Заклятые соседки

Яна стянула с плечиков в шкафу длинный халат из мерцающей мягкой материи и торопливо прошмыгнула в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок. Закрывшись, она хлестнула в лицо холодную воду, равнодушно осязая, как липкие капли медленно, точно трупные черви, сползают по подбородку вниз, за горловину халата. Дрожащими руками она вцепилась в фаянс раковины и не с первого раза договорилась с собой, чтобы взглянуть прямо на себя в зеркало. Лицо и уши её пожирал беспощадный жгучий огонь, выдающий в ней распутную, грязную шлюху, в глазах смешались эмоции стыда, ненависти к себе и какой-то безучастной прострации. В голове лихорадочными вспышками крутились разномастные обрывки, зафиксированные памятью, начиная с момента, когда она позволила себя соблазнить Черновой и заканчивая полным разоблачением со стороны Константина. При мысли о возможных последствиях её всю перекосило от ужаса. «Идиотка, идиотка! Почему ты не проверила эту чёртову дверь?» — она взвыла под шум включённой воды, обеими руками запечатывая собственный рот, чтобы остановить истерику. Простояв так около двух минут, она измождённо улыбнулась самой себе, «настраивая» улыбку, и расстегнула верхние пуговицы халата, внимательно разглядывая своё отражение, после чего достала из косметички тональный крем, чтобы замазать несколько внушительных ссадин на шее и в области груди. Константин Витальевич, ослабив галстук, сидел на диване в гостиной, сильно задумчивый, в едва заметной досаде свесив губу, и со скучающим видом ожидал появления девушки. Пиджак его болтался на вешалке в прихожей, вместе со стёганым пальто. Ему было душно, хотя квартира ещё не успела прогреться после того, как Яна захлопнула форточку по пути в ванную. Когда она появилась вновь, он сильно закашлялся и стал стучать себя в грудь рукой, а Яна, долго подбиравшая ключи к предстоящему разговору, со вздохом облегчения кинулась в кухню за стаканом воды. Вернулась она совершенно спокойная, с мягкой улыбкой на губах, подплыла к нему кошачьей грацией, нарочито лениво покручивая бёдрами, и красиво опустилась рядом, подавая стакан. — Охх, спасибо, Яночка, — сделав залпом несколько глотков и прочистив горло, с благодарностью произнёс мужчина, и, когда Яна забрала из его рук почти опустошённый стакан, он наблюдательно и мрачно, однако без тени осуждения, на неё поглядел, но тут же стал перебегать своими как-то по-голубиному далеко расставленными глазами с одного на другое. Наконец он громко сглотнул, провёл рукой по приглаженным воском назад волосам и, так и не взглянув на виновницу своего смятения, заговорил: — Это деликатная тема и поначалу я думал не начинать её, и всё же… — Но вы уже начали. — Петлицкая плавно соскользнула с дивана, чтобы поставить стакан на стеллаж около телевизора, и ни одно движение или жест не выдали в ней того полуобморочного состояния, что охватило её несколькими минутами раньше, когда она пыталась привести себя в порядок в ванной комнате, и уж тем более, когда он застал её в постели с девушкой, которая, как он наверняка заметил, зачастую оказывалась рядом. Вернувшись к дивану, где он сидел, Янита опустилась на ковре у его ног, облокотилась на жёсткое сиденье и опёрлась подбородком на свои кисти. Ничего не дрогнуло в её сердце, когда она устремила к нему широко раскрытые, неподвижные глаза. — Ты хочешь поговорить о ней? — Ты сама решай, — предложил Константин, оставаясь доброжелательным и вежливым с девушкой, невзирая на беспокоившие его обстоятельства; он машинально покручивал платиновую печатку на своём мизинце, избегая встречаться взглядом с Яной, будто это могло нарушить что-то важное между ними, оголить проблему, — я не хочу принуждать