Проклятье

      Франкенштейн считает, что счастлив неприлично и бессовестно — потому что вновь просыпается в теплых объятьях — ему позволяют это, точнее, Мастер просто спросил, хочет ли он спать — и Франкенштейн, пожалуй, хотел.       Оно было и к лучшему, как объяснил опять же Мастер — во сне шло восстановление. Сон шел на пользу.       И сказано это было уверено, слишком уверенно. Не то, что Франкенштейн вообще не знал о магии и прочем нематериальном, он знал — но как выяснилось, знал слишком мало. Недостаточно. Мастер знал больше.       Это было интересно. Но сейчас Франкенштейну было просто хорошо.       Хорошо — просто спать — сонливость накрыла с жутковатой силой — просто спать, просыпаться, чувствовать Мастера — и отрубаться вновь. С периодичностью часа в четыре.       И проспал он так пару суток — что было ненормально даже для человека, что уж говорить о самом Франкенштейне — ему было нужно немного сна. Немного и довольно редко. Все же человеком он уже не был.       Мастер все так же спокойно перебирал ему волосы. Казалось, ничуть не скучая. И, возможно — так и было.       Но аномальная сонливость отступила, хоть и не сменилась желанием что-то делать. Возможно, этому желанию помогла бы большая кружка кофе, но с Мастером Франкенштейн обычно предпочитал чай.       И в отличие от прошлых чаепитий, в этот раз Мастер сел близко, слишком близко, бедром к бедру, еще и рукой приобняв за поясницу — для Франкенштейна и обычное-то чаепитие было весьма умиротворяющим, но тут он явно познал дзен. Основательно потерявшись во времени — время вообще как-то отошло на второй план. Время и остальной мир со всеми его проблемами. Было слишком хорошо.       Ровно до того момента, как потянуло холодком. Абсолютно не свойственным ни для весьма теплого лета, ни для закрытых окон.       — Так быстро? — лишь удивляется Мастер.       И Франкенштейн замечает их. Две черные тени — с человеческими очертаниями. Почти человеческими.       Они висят в воздухе. И под их взглядами становится весьма неуютно. До того, что в воздухе сама собой начинает потрескивать сила Черного Копья.       На его напряженную руку мягко опускается чужая ладонь.       — Не угроза, — коротко говорит Мастер и Франкенштейн расслабляется.       — Это — то, что пытались сотворить с тобой, — говорит Рейзел после непродолжительного молчания, — подобное было личным, и ответил я как за личное. Не силами ноблесс. Имел право. Как видишь, их вытаскивать было некому. Или не знали как — подобное проклятие не зря считается смертельным.       Франкенштейн слушает внимательно, слишком внимательно, чувствуя, что бездна в которую он ухнул, становится все глубже. Древний этикет, магия, проклятье, «не силами ноблесс»…       Он всегда был любопытен. Очень любопытен. Что та кошка.       — Что они такое?       — Измененная проклятьем энергетическая оболочка, — неожиданно прямо отвечает Мастер. — Это проклятье — смертельно. Оно встраивается в ауру — так, что начинает считаться частью собственной энергетики. А потом — изменяет носителя. Телесно — это смерть. Душа уходит. Но остается энергетическая оболочка. Которая под действием проклятья изменяется. Его… даже для меня безумно давно использовали для создания подобных… слуг, — ноблесс на мгновение запинается, — они полезные, но цена…       Он умолкает.       Франкенштейн медленно разжимает кулак. Медленно. Выдыхает. Подбирает фонящую силу, прогоняет фиолетовую энергию Копья с рук.       — Прошу прощения.       — Меня тоже это возмутило, — спокойно говорит Рейзел.       — Око за око?       — У меня было крайне хорошее образование. Я… старше ныне живущих. Я помню.       Бездна становилась еще глубже.       — Значит, их было двое.       — Да. В одиночку они не потянули даже наложение проклятья. И создавали его не они. Знание о подобном проклятье сугубо наше… и в этом мире мы его не использовали.       — Значит, в этом были замешаны благородные.       — Да. Не уверен, что оно создавалось нашими руками — я бы почуял, но знание — наше.       — Вот как, — отвечает Франкенштейн.       Ему тоже хочется, как бы это сказать, лично отблагодарить создателя.       Рейзел лишь сплетает свои пальцы с его, слегка сжимая руку — а после переворачивает ее ладонью вверх, отпуская. С его ладони падает капля крови — и две ленты тьмы, что обвиваются браслетами вокруг запястья его человека — и пропадают.       — У тебя на них прав больше.       