Заклятые соседки

Чернова наблюдала за тем, как по трубочке губы Яниты принимают тёмный, почти как чай, крепкий напиток. Пожирала взглядом её с вожделением, мечтая об этих капризных, по-детски изогнутых невинных губах, когда заметила её взор, направленный прямо в глаза. Смелый и какой-то застывший — изучающий, без привычной насмешливости и равнодушия. И Чернова ей подмигнула, отвечая на этот взгляд. А волшебство текущего момента не растаяло — оно только усилилось, обступило со всех сторон, словно тёплый плюшевый плед, поскольку теперь обе они смеялись, показывая руками какие-то знаки друг другу: слишком громко вокруг, чтобы выражаться словами. Да и нужно ли? Вокруг них всё кружилось и танцевало, гирлянды мягко мигали в зрачках, ритмичная музыка — уже не настолько громкая, как в начале, скорей расслабляла, чем вызывала желание присоединиться к дрыгающейся в пьяном угаре тусовке. Вдвоём они сидели напротив друг друга, и разделяло их только пространство небольшого стола, в полумраке гирлянд и зажжённых свечей, оставлявших причудливые тени на стенах, и больше никакое освещение не беспокоило это относительное уединение. Казалось, их перестали замечать, только изредка обращаясь с какими-нибудь пустяками, и обе смеялись и вставляли парочку фраз, всё ещё заявляя о своём условном присутствии. Переместившись на диван, поближе к Петлицкой, Морисса долила ей виски и колу, и стаканы их встретились, звякнули хрустальными стенками. Яна цедила медленно, заедая кусочками сыра, чтобы напиток не ударил в голову слишком быстро, а Чернова почти не закусывала — она будто стремилась напиться, но всё никак не пьянела. — Идём? — предложила Чернова, сократив расстояние на диване так, что они касались друг друга плечами, коленями, намагниченными Яниными волосами, и какое-то неведомое волшебство, какая-то сокровенная тайна будто бы соединяла их в одно целое, крепкое, неразрывное, и Петлицкая млела, она обмирала всем телом, когда Морисса склонилась над самым ухом, загадочная и яркая, обволакивающая своим немыслимым шармом, пахнущая чистой одеждой, алкоголем и маслом Уда, щекоча терпкостью своего участившегося дыхания, вяжущего тонкую жилку под Яниной кожей, едва не касаясь мочки с агатовым камнем — под цвет Яниных глаз. — Куда? — не поворачиваясь к ней, дабы не чувствовать близость её взгляда и губ, с ноющим, нарастающим давлением прямо на эпицентр чувственности, что расцветал и плавился соками там, внизу живота, отчего приходилось сжимать вместе колени, дрогнувшим, оборвавшимся полутоном переспросила Петлицкая, немного взбудораженная и в то же время разобранная по частям, не в состоянии сфокусировать мысли на чём-то одном, собраться в некое устойчивое равновесие, она перебирала пальцами с длинными ноготками по гравировке стакана с плещущейся жидкостью на дне. — В спальню, — вот так прямо, без каких-либо предисловий выдохнула ей в ключицу Чернова, потихоньку забираясь горячими пальцами в её волосы на затылке и неторопливо-ласково, мерно копошась в их перламутровой гладкости, уже не обращая внимания на присевших за стол Верку и Лизу. Стонущее нутро едва не выдало с потрохами Яниту, ведь у неё не хватило сил даже на то, чтобы отодвинуться, чтобы прекратить эту поистине утончённую пытку, ведь она знала — Морисса делает это всё с ней нарочно, и взглядом искусной соблазнительницы наблюдает за её реакцией, за тем, как она растаяла, словно кубик льда на ладони... — Зачем? — не глядя на неё, снова прямая, точно натянутая тетива, онемевшими губами выдавила из себя Яна. Она привстала, радуясь возможности подать Лизе глубокую тарелку с салатом, которую та красноречиво сверлила глазами, не решаясь попросить, чтобы её передали. Выкрашенная в сине-фиолетовый Лиза благодарно кивнула в ответ, принимая ёмкость из Яниных рук и делая вид, что ничего не видит, не