тебя, просто я должен в этом как-то разобраться… — Если ты об этой девушке, то тут… — Одной рукой Петлицкая гладила его колено, ненавязчиво ластясь к нему, а второй задумчиво трогала мочку уха, торопливо соображая, как лисица-плутовка, которую поймали над крынкой молока, — тут и говорить нечего. То, что ты видел, не более чем шутка, мы просто баловались… — Баловались? — Ага. Она просто лежала сверху. — Просто лежала сверху? То есть она не лапала тебя и вы не целовались? И ты не отвечала ей? То есть мне это показалось? И ты не лежала голая под ней? — Он настолько мощно сыпал фактами, что у Петлицкой совсем не оставалось путей к отступлению. — Да, я слегка увлеклась… — как ни в чём не бывало пожала она плечами, всё ещё надеясь вырулить из тупиковой ситуации, в которой оказалась по собственной глупости. — Вы уж простите меня за этот вопрос, сударыня, но… И давно вы так… балуетесь? Вопрос застал её врасплох, выбил из колеи. Уши запекло от его прямоты и от собственной фальши. Ей бы не мешало для начала разобраться в себе, но в подобных обстоятельствах это показалось неразрешимой задачей. Раздражение её нарастало, как снежный ком, реагируя перегрузкой нервной системы, стоило только им начать говорить о Черновой. — Только и делаем, что из постели не вылезаем! — не смогла удержаться она от язвительного комментария, хотя ссориться с Костей не входило в её планы. — К сожалению, я не понимаю, когда ты шутишь, а когда говоришь всерьёз. Но я очень хочу в этом разобраться: она для тебя что-то значит? — Так ты ревнуешь к какой-то девчонке, серьёзно? — тихо усмехнулась Петлицкая, уходя от последнего вопроса, ответ на который и сама смутно представляла. — Вы же, мужчины, не считаете женщин соперницами. Уязвлённое самолюбие в Костиных глазах мелькнуло лишь на секунду и, чтобы не показаться смешным, он немедленно взял себя в руки. — Да, это так, она всего лишь женщина, — примирительно сказал Константин, тронув воротник тщательно выглаженной рубашки и немного расслабившись. — У тебя нет оснований ревновать к ней, она для меня просто эксперимент… — немеющим языком уверяла она его, хотя именно сейчас как никогда остро вдруг осознала, что лжёт и ему, и себе, и всему тому миру, в глазах которого ей необходимо быть «правильной». — Я тебе поверю, Яночка, при одном условии, что между нами больше не будет недоговорённостей и секретов… — Никаких секретов, папочка! — пряча тлеющие угольки задумчивости под бахромой ресниц, она растянула губы в чарующей улыбке и бодро похлопала его по колену, оставляя на нём свою поглаживающую ладонь. Притворяться оказалось гораздо проще, чем она полагала. Окончательно выдохнув, Константин наклонился, устремляясь к Яните с поцелуем, вытягивая в трубочку пухлые румяные губы. Аккуратные усики тотчас защекотали нос Петлицкой, но она не смогла так сразу переключиться после Мориссы, вспоминая запах её молодого и здорового тела; после её коротких густых волос, в которые впитался дым недорогих сигарет — не смогла забыться, хотя и пыталась отчаянно стереть память о ней. Её глаза — потрясающие морские глубины, в которые она погружалась, будто в тёплые волны, пригретые солнцем, — забыть не смогла. Вначале сдержанные, робкие поцелуи и настолько же горячие, нетерпеливые прикосновения потом, — вычеркнуть не смогла, и отвернулась, осторожно высвобождаясь из объятий мужчины. Ничего, — это временно, это пройдёт, и с Костей у неё всё наладится. Чёрт побери, да ничего не наладится! На душе её было тошно, тоскливо. Воспалённый, растравленный мозг подбросил совсем уж немыслимое: неужели она обводит вокруг пальца не только Костю, не только Мориссу, но и пребывает во власти собственных заблуждений? Неужели ошиблась? Неясное