Сладость смертного греха

Настоящее время

      Томас упрямо пихался ногами, отворачивал голову в сторону, яро возражал — он делал всё, чтобы присягнуть намерения Дамиано, но усилия были тщетны, мужчина не собирался останавливаться или слушать его. Во рту бесцеремонно блядствовал чужой юркий язык, с плеч давно стянули порванную сутану, обнажив торс, ладони грубо трогали за интимные места, намереваясь добиться ответного возбуждения. Священник приходил в смешанных чувствах: действия цыгана будоражили тело, пускали мурашки по коже, отдавались в паху, но совершенно не так, как это было в первый раз; если тогда напористость заводила и покоряла, то сейчас наоборот отталкивала и раздражала, пробуждая к отказу и требованию прекратить непотребство. Поэтому Томас бесконечно дёргал и изворачивал руки за спиной в надежде, что когда-нибудь верёвки поддадутся и он сможет предпринять попытку бегства.       — Агх, упрямишься, как ишак, — Дамиано закатил глаза и разорвал поцелуй, в котором только он был инициатором.       — Развяжи меня! — Томасу тут же захотелось стереть влагу с губ, которая в данный момент казалась омерзительно склизкой.       — Свободу нужно заслужить, — похабная ухмылка коснулась его уст.       — И что ты хочешь? — с трудом высунув кисть из тугой петли, мужчина принялся развязывать верёвку, стараясь не подавать виду и вести себя спокойно.       — Я слышал, что священники прекрасные ораторы, — его руки потянулись развязать шнуровку кожаных брюк, — однако я не привык верить слухам, поэтому хочу проверить на практике твои ораторские способности.       — Проверить он хочет… — наконец-то ослабив верёвку, Томас хитро прищурился и хохотнул. — Боюсь, за содеянное ты заслуживаешь совершенно иного, — резко сбросив с себя витки, мужчина вцепился в плечи Дамиано, чтобы тот не успел увернуться, и со всей силы ударил коленом в пах, тем самым выигрывая время для побега.       Цыгана тут же скрутило от поразившей боли, рухнув на колени и схватившись за ушибленный пах, он заскулил подобно жалкому щенку, осыпая Томаса проклятиями в спину.       — Заложник сбежал! Живо изловите этого паршивца! — кое-как придя в себя, гневно в полный голос воскликнул Дамиано. В одиночку да в таком положении он его не сможет поймать.       Как только священник выбежал из шатра, к нему сразу же направилось несколько мужиков средних лет, которые откликнулись на зов вожака. Смяв юбку сутаны и задрав её до колен, Томас рванул с места в сторону тёмного пролеска в надежде затеряться меж деревьев, однако не успел он пробежать и половины поля, которое окружало лагерь и отгораживало его от леса, как священника сбили с ног и грубо заломили руки за спину, придавливая к земле весом тел. Вырваться, когда тебя держат в три пары рук, было невозможно, поэтому Томасу пришлось смириться с провалом и проследовать за цыганами обратно к шатру вожака.       — Прыткий, зараза, — небрежно бросил фразу один из мужиков, смачно сплюнув в сторону, — а казалось бы, священник! Ей-богу, еле догнали.       — Обычно священники покорные, всего боятся, а этот своенравный попался, бойкий, — вышедший из палатки Дамиано грозно взглянул на Томаса с заломанными за спину руками и раздражённо повёл бровью, — таких перевоспитывать надо.       — Надо, надо! — подхватили в один голос мужики.       — Прикажете его связать и оставить сгорать под палящим солнцем? — тот, что справа, улыбнулся и обнажил свой наполовину беззубый рот.       — Или зальём в его глотку кипячёную воду, чтобы больше не смел нести свою религиозную чушь? — тот, что слева, толкнул Томаса в бок, отчего последний пошатнулся и зажмурился от боли в вывернутых суставах.       — А может отрежем ему большой палец на правой ладони? — третий мужчина, крепко держащий кисти священника сзади, азартно блеснул чёрными щуплыми глазами.       — Паоло, Карлос, Бруно, какие же вы придурки… Разве не ясно? Он мне целым нужен! — упрекнул цыган Дамиано и брезгливо скривил губы от услышанного. Пытки он любил, даже не раз самолично участвовал в них, однако с Томасом ему хотелось обойтись по-особенному, чтобы страдало не только тело, но и душа. — Бросьте его в яму к Маттео на пять дней, пусть подумает над своим поведением. Еду не давать, воду — по необходимости, но не баловать. Если сдохнет, все трое за ним в могилу следом отправитесь!       Мужики судорожно закивали, ведь не понаслышке знали о том, что вожак слов на ветер не бросает, если приказ будет исполнен не должным образом, он в самом деле сведёт в могилу каждого, кто посмел ослушаться или оплошать.       — Всё, скрылись с глаз моих, и без вас тошно! — Дамиано нахмурился, напоследок снова впившись глазами в Томаса, который отвечал ему не менее тяжёлым взглядом.       — Чё стоишь, святой? Не слышал приговора? Шагай давай! — Томасу дали подгоняющий пинок под зад, отчего он чуть не упал носом в землю.       Яма находилась на самой окраине лагеря, и, естественно, священника повели к ней через главную тропу, чтобы каждый мимоходом повстречавшийся крестьянин смог вдоволь посмеяться над заложником и обкидать его камнями. В такие моменты невольно приходишь к мысли о том, каким же всё-таки диким и жестоким бывает люд. Чёрные души — чёрному народу.       — Встречай свой Ад, святой! — один из надзирателей сдвинул деревянную решётку в сторону, чтобы двое других бросили Томаса в яму, глубина которой составляла три человеческих роста.       — Бесы окаянные, так и знайте, Бог не оставит вас безнаказанными! Каждый получит по заслугам! Бог всё видит! Бог рассудит вас всех и тогда… — успел вскрикнуть Томас перед тем, как его толкнули и он с криком провалился вниз, безнадёжно цепляясь руками за сырую землю в попытке выжить. Удар о дно пришёлся на левый бок, к счастью, он успел сгруппироваться и защитить себя от летальных повреждений, к тому же падение смягчило что-то мягкое, но в то же время костлявое, похожее на…       — Так раз Бог всё видит, что же он тебя не спас до сих пор, а? — язвительно подметили цыгане. — Ах да, наверное потому, что это бредни и никакого Бога не существует! — словно гиены, мужики в голос расхохотались, подошли к краю ямы и схаркнули в неё в знак своего пренебрежения и протеста, а затем разошлись кто куда, оставляя заложника в гордом одиночестве.       Плевки ударили в спину подобно острым стрелам, вонзившимся в плоть до самого сердца. Кое-как оторвавшись от земли и сквозь пронизывающую боль приняв сидячее положение, Томас наконец-то понял, что смягчило падение. Это был человек. Кажется, вожак упоминал, что его зовут Маттео. Мужчина был повёрнут спиной к священнику, сложен в непонятную неудобную позу и источал зловонный запах гнили, от которого к горлу подступала тошнота. Бледная склизкая кожа, трупные пятна на рваной грязной одежде, торчащие кости из обратно вывернутой руки… Томас схватился за крест на груди и прикрыл глаза от неистового ужаса, который вмиг охватил его. Видеть воочию мёртвого человека ему было не впервой, однако он до