Заклятые соседки

— Значит, никаких вызовов за этот период не было и в морги он не поступал? Спасибо, Славка, обнадёжил! Буду обзванивать травмпункты и больницы. Извини за этот ранний звонок, ну, сам понимаешь… — Чернова вскинула руку, глядя на часы на запястье: без трёх минут пять. — Девчонка не спит, грузится, что этого урода убила. — Держи меня в курсе, — отозвался её приятель-опер на другом конце связи. И с освидетельствованием пусть она не затягивает, если вы хотите завести на него дело. Отключившись, Чернова заварила крепкий кофе и села перед ноутом с сигаретой в зубах, и, — ни на секунду не давая себе передышки, за короткое время перелопатила немало информации, параллельно обзванивая кучу номеров. Как ни странно, по скорой тоже никто не поступал, и она продолжила наводить справки по медучреждениям. Когда она дозвонилась до травмпункта по Адмиралтейскому району, ей, наконец, повезло. Сообщили, что час назад поступил пациент с закрытой травмой лобной доли префронтальной коры головного мозга, и его уже определили в травматологическое отделение по Вознесенскому проспекту. Когда Морисса спросила, в каком состоянии пациент, ей сообщили, что он в сознании, но снимки будут только утром. — Вы не могли бы сказать, пациент с именем Юрий Зайцев? — Нет, не Зайцев, — сухо сообщил на другом конце провода дежурный медработник. От этих слов внутри у неё всё оборвалось, она почувствовала, как на затылке проступила мелкая испарина. Неужели поиски напрасны и придётся начинать всё заново? — Погодите минутку… — молодой парнишка кашлянул, по ощущениям, перелистывая какие-то страницы и то ли бормоча что-то под нос, то ли с кем-то переговариваясь. — Во-от… Зайчихин Юрий. — Да, Зайчихин, точно! — А кто он вам? — Мне? — Морисса с готовностью изменила тон на бесцветно-чеканный официоз. — Фигурант по уголовному делу. Я из… следственного комитета. Спасибо вам за информацию, будем работать. Она нажала на отбой и отложила телефон в сторону, расслабленно откидываясь на спинку своего удобного вольтеровского кресла и выкрикивая: «есть!» Она выкинула руку в кулаке вперёд, радуясь тому, что этот подонок жив. Не хватало ещё, чтобы из-за всей этой ситуации у её любимой девочки были проблемы. Теперь они развернут это дело так, что проблемы будут у самого Юрки и его сообщницы Рыбкиной. Морисса решила во что бы то ни стало уговорить Яну пойти до конца, не оставлять эту историю на самотёк, и уж тем более не прощать. Она была уверена: такое нельзя простить. — Ты неплохо поработал этой ночью, приятель, — сказала она себе, с облегчением выдыхая и захлопывая крышку макбука. Сигареты закончились, кофе давно остыл, но это всё не имело значения. Крутанувшись от стола, она размяла напряжённое лицо и уставшие от неприятной рези глаза. Ради своей любимой она готова была на многое, и это только малая часть того, что она могла для неё сделать. Уже на рассвете она вернулась в квартиру Петлицкой — удивительно, но девушка сама отдала ей ключи, рассчитывая на то, что она вернётся. Было тихо — чересчур тихо, и она, шурша босыми ногами в клубящейся предрассветной полудрёме, локтем задевая стену, при слабом освещении фонарика телефона подошла к приоткрытой двери спальни подруги. Несмазанные петли чуть скрипнули и дверь мягко ударилась о шкаф, когда она легонько её толкнула. Морис замерла на пороге, почти не дыша, и не сразу выключила фонарик, пряча айфон в кармане мягких штанов. Перед тем острая полоска света выжгла сливочно-жёлтые простыни и неподвижно лежащую расслабленную фигуру на них, небрежно прикрытую скомканным одеялом. Мерное дыхание девушки в дымчато-голубой шёлковой пижаме свидетельствовало о том, что она, наконец, погрузилась в глубокий сон, предварительно приняв душ, о чём Морисса поняла по ещё влажным корням длинных белокурых волос, в которых пряталось её лицо и частично плечи. В полной темноте, побоявшись разбудить её даже слабым светом от экрана смартфона, Морисса приблизилась к широкой кровати с кованой спинкой, и некоторое время стояла без движения, терпеливо привыкая к зимнему сумраку за тяжёлыми складками штор, окунув ноги в маленький ворсистый прикроватный коврик и едва не наделав шума, случайно спотыкаясь о тапочки Яниты и перепрыгивая с ноги на ногу, дабы сохранить равновесие и не грохнуться на четвереньки. Когда, наконец, она справилась со своей неуклюжестью и волнением, бесшумно опустилась на край постели любимой недотроги, не вполне осознавая, для чего она здесь находится. Вернее, всё она понимала и знала: и то, что нуждается в ней, как Земля в энергии Солнца, и то, что чем больше проводит с ней времени, тем сильнее к ней прирастает своим остовом, как буйный дикорастущий бурьян к островку декоративной культуры. Вот только Янита наверняка не обрадуется, увидев её по пробуждении у себя под боком, и навряд ли вообще вспомнит, что пару часов назад, в порыве адреналиновой истерики, почти требовала, чтобы она обладала ею. А это не считается — Яна была не в себе, Яна была в аффекте, а Чернова, при всей её невоздержанности и пылкости, не смогла бы себе простить циничности того действа, в котором бы она выглядела танцующей на костях бесчувственной тварью, заботящейся только об утолении своих низменных побуждений. Однако и оставлять её одну Морис, тем не менее, опасалась. Подруга может проснуться в любой момент, и кто знает, какое душевное состояние её накроет? Способна ли она в одиночку справиться со стрессом, или ей понадобится поддержка? В итоге Чернова приняла решение остаться, но лечь вознамерилась в гостиной, чтобы не поддаваться невыносимому искушению, и в порыве эгоистического желания обладать не разбудить свою ненаглядную принцессу. Сейчас сон для девчонки важнее всего, учитывая, сколько ужасов она пережила накануне. Да и самой неплохо бы уже вырубиться — спать осталось всего ничего. С трудом различая в декабрьской темени очертания любимой соседки, гоня от себя мысли о том, что она лежит вот здесь — рядышком, такая родная, своя, близкая, хотя и непознанная, и далёкая, и горделиво-чужая, в домашней одежде, совсем беззащитная и тихая, ослабленная, и, — о как манок соблазн забраться к ней под одеяло, прижаться ладонями к узкой талии, почувствовать коленями её гладкие, упругие бёдра, губами примкнуть к коже её ключиц, откинув волосы назад, за плечо, — представляя отчётливо в голове эту грёзу, Мориссе вдруг померещилось, будто бы она выпадает из знакомой реальности… Что это было — сон или явь — этот тихий, немного подорванный голос, ласкающий слух? Нет, не надменный, не требовательный, а скорей потерявшийся, и такой неразборчивый… Морисса прислушалась, чуть наклонившись над Яной, и внезапно растеряла весь свой запас мачистой, привычной удали, немного опешив. — Оставь… оставь меня в покое, гадина! Не трогай меня, отпусти! Сука! Как ты могла? Я тебе верила… — Вначале Чернова решила, что это напрямую относится к ней, но затем связала эти слова и эмоции с Рыбкиной и её сумасшедшей выходкой накануне. Всхлипы Петлицкой и её внезапное мельтешение по кровати вернули Мориссу в реальность. Напуганная девочка спала и не могла очнуться, и Чернова быстро, ловко и с каким-то безграничным отчаянием перехватила её за плечи, со всей силы давя к матрасу, сама забираясь на кровать с ногами и почти прижимаясь всем своим весом к Яне. — Тише-тише, родная, это я… Морисса. Тебе приснился кошмар… Легче, однако, не стало: как только Янита пришла в себя, она рефлекторно дёрнулась от Мориссы, заработала ногами, пытаясь отбиться от неё и рыдая, но Чернова продолжала её терпеливо удерживать, не обращая внимания на болезненные толчки: — Уже всё закончилось, мой воробушек. Тебе больше ничего не угрожает. Я не причиню тебе боль… С этими словами Морисса прижала к себе это нежное женственное создание, мягко поглаживая по позвоночнику, натянутому пружиной страха, и продолжила умиротворённо, укачивающе шептать в ухо трясущейся, не в полной мере пришедшей в себя, девушки: — Всё-всё, уже всё позади, тш-ш-ш… — Она чмокнула её в висок, и сразу быстрыми мелкими поцелуями осыпала влажные веки, щёки и лоб — везде, за исключением области губ. — Ты дома, и тебе ничего не угрожает. Я тебя не трону… Я уже ухожу… Чернова чуть отодвинулась от своей возлюбленной, слушая её частое, поверхностное дыхание, пытаясь угадать, кто её напугал во сне до такой трясучки. Рыбкина ли? Думать о том, что это могло относиться и к ней самой — давалось непросто. Себя успокоила только тем, что это всего лишь сон. Жуткий и неприятный, но не всамделишный. В реальности она ведь не враг Яне, и оставалось верить, что крошка тоже это понимает. — Я в порядке, — слегка зарёванный, трогательно хрупкий голос Петлицкой напоминал сейчас голос маленькой девочки, жавшейся к плечу любящей мамы. Но так показалось только на мгновенье — самое первое. В следующую секунду Янита чуть шевельнулась, перехватывая руки Мориссы, едва освободившие её плечи и больше не беспокоящие ненужной, нависающей тяжестью, возвращая обратно к себе её дрогнувшие ладони. — Останься… с-со мной… До утра. Первым желанием было жёстко возразить: «нет!» — и она почти так и сделала, медленно, с неохотой скидывая Янины руки со своих и отстраняясь, отлично себе представляя, что это всего лишь порыв, сонное наваждение, и оно временно, и оно пройдёт, но Петлицкая не отдавала отчёта своим словам и повторила уже другим, более требовательным, не терпящим возражений своевольным, звенящим тоном: — Ты не расслышала? Или я сейчас с мебелью разговариваю? Янины слова ужалили Мориссу, будто плётка, прошедшая сквозь кожу и вскрывшая все нарывы. И вот этот её заносчивый, истерический выпад едва ли не сорвал крышу с плескавшего пылом и жаром котелка Черновой, которая и без того едва сдерживалась, чтобы не напороть горячку, чтобы не пойти у неё на поводу и не остаться. Но она сдержалась… Чего ей это стоило — одному богу известно. Высвободив ладони, Морисса решительно встала с постели, и, откинув голову чуть назад, хладнокровно-сдержанно процедила: — Я буду в соседней комнате, если что. Доброй ночи, мой ангел. С ней вообще такое было впервые: чтобы вожделеть до безумия девушку, и отказаться от того уникального предложения, которого никогда в будущем может уже не случиться. Но Яна давно перестала быть для неё одной из тысяч обворожительных глупышек, внутренний мир которых не играл ни малейшей роли, не заинтересовывал, не интриговал, а виделся чем-то пустым и неинтересным, пресным; Яна стала для неё той непознанной вселенной, о которой она ничего не знала, но стремилась отведать, прочувствовать, напитаться. Такой девушкой казалось кощунственным пользоваться, её хотелось беречь и защищать. Яна стала смыслом всей её жизни, она стала для неё — вместо. Ушла она быстро, задев плечом деревянный косяк Яниной спальни, и, спотыкаясь в темноте, добралась до гостиной. Как была — в футболке и домашних штанах, рухнула на неразложенный, покрытый пледом диван, и накрыла лицо подушкой — в каком-то надрывном исступлении, до дребезжащей в висках натуги, до ярких, удивительной цветовой гаммы, мелькающих звёзд в сжатых веках. Лишь бы не рисовать её образ в своей хмельной голове — такою, какой видала её той ночью впервые: обнажённой до пояса, с хрупким изяществом в талии, с обольстительно-круглыми и чуть вытянутыми вперёд безупречными формами грудей, с твёрдыми земляничинами сосков, от которых бы ещё долго не отрывалась губами… Голодное возбуждение болезненным спазмом жужжало в паху, и Морисса едва не прокусила кулак зубами, стеная от мучительно-нарастающей остроты ощущений, в конечном итоге не сдерживаясь более и проникая в трусы, касаясь уже напряжённой, готовой взорваться волнами дрожи, забившейся в вожделении плоти. Она с нажимом надавила на клитор, нетерпеливо раскрывшийся в складках губ, чуть ослабила палец и вновь надавила сильнее, и ещё раз ослабила, и вновь надавила... с беззвучным стоном выплёскивая всю лавину страсти, что накопилась за последние сутки, продавливая чужое ложе лопатками, интенсивно сжимая и разжимая бёдра, по которым обильно стекала влага. Когда она отключилась — не помнила… Утро оказалось недобрым, а точнее, уже вовсе не утро. На часах — половина второго. Между прочим — дня! Оглушающая свиристящая мелодия хлестала по ушам громкой сиреной, не замолкая, и спросонья Чернова стащила подушку из-под головы, пряча лицо, в первые секунды после пробуждения не понимая, где она и что она здесь делает. Ничего не спасало от домофонного звонка, и она подкинула подушку над головой, и тотчас её поймала руками, чтобы хоть как-то себя отвлечь от резких звуков. По коридору мимо комнаты услышала торопливые Янины шажки, а затем в прихожей раздались какие-то незнакомые — кажется женские — голоса. Присев на диване, Чернова прищурила один глаз, пытаясь срочно проснуться, и с ужасом обнаружила, что когда занималась самоудовлетворением, всё-таки стянула штаны и куда-то забросила, и теперь в спешке силилась отыскать их по всей гостиной, вместе с тем держась подальше от дверного проёма, чтобы не попадаться на глаза честной публике, а заодно не светить белыми боксерами с принтом из олимпийских мишек спереди и сзади — по одному на каждой ягодице. К такому резкому пробуждению она просто оказалась не готова. К счастью, широкая футболка прикрывала почти до бёдер (обычно она покупала на пару размеров больше, чтобы футболки не были коротки и узки в плечах), и она не сняла её в том же запале, что и штаны, поэтому хотя бы не было нужды ещё и держать ладони на уровне своих единичек, чтобы нежданные гости не посягнули на всю эту красоту, если бы случайно её здесь обнаружили. Пока Морисса приводила себя в порядок, звонила на работу и ставила перед фактом, что её сегодня не будет, переносила встречи с двумя клиентами и просила скинуть ей на почту техническую смету по последнему объекту, — хлопнула входная дверь, возвещая о том, что гости (ну наконец-то!) ушли, и она, разгладив складки на диванном пледе и художественно разложив подушки, нерешительно замерла в арке гостиной, ощущая странное волнение.