гнетущее чувство навязчивым ветерком шуршало в висках, превращаясь в гулкий ропот смятения. «Да брось ты, — сказала она себе, внутренне усмехаясь, — стоило только одной смазливой оторве попытаться свести это больное взаимодействие к интиму, и ты растаяла, как тургеневская девушка. Что ты будешь с этим всем делать, на что рассчитываешь? Не сходи с ума, Яна…» Остаток дня о Мориссе не вспоминали. Чтобы сменить обстановку, Барыгин увёз её к себе в особняк, и они много пили шампанского и мартини, опустошая запасы в двух его барах, заедали фруктами и пьяным сексом — под покровом ночи, чтобы он не разглядел её синяки. Чтобы не задавал много лишних вопросов, на которые она не готова была отвечать. Всё это время, находясь с Костей, она делала вид, что не видит, как бежит от своих тайных желаний, которые больше не могла подавлять, и в который раз уже пожалела, что вела себя с Мориссой слишком холодно, чрезвычайно отстранённо — как упрямая, нет, — замороженная тупая курица, наказывая её за прошлые обиды и строя из себя девочку-ромашку, и даже не попыталась стать ей ближе, роднее — стать для неё своей; не показала ей того, как всё могло бы быть по-другому. Эти метания между «правильно» и «непристойно» изрядно её утомляли, и в такие моменты она ненавидела себя особенно сильно. Пьяная в зюзю, Петлицкая слезла с Кости, осознанно не позволив ему довести себя до оргазма, и прикрыла руками лицо, чувствуя, как его шерстяные большие руки тянут её обратно, и не узнала собственный голос, более похожий на сдавленный всхлип: «я устала». Прежде интимная близость с ним отвлекала её от омерзительных мыслей о связи с Черновой, дарила ей необходимый заряд и внутреннее успокоение, ощущение безопасности и чувство, что она всё делает правильно. Однако после сегодняшнего «дебюта» прежняя жизнь уже не виделась ей столь непоколебимой. Поток сознания вертелся и плыл в черепной коробке, как причудливый калейдоскоп из осколков стекла. Видео-обрывки наспех склеенной плёнки воспоминаний проносились перед глазами мутной пеленой ледяного дождя, но ясными оставались мысли о ней… На дурную, нетрезвую голову думать о Черновой было непривычно приятно, и ни стыда, ни отторжения перед этой неестественной связью она почти не испытывала. Петлицкая перебирала в памяти их последние встречи, словно колоду карт, и прекрасно видела, как бесило Мориссу её равнодушие, как та поджимала губы, пытаясь найти к ней подходы, как гасила порывы зудящего гнева — лишь бы не сделать всё ещё хуже между ними, возясь с ней, как с китайской вазой, хотя иной раз и прорывало, бывало и через край, — но тут уж любой бы, видать, не выдержал, — и теперь почти радовалась, что Костя им помешал. Ещё свежи были в памяти пьяные Юркины шлепки и садистские пощипывания Рыбкиной, а ей не хотелось никаких ассоциаций, никакой связки с этим безумием. Только чистый, незамутнённый разум, чтобы полностью отдаться тому, что хотела прочувствовать. Не отвлекаясь, не мучаясь сомнениями и ненужной суетой бытовых проблем. Слишком мало времени прошло… А может, уже слишком поздно? Это её отрезвило — особенно сейчас, когда она, находясь рядом с мужчиной, которого не любила, но испытывала искреннее тепло и привязанность, — вдруг поняла, чего действительно хочет… Или ей это снова кажется? Лёгкая тень сожаления опустилась в нутро приступом нарастающей дурноты, и ей захотелось немедленно подскочить, ничего не объясняя Косте, взять такси и умчаться к ней, забивая на остатки гордости и всякое благоразумие. Для Петлицкой вдруг стало совершенно очевидно, что между ней и Черновой всё происходит не так, как должно, и это рвало на части её душу и сердце, и от этого ей хотелось выть и стенать, поражаясь