мне нужны твои руки

      Когда уехал Лёша, всё вдруг стало серым. Этому поспособствовала и погода своей пасмурностью. На всё это смотреть было просто отвратительно. Не хотелось видеть никого и ничего. Вова стоял в доме совершенно один, навалившись на его край бедром, сложив руки на груди и поглядывая на увядшие цветы, притащенные вчера Губановым невесть для чего. Может быть, в воде они бы и неделю простояли, но сейчас навряд ли оживут, но Вова с тупой уверенностью ставит люпины в невысокий стакан с водой, собирает их в кучу и ставит поближе к окну, упираясь обеими руками в стол. Он изучает каждый мелкий цветочек, смотрит с прищуром и думает лишь о том, что спать с Губановым на узком диване одновременно невозможно и хорошо. Невозможно, потому что места ни черта нет, а хорошо, потому что не прижиматься невозможно. Дома, в Петербурге, на полутора спальной кровати было слишком странно подбираться под самый бок, да и Губанов дома так крепко не обнимал за плечи. А тут всё было по-другому. Тут он обнимал, тыкался носом куда-то за ухо и постоянно касался его ног своими. Эта близость была куда интимнее секса.       Этот день Вова провёл в тумане и в мыслях. Даже в скуке. Тётя Нина сегодня бездельничала, а значит Вова тоже. Только ближе к обеду его вдруг дёрнули и потащили невесть куда, через всю улицу в другой край деревни, и тащил его Иван. Тот самый сын мужика, который возит людей в город. Иван молчал, лишь в начале спросив, может ли Вова помочь ему кое в чём. Отказываться глупо, потому что плевать в потолок больше не было сил. И шли в молчании: Иван впереди, гордо выпятив грудь, а Вова позади, чуть ссутулившись привычно, и косо поглядывая то по сторонам, то на парня перед собой.       — А чем помочь? — глухо подал голос Вова.       — Да нам с отцом третьи руки нужны. Крышу начали латать, — пожимает плечами Ваня, чему-то усмехаясь, как дурак переходя на хохот. На самом деле ему очень не хотелось вести кого-то домой, при этом прося помочь, но отец настаивал на этом. Пришлось вести этого невдуплёныша через всю деревню.       — Ну я не мастер на все руки, я мало чем помогу, — на полпути начинает упираться Вова, сбавляя темп шагов.       — Забей, отцу что-то ударило в голову, что нам нужен третий человек. Может, ты вообще будешь просто стоять и смотреть, — снова пожимает плечами Ваня.       Вова хмурится и вздыхает, но так, чтобы парень его не услышал. Он не стал говорить, что всё это очень странно и что это его раздражает, но подумать об этом был просто обязан. Вообще, стоило бы узнать этого Ваню поближе. Вова был уверен, что это знакомство не будет пустым, бессмысленным. Это знакомство сильно выгодно для него, потому что единственный проводник в город сейчас — этот Ваня. Лёшу он в счёт не брал, потому что как того не умоляй, в город он Вову не отвезёт ближайшую неделю уж точно.       — Долго ещё идти? — Вова чуть ускорил шаг и сделал его шире, наконец догнав парня.       — Нет, — мотает головой Иван. — Видишь дом с синим забором? Так вот, это не мой.       — А какой твой? — Вова понял шутку, фыркнул даже, но смутился. Ему было крайне непривычно шутить с кем-то малознакомым, будто шутка — это что-то слишком личное, только для самых близких.       — Следующий, — зевает Ваня, вытирая выступившие слёзы рукавом. Солнца на небе не было, пасмурная погода клонила в сон, да и судя по тому, как запылилась его майка, работал он уже давно.       