мне нужны твои руки

      За стеклом, усеянным мелкими пятнышками грязи после вчерашнего мерзкого дождя, медленно плыли дома. Но не те дома, к которым Вова привык за две недели. Многоэтажки. Девятиэтажки грозно возвышались вдали от проспекта, постепенно теряя этажи и переходя в пятиэтажки, а затем и вовсе в четырёхэтажные старые дома. Вова наблюдал за этим жадно, с горящими глазами, но с каким-то страхом. Не покидало ощущение, что этот момент был слишком нереальным, что поддаваться экстазу от возвращения домой нельзя, нужно сохранять бдительность.       — Надо будет в гараже перебрать инструменты, мать ругается на бардак, — бурчал Ваня с переднего сидения, изредка поворачивая голову на отца.       — Ну что ты, маленький что ли? Перебирай, — отшучивается отец Вани.       Бытовуха. Вова не обращал на их разговоры никакого внимания, хотя кое-что подметил, что-то про взрослость Вани, но тут же забил на это. Он концентрируется на городе, на людях, бродящих по нему. Сыро, ужасно сыро. А ещё холодно. Жаркие дни неожиданно прервались, возвращая в Петербург привычную всем погоду. Погрелись и хватит, время снова поморозить кости и немножко задубеть.       — Выгружайся, молодняк, — скомандовал мужчина, останавливаясь у проезда в переулок. Вова мотнул головой, поблагодарил в очередной раз и выскочил из машины.       Он должен быть на этом же месте ровно в восемь вечера. У него есть буквально десять часов на то, чтобы сделать все свои дела. Времени мало, но оно хотя бы есть.       Вздрогнув от пронизывающего холода, он юркнул в тот двор, возле которого остановился отец Вани. Именно здесь жили Максим и Неля. Может, он неправильно расставил приоритеты, и лучше было первым делом пойти к Васе, но Вова вполне адекватно может объяснить своё решение: с Васей надо побыть подольше, если он вообще не на работе, а если Вова там засидится, то он просто-напросто не успеет к Шабановым.       Перешагивая по две ступени сразу, он взлетел на нужный этаж, выдохнул, переводя дух, и постучался в дверь так, как стучался обычно: три стука — два слабых и последний погромче, но не настолько громкий, как обычно, потому что в квартире всё-таки ребёнок. Внутри всё как-то странно замерло. Он, конечно, скучал по Неле, скучал по Максу, но интерес и волнение перед встречей с их новорожденной было куда больше. Дверь с тихим скрипом открылась после того, как скрипнул замок. В узенькой щёлке показался грозный взгляд Максима. Он зыркнул на лестницу, затем быстро перевёл свой соколиный взгляд на Вову, замерев неясно от чего. В глазах удивление и непонимание.       Вроде бы, надо что-то сказать: поприветствовать, невинно пошутить, хотя бы улыбнуться, но Вова не мог. Он видел чужую реакцию и начинал сомневаться в том, что ему здесь вообще рады. Наверное, всё же стоит подать голос.       — Можно? — Вова делает нерешительный шаг к дверям, и ему наконец нормально открывают, но почему-то не меняют пристального взгляда. — Что?       — Не, ничего, — мотает головой Максим и выдавливает фальшивую улыбку.       — А что тогда так смотришь? — Вова в свою очередь тоже покосился на него, а затем, пытаясь хоть как-то разбавить возникшую неловкость, засмеялся, но это действие будто только усугубило ситуацию.       — Я просто не ожидал, что ты можешь прийти.       — А куда я мог подеваться? Просто как-то времени не было заглянуть. Прости, Макс.       Тот наконец улыбнулся нормально, без косых поглядываний, и пригласил пройти дальше. Вова делает нерешительные шаги, заглядывает в гостиную и застаёт тихо сидящую Нелю на старом тёмно-зелёном кресле, укрытую старым пледом, с небольшим по размеру, но большим по сравнению с ней ребёнком, укутанным в такой же плед. Её пристальный, но спокойный взгляд медленно поднялся на вышедшего гостя. Лукавые от природы глаза улыбнулись, будто разрешая ему приблизиться. Вова на ходу пытался хоть что-то разглядеть, и ему удалось увидеть маленькое пухлое лицо, огромные прикрытые от сна глаза и будто бы даже улыбку, хотя дети в таком возрасте улыбаться просто-напросто не могут. Наверное, его воображение само дорисовывает эту улыбку.       В этот момент внутри что-то громко ухнуло. Ещё каких-то лет пятнадцать назад для Вовы хозяева этой квартиры были просто друзьями Васи, почти чужими людьми, с которыми он почему-то часто виделся и толком ничего о них не знал, кроме того, что его брат — их одноклассник, а сегодня он смотрит на их новорождённую дочь дикими от странных чувств глазами. Столько лет прошло, столько всего переменилось за это время, но стабильность в одном — в симбиозе Нели и Максима. И теперь этот симбиоз олицетворяет их ребёнок. Снова странное ощущение в груди.       — Лучше не подходить близко, да? — Вова остановился в паре шагов от кресла, в котором сидела Неля, и поднял на неё глаза.       — Если руки помоешь — подходи, — шутливо шепчет Неля.       Вове второй раз повторять не надо: он мгновенно пропал в ванной, прикрыв за собой дверь, чтобы не тревожить ребёнка лишними шумами.       — Губанов ведь увёз его? — Неля мгновенно переменилась в лице: вскинутые брови и чуть испуганные глаза.       — Увёз, — кивнул Максим. — Он обещал. Обманул?       — Губанов не обманывает, когда дело касается таких серьёзных вещей, — отрезает Неля. Максим размышляет пару секунд, хочет нырнуть в спальню, к телефону, но его останавливает скрип двери ванной. Вова как раз успел выйти.       — А теперь можно? Я помыл, — шепчет Вова, возвращаясь к Неле. Он демонстрирует ей руки и поджимает губы в нетерпении.       Она выпрямила спину, чуть приподняла ребёнка и подняла взгляд на склонившегося над ним Вовой. У того в глазах страх вперемешку с восхищением. Он обвил руками кокон, в который был завернут ребёнок, и, затаив дыхание, взял его на руки. Девочка всё ещё не открывала глаза, и вроде даже не поняла, что держащие её руки сменились. Вова долго не мог оторвать взгляда, затем ошарашенно глянул сначала на Макса, затем на Нелю, и тихо произнёс:       — Я никогда не думал, что чужой ребёнок может быть таким родным.       Неля поджала губы в улыбке, опустила взгляд и о чём-то задумалась. Макс сделал так же. Эти слова могут показаться глупыми, если их произнесёт кто-то другой, но слышать их от Вовы — это совершенно другое. Он не особо любил детей, но их дочь держал так, будто у него на руках самый дорогой хрусталь царской семьи, держал так, будто на его руках вся жизнь. Они познакомились с Вовой, когда тот ещё под стол пешком ходил, а сейчас доверяют своего ребёнка ему же, но уже двадцатилетнему, взрослому. Время бежит неумолимо быстро, всё меняется. И пусть меняется, лишь бы ничего не убавлялось. Максим поднял на него глаза и вспомнил, зачем стоит вполоборота в сторону спальни. Нужно срочно позвонить Губанову, но что-то держит, а именно вид того, как Вова стоит посреди светлой комнаты с его дочерью на руках, покачивается, как Неля смотрит на него с добром, как тихонько посмеивается. Наверное, это и есть счастье, когда всё живы и здоровы, когда вместе, когда не хочется прерывать момент и остаться в нём навсегда.       — Будешь чай? — Неля поднялась с кресла, протянула Вове руки и приняла ребёнка.       — А она?       — А ей нельзя ещё, — смеётся Неля, хотя прекрасно поняла, о чём Вова спрашивает. — Она всё равно спит, ей без разницы, оставят её одну или нет. А мы шуметь сильно не будем, и она будет спать, да? — она приподняла один край кокона и посмотрела на сонное лицо дочери.       Чайник тихонько посвистывал, а Неля рассказывала о своём самочувствии. Вова, развесив уши, слушал, не отрывая взгляда. А Максима на кухне не было. Усевшись на край кровати, он потянул руку к телефону. Только этого ему не хватало: Вова в городе. Как, почему, если Губанов обещал спрятать его в укромном месте, ручался за его безопасность и почти даже клялся. Пальцы быстро набирали шестизначный код домашнего телефона. Как начать разговор? С наезда? С угроз? С простого вопроса, заданного со спокойной интонацией? Да как-нибудь, лишь бы трубку взял.       — Хес? Это Шабанов, — тараторит Максим. — Ты занят?       — Немного, — бурчит Губанов, затем в трубке звонко что-то шуршит.       — Отвлекись ради меня буквально на минуту. И ради Вовы, — Макс понизил громкость голоса и добавил в неё пару капель томности, чтобы Губанов не увильнул от разговора и максимально быстро заинтересовался. — Где он?       — На даче, — угрюмо отвечает Губанов.       — Не похоже, — мотает головой он, хоть и знает, что этот жест собеседнику не виден. — Он сейчас в моей квартире, дружище.       — Чё ты придумываешь, я только вчера у него был, на даче он, — безразлично бурчит Лёша.       — Это ты мне придумываешь. Он прямо сейчас у меня в гостиной, с Нелей сидит. Хочешь сказать, у меня галлюцинации на фоне радости?       — Подержи его там минут пятнадцать, — всё так же спокойно произносит Губанов и тут же бросает трубку.       Он и правда был занят. В борьбе со стрессом все средства хороши: и вещи перебрать, и убраться впервые за полгода, и даже приготовить поесть, даже самое электронное, хотя бы картошку пожарить. Всё это избавляет от лишних мыслей, и Лёша почти справился с задачей отвлечься, но этот звонок вернул стресс в двойном размере.       Он ведь только вчера вернулся с дачи, где все три дня Вова не отходил от него, в последний день они снова договорились, что тот спокойно дождётся момента, когда Губанов сам вернёт его в город, договорились, что Вова наладит общение с тётей Ниной, но, видимо, у этого мелкого спиногрыза-наркомана были свои планы. Договариваться о чём-то с наркоманом — это гибкое дело, особенно если он в состоянии полуамёбном. Но Хес тут сам виноват: полез со своими серьёзными разговорами в тот момент, когда Вова курил то, что он сам ему и привёз. Гений, десять баллов из десяти!       