собственной дури, но всё, что ей оставалось сейчас — это глотать горькие слёзы вперемешку с надоевшим шампанским, которое пила залпом, прямо из горла, чем несказанно умиляла и возбуждала Костю. «Эта девчонка — твоя пьяная блажь, а завтра ты протрезвеешь и будешь жалеть о своей аморальности», — успокаивала себя она, ощущая Костины руки на своей попе и немного раздвигая бёдра, позволяя ему пристроиться сзади и почти не реагируя на то, как он медленно вошёл в неё снова. Через несколько минут его старательных дёрганий и толчков, дыша ей в затылок, он сонно обмяк, выстрелив ей в бедро остатками семени, а она напоследок издала наигранный вскрик и поднялась, чуть покачивающейся развязной походкой подавшись в смежную со спальней ванную комнату. Закрывшись в душевой кабинке и включив воду, она села на корточки, замечая, как по ноге стекает розоватая струйка. Приехали! А у неё даже средств гигиены с собой не было. Приведя себя в порядок, она встала на резиновый коврик, решив проверить полки и шкафчики в ванной комнате своего жениха, хотя прекрасно осознавала, что искать у холостяка женские прокладки и тампоны — пустое занятие. Каково же было её удивление, когда одна из полок тумбы под раковиной оказалась полностью забитой женскими штучками! Тут были не только средства для критических дней, но и прочие женские принадлежности: пара косметичек с наборами визажиста, несколько початых пузырьков с женской туалетной водой, в основном с молодёжным ароматом свежести, который ей никогда не нравился — Яна любила тёплые, фруктово-цветочные ноты с нежным обволакивающим шлейфом, — а здесь, — полный набор для юной девушки, не определившейся со вкусовыми предпочтениями. Вдобавок ко всему в одной из косметичек она обнаружила расчёску с несколькими каштановыми вьющимися волосами, а также резинки и крабы для волос. В голову лезло множество вопросов, но ни одного ответа у неё не было. Яна никак не могла объяснить, откуда в доме Константина эти женские штучки. Насколько она знала, Костя несколько лет назад развёлся с женой, и детей у них в браке не было. По её наблюдениям, Барыгин не был похож и на человека, который заводит сразу нескольких любовниц, а оттого её находка выглядела ещё более загадочной. Ко всему прочему вспомнились слова мамы и той же Черновой о том, что Константин не так прост, как хочет казаться. Сердце заныло в предчувствии надвигающегося пиздеца, и Янита отрезвляюще похлопала себя по щекам, стараясь вынырнуть из мрачной трясины догадок. Много ли ещё скелетов в его тёмных ящиках и шкафах? Ничего разумного, способного разъяснить хоть что-нибудь, на ум так и не пришло, и она попыталась угомонить натиск незваных мыслей, на секунду прикрыв глаза, а затем спокойно достала из коробки тампон-мини и приподняла ногу на бортик душевой кабины, чтобы установить его с наименьшим дискомфортом. Когда она вернулась в спальню, Костя уже спал. Она подошла к кровати и чуть склонила голову набок, взирая на него пристально сверху вниз, как будто видела впервые. Ей совсем не хотелось верить, что он не тот, за кого себя выдаёт, ведь именно от него она не ожидала никакого подвоха. Он казался достаточно общительным шутником с лёгким, ненавязчивым нравом, он был слишком бесхитростным, без этих всех витиеватых глубин, которые распознаёшь постепенно, он был достаточно щедрым, жизнь проживал с размахом, про таких говорят: «человек широкой души». Девушка облачилась в шёлковую сорочку с кружевом, которую однажды у него оставила, и легла в постель, не выключая ночник, слабо тлеющий сбоку от кровати, и всмотрелась в расслабленное лицо Константина Витальевича, в его приоткрытые во сне, как у младенца, пухлые губы, чтобы понять — какая ложь