Дом Огненного Змея, том 1

Захлопнувшись, барьер на миг будто проглотил все звуки, но миг прошёл — и вот вокруг уже снова щебечут птицы, вздыхают кони, и солнце, где-то там продолжающее свой путь по небосклону, пытается прогнать холод из-под древесных крон. Оставив попытки открыть проход и не обращая внимания на возмущённо-жалобные причитания Нир-Даэса, Сави-Рин обратилась к своему племяннику: — Дэй! Подойди сюда. Тот спешился, подошёл нетвёрдой походкой — и их руки совместились, так и не встретившись, по разные стороны границы. Ладонь Сави-Рин уже совсем терялась на фоне его большой ладони, и приходилось высоко задирать голову, чтобы заглянуть ему в глаза. В глазах мелькали отголоски паники. — Не бойся, — сказала она. — Разберёмся, что-нибудь придумаем, всё будет хорошо. Сейчас главное — дойти до Великого леса. Поклоняющегося (она едва не добавила «этого дурака») вам, видимо, придётся взять с собой. — Дэй мелко и часто кивал на каждое её слово, и Сави-Рин снова захотелось прижать его к себе и утешать, как ребёнка. Сколько бы лет ни прошло, как бы сильно он ни изменился, для неё он навсегда останется мальчиком. — Дэй, ты не одинок. — Его губы дрогнули, и он зажмурился, словно сдерживая слёзы. — В Эмерии есть люди, на которых можно положиться. Ты со всем справишься. Всё преодолеешь. Я верю в тебя; мы, — она потянулась другой рукой к Айу, — в тебя верим. Потом они попрощались, отвязали своих лошадей и уехали, потому что больше уже ничего не могли для него сделать. Когда выбрались на дорогу, Айу задумчиво проговорила: — Нас видел кто-то ещё, кроме Нир-Даэса? Быстро отправил птицу, и в Управлении отменили наши ключи? Или ты в самом деле думаешь… — Никогда не слышала, чтобы действие отдельно взятых ключей отменялось на расстоянии: всегда приезжает уполномоченный, изымает из личной печати отпирающий элемент, и возвращает его обратно в ключницу, которая их выдаёт, с которой все ключи связаны по принципу резонанса. И, по тому же принципу, если вдруг что-то случится с самой ключницей… — Все выданные ключи перестанут работать разом? — Предполагаю, что да, хотя наверняка знать не могу — не мой доступ. И если подумать о том, у кого доступ достаточно высок, у кого достаточно силы, чтобы повредить устройство в одиночку, у кого именно сейчас может внезапно возникнуть такое желание… — Освещающий. Сави-Рин тяжело вздохнула, охваченная недобрым предчувствием. Небо над головой всё больше синело, стряхивая с себя остатки облаков, но ей казалось, что над всем Амаратом нависла свинцовая туча, грозная и давящая, и что воздуха осталось — на один глоток. — Скорее, едем обратно — хочу успеть кое-что сделать, до того, как… До того. Времени, она знала, было не так много. К моменту их возвращения новость об исчезновении Уви-Сат, очевидно, уже поползла по ярусам и коридорам цитадели. Завидев Предстоящую, люди кланялись и здоровались, как ни в чём не бывало, только в улыбках иногда сквозила затаённая тревога, а во взглядах — невысказанный вопрос. Так смотрели на Айу-Лан больные, желавшие поскорее услышать, что всё будет хорошо, что врачевательница приготовила лекарство, и уже завтра все неприятные симптомы исчезнут, и их жизнь вернётся в прежнее русло. «А о причинах болезни никто никогда не спрашивает». Они едва дошли до середины двора, как с противоположной стороны показалась целая делегация взволнованных храмовых служителей, которую то ли возглавлял, то ли пытался задержать помощник Предстоящей. Сави не стала дожидаться, пока кто-либо из них откроет рот. — Цвех, ты-то мне и нужен — я желаю обратиться к горожанам на главной площади. Через час после захода солнца. Будь добр, организуй. Цвех-Нэссэ — Сави ценила его за смышлёность и расторопность, позволявшую не держать других помощников, а Айу-Лан — за то, что не слал личных писем куда не надо — отправился выполнять распоряжение без лишних слов. Глядя в его удаляющуюся спину, Айу-Лан не в первый раз подумала: как много ему на самом деле известно? В начале истории с Дхис-Арметом они исключили его из списка доверенных лиц — он был довольно молод, одинок, не имел увлечений кроме работы, и даже Сави с её умением располагать к себе людей так и не удалось уговорить его по-дружески зайти в гости. Если он что-то заметил или о чём-то догадывался, то держал