замечает, а Петлицкая опустилась на прежнее место, аристократично подобрав ноги, чтобы больше не столкнуться с широко расставленными — Черновой. — Поговорить. Обо всём. И, — Чернова склонилась над её виском так, что Петлицкая почувствовала, как задрожали поджилки, как кружится голова, словно она срывается вниз со скалы — без страховки, и не могла понять — то ли это от негодования перед таким напором, то ли от тех невиданных ощущений, что заставляли биться её моторчик с удвоенной силой, — у меня есть для тебя ещё подарок. — Может, уже хватит подарков? — не чувствуя внутренней опоры, Петлицкая сжала челюсть и со звоном вернула только наполненный колой и виски стакан с трубочкой на стол. Несколько капель вылилось ей на колени, и Чернова галантно предложила ей своё полотенце. Улыбнувшись тому, как Петлицкая обмакивает капроновую ткань колготок, чуть потянув её вверх по бедру, Чернова покачала головой и ухватилась за свой стакан, наполовину наполненный чистым виски, и залпом его осушила — с громким глотком по горлу. Не закусывая. — Не слишком ли много вопросов, сокровище? — касаясь указательным и средним пальцами её чуть завитой длинной пряди, притянутой на её плечо словно магнитом, она пропустила чрез пальцы эту упругую шелковистую прядку, немного её распрямляя. Волосы у Яниты были тяжёлые, крепкие, и Морисса представила, как наматывает их на кулак, заставляя девчонку развратно прогнуться в спине и визжать, закатывая глаза и умоляя продолжить... Так, как просили другие. — Наверное, нам и вправду пора поговорить, — задумчиво воспроизвела Петлицкая, отбирая у неё свой локон и откидывая за спину всю роскошную гриву. — Только не в спальню. На кухню, — твёрдый голос прозвучал упрямо, почти уверенно. Обнажённые плечи мёрзли, покрываясь назойливыми мурашками, а может, это вовсе не холод... Нет, не холод: просто Яна боялась её такую — пьяную вдрызг, слабо сдерживающую себя, слишком нетерпеливую. Слишком, слишком... такую невозможную, горячую, палящую темпераментом. Такую, которая согреет в секунду. Которой проще отдаться. И потом пожалеть... сгореть, вспорхнув над огнём, как мотылёк. Но нет (она вздрогнула, вмиг возвращаясь в реальность): «секс по пьяни — это не то, о чём ты мечтала». — Идём в кабинет? — ища компромисс, в очередной раз пошла на уловку пацанка. Ей казалось — ещё немного, и она дожмёт свою боязливую девочку, вытянет её из норки, как спрятавшегося от собственного спасителя маленького зверька. — На кухню, — настойчиво потребовала Янита, поднявшаяся следом за ней. Оставив друзей развлекаться самостоятельно, они загадочно исчезли из их поля зрения. Чернова сняла сиреневую мишуру, которую навесила ей на плечи игривая Лизка, и кинула её на подоконник, после чего выдвинула табурет и усадила Петлицкую за небольшой квадратный стол из натурального камня, с тяжёлым стуком поставила два наполненных виски стакана, а сама куда-то стремглав рванула. Воспользовавшись этой паузой, Янита прошмыгнула в прихожую и достала из кармана куртки старенький, поцарапанный телефон, о котором совсем забыла. На экране она прочитала несколько оповещений: поздравления от родителей, от коллег, от семейных подруг — тех, что жили в других городах и странах, и одно — от Константина Витальевича. От него было много звонков, но их — проигнорировала. А в сообщении бегло прочла: «Еду к тебе. Скоро буду. С подарками». Сообщение пришло буквально десять минут назад и Янита не понимала, как на него реагировать и что со всем этим делать; она растерялась так, что даже в висках запульсировало, и поэтому машинально убрала смартфон обратно в куртку, а сама вернулась на кухню, терзаемая дилеммой — кому отдать предпочтение? Янита сидела за столом, взбалтывая в руке стеклянный шар с искусственным снегом, который чарующе медленно опадал на лесную опушку с