сих пор не мог привыкнуть ко всем тем чувствам, сковывающим тело от страха. Каждый глоток воздуха, наполненный смердящей разлагающейся плотью, отдавался неприятной тяжестью в груди, живот всё сильнее скручивало, рот переполняла слюна. Не выдержав возникшего спазма, Томас бросился в сторону и нехотя изверг из себя рвоту, сквозь пелену влаги в глазах смотря на всю ту мерзость, которая долгие несколько дней находилась в нём. Мерзость, которую ни один нормальный мужчина не должен испытывать, поощрять в себе и поддаваться её искушению… Господь принял правильное решение, когда сподвиг цыган обрести Томаса на пытку, тело и разум необходимо очистить от порочности, которую навлекли на него похоть и страх. Через муки и страдания он придёт к совершенному, снова обретёт себя и душевное равновесие. Согласившись с собственной, как ему показалось, здравой мыслью, священник сел и облегчённо откинулся спиной на рыхлую стену ямы. На языке осел кисловатый привкус рвоты, изнемогающее нутро просило хотя бы одного глотка воды, мышцы обмякли от недомогания, но Томасу всё было нипочём, он разглядывал чистое ночное небо над своей головой и надеялся, что это испытание приведёт его через тернии к звёздам.       Шли минуты, часы, а за ними дни. Одиночество неумолимо затягивало в свой тёмный омут, безделье душило изнутри, от голода и жажды мутнел взгляд. Испачканная в грязи и испражнениях сутана окончательно потеряла свой прежний внешний вид, въевшийся в кожу запах гнили вызывал чесотку, теснота глубокой сырой ямы и соседство с трупом губительно действовали на рассудок, отчего Томас потихоньку начинал сходить с ума. Самокопание и внутренний монолог были чуть ли не единственным занятием, которым священник мог заниматься, поэтому большую часть времени он сидел на месте, смотрел в одну точку и философствовал на злободневные, волнующие его темы в попытке познать себя, мир и Бога. Отвлекался от этого дела лишь тогда, когда к нему приползали мыши и прочие грызуны для того, чтобы разобрать ткань одеяния на лоскутки и разнести их по норкам. Также разнообразием служили надзиратели, каждый день поздним вечером навещающие его. В их визитах не было особого толка, ведь они только и делали, что бранились и насмехались над Томасом, однако полведра речной студёной воды, которую цыгане выливали в яму для того, чтобы «напоить» заточенного, была каким-никаким даром, ради которого он был готов вытерпеть любые издевательства. Чтобы восполнить жажду, Томас собирал воду буквально по каплям, не брезгуя пить её даже с землёй, вкус которой всегда першил в сухом горле. К концу пятого дня он чувствовал себя крайне паршиво: силы иссякли, желудок истязал сам себя и, судя по ощущениям, уже начинал разъедать внутренние органы, мысли почему-то испарились из головы, оставив вместо себя голую, сквозящую пустоту. И, казалось бы, хуже быть не может! Однако знакомый бархатистый голос с едва уловимой хрипотцой, отдавшийся беспокойством в сердце, дал понять, что дно ещё не пробито.       — Надо же, ты ещё живой! — наигранно, будто не он несколько дней назад приказал подчинённым под страхом собственной смерти следить за жизнью Томаса; воскликнул Дамиано и присел на корточки, сквозь решётку заглядывая в яму. — Не наскучило ещё сидеть здесь?       Томас задрал голову вверх, стёр тыльной стороной ладони мутную пелену с глаз и прищурился.       — Что тебе нужно? — удивившись глухости своего голоса, который он впервые подал за всё время, мужчина прокашлялся и скривил лицо от поразившей затылок боли.       — Власть, богатство, красивые женщины и страстные мужчины, — пауза, которая позволила Дамиано натянуть самодовольную ухмылку, — а, погоди, всё это и так у меня есть! — смешок, вызвавший у Томаса одно отвращение. — Для полного счастья не хватает лишь мальчика на побегушках, который будет выполнять все мои прихоти. Знаешь, такого покладистого, щуплого, прям как маленькая собачонка. На такую роль подходишь только ты.       Не имея в себе сил возразить на столь глупое заявление, Томас тихо фыркнул себе под нос и раздражённо дёрнул губами.       — Недовольство в твоих глазах подталкивает меня на мысль, что ты против, — блистал остроумием Дамиано, — в таком случае спешу тебя огорчить: за каждое неповиновение или попытку бегства тебе полагается наказание в виде десяти ударов плетью. Наказывать буду лично. Рука у меня тяжёлая, поэтому цена ошибки дороже, чем кажется на первый взгляд. Если проявишь себя с лучшей стороны, будешь учтив и ласков со мной, то в качестве вознаграждения получишь ложу в моей постели и ночь, полную плотского удовольствия. Завтра, на рассвете, за тобой придёт Итан, он отмоет, переоденет и откормит тебя, а после ты приступишь к своим прямым обязанностям. Так что у тебя есть достаточно времени смириться с участью и за одну ночь из сварливого упёртого священника превратиться в покорного слугу, готового верой и правдой служить своему дорогому хозяину.       Цыган уже собирался было уходить, ведь молчание внизу, по его мнению, трактовалось как согласие, однако в последний момент Томас замолвил:       — Думаешь, сможешь запугать меня? Твои прихоти бессмысленны и неосуществимы, чем бы ты не угрожал мне, плетью, заточением, рабством, я всегда буду выбирать свет и следовать учениям Господа, ничто больше не заставит меня пасть в его глазах, — холодно отрезал он, чувствуя, как от сказанного на душе стало чуточку легче.       — Твоя стойкость меня впечатляет, однако сколько бы ты не пускал пыль в глаза, против меня тебе никогда не выстоять. К моим ногам падали лучшие кланы Италии, я стёр с лица земли сотню деревень, да меня боится сам Бог! И после этого ты считаешь, что подобные заявления меня остановят? Смешно.       На услышанное Томас лишь разочарованно вздохнул и с прежним спокойствием ответил следующее:       — Что же такого сделал тебе Бог, раз ты считаешь себя выше него? Неужели гордыня и тщеславие настолько ослепили тебя, что ты не видишь ничего, кроме злобы?       Миг, и Дамиано вспыхнул подобно искре от сказанной Томасом речи, залился яростью и навис над деревянной решёткой, со всей ударившей в голову дури вцепившись в прутья. Его силует перекрыл закатное солнце, расстелив в яме тьму, от черноты которой Томасу стало не по себе.       — Не суй свой длинный нос туда, куда тебя не просили! — на повышенных тонах воскликнул цыган, сорвавшись. — Раз тебе было мало голодовки, плетей получишь сразу на рассвете. А ещё я отбираю у тебя право на ошибку: если ты ещё хоть один раз посмеешь возразить мне, то сразу же наденешь петлю на шею, которая станет последним, что ты увидишь в этой жизни! — для убедительности Дамиано потряс решётку, отчего сверху посыпались пыль и земля. — И раз ты такой верующий и богобоязненный, то начинай молиться прямо сейчас, ведь отныне я стану твоим худшим кошмаром наяву! Забудь о свободе, ты навечно застрял здесь! — сверкнув свирепым взглядом, вожак встал на ноги и ушёл, оставив после себя неприятную тишину.