Отец Вани принял незнакомца-помощника радушно, даже с улыбкой, а потом загнал обоих, сына и помощника, на крышу, сам оставаясь на земле и принимая на себя роль командира, впрочем, ни у кого недовольства не возникло. Вова залез без труда, крепко держась за каждую подгнившую ступеньку лестницы, а позже чуть не навернулся оттуда, поцарапал ногу о новый шифер, когда нога неверно встала на шуруп. В общем, тут работать было намного веселее, чем у тёти Нины, хотя бы потому, что здесь оказался Иван. У того рот не закрывался: он болтал без конца, чем бесил отца, но никак не раздражал Вову. Эта болтовня наоборот как-то подбадривала, создавала рабочий настрой. Сначала тот показался каким-то хмурым, отчасти даже стеснительным, закрывался своей бесячей чёлкой, но потом ему, видимо, надоело, и наружу вышла его истинная натура с писклявым смехом на вдохе, с неоднозначным и чуть чёрным юмором, и Вова окончательно расслабился.       Как и полагалось у местных, после работы Вову накормили и хотели даже отправить в баню, но Вова замотал головой и, только лишь наевшись, ушёл домой. Тело поднывало, но в целом не особо белело. Болеть оно будет завтра, а сегодня ещё есть время побездельничать не под гнётом боли в ногах и спине, а просто так, потому что хотелось. Юркнув в дом так, чтобы тётя Нина даже краем глаза не увидела его возвращение, он мгновенно стянул с ног кроссовки, раскрыл сумку и вытащил пачку сигарет. Отец у Вани постоянно курил, и Вова чувствовал запах знакомого дыма, видел, как быстро уходили его сигареты, и ему самому так сильно захотелось закурить, что под конец сводило челюсть. Ещё хотелось таблетку под язык, но от этого он старался держаться подальше даже мыслями. Но стоит ли говорить, что попытки не думать об этом были тщетными? Последние полчаса ремонта крыши были просто невыносимыми: он ощущал мелкую ломку по таблетке, но старался слушать не себя и свой организм, а Ваню и его бесконечную болтовню. За столом стало чуть полегче, но как только Вова шагнул прочь с чужого двора, так сразу на него накатило прежнее чувство ломоты и почему-то обиды. Если ломоту он ещё понимал, то свою обиду не очень. Он вроде убедил себя, что Губанов не просто так его сюда закинул, что на то были причины, но ребёнок внутри него отказывался мириться с ситуацией. «Почему он сейчас там, со знакомыми и друзьями, а я хуй знает где и один?» — думает Вова и тут же пинает табуретку у стола. Он закуривает прямо в доме, вместо пепельницы используя вазу, в которой пытались выжить люпины. В эту минуту тишины хотелось, чтобы всё в голове встало на свои места, успокоилось, растолковалось, но становилось только хуже: противоречия обострялись, обида жглась сильнее, желание запереться здесь и не видеть никого росло в геометрической прогрессии. Оставалось только молча потягивать сигарету, переминаясь с ноги на ноги, и заставлять себя мириться со всем происходящим.       Мириться всё же не удавалось. Страдания чуть облегчила тётя Нина, которая пришла ближе к ночи, позвала пить чай и снова начала расспрашивать о всякой ерунде. И вроде стало легче, веселее даже, потому как чуткость этой женщины сразу помогла ей выявить, что после уезда Губанова Вова резко поник. У того не то что лицо хмурое стало, у него даже голос изменился, а оставлять парня в таком состоянии не давала совесть.       — Как тебе Иван? Хороший парень ведь?       — Нормальный, — кивает Вова. Он прилип губами к кружке, сгорбившись над столом.       — И я о том же, — почему-то суетилась тётя Нина. Хотелось как-то Вову порадовать, что-нибудь сказать, спросить, но казалось, что что бы она не сделала, всё пойдёт коту под хвост. Даже её чай, казалось, не давал нужного эффекта. — Как мне тебе помочь?       