маленьким бревенчатым домиком, и рассеянно глазела то ли на него, то ли сквозь, погрузившись в собственные думы. Через минуту после там появилась Чернова, «незаметно» пряча за спиной одну руку, и, с какой-то неуловимой полуулыбкой косясь на Яну, выдвинула ещё один табурет, присаживаясь наискосок от неё. Петлицкая отложила стеклянный сувенир, подаренный ей Лизой, и с удивлением поглядывала на вернувшуюся соседку, вмиг почувствовав себя как-то неуютно. — Всё в порядке? — ободряюще подмигнув, поинтересовалась у неё Чернова, прислушиваясь к пьяной сутолоке соседей сверху. — Что ты там прячешь? — попыталась заглянуть за её плечо глазастая красавица в платье цвета синего винограда, только Чернова завела руку ещё дальше за спину, чтобы она не могла подглядеть. — Погоди, Януль, не будь такой нетерпеливой… Хотя, конечно, мне это нравится, — она медленно покачала головой, как бы говоря выразительными глазами: «да-да-да» и смачно, похотливо дёрнула губы в привычном хищном оскале, но тут же лицо её распрямилось, а брови напряжённо метнулись к переносице. Как-то слишком серьёзно, что не вязалось со всем её прежним поведением, она негромко сказала: — Знаешь, я уже столько всего натворила. Даже не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь… — Ближе к делу, Чернова… — Да, я… Кстати, что там с твоим телефоном? — Ничего. Рыбкина его утопила в ванной. — Я в курсе. Ты уже купила новый? — Пока нет, я нашла свой старый и пользуюсь им как временным вариантом. А почему ты… Постой… — внезапно она начала догадываться, куда клонит соседка, и осеклась. Безо всякого стеснения девушка ухватила руку Черновой чуть выше локтя, пытаясь вывернуть её. — Ну тогда… надеюсь, ты примешь мои извинения… — Морисса наконец поддалась давлению тонких маленьких пальчиков с матово-белым маникюром и позволила им руководить своей рукой. Только увидев, что в ладони Черновой прямоугольная коробочка с узнаваемым яблочным логотипом, Петлицкая разжала кисть и резко отпрянула на табурете. — Это что, телефон? Зачем? — Яна, пожалуйста! — Чернова резко подорвалась со стула и бухнулась перед ней на одно колено, после чего подняла лицо и свела руки домиком, словно в мольбе. — Прими этот подарок в качестве компенсации… — Она не отрывала прямого и мягкого, просящего и в то же время настойчивого взгляда от блондинки. — Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать. Чернова придвинула коробку с последней моделью ближе к Яните, и Петлицкая порывисто закачала головой, не собираясь принимать такой дорогой подарок. У неё никогда не было айфона, и она не представляла даже, что Чернова может осуществить её несбыточную мечту. Она не просила! В финансовом плане она привыкла рассчитывать только на себя, особенно с людьми, с которыми не состояла в интимных отношениях. — Я не могу это принять, извини! — одним указательным пальцем, словно брезгуя, Петлицкая отодвинула коробку по направлению к другому краю стола, и та нехотя, будто сопротивляясь, заскользила по столешнице. — О боже, поднимись! — Янита демонстративно прикрыла глаза ладонью, отворачиваясь. — Гордая, да? — подрываясь с пола и падая обратно на табурет, в сердцах выпалила Чернова. Она подалась вперёд и развёрнутой вниз ладонью треснула по столу, вблизи от Петлицкой, отчего та ещё сильнее зажмурилась, прикрывая уши руками, и сжалась в напряжённый хрупкий комочек. — Думаешь, я потребую от тебя вывернуться наизнанку? — шатенка развела руки в стороны, сбавляя обороты и показывая, что открыта к конструктивному диалогу. — Если ты считаешь, что всё это ради какой-то отдачи или чтобы купить тебя, то это не так. Некоторые поступки мы делаем просто от души, понимаешь? — От души? А с той рыжей тёткой ты тоже потрахалась от души? — и хотя голос её отзвучал почти ровно, больше Петлицкая себя не сдерживала. Внутри неё всё