мне нужны твои руки

      Вова уснул в кровати, перед этим обиженно заявив, что он, вообще-то, заслужил лечь здесь, хотя бы чуть-чуть, хоть и сильно провинился перед этим. Он прижался к чужой спине и дышал ровно и медленно. А Губанов уснуть не мог. Через темноту глядя на парня, на его приоткрытые губы и спокойно прикрытые глаза, он лежал почти не шевелясь. Слишком спокойное лицо совсем не описывало того, как сильно душило душу вечером. Вова чуть ли не заболел от того, как нервно прошёл вечер. Губанов внимания на него почти не обращал, хоть и позволял сидеть рядом, приобнимал, раз даже в шутку ущипнул за бок. Голова его была в мыслях, уже выстроился цельный план на завтрашний день. Конечно, Вова вряд ли с ним согласится, с этим планом, но кто говорил, что его мнение будет учитываться? Может, в другой ситуации Губанов бы и послушал чужие желания, но сейчас — твёрдое нет. Пусть тот хоть обидится до конца своих дней, но Вову в живых сохранит, запрячет, пока есть риск лишиться его.       А чтобы не лишиться, надо увезти его на дачу. На даче тихо и спокойно, только говорливая соседка, которая от одиночества скоро кони двинет, автобус раз в сутки, ранним утром, и сплошные сосны. Там нет богатых домов, и дачные домики больше походят на деревенские. В общем, Вову нужно туда затащить. Всё, что ему оставалось из сложных задач — достать таблетку, но не такую, какую принимал утром Вова. Ему нужна чуть другая, и он точно знал, где и у кого её взять. Он вышел из дома в пять утра, точно зная, что человек, который ему сейчас необходим, не спит, что его режим вечно сильно сбит.       — Какими судьбами? — высокий мужчина, стоя на пороге своей квартиры в одних шортах, прятал правую руку за дверным косяком, сжимая в ней пистолет, но когда увидел, кто именно к нему явился, то расплылся в улыбке и тут же выбросил пистолет куда-то на тумбу.       — Доброе утро, — Лёша усмехается, протягивая свою ладонь для рукопожатия. — Или по твоим внутренним часам уже вечер?       Валера в ответ смеётся, пропуская давнего знакомого в коридор своей квартиры, а затем зовя на кухню. У Валеры всегда было достаточно чисто: высокие потолки никогда не видели паутины, по углам никогда не валялись носки или другие вещи, которые могли неделями валяться без надобности. Валера медик в местной больнице, ну, вернее, медбрат, и неудивительно, что ему свойственна аккуратность, он по натуре своей перфекционист, и если Губанов поначалу удивлялся чужой чистоплотности, то потом привык, полюбив это в Валере.       — Зачем тебе пистолет? — Губанов оглядывается в коридор, бросая взгляд на тумбу у двери, на которой валялся пистолет.       — Да это игрушка, так, запугивать всяких, — Валера посмеивается, ставя чайник на конфорку. — Это не огнестрел, так, травмат.       — Огнестрел или травматический — неважно, я в любом случае от тебя такого не ожидал, — с полуулыбкой произнёс Губанов, усаживаясь на табурет на чужой кухне.       Бывал Лёша тут не так часто, как думалось. Изредка он заходил к нему попросить хорошее снотворное, которое принимал целыми циклами, когда жизнь подкидывала ему странные нервозные испытания, а в последнее время практически не заглядывал, так как не замечал сбоев в собственном сне. Всё шло гладко, тем более с появлением Вовы, а особенно с появлением сна с ним в одной постели, всё стало как в детстве. Вырубало и всё, спал он до самого утра практически не просыпаясь. А сейчас, кажется, пора снова сесть на цикл мощных снотворных, которые точно не подведут.       Ещё Валера славился не только мощными снотворными. У него было всё, что не могло выйти за стены больницы: морфий, таблетки для серьёзно больных, всякие препараты для приёма внутривенно, и всё это было в распоряжении Губанова, если только он отвалит хорошие деньги. Валера всегда готов был дать ему всё из того ассортимента, что он имел, потому как с самых первых дней знакомства между ними возникла странная химия, при которой оба могли доверить друг другу самые главные секреты. Они просто понадобились друг другу в особенный момент: Губанову понадобился морфий, а Валере понадобилась защита.       — Так чего пришёл? Снова плохо спится? Слушай, может посидеть на успокоительных каких-нибудь? Ты этими снотворными только всё сбиваешь, а потом требуешь всё сильнее и сильнее.       — Не мне нужно, — Губанов поднимает на него глаза, хитро улыбаясь. — Дай мне что-нибудь, что вырубит быстро и надолго, чтоб прямо не растолкать, а человек потом проснётся, и никаких последствий.       — Что ты хочешь? — Валера щурится, медленно опускаясь на табурет напротив гостя. В его голове уже всплыло название препарата, который подойдёт под цели Лёши, но он не понимал, для какой цели это будет делаться. Чего Губанов хочет?       — Мне нужно увезти человека из города, — Губанов нагнулся над столом, чуть привстав с табуретки, говоря тише, будто бы помимо Валеры его может кто-то услышать. — А он будет против.       — А стукнуть по голове хорошенько? Какая разница, в каком состоянии его в ковёр заматывать?       — Нет, я не убить хочу, — вскрикнул Губанов, подскочив на месте. — Мне именно безопасно увезти надо, чтобы не упирался. На дачу. Ничего противозаконного, — машет руками Лёша, выпучив глаза на знакомого.       — Странная у тебя идея, — фырчит Валера, но медленно поднимается с места. В его глазах сплошное недоверие, но, вопреки ему, этому недоверию чужим словам, он выходит из кухни и возвращается через пару секунд с большой коробкой в руках. Верх и низ этой коробки были плотно замотаны скотчем, а на боку её было что-то написано размашистым почерком, чуть позже Губанов разобрал: «табл. Лагоды. Не трогать!» — Расскажи хотя бы предысторию, кого мои таблетки усыплять будут.       Лёша глянул на него исподлобья, как будто недоверчиво, словно всё, что он сейчас может рассказать, сыграет с ним злую шутку, будто Валера выдаст его с потрохами. Нет, правду Лагода знать не должен, да ему и не надо особо.       — Есть человек, которого могут кокнуть, а я этого ой как не хочу, да и говорить ему об опасности не хочется — будет хуже.       — Ты снова заварил какую-то кислую кашу, а теперь её расхлёбываешь?       — Типа того, — хмурится Губанов, но получает небольшую таблетку в руки, крепко сжимая ладонь.       — Держи, добрая душа, — Валера глянул на него пытливо и усмехнулся краешком губ. В этом взгляде не было какого-то презрения, претензии, мол, ему не рассказали всю историю в деталях, хотя, прося предысторию, Лагода хотел услышать более развёрнутый ответ. Губанов в его глазах всегда был своеобразным человеком, и хоть они во многом не сходились взглядами, но прекрасные отношения поддерживали. У них были самые честные сделки: Губанов всегда, даже если через месяц, но отдавал Лагоде всю сумму, что должен был за запрещённые гражданским таблетки, а иногда и доплачивал за терпение.       — Спасибо, — Лёша кивает, улыбаясь знакомому, и уходит из квартиры после крепкого рукопожатия.       Дело остаётся за малым: дать эту таблетку Вове, поскидывать его вещи в одну сумку и вместе с их хозяином отвезти на дачу. Ничего сложного, но Лёша вдруг останавливается на пороге своей квартиры и понимает: обуви Вовы нет. Нет и восьми утра, а его след в квартире уже остыл. Сжав челюсти, тяжело вздохнув, Губанов принялся за свои дела: чуть убрал постель, хотя особо этого делать не желал, позвонил Антону узнать, как у него там дела с транспортировкой авто в Питер, попросил его задержаться на пару дней, а лучше недель. Спросил за Илью, но ответа не получил. Антон ничего не знал о его приезде.       По окончании разговора с Тохой Лёша повесил трубку, поднялся с кресла, вздохнул и замер посреди коридора. Грядёт что-то страшное, и чувство подступающей тревоги с каждым часом ощущалось всё острее. До этого момента мало ощущалась опасность, надвигающаяся со спины, но медленно, с каждым часом всё больше, надвигалось осознание, что это не простые слова Шабанова, это предупреждение о том, что сейчас нужно смотреть в оба и обращать внимание на каждого человека, на каждое слово. Пусть Губанов не крутится в кругах бандитов, не делит ларьки, не появляется на странных тусовках и не ездит на дачи, не грабит и не убивает просто так, ради денег, но его знают. В городе у него большая известность, ведь если у кого спросят, откуда такая тачка из-за бугра, то всегда называют имя Губанова. Найти его достаточно легко: почти все знают его машину, почти все в курсе, с кем он общается, в курсе, что у него хороший контакт со Шпаной, в узких кругах ходила информация, как с ним связаться, и если раньше это было на руку, мол, его легко найти и купить у него машину, то сейчас, после новостей Шабанова, от распространённой о нём информации становилось жутко.       Он кусал губы, глядя в одну точку, затем проснулся вздохнул и ушёл на кухню, поставив на газ чайник. Снова обратил внимание на отсутствие Вовы в квартире. С ним даже ругаться не хочется, потому что знает: даже если тот сбежал за наркотой, то от Губанова он не убежит. Ни он, ни наркота. Как только на язык Вовы упадёт таблетка снотворного, как только он уснёт, все наркотики окажутся абсолютно беззащитными, впрочем, как и сам Вова. Лёша заберёт их, соберёт Семенюка и оттащит его до машины. План казался надёжным, как швейцарские часы, и Лёша так был собой доволен, что никакой злобы на исчезновение не испытывал.

