Заклятые соседки

Удивительно, но невзирая на обстоятельства этой встречи, ей даже удалось выспаться. Робко выглянув за арку двери и никого там не обнаружив, она побрела по коридору в поисках хозяйки квартиры, чтобы поговорить с ней о том, что удалось вчера выяснить о Юрке. Застала её на кухне — всё в той же дымчато-голубой, струящейся по фигуре пижаме с мерцающей нитью и плетёных тапках-лодочках на небольшом каблуке, тех самых, о которые споткнулась ночью, в мандраже стоя над её постелью. Выглядела Янита отдохнувшей и, несмотря на пережитое в прошлые длинные сутки, заметно посвежевшей. По крайней мере, Мориссе так показалось на первый взгляд. На столе стояли две стеклянные кружки со свежезаваренным какао, а на плите под крышкой томилась яичница с ломтиками помидоров и сыром. Аппетитнейший запах, настойчиво щекотавший ноздри, заставил её причмокнуть от удовольствия, и она широко и вольно потянулась, в глубине души надеясь, что её немедленно усадят за стол. И хотя наглость была её вторым счастьем, она всё же посчитала неуместным привлекать к себе слишком много внимания, и довольно скромно приникла плечом к косяку, молчаливо запечатлевая хозяйку этого дома. Петлицкая вела себя настолько обыденно и нарочито беспечно, словно с ней ничего не произошло накануне; похоже не раздражало её и присутствие незваной гостьи, хотя заметила ли она её — большой вопрос. С зачарованным самозабвением эта самая гостья наблюдала за аристократичной томностью движений своей принцессы, за тем, как она в размеренной неторопливости что-то доставала из стола; как мягко порхали её руки, и уже ничего не напоминало о том, что всё её тело ломит от боли, что кожа её за шёлковым кроем одеяния хранит синяки, гематомы, царапины и ушибы. А ведь вчера так и не смазали её тело противовоспалительными, и сегодня оно, должно быть, особо чувствительно и нетерпимо к касаниям. Пожелав доброго утра, вежливым деликатным тоном Морисса спросила: — Кто приходил? Коротко обернувшись, Петлицкая смерила соседку каким-то непривычным, сосредоточенным и тягучим взглядом, но сразу вернулась к готовке и отвечала звонко и благодушно, проведя рукой за волосами и немного развороша их, отчего они пышным и густым всполохом разнеслись по горделивой спине. Глядя на эту красоту, Чернова едва сдержала себя, чтобы не подойти и не запустить пальцы в эту великолепную гриву, борясь с желанием её намотать на кулак и развернуть к себе прелестное личико, чтобы впиться губами в неподатливые уста. — А, да это девчонки с работы. Интересовались, почему я не явилась в агентство и что с моим телефоном. — И что ты? Не отрывая взгляда от готовящегося блюда и откладывая силиконовую лопатку, Петлицкая вытерла руки о полотенце. — Соврала, что загуляла. — Ты не могла… Равнодушно-холодная, ничего не выражающая усмешка тронула губы Петлицкой, и она только пожала плечами. — Увы, не могла, — с заметным сожалением она вздохнула и сразу отвернулась к плите. Она убавила огонь до минимума и откинула жаркую крышку со сковородки, но тут же слабо вскрикнула, тряся обожжённые пальцы, — и с детской непосредственностью сунула мизинец в рот, очень мило обсасывая его. У Черновой даже голова закружилась от той пленяющей пытки, что эта прекрасная девушка с ней творила: такая обольстительно-сладкая и дразнящая, как несорванный плод; а она не имеет возможности хотя бы намекнуть ей о том, что сейчас испытывает. Осознаёт ли Янита — какой эффект вызывают эти «невинные» проделки? Или она настолько коварна, что делает это нарочно, изводя и мучая скрученные до предела нервы, проверяя на прочность и умело пользуясь своим тайным женским оружием? У Черновой аж колени подкосились, стоило только представить, что ещё умеет вытворять этот на первый взгляд невинный маленький ротик. Видимо, заметив облизывающуюся на неё Чернову, Янита убрала палец изо рта и насмешливо фыркнула: — Эх, лучше бы загуляла… — Во взгляде мелькнуло что-то похожее на сожаление. — Пришлось представиться больной и несчастной. Не кричать же мне налево и направо, что меня едва не изнасиловали, и ко всему прочему я убила одного из нападавших? — Они вряд ли поверят, — Чернова