***

      Глубокая ночь, холодные лучи полной луны пробивались сквозь решётку и озаряли изнеможённое лицо священника, нутро болезненно скрежетало и скулило, неустанно прося пищи. В голове была пустота, тяжёлая, давящая на виски пустота, наполненная шуршанием сотни личинок, которые ковырялись в трупе Маттео. Томас мог поклясться, что слышал, как они рвали плоть своими маленькими челюстями и поглощали её в себя, пробираясь всё глубже и глубже внутрь, чтобы обглодать каждый участок остывшего тела, которое всё меньше походило на человеческое. Как только черви покончат гнилью, они станут искать новый дом, который сможет их прокормить, и так будет продолжаться бесконечно, потому что черви ненасытны. Почувствовав щипок на окоченелой щиколотке, Томас приподнял юбку сутаны и перевёл стеклянный туманный взгляд на личинку, которая кусала его за ногу, пытаясь проникнуть сквозь чёрствую кожу. Она настолько упорно боролась за кусок свежей плоти, что мужчина не стал давить её, вместо этого он посадил её себе на палец, поднёс к лицу и внимательно пригляделся к извивающемуся хрупкому тельцу. Тёмная головка, продолговатое брюшко, разделённое поперечными колечками, тонкая пульсирующая полоска, пронизывающая всю внутренность. Кадык дрогнул от шумного сглатывая, а живот жалобно заурчал, противясь пережёванной склизкой массе, которая казалась каплей в высушенном океане. Вопреки ожиданиям, легче не стало, поэтому Томас откинул голову на стену ямы и прикрыл глаза, надеясь хотя бы подремать, на полноценный сон он перестал рассчитывать ещё на второй день заточения. Где-то там высоко шелестела трава и пели песни сверчки, ветер гонял листву деревьев и игрался с полевыми цветами, разнося пыльцу по окрестности. Где-то там царила жизнь. Жизнь, вкус которой не будет так сладок, как прежде. Одолеваемая тоска глумилась над Томасом, она даже, кажется, прикрывала собой лунный свет, который был единственной ниточкой, связывающей священника с внешним миром. Необъяснимое чувство заставило его открыть глаза, чтобы понять, на самом ли деле исчезло звёздное небо над головой, или это только кажется. Действительность его поразила — сверху и правда пропал небосвод, вот только вместо облака тоски и отчаяния там находился чей-то силуэт, прямо смотрящий на него.       — Пс-с-с… Эй, здесь кто-нибудь есть? — раздался женский шёпот.       — Ангел, ты пришёл забрать мою душу?.. — с трудом проговорил Томас, будучи уверенным, что его час настал.       — Томас? — чуть громче донеслось сверху. — Томас, это ты?       — Я готов отдать свой последний вздох и предстать перед Страшным Судом, который решит, отправить ли меня в Рай или в Ад…       — Успокойся, рано тебе ещё умирать, — послышался незлобный смешок, а за ним непонятный шорох, — поднимай свою задницу, спасать тебя буду.       Томас прищурился, ведь грубая речь знакомо отозвалась в сердце.       — Виктория?..       — Ну наконец-то дошло! А то ангел да ангел, — в яму спустился один конец верёвки с петлёй, — ты один или с тобой кто-то есть?       — Вик, ты не представляешь, как я счастлив видеть тебя, да хранит тебя Господь! — едва сумев усмирить в себе резко нахлынувший поток радости, Томас поднялся на ноги и вцепился в верёвку обеими руками. — Я один, прошу, помоги мне выбраться!       — Если перестанешь кричать и привлекать внимание, то помогу, — девушка села на землю и упёрлась ногами в выпирающий из-под травы булыжник, который был удобно расположен около ямы, — затяни верёвку на себе да потуже и карабкайся вверх, одних моих сил не хватит вытянуть твою тушу.       Кивнув на просьбу, будто Виктория видела это, Томас спешно продел петлю через руки, надёжно закрепил её чуть повыше талии, а после начал взбираться на стену. Манящий вкус свободы придавал сил там, где, казалось, они давно иссякли, сквозь тяжесть и боль преодолевая высокую земляную стену, мужчина карабкался только вверх, не оглядываясь назад. Виктория здорово помогала, благодаря подстраховке он довольно-таки быстро добрался до поверхности, не успев даже толком испугаться мысли, что его существование держалось на одной лишь не самой толстой верёвке. Ещё одно падение с высоты он бы однозначно не выдержал.       — От тебя смердит похуже, чем от помойной ямы, но, чёрт возьми, Кобра, я так рада видеть тебя спустя столько лет! — девушка шустро смотала верёвку, подобрала с земли лук и колчан со стрелами и подскочила на ноги.       — Я тоже, и знаешь… — начал было Томас, улыбнувшись, стоило услышать своё старое прозвище. Как же давно он не слышал его вслух.       Однако закончить мысль Виктория не дала и тут же перебила:       — Некогда болтать, нам необходимо как можно скорее убраться отсюда, пока цыгане не заметили нас. За мной!       Она сорвалась с места в сторону лесной опушки, и, недолго думая, Томас последовал за ней. Девушка нисколько не изменилась: всё такие же светлые волосы, собранные в пучок на затылке, любовь к свободным брюкам на завязках и рубахам и полное отрицание женских одежд, бесконечная борьба за честь и справедливость. Пошло десять лет, а она осталась всё такой же страстной, дерзкой и необузданной.       — Пожар! Шатёр вожака горит! Быстрее тащите воду сюда! — вдруг донеслось из лагеря уже задолго после того, как они добрались до лесной полосы, что крайне смутило священника и тут же вывело его из мыслей.       — Стой, ты подожгла палатку Дамиано? — удивлённо спросил он, будучи уверенным, что такое могло произойти только благодаря пронырливой Виктории.       — Это моя маленькая женская месть вожаку за то, что вздумал брать меня в жёны без, — последнее слово она выделила особой интонацией, — моего на то согласия. Нельзя недооценивать женщин только потому, что у них нет прав. Дамиано и его советник ещё отделались малой кровью, я бы с удовольствием вонзила стрелы в их глотки за то, что они сожгли мой дом. Око за око и все дела. — Виктория заметно померкла и отвернулась, чтобы отвязать коня от дерева.       — Значит твоя семья?.. Она?.. — осторожно начал Томас.       — Не знаю, в деревне я не видела их, — девушка запрыгнула в седло, одним простым движением руки утерев слёзы с бледных щёк, — всё, хватит с меня разговоров, живо садись сзади, нам предстоит тяжёлый путь, и чем раньше мы отправимся в него, тем скорее прибудем на место.       Безусловно, Томаса тревожила ещё тысяча вопросов, но он не стал донимать ими девушку из уважения и воспитанности. Сейчас и правда не время для этого.

Несколькими часами позднее…

      Дамиано подошёл к бочке с водой, чтобы умыть испачканное в саже и грязи лицо. Тело ломило от полученных ожогов и ссадин, в груди бушевала злость, неимоверно клонило в сон, но мужчина стойко держался, понимая, что сегодня предстоит тяжёлый день — табору необходимо вернуться домой для того, чтобы восполнить потери, полученные от пожара, который унёс с собой три жизни и две палатки. Помимо шатра вожака сгорел ещё и склад с большинством припасов. Хуже просто быть не может, и всё из-за гадкой Виктории, которую даже поймать не смогли! Позор тем мужчинам, которые не смогли справиться со слабой никчёмной девкой.       — Господин Дамиано, господин Дамиано! — раздалось за спиной вожака, из-за чего он обернулся.       — Фергус, чего тебе? Я же сказал проведать священника, что тебе не ясно в моём приказе? — не скрывая злости и усталости, выпалил мужчина.       — В том-то и дело… Священника и след простыл!       — Как это?! — Дамиано нахмурил брови и сжал руки в кулак.       — Не знаю, клетка открыта, а в яме только Маттео и лежит. Ни единого намёка на священника.       — Я же приказал глаз с него не спускать! Тупорылые твари, ничего сделать нормально не можете! Как это произошло? Я спрашиваю, как это могло произойти?!       — Кажется… — Фергус начал заикаться и пятиться назад от праведного гнева вожака, — …кажется ему помогла сбежать Ви…       — Безмозглые крысы, как вы вообще смогли допустить, чтобы вас обхитрила женщина?! Живо зови сюда Паоло, Карлоса и Бруно, сейчас будем разбираться, где они были, когда во время пожара я приказал идти охранять заложника!       — Так когда они узнали, что священник сбежал, они тоже того… Ну… Сбежали, мой господин, — Фергус склонил голову, понимая, что сейчас и ему достанется.       Услышав это, Дамиано схватил сзади стоящую бочку с водой и с разгневанным криком опрокинул её, на весь лагерь окликая своего советника:       — И-и-ита-а-ан! Бери с собой нескольких людей и отправляйся искать этих трусливых уродов! Делай что угодно, но ты должен привести мне их живыми или мёртвыми сейчас же!