Проклятье

      Сколько Зейт помнил это место — тут всегда было тихо. В усыпальнице Лордов.       Тут было тихо, довольно темно и тепло. Для их детей не было никакой нужды в могилах и усыпальницах — но это место все равно образовалось. Быть может, как дань памяти.       Он не любил это место. Но все же — не смог не навестить.       Зейт ступает по каменным плитам бесшумно — он не знает тех, кто был после, он не знает предыдуших Лордов, тех, кто вырос после того, как он ушел.       Он пришел не к ним.       Ничего тут, на самом деле не изменилось. Все тот же белый с золотом гроб. Все тот же падающий на него луч света — словно дань и напоминание о силе, которой он владел.       После смерти от их детей не оставалось ничего — ни тела, ни тени на границе смерти. Зейт проверял. Гроб бесполезен — он не несет ничего, только… только частицу духа возможно. Ее он все еще чувствует.       Розы рассыпаются по крышке — нахально-алые, неуместные, как неуместно и нагло плюхаться задом на бесценные реликвии.       Неуместно было и дразнить его, нагло перечить Лорду, и не испытывать ни крупицы почтения…       Он тогда только отзывался «не заслужил, мальчишка» и отказывался почтенно звать его Лордом кроме как в шутку, да даже полным именем отказывался, называя просто «Ри»…       Зейт склоняет голову и проводит пальцами по выгравированному золотом имени.       Имя. Лорды со временем теряют его, неуместно это — панибратски называть Лорда по имени. Это происходит не сразу — но довольно быстро. Не их традиция — это у детей сложилось самостоятельно.       Гравировка до странности теплая — и все еще напоминает его. Зейт прикусывает губу, невольно вспоминая былое.       Но его тут больше нет. Только частичка осталась, крупица — тоже такая вот сама образовавшаяся традиция.       «Вечный сон». Точно насмешка. Дети не спали, конечно, не спали — зря он только ходил к границе смерти тогда, надеясь, что хоть чем-то поможет, что его силы хватит, что… Что Ри просто окажется хоть в чем-то сильнее остальных их детей и задержится там. Хоть немного.       Но Зейт не успел. Как и не успел к его смерти — он тогда ушел. Он не сидел в этом мире безвылазно, он просто ушел на охоту — в этом мире просто некого было есть, да и нельзя. Ему не нужно было восполнять силы — но хотелось размяться. Побыть собой настоящим, не только этой ограниченной человеческой формой.       Когда он вернулся — было уже поздно.       Чертов контракт — и чертово обязательство защищать людей. Дети не всегда были с людьми в мирных отношениях — но вот защита…       Он не знал подробностей — никто не знал подробностей, да как на зло, в этом мире не осталось даже Рея, ушедшего по своим делам.       Он бы мог откатить тогда время. Для целого мира, перенапрягшись бы, закачавшись силой по самые шипы — но одна… белая тварь… была очень против такого вмешательства в себя.       Мать их Тьма, в тот момент он был готов загрызть даже душу мира.       Он тогда ушел — просто ушел.       А теперь вот — вернулся.       Ничего не поменялось.       Зейт, закусив губу до боли, вновь проводит пальцами по теплому имени. Давно забытому почти всеми.       «Эриэл».       Их дети… Умирали навсегда. Не было никакого сна, некого было будить, не за кем ходить к грани смерти…       Охотники плохо понимали как это — навсегда.       Но их дети были… хрупкими. Не плохими, нет, просто иными.       Зейт тихо, рвано выдыхает.       «Навсегда».       Это было больно.       Он вновь бездумно проводит пальцами по теплому имени.       — Спи спокойно.       А после уходит — вновь с болью на сердце, вновь не оборачиваясь, вновь касаясь пола опущенными крыльями.       У него всегда было отвратительно со смирением.