Вова не реагировал. Он смотрел на своё мутное отражение в кружке чая, разглядывая плохо отражающиеся глаза и не мог понять, с чем ему хотят помогать. Взгляд полный непонимания и вины за него поднялся на тётю Нину, наконец усевшуюся напротив парня. Тёплый взгляд заботливо пробежался по Вовиному лицу, будто оно принадлежало её собственному ребёнку или внуку. Тем тётя Нина и была особенна: хоть она и не имела к Вове какого-либо отношения в плане родственных связей, однако относилась к нему так, будто сама и родила его двадцать лет назад. Правда, иногда раздражала своей болтливостью, но её можно было понять — жила она почти одна, а соседи если и есть, то вечно заняты.       — Помочь с чем? — прошептал Вова, оставив кружку на столе.       — Ты скучаешь, — она подставила под щеку кулак и не сводила взгляда с парня.       — Нет, всё нормально, — покачал головой Вова, махнув рукой, чтобы придать своим словам больше убедительности.       — Я понимаю, что это место далеко не твой дом, не привычные городские места, что тебя тянет в город, может даже к Лёшке так тянет… и что ты прикажешь мне делать? Я не могу просто смотреть на тебя, у самой сердце от твоих щенячьих глаз болит.       — Я постараюсь выглядеть бодрее, — фыркает в усмешке Вова, поднимая на тётю Нину глаза.       — Проблему надо не скрывать, а решать, — поджала губы женщина. — Что же толку, если ты будешь насильно улыбаться и тем только сильнее портить себе настроение, потому что не можешь выговориться, постоянно в маске ходишь. Нет, не дело это, дорогой.       — Мне просто отлежаться надо, сегодня ещё погода такая… отвратительная.       — Полежи, полежи, — мгновенно поддакивает женщина, ненароком заглядывая в чужую кружку. Чай медленно но верно исчезал.       После чая Вову мгновенно вырубило. Он проснулся лишь ближе к утру, когда солнце первыми лучами забиралось в дом. Щуря глаза, он поднялся с дивана, тут же сунул сигарету в рот и подкурил, открывая форточку и впуская в комнату свежий воздух, перемешанный с запахом травы настолько сырой от росы, что, казалось, слышно было, как она капала с тонких листиков. Также негромко потрескивала сигарета. Табак тлел медленно, но как только Вова обхватывал фильтр губами, так она сразу начинала трещать, сжигая табак в пепел. Этот пепел бесшумно стряхивался в воду для уже окончательно погибших люпинов. И всё это было освещено не хмурым небом, а ярким солнцем. Вова потому и щурился, что лучи ударяли в стол и рассеивались так, что ослепляли, чуть ли не выжигали глаза. В уголках глаз стояли слёзы от боли в них. Он отворачивался, тёр веки, зевал и потягивался. Утро было относительно хорошим, ведь тело не болело настолько сильно, как Вова опасался, нет никакой суеты, только птицы орут и суетятся, но их чехарда наоборот была чем-то приятным, хоть и шумным. И Губанова не хватало.       В очередной раз стряхнув пепел в воду, Вова присел на табурет и подпёр подбородок ладонью. Вдруг в и так нездоровую от скуки голову полезли самые странные мысли и вопросы. Вскинув брови и подняв глаза к потолку, он потягивал уже вторую сигарету, крепко зажав её между губ так, что в районе их уголков образовывались маленькие щелки, чтобы из них свободно выходил дым. «Каков шанс, что он меня наебал? — задумался Вова и уронил пепел прямо на стол, — А если он реально больше не вернётся? Вот возьмёт и не приедет, я че делать буду? К Ване пойду, они меня отвезут в Питер, там уже разберусь. А почему он может не приехать? Убьют. А если его убьют, я следующий или что? Может, напиздел и тёлку себе нашёл? А меня слить не получалось. Если так, то он тот ещё пидорас».       