закипело в одну секунду, взрываясь раздражением в черепной коробке, и она с трудом себя тормознула, инстинктивно взглянув на плотно закрытую дверь, за которой на всю катушку гуляли гости, и едва не сбежала из чужого жилища в родную раковину, поскольку не могла справиться с застигнувшими врасплох, словно внезапный ливень, эмоциями. Прежде ей удавалось держать всё под контролем, оставаясь внешне спокойной и безучастной, но Чернова ломала привычные алгоритмы, и к этому Яна никак не могла привыкнуть. — Но ты ведь тоже была со своим хахалем, верно? — резонно напомнила ей Морисса, и с этим нельзя было не согласиться. — Мне скоро двадцать два, Яна, я молодая и здоровая девушка, и мне нужен секс, как и любой нормальной здоровой девушке в моём возрасте, — выпалила она, как зажжённая спичка. — Я могу себя сдерживать, могу ждать, сколько понадобится, если мы здесь и сейчас расставим все точки над "i", если я буду уверена в том, что меня не собираются динамить вечно, — по мере того, как Морисса говорила это, она заводилась всё больше, понимая, что обсудить давно назревшие вопросы, от которых Яна бесконечно сбегала — самое время. — И да, я очень хочу, чтобы мы были вместе. Возможно, ты ещё не готова обличить наши отношения в слова, тебе страшно, я понимаю... Но я точно знаю и то, что мы обе хотим этого, девочка... Хотим. Быть. Вместе. На секунду Янита задумалась над смыслом прозвучавших слов, и сложила локти на стол, пряча лицо в сжатых маленьких кулачках. А думать так не хотелось... Не хотелось существовать. Мозг её разрывался под этим давлением, словно перезревшая тыква. Внезапно она распрямилась, отняла влажные руки от лица. — Ты ждёшь от меня ответа прямо сейчас, немедленно? — Если ты ещё не разобралась в себе и не готова принимать решение, предлагаю подумать над моими словами неделю и дать знать, когда ты будешь готова. — Чернова говорила спокойно, размеренно, не давя, внимательно наблюдая за реакцией Яны на свои слова, но лицо подруги оставалось непроницаемым, и это сбивало с толку. — Я не предлагаю сразу же жить вместе, клясться в любви до гроба и всю прочую чушь, которая тебе знакома по романтическим фильмам. Я просто хочу, чтобы для начала мы... ну что ли привыкли друг к другу, попробовали, а выводы можно сделать спустя какое-то время. Ведь у нас нет ни перед кем обязательств, мы обе свободные, бездетные девушки. Я даже не настаиваю на сексе, если ты не готова, — Чернова сглотнула слюну, понимая, что это условие самое сложное, но ради своей любви она готова была даже на это. — Так да или нет? Петлицкая долго молчала, загибая складку платья из несминаемой полупрозрачной ткани «органза-филькупе», заодно обдумывая этот практически ультиматум, и, в свою очередь, готовилась высказать ответные претензии. В конце концов, она же не под дулом пистолета, чтобы чувствовать себя прижатой к стенке. Но отвертеться в очередной раз, конечно, вряд ли ей удастся. — И это я слышу от той, которая не пропускает ни одной более-менее симпатичной юбки? Даже если допустить, что ты в моём вкусе, — Петлицкая сочно сглотнула, словно по её пищеводу скользила фруктовая нуга, приятно опускаясь в желудок, — и я готова скрывать эти отношения так долго, как это возможно, от своего окружения, от родственников, от коллег... Ты думаешь, я позволю, чтобы человек, кому я доверюсь, изменял за моей спиной? — в горле засвербела, защипала противная жгучая полынь, и от вкуса нуги в желудке ничего не осталось. — Сегодня рыжая, завтра у тебя появится новая, а мне что делать? Как тебе верить? — Если ты думаешь, что я сплю с кем попало, то ты ошибаешься, Яна, — нащупывая нить раздора, сказала Морисса, радуясь тому, что начало их диалога уже положено. Пусть через тернии, через плотные дебри непонимания, но они, хотя бы, уже двинулись в нужном — едином направлении. — Эта