свои догадки при себе, но когда всё окончательно вскроется — как, интересно, он себя поведёт? После отбытия помощника вперёд выступил храмовник, следующий по старшинству за Поклоняющимся, набрал в грудь воздуха — Сави и тут успела первой. — Я знаю, что произошло, — сказала она, понизив голос. — Обещаю ответить на все ваши вопросы — через час после захода солнца. Потерпите ещё немного, а сейчас прошу меня извинить. Взлетевшие полы её накидки положили конец так и не начавшейся беседе, и Айу-Лан поспешила откланяться следом; им обеим предстояло многое сделать. В приёмной спецхранилища царила суматоха: пара ведомственных порученцев трясли каждый своим списком перед лицом кладовщика; поверх их голов носильщики разгружали припозднившуюся партию чего-то, перекатывающегося в коробках — и все хотели успеть закончить до пятичасовых колокольцев. Айу-Лан, стараясь ничем не выдать нетерпения, простояла в углу минут пятнадцать, пока они не разошлись. — Что, не подошли вам заготовки для стеклотары? — с извиняющейся улыбкой спросил кладовщик. — Я же говорил, что колбы лучше делать из прозрачного, а не из радужного… — Заготовки подошли отлично, спасибо, сегодня мне нужно кое-что другое. Вот разрешение от Предстоящей. Брови кладовщика, когда он ознакомился с содержанием записки, ожидаемо поползли вверх: запрос необычный, тем более от врачевательницы. — Хочу показать одну сложную операцию коллегам из других городов, — сочинила она на ходу. — Конечно, вам какой размер — большой, средний или малый? — Среднего будет достаточно. Когда она вышла за ворота цитадели, колокольцы уже отзвенели, и вечереющее небо расцвечивалось сполохами оповестительных сигналов. Возвращающиеся с работы люди задирали головы, а потом удивлённо переглядывались. — Предстоящая будет говорить на площади? — Что-то случилось? — Может, последнюю регату всё-таки сдвигают на неделю? Вроде погодники обещали ранние заморозки… — Как бы не отменили совсем… «Больной всегда желает слышать, что всё будет хорошо, — думала Айу-Лан, скользя против течения в людском потоке; Храм Земли стоял далеко от центра, на северной окраине. — Но однажды наступает момент, когда надо сказать: нет, увы, всё уже очень-очень плохо». В просвете между домами мелькнула маленькая площадь, а на ней — фонтан с чашей в форме дубового листа. Время поджимало, сворачивать было некогда, но Айу-Лан невольно замедлила шаг, настигнутая воспоминанием. Лето, ночь, жаркая темнота пересыпана звёздами; Сави, хулиганка, сидит на краю чаши, разбрызгивает воду босыми ногами и нараспев читает стихи. На берегах озера Эрнгешад В крепости света, в кружеве ярких трав Вьётся пятнистой змейкой моя душа Льётся-течёт средь вековых дубрав «Зря мы не поехали в этом году. Собирались же — но всё дела, дела… а теперь, наверное, больше и не доведётся». Эйли-Рут была в храме, как и договаривались — всё-таки дождалась, несмотря на задержку. Айу-Лан первым делом успокоила её: задуманное удалось, твоя дочь в безопасности, — и только потом достала из складок одежды записывающий куб — среднего размера; удобно ложится в ладонь. — Не успеваем найти надёжного гонца, и мне некого больше просить. Нужно, чтобы кто-то забрал у меня это на площади — сразу, как Предстоящая закончит говорить. Забрал — и тайно доставил в Даруг. В свете единственной лампы, освещавшей маленькую подземную комнатушку, усталое лицо Эйли-Рут (тоже ведь вторые сутки без сна) вдруг озарилось улыбкой — будто исполнилась её давняя мечта. — Это очень важно — для Предстоящей, для меня, для всех нас. Один человек, нужен всего один человек… — Не волнуйтесь, врачевательница. Ваша посылка обязательно будет доставлена. К назначенному часу народу на главной площади собралось больше, чем можно было ожидать при таком спешном оповещении — пришлось поработать локтями, чтобы пробраться в первые ряды. Сави уже заняла своё место на светящемся центральном помосте, дымчато-белая, как мотылёк в свете ночника. На мгновение их взгляды встретились, и Айу-Лан остро пожалела, что не может поймать этого мотылька в ладонь, отвратить его сияющую неминуемую судьбу, уберечь и спрятать от всего мира… Медленно выдохнув, она наполнила энергией записывающий куб. — Дорогие мои, — звонкий голос Сави полетел над притихшим людским морем, — спасибо, что