемешанное с холодом, но на деле хотелось его разорвать на куски. Его раздражал один лишь вид Вовы, и от этого было страшно. Он никогда не испытывал подобного по отношению к нему, никогда не думал о таких плохих вещах, никогда даже не думал его в чём-то винить, но сегодня Вова — виновник всех бед, всех потрёпанных нервов, разрушитель идиллии и планов. Одним словом, враг народа.       В коридоре запищал телефон. Губанов вздохнул, поднялся на локтях и выбрался с кровати. Вова даже не шелохнулся, может даже не проснулся. Прошаркав по комнате до коридора, тяжело вздохнув, он поднял трубку и молча слушал. Какое-то странное чувство было в груди, ожидание ещё чего-то плохого, как утром звонок от Макса.       — Братан? Это Илюха, — затараторили на том конце. — Мне похуй, занят ты или нет, ты сейчас полностью, от и до выслушиваешь всё, что я тебе говорю. Слышишь?       — Что-то серьёзное?       — Очень, — мгновенно отчеканивает Илья.       — Перезвони в гостиную, — коротко бурчит Лёша, через плечо глянув в сторону спальни, откуда послышалась возьня.       Чужой тон напрягал. Который раз за день Лёша хочет послать всё к чертям и оказаться в белой комнате, полностью изолирующей его от внешнего мира, от проблем? Раз, наверное, пятый.       По дороге в гостиную Губанов закрывает дверь спальни, то ли для того, чтобы не будить Вову, то ли для того, чтобы тот не подслушал. Он пока не решил. Телефон зазвенел теперь в большой комнате. Губанов в пару шагов оказывается рядом с ним, берёт его в руки и снимает трубку, тут же плотно прикладывая её к уху, прижимая так крепко, что первые слова Ильи оглушают.       — Слушай внимательно меня. Я знаю, что Вова в городе, и я знаю, что было утром, ну, вернее в обед. Я знаю в миллион раз больше, чем ты.       — Откуда? — холодно спрашивает Губанов, щурится, глядя на циферблат часов на руке, и поднимает взгляд на зашторенное окно. Полумрак в комнате как-то странно на него влиял: он будто пьян, при этом полон смешанных эмоций, чувствует недомогание и тяжесть собственного тела. Мрак окончательно его опустошил.       — Ты знаешь, в кого пистолетом сегодня тыкал?       — В баб каких-то, — бурчит Губанов.       — Баб? Ты в Ксюшу мою пистолетом тыкал, еблан, — цедит сквозь зубы Коряков, опасливо оборачиваясь назад и убеждаясь, что людей на улице почти нет, что они не развесили уши на чужие телефонные разговоры.       — Откуда мне было знать, что эта она? Я её ни разу не видел, — спокойно, на низких тонах произнёс Губанов и медленно зашагал по комнате, крепче сжимая трубку.       — Это ладно, не столь для тебя важно, понимаю, я тебя не корю за это, тут ты почти не проебался. Но знаешь, в чём мы приебались за последние полгода? Мы не остановили тебя, когда ты болел присвоением Вовы. Слышишь меня, Хес? Это была ошибка, сука! Даже если ты сейчас скажешь, мол, вот, у меня машина благодаря ему появилась, то ты будешь прав, окей, но тогда ты признаешь свою ошибку в том, что ты допустил его наркоманию.       — Что ты несёшь? — холодное спокойствие Губанова сменилось раздражением. Он не понимал ни единого слова, хотя отчаянно старался вникнуть в их смысл. Он чувствовал себя десятилетним ребёнком на лекции по высшей математики: вроде цифры есть, а ничего не понять.       — Знаешь, кто объявил охоту на наши головы? Отец моей Ксюши. Мы продали ему тачку, а потом мы же её и спиздили. Он поднял на уши полгорода, ищет нас, а твой Вова, обдолбавшись таблетками у какой-то пизды в зассанной общаге, разболтал всё Ксюше. Она знает, кто угнал тачку, она догадалась, что его крыша — это ТЫ! И если она сейчас расскажет это отцу, то они придут за нами сегодня же. Ты слышишь меня? Сегодня ночью ты будешь с дырой в башке и жопе, еблан ты конченый! И мы тоже будем трупами: и Денис, и Барагозеры, и я, и может даже Тоха. И твой Вова такой же еблан, его в первую очередь убьют и обоссут! Будь я на твоём месте, задушил бы его, не задумываясь. Он доставляет слишком много проблем, Лёх, надо что-то с ним делать. Я не знаю, как ты будешь на него влиять, но санкции против него я бы ввёл. Ладно, честно, я бы прибил его на месте.       