женщина, которую ты видела — не была одноразовой, если ты об этом, — Чернова уставилась на свои руки, лежащие на столе, собираясь с мыслями, а затем вернулась открытым взглядом к Петлицкой, для которой этот разговор, кажется, был настоящей пыткой. — Я не хочу, чтобы между нами были какие-то тайны, поэтому говорю открыто, как есть: я сотрудничаю с организацией, где она является директором, и мы вроде как... иногда встречаемся. Я бы ни за что не привела её в дом, если бы ты дала мне хоть какую-то надежду, Яна. Маленький шанс, понимаешь? — она выдохнула, нервно раскачиваясь на табуретке, лишь бы не показать, что её жизнь сейчас зависит только от решения этой девушки. — К тому же откуда мне было знать, что ты рассталась со своим папиком. — Не называй его так! — сморщилась Петлицкая, отворачиваясь к окну, где рвались новые каскады праздничных фейерверков и слышались свистки и гул отмечающей молодёжи, а заодно прислушиваясь, не подъехала ли какая машина к парадной. — И мы не расстались, — упрямо надув капризные губки, возразила она, умолчав о том, что Константин Витальевич уже едет в направлении её дома. Что делать с Костей — она до сих пор не придумала, и это мешало сосредоточиться на здесь и сейчас. — Мы временно решили сделать перерыв в отношениях, но всё может измениться в любой момент... — пояснила она и, дабы добавить перцу своим словам, заключила: — И это не из-за тебя, Чернова. Не тешь своё самолюбие. — «И возвращайся к своей не одноразовой», — едва не добавила она, но вовремя осеклась, ведь Чернова могла подумать, что она ревнует. А она не ревнует, нет, просто... просто задето её самолюбие. Да, чёрт возьми, неприятно, но для неё не новость, что Черновой нужен секс, и также то, что ей могут нравиться и другие женщины. Нет, она не ревнует... Петлицкая крепче смяла складку платья в кулачок, едва не испортив новую ткань. — Не ври себе, пташка… Я тебя знаю, и ты не стала бы мурыжить мужика, с которым тебя ждёт впереди только стабильность и процветание. Чувства всегда берут верх над комфортом, и как бы ни был обеспечен твой хахаль, ты всё равно выберешь любовь, — их кончики пальцев встретились на холодной столешнице, заискрились оборванными проводами, и Петлицкая в замешательстве отшатнулась, спрятала руку под стол, чем вызвала сардоническую улыбку на губах Черновой. Не убежит, как бы ни силилась. Всё равно они будут вместе. Она знала, чувствовала. Кожей и разумом. Интуицией. Она всё ещё надеялась её убедить: — Для тебя эмоции очень важны, это ресурс, который даёт силы жить, и жить счастливо, а не терпеть какого-то ёбаря ради сомнительного семейного комфорта. Наверное, противно спать с тем, к которому ничего не испытываешь, а, Яна? Крайне возмущённая её тоном, Петлицкая резко поднялась из-за стола, но Чернова тотчас ухватила её за запястье, лишая возможности двинуться, и встала следом за ней. — Так что, Яна? — нависла она над девушкой всем своим внушительным ростом. Опасная, хищная доминанта. Оглянувшись на закрытую дверь, Янита внезапно ощутила себя затравленным кроликом. — Опять сбежишь, не прощаясь? В своей любимой манере? Не реагируя на её вопросы, Петлицкая дёрнула рукой и оттолкнула её от себя — со всей дури. Белокурая фурия — не иначе. Внутри у неё всё кипело, слова Черновой о Косте — ножом в самое сердце. А ведь действительно: когда она начинала встречаться с Барыгиным, искренне полагала, что со временем сможет влюбиться в него, оживить эти искусственные отношения. Но теперь, спустя несколько месяцев, она вдруг осознала, что никогда не полюбит его, а держится за него только по привычке. Ей нравилось это ощущение самодостаточности, когда они вдвоём выходили в люди, на открытие новой выставки или в какой-нибудь полубогемный пижонский клуб, где можно было встретить именитых художников, актёров театра