откликнулись на мой внезапный призыв. Я знаю, что время позднее, неподходящее для собраний — простите. Но дело, с которым я хочу к вам обратиться, действительно не может ждать. Гирлянды ламп, опоясывавшие площадь, погасли до еле различимого дежурного тления, и в загустевших сумерках фигура по центру казалась беззащитно-хрупкой, словно ночь в любой момент могла слизнуть её своим тёмным языком. — Я хочу сознаться в преступлении. Слова упали в толпу — и толпа замерла, пока ещё робко и непонимающе; многие наверняка подумали, что им послышалось, почудилось, что вечерний ветерок сбил настройки звукового ретранслятора на платформе — ведь не могла же Предстоящая в самом деле это сказать? — Большинство из вас помнит Дхис-Армета из Ясеневой четвертины — три года назад он должен был отправиться к солнцу в наказание за проступок… На самом деле он жив и здоров, в Эмерии. И тхиэйре его, Уви-Сат, больше не ожидает своей очереди в цитадели — сегодня на рассвете она с сыном перешла эмерийскую границу. Бежать им всем помогла я. Тишина сделалась осязаемой, ошеломлённой; Айу-Лан чувствовала сотни взглядов, упирающихся в маленькую светлую фигурку, будто сама сейчас стояла в их перекрестье. — Вы спросите: почему? Почему та, чей долг — утверждать закон, нарушила его дважды? Я же спрошу: почему совершённое третьеродными преступление должно караться смертью? Неужели нет никакого другого пути? Нас всех учили: нательные кольца для третьеродных, правило одного ребёнка — необходимость. Так надо для всеобщего блага, для спокойствия, для чистоты… А надо ли? Не слишком ли высока цена? Кому решать? Поначалу спокойная, Сави с каждой произнесённой фразой всё больше распалялась, и теперь взгляд её горел ярче тысячи звёзд, а голос взмывал к небесам. — Сейчас я обращаюсь к вам, мои нетворящие сограждане. Третьеродные… что за глупое слово, почему мы вообще пользуемся им? Никто не выше, никто не ниже, мы просто разные — уже такие разные, и каждый должен иметь право выбирать. Там, по ту сторону границы, — она вскинула руку поверх голов, указывая на запад, — миллионы людей день за днём доказывают — самим своим существованием — что другой путь есть. Они такие же люди: радуются, печалятся, любят друг друга, рожают детей — сколько угодно детей — и создают свой мир, сами, как умеют, а умеют они очень многое… Я не знаю, какой путь лучше, но знаю, что выбор есть, и этот выбор — за вами. Нательные кольца… — тут на губах её мелькнула быстрая улыбка, — …они ведь легко снимаются. Несколько долгих мгновений тишину можно было резать ножом. Айу-Лан, закончив запись и прикрыв куб рукавом, вглядывалась в окружающие лица, ожидая увидеть либо страх, либо гнев, но люди, похоже, ещё не успели ничего толком осознать: вокруг царило одно лишь немое потрясение. Вдруг на другом конце площади возникло какое-то шевеление, и вскоре толпа расступилась, пропуская группу третьеродных во главе с Эйли-Рут. Всего человек двадцать, разных возрастов: была здесь и юная девчушка с короткими волосами, будто вчера отпраздновавшая совершеннолетие, и седая пара; женщина уже нетвёрдо держалась на ногах, и мужчина поддерживал её под локоть. Кого-то — кто работал в цитадели — Айу-Лан знала в лицо и по именам, но большинство были ей незнакомы. Эйли-Рут шагнула вперёд. Пару секунд она просто стояла, глядя на Предстоящую молча и торжественно, а потом одним плавным движением распахнула высокий ворот платья, сдёрнула нательное кольцо и уронила к своим ногам. Толпа ахнула — и зашептала, загудела; стоявшие в первых рядах пересказывали случившееся тем, кто был позади. К этому негромкому ропоту примешивалось звяканье шельфила о шельфил: остальные из группы Эйли-Рут последовали её примеру, и вскоре перед платформой выросла целая горка из сброшенных нательных колец. Не ожидавшая такого стремительного развития событий, Айу-Лан сперва растерялась, потом заволновалась. От того, чтобы бежать к Сави сию секунду, её удержало лишь одно: её-то задание до сих пор не выполнено. Стоило ей подумать об этом, как рядом тихонько прозвучало: — Врачевательница, я за посылкой. С облегчением выдохнув, она уже собиралась вложить записывающий куб в протянутую руку смутно знакомого третьеродного, как другой голос, слышанный много раз, прошептал над ухом: — Для начала отдайте мне, я сделаю