Сладость смертного греха

Несколькими днями ранее…

      Обменявшись парой слов с церковным старостой и поручив тому сделать вечерний обход и прибрать все атрибуты после посещения мирян, Отец Томас попрощался со слугой и уставшей походкой отправился в свою комнату. Путь до неё лежал через алтарный зал, что было очень и очень кстати, ведь по нелепой случайности днём он забыл там свои чётки. Восковая свеча в подсвечнике подрагивала от каждого шага, огонёк то угасал, то становился ярче, освещая тёмный длинный коридор, в храме, как всегда, было спокойно и тихо, лишь дуновение летнего ветра тревожило покой векового здания — видимо, кто-то не закрыл окно. Дойдя до конца коридора, он закрыл распахнутые ставни на крючок, хмыкнул себе под нос и отправился дальше. Шарканье кожаных башмаков, едва слышимый звон розарий на шее, шум собственного умеренного дыхания, глухой стук каблуков по каменному полу. Чужой стук. Томас было обернулся, но позади себя никого не заметил. Наверное, ему всего лишь показалось, сегодня был загруженный день, поэтому немудрено, что от усталости мерещится всякое. Отворив высокие расписные двери алтарного зала, мужчина ступил вглубь, проходя мимо рядов седалищ по красному ковру прямо к алтарю, позади которого находился проход в его покои. По помещению эхом разнёсся скрип старых башмаков. До желаемого поворота оставалось совсем немного, как вдруг позади раздался протяжный скрежет двери, через которую пару мгновений назад он входил, что не на шутку встревожило Томаса.       — Здесь кто-нибудь есть? — тишина, — Акристов, это ты? — позвал старосту Томас.       Ответа не последовало. Священник развернулся, спешно взял с алтаря забытые чётки и уже практически сдвинулся с места, однако до боли знакомый хриплый голос с южным цыганским диалектом пресёк его намерение.       — Святой Отец, куда вы?       Священник оцепенел, волосы на загривке встали дыбом, а из рук чуть не выпал подсвечник. Обернувшись и надев чётки на шею, он увидел его — свой настоящий кошмар наяву, спрятавшийся под покровом ночи среди седалищ.       — Что тебе нужно? — строго спросил Томас, внимательно следя за тем, как тёмный силуэт медленно двигался по направлению к нему. — Зачем ты заявился сюда?       — Отец Томас, не грубите мне так, иначе я подумаю, что вы не рады моему присутствию здесь, — мужчина вышел на свет и явил свой самодовольный лик. — Может, я хотел покаяться в содеянном, а вы так бестактно обходитесь со мной.       Священник нахмурил широкие брови и впился взглядом в вожака цыганского табора Дамиано Давида, сына ныне покойных Даниэля Давида и Розы Скогнамильо, которого он просто не выносил. Подлый, грубый и отвратительно высокомерный — Томас ненавидел цыгана всей душой; каждый раз, когда они пересекались, в животе всё буквально изнемогало от этой хитрой ухмылки и блеска карих озорных глаз.       — Тебе мало деревни? Тебе никто не рад в церкви, убирайся прочь!       — Я не уйду, пока не узнаю, где находится твоя подружка, — Дамиано подошёл к Томасу на расстояние вытянутой руки и отобрал у него подсвечник, чтобы поставить его на алтарь.       — Я не знаю, где Виктория, — Томас напрягся.       — О нет, ты знаешь, — Дамиано хищно улыбнулся, снова вызвав у Томаса настоящий пожар в груди от нарастающей злобы, — поэтому советую сказать сразу или мне придётся прибегнуть к силе.       — Я давно не виделся с Викторией, я не знаю, где она находится сейчас, — твёрдо повторил священник, с ужасом проследив за тем, как лицо цыгана резко приобрело гневный оскал.       — Ты знаешь! — сделав рывок, мужчина сжал воротник его сутаны и слегка придушил шею. — Не смей лгать мне, иначе это дорого тебе обойдётся!       — Отпусти! — Томас попытался вырваться, но чужая сила во много раз преобладала над его собственной.       — Сначала ответь на вопрос! — Дамиано набросился всем телом вперёд, впечатал священника спиной в стену и расставил руки по обе стороны от его головы, чтобы не допустить побега.       Сбитое от гнева дыхание опаляло кожу Томаса, заставляя волноваться и беспорядочно толкаться, чтобы отстранить от себя цыгана, но тот не поддавался, стоял на месте и прожигал грозным взглядом.       — Я не знаю! — растерянно вскрикнул священник, совершенно не понимая, как выбраться из плена сильных рук.       Воздуха становилось всё меньше и меньше, Томас буквально задыхался от того, насколько тесно он был зажат между каменной стеной и Дамиано.       — Отвечай. Живо!       Томас промолчал и отвернул голову куда-то в сторону, чтобы словить хоть один глоток спасительного воздуха. Стало до дури душно, сутана неприятно взмокла от пота, внутри всё сжалось в комочек то ли от страха, то ли от предательской тревоги, от которой его всего распирало. Когда Дамиано не выдержал отсутствия зрительного контакта, схватил его подбородок и насильно развернул лицом к себе, священник окончательно убедился в том, что его уже ничего не спасёт. Снова предприняв тщетную попытку высвободиться, Томас упёрся руками в грудь мужчины, которую едва скрывала полурасстёгнутая цветастая рубашка, и пуще прежнего занервничал. Он был слишком близко… Непростительно близко… Томасу нельзя находиться в такой близости с мужчинами, нельзя!       — Да что ты такой дёрганный? — озадачился Дамиано, поняв, что Томас стал вести себя иначе, в отличии от начала разговора.       — Дай мне хоть немного свободного места! — он несколько раз толкнул цыгана в грудь, делая это с каждым разом всё слабее и слабее.       Дамиано задумчиво изогнул бровь и внимательнее пригляделся к глазам Томаса. Они смотрели с небывалой мольбой и испугом, и вроде ничего примечательного, на него все так смотрят, но едва заметная искорка…       — Пожалуйста!.. — священник загнанно дышал и совершенно не выдерживал прямого зрительного контакта, поэтому быстро сорвался и опустил взгляд на собственные ладони, которые держались за… Томас не поверил самому себе. Одёрнув руки, как от огня, мужчина поджал сухие губы и как можно плотнее вжался в стену, лишь бы увеличить расстояние между ним и цыганом. Нельзя… Нельзя допускать ошибок прошлого, он ни за что не позволит болезни снова управлять телом!       Разгадать загадку священника было нелегко, но, как только на его щеках внезапно вспыхнул румянец, а кадык дрогнул от громкого сглатывания слюны, Дамиано тут же осознал, что именно стало причиной столь подозрительного поведения. Насмешливая ухмылка коснулась лица цыгана и вместо того, чтобы действовать по своему первоначальному плану, он поступил следующим образом:       — Ты точно хочешь, чтобы я отпустил тебя? — склонив голову в бок, Дамиано игриво убрал выбившуюся прядку волос Томасу за ухо, чем крайне ошарашил его.       — Что… Что ты творишь?!.. — по Томасу прошлась крупная дрожь от того, что сразу после этого странного жеста Дамиано положил свою руку ему на затылок. Сердце было готово выпрыгнуть из груди. — Перестань трогать меня, это не подобает мужчинам.       — Ошибаешься, таким, как мы, подобает и ещё как, — Дамиано притянул Томаса к себе вплотную за талию, заставив того подавиться собственным вздохом и забегать взглядом.       — Каким «таким»? — священник будто находился рядом с горящей печкой — настолько ему было жарко от соприкосновения с цыганом в столь неудобной позе, в которую его вынудили встать. А ещё эта неприлично расстёгнутая рубашка… Она должна скрывать срамоту, а не показывать!       — Наивный святоша, — посмеялся он, — если хочешь со мной близости, то можешь просто сказать об этом, — Дамиано скользнул одной ладонью по чужой округлой ягодице, а затем погладил бедро. — Ты не представляешь, с каким удовольствием я облегчу голод и дам необходимую ласку. Тебя наверняка давно не касалась чужая рука, если касалась вообще. Нынче непросто найти мужчину, согласного заняться плотскими утехами с другим мужчиной, но тебе повезло встретить меня.       — Да как ты смеешь такое говорить обо мне! — Томаса охватила паника не только от сказанных слов, но и от ладони, так откровенно касающейся его в уязвимых местах. — Мне чужды подобные желания, мой разум чист!       — Разум-то, может, и чист, но тело… — развернувшись и зажав священника между задней стороной высокого алтаря и собой, Дамиано приблизился к его уху и горячо прошептал следующее: — оно жаждет похоти и власти над собой.       В следующий момент цыган впился в губы Томаса, отчего тот оторопел и от испуга крепко стиснул челюсть, мотая головой и препятствуя намерениям, которые были ему не по нраву. По крайней мере он пытался внушить это себе.       — Прекрати, мужчины не должны это делать!.. Это отвратительно!.. — но его как будто не слышали, всё с таким же рвением продолжая целовать в плотно сжатые губы. — Я не хочу!.. Слышишь?.. Я не хо!.. — но Томас вмиг замолк, стоило Дамиано надавить большим пальцем на его подбородок и приоткрыть рот, ловко проскальзывая языком внутрь.       Священник вцепился ногтями в широкие плечи цыгана, затаил дыхание и уставился на закрытые веки напротив, совершенно не понимая, как остановить блядство, которое с ним творили. Чмокающие звуки, влага чужого рта, язык, заигрывающий с его собственным — всё это было так похабно, так неподобающе, так мерзко, так… Томас промычал от неожиданности, когда его нижнюю губу оттянули зубами и с ещё большим напором начали целовать, тем самым неловко вынудив ответить. Было… Дико, он никогда прежде ни с кем не целовался настолько откровенно и грязно. Прикрыв глаза лишь для того, чтобы из-под пушистых чёрных ресниц не видеть внимательный взгляд, священник попытался вытолкнуть язык Дамиано из своего рта, но тот ни в какую не поддавался и постоянно изворачивался. Томас настолько увлёкся попыткой разорвать неприятный для него поцелуй, что не заметил, как руки сами во всю начали наглаживать торс и спину мужчины, всё норовя найти место, чтобы соприкоснуться кожа к коже. Как же было стыдно признавать тот факт, что такие же прикосновения к его телу вызывали весьма недвусмысленное напряжение внизу живота, пах предательски сжимался всякий раз, стоило ладоням добраться до чувствительных точек. А таковых было много, складывалось впечатление, будто Томас весь стал одной большой чувствительной точкой, ведь его будоражило абсолютно всё, что делал Дамиано.       — Так ты говоришь, что не хочешь, да? — цыган качнул бёдрами вперёд и потёрся о твёрдый член, прятавшийся за плотной тканью сутаны. Он не отстранялся от лица Томаса ни на миг, всё также продолжая терзать его красные, слегка припухшие губы.       — Зачем ты сделал это со мной? — задал ответный вопрос священник, едва находя в себе силы думать, отчего-то мысли совершенно не хотели складываться во что-то разумное в голове. — Ты поступаешь неправильно.       — Не вижу ничего постыдного в своих действиях, я всего лишь жажду утолить голод точно также, как и этого желаешь ты, — Дамиано сжал в кулак низ сутаны и издевательски медленно начал поднимать его вверх.       — Я ничего не желаю, повторюсь, моему разуму чужда похоть, кем бы она не была вызвана, — Томас попытался предотвратить это, но уже было слишком поздно, ладони цыгана забрались под одеяние, скользя по бёдрам вверх точно туда, где сейчас жарче всего.       — Тогда я намерен немедленно это исправить, — забравшись достаточно глубоко под одежду, Дамиано с удивлением подметил, что никакого белья на мужчине он не встретил.       — Не делай этого, я же не женщина, со мной у тебя ничего не получится, — священник накрыл напряжённый член руками сквозь ткань, думая, что это остановит упрямые руки, гладящие его ноги с внутренней стороны.       — Ох, Отец Томас, вы бросаете мне уже второй вызов подряд, и как, спрашивается, устоять? — добравшись до паха, Дамиано сжал в ладони машонку и словил резкий шумный вздох, вырвавшийся из тяжёло вздымающейся груди Томаса, который содержал в себе тихую несдержанную ругань. — Поверь, с тобой получится не хуже, чем с любой другой женщиной.       — Ты нарушаешь все… Все существующие… Ах! — священник зажмурился и приоткрыл губы, рвано хватая ртом раскалённый воздух, как только пальцы цыгана туго обхватили член кольцом и плавно начали гладить плоть вверх-вниз по длине.       — Что вы себе позволяете, Отец? Как вам не стыдно так бессовестно стонать, за вашей спиной же находится алтарь! — наигранно богохульствовал Дамиано, всё также продолжая рукоблудить под сутаной.       Слов в ответ не последовало, Томас стыдливо отвернул голову в сторону и поджал губы, чтобы больше не допустить подобных вздохов.       — Выбирай, либо я беру тебя прямо здесь, либо… — Дамиано прижался губами к краешку гладко выбритой шеи, выглянувшей из-за воротника сутаны, и повёл цепочку поцелуев прямо до покрасневшего уха, — …ты отводишь меня в свои покои.       — Чтобы Бес ставил передо мной выбор… Да никогда в жизни! — священник упёрто взглянул в глаза мужчины, едва за омутом расширенных зрачков различая карию радужку.       — Напомнить, кто из нас двоих имеет власть в своих руках? — цыган накрыл ладонью головку члена с сочащейся смазкой и потёр её, вынудив Томаса разорвать зрительный контакт и приоткрыть рот в немом блаженном стоне. — Марионетка всегда делает то, что хочет её кукловод, нужно лишь дёрнуть за нужную ниточку и тогда…       — Ладно! — священник перехватил кисть руки, которая блядствовала под его сутаной, и попытался остановить Дамиано, ибо от этих действий напряжение чуть не достигло своего пика, чего очень и очень не хотел он. По крайней мере у алтаря. — Я отведу тебя в свою комнату.       — С тобой приятно иметь дело, — Дамиано широко ухмыльнулся, обнажив несколько золотых зубов, вытащил руку из-под одеяния, которое тут же покатилось вниз, спрятав голые стройные ноги священника; и впервые за всё время отстранился, жестом указывая, что дорога свободна.       Томас тут же поспешил расправить смятую, влажную от пота сутану, чтобы хоть немного привести себя в приличный вид. По коже прошлись мурашки, сразу стало зябко и холодно, но мужчина знал, это ненадолго. Шумно сглотнув тугой ком в горле, он сдвинулся с места, схватил оставленный ранее на алтаре подсвечник и на негнущихся ногах отправился по направлению к своей комнате, спиной ощущая, как за ним следовал Дамиано. «Плесни в его лицо расплавленным воском и беги. Беги что есть мочи, он не знает церкви, поэтому ты быстро затеряешься в глубине коридоров», — звучал в голове голос разума. Томас бы обязательно так и поступил, он бы уже давно сбежал и позвал на помощь, если бы что-то не сдерживало внутри, рвясь подчиниться приказу Искусителя, который взамен на покорность обещал ему близость. Близость, которой у него никогда не было, но которую он всегда хотел испытать на себе. Неправильную, запретную, но такую сладкую и пленительную… Дрожащая свеча осветила узкую деревянную дверь, за которой находились покои Отца Томаса. Взяв маленький