Больная голова копала всё глубже и глубже, правда, совершенно не в ту сторону. Вова хоть и обижался на собственные догадки, но не воспринимал их всерьёз, просто надумывал, прикидывал, как бы отреагировал, но тут же оправдывал Лёшу и пресекал продолжение выдуманной ситуации. Не хотелось даже представлять что-то плохое, но в голову от скуки так и лез всякий бред, да такой, что смешивался с фантастикой. Бросив окурок в воду, Вова поднялся с табурета и вернулся на диван. День обещал быть жарким, и чем заниматься в такую духоту дома — хуй его знает, но выходить он тоже не хочет. В нём сплошные противоречия: хочу чем-то заняться, но вроде и не хочу; хочу выйти на улицу, но в то же время ужасно не хочу даже думать об этом. После получаса скитаний от одного желания к другому он залез в сумку, вынул таблетку и уставился на неё, как на врага. Он ненавидел их, но в то же время зависел. Терпеть не мог её существование, но так хотел сунуть под язык. Хотелось выстрелить себе в голову. Помучившись в четырёх стенах ещё около часа, он лёг и снова уснул, хотя старался держать глаза открытыми.       — Вован! — глухо раздалось с улицы. Вова перевернулся на бок, еле открыл сонные глаза и уставился в подранную обивку дивана. Голос не принадлежал ни тёте Нине (тем более она его так никогда не назовёт), ни Губанову, что очень грустно. Хотелось бы, чтобы тот неожиданно приехал вот прямо сейчас… — Вова-а-ан!       Поднявшись на локтях, Вова сполз с дивана и зашатался до дверей на ватных ногах. Меньше всего хотелось видеть сейчас Бессмертных, особенно такого: тот стоял за забором, лыбился, как дурак, и внимательно смотрел на появившегося на крыльце парня.       — Чё делаешь? — уперев локти в штакетник, тот подпёр голову ладонями и кривенько улыбнулся так, что Вова только вздохнул от этой до кислинки довольной морды.       — Сплю.       — Хуйня дела, собирайся, — Ваня без церемоний открыл чужую калитку, зашёл на территорию и поставил небольшую сумку на траву, уперев руки в боки, мол, пока не согласишься никуда не уйду.       — Слушай, я сегодня не в рабочем состоянии, ничем не помогу, — пробурчал Вова, опережая предложение о работе, но оказался неправ. Ваня в ответ на эти слова засмеялся и сунул руки в карманы чуть покачиваясь, демонстрируя свою беззаботность, мол, смотри, сегодня я бездельник, а значит ты тоже, и я пришёл к тебе не с предложением поработать, а с чем-то другим.       — Работу в пизду, дружище. Пошли купаться, — Ваня кивнул куда-то в сторону леса. — Жара такая стоит сегодня, там вода прогреться должна. Уже два часа дня.       Вова нахмурился. Как два часа дня? Он же вот только в четыре часа утра курил, закимарил ближе к шести, а уже дело к вечеру. Так и вся жизнь пройдёт: чуть подумал, поспал, покурил, и вот уже пора ложиться в гроб, окружённый венками. Вздохнув, Вова поджал губы и недоверчиво оглядел гордо стоящую фигуру у калитки. А ему нравился этот Ваня своей беззаботностью и излишней смелостью перед малознакомыми людьми. Вова никогда бы не пришёл с подобным предложением к человеку, которого знал бы от силы дня два, да и то только по пустяковым разговорам и паре смешных моментам. Улыбнувшись краешком губ, он соглашается, через минуты две или три стоя у калитки только с пачкой сигарет в руках и трусами в кармане. Наверное, он согласился от скуки. Не особо хотелось куда-то топать, но делать-то больше было нечего.       Ваня не врал: было ужасно жарко, погода так и манила к воде, особенно к стоячей. Та хоть и имела свойство цвести, зарастать, но в плане купания всегда казалась более щадящей, нежели течение. Через минут пятнадцать ходьбы по контрастно прохладному сосновому леску, и небольшим полянкам, усеянным люпинами, они вышли к небольшому водоёму, больше похожему на искусственный. Тут даже тарзанка была, но ветка, к которой та была привязана, мало внушала доверия, потому Ваня на неё даже не взглянул, а Вова не стал и спрашивать.       — В этой луже я всё детство проплюхался, — Ваня бросил сумку на траву, без стеснения стягивая рубашку с плеч. Тонкое и чуть загоревшее тело выпрямилось, притягивая к себе жгучие солнечные лучи. Кроссовки слетели с ног, и через мгновение Ваня летит с небольшого выступа и уходит под воду с головой, перед этим разбежавшись как следует. — Как молоко! — раздаётся сразу, как только из воды показывается пшеничного цвета мокрый волос. Горящие глаза уставились на Вову, побуждая повторить.       Вова следует его примеру. Быстро сняв с тела футболку и штаны, сбросив кроссовки, он шагнул в воду, обойдя выступ у воды, но менее смело. Ваня этот водоём знал, а Вова побаивался всяких подводных камней в виде веток или бетонных плит на дне и решил сохранять осторожность. Мало ли прыгнет чуть не туда и раздерёт себе ногу? Зайдя в воду по колено, он остановился. Не сказать, что вода была тёплой, совсем не как молоко, но ноги судорогой не сводило — уже хорошо.       — Ссышь что ли?       — Если ты отбитый с головой прыгать — окей, я не такой, — фырчит Вова, делая осторожные шаги в сторону глубины.       — Давай уже, — недовольно кричит Ваня, плескаясь так далеко, что верно долетало до берега. Мелкие ледяные капли попали на плечи и грудь, вызывая по телу Вовы столько мурашек, что из груди вырвался недовольный вздох и даже мат.       — Мудак, — визжит Вова, отворачиваясь. Возмущение смешалось с хохотом, да таким искренним, что парень сам себе удивился.       Удивительная особенность их общения — это быстрое привыкание друг к другу. За вчерашний день они чуть исследовали границы морали друг друга, поняли, что можно говорить, а о чём лучше промолчать, но как выяснилось ближе к вечеру, с Ваней можно не молчать и говорить всё, что думаешь. Он не обижается, открыт, с чувством юмора, и общаться с ним до ужаса приятно, хоть на вид он та ещё стерва.       Вова всё же нашёл смелость зайти по самую макушку. С того момента, как над его головой заиграли светом небольшие волны от движений Вани, тело окончательно привыкло и даже расслабилось. Илистое, поросшее водорослями дно щекотало стопы, холодная вода заливалась в уши и нос, но на это мало обращалось внимание. Осмелившись оттолкнуться от дна, он всплывает и тут же мотает головой, как собака, стряхивая с волос холодную воду. Глаза огромные, чёлка на лбу в полном беспорядке. Ваня смотрит на него в упор, смеётся и снова ныряет, появляясь через пару минут в метре от парня.       С небольшими перерывами на погреться они провели там почти три часа, и за эти три часа много скелетов вышло из шкафов, вернее, только из одного шкафа. Ваня был болтлив, почувствовав комфорт в обществе нового знакомого, а Вова продолжал молчать о деталях своей жизни. Слушал, смотрел куда-то вдаль, иногда опуская взгляд на воду, и чему-то улыбался, хотя ранним утром готов был выстрелить себе в голову из-за того, как сильно ему надоели качели в его собственной голове. Сейчас там всё было спокойно, царствовал штиль, время от времени перемешиваясь с весёлой волной, хотя он никому не выговаривался, ничего не обдумывал и ни к каким успокаивающим выводам не приходил.       — Так а чё, когда ты в город? — Ваня вдруг бросил рассказывать о себе, обратив внимание на окончательно затихшего знакомого.       — Не знаю пока, — пожал плечами Вова, ухмыльнувшись. Его вдруг озарила старая идея. — Так-то надо съездить по делам. У тебя ведь отец ездит в город?       — Ну да, послезавтра собирается, — кивает Ваня. — Ему сказать, чтоб он тебя подкинул?       Вова хочет выкрикнуть «да!», но вовремя прикусывает язык. Есть один нюанс, и имя этому нюансу — Лёша. Допустим, послезавтра Вова запрыгнет в чужую машину, следующую до Санкт-Петербурга, а пока он будет отсутствовать в этой проклятой деревне, Губанов возьмёт и приедет. И что, блять, тогда делать? Снова раздувать ссору в надеждах прикрыть свой зад, отчаянно вопить, что Вова имеет право передвигаться хоть заграницу, что он сам решит, где ему быть, но так не хочется снова вставать на рога перед Губановым… В их отношениях только-только всё наладилось!       — Скажи, но я точно пока не знаю. Во сколько он выезжает?       — В восемь утра.       — Вот если в восемь я буду у вашего дома — значит поеду. Не буду — не поеду. Ладно?       — Проблем ноль, — тянет Ваня, удивляясь таким условиям. Если надо — поезжай, а он сомневается ещё, какие-то условия ставит. Странно это.       Полдела Вова сделал: договорился поехать, но осталось только взвесить все возможные варианты и принять решение: воспользоваться возможностью съездить в город или следовать указаниям Губанова. Тяжелее выбора у него в жизни не было. Вова даже слушать перестал. Он уставился на воду, затаил дыхание и просто думал, лишь изредка кивая, чтобы Ване не начинал сомневаться в том, что его слушают.       — А ты как здесь вообще? В том доме, где ты сейчас живёшь, раньше мужики тусовались, потом их не было несколько лет… Ты с ним что ли?       — С ними, — кивнул Вова, доставая пачку сигарет. Взгляд его забегал по округе, будто они с Ваней только сюда пришли, и наткнулся на ветку, на которой висело двое трусов и сушились. — Там очень долгая история.       — А мы торопимся куда-то? — Бессмертных качнул головой и поправил полотенце на своих плечах. Шмыгнув носом, от через плечо глянул на Вову и вытянул ноги.       — Что ты знаешь о тех мужиках? — Вова решил сначала позадавать вопросы, чтобы выяснить, что Ваня знает, а потом уже болтать языком. Мало ли он сейчас выдаст какой-нибудь секрет?       — Да толком ничего. Знаю только, что у них общее дело какое-то, а сюда приезжали «бухать на природе». Почему тогда тебя с ними не было?       — Так они когда приезжали? Я тогда пиздюком был, о них даже не знал.       — А сколько тебе лет?       Вова нахмурился, выдохнув дым. А что, он выглядит не на свой возраст? На лицо вроде двадцать, как и есть на самом деле. Сделав ещё одну тяжку, Вова потушил бычок в траве и бросил его обратно в пачку, чтобы не засорять берег.       — Мне двадцать.       — А выглядишь на постарше, я думал тебе лет двадцать пять.       Ответа не последовало. Вова отвернулся, задумавшись. Как давно он смотрел в зеркало? Или это у Вани странное видение чужого лица и проблемы с сопоставлением внешности и возраста? Ну не может Вова выглядеть на двадцать пять! А вообще, может. Наверное, с нынешним раскладом дел у него под глазами такие мешки… Или глазёнки просто грустные, что тоже не молодит. Или похудел настолько, что лицо осунулось и посерело, как у взрослого человека? Или это наркота начинает влиять на организм? От этой мысли защемило где-то в районе живота. Он провёл весь день без мыслей о наркотике, а сейчас, как на зло, вспомнил и снова захотел сунуть таблетку под язык.       — Не знаю, мне двадцать, — хихикнул Вова. — А сейчас мне лучше пока здесь потусоваться. Есть некоторые проблемы.       — Пасут?       — Я не знаю, — качнул головой он. — Я пешка, мне мало чего рассказывают.       — Даже пешкой быть круто, — вздохнул Ваня, ложась спиной на колючую траву.       — Почему? — Вова уставился на него с насмешкой, мол, о чём ты вообще говоришь?       — Ну, быть в мафии — это вроде круто? Работать не надо, деньги большие крутятся… не знаю, как объяснить.       — Хорошо там, где нас нет, — бурчит Вова, одной лишь интонацией этих слов ставя точку в разговоре. Ваня глянул на него как-то виновато, но эту тему больше не поднимал, хотя в больших глазах так и виделось желание расспросить, узнать получше, но он понимал, что навряд ли получит что-то больше, чем кукиш с маслом.       