скрывается за этим видимым умиротворением. Он ей нравился, но не так, как она привыкла — страсти не было, зато была надёжность, уважение и чувство защищённости. В этих отношениях она была главной, и ненавязчиво вертела им в нужном ей направлении, а он не спорил, и почти всегда соглашался. После тех мужчин, что у неё были прежде, с ним она чувствовала себя хозяйкой положения, и её это вполне устраивало, это была та новая роль, в которой она всегда мечтала побывать. Его размеренный сипловатый храп умиротворял, и она погружалась в это уютное расслабление, которого ей зачастую не хватало. Не просыпаясь, мужчина крепко обнял её, прижимая к своему упитанному, мягкому телу, и она постепенно проваливалась в дрёму, убаюканная сочетанием свежего воздуха кондиционера и его тёплыми руками, и уже почти заснула, но монотонный, не прекращающийся писк телефона быстро вывел её из состояния забытья. Это был его телефон, поскольку Янин сломанный остался в квартире у Рыбкиной. Зелёный циферблат электронных часов на прикроватной тумбочке перевалил за половину второго ночи, и Яна очень удивилась, что кто-то может беспокоить Константина в такое время. Она собиралась тихонько выпростать его руки, во сне обнимавшие её вокруг талии, и подняться, чтобы проверить его телефон, но мужчина отодвинулся сам, потягиваясь в постели, и в полудрёме нажал на отбой, переворачивая девайс экраном вниз. Однако смартфон настойчиво запиликал снова, и оттого любопытство Петлицкой лишь нарастало, и тогда она, ловко изогнувшись, схватила телефон с его тумбочки и, не моргнув глазом, ответила на повторный вызов некой «Дашули», как было указано на дисплее. Константин Витальевич, окончательно отходя ото сна, неуклюже силился отобрать у неё телефон, но она, дразня его, как девчонка — маленькая и шустрая, вёрткая, начала прыгать по огромной кровати, точь-в-точь на батуте, каждый раз ухитряясь увернуться от попыток схватить себя за ногу и повалить на простыни. — Янулечка, верни игрушку папочке! Выдохшийся мужчина в очередной раз потянулся к девушке, наспех оборачивая одеялом своё нагое тело, но Яна проворно спрыгнула с постели и приложила смартфон крепче к уху, не произнося ни слова. На другом конце беспроводной сети тоже вначале молчали, но недолго. Вскоре послышался маслянистый и совсем уж юный, как показалось Петлицкой, весёлый женский голос с лёгким, приятным акцентом: — Папулечка, привет! — Добрый вечер… вернее, уже ночь. Вы по какому вопросу? — отвечала Петлицкая с той величавой бесстрастностью, на какую только была способна. Тон её голоса ничем не отличался от того, каким она разговаривала, когда отвечала на официальные рабочие звонки. — Я?! — Кажется, предыдущий радостный запал девицы помаленьку сдувался, перерастая в пока неявное возмущение, и Янита не сразу заполнила образовавшуюся длинную паузу, словно нарочно заставляя ожидать и изводиться в нетерпении, чем, конечно, ещё более ввергала в ступор таинственную незнакомку. «Посмотрим, кто кого!» — решительно сказала себе Петлицкая, заряжаясь воинственностью, и прищурилась, готовая выстрелить в самое яблочко. — Константин Витальевич несколько занят, — теперь интонации её голоса звучали иначе — они обволакивали, оставляя паузы между словами, слоги плыли неторопливо, растянуто, многозначительно, — очень важным делом. Может, что-то ему передать? На другом конце мобильной сети случилась ещё большая заминка, послышался глубокий и раздражённый вздох, но вскоре незнакомка взяла себя в руки и вместо запальчивых междометий выдала логическое: — А вы кто? — А я его секретарь, Матрёна Никифоровна, — по-прежнему приглушённо, ещё более понижая октавы, проворковала Янита и, пританцовывая, вернулась в постель и подогнула под себя одну ногу, бросая полный томности взгляд на улёгшегося поперёк кровати Константина, и тут же заметила, как он прыснул со смеху, сжимая рот в ладони. — Слушаю вас внимательно, Дашуля. — А когда он освободится?.. — Петлицкая могла ожидать чего угодно от любовницы своего любовника, но только не такой деловитой реакции. Незнакомка решила ей подыграть? Интересно, а как ей понравится такой ответ? — Он освободится только утром. Часам к восьми, не раньше. У него довольно плотный график на эту ночь. — Да вы что, шутите?! Как вас там… Матрёна... Марфа... Он мне сейчас нужен, а не утром! — возмущённо повысили голос на том конце связи. И добавили требовательно: — Позовите мне моего папу! Бросив долгий внимательный взгляд на Константина Витальевича, Янита сползла с кровати и негодующе качнула головой, отбрасывая волосы назад. Настроение её из провокационно-игривого плавно переходило в другую фазу. Она начинала злиться, не понимая: какого хрена здесь вообще происходит! — Дашуля? — вопросительно-удивлённо повела она бровью, зажав пальцами динамик смартфона и поворачивая экран к своему жениху. — Ты мне ничего не хочешь объяснить? — Яночка, я… — Мужчина жевал губы и глупо пыхтел, не находя оправданий, он собрался подбежать к ней, но она предостерегающе выставила руку вперёд и, язвительно усмехнувшись, в нарастающей досадливой ярости кинула ему телефон на постель. — Ответь. Пока он скомканно что-то мычал в трубку неизвестной Даше, скрывшись в санузле, Янита собирала свои вещи по комнате, застёгивала лифчик, натягивала плотные колготки, без расчёски собирала волосы в низкий пучок, заправляла шёлковую блузку в серую жаккардовую юбку-карандаш, после чего опёрлась спиной о стену, подогнув ногу в колене, и нервически тыкала кнопки его домашнего телефона, упорно стараясь куда-то дозвониться. Когда мужчина перестал разговаривать по телефону, Петлицкая стояла на пороге его особняка, в просторном, хорошо освещённом холле с высокими потолками и свисающей спиралью люстрой, полностью собранная. Она уже вызвала такси, и теперь в напряжении дожидалась, когда он откроет автоматические ворота, которые выпустят её наружу. В какой-то момент ей стало невыносимо тесно в его огромных хоромах в три этажа, со вторым светом, и она вышла на улицу, в белоснежную тихую ночь, оставив тяжёлую скрипучую дверь приоткрытой. Выпорхнув на крыльцо, она глотнула бодрящий, стылый воздух жадным ртом, и он тонким ледком опустился в лёгкие. Тело отреагировало спастической судорогой, но тотчас изнутри разлилось по косточкам приятное покалывающее тепло. Фасадные прожекторы выпустили рассеянный свет при её появлении, отражаясь в высоких сугробах, наметённых с вечера рыхлыми белыми шапками. Её отчаянно потянуло немедля завалиться в один из таких газонов, расставив руки и ноги звёздочкой, и зарыться в самую снежную гущу — как в детстве, — в захватывающем дух исступлении хватая ртом нежные хлопья. Вначале мужчина испугался, что Яна ушла, не обнаружив её ни в спальне, ни во всём доме. Но затем почуял свежий ветерок, исходящий из холла, и бросился туда, в надежде остановить её уход. Он разыскал её на деревянной террасе справа от главного входа, и уселся рядом на широкой жёлтой качели с козырьком, даже не пытаясь оправдаться. Это молчание длилось бесконечно долго, они просто раскачивались взад и вперёд, до тех пор пока в нескольких метрах, за воротами, не просигналила машина, и Яна стремительно подорвалась вперёд, но тут же замерла как вкопанная и оглянулась, впервые задержав взгляд на Константине, чтобы он выпустил её. У него был такой жалкий и несчастный вид, когда он, наконец, поднялся с качелей и сделал по направлению к ней пару нерешительных шагов, что она на время позабыла о такси. И даже позволила ему оправдаться. Он усадил её на качели и попросил подождать, пока отпускал водителя, щедро рассчитавшись с ним, и вернулся обратно. В сени голубых празднично-пушистых елей и раскидистых, кряжистых кедров с опавшими шишками Константин признался девушке, что у него есть внебрачная дочь, и он очень сожалеет, что Янита узнала об этом только сейчас. — Что? Дочь? — Петлицкая остановила бег качели и неожиданно рассмеялась, выпуская искры горячего воздуха из лёгких, а Константин лишь растерянно пялился на неё, давая ей время осмыслить услышанное. Ей и правда потребовалось переварить эту новость, но одно она понимала уже сейчас — всё это время он лгал ей. Образ идеального мужчины рассыпался на глазах, как снег с верхушек деревьев под порывом свирепого ветра. — Дашка, да. Ей семнадцать. — И когда ты собирался мне сообщить о ней? — глядя себе под ноги, на круглые носы замшевых сапожек, вспылила она. Костя только пожал плечами, но промолчал, понимая, что любой ответ её сейчас не устроит, а она продолжала ждать разъяснений. Не выдерживая, она резко к нему развернулась и едва не упала с качели, но мужчина крепко поддержал её за плечо. — Почему ты скрывал ото всех, что у тебя есть дочь? — Потому что я сам только недавно узнал об этом. — В смысле? — Выслушай меня, пожалуйста, — очевидно, что это была не просьба, а скорее приказ. С подчинёнными он именно так и общался, с ней — впервые. — С её матерью мы были знакомы ещё со школы, — мужчина откинулся спиной на сиденье, притормозил раскачку качели ногой и заговорил с ностальгией, которой Петлицкая никогда прежде не слышала в его голосе, — вместе поступали в один ВУЗ, тусовались в общей компании, ездили на природу, даже в одной палатке ночевали, но она всегда мне казалась недостижимой вершиной, чем-то особенным, она была смелой и яркой красавицей, с горячим страстным характером, из благородного семейства врачей; и я — в то время тихий скромный ботаник, даже не делал попыток к ней подкатывать. Ей доставались лучшие парни, она сама их выбирала, а я был для неё просто другом, который всегда рядом. И я видел, что она была влюблена только однажды. Этот парень, в отличие от других не был красавцем, но именно он завоевал её расположение, и мы все наблюдали, как она бегала за ним, умоляя, чтобы он обратил на неё внимание. И однажды он обратил — он превратил её в свою ручную болонку, измывался над ней, как мог, избивал, изменял, но ему каждый раз всё сходило с рук. А потом Настя просто ему надоела, и он вышвырнул её, как плешивую шавку. Что с ней тогда было... не передать словами. — И ты её утешил? — Впрочем, как и всегда. Она мне тогда сказала, что я единственный не давал ей «мудрых» советов, и за это она меня ценила. Мы были с ней вместе всего однажды, вскоре после окончания универа, задолго до знакомства с моей официальной женой, а потом Настя резко куда-то исчезла. Поговаривали, что она переехала в Германию на пмж, а у меня даже не было её контактов. — А спустя столько лет она снова тебя нашла, чтобы сообщить, что у неё от тебя дочь? — Настя погибла два года назад, а её дочь, Даша... она выросла и сама решила меня найти. Даша нашла неотправленные письма, которые Настя писала мне из Германии, чтобы сообщить о рождении дочери, и приехала из-за границы, чтобы отыскать меня. В той старой квартире, адрес которой Настя указывала на письмах, живёт моя матушка, и Даша, рассказав ей свою историю, выпытала номер моего телефона... А потом всё закрутилось, завертелось... — И как долго вы с ней общаетесь? — Недолго. Несколько месяцев. Я просто не знал, как сказать тебе об этом. Яна задавала ему ещё несколько уточняющих вопросов, и он честно отвечал на них, а потом попросил её никуда не уезжать, и они примирительно обнялись, после чего навернули кружок вокруг коттеджа, и когда окончательно замёрзли, нагоняя желание вернуться в прогретый камином дом, заключили соглашение, что больше между ними не будет ни одной тайны. Это была своеобразная проверка на прочность, и пока они её выдержали. По крайней мере, Петлицкая убеждала себя в том, что ничего не изменилось. Как и прежде, они легли в одну постель, перед сном выпив по чашечке тёплого чая с липой... На ходу оборачивая шарф вокруг шеи, Петлицкая закрывала дверь своей квартиры, опаздывая на работу, и вздрогнула, когда кто-то бесцеремонно обнял её сзади за талию, запуская руки в натуральный мех её шубы, и слишком интимно к ней прижался, утыкаясь в затылок щекой. Запах смолы и хвойных веток — её запах — дерзко ударил в ноздри. Яна хотела обернуться, но та не позволила, оплела её тело собой. — Я так соскучилась по тебе… ты знаешь? — раздался в шею тёплый глубокий шёпот, и от того, как он отзвучал, высекая искру в её груди, Петлицкую всю повело от сладкой, нестерпимой истомы. Кровь ударила в голову, и она ощущала, как концентрируется внизу живота пульсирующее изнеможение. Ещё немного, и она совсем потеряет рассудок. — Морис, сейчас не самое подходящее… — Она едва двигала языком, не узнавая собственный млеющий голос, нестерпимо задыхаясь от дрожи и чувствуя, как ошеломительно кружится голова, как ноги вот-вот обмякнут и она готовенькая свалится к соседке в объятия. — Я понимаю, но… что же нам делать? — Чернова придвинулась к ней ещё ближе, опаляя затылок своим жарким, тяжёлым дыханием, а руками поглаживая её по спине — неторопливо-опасно, вынуждая девушку выгнуть спину. Если она не перестанет так делать, Яна уже точно не пойдёт ни на какую работу... И плевать на соседей, и на то, что бетонная лестница — совсем не подходящее место, где она бы хотела отдаться Черновой. До квартиры она уже не дотянет... «Что же ты со мной делаешь, что ты творишь с нами?..» Петлицкая зажмурилась, сбрасывая наваждение, старательно отмирая. Также как и она, тихо шепнула, наклоняясь к лицу: — Постараться забыть. — Говорила эти слова, а сама припала к животу и груди Черновой, доверяя ей и отчётливо понимая, что если та отодвинется на полшага, рухнет назад без её опоры. — Но это не выход, Яа-на-а, — шёпот Мориссы ещё более интимный, совсем тихий и обволакивающий, в унисон с сердцем. Не отпуская. В одном такте на два дыхания. На разрыв. Мучительный спазм колебания сдавил горло Петлицкой, на короткое время выбил из колеи привкусом вязкой черешни. — Это единственный выход! — От себя не убежишь, девочка моя... — делая шаг назад и спокойно наблюдая за тем, как она падает, зловеще шепнула Чернова, растягивая губы в печальной гримасе Гуинплена. «Мой затылок... больно...» — Яна резко открыла глаза, вся в испарине, и поглядела по сторонам: она по-прежнему в Костином доме, в какой-то лесной глуши, и её шея сильно затекла, лёжа на его руке. — Кажется, мы проспали на работу, — раздался рядом с ухом его смеющийся голос. — А так хочется устроить себе выходной! — Ну уж нет, бабы там без нас уже стопудово соскучились, — шутливо парировала Петлицкая, не в силах позабыть свой яркий, но такой зыбко тающий, причудливый сон. Сверкающий мощью и изысканным совершенством бентли Бентейга на максималках домчал их до Бизнес-центра, и практически сразу они разошлись по своим кабинетам. В течение всего дня она избегала встреч с Константином, и у неё было на то основание — загруженность немалым объёмом навалившихся дел после вынужденного, но такого запомнившегося ей отгула. Каким бы он ни был, отныне и навсегда тот день останется в памяти...