ключ, который был специально спрятан между камнями в стене, священник вставил язычок в замок и замер, никак не решаясь провернуть его. Мысль плеснуть горячим воском в цыгана снова всплыла в сознании, немедленно призывая к действию. «Сделай это во имя спасения. Просто возьми и сделай! Ты обязан выбрать светлую сторону и оградить себя от зла. Обязан слушать Бога и следовать его учениям». Тело сковало напряжение, когда близ себя Томас почувствовал его, нетерпеливо ждущего заветного щелчка в замочной скважине, будто хищник на охоте. «Сейчас или никогда» — про себя проговорил священник, а затем сильно зажмурился, сжал пальцами ручку подсвечника и…       — Ты сделал правильный выбор, — Дамиано облизал губы и вальяжно вошёл в комнату через открытый дверной проём, с интересом осматриваясь. Прежде он никогда не бывал в покоях священнослужителя.       Томас не смел поднимать головы, зайдя следом, он тут же поспешил запереть дверь с внутренней стороны, чтобы быть уверенным, что больше никто не сможет зайти сюда. Сердце звонко застучало в ушах, волнение осело на языке неприятной сухостью, ладони вспотели. С усилием заставив себя отвернуться от двери, священник снова уронил взгляд в пол и в растерянных чувствах бросился к письменному столу, чтобы оставить там ключ и зажечь масляную лампу, которая всегда спасала его в ночное время от кромешной тьмы. Предательский тремор мешал поджечь фитиль, но как только у Томаса получилось побороть дрожь, комнату сразу же озарил тёплый свет, из-за чего краем глаза он заметил, как сзади к нему подкрадывался Дамиано. В следующий миг мужские ладони обвили его талию, невольно заставив втянуть плоский живот, а в затылок уткнулся чужой нос, из-за чего волосы на загривке встали дыбом. Слишком откровенно, слишком близко, слишком дерзко. Дыхание сбилось, стоило рукам начать наглаживать торс, с каждым разом делая это всё настойчивей, причём Дамиано, кажется, совершенно не смущало полное отсутствие грудей и остальных сопутствующих форм, присущим женщинам, а даже наоборот — заводило. Это не могло оставить Томаса равнодушным, его тело возбуждалось в ответ, подчиняясь каждому движению и прикосновению, буквально ликуя от всего, что творили с ним.       — Расстегни сутану, — низким голосом приказал цыган и провёл носом по щеке, из-за которой он голодно смотрел в глаза Томаса.       — Я… — пытались возразить остатки разума в священнике, ещё не помутнённые похотью.       — Расстегни сутану, — едва ощутимо прикоснувшись губами к уху, Дамиано повторил приказ, но уже шёпотом.       Прикусив губу и неровно втянув носом воздух, Томас притянул руки к воротнику и принялся судорожно расстёгивать пуговицы одна за другой. Дамиано внимательно следил за этим, точнее он следил за кольцом на среднем пальце правой ладони, которое то и дело поблёскивало от света свечи. Любопытная вещица, она бы была чудесным трофеем и напоминанием о страстной ночи, которой только предстояло состояться. Цыган бы обязательно нашёл подходящий момент, чтобы снять кольцо с длинного пальца и спрятать его к себе в карман, если бы Томас, наконец-то закончив с рядом пуговиц, вдруг не развернулся к нему лицом и с толикой смущения не посмотрел в глаза.       — Это должно остаться сугубо между нами, — отвернув голову в сторону, мужчина сбросил сутану с плеч к локтям, обнажив торс, отчего Дамиано быстро забыл про кольцо, жадно рассматривая светлую, чистую кожу, наверняка ещё никем не тронутую.       — Договорились, — руки сразу же потянулись притронуться к мягкой коже, посылая по ней табун мурашек, — пошли в постель.       Последняя фраза напрочь лишила Томаса здравых мыслей, его разум растворился и стёк по венам вниз, туда, что в данный момент управляло им. Беспрекословно выполнив указание, он сел на кровать, неотрывно, чуть ли не с приоткрытым ртом, следя за тем, как стоящий перед ним Дамиано снимал с себя одежду, с каждой небрежно брошенной на пол вещью оголяя своё тело всё больше и больше. Размашистые плечи, мускулистые руки, подтянутый торс, рельефный живот… Почему его самый страшный смертный грех выглядит как лучшее творение Бога? Открыто пялясь на раздевающегося мужчину, Томас незамедлительно последовал тому же примеру и без стеснения стянул с себя сутану, оставшись в одних лишь чётках. Перина продавилась под весом двух тел, когда Дамиано забрался на постель и лёг на неё вместе с Томасом, втянув последнего в поцелуй, на который он с удовольствием ответил. Тяжёлые вздохи наполнили комнату страстью, мягкий, неяркий свет свечи придавал действу интима, позволяя раскрепоститься и выпустить все потаённые желания наружу; было настолько хорошо, что сносило голову — по крайней мере так казалось Томасу. Его чуть ли не разрывало изнутри, всё нутро горело самым настоящим пожаром, требуя, чтобы цыган овладел им прямо сейчас. Он не знал, как это произойдёт, но невозможно хотел, чтобы это произошло с ним наступившей ночью. Поддавшись внезапно пробудившемуся порыву, мужчина навис над Дамиано, ненадолго заглянул в его самодовольное лицо с озорной фирменной ухмылкой, а затем припал к гладко выбритой шее, рвано терзая её поцелуями. Сдерживать себя было сравнимо с пыткой, поэтому Томас не осторожничал и оставлял после себя всё больше россыпей красных пятен. Руки не отставали от губ, они трогали, гладили, сжимали, царапали Дамиано там, куда дотягивались, не оставляя ни единого места без внимания.       — Каким ты стал… — Дамиано довольно прикрыл глаза и тихо промычал, когда Томас в очередной раз прихватил кожу зубами у самого основания шеи и легонько оттянул её, — …смелым, я и не думал, что под сутаной найду такого напористого мужчину.       — Перестань пустословить, мешаешь.       — Командовать вздумал? — Дамиано задело сказанное, поэтому он обхватил руками и ногами Томаса, резко перевернул на спину и прижал его руки к постели, нависнув так, чтобы тот не мог пошевелиться. — Если я позволил себя ублажать, это не значит, что ты теперь главный, — волосы выпали из пучка и упали вниз, свисая, — ясно?       Томас промолчал, заворожённо рассматривая каштановые вьющиеся пряди. Затем его взгляд сдвинулся чуть в сторону, на ярко выраженные мышцы плеч, а потом и вовсе вниз, на рельефный торс, который в полумраке смотрелся уж очень живописно, будто произведение искусства.       — Бесстыжий, хоть бы на миг сделал вид, что слушаешь меня, — хохотнув, Дамиано коротко, но с чувством и рвением поцеловал его в приоткрытые красные губы, а после резко отстранился с громким похабным чмоканьем. — У тебя масло есть?       — Только для свечей, оливковое, — с трудом сообразив, ответил Томас.       — Не совсем то, что нужно, но сгодится. Где оно находится? — Дамиано сел на низ живота мужчины и принялся прибирать волосы, заново собирая их в дульку на затылке.       — Масло… Оно… — Томас нервно сглотнул и прикрыл глаза, чтобы хоть немного сосредоточиться на ответе. Вид Дамиано, да и ещё сидящего в такой откровенной позе прямо перед его лицом, никак не способствовал формированию мысли, — …в ящике письменного стола, под столешницей.       