или музыкальных звёзд, и она могла, выйдя из люксового бентли, не скрываясь, не стыдясь, идти со своим респектабельным кавалером под руку. На таких вечеринах она чувствовала себя в комфортной среде, где не обязательно было с кем-то знакомиться, но можно было показать себя миру. Она обожала внимание, обожала изучающие, любующиеся или завистливые взгляды вослед, ей нравилось блистать вечерними нарядами и восхищать своими изысканными причёсками и макияжем. Спустя несколько месяцев таких отношений она начинала понимать, что пресытилась, что все эти встречи — поверхностные и холодные, будто бы напоказ. Да, Барыгин старался как-то их оживить, придумывал всё новые и новые развлечения, но оставаясь с ним наедине, она всё больше задумывалась о том, что ему нужна женщина попроще, которая не привыкла всё усложнять, как она: ведь ей нужен не только секс и дорогие безделушки, но и эмоции, и душевное наполнение. Ей мало того, что мог предложить Константин Витальевич. Ей нужны чувства. Нужно, чтобы нутро заполнялось огнём. Скручивалось в тугой нервный узел. Чтоб рассыпались в животе пресловутые, чёрт возьми, бабочки! Ей хотелось почувствовать, ощутить... Сплетение пальцев, ритмичный танец сердец. Сбросить маску надменности, обратиться в лёгкость и непосредственность. Смыть всю ложь. Стать свободной от предрассудков. Ей больше не хотелось «держать лицо» и всем подряд улыбаться, а хотелось быть, наконец, собой. Позволить себе всё то, о чём она боялась прежде подумать, озираясь на тех, кто её осудит. Ей стало плевать на их мнение. Впервые ей захотелось яркой эмоциональной подзарядки, и она собиралась её получить... Поэтому, когда в чёрных, как разлитая нефть на снегу, хитровато-удлинённых глазах — больших, с натуральными пышными ресницами, заблестел таинственный густой огонёк, Чернова поняла, что Яна что-то задумала. И она совершенно опешила, остолбенела, когда Петлицкая, вместо того чтобы надуть губки и уйти, уязвлённая её словами о Косте, развернулась и своей грациозной, неспешно-царственной походкой двинулась ей навстречу, заскользила глубоким и беззастенчивым, наповал разящим взглядом по её лицу и фигуре, и неожиданно толкнула на табурет, стоящий позади Черновой, и та послушно на него рухнула, упёршись спиной в ребро столешницы и совершенно не в силах отвести глаз от Петлицкой, оказавшись в ловушке её волоокого взора. Переставая контролировать ситуацию, Морисса с интересом наблюдала за тем, как эта вожделенная куколка остановилась рядом — настолько близко, что это заводило, это щекотало нервы. Сшибало с мыслей. Чернова ощутила себя захваченной, обезоруженной этими женственными очертаниями, этими мягкими, плавными движениями, этой эфемерностью происходящего. Эта неукротимая девочка прижалась коленом к внешней части её бедра, и если бы Чернова протянула руку — она без труда могла проникнуть под подол этого пышного, двуслойного платья. Но это было бы слишком по́шло и безобразно, она словно бы замарала своими развязными действиями ту чистоту, ту невинную непосредственность, ту непуганую идиллию, которую столь легко разрушить, нанести непоправимый ущерб одним лишь неверным движением. Ей пришло в голову, что Петлицкая — как хороший фарфор, её нужно брать нежностью и чутким обращением. Ею достаточно любоваться издалека — чтобы не разбить эту тонкость. Приручать её нужно бережно, осторожно. Залитая приглушённым неоновым светом, исходящим от стен помещения, Петлицкая была такой женственной, такой хрупкой. Именно такие, как она — самые желанные, самые манкие. Им позволено всё, абсолютно всё. И Петлицкая себе позволяла. Небрежным сексуальным движением она скомкала в руке галстук-бабочку Черновой, чуть оттянула резинку на шее, забираясь под неё и под воротник рубашки; двумя проворными холодными пальчиками чувствительно зажала яремную