***

      А Вова в это время со всех ног бежал до брата. Не до Наташи, до брата. Он проснулся от того, что хлопнула дверь. Глянул на часы — раннее утро. Вскочил, собрался, сунул в карман деньги и побежал, зная, что в это время Вася ещё дома.       Преследовало чувство, будто сейчас, именно в это утро он должен его увидеть, должен повидаться с Васей, должен показаться, мол, живой. Письмо ничего никогда не значит, да и что толку от этого письма: живут в одном городе, хоть и на разных станциях метро, а обмениваются письмами. Глупо как-то.       Ворвавшись в парадную, поднявшись на этаж, запинаясь об каждую вторую ступеньку и забежав в квартиру, Вова юркнул в комнату брата и застал его собирающимся на работу. Тот похудел. Вася сильно сбросил за эти полтора месяца одиночества, лицо его осунулось и чуть посерело. Но когда он увидел Вову, его бешеный и ошеломлённый взгляд, то сразу посвежел. И в его глазах проснулся отец. Не в том плане, что снова заиграла жажда заботы, а в том, что глаза обрели странный оттенок, который Вова не видел уже столько лет. Через голубые глаза брата был виден отец, его наивность и доброта, тоска, которую редко можно было увидеть в глазах родителя. Но это показалось таким родным, будто Вова видел это каждый день. Внутри всё обрушилось, и он ощутил, как на самом деле скучал.       — Ты ведь только вчера приходил, — Вася бросил свою рубашку, не успев натянуть на плечи.       — Приходил, но тебя же не видел, — Вова, не разуваясь, прошёл в комнату и повис на чужих плечах.       Видеть брата каждый день, а потом просто исчезнуть, можно сказать, по своей же вине, совершенно случайно — сильное влияние на их взаимоотношения. Увидятся — не поссорятся, даже не упрекнут друг друга ни в чём. Так никогда не было, но оба, видимо, резко выросли и перешли на новый уровень. Вася резко превратился из парня в мужчину, обретая взгляд отца, а Вова… А вот с Вовой ситуация сложнее. Он вроде и повзрослел, но в то же время совершенно не изменился. Он стал наивнее, потерял хватку жизни, перешёл в подчинение.       Крепкие объятья, тихий хохот, больше походящий на нервный. Отстранились, глянули друг на друга и потеряли все слова. Не о чем говорить. Вова поджал губы, молчаливо прося ничего не спрашивать. Вася и не спрашивал. Он знал, что у Вовы всё более-менее нормально, он жив и здоров, зарабатывает деньги, и уже неважно, каким именно образом.       Проводив Васю на работу и чуть посидев в его комнате, Вова засобирался домой. Крутило живот от голода, а объедать брата не особо хотелось. Оставив немного денег на тумбочке и внимательно оглядев комнату, он вышел в длинный коридор и снова замер напротив двери Наташи. В голове заскрипели шестерёнки. Вряд ли она на учёбе (она не ходила туда последний месяц), вряд ли крепко спит. Наверняка радушно примет такого раннего гостя, вернее, покупателя. Вова пару раз пнул дверь, слыша, как внутри комнаты что-то упало на пол с гулким звоном. Пару секунд возни, и из-за двери показывается тощая полуголая девушка, наматывающая на своё тело покрывало.       — Ты чё, идиот? Чё так рано? — фырчит недовольно она, щуря сонные глаза. — Таблетки тебе?       — Таблетки. Штук пять дай, — Вова суёт ей в руку деньги. Его суровый взгляд скользнул по тонкому телу, обёрнутому в покрывало, и тут же спрятался под чёлкой.       — Держи, — пробурчала Наташа, вернувшись к двери. — Уже оптом берёшь. Понравились?       — Очень, — с усмешкой бурчит Вова, уходя и не прощаясь.       Понравилось, ещё как понравилось. Мало того, что он ни разу в жизни не трахался, тем более с мужиком, так он ещё и дебютировал под таблетками. У него до сих пор руки и ноги потряхивает от того, как ему было вчера хорошо. Он готов получать таких пиздюлей от Губанова, которые Вове и присниться не смогут, лишь бы почувствовать этот кайф ещё раз. Перед глазами до сих пор стоит чужая свирепость, чужой азарт и дикое желание, от которого ноги подкашивались. Когда эта картина всплывает в памяти, то по спине бежит сначала холод, а потом жар, обдающий уши кипячёной кровью. Всё тело резко немеет и что-то тянет где-то внизу живота. Если это повторится ещё раз, то Вова элементарно не переживёт такого возбуждения.       Он вернулся домой намного позже Лёши, но тот не сказал ни слова, только глянул на него безразлично. «И что, ты даже не спросишь, где я был?» — думает Вова, косясь в сторону кухни. А Лёша не спрашивает. Он смотрит обеденные новости, что-то медленно попивает и нехотя читает газету. «Обиделся?» — снова думает Вова, заходя на кухню. Было странное моральное давление, и Вова хотел уже шугнуться и спрятаться в спальне, но решил быть сильнее, смелее. Он уселся напротив Лёши и сощурил глаза, пытливо глазея на него.       — Что ты так смотришь? — Губанов отвлёкся от газеты, поставил кружку на стол и упёр в него тёмные глаза, хотя зачастую они были светлые.       — Меня не было всё утро, и ты мне ничего не скажешь?       — Что я должен тебе сказать?       — Обычно ты предъявлял, — шипит Вова. Он не понимал, кто подменил Губанова, что с ним произошло, почему он не бросается Вову, как цепной пёс?       — Ну я ведь вижу, что ты трезвый, не накуренный, скорее всего был у брата, да? — пожимает плечами Лёша. Он отхлебнул немного из кружки, поставил её на место и тут же полез в карман. — Хочешь? Я обещал тебе вчера, — он положил на стол таблетку, чуть придвинув её к Вове. От его внимания не скрылось то, как у Вовы загорелось всё внутри, как предательски заблестели глаза, хотя ещё секунду назад он открывал рот в немом удивлении, когда услышал от Лёши точное попадание прямо в яблочко.       — Я думал, ты врёшь, — тараторит Вова, наклоняясь к таблетке. — Ты не ты.       — В смысле я не я? Вот же, сижу перед тобой, — Губанов обвёл своё тело руками, ощупал свои плечи, как бы доказывая, что он живой, что материальный. — Я же говорю, обещал. Я своё слово держу.       «Наташа живая, только у неё был. И зачем ему нужна была информация, почему за эту информацию он пообещал ЭТО?» — Вова метал взгляд со стола на Губанова и обратно. Кто бы ему подсказал, что делать в такой ситуации, ведь ничего непонятно: Лёша чуть ли уши ему не отрывал за то, что он курит наркоту, а сейчас сам тащит домой таблетки и кормит ими почти насильно.       — Открывай рот, — Губанов поднял таблетку со стола тремя пальцами левой руки, а правой потянулся к чужому подбородку, мягко обхватив его, как перед поцелуем. И у Вовы всё рухнуло внутри от того, как это было необычно и даже горячо. Он послушно открывает рот и даёт положить таблетку на язык. Она сладкая, не такая, какую он принимал вчера. — Молодец.       — Что это? — шепчет Вова, гоняя таблетку по рту. Она стукается об его зубы, чуть царапает нёбо, но главное, что уже начинает растворяться.       — Какая разница? Я всякое дерьмо тебе не подсуну, — Губанов улыбается краешком губ, смотрит с добром и равнодушием.       — Это всё равно не похоже на тебя, — мотает головой Вова. Ему не нравилось чужое поведение, не нравились чужие слова. Всё это вызывало мелкую тревогу, будто организм всё понимал, только мозг тупил.       — Жди, — прошептал Губанов и впился в чужие губы, притянув Вову поближе к себе и чуть не уронив его на поверхность стола грудью. Языком в рот не полез, чтобы Вова не смог передумать и передать таблетку ему, но поцеловал жарко, как целовал вчера.       И Вова ждал. Ждал, как преданный пёс, сидя напротив, на месте, не сводя взгляда с Губанова и с его тонких пальцев, перебирающих страницы газеты. Честно говоря, хотелось накинуться на Лёшу прямо сейчас, задолго до начала действия таблетки, но он терпел. Может, Лёша накормил его этой таблеткой потому, что подумал, что Вова может дать только под действием наркоты? Звучит слишком унизительно для Вовы, даже возмутительно, но озвучивать свою догадку он не стал. Но он не мог не согласиться с тем, что вчера под таблеткой ему снесло башню. Гордиться тут, конечно, нечем.       Самовнушение накрыло его быстрее, чем снотворное. Начинала кружиться голова, плыли бензольные пятна, сводящие с ума, и буквально в одно мгновение отключился мозг. Тот превратился в кучку мяса, кашу, плавающую в голове так свободно, будто этот сгусток не был подключен к остальному организму. В глазах полная муть, пелена, во рту сухость. Почему-то вместо ожидаемого прилива энергии в организм будто вылили ведро мелатонина, который сработал так резко, что Вова толком и не понял, как он сам дополз до кровати чуть ли не на четвереньках и вырубился на долгие шесть часов.       Шести часов Губанову вполне хватило на то, чтобы вытащить Вову из квартиры за подмышки, стащить до первого этажа и засунуть его в машину, потом вместе с небольшой сумкой его вещей увезти из города. Совесть Губанова не брала. Он просто делал. Он доверял Валере, он знал, что снотворное у Вовы шикарное, что ему хватит времени.       На первый взгляд план выглядел жидким и тупым, но Губанов бы не стал рисковать, если бы этот план и правда был на троечку. Во-первых, Вова ему абсолютно доверяет. Нельзя это отрицать, ведь он в прямом смысле ест то, что ему дают, и почти не задаёт вопросов, а если и задаёт, то не требует ответа. Он полностью полагается на Лёшу, и это, несомненно, огромный плюс. Во-вторых, Губанов его там не бросит. Он пообещал сам себе, что каждые два дня будет мчать сюда на запредельной скорости, хоть и оставит горе-любовника на попечительстве одной странноватой тётки. Он уверен, что Вова с ней подружится. В-третьих, там нет наркотиков. Изоляция — пока лучший метод борьбы с зависимостью, и это сильно играет Губанову на руку, но он не знает, что у Вовы, спящего на заднем, в кармане целых пять таблеток, которые сильно изменят его планы. А пока он до этого не догадывался, даже усом не вёл. Увлёкшись своими планами, он и не подумал об утреннем Вовином отсутствии в пару раз тщательнее, забыл проверить чужие карманы. Забыл и всё.       Вытащив парня из машины уже в Ленинградской области, затащив также под мышки в дом, Лёша выдохнул. Треть дела сделано, осталось поговорить с соседкой, растолкать Вову и объяснить ему, что вообще происходит. Последнее — самое сложное. На этом всё может пойти под откос так капитально, что прятать в этом доме будет некого. Главное включить всю свою убедительность на сто процентов.       — Тёть Нин! — Губанов вышел в сад, нагнувшись перед раскидистой яблоней, чтобы ветки не исцарапали лицо. Трава сырая, на улице ужасно холодно, прямо до дрожи где-то внутри. Погода не радовала. — Тёть Нин, вы дома?       — Дома! — кричит женщина из-под куста смородины, затем поднимается и щурится, надевая очки на переносицу. Морщинистое лицо чуть разгладилось, и среди чёрных ягод показалась широкая улыбка.       — Хорошо, что дома. Дело у меня к тебе, — Губанов перешагнул пару скинутых в кучу веток и подошёл к невысокому забору, навалившись на него ладонями. — Внуков у тебя сейчас нет?       — Нет, уехали вот недавно, — женщина оставила ведро ягод и тоже подошла к забору, внимательно глядя на соседа. — А что хотел?       — Да у меня тут ситуация, — протянул Губанов, мельком глянув на дом. — Я привёз сюда пацана одного, Вову, так, на передержку. Можешь, чтобы он совсем не одичал, к работе его там привлечь, покормить… Он парень хороший, — Лёша состроил глазки, чтобы быть убедительным, хотя и так знал, что она не откажет. — Не будет тебе мешать, поможет. За еду заплачу, вот, могу ещё вот заплатить, за нервы, если мотать начнёт, — Губанов потянулся в карман, достал портмоне и пару долларов, протянув их через забор.       — Ну чего ты, совсем что ли? — женщина вся встрепенулась, почти даже нахохлилась и оттолкнула чужие деньги от себя. — Делать тебе что ли нечего? Купи себе что-нибудь вкусное, а за еду не беспокойся, — она начала переваливаться с ноги на ногу, хохоча, — если уж говоришь, что поможет, то трудом и отплатит. Как поработает, так и поест.       Работящий Вова или нет — хер его знает, но Лёше почему-то кажется, что с банальными вещами тот справиться сможет. Если нет, то Губанову будет даже стыдно, потому что тёте Нине он, получается, крупно наврал. Ну и сдохнет от голода. Ситуация неприятная.       — Я буду приезжать раз в пару дней, — Губанов поджал губы, спрятав деньги в карман. Отдаст как-нибудь потом.       — Ну так приезжай конечно, — кивает женщина. — Заходи, давно тебя не было в гостях у меня, хоть расскажешь, как дела у тебя, а то три года уже не приезжаешь, а раньше и ты тут, и друзья твои. Весело ведь жили!       Лёша скривился, вспоминая, что было три года назад, и закивал как-то неуверенно. Не любил он вспоминать тот период.       Да, было время, когда этот дачный дом, находящийся за его спиной, кипел жизнью. Повадилась вся компания запойно пить, и пить именно здесь. Пару раз получали замечания от соседки, а потом вроде и подружились, и теперь каждый редкий приезд Губанова отмечался красным кружочком в её календаре. Впрочем, об этом он подумает по дороге в город, сейчас не этим голова забита.       Лёша вернулся в дом, захлопнул за собой дверь и одёрнул шторки окна, выходящего на соседний участок. Вова до сих пор был в полном отрубе, но глаза под веками уже бегали, а это верный знак того, что скоро тот проснётся. Сидеть ждать — пустая трата времени. Толкнув его пару раз в плечо и получив кроткое мычание, Губанов сел рядом и толкнул ещё раз. В ответ ничего.       Его тонкие пальцы медленно вплелись в ломкие волосы, начали массировать, а на Вовином сонном лице вдруг появилось блаженство, больше похожее на кошачье. Не пошлое, не возбуждённое, а спокойное, домашнее, ласковое. Губанов уселся перед старым диваном на колени, положил щеку на подушку, на которой лежал Вова, и смотрел внимательно на его лицо, испытывая целую бурю эмоций. Он ненавидел и любил одновременно: ненавидел за легкомыслие, за ветреность и падкость на наркотики, любил за красивые глазки и за рассудительность, за умение колко ответить и постоять за себя. Он искренне надеялся на то, что его любят в ответ, и что его поймут, когда проснутся в неизвестном доме в Ленинградской области.       Губанов всё коротко расписал на первой попавшейся салфетке, оставил на небольшом обеденном столе сумку с Вовиными вещами и пару пачек сигарет. И почти сразу уехал, перекинувшись с соседкой парой слов насчёт её нового помощника и оставив дом открытым.