копии. Цвех-Нэссэ, занимавший место позади платформы на протяжении всей речи Предстоящей, как и положено её помощнику, в какой-то момент переместился и стоял теперь вплотную к Айу-Лан, едва не прижимаясь к ней плечом. Углядел, значит — а ведь она так старалась записывать незаметно… Что же делать? Отдашь — и запись в лучшем случае исчезнет, в худшем — попадёт куда не надо и доставит Сави ещё больше проблем, а если не отдашь… Что мешает Цвех-Нэссэ перехватить гонца или просто не выпустить его из города? Исход один. — Доверьтесь мне. Я не желаю зла ни вам, ни вашей тхиэйре. Айу-Лан ничего не оставалось, кроме как смириться с худшим и надеяться на лучшее. Она сунула куб помощнику, кивнула гонцу — мол, следуй за ним и делай, что он говорит — и вновь переключилась на происходящее в центре площади, где Эйли-Рут, завершив свой акт показного неповиновения, приготовилась увести всю группу обратно тем же путём. Толпа начала было снова послушно расступаться, когда солнцеслужители, наконец опомнившись, попытались преградить им путь. — Уважаемые! — громко воскликнула Сави. — Давайте решать вопросы в порядке очерёдности. Мои преступления совершены раньше, меня требуется немедленно изолировать, и знаете что? Даже место подходящее есть — только дыру в стене заделать, и тут просто не обойтись без вашего участия. Усмехнувшись и тряхнув волосами, Айу-Лан поспешила присоединиться к своей прекрасной преступнице — чтобы ей, упаси Пресветлое, не вздумалось изолироваться в одиночку. *** Осень пришла на Туок парадом ураганов; зарождавшиеся где-то на бескрайних просторах океана, они накатывали на выпирающий из воды клочок суши и безжалостно трепали его. Волны пожирали берега, шквальный ветер гнул деревья, как травинки, тяжёлые плети дождя обрушивались на стены пограничной станции, словно хотели стереть её с лица Альтары. В такие дни Кари-Су, до предела накачав защитный купол над своим немудрёным огородом, который она разбила в целях обучения, отсиживалась в лишённой окон станционной библиотеке, чтобы не видеть и не слышать буйства стихии. Ураганы пугали её, заставляли почувствовать себя маленькой и беспомощной, вопреки всем новоприобретённым навыкам. Ураганами природа будто бы говорила ей: учись хоть сто лет — я всё равно могу раздавить тебя, как букашку; никто и не заметит, ничего и не останется. Невольно вспоминался дядя — отцовский брат, которого она никогда не знала. По словам отца, он был одним из самых выдающихся людей своего поколения — и что? Погиб под лавиной, глупо и бессмысленно. Нет, ну её к змеям, эту природу. Люди должны жить в городах. Потом штормовые облака уползали дальше в море или к берегам большой земли, на небо возвращалась лазурная синь, и остров — побитый, но не побеждённый — продолжал своё обычное существование. До следующего раза. Очередной ураган как раз прошёл, когда из Тавирэнди прилетела птица. Уединившись в своей комнате, Кари-Су радостно кинулась разворачивать письмо; От Дэя давно не было вестей — готовился к совершеннолетию, не иначе — но сейчас церемония позади, братец наконец-то взрослый и наверняка на десятом облаке от счастья. Конечно же ему не терпится поделиться впечатлениями. Первые же строчки заставили её недоуменно вскинуть брови. «Моей дорогой сестре», — значилось во главе листа. Что за ерунда? Куда подевались обычные «приветики» или «ну как, мартышки ещё не обглодали твои кости?» Нахмурившись, Кари-Су углубилась в чтение. «Я принял решение, — писал Дэй, — которое всем покажется диким. Отец точно не поймёт, что бы я ни говорил, но я хочу попробовать объяснить хотя бы тебе. Помнишь, ты однажды видела, как я таскал из трапезной каштаны? Я тогда сказал, что это для кота…» Следующие минуты были самыми ошеломляющими за всю её недолгую, но уже и не такую короткую жизнь. Кари-Су читала — и не верила своим глазам; перескакивала через строчки, возвращалась, перечитывала, неслась дальше, уголком сознания отмечая, как идеально чисто написан весь этот поток шокирующих откровений. Обычно Дэй не слишком заботился об аккуратности, мог зачёркивать и исправлять на ходу, его прошлые письма пестрели помарками и пометками, и смешными картинками на полях, но это — было безупречно правильным, как домашнее задание лучшего в классе ученика, как будто красота формы могла