Франкенштейн чуть хмурится, чувствуя две нити связей. Это похоже на контракт. И одновременно совсем не похоже.       Он смотрит на Мастера — и отводит взгляд, чувствуя, как теплеют щеки.       По нынешним гуманным меркам подобное было ужасно до ужаса. Ну, как принести головы врагов на блюдечке — скорее жутко, чем мило. Однако, Франкенштейн родился в те давние времена, когда гуманизм еще считался видом извращения, а кровная месть была реальнее иных писанных законов.       За ним ухаживали. Он прикусывает губу, чувствуя, как в груди становится тепло. Слишком однозначный жест.       Как и то, что Мастер легонько поглаживал его ладонь большим пальцем. Франкенштейн перехватывает его руку, поднося к губам — теперь так можно. И поцеловать можно, и щекой прижаться. Гораздо понятнее слов. Гораздо удобнее слов.       — Ими не сложно управлять, — говорит Мастер, поглаживая его по щеке.       Франкенштейн чувствует. Чуть сосредотачивается — тени пропадают, — и вновь смотрит на Мастера.       — Франкенштейн. Я отвечу на любые твои вопросы. Но позже. Дети волнуются. Я, кажется, их напугал, — он говорит это почти виновато.       А до Франкенштейна позорно не сразу доходит то, что говорит он не о Шинву и его компании, а о модифицированных и юных благородных.       И впрямь… Дети.       Напугал — это слабо сказано, понимает Франкенштейн, потому что от Рейзела М-21, по началу, чуть ли не шарахается, побледнев. Они сталкиваются в коридоре, и успокаивает модифицированного лишь вышедший из комнаты вслед за Мастером Франкенштейн. Успокаивает мгновенно и сразу — и не в его взгляде дело.       Это не отменяет того, что их рады видеть — и Франкенштейна тоже, но первая реакция была такой. И они оба эту самую первую реакцию видят — Мастер лишь прикрывает глаза на мгновение, больше ни чем не показывая, что его подобное задело. Мастер вообще себя ведет как обычно. Словно ничего не произошло — вообще ничего.       Франкенштейн — тоже. Коротко говорит «Я в порядке», отвечает на невысказанное «Мастер — тоже», наведывается в школу, наведывается в лабораторию — он до странности и вправду в порядке, настолько, насколько вообще может быть.       Спрашивает о том, как это все выглядело со стороны.       Троица модифицированных лишь переглядывается. И говорит М-21. Чуть ли не ежась при этом.       — Жутко. Отвлекли тебя хорошо — и в этот момент запульнули эту черную штуку. Мы, собственно, и не поняли, что оно было — но ты просто рухнул, как подрубленный. Растянуться на земле тебе Рейзел-ним не дал — только вот веришь, нет, никто из нас даже не заметил, как он оказался рядом. Ни движения. Стоял в стороне — и вот уже тебя подхватил, что обморочную девицу. Стоял неподвижно, и — это почти незаметно было, но словно принюхивался. Ну, один из тех, кто запульнул эту штуку и попытался что-то сказать. Про смерть быструю, надежную и прочая. Ну Рейзел-ним на него и зыркнул. Зыркнул-то на него, но вот чуть не обосрались там мы все. Не знаю уж из каких сил, но этот ему и вякнет «он умрет». «Вы тоже» — сказал им Рейзел-ним, и запульнул крайне похожую штуку — только ему для этого не понадобился ни волшебный камушек, ни пентаграммы ни какая еще муть. Собственно, на этом все сражение и кончилось — он только на нас посмотрел, сказал «Вы справитесь» и исчез. С тобою вместе. Так, что я уже начинаю верить в сказки о вампирах, причем во все разом. Хотя какое там «справитесь», мы к той крыше и примерзли, причем наши противники — тоже. Справились, конечно — и то, больше потому, что с поля боя те люди сбежали — ну, кто мог. А дома нас ждала записка. Краткая. «Все в порядке. Два-три дня» — собственно, и все. Причем ни мисс Сейра, ни Регис нам тоже ничего внятного сказать не смогли — их тоже пришлось… какао отпаивать, — он невесело усмехается, — это было жутко. Хотя по сути-то ничего особенного и не было. Ни ментального контроля, ни пространства крови. Но… он в тот момент стал очень жутким. Очень-очень. Настолько, что хотелось замереть — даже не деру дать, а замереть, чтобы тебя было не видно. Чтобы он тобой не заинтересовался. Я… не знаю как это еще описать. Видеть это второй раз никто из нас точно не хочет. Злить его… — М-21 красноречиво ежится, да и Тао с Такео чуть вздрагивают.       Франкенштейн переплетает пальцы перед лицом. «Не силами ноблесс», да?       Что-то он правда подобных сил не припомнит. Даже упоминания о чем-то таком.       И, кажется, свои ответы он может получить только у Мастера.