Хмыкнув и позабавившись от смущения Томаса, цыган слез на пол и босиком отправился к столу. В упомянутом ранее ящике он действительно обнаружил небольшой сосуд, за тёмным стеклом которого хранилось заветное масло. Откупорив бутылку, он понюхал его, чтобы убедиться, что оно оливковое, — и похоже священник его не обманул, значит это масло можно использовать для соития. Соития, для совершения которого необходима мучительно долгая растяжка… Дамиано любил брать мужчин сверху, любил за остроту ощущений, которых не найти ни в одной женщине, сколько не ищи, однако смерть как ненавидел подготавливать их, в особенности девственников. А Томас как раз относился к последним, что было и даром, и проклятьем одновременно. Склонять к похоти невинную душу всегда приятно, но как же изнурительно её раскрепощать… Пусть сейчас Томас страстен и горяч, однако Дамиано знает, как только дело дойдёт до главного, всё его желание как ветром сдует и тут же понесётся череда вопросов и искренних недоумении о том, через что придётся пройти, прежде чем член окажется в его заднице. А у цыгана отнюдь не было настроения всем этим заниматься, в данный момент он просто хотел поразвлечься и потешить своё самолюбие. Совратить священника всё-таки не каждый бы смог! Хотя, впрочем, кто бы сомневался, перед Дамиано мало кто смог бы устоять, искушать людей природной красотой и харизмой давно вошло в привычку.       — Святоша, — вдруг окликнул он Томаса, после своего короткого размышления наконец-то направляясь обратно к кровати, негоже оставлять любовника остывать на простынях, — ну что, готов? Обещаю быть нежен, — в ответ молчание, сопровождаемое укором. — Значит готов! Давай, ложись на бок и задницу выпяти да посильнее, — налив немного масла на ладонь, Дамиано распределил его по стволу и сделал пару фрикций, чтобы привести свой член в стоячее положение.       Состроив нечитаемое выражение лица, Томас фыркнул и отвернулся к стене, решив, что последнее можно не выполнять, хватит и того, что он лёг на бок. Он не какая-нибудь распутная девка, чтобы так похабно выгибаться! Однако Дамиано был другого мнения: расположившись сзади и тесно, кожа к коже, прижавшись к спине, он надавил на поясницу, затем подхватил его бедро и просунул напряжённый намасленный член между сложенных ног, отчего Томас невольно всё-таки пришлось прогнуться. «Неужели я позволил сделать это с моим телом…» — пронеслась мутная мысль в голове священника, когда кровать тихо заскрипела в такт первым толчкам, воспроизводимым цыганом. Его тяжёлое дыхание опаляло затылок жаром, свободная рука с множеством драгоценных колец беспорядочно блуждала по груди, наглаживая, нет, откровенно лапая горошины чувствительных сосков; плоть скользила между бёдер всё быстрее, посылая по коже непонятные импульсы, отдающие в его собственный пах. Однако ощущения были совершенно не такими, какими Томас представлял их себе, ему не хватало действий Дамиано, тело просило больше, намного больше, чем ему давали сейчас. Поэтому, набравшись смелости, он перехватил ладонь Дамиано и с груди опустил её вниз, к отчаянно просившему ласки члену. Томас мог бы и сам удовлетворить себя, но чужие руки всё же было намного приятнее чувствовать, чем свои. Теперь всего хватало сполна. Поддаваясь навстречу возвратно-поступательным движениям с обеих сторон, мужчина расслабился и наконец-то позволил себе получить удовольствие от процесса, отдаться ему полностью. Кровать слегка покачивалась, стены комнаты, невольно ставшие свидетелями страсти, запоминали каждый вздох и стон, телесный запах впитывался в разгорячённую кожу, оставляя свой неисправимый след. След от похоти. Первым достигнул пика Дамиано, за ним, спустя несколько ловких движений пальцев, излился Томас. Было влажно и душно, но так хорошо и легко, словно многолетний груз спал с плеч. Разум постепенно возвращался на своё законное место, вытесняя весь разврат, который только был в голове. И чем яснее становилось в сознании, тем гуще глумился стыд, напоминая священнику, какому греху он поддался… С мужчиной.       — У тебя, случаем, табака не найдётся? — непринуждённо спросил Дамиано, будто пару мгновений назад не осквернил его честь, и по-хозяйски разлёгся на постели, набираясь сил.       Томас перевернулся на спину и посмотрел на цыгана, своим неподъёмным от мук совести взглядом дав понять, что никакого табака у него в помине нет и никогда не было.       — Эх, жаль, но попытать удачу всё-таки стоило, — Дамиано положил руки под голову и расплылся в улыбке довольного сытого кота.       — Это самый что ни на есть настоящий кошмар! — неожиданно воскликнул Томас, звонко ударив себя ладонью по лбу.       — Да брось, ты был даже очень ничего в свой первый раз, по крайней мере не лежал бревном, как некоторые. Знаешь, однажды у меня был один неопытный юнец, который…       — Я не об этом! — перебил цыгана он, скривившись, — как ты не понимаешь, моё тело отдано Богу, а ты… Ты только что испачкал его грязью!       — Каюсь, согрешил… — Дамиано сложил руки в мольбе и состроил самое сострадательное лицо, которое смог, чтобы затем съязвить следующее: — но, чёрт побери, с каким удовольствием! — смех коснулся его уст, заставив пуще прежнего расплыться в улыбке.       В моменте Томасу стало настолько противно делить с Дамиано одну постель, настолько невыносимо находиться с ним в одной комнате, что он слез с кровати, подобрал с пола его вещи и небрежно швырнул их ему в лицо.       — Одевайся и убирайся прочь! — он пнул сапоги цыгана, чуть ли не испуская гром и молнии. — Чтобы духу я твоего больше не видел здесь, в церкви, проваливай!       — Поздновато заиграла в вас совесть, Отец Томас, — злорадствовал Дамиано, одеваясь в брошенные в него рубаху и брюки, — что же помешало вам прогнать меня раньше? Раз вы так отчаянно не хотели со мной близости, зачем пустили в свою постель? Что-то вы противоречите своим же поступкам, Отец.       Томас ни слова не проронил на это, он лишь схватил с письменного стола ключ и отправился отпирать дверь.       — Нечего сказать, да? Как жаль, — как только цыган натянул на себя сапоги, он вальяжной походкой подошёл двери, хитро взглянул на злого до самых кончиков ушей священника и закончил свой короткий монолог следующей фразой: — не переживай, святоша, в Ад за один раз не попадёшь, однако, если ты соскучишься… — Дамиано подмигнул, — ты знаешь, как меня найти.       Насильно вытолкнув цыгана из комнаты, Томас захлопнул дверь и с силой сжал в руке несчастный ключ. Яд губительно расползался по венам, причиняя не только моральную, но и физическую боль, которую ничто не могло заглушить. Выругавшись на самого себя, священник вернулся к постели и стыдливо посмотрел на сутану, которая лежала на полу. Как теперь носить это одеяние, зная, что тело под ним испорчено самым неподобающим образом? Как смотреть в глаза Господа и, как ни в чём не бывало, нести службы? Как жить с мыслью, что болезнь, которую долгие годы он подавлял в себе, взяла вверх и привела его к близости с мужчиной? Грязным, подлым, заносчивым мужчиной, которого было необходимо прогнать сразу, стоило тому переступить порог церкви. Томас зарылся пальцами в небрежно взъерошенные волосы и сел на кровать, облокотившись локтями на колени. Взгляд невольно упал на бёдра, которые были испачканы в чужой телесной жидкости и масле, тут же подтолкнув вспомнить, как каких-то пару несчастных мгновений назад между этих ног скользил член, а к спине было тесно прижато мускулистое потное тело. Стало до тошноты мерзко, ведь такая близость богопротивна… Мужчина с мужчиной — где это видано? Томас скривил лицо и обернулся, смотря на белое пятно на простыне, на этот раз оставленное им, и мысленно поклялся больше никогда в жизни не подчиняться своим слабостям.