искупить немыслимую дерзость содержания… И как бы ни хотелось думать, что он это сочинил, просто чтобы над ней посмеяться, Кари-Су не усомнилась ни на миг в том, что всё сказанное братом — правда. Что таинственный Хранитель Ключей, живущий в Западной башне — не плод его воображения, что Дэй действительно бегает туда три года кряду, снимает нательное кольцо — и учится, учится, Пресветлое, чему он уже успел научиться?.. Вскочив со стула, она принялась мерить комнату яростными шагами. Почему всё лучшее в жизни всегда достаётся ему?! Без труда, без усилий, просто падает с неба на его вздорную голову! Будущее положение — потому, что родился мальчиком; теперь вот персональный наставник, какие были у людей в древности — вообще по какой-то загадочной причине! И ведь не лопух вроде Нист-Арра, сам ещё молодой и зелёный, а кто-то старый и опытный, смотритель книгохранилища!.. А вдруг если бы тогда на месте Дэя оказалась она, её бы башня тоже пропустила? О, уж она бы не упустила шанс, использовала все возможности, стала бы идеальной ученицей, вежливой и почтительной, без всяких этих заскоков и бредней про любовь. Какая, к змеям, любовь в четырнадцать лет?! Кари-Су почти девятнадцать — она и то плохо понимает, что это такое! Теперь Хранитель Ключей его выгонит — и правильно сделает, а отец потом всыпет такого перца, что мало не покажется. Церемонию свою он всё равно пройдёт — и вот спрашивается, зачем всё это было? Только портит репутацию семьи, несносный, вредный мальчишка! Она схватила было листок почтовой бумаги, чтобы высказать всё это братцу в письменной форме, но быстро опомнилась. В цитадели его сейчас нет, а потом отец наверняка надолго запрёт его… Кари-Су ничего не оставалось, кроме как идти в огород и вымещать гнев на сорняках. Всю следующую неделю она продолжала злиться, поэтому в огороде не осталось не то что ни одного сорняка — ни одного сорного семени, а сложные для культивации субучные клубни дали второй урожай. Нист-Арр участливо спрашивал, что случилось — а сам, наверняка, прятал усмешку у неё за спиной; конечно, она не стала ничего ему рассказывать. Очень хотелось написать отцу и узнать, что происходит дома, но Кари-Су себя останавливала: Освещающий — занятой человек, его лучше не дёргать по пустякам, тем более в такое сложное время. Наверное, когда с Дэем всё окончательно разрешится, он сам напишет… В то утро была её очередь на зарядке — покончив с делом, она уже почти вышла за порог, как вдруг ей послышалось что-то: нарастающий то ли звон, то ли писк на самом пределе слышимости, как жужжание невидимого комара, которого, впрочем, кто-то быстро прихлопнул. Кари-Су вернулась и внимательно осмотрела опору — приплюснутая бочка была такой же, как и минуту назад, и вибрировала в штатном режиме. «Уже в ушах звенит от нервов», — невесело подумала она. А вечером снова прилетела птица, но увы, не для неё. Нист-Арр отреагировал на письмо очень странно: вскинулся и будто бы даже побледнел, а потом ушёл к себе и долго не показывался, хотя Кари-Су специально крутилась в трапезной, поджидая его и изнывая от любопытства. Он вышел уже ближе к ночи, серьёзный и напряжённый, без тени своего обычного расслабленного благодушия. — Кари, мне надо срочно отлучиться. Проблемы в семье… Извини, не могу сейчас сказать большего. Поработаешь одна? Через пару дней я или вернусь или пришлю замену. Любопытство разгорелось ещё сильней, но Кари-Су не стала приставать к напарнику с расспросами — это было бы невежливо. Он уехал сразу после рассвета, на маленькой морской лодке, которую держали на острове для непредвиденных случаев, и которой он хорошо умел управлять. Последовавшие за этим дни были полны сумбурных мыслей, волнений, и смутного нехорошего предчувствия, и даже абсолютное своё одиночество — повод испугаться при других обстоятельствах — Кари-Су отмечала лишь краем сознания, как самую меньшую из тревог. Одиночество, впрочем, не продлилось долго. Нист-Арр, как и обещал, прислал замену — она поняла это, когда увидела силуэт приближающегося корабля: это была не его лодка. А потом на берег вместо одного сменщика сошли двое, и с собой они привезли долгожданное письмо от отца, явно снятое с птицы в Эйерли — точнее, не письмо даже, а коротенькую записку: «Немедленно возвращайся в Тавирэнди».