Возвращаясь домой, Вова молчал, да и Ваня лишний раз не затевал разговор. Подходя к улице, где жил Ваня, они расстались. Вова знал дорогу домой и решил, что сейчас ему будет лучше пройтись в одиночестве, может подумать о чём-нибудь лишний раз. Не хотелось и Ваню гонять, потому он топает по поросшей тропинке вдоль двухэтажного дома, шмыгает носом и время от времени оборачивается, надеясь увидеть что-нибудь интересное. Но интересного не было. Абсолютная тишина, зной на закате, в мышцах усталость, голова побаливала. На подходя к дому Вова обернулся ещё раз в надежде, что из-за поворота выплывет белая «тойота», ослепит дальним, а и неё выскочит Губанов с улыбкой на лице. Ну… пожалуйста? Но из-за поворота так никто и не появился, хоть Вова и простоял там около пяти минут. Как всё грустно и тускло, несмотря на то, что закат сегодня яркий, рыжий с розовым отливом на облаках.       С забора дома на углу спрыгнул кот и побрёл по известному только ему пути. Где-то далеко залаяла собака. Стоять больше не было смысла.       — Тёть Нин, баню хотите? — Вова вошёл в чужой дом осторожно и тихо. Он остановился на пороге, высунув нос из-за косяка.       — Растопишь — захочу. А что, накупались уже?       — А вы откуда знаете?       — Ваня приходил, спрашивал про тебя. Я его к тебе и отправила.       Вова скривил губы, ухмыльнулся и так же тихо вышел, прихватив с веранды топор.

***

      Юркий язык ещё держал в трезвости, не давал уснуть. Жаркое дыхание в короткие перерывы возбуждало. Илья часто-часто моргал, выдыхал так же жарко и с тихим стоном, не позволяя своим рукам куда-то убегать с чужой талии. Он невозможно скучал по Ксюше. Он вернулся с Москвы буквально два часа назад. Перед тем, как выехать из Москвы, он решился снова позвонить Ксюше, хоть и не делал этого уже пару недель. На удивление, голос в трубке звучал ласково и весело, будто она только и делала, что ждала звонка именно от Корякова. У Ильи в эту короткую минуту разговора всё перевернулось. Он стоял с трубкой у уха, царапал проводок чуть отросшими ногтями и всё больше и больше осознавал, какую ошибку он совершил, уйдя к Денису. Он любил Ксюшу так сильно, что готов был разрыдаться прямо здесь и сейчас, посреди московской квартиры. Он мчал в Петербург с мыслью о том, что ему предстоит встреча с Ксюшей, что вот-вот они увидятся, как месяц или два назад. А о Денисе ни мысли.       — Я так скучал, — шепчет Илья, завороженно глядя на чужое лицо. Такое идеальное, такое красивое и родное. Сердце разрывалось с каждой секундой всё сильнее, трещало по швам со скоростью сто двадцать ударов в минуту. В голову ударило безумство. С этой женщиной хотелось на край света, на Эверест, через все пять огромных океанов, по всем равнинам, пустыням и болотам… Сердце ёкнуло, когда она улыбнулась краешком губ.       — Я тоже, — лукаво продолжает улыбаться она, укладывая голову на чужое плечо.       Илья затаил дыхание. Последние дни сильно его подкосили, сильно вымотали, ведь не каждый останется равнодушным, когда в голове веретеном мысли только о том, что в спину дышит смерть. Он карабкался по рубцам и извилинам вверх, старался думать о чём-нибудь хорошем, позитивном, но каждый раз срывался на полпути и снова падал в глубокий океан бреда и страха. Он закуривал и заедал навалившийся стресс, запершись в съёмной комнате в Москве, ломал голову и чуть ли не рыдал от того, как его крутило. Если бы он знал, что пройдя через такие душевные муки, он окажется в своей квартире в объятьях Ксюши… Сейчас ему в миллион раз легче хотя бы потому, что в голове пустота и спокойствие, хоть смерть и продолжает дышать на ухо и хохотать. От незнания, когда она будет действовать и будет ли вообще, ехала крыша, а Ксюша остановила этот необратимый процесс одним лишь видом.