***

      Открыть глаза было ужасно тяжело. Вова два раза перевернулся с боку на бок, слыша незнакомый скрип то ли кровати, то ли дивана, но проснуться никак не мог, будто всё тело накачали незнакомым наркотиком, который держал в плену самого крепкого сна. Он засыпал и просыпался снова, слышал сквозь пелену женский голос и такой громкий щебет птиц, что хотелось накрыться подушкой, но всё тело было онемевшим, затёкшим.       — Ебучий ты Губанов, — выстонал сонный голос. Наконец Вова продрал глаза, уставившись в потолок. Ужасный потолок. Старая плитка вся покоробилась от обилия влаги, местами отпала, но в целом выглядела неплохо, хоть и отнюдь не презентабельно.       Он повернул голову сторону, хорошенько проморгавшись. Совершенно незнакомая комната с маленькими окнами, тёмная из-за ветвей дерева, не дающих проникнуть солнечному свету внутрь. Стоял стол, на нём сумка, под столом три табуретки и дохлый цветок, а сам он спал на среднего размера диване, даже ноги нормально не вытянуть. Мало того, что диван был маленький, так он был ещё и старый, и ужасно скрипучий. На Вову навалилась паника, да такая, что он проснулся в мгновение. Подскочил, сел на самый край дивана и оглядел всё ошеломлённым взглядом. Внутри всё сжалось от страха. Где он? Почему один? Он умер? Где, блять, Губанов? И сотни однотипных вопросов засеяли его голову в момент. Вова поднялся на ноги, ринулся к столу и навис над ним, утыкаясь взглядом в первую попавшуюся вещь — салфетку с аккуратно выведенными на ней буквами: «Прости, что таким образом, но у меня не было выбора, ты бы не согласился поехать добровольно. Это ненадолго, буквально пару недель. Это не из-за твоей наркомании. Я приеду послезавтра и всё тебе объясню. Жрать здесь нечего, сходи к соседке, я ей всё объяснил. Прости, заяц, не держи обиду.»       — Ну зайцем меня, блять, ещё никто не называл, — ворчит Вова и рвёт салфетку на четвертинки, выбрасывая в сторону небольшого окна. Всё внутри закипело от обиды. Его выбросили хуй знает куда! Ну хоть обещали приехать, хотя в нынешнее время обещания — это зачастую пустые слова. Отдавать кому-то зуб, уверяя, что так и будет, — это уже глупость. — «Не держи обиду»… пидорас, блять, — Вова оглядел дом ещё раз, а затем, вздохнув, полез в сумку.       В сумке валялось всё самое необходимое: мыло, полотенце, пара маек, трусов и свитер, и всё это было просто скинуто. Никакого порядка в вещах не было, и это дало Вове возможность восстановить последовательность событий: Губанов сунул ему таблетку какого-то слишком мощного снотворного, дождался, пока он уснёт, запихал все вещи в сумку и отвёз его сюда, бросив на попечительство какой-то бабы. Просто невъебенно! Хотелось прямо сейчас переместиться к Лёше, схватить его за глотку и придушить за такое предательство. Вова, честно, готов был дать ещё раз, прямо сегодня и прямо после обеденных новостей по телевизору, но после таких выкрутасов — хуй в руль! Не получит он ничего и никогда. Да и вообще, пошёл-ка этот Губанов в пизду, глубоко и надолго, можно даже навсегда.       Вова швырнул сумку в угол, хотел было найти, что бы ещё такого можно было бы испортить, но вокруг ничего толком и не было: мебели мало, посуды вообще не видать, а пинать табуретки или стол — это уже смертельный трюк. Оставалось только стоять и глубоко дышать, чтобы не сойти с ума от накатывающей злости и обиды. Он закурил прямо в доме, под пепельницу приспособив старый алюминиевый совок. Было ужасно обидно, до слёз, ведь его в прямом смысле выкинули куда подальше, может даже в место, где нет телефонной связи, и не объяснили причину. Ну Вова хотя бы знал, что это не из-за наркомании, хотя в этом ещё есть сомнения. А где он ещё мог накосячить так по-крупному? Хотя, сложив пазл из разорванной салфетки и перечитав всё написанное, Вова вдруг понял, что его вины в этом, вроде, и не было. Если бы Вова накосячил, то его навряд ли назвали в конце письма зайцем (хотя раньше так никогда не называли), не успокаивали бы примерными сроками, не извинялись бы за не лучший метод доставки Вовы сюда. В письме не было ни капли презрения, ни единой отрицательной нотки. Спустя минут десять «заяц» уже начал греть душу, хотя изначально это вызвало большее возмущение, чем пробуждение в незнакомом месте.       Ужасно хотелось есть. Вова курил уже вторую сигарету и без конца следил за медленно качающейся веткой яблони. От безысходности и резко нахлынувшей усталости в голову начали лезть сплошные плюсы всей этой ситуации: во-первых, Губанову можно будет предъявить без каких-либо проблем, а значит показать бойкую сторону себя; во-вторых, сейчас самый разгар лета, начало июля, и провести пару дней в глуши — не такая уж и плохая прерогатива; в-третьих, до него только что дошло, что в его кармане лежит целых пять таблеток, которые были приобретены сегодня утром у Наташи. И в этот момент Вова потерял всякую обиду. Даже если вдруг Лёша хотел как хуже, то в итоге получилось всё совсем наоборот. Вова, оказывается, в непросто неплохом, он в огромном плюсе, хотя и минусы тут тоже есть — он, похоже, в полнейшей глуши. В окна видна только яблоня и лес через дорогу. А ещё здесь не было Лёши, к которому он так привык за долгие три месяца.       