Губанов опустился на край дивана, сосредоточенно глядя в одну точку широко открытыми глазами. Отяжелевшее тело начало бесконтрольно трясти от нахлынувшей злобы и страха. Слова Ильи наконец выстроились в цепочку, которую Губанов способен бы понять, и эта цепочка так туго обвернулась вокруг горла, что защемила кожу на шее и сдавила трахею, начиная удушье. Сказать ничего он не мог.       — Я сейчас попробую как-нибудь разрулить ситуацию, но шанс — меньше хуя хомяка, — вздыхает Илья, упирая руку в стену перед собой, упираясь. Его вдруг настигло такое бессилие, что потянуло в сон. Наверное, это от стресса. — Рекомендую съебаться с города, причём куда подальше.       Илья бросил трубку, не дождавшись ответа. Он убрал со лба сырые от дождя волосы, буркнул что-то под нос и быстрыми шагами, почти бегом вернулся к парадной, в которой скрылась Ксюша со своим отцом. Вбежав на этаж, на котором красовалась дверь с золотистыми цифрами «35», Илья остановился, отдышался, попытался собрать разбежавшиеся мысли воедино и постучался в квартиру, когда понял, что в голове порядок уже не навести, а поторопиться очень нужно.       — Добрый вечер, Андрей Евгеньевич, — мягкий басистый голос высокого седого мужчины подействовал на Илью успокаивающе, что очень даже удивительно. Судя по голосу и виду этого мужчины, он и правда добряк, и договориться с ним шанс есть, правда, всё ещё неясно, каков он, этот шанс.       — Добрый вечер, Илья, — Коряков протянул руку для рукопожатия, постарался улыбнуться как можно приветливее, и тут же скорчил виноватое лицо, когда за широкой спиной отца Ксюши он увидел её мать. — Анна Сергеевна, извините, не думал, что сегодня выдастся возможность познакомиться с вами, не успел купить букет.       — Девушке — букет, а её маме — хорошее впечатление о себе — вот что главное, — тихонько засмеялась среднего роста женщина.       Илья выдохнул. Почему-то казалось, что этап знакомства с родителями Ксюши будет таким позорным для него, что каждый раз он побаивался наступления этого момента, но на деле всё оказалось наоборот. Видимо, Ксюша слишком хорошо о нём отзывалась, раз сегодня её родители так добродушно его приняли.       — Проходи, не стесняйся, сейчас быстро на стол накрою, — Анна Сергеевна скрылась из вида, убежав на кухню, а Андрей Евгеньевич, дожидаясь, пока гость разуется и снимет верхнюю одежду, внимательно его рассматривал, особенно обращая своё внимание на поведение и манеры. Слова Ильи, да и в принципе его речь — мёд для ушей, особенно в условиях нынешнего загрязнения языка, что не может не радовать профессора, а насчёт манер… это нужно смотреть за столом.       — Так что же, насколько мне известно, — мужчина положил свою широкую ладонь на плечо Ильи и повёл его в большую комнату, в которой Ксюша порхала над вазой с чуть увядшими от недостатка воды розами, — знакомы вы с Ксенией давно. Говорит, вы крепкое плечо.       — Ну если Ксюша так говорит, значит это правда, — смутился Илья, глянув на Ксюшу с хитрецой, смешанной с благодарностью. Нет ничего приятнее, когда такие вещи говорит отец девушки, от которой ты тащишься уже чёрт знает сколько.       — Я и не сомневаюсь, — мужчина убрал руку со спины Ильи и уселся в кресло по-хозяйски. Видимо, было его любимым. Илья сел напротив, а Ксюша рядом с ним, склонив голову в его сторону. — Ксюша у нас девочка внимательная, людей выбирает хороших, и что самое интересное, редко когда ошибается. Насквозь их видит.       