Вообще, эта поездка на дачу больше походила на ошибку. Во второй день почему-то сильно поругались Илья и Денис, и оба уехали: Илья на своей «бмв», забрав с собой Андрея, который не мог просидеть без работы и дня, а Денис выбрался автостопом. Отношения внутри их группировки рушились, как карточный домик. Второй день дачи был потрачен на бесконечные мысли о том, как стремительно крошится фундамент того крепкого дома, который выстраивался годами, и самое смешное, что Губанов не знал ни единой причины, по которой это происходило. Всё ускользало из рук, будто пальцы были облиты маслом. Это бесило до тремора. Вова пытался как-то ободрить, но ненароком делал только хуже. Потом он отстал со своими «ободряющими» речами, когда понял, что делает только хуже, что на него начинают смотреть с некоторым раздражением. Они сидели в одном доме, но на разных этажах: Губанов на первом, уперев взгляд в стену и хмуро смотря перед собой, и молчал, а Вова наверху подкуривал уже второй косяк, обиженно поглядывая на люк. В тот момент в груди была сплошная боль, которую если и можно было бы описать, то Губанов не смог бы. Он не понимал, что это за боль, но остро её ощущал. Поделиться не с кем. Есть Вова, но это будто не для его ушей. Он не поймёт всей трагедии.       Глаза Вовы в моменте посерели и потускнели. Куда делся Макс? Вова обернулся в коридор, откуда послышались тихие шаги хозяина квартиры. Макс вошёл с таким же угрюмым видом, как и встречал гостя, глянул на Нелю неоднозначно, и тут же поставил перед Вовой кружку, увлекая в пустяковый и даже глупый разговор, но такой провокационный для Вовы.       — Как ты вообще? Чем хоть занимался, пока к нам не заглядывал?       Тон был ужасным, таким, как у раздражённого отца, узнавшего о какой-нибудь пакости сына. Брови Вовы нахмурились, и он убрал локти со стола, неосознанно отодвигаясь подальше от кружки. Но ведь ему не кажется! У Макса такой знакомый взгляд! Тот самый, который наводил ужас всё детство, когда проказы всплывали на всеобщее обозрение всей семьи. Вылитый отец. Вова сверлил Макса взглядом, коротко поглядывал на Нелю, и, кажется, понимал, в чём дело. Отходил Максим не просто так. Вспоминался вечер, когда обнаружилось, что Максим — ещё одна связующая ниточка между Вовой и Губановым, общий человек. Пазл сложился — предательство.       — Зачем ты это сделал? — Вова не шелохнулся, но весь собрался.       — А что, не надо было сахар? — строит дурака Максим.       — Ты крыса, Макс, — Вова ударил по столу двумя ладонями, совершенно позабыв о спящем ребёнке. — Спасибо за чай, можешь не наливать, я пошёл.       — Стоять! — Рявкнул Максим, тоже совершенно позабыв о дочери. — Сядь!       Вова остался стоять. Глаза воспламенились, как у дикого кота, хотя этот кот где-то в глубине души понимал, что скалиться на этого человека нельзя. Категорически запрещено, но поделать с собой он ничего не мог.       Хотелось выкинуть в ответ на приказ остаться какую-то колкость, чтобы на душе споконее было, чтобы показать, что он непоколебим, что он до чёртиков возмущён, но рот не открывался. Нижняя губа будто прилипла к верхней, не давая усугубить ситуацию. Где-то в комнате захныкал ребёнок. Обстановка наколялась.       — Я думал ты на моей стороне, — фырчит Вова.       — Я всегда на твоей стороне, но сейчас ты не прав, — Максим приблизился, хотел было броситься к ребёнку вместо оцепеневшей от шока Нели, но та юркнула между двумя мужскими телами и пропала в гостиной, пытаясь унять разрастающийся плачь. — Ты сейчас должен быть не здесь.       — А ещё что я должен?! Всю жизнь кого-то слушать, всю жизнь быть пиздюком, не имеющим права на свободу и на мнение? — Вова рявкнул на него так, что испугался сам, но через секунду снова вернулся в агрессию, будто не слыша плача ребёнка.       — Умел бы ты постоять за себя и понять, что тебе желают только добра! Никто тебя в цепях не держит, тебя, сука, защищают!       — Ты не был в моей шкуре! Ты не знаешь, как на самом деле ощущается эта «защита» от него! Тотальный контроль и приказы! «Сиди на даче»! «Не кури»! Не ходи»! — Вова уже кричал, захлёбываясь воздухом и комом в горле. — Две недели практически в полном одиночестве! Защита — во! — Вова вытянул руки вперёд, поднял два больших пальца. — Что Вася, что он! Один контроль! А мне двадцать! Сука, двадцать лет! Я сам за себя постоять могу. — Он криво улыбнулся и развернулся, не планируя больше задерживаться в квартире. — Поздравляю с дочкой! Не удивлюсь, если она тоже в тотальном контроле жить будет!       