Выползать из дома было и страшно, и интересно. Что за место такое, куда его со спокойной душой мог закинуть Губанов, так ещё и попросить соседку его кормить. Вообще, хотелось бы увидеть эту соседку, что там за женщина такая, способная дать согласие на кормление непонятно кого. Да и вообще, почему Губанов отвёз именно сюда? Откуда и почему у него есть этот дом?       С крыльца открывался какой-то жуткий вид. Всё было ужасно поросшее, будто бы этот дом был заброшен уже десятки лет, и сад при этом доме не видел человеческой любви целые столетия. Вова оглянулся, посмотрел на бурьян и даже бровью не повёл. Был бы он постарше, может, и словил бы удар от такой неухоженности, но он ещё слишком молод, чтобы жалеть землю и чужой участок.       — Вовка! — с соседнего участка тут же показалась женщина, когда Вова и шагу не успел сделать в сторону от дома. Она оставила пару вёдер, полных ягод, на крыльце своего дома, вздохнула тяжело и бодро зашагала до забора, разделяющего два соседних участка. — Выспался?       Вова покосился на неё, как на дуру, но к забору подошёл.       — Даже очень, — он сощурился, разглядывая лучезарно улыбающуюся женщину. Лёгкие морщины вокруг рта, в уголках глаз, дряблая кожа на шее и щеках, но, несмотря на её дряблость, в глазах её был такой огонёк, который не найти было у молодых. Этот огонёк сначала смутил Вову, но после пары секунд его разглядывания он показался каким-то даже родным. Он узнал в этом огоньке что-то родное, но что именно, понять не мог. Лицо у неё было доброе, такое доброе, что самому хотелось улыбнуться, глядя на него. Веснушчатое, улыбчивое, с лёгкой хитринкой. По всем этим мелочам так и читалось: «я хитрая, подшутить могу, а ты понимай каждое моё слово и верь ему».       — После крепкого сна надо крепко поесть, да? — она развернулась, поманив его рукой за собой. — Перепрыгивай через забор, молодой организм, — она поднялась на своё крыльцо, подхватив оба ведра ягод. — Пошли, познакомимся с тобой.       Такой открытости и гостеприимности Вова не ожидал, потому не мог побороть свой ступор ещё долго. Он смотрел ей вслед, глупо моргая сонными глазами. Всё это было похоже на какой-то сон под температурой: проснулся, оказавшись в неизвестном месте, встретил какую-то странноватую, но при этом добрую женщину, знающую его имя, а сейчас пойдёт к ней в дом. История похожа на какие-то записи в личном дневнике жертвы похищения. Хоть женщина и внушала доверие, с первых секунд успокаивая мелкий страх перед неизвестностью, но сейчас стало не по себе. Наконец он проснулся, выпрыгнув со своего участка через скрипучий забор, и потопал вслед за женщиной. Её дом сильно отличался от того, в котором проснулся Вова: он был уставлен мебелью, в нём было в разы уютнее благодаря мелочам, которых не было в доме Вовы, ковры и паласы, скатерти… Повеяло чем-то родным, хотя в таких домах Вова бывал впервые. Будто бы он приехал к родной бабушке. Пахло здесь по-особенному, хлебом и затхлостью, как в старых шкафах, но этот запах был приятен. Ещё пахло отрубями. От всего увиденного и уловимого в голову ударил импульс. Здесь было приятно и уютно, Вове однозначно здесь нравилось, особенно нравилось то, как здесь пахло.       — Мне о тебе толком ничего не рассказали, — женщина поставила вёдра с ягодами у печки и, не оборачиваясь, махнула рукой на стол. — Садись. Ничего не рассказали, поэтому знакомимся: я Нина, для тебя тётя Нина. Сколько мы будем с тобой дружить — не знаю, но надеюсь, что дружить, потому что жить с соседями врознь — это плохо. Поссоримся — будешь голодать, — она захохотала своим мягким и звонким голосом, и Вова даже улыбнулся в ответ, хотя на самом деле немного испугался. — Живу одна тут, поэтому буду ждать помощи. Как поработаешь — так и поешь. Так мы условились с Лёшей. Твоя очередь.       Вова поднял на неё глаза и затих. Он не понимал, что от него хотят. Вроде, имя его знают, откуда он и почему, наверное, тоже, о самой ситуации он и сам ничего не знает. Это не он должен тут всё рассказывать, а она. Тётя Нина наверняка больше знает о ситуации, ведь Губанов ей что-то наговорил, договорился же как-то за питание.       — Я не знаю, что рассказать, — признаётся Вова, смущённо пожимая плечами.       — Ну, расскажи мне, кем ты Лёше приходишься, может, работа у тебя какая-то интересная, чем увлекаешься. Что на ум придёт, ты то и говори, — тараторит женщина, ставя перед Вовой пока ещё пустую тарелку.       — Мы с Лёшей хорошие приятели, — он пожал плечами, а сам ухмыльнулся свой лжи.       — Если хорошие приятели, тогда почему ты здесь?       — Не знаю, — Вова качнул головой. — Наверное, так нужно. Я, если честно, ничего про это не знаю. Он оставил записку, сказал, что приедет послезавтра.       — Если бы я знала, то я бы тебе сказала, а так мне самой ничего не рассказали.       — А вы откуда знаете Губанова?       — Сосед же! Когда-то давно в том доме жила женщина. Внуков у неё не было, детей тоже, доживала своё. Написала завещание, передала всё имущество мне, потому что я за ней ухаживала. Когда она своё дожила, я дом продавать начала, и тут же появился Лёша. Показался хорошим парнем, тогда совсем зелёный был, молодой, красивы-ы-ый!.. Приехал, не глядя купил и уехал. Через неделю здесь начался сущий ад: притащил своих дружков, начали пить, огороды перетоптали, орали до утра. И так всё лето. Я их гоняла ужасно, полицию хотела вызывать, а они пришли в одно утро, извинялись, потом полдома у меня перечинили, побелили печку, всё почти сделали, мне только кормить оставалось. Огород весь полили, повырывали там полынь в углу, — она махнула рукой куда-то в сторону. — И уехали. Ре-е-едко-редко приедут сейчас, не видно уже года два, зайдут так, поздороваться, спросят, что сделать, и пропадут снова. А сегодня вот, Лёша приехал, я нарадоваться не могла. Ну как возмужал за год, как грозно сейчас смотрит, серьёзный такой! Не знаешь, подруга есть у него? Нашёл он себе даму или нет? Мне кажется, такого с руками и ногами заберут.       — Нет, вроде, никого, по крайней мере, если и есть, то я не знаю о ней, — качает головой Вова. Он так завороженно слушал, что упустил тот момент, когда его спросили и чуть ли не забыл соврать. Больно ему нравилась эта болтливая женщина. И всё же она напоминала Вове мать. Та была такая же добрая на лицо, такая же болтливая, если в хорошем настроении. Всё в этой женщине напоминало её.       — Да не верю, — махнула рукой женщина. — Была бы я лет на тридцать младше… А так я старая уже.       Вова захихикал в кулак, получая порцию супа в свою тарелку. Женщина уселась напротив, положила в центр стола пару кусочков хлеба и уставилась на Вову. Тот с жадностью, которую скрывать было достаточно сложно, накинулся на суп, в начале почти не думая о вкусе. Его волновало только одно — набить скорее желудок, потому как он уже начинал болеть. Но спустя пару ложек до рецепторов наконец дошёл вкус этого супа. Боже, Вова думал, что уже никогда не почувствует именно этот вкус, наполняющий всё его детство. Тётя Нина готовила как мама, как в детстве. Он поднял на женщину голову, исподлобья уставился на неё огромными от удивления глазами и быстро проглотил.       — Вы готовите как моя мама, — прошептал он. Может, глупо говорить такое незнакомой женщине, но он был так удивлён, что не смог сдержаться.       — Да? Вкусно?       — Очень, — кивает Вова, отводя взгляд куда-то влево. Голова опустела от мыслей. — Я скучал по такой еде.       — А что, мать тебе не готовит?       — Матери нет. Умерла от туберкулёза, — Вова произнёс это без особой грусти в голосе, произнёс как факт, а в ответ получил вздох удивления и сожаления. Тут же посыпались вопросы, но Вова постарался их проигнорировать, и тётя Нина вроде поняла, сменила тему на другую.       Весь этот разговор за столом сильно заинтересовал Вову. Он слушал предельно внимательно, поставив под щеку кулак. Внимал каждому слову, не мог оторваться от чужой мимики и жестикуляции, просил ещё супа, беспрестанно нахваливая его. Конечно, ему не хотелось работать за тарелку супа, лучше он расхвалит суп до того, что зальёт мёдом все чужие уши, но трудиться — нет. По крайней мере сейчас у него не было на это настроения и сил. Может, завтра что-нибудь и сделает для тёти Нины, но сегодня он будет льстецом ради собственной же выгоды, ради вкусного супа.       Спать Вова лёг под утро, когда устал лежать без дела и харкать в потолок. Он наелся до отвала и лёг спать бы после самого ужина, но он выспался так, что сон не шёл от слова совсем. Он остался у Тёти Нины ещё на два часа и помог перебрать ягоды, погружаясь в интересную историю о сумасшедшей бабке, которая чудила каждый день так, что вся деревня рыдала. А когда вернулся в свой дом, понял, как закрыть дверь, улёгся на диване, то почувствовал пустоту. Оставалось валяться и думать о чём попало. Он вспоминал и о таблетках, что лежали в кармане, но решил, что сейчас не время. Как-то даже не хотелось особо.       Думал о Губанове. Обиды на него он никакой не испытывал, только недопонимал, почему именно так. А ещё он искренне надеялся, что Лёша не наврал про послезавтрашний приезд. Он засыпал на узком диване, чётко зная, что ни рядом, ни в соседней комнате Губанова не было. Какое-то странное ощущение.