сунула одну руку в карман, утыкаясь затылком в деревянный наличник и в режиме SOS выравнивая дыхание. — Так что правильно сделала, что соврала. Кстати, как ты себя чувствуешь? Тебе уже лучше? — Чернова не торопилась сообщать хорошую весть о Юрке. Отложила, решив немного понаблюдать за девушкой. — Ты какао будешь? — вместо ответа поинтересовалась та, демонстративно уходя от беспокоящей темы и плавно усаживаясь за стол, почти задевая длинными пижамными рукавами шоколадно-сливочный и густой, пахший солёной карамелью напиток в своей кружке. — Ты не отве… Да, я буду, спасибо… — забирая себе вторую кружку, прошептала едва слышно Чернова, аккуратно выдвигая соседний стул. — Ты… не переживаешь из-за Юрки? — Как сказать… — Янита взболтала содержимое чашки и поднесла к губам, втянув осторожный пробующий глоток. — Что сделано, то сделано. Сейчас вот позавтракаю, оденусь и пойду в полицию сдаваться. Говорила она негромко и медленно, без всполохов в тембре, а скорее напротив — с какой-то усталой, сухой опустошённостью. Обычно наполненный звенящими переливами мерный голос теперь Морисса не узнавала, он походил на выцветший полушёпот находящегося в глубокой депрессии человека. — Ты… так спокойно об этом говоришь… Ты совсем не нервничаешь? — А что я должна, по-твоему: рвать и метать? Посуду швырять? Биться в истерике головой? В воцарившейся тишине Янита громко хлебнула какао, и затем с жадностью допила — так, будто в последний раз. Морисса молча наблюдала за ней, не пригубив и глоточка. Настроение Яны скакало по полюсам, и это была не Яна, а сгусток эмоций, которые либо наотмашь били, либо рассеивались по ветру, минуя равновесный баланс. И тогда вся она выгорала тонкой свечой, выжженной африканской пустыней, оставляя после себя зыбкое марево пепла. А Морисса наблюдала за этими психогенными перегрузками и едва сдерживала интуитивную потребность приблизиться и обнять, прижать к себе крепко-накрепко, чтобы не смела вырваться. Чтобы успокоилась и остыла. Но знала, чувствовала — сейчас бесполезно. Любую попытку к сближению недотрога воспримет в штыки; но скорее и вовсе отвергнет. — Ну что ты на меня так смотришь? — в голосе Яниты появились нотки, не предвещающие ничего хорошего. — Не любишь какао? Молчишь? Ранить меня боишься? Как и этой ночью, когда пожалела меня, благородно не трахнув? Ну спасибо тебе за это! — Яна, да… Да что с тобой?! — Морисса беспомощно откинула голову назад, на секунду прикрывая глаза и переставая дышать, медленно сжимая кулаки, чтобы не напороть горячку и не отхлестать её по щекам, как следует встряхнув. Понимая, что девчонке сейчас тяжело и хочется высвободить эмоции, — не мешала, давая ей эту возможность. Потихоньку выдыхая и успокаиваясь. Мысленно представляя ледяные струи воды, колюче бьющие по лицу. Помогло, чтобы не вспылить в ответ. Тембр ровный, сдержанный, гипнотический: — Я же не враг тебе, ты знаешь… — Знаю-знаю. Как и Рыбкина, которую я тоже считала подругой… Как от удара в челюсть, у Черновой желваки перекатились под кожей и сделались каменными, губы дрогнули в немом, горестном напряжении, а тонкая жилка на лбу ритмично и зло запульсировала. Движения души её были задеты и стоптаны, все те действия, что она предпринимала, дабы найти с ней общий язык, в который раз терпели неудачу, и она захотела встать и уйти, но Петлицкая, предвидя эту попытку, схватила за руку. Не отнимая своей руки, примерзая к стулу ржавым гвоздём, Чернова чувствовала на запястье мягкие тёплые пальчики и понимала, что не в состоянии противиться их вкрадчивой, дурманящей власти. Откашлявшись, сухо возразила: — Но я не Рыбкина. — Я знаю, Морис. Но боюсь, что ты тоже, как и она, однажды воткнёшь мне нож в спину. Во-о-от такой, — девушка усмехнулась, указав взглядом в сторону деревянной подставки для ножей, в которую был вставлен только один — внушительных размеров, для разделки мяса. — Ты мне не доверяешь? — чуть приподняв бровь, с интересом вскинулась на неё Морисса, скрестив руки на груди и слегка отодвинувшись, чтобы лучше разглядеть девушку по одну сторону стола. — Или ты… себе не доверяешь? Морисса не успела и сообразить, как