Вова выбежал из квартиры босиком, успев прихватить свои кроссовки и хлопнув дверью под громкий плач ребёнка. Он бежал с лестницы, перепрыгивая по четыре ступени разом, чуть ли не кубарем катился, боясь, что не успеет. Хотя, смысла прятаться где-то уже практически не было — Губанов знал, что Вова в городе вопреки своим обещаниям. Но он продолжал бежать: выскочил из парадной уже обутый, наступил в огромную лужу, промочив ноги, и понёсся вглубь двора, точно зная, что с той стороны можно выбежать на другую улицу, не ту, с которой обычно подъезжают к дому Шабановых.       Через десять минут, когда Вова был уже слишком далеко, к дому подъехала белая «тойота». Из неё вышла высокая и тонкая фигура, тут же нырнув в ближайшую дверь. Она спешно поднялась на этаж, рывком раскрыла дверь и уставилась внутрь шумной квартиры. Всё казалось здесь перевёрнутым вверх-ногами, кричащим, неспокойным. Губанов, не разуваясь, вошёл в квартиру, заглянул в шумную гостиную и обомлел от вида в комнате. Неля стояла с всё ещё кричащим ребёнком на руках, неспособная успокоить его, смотрела на вошедшего испуганно и непонимающе, почти даже со слезами на глазах. В этот момент у Лёши что-то ухнуло в сердце от вида девушки.       — Это из-за Вовы? — гаркнул Губанов, оборачиваясь на вернувшегося в гостиную Максима.       Он промолчал, не зная, кто был виновником детских слёз: то ли Вова, то ли он сам. Эти десять минут у него было время подумать, но их было мало для того, чтобы что-то понять.       — Мы с ним просто слишком громко ругались, — буркнул Максим, возвращаясь к жене. — Всё орал о свободе.       Губанов промолчал. Внимательный холодный, но в то же время возбужденный взгляд бегал по комнате. Вот уж не думал он, что с самого утра в его планах будет не спокойно посидеть дома и покопаться в больной голове, а погоня за юрким и лживым пацаном. По телу прошлась дрожь раздражения. Вот встретит, поймает — прибьёт. Если кто-нибудь не убьёт его быстрее него.       — Скажи мне, где Вася живёт.       Через десять секунд после получения ответа его уже не было в квартире.       Максим долго смотрел ему вслед, одной рукой обнимая Нелю и ребёнка. Его взгляд наконец опустился на дочь. «Не удивлюсь, если она тоже в тотальном контроле жить будет», — зазвенели в голове чужие слова. Из глаз ребёнка уже не текли слёзы, и вроде плач стал тише.       — Я не понимаю, она ведь сытая совсем, спала долго, почему не успокоится? — Неля жалостливо посмотрела на мужа, ища помощи и поддержки, но тот не реагировал. Он смотрел на ребёнка и думал лишь о том, что ребёнок будто чувствовал всю обстановку, всё понимал и плакал за Вову.

***

      Думать даже не надо, куда бежать. Вова мчится к знакомому, но всё ещё чужому дому брата. Стучится в дверь комнаты, ползает у дверей, закинув язык на плечо, но ответа дождаться не может. Васи нет дома. Повиснув на ручке двери, Вова подтянулся, уткнулся лбом в дерево и задышал загнанно. С этого момента, когда Губанов вышел из квартиры Максима и сел в машину, началась игра в «кошки-мышки». Дикие глаза в упор рассматривали узор на двери. Нижняя губа тряслась. Не так он хотел съездить в город. Он надеялся, искренне верил, что Максим будет рад, что никому не настучит. Хотя, честно говоря, он даже и не думал, что Макс может кому-то сказать. Детская наивность. Всё-таки он ещё ребёнок. Ни единого взрослого адекватного решения.       — Вов, ты чё? — Наташа выглянула из комнаты, уставившись на парня на полу. Вова резко обернулся на неё, испуганно дернулся, увидев перед собой ходячий труп. Наташа мумией стояла на пороге комнаты, хлопала неестественно большими глазами и вроде даже улыбалась.       В голове закрутились шестерёнки. Если Максим настучал Губанову, что Вова в его квартире, то вполне может сказать адреса, куда Вова мог уйти. Комната Наташи — одно из возможных укрытий, хотя не самое надёжное. Лёша знает, что Наташа продавала ему наркотики, знает, где она живёт относительно Васи, но попытаться можно. Страшнее было бежать и из этого дома: его могут перехватить на входе.       — Ты одна?       — С Ксюшей, но ты заходи, — Наташа делает шаг в сторону, шатается коротко, удерживая равновесие благодаря дверной ручке, которую, правда, она чуть не выдрала с корнем.       И Вова зашёл. Он оглядел комнату всё с тем же отвращением, принюхался к смраду, стоящему в этих стенах, и пожалел Васю. Взрослый мужик вынужден каждый день вдыхать этот едкий отвратительный запах из-за стены. На Ксюшу он почти не глянул, уселся подальше от входа, на пол, и заткнулся на долгие две минуты, прислушиваясь к чужому возобновившемуся разговору.       Вскоре чужие разговоры прекратились, и пытливые огромные и страшные глаза Наташи начали разглядывать гостя.       — Чё с тобой?       Ксюша спокойно повернула голову в сторону Вовы, абсолютно трезвым взглядом оценила чужое состояние и заинтересованно наклонилась в его сторону.       — Мне надо пересидеть у тебя пару часов, — буркнул Вова, глянув на часы. — И максимально тихо.       — Че, на хвосте кто-то сидит?       — Типа того.       — А ты что, уголовник? — посмеялась Ксюша и сощурила глаза.       — Нет, — мотает головой Вова, вцепившись своим всё ещё испуганным взглядом в девушку в кресле.       Наташа посмотрела сначала на Ксюшу, потом на Вову, кивнула каким-то своим мыслям, потом пожала плечами и полезла в шкаф, чуть позже опускаясь перед Вовой на корточки.       — На, успокойся, — её тонкие пальцы приблизились к Вовиному лицу, разжали челюсти и положили туда таблетку. Парень тут же прижал её к нёбу языком.       Если раньше, когда Наташа наклонялась к нему и в целом взаимодействовала с ним, было комфортно, то сейчас, когда она превратилась в ходячий труп, было страшно даже смотреть на неё. Все руки в синяках, особенно на левом плече, где остались шрамы от ремня, огромные синие мешки под глазами, а в самих глазах пустота. Вся она слабая, дёрганная, неестественно худая. Девка дошла до того, что её нельзя было отличить от залежавшегося трупа, только вздымающиеся от вдохов грудь и живот, двигающиеся конечности и редко выползающая улыбка делали её живой. Хотя, лучше уж быть мёртвым, чем таким живым.       — Давай, отдыхай, — Наташа поднялась, отошла и плюхнулась на свою старую кровать. — А чего тебя так долго не было опять?       — Загородом был, — фыркнул Вова, удерживая таблетку уже под языком.       — Отдыхал?       — Если бы.       — А что ты там делал?       — Ныкался, — честно отвечает Вова.       — Да ладно тебе, что такого ты натворил? Кого обидел? — Наташа засмеялась, не веря в то, что Вова мог где-то оступиться так крупно, что пришлось бежать загород. Да он мухи не обидит, а тут!       Во рту щёлкнула таблетка. Разгрыз. Вова продолжал гонять обломки по рту, смачивая их слюной, и думать лишь о том, делиться ли с Наташей такой информацией. Он даже брату родному не сказал, а какой-то левой наркоманке — пожалуйста. Как-то оно неправильно. Говорить ей ничего не стал, молча сидел в своём углу и изредка запрокидывал голову, чувствуя, как начинает торкать, причём серьёзно.       — Это что-то сильное?       — Достаточно сильное.       Вова снова замолчал. Ксюша смотрела на него с неподдельным интересом, щурила глаза, о чём-то размышляя параллельно разговору с Наташей. Обсуждали «На дне» Горького. Вова хотел бы тоже об этом поговорить (он перечитывал эту пьесу всего полгода назад), но выбрал молчаливо вникать в чужие изливающиеся мысли. Наташа всё же учится в театральном, много чего понимает, много чего знает, только если эти знания не исказил наркотик, коррозия дури, проевшая мозг.       

Человек — свободен… он за все платит сам: за веру, за неверие, за любовь, за ум — человек за все платит сам, и потому он — свободен!..

      Вова хоть и мало уже соображал, но ухватился за эту мысль. Свобода. А что в его понимании свобода? Что такое свобода в понимании Горького, Губанова, Макса, Васи, других людей? В понимании Вовы свобода — это полная самостоятельность, независимость, возможность не слушать чужих глупых советов, не следовать им, иметь свою точку зрения, отсутствие ответственности. Практически во всём этом нет Вовиной свободы: он самостоятелен, но не полностью — прожить сможет, выжить — вряд ли; он всё ещё зависим от многих факторов: от денег Губанова и его крыши, зависим от прошлого, зависим от всего того, что дают ему другие люди; а мнение о вещах у Вовы формируется благодаря мнению других людей. В остальном он лишь призрачно свободен. Но если смотреть, свободен ли Губанов в понимании Вовы, то тут тоже всё не так радужно: Губанов хоть и самостоятелен, но зависим, слушает чужие советы (но не факт, что им следует), имеет свою точку зрения на всё, что происходит вокруг, и самое важное — ответственен. На его шее сидит целая группировка, сидит Вова, за которым нужно следить в десятки раз внимательнее, чем за другими.       Но в одном свободны все люди — они всегда и за всё платят. Деньгами ли, бедами ли, эмоциями — неважно. Расплата ждёт всех. Испытал бабочек — получи разочарование. Порадовался хорошо идущим делам — разгребай навалившиеся проблемы. Принял наркотик — терпи отходняк. Человек за всё платит, даже не подозревая этого, и если кто-то подумает, что он вышел сухим из воды, то на него обязательно выльют ушат воды чуть позже, может, через неделю, может, через месяц. Или наоборот: хорошо пашешь за копейки — чуть позже получай повышение, новую должность, богатство; много плакал — будешь смеяться каждый день; не мог влюбиться — получай человека, за которым захочется на коленях ползать.       Вове есть за что платить, за что получать компенсацию. Он обязательно заплатит за вольности, которые себе позволял, за все плохие слова, сказанные дорогим людям, за наркотики. Он расплатится за всё это. А ещё всё обязательно будет хорошо, потому что слёзы никогда не убегут бесследно.       Всем вернётся.       — Вов, вот как думаешь, какой самый большой грех ты совершил? — Ксюша неожиданно обратилась к сидящему на полу парню. Она подпирала голову рукой, покачивая тонкой ногой. Власть и красота.       — Я не знаю, — мотнул головой Вова, не имея возможности оторваться от созерцания чужой элегантности.       — Ну к примеру, за что тебе стыдно? Что ты в своей жизни такого сделал, что вспоминать иногда даже не хочется?       — Ругался с родными.       — Почему?       — Отстаивал свою свободу, — фырчит совсем невесело Вова, отводя взгляд. Как комично получилось, что тему разговора давным-давно сменили, а Вова снова вернулся к теме свободы, хотя совсем этого не хотел.       — А что, тебе запрещали жить так, как ты хотел?       — Я и сейчас живу не так, как хотел бы, — Вова засмеялся, съезжая вниз и ложась вдоль шкафа. — И никогда так жить не буду — это я уже понял. Сейчас всё утихнет, и я снова буду заниматься угоном, снова буду под крышей, снова контроль. А сегодня надо мной контроля нет, и вроде свобода, да? А мы никогда не будем свободными. Горький — пиздабол. Человек никогда не будет свободным, ему не дано, он не достоин. Свобода — это мнимая штука. Можешь обмануть себя, сказать, что ты свободен, но отныне ты тоже будешь пиздаболом.       — Ну, тут как посмотреть, — начала Наташа, но её тут же перебили:       — Угоном? — Ксюша будто не слышала ничего другого, только это слово, которое так крепко зацепилось в голове, что ни про какую свободу уже не хотелось слушать. — Ты тачки угоняешь?       — Угонял, — буркнул Вова. — Но недели две этого уже не делаю.       — А как давно начал?       — Уже пару лет.       — А иномарку крутую угнать можешь? — у Ксюши загорелись глаза каким-то странным азартом, больше похожим на то, что она близка к разгадке тайны, которая мучила её несколько дней.       — Могу, — Вова пьяно поднял голову, гордо ухмыльнувшись. Его накрыло так сильно, что начинало подташнивать.       Обиженная на то, что её перебили, Наташа сложила руки на груди и заходила по комнате взад-вперёд. Её тонкие ноги медленно перемещали её бледное тело по комнате, и она была похожа на балерину в этот момент: прямая осанка с опущенными плечами, мягкий шаг и стройность. Верх грации, исключая те моменты, когда её чуть дёргало и она оступалась на ровном месте. Она слушала чужие разговоры вполуха, наблюдая за чем-то из окна, потом усмехнулась и открыла окно, высунувшись наполовину. Её горящие глаза вцепились в мужчину, выходящего из белой, начищенной до блеска машины. Она даже ойкнула, чуть не вывалившись из окна, потом обернулась и сообщила о своём восхищении Ксюше.       — Не твой там приехал на новороченной? В плаще.       — Коряков? — Ксюша хмуро прошлась с такой же грацией до окна, выглянула, и мотнула головой. — Нет, не мой. У моего чёрная, а эта белая. Да и не ходит он в плаще, он в кожанке.       Вова вскочил на ноги, забыв о манерах, растолкал девочек, сам чуть не вывалившись из окна, и уставился на знакомую машину. Губанов. С улицы донёсся стук закрывающейся двери. Вова рывком оттолкнулся от подоконника, чуть не потеряв равновесие, и крикнув, предупреждая, что о нём нельзя говорить и слова, выбежал из комнаты. Ноги его совсем не держали, но жажда жить, жажда скрыться брала над ними верх. Пробежав по длинному коридору, он выскочил на лестницу и тут же понёсся на этаж выше, слыша, как где-то внизу кто-то так же быстро поднимался. Вова заскочил в дверь совершенно чужой квартиры, выдохнул и чуть ли не в один шаг оказался на неизвестной кухне. Пробравшись под развешанным на верёвках бельём, он упал на подоконник грудной клеткой и прислушался. Слышались голоса с квартиры, что находилась ниже. Непонимающие девушки переговаривались между собой, и можно было различить слова, но Вова никак не мог сконцентрироваться на их разговоре. В ушах звон и бред.       Губанов поднялся на нужный этаж, к сожалению или к счастью даже не заметив, что кто-то бежал по лестнице вверх одновременно с ним. Раскрыв двери настежь, да так, что она ударилась о стену, Губанов вошёл в квартиру. Абсолютная тишина, только с дальней комнаты доносились женские голоса. Широкий шаг, стук подошвы тяжёлых берцев. Услышал бы сейчас Вова этот шаг, находясь в комнате девочек, то умер бы на месте.       