Ксюша смущённо ухмыльнулась, но ничего не ответила, не желая вмешиваться в разговор отца и Ильи. Она здесь, чтобы послушать и поддержать Корякова, который, однако, выглядел спокойным. Но лишь выглядел. Если бы он позволил своему телу расслабиться, то его всего бы начало колотить и трясти. Он не понимает, как ещё вывозит этот момент: пять минут назад он орал в трубку Губанову о том, что за ними придут, бил его розовые очки, надетые, чтобы смотреть на Вову, а сейчас сидит перед отцом Ксюши, перед заказчиком их голов, и слушает речи о том, что Ксюша не ошиблась в выборе. Если бы Илье рассказали, что произойдёт за этот день, то он бы вообще не вышел из квартиры, заперся бы, спрятался. О таком дне обычно говорят — переломный.       Минут через десять Илью посадили за стол. Он отказался от вина, решив, что сегодня ему противопоказан алкоголь. Разговор зашёл о занятости, о делах, и Андрей Евгеньевич посчитал грехом не спросить, чем занимается Илья.       — Я не по профессии сейчас работаю, — качнул головой Илья, — пока осел в сфере автомобилей.       — Автомобилей? Интересно. Чем именно занимаешься? — Андрей Евгеньевич даже отложил вилку и нож, навострив уши.       — Купля-продажа, иногда восстанавливаем совсем плохие и снова пускаем их в ход. К слову, довелось услышать вашу грустную историю про машину. Не расскажете подробнее?       Андрей Евгеньевич ещё в самом начале проникся молодым человеком своей дочери и даже начал доверять. О вздохнул, даже усмехнулся, будто уже не в первый раз делится с кем-то этой историей, но его поддернутое свежими морщинами лицо всё же посерело.       — Да что тут рассказывать? Угнали средь бела дня, — пожал плечами мужчина.       — Кстати, да! У меня новость, — Ксюша поставила бокал на место, оглядела присутствующих и хотела уже начать рассказывать своё сегодняшнее достижение, но Илья положил свою ладонь на её руку, тихонько попросив попридержать коней. Может, такой жест не понравится её родителям, но по-другому нельзя было поступить. У него только что появился шанс предотвратить трагедию, маячившую перед глазами. Появился шанс спасти всех, и не воспользоваться им невозможно, даже если это подорвёт его образ интеллигента, выстроенного специально для родителей Ксюши.       — Что была за машина? — Илья с чуть виноватым видом глянул на мужчину. Затем он постарался сделать уверенное лицо, будто ему только что пришла какая-то великая мысль. На самом деле, она пришла ещё минут десять назад, но не суть важно.       — Светло-серая «тойота», чистокровная японка, — мужчина изгибает бровь, улавливая настроение гостя.       Илья театрально помолчал, будто вспоминая что-то давным-давно забытое, неважное, а сам вспоминал, в каком из множества гаражей Барагозеров стоит та самая серая «тойота». Из последних тачек она была единственная такая, светленькая, с кожаным салоном. Коряков помнит, как сел в неё и вдохнул полной грудью тот запах свежей машины. Её действительно продавали, но он не знает кому, а потом угоняли снова. Ещё Илья помнит, что у неё всё переворошили под рулём, когда угоняли. Но восстановительные работы там — минут десять. Если кто-то из Барагозеров ещё остался в гараже, то управятся минут за пять. Но не страшно вернуть её и в таком виде, ведь главное — вернуть.       — Знаете, я видел её, — с наигранной нерешительностью произносит Илья. — Вот совсем недавно, пару дней назад.       — Да ладно тебе, не вселяй в него ложных надежд, — с тоской щебечет Анна Сергеевна.       — Нет, почему, я серьёзно. Недавно был в гаражах в промышленной зоне, там была светло-серая «тойота» на правом руле, — начинает давить Илья, бросая короткий взгляд на Ксюшу. Та молча смотрела на него огромными глазами, мысленно называя героем.       — Сможешь её достать? — Андрей Евгеньевич, сощурив свои серые глаза, пытливо разглядывал Корякова в надежде, что тот сейчас скажет смелое «да». Если он вернёт машину в руки хозяина, то отныне будет зваться зятьком.       — Дайте мне пару часов.

***

      Губанов не выходил из гостиной полчаса. Сгорбившись на краю дивана, он не отрывал взгляда от телефона, который давным-давно уже пропищал несколько раз, оповещая об окончании разговора. В эти пять минут он испытал всё: страх, панику, отчаяние, ненависть, разочарование, а в конце своих размышлений пытался смириться с тем, что происходит, пытался принять свою ошибку. Пальцы на руках казались неуправляемыми: они тряслись в такт быстрому сердцебиению, не слушались. Ощущение, что он только что потерял что-то очень важное, что раньше казалось мечтой и целью, которую он достиг, но через время снова утратил. И этой целью и мечтой когда-то был Вова. Если до звонка Ильи что-то можно было исправить, то сейчас поздно гнать лошадей. Всё было решено буквально за какие-то пару минут. А рассыпалось всё меньше, чем за сутки.       Найдя наконец в себе силы, Губанов поднялся с дивана, оставив телефон на небольшом столике. Его хоть и колотило, но шаги были твёрдыми и уверенными. Он зашёл в спальню, сначала боясь повернуть голову в сторону кровати. Решил получше прислушаться к себе. Он ненавидит Вову так же сильно, как ненавидит себя. Ненавидит. Кто бы знал, что такое светлое чувство как любовь или что-то ей подобное так быстро сменится на ненависть, неприязнь. Медленно переведя взгляд на лежащее тело, он затягивает ремень на своих штанах покрепче, подходит ближе к кровати и хватает Вову за плечо. Лёша не сможет с ним ночевать. ОН не сможет больше думать ни о чём, кроме слов Ильи.       — Вставай, поехали на дачу.       Вова мгновенно просыпается, сдергивает с головы одеяло и видит перед собой стеклянные глаза. В них опасность. Поджатые губы нервно дёрнулись. Как бы ни клонило обратно в сон, Вова поднялся, уселся на край кровати и наблюдал за тем, как быстро собирался Губанов: надел свитер потеплее, накинул плащ и обернулся, сверкнув раздражением в глазах:       — Чё сидишь? — Лёша медленно начинал закипать. Наверное, выглядел он достаточно свирепо, раз Вова пугливо уставился на него и не мог пошевелиться.       — Чё с тобой?       — Меньше вопросов, — гаркает Губанов, возвращаясь к столу и выключая лампу. — Поехали, говорю, чё расселся?       Вова вскочил с кровати, обернулся за идущим за ним Губановым и схватил с тумбы свитер. Он натягивал его на ходу, обувался, скача на месте. Хотелось бы выяснить, что произошло с Лёшей за то короткое время, которое Вова проспал, но даже кашлять было страшно. Ему впервые с первой встречи было страшно. Но это был не тот страх, когда перед тобой стоит незнакомец и тычет пистолетом. Это был другой страх, и он куда острее. Видеть уже близкого сердцу Губанова в гневе — это до мурашек по всему телу, до желания застонать от ужаса, до подкашивающихся ног. Они выходят из квартиры спустя минуту: Вова идёт чуть впереди, боясь глянуть назад через плечо, а Губанов совершенно не смотрит на Вову. Он смотрит под ноги, вперёд себя, на стены, но только не на него.       Где-то в квартире на четвёртом этаже зазвонил телефон. Илья пытался дозвониться, но трубку так никто и не взял.

***

      Вечерний холодный воздух наполнялся клубами пара изо рта. Илья на дрожащих ногах подбегает к двери Барагозеров, виснет на ней, кричит и стучится, но ему никто не отвечает. Может, стоит орать громче? Бить ногами по двери главного гаража? Почему именно сегодня он не взял ключи? Почему именно сегодня выложил их в прихожей, на полочку? Одному Богу известно. Оглянувшись, Илья растерянно отошёл от двери на пару шагов, пытаясь унять дрожь. Холодно и почему-то страшно, хотя шансов спасти ситуацию сейчас в миллион раз больше, чем час назад. Губанов не взял трубку, никого Барагозеров нет на рабочем месте. Это проклятье или просто отсутствие удачи?       — Ты еблан? — Денис выходит из соседнего гаража, протирая руки ветошью. Его уставшие глаза выглядывали из-под грязных, заляпанных очков, внимательно рассматривая Корякова. — Ты время видел так орать?       — Ты ж мой спаситель! — Илья чуть ли не падает ему в ноги, — Нет, наш спаситель! Дай ключи, я молю тебя, мне нужна светло-серая «тойота», мне нужно её вернуть, и мы будем в безопасности, слышишь? Я нашёл тех, у кого мы её угнали. Слышишь, нашёл!       — И кто они? — Денис вроде даже проснулся, бросился в карман за ключами, но нахмурился, когда услышал ненавистное имя:       — Отец Ксюши, это был он, — Илья продолжал тараторить, поднимаясь с колен. — Представь, как было близко? Там такая история ёбнутая, я расскажу тебе, как только я тачку верну и всё наладится. Слышишь? Где ключи?       — Держи, — холодновато отвечает Денис, отдавая связку в чужие руки.       — Я люблю тебя, — Илья бросается на чужие плечи, прижимаясь губами к чумазой от масла щеке. Денис ощутил, как очередная пуля предательства засвистела где-то над головой, затем, когда чужие губы коснулись его щеки, эта пуля, развернувшись в полёте, попала точно в сердце.       Илья побежал по гаражам, подбирая ключи и хлопая дверьми, а Денис так и остался стоять на месте, у входа в один из гаражей. Пустота в душе, пустота в глазах. Будто недавней ссоры и не было, будто Илья о ней совершенно забыл. Конечно, не время об этом думать, Илья сейчас на таком адреналине и стрессе, что он вообще не соображает, но это всё же выдаёт его натуру: он только что от Ксюши, от него пахнет её духами, но он полез к Денису целоваться. Кажется, Коломиец никогда его не поймёт хотя бы потому, что больше не собирается этого делать. Никогда.       — Нашёл! Моя ты дорогая, боже, спасительница! Дэн! Последи за моей тачкой, я скоро вернусь, — кричит Илья, пропадая в гараже. Через несколько секунд непрогретый мотор зарычал, и шикарная уроженка Японии осветила двери гаражей напротив. Её след простыл слишком быстро, чтобы Денис что-то понял.       Парень бросил ветошь на землю, придавил её ботинком, задрал голову к небу и вздохнул. Скорее бы послезавтрашний поезд.

***

      Вова, сложив руки на груди и отвернувшись от Губанова, в окно даже не смотрел. Не было сил поднять глаза, не было сил осматриваться, следить за дорогой. Лёша ведёт очень агрессивно, спидометр показывает заоблачные числа, но Вова почему-то чувствует себя спокойно. Его перестал брать тремор, его больше не пугает нахождение Губанова рядом с собой. Этап смирения. Осознание, что как прежде уже никогда не будет, наконец пришло. Всё разрушено, и в этом виноват он. И если Лёша вдруг заведёт разговор об этом, он уже не будет оправдываться, не будет гнуть свою линию. Он слишком вымотан, слишком устал и подавлен для того, чтобы защищать себя.       За то время, что они выезжали из города, Вова о многом успел подумать. Он решил именно сейчас прогнать все этапы взаимоотношения с Лёшей, и вдруг осознал, что тот не забирал у него свободу, а наоборот, даровал её. Вова глядел на всё через призму своих хотелок и приверед, совершенно не замечая того, как его жизнь перевернулась с ног на голову с появлением Лёши. Ему дали всё, что нужно нормальному человеку — крышу во всех её смыслах, еду, питьё, безопасность, но Вова почему-то решил, что истинные для него блага — это наркотик и разгул. После ледяной клетки Фриков он оказался на настоящей свободе, но ошибочно посчитал эту свободу золотой клеткой. Да не было никакой клетки. В тот момент, когда Вова добрался до наркотиков, всё пошло под откос. Первый подрыв доверия, первое разочарование в Вове. И вместо того, чтобы понять, почему Лёша так относится к этому, спросить, Вова продолжал гнуть свою линию, скандируя про свободу и отмену опеки. А это была не опека. Это была забота.       Вова вдохнул побольше воздуха, повернулся на Губанова и хотел было завести разговор про это, как-то извиниться, хоть и не умел, но как только в поле зрения оказалось чужое сосредоточенное лицо, он выдохнул. Он боится заговорить, потому что знает, что был неправ настолько, что сейчас, при нынешнем раскладе дел, его даже слушать не будут, не то что прощать. Уже нет смысла просить прощения.       В какой-то момент дороги, когда вокруг не было ни одного фонаря, когда встречка полностью опустела, Губанов отпустил педаль газа и начал медленно жать на тормоз. Голова Вовы закрутилась, пытаясь понять, что происходит, где они вообще. Лицо Лёши всё так же не выражало никакой эмоции. Они съехали в небольшой лесок, и Вова узнал в нём свалку, на которой Лёша учил его управляться с пистолетом. Густые брови нахмурились в непонимании, и не спросить уже нельзя было:       — Зачем мы сюда приехали?       — Есть разговор. Выйди пока из машины, я соберусь с мыслями, — спокойно просит Губанов, устало глядя в чужие глаза, и когда понимает, что Вова немного растерян, добавляет, — Пожалуйста.       Вова вышел. Обернувшись на белую «тойоту», он пятился назад, не сводя взгляд с Лёши, который так и сидел, ни на миллиметр не двинувшись. Через несколько секунд заглох мотор, и его голова опустилась ещё ниже. В ней слишком много мыслей, чтобы пытаться удержать её прямо.       Отойдя ещё немного дальше, пытаясь не уходить от света фар, он подошёл к той самой скамейке, на которой когда-то стояли бутылки-мишени. Здесь остались только осколки, и никто после того дня их не трогал, только дождь наполнил донышки каждой из них. В тот день они впервые были так близки. В тот день они первый раз поцеловались. Странное чувство упущенного сдавило сердце.       Пока Вова с некой тоской разглядывал осколки бутылок, Губанов продолжал сидеть в машине. Холодные пальцы потирали ледяной металл дула пистолета. Полное опустошение не давало думать: оно гнало все мысли прочь, путало их, подгоняло, а взамен подсовывало воспоминания, но почему-то не те, когда в Лёше, а именно в его душе, расцветали кроваво-алые розы, когда там всё щебетало и порхало. Нет, ему вспоминалось, как Вова убитый притащился домой, как он кричал, отстаивая свои глупости, как объёбанный приставал к нему, как извинялся, залезая в штаны. Вспоминался сегодняшний день, как от такой же обдолбанный прятался от него в шкафу, воспоминалось, какой переполох случился у Шабановых из-за его приезда, сколько дел он невольно наворотил, и самое главное, как сильно он подставил их сегодня в обед. Обдолбаться и выдать все подводные камни их группировки случайному человеку! На войне за такое убивали без раздумий, а чем нынешнее время отличается от войны? Только эта война не за культуру и родину, а за свою правду и за жизнь. А Вова лишил их всех самого дорогого. Он вопреки всему этому он всё ещё не даст Вову в обиду. Лучше он обидит сам.       Лёша вышел из машины, не выпуская пистолета из рук. Его тяжёлые и спокойные шаги заставили Вову обернуться через плечо. Глаза, переполненные тоской, уставились на унылое лицо, затем опустились ниже, на руки Лёши. Почему-то ни один мускул не дрогнул на его лице при виде пистолета, будто он принимал свою судьбу, но делал он это так удивительно спокойно, что Губанов даже опешил.       Между ними шагов десять, но это расстояние казалось сейчас слишком коротким. Вова снова отвернулся, через несколько секунд, казавшихся вечностью, повернулся грудью к Губанову, поднял голову, но взгляд вернуть так и не смог. На лице спокойствие, а внутри страх смотреть смерти в лицо, а именно Губанову. Тот и правда был жизнью и смертью одновременно.       — Мне звонил Илья, — хриплым голосом начал Губанов, всё ещё оставляя пистолет направленным дулом в землю. — Его девушку зовут Ксюшей. Не знаю, помнишь ли ты, что болтал ей под наркотой, но она помнит прекрасно. И весь сок в том, что все эти недели мы скрывались от её отца, — Лёша отвернул голову, не вынося больше смотреть на это спокойно-грустное лицо напротив. — Но ты сильно ему подсобил в поиске тех, кто угнал его тачку. Думаю, он, в отличие от меня, сказал бы тебе спасибо. И если ты подумаешь, что это хуйня, а не причина направлять на тебя пистолет, то мне жаль тебя огорчать.       — Я понимаю, — тихо бормочет Вова. — Знаю, что я разочаровал тебя, — Вова снова набрал полную грудь воздуха, хотел ещё что-то сказать, но слова встали поперёк горла.       — Просто ты совершил две крупные ошибки, за которые я не смогу тебя простить, хотя на одну из них я старался закрыть глаза. Я терпеть не могу наркотики и всё с ними связанное, и я снова теряю человека из-за них.       — Поэтому ты так чихвостил меня за наркоту? Потому что боялся потерять?       — И в итоге потерял, — Губанов поджимает губы на пару секунд, задумавшись. — Я устал оправдывать тебя в своей голове и защищать от тебя же.       — Если будешь стрелять, то стреляй в голову, — неестественным голосом умоляет Вова. Он прекрасно понимает Лёшу, Он готов принять свою смерть, он понимает, почему она пришла к нему под дверь, на сколько он долго ждёт, на столько её ожидание становится невыносимее.       — Но мы… — качает головой Лёша, возвращая испуганный взгляд на Вову, потихоньку заходящего в истерику. Хотелось добавить спокойное «ещё не закончили», как-то успокоить, но Вова снова возразил, перебив.       — Не о чем больше разговаривать! Я знаю, где я оступался, когда это делал. Я всё понимаю, — Вова закусывает нижнюю губу, медленно опуская взгляд на пистолет, заставивший кольца на пальцах Губанова зазвенеть. Он так некрепко лежал в слабой руке, что вот-вот выпадет. — Больше не напоминай мне мои грехи, прошу тебя.       Вова думал, что любой человек платит за свою свободу всю жизнь, и так оно и есть, но есть те редкие случаи, когда расплата распределена не равномерно, и когда приходит время, нужно отдать всё до единой копейки. Этот момент у каждого разный: в начале жизни, в середине, а вот у Вовы этот час расплаты выпал на самый конец жизни. И такова была его расплата: смотреть на человека, который готов был идти по головам ради него, вырезать толпами народ так же ради него, смотреть на пистолет в его руке и знать, что пуля, которая вылетит из его дула через некоторое время, попадёт прямо в него. Сердце разогналось до предела, заглушая шум берёз.       — Сделай, пожалуйста, одолжение, — Вова, с глазами полными слёз, всё же взглянул в глаза напротив, — типа последнего моего желания: если всё же выживешь, если всё обойдётся… помоги Васе. И не томи уже, — он машет рукой на пистолет, качая головой так, что все слёзы, собравшиеся на глаза, потекли по щекам. — И всё же прости меня, пожалуйста, — добавляет сипло он, еле удерживаясь на ногах.       Губанов одними губами шепчет «и ты меня прости», медленно, но решительно поднимая руку с пистолетом всё выше и выше. Его всё ещё не трогали чужие слёзы. Решение принято, и отступать — не в стиле Губанова. Щёлкнул курок. Из уст Вовы не вырвалось даже писка, но последнее, о чём от подумал, это то, что наконец он полностью свободен. Через мгновение не останется земных забот и обязанностей. Только перед дулом пистолета ты обретаешь полную свободу: свободу мысли, свободу действий, ведь неважно о чём ты подумаешь или что ты сделаешь за секунду до смерти. Эта секунда никак не повлияет на мир, но для человека будет целой вечностью.       Решительный выстрел. Прямо в голову, чуть выше левой брови. Он упал замертво ровно в десять двадцать восемь, почти не ощутив при этом боли. Нейроны не успели что-либо понять, прежде чем потеряли свою работу. Сердце будто разорвалось от долгой интенсивной работы и, кажется, остановилось первее отключки нейронов. Его парализованное тело мешком упало за землю, щека проскребла по щебню и битому стеклу, а руки, до этого словно пришитые к груди, мирно сложились у правого плеча. Тело всё ещё двигалось — мышцы принимали ложные сигналы умирающего мозга и дрожали, будто охваченные судорогой. Хрип рвался из груди с последним невольным выдохом.       В этот момент много что закончилось, и много что началось.       Рука с пистолетом, направленная в сторону Вовы, дрогнула только сейчас. Чувство опустошения. Позорное ощущение выполненного долга. Губанов убивал много раз, но только в этот так долго простоял, смотря на труп. Других он убивал, как тряпичных кукол, а сейчас он убил человека. Человека вольного, совестливого, любящего.       Лёша делает несколько шагов в сторону машины, заставляя себя отвернуться, но через мгновение бросает пистолет на землю и быстрыми шагами, переходящими на бег, возвращается, падает на колени прямо в грязь, поднимает тяжёлую, неестественно податливую голову и, не брезгуя чужой крови, ручьём льющейся по лбу и щекам, целует в губы. Он не помнит, когда в последний раз так плакал. Навзрыд, крича во всё горло, прижимая ещё теплое тело к себе, к своей груди, сжимая в кулаках залитые кровью волосы. С какой решимостью он поднимал пистолет, и с какими рыданиями начинает сожалеть. Пелена сошла с глаз, с разума, и тот Лёша, который без конца прощал все Вовины грехи, наконец получил управление головой. Но было уже слишком поздно.       Кровью пахло настолько сильно, что Губанов закашливался от тошноты, но от тела не отходил. Оно лежало на его коленях, всё ещё теряя кровь, постепенно охлаждаясь и синея. А серые глаза, полные смирения и совсем чуть-чуть страха, глядели в небо и будто бы ещё думали о чём-то, рассматривали, надеялись.       Лёша не расставался с ним, пока не затекло всё тело. Целый час он не двигался от слова совсем: уткнувшись лбом в плечо, придерживая тяжёлую голову, он всё рыдал и рыдал, оправдывался и извинялся. Вова, наверное, простил бы. Хотя, Губанов сам себя уже никогда не простит, что уж говорить о трупе.       Лёша покинул свалку в полночь, оттащив труп чуть дальше и прикрыв ему глаза. Прощался он долго, долго не мог покинуть это место, но собрал все оставшиеся силы в кулак, последний раз огладил чужое окровавленное лицо и наконец сел в машину. Илья говорил бежать из города, прятаться, но Лёша понимал — смысла уже нет. Другие пусть спасаются, бегут и прячутся, а Губанов уже и не против принять весь удар на себя. Если убьют его, то других не тронут — смысла не будет. Вернувшись в город, на свою квартиру, он снял с себя всю одежду, измазанную в крови, смочил полотенце, понимая, что помыться сил у него уже нет никаких, обтёр все испачканные кровью места, в особенности лицо и руки, и остался на кухне на всю оставшуюся ночь. Он не мог зайти ни в гостиную, ни в спальню. В спальне до сих пор лежит тот плед, которым Вова укрывался сегодня, в гостиной до сих пор лежат некоторые его вещи.       Ближе к четырём утра Губанова снова накрыло истерическое состояние. Он рвал волосы на голове, рыдал, сжимался в комок прямо на стуле, мазал слёзы по лицу. От головной боли и кома в горле тошнило. Если он переживёт эту ночь, то он себя не простит. Он ждал стука в дверь, ждал свою смерть. Он надеялся, что она придёт.       В пять утра снова зазвонил телефон, но Губанов даже не повернул в его сторону голову. Может, если бы он поднял трубку, то минут через десять никто не стучался бы в двери. Тут уже пришлось встать. Надежды на то, что это был чужак, что это его смерть разрушились мгновенно. Стук знакомый, голос тоже. Никто так и не пришёл по его душу в эту ночь, только Илья, но тот вряд ли его пристрелит.       — Ты трубки вообще брать будешь? Я весь вечер и всю ночь звоню, ответа — ноль. Думал, ты уехал, а ты здесь, — Илья залетел в квартиру ураганом, в начале лишь мельком глянув на Лёшу и не распознав в нём ничего странного. — Где твой наркоман? Скажи ему, пусть ещё живёт, я всё разрулил! — Он прошёлся по коридору дальше заглянул в пустующую гостиную, затем обернулся на Лёшу и остолбенел. Тот стоял в одних лишь домашних штанах, без верха, с полным беспорядком на голове. — Ты чё?       — Ты молодец, — сипло отвечает Губанов, качнув головой.       — Где Вова?       — Нет его больше, — произносит в нос, поджимая губы. Он силится перед Ильёй, но никак не выходит.       — Как нет? — Илья потерял всю былую радость. Его будто схватили за ноги, стянули с небес и со всего маху ударили об землю.       — Так. Его больше нет, — повторяет Лёша.       — Его убили?       — Я убил его, — спокойно произносит Губанов. Эти слова громом ударили по голове и по тишине квартиры. Илья весь помрачнел.       — Хес, ты очень хуёвый шутник, — бормочет Илья, бросаясь в чужую спальню, оглядывая её бегло, бросается на кухню, снова в гостиную, но когда заходит в ванную, то теряет всякую надежду. На полу, в углу у стиральной машины, лежит гора грязной одежды с бордовыми пятнами, пыльная, даже пахучая. А Губанов и не думал шутить.       — Давай не будем об этом говорить, — просит Лёша, обессиленно повиснув на двери в свою спальню.       — Не будем, — согласно кивает Илья.       Следующие полчаса казались ему адом. Он никогда! никогда не видел плачущего Губанова, никогда не слышал его рыданий, никогда не был в такой интимной и личной обстановке. Он не знал, что говорить, куда податься: остаться здесь, рядом с Губановым, в его спальне, или лучше вообще уйти. Он просидел так до следующего вечера, хотя обещал Ксюше встретиться вновь. Он просто не заехал за ней в назначенное время. Он остался с Губановым, который изменился до неузнаваемости за какие-то жалкие сутки. И самое страшное, за это время он не сказал ни слова. Не отвечал ни на какие вопросы про самочувствие, про туалет, про желание перекусить хоть чем-нибудь. Он только лежал, моргал медленно и обнимал чёрный плед. Кажется, в ту ночь от прежнего Губанова не осталось и кусочка.