впадинку, отчего у Мориссы буквально перехватило дыхание, а после, удовлетворённая эффектом неожиданности и тем, что заставила испытать лёгкий болевой шок, с таким же бесстрастным выражением на лице, как делала всё до, почти вплотную приникла губами к её бритому виску и томно шепнула: — Стильненько. Тебе идёт. Морисса собиралась ответить: «Я знаю», но не смогла произнести и звука. По её мышцам разливалось горячее жжение, словно по ним пустили электрический ток, а кровь стремительным вихрем ударила в голову, когда Янита, поправив бабочку, как было, неожиданно подсела к ней на колени, лицом к лицу, разведя ноги по бокам от её ног, тканью колготок и платья тягуче струясь по джинсовому дениму и подбираясь ближе, выше — бёдра к бёдрам, живот к животу. Зрачками — в её зрачки. — Ты хочешь, чтобы я продолжила? — изящные руки вспорхнули, мягкими бархатными лепестками ложась на плечи Черновой, а шаловливый тембр певуче-хрустального голоса ласкал слух, и Чернова больше не искала ответов, хотя ситуация, кажется, стала ещё запутаннее. Но об этом она подумает завтра... В опьянённом мозгу вертелась одна единственная мысль: пусть всё горит синим пламенем! Ласковая, как никогда прежде, Янита вкрадчиво — почти неощутимо, водила подушечками пальцев по бритому затылку Черновой, иногда нарочно задевая мочки ушей с агрессивным пирсингом, упираясь низом своего живота в её живот. Так, словно в этом не было ничего особенного. Как будто она не понимала, какое производит впечатление на шатенку. Или, напротив, понимала настолько хорошо, что решила извести её уже окончательно. — Хочешь меня? — сказочные слова достигли сознания, райским звоном постучались в сердце, рассыпаясь миллионами колокольчиков, и Чернова отразила этот вопрос своим вязким взглядом, затягивая Яниту в его опасные, морские пучины, уволакивая на самое тёмное дно. На своей щеке Морисса чувствовала нежную паутину волос Петлицкой, на своих плечах — лёгкие касания ладоней, на своей скуле — срывающееся спазмом, будто ей не хватало воздуха, слабое сдавленное дыхание, и — повинуясь безотчётному побуждению, она бережно обвила руками поясницу той, о которой так долго мечтала. — Это очень глупый вопрос, — попыталась отшутиться сражённая наповал шатенка, но губы никак не складывались в улыбку. — Ты... ты и сама всё знаешь... — сипловато выдохнула она коварной колдунье в висок, шумно сглатывая слюну, потому что Яна прислонилась к ней настолько близко, что теперь их губы практически прикасались. Ощущения были невероятно острыми, балансирующими на грани эмоционального срыва, но Чернова позволила управлять ситуацией своей гостье, провалившись в странную, обволакивающую эйфорию, пронизывающую до хруста в межрёберном пространстве: её прыгающее сердце давно ломилось наружу. И горячо было тому сердцу. Но ещё горячее — вскипало-шипело в паху, где всё наливалось свинцом, где натягивались желанием мышцы, где влажным жаром плескалось, выталкивалось наружу исступлённое неистовство. От Черновой исходила волна необузданной, бешеной страсти, и эта волна накрывала Петлицкую с головой. Мутная пелена затянула зрачки блондинки, словно сандаловым дымом, когда губы их знойно соприкоснулись, дрожа, полыхая, сгорая от нетерпения... Смелый острый язык проник в маленький рот, проскользнул меж зубами, не встречая отпора. Напротив, губы Петлицкой — блестящие, липкие от колы, чуть приоткрытые — призывно дразнились своей детскостью, тонкостью, податливостью, завлекая, обещая, впуская вовнутрь. И Чернова пользовалась этой возможностью, немым приглашением к действию, когда её напористый, пылкий язык искал уворачивающийся, азартно дразнящий, влажный язычок Петлицкой, постоянно ускользающий, и эти догонялки пьянили Чернову ещё сильнее, и Яна доводила её до крайности, наслаждаясь тем, что Чернова полностью под её влиянием.