Губанов внимательным взглядом оглядел двери. Макс сказал, Вася жил в той, которая по соседству с последней, самой дальней. Получается, тёмно-зелёная дверь с еле живой ручкой — его цель. Медленно подойдя к ней, Губанов приложил ухо и прикрыл глаза, концентрируясь на шуме внутри. Но его не было. Абсолютная тишина. Даже окно, скорее всего, было закрыто. А вот в соседней комнате, последней по коридору, было слишком уж шумно.       Из-за пазухи показалось дуло пистолета. Он не будет стрелять в девушек, он не настолько идиот, но есть такое кадры, которые без него ничего не скажут. Просто будет эффективнее с ним, с пистолетом, чем без него. Три тяжёлых стука по двери прекратили любой шум.              — Кто? — хриплый женский голос наконец отозвался.       — Что? — Губанов прикинулся глухим, подав голос.       — Кто, спрашиваю? — чуть громче отозвался голос.       — Я не слышу, — снова дурачится Губанов. Но кто здесь дурачок, если щеколда зазвенела, а сама дверь всё же открылась?       Лёша с силой дёрнул дверь на себя, поймал выпавшую Наташу и затолкал её обратно, случайно врезав ей дулом пистолета по щеке. Орлиный взгляд прошёлся по комнате, оглядывая двух девушек.       — Наташа? — холодный тон его голоса заставил её в миг отрезветь. Она испуганным взглядом смотрела на высокого и, по её меркам, довольно красивого мужчину, открывала рот, как рыба, и не могла ничего сказать. От вида оружия её чуть ли не парализовало.       — А кто спрашивает? — Ксюша спокойно поднялась с кресла, приподняла руки, чтобы мало ли не провоцировать, и интересующимися глазами уставилась на незнакомца.       — Разницы нет. Она?       — Она.       — Вова где?       — Не знаю, — тут же мотает головой Наташа, сжимаясь. В такой защищающейся позе она казалась ещё тоньше.       — Вы его крыша? — перебивает разговор Ксюша, почему-то уверенная, что из дула пистолета, из-за которого у Наташи началась страшная паника, не вылетит ни одной пули не потому, что он пустой, а потому что Губанов не выглядит как безумец, который может без раздумий лишить жизни первого встречного.       Губанов навёл на самую любопытную пистолет, а сам уставился на Наташу, продолжая её пытать:       — Не было его у нас, — вопреки страху Наташа продолжала покрывать Вову. Ей совершенно невыгодно, ей легче сказать, что Вова здесь был, просто он убежал буквально минуту назад, но она продолжает прикрывать его спиной, подставляя грудь на растерзание этому неадеквату.       — Да был, что ты пиздаболишь! Я знаю, он был здесь! — кричит Губанов, оказывая сильнейшее давление. У Наташи вот-вот откажет сердце от того, что такая быстрая и интенсивная работа уже невыносима для её организма. Она огромными глазами пялится на мужчину, плачет, спотыкаясь обо всё, что попадалось под ноги. Оня пятилась назад, в то время как Ксюша спокойно смотрела в дуло пистолета, лишь часто-часто дышала.       — Он был здесь, — признаётся Ксюша, немного подумав.       — Основания тебе верить?       — Он скрёбся в соседнюю дверь, потом пришёл сюда, принял наркотик и ушёл, как только увидел твою машину. Ещё? — спокойно проговаривает Ксюша, почти не заикаясь.       — В соседнюю — это в зелёную?       — Да, — кивает Ксюша.       Дуло пистолета тут же опустилось.       — Куда он ушёл?       — Я не знаю, — мотает головой Ксюша, пытаясь перекричать истерику Наташи. Хмурость в глазах и капля страха сменилась на облегчение. Губанов ушёл, приказав не запирать дверь и не уходить.

***

      — Шлюха, — ругается Вова, отталкивается от подоконника и крутит головой.       Ведь ясно, что если Вова ушёл в ту же минуту, как увидел машину, значит он либо в квартире, где сейчас находится Лёша, либо в соседней, либо на этаж выше. Бежать из дома нет возможности — перехватят на лестнице, остаётся только ныкаться где-то здесь. Осталось только придумать, куда именно, и придумать нормально, а не так, как может пьяное от наркотиков сознание. Хотя, судя по тому, как он воспринимает сейчас такие серьёзные вещи, он довольно трезвый, тем более адреналин хорошо борется с неадекватностью. Повертевшись ещё секунду, Вова лезет в ближайшую тумбу, на удивление пустую. Сидеть здесь неудобно: места мало, шея, по ощущениям, уже затекла, но хочешь жить — терпи, умей вертеться.       В это время Губанов, стуча каблуком берцев, обходил соседнюю квартиру и прислушивался к каждой двери, стучался и смотрел на реакцию людей. Все до единого делали такое лицо, будто общались с дураком, пожимали плечами и не спешили закрывать двери, выглядывали из квартир и провожали его взглядом. вряд ли так будут вести себя люди, укрывающие малолетнего идиота-наркомана.       Когда дело дошло до квартиры, на кухне которой сидел Вова, Губанов выдохнул. Кажется, найден. Из кухонной тумбы торчал шнурок. Через плечо посмотрев на эту тупость, на эту неосторожность в игре в прятки, Лёша показательно затопал по коридору, уходя дальше. Он даже постучался в одну из комнат, не дождавшись ответа, постучался в другую, спросил за парня, не видели ли они его, потом пошутил, что если найдёт, то превратит его в мокрое место. В ответ он получил только неоднозначный, испуганный взгляд. Небольшая театральная постановка была слышна Вове, будто ему шептали это прямо на ухо. И это сильно на него подействовало. Его крыло в тесном помещении, мышцы затекли, в уши влетали не самый радужные слова.       Губанов вернулся на кухню, заметив, что шнурок не пропал, только стал чуть короче из-за ёрзанья Вовы внутри. Лениво упав на табурет, Лёша уставился на дверцы шкафчика, сощурив глаза.       — Туки-туки, Вова, — тихо проговорил Губанов, уперев локти в колени. В эту секунду у Вовы остановилось сердце. Жаль, что оно завелось вновь, пропустив всего пару ударов. — Тебя выдал твой шнурок. Ты вот что мне скажи: каким местом ты думал, когда поехал к Максу? Ещё и ругаться с ним начал.       Вова вывалился из шкафа, зацепившись за крышку сковородки. Он с грохотом упал на пол, в ноги Губанова, и остался лежать на боку, не поднимая взгляда на Лёшу. Крышка сковородки закружилась по полу.       — Мы ведь обсуждали, что он — наш общий знакомый. Думаешь, он, проигнорировав факт того, что нас всех поголовно могут пристрелить, останется на твоей стороне, когда ты орёшь о свободе? Да он первый у меня спросил, укрыл я тебя где-нибудь или нет. Вставай давай, — Лёша потянул его за руку, но поднять не смог, только подтянул поближе к себе.       Крышка наконец остановила свой вальс и осталась лежать у ног Вовы.       — Я не буду мокрым местом, — запротестовал тихо Вова, борясь с дрожащей нижней губой.       — Вставай говорю, поехали домой.       — Снова на дачу?       — Домой говорю, какая дача? — Губанов не вытерпел этих каприз, поднялся на ноги, перевернул Вову на спину, глянул в мокрые глаза и поднял его за подмышки на ноги. — Ты опять под говном?       Вова промолчал, повиснув на чужих руках. Из дома его вытаскивали за шиворот, садили в машину тоже. Игра в «кошки-мышки» окончена. Длилась она всего минут двадцать, может, полчаса, но это были самые долгие и страшные минуты за последний месяц, да и тянулись они, будто бы часы.       Губанов сел на водительское, завёл машину и молча повернул на Вову голову. Тот сидел с бледным лицом, выделялись только краснющие глаза и нос и налитые кровью губы от постоянного терзания их зубами.       — Всё успел сделать?       — Я Васю не видел.       — Вечером съездим, — спокойно, но не без агрессии сказал Лёша, выехав со двора. Дорога прошла в тишине.       Дома тоже тишина. Вова, войдя в квартиру, вдохнул полную грудь воздуха — здесь пахло весной, пахло так привычно и вкусно. Губанов закрыл дверь на ключ, более не доверяя Вове, и ушёл на кухню. Все окна были зашторены, в квартире бордовый мрак, только на кухне занавески не спасали от дневного света. Только Вова зашёл туда, как получил в руки тарелку и вилку и остался один, наедине с жареной картошкой, от которой почему-то воротило. Он протрезвел, даже проголодался, но есть почему-то не хотел. Он обернулся на спальню Губанова, в которой тот снимал с плеч плащ, хотел было что-то сказать, но отвернулся с видом потерянным и сожалеющим. Но своего он, однако, добился — он в городе.       Он уселся за стол, поковырялся в еде, как ребёнок, затем поднял голову на вошедшего Лёшу и осмелился спросить:       — Можно я больше не поеду на дачу? Я из квартиры не выйду, обещаю.       — А вещи твои?       — Да хуй с ними, — мотает головой Вова.       «Если они придут за мной в квартиру, то убьют и тебя», — думает Лёша, но поджимает губы, кусает нижнюю и сжимает кулаки. Его нельзя здесь оставлять, но отправлять его обратно на дачу, оказывается, куда опаснее, чем держать подле себя.       — Оставайся, похуй, — машет рукой Губанов.       Неприятны только две вещи: то, что Вова снова подвёл Ваню и его отца, ведь в восемь вечера его не будет в назначенном месте, и то, что Губанов произнёс эти слова каким-то обиженно-холодным тоном. Вечер будет очень тяжёлым.

***

      Илья вышел из машины, пригладил волосы рукой и поднял взгляд на верхние этажи старого дома. Ксюша сказала, что она будет здесь, у подруги, а потом будет без дела сидеть дома, ну Илья и воспользовался этим, пригласив её к себе, даже пообещал забрать.       — А вот это уже мой, — вздыхает Ксюша, хватая свою сумку со стола. — Тебе полегче?       Наташа, распластавшаяся на кровати, кивнула, глядя на подругу пустыми и сонными глазами. Ей полегче, чем полчаса назад, её вполне можно оставить одну. И Ксюша оставляет, даже не подозревая, что буквально через час Наташи не станет. Она наестся таблеток тут же, как сможет самостоятельно встать с кровати. Одну за другой, не видя меры. Живой труп наконец обретёт покой.