Петлицкая резко встала из-за стола и рванула кружку с какао из её рук, разливая половину содержимого на столешницу, а вторую выплёскивая в раковину. Что творилось с этой девчонкой с утра, а вернее, с того момента, когда они встали? От чего она так старательно бежит… От кого? Отвернувшись к варочной поверхности, Петлицкая сложила руки по её краям и подняла голову вверх, к потолку, будто прося помощи у кого-то там, спрятавшегося в белёных известью углах. — Яичницу тоже не будешь, как я понимаю? — откидывая крышку с томящейся сковороды, вдруг встрепенулась Янита, возвращая глубину и страсть своему голосу. — Тоже выкидываем? — Нет! Нет, погоди! — Чернова подалась вперёд, с интересом наблюдая за ней такой, и, — изумляя быстротой реакции, поймала Янину руку с вцепившейся в неё сковородкой, и трепетно вытащила из её пальцев. Однажды она уже вытягивала из её руки эту посудину, которой Яна хотела зарядить ей по голове. С тех пор мало что изменилось, к сожалению… — Дальше я сама! — буквально прикрикнула Морисса, не готовая расставаться с вкусным завтраком. Смерив Яну обеспокоенным, бдящим взором, она примирительно улыбнулась и с неподдельной бережной заботой усадила её за стол. Петлицкая молча подпёрла щёку ладонью, без особого включения в процесс бегая по шустрой девчонке глазами, пока та деловито — точно в собственном доме, хозяйничала в её кухне: сначала вытерла разлитый на столе какао, а после принялась раскладывать содержимое сковороды по тарелкам. Делала всё быстро и на подъёме, будто к ней подключили ток из ближайшей розетки. До неё помаленьку уже начинало доходить, что происходит с Яной, но она решила оставить свои догадки втайне, с пристальным интересом наблюдая за своей недотрогой. Через несколько минут молчаливого поглощения яичницы Петлицкая, наконец, оторвала голову от тарелки, встречаясь с ней взглядом. — Знаешь, — она немного замялась, — спасибо тебе. — За что? — опуская в рот последний кусочек вкусного завтрака-обеда, с изумлением спросила Морисса, отвечая на Янин взгляд и не отпуская. Вгрызаясь в её тёмные, слишком рассеянные глаза своими — острыми и живыми, откровенными. — За то, что не воспользовалась моей ночной слабостью… — Янита прикусила губу, словно стыдясь этой темы. — Это было умопомрачение какое-то, правда. — Она огладила волосы руками, стараясь немного себя успокоить, и Морисса обратила внимание, что внутреннее смятение вырвалось на её лицо и шею алыми пятнами. — Всё в порядке, Яна, — тотчас перебила её Морисса, по-доброму подмигнув, покрывая своей длинной, крупной пястью сверху тонкую небольшую ладонь, останавливая её нервное движение по столешнице, и это служило напоминанием о том, насколько Морисса была сильнее и доминантнее, а Яна волей-неволей ей подчинилась, застыв на месте и кажется даже — перестав дышать. — Тебе не нужно за это оправдываться. Я всё понимаю, — она крепче сжала её пальцы в своих, а у Яны почти остановилось сердцебиение, — я бы себе не простила, если бы… — Молодая и пылкая девушка, которой нелегко давалось каждое слово, сглотнула слюну, нацепив на лицо бесстрастную маску. — Если бы вовремя не ушла. Это был самый неловкий момент за время пробуждения, и неловкий он был для Яны. Чернова с трогательным умилением наблюдала за тем, как она смущается, спрятав глаза под козырьком ладони. То, что она творила ночью, пытаясь соблазнить Чернову, когда попросила её помочь снять платье, а потом прислоняла её руку к своей обнажённой нежной груди, предлагая себя, — было совсем ей не свойственно. Впрочем, чем больше сама Петлицкая об этом размышляла, тем сильнее утверждалась в мысли, что мир бы вокруг не рухнул. В том плане, что окружающие люди не стали бы смотреть на неё с презрением и опаской и тыкать пальцем, указывая на то, что она сошла с ума, связавшись с лесбиянкой. Вот и не сошла. Но почему-то хотелось… Чернова встала из-за стола, убирая свою и Янину пустые тарелки в раковину, а когда вернулась, обошла девушку со спины и обняла за плечи — легко, по-дружески, успокаивающе целуя в макушку и, — боясь задержаться дольше, быстро отстранилась. А зря… Ведь она не видела того, как прикусила щеку Янита, пытаясь выровнять дыхание и сбить неожиданно подскочивший, взбесившийся пульс. Шатенка шумно бухнулась на стул рядом с ней, неаккуратно задевая плечом — совсем как штормовое предупреждение — и в своей привычной манере широко расставила ноги, чем вызвала Янин протест, но на сей раз фоном промелькнула мысль, что эта её лихая, нарочитая грубоватость вкупе с импульсивностью вовсе не недостаток, как она всегда полагала, и что её притягивает некоторая резкость и непредсказуемость этой странной, неженственной девушки. Прежде её бесило это — но не теперь. Теперь она видела то, чего не замечала прежде и что могло её спасти от надвигающейся депрессии прямо сейчас. В нынешней точке отсчёта. Теперь Яна могла сказать наверняка, что восхищалась её бешеной энергетикой, и ещё тем, что Чернова умела поддержать в нужный момент, как по щелчку переключить внимание, не оставляя один на один с тяжёлыми думами, даже если на автомате Яна гнала её прочь. Но вот в чём странность: чем больше Чернова была рядом — тем сильнее Яните не хотелось её отпускать. И это притом, что ещё накануне она сама сбегала от её поцелуев и жарких прикосновений. Но за те сутки, когда ей было с чем сравнить, она уже не питала уверенность, что стала бы сопротивляться, предложи ей Чернова переспать. От этих невыносимых на трезвую, отдохнувшую голову размышлений у Яниты судорожно перехватило дыхание, ведь прежде она всячески избегала фантазировать на запрещённую себе тему. Когда почувствовала, что рука Черновой коснулась её предплечья, чуть сжимая его, проводя вниз к локтевому сгибу и обратно к плечу — явно пытаясь вызвать в ней нездоровые, низменные ощущения, — то поняла, что она преуспела. На секунду Яна прикрыла глаза — и, сообразив, что непривычно реагирует, охваченная разлившимся по нервным окончаниям незнакомо-новым, и приятным, и пугающим томлением — густо покраснела. В то время как прежде, стоило Черновой только тронуть её — отшатывалась в сторону, шарахалась любого случайного касания. Надлежало и сейчас отпрянуть и выдать порцию язвительной колкости, но вместо этого она просто замерла. Замерла в пространстве и времени, некой невесомости бытия, делая вид, что не замечает столь несказанной, невиданной вольности, едва ли не уплывая с головой в состояние, чем-то похожее на качку по волнам. Как будто бы в кровь выбросили большую дозу окситоцина и обезболили душу, избавили от тревоги и страхов. И это притом, что думать ей бы сейчас пристало совсем о другом, ведь она — шутка ли! — человека убила, и её, вполне возможно, привлекут к уголовной ответственности. Но тихий и как будто интимный, вкрадчиво-низкий голос Черновой исподволь увлёк её из лихорадочного потока поверхностных мыслей. — Тебе нужно знать кое-что важное… — Неужели? — Петлицкая встрепенулась, быстро приходя в себя после тех глупостей, что невольно лезли в голову, и по привычке отмахнулась от своей нелюбимой соседки, искривив губки в ядовитой усмешке. Медленно поведя прозрачно-точёным, но мягким плечом назад, стряхивая её руку, Янита встала и подошла к окну, открывая форточку и некоторое время бездумно пялясь на пушистый заснеженный двор, на засыпавшие подоконник ажурные белые хлопья, похожие на клочки разорванных любовных писем, летящие с верхнего этажа, на прошитое насквозь самолётной рябью лиловое небо. Через силу она набрала ртом мокрый и колючий ветер в лёгкие, надавив на переносицу. Кухонька быстро наполнялась крепким, морозным воздухом, затрепыхались, поплыли, словно морская пена, короткие занавески, громко заверещала чья-то машинная сигнализация, разрезая пространство беспокоящим гулом, неохотно возвращая в здесь и сейчас. — В общем… когда вчера я ушла от тебя звонить… — Кому звонить? — Янита выпрямилась и отошла от окна, стряхивая лёгкую зыбь отчуждения и ощущая, как вновь набегает тревога, преследующая её с того момента, как она покинула квартиру Рыбкиной, и тяжёлым камнем прыгает в сердце. — Неважно. В общем… я хотела сказать об этом раньше, но… — Да что, что случилось-то? — слегка раздражённо заворчала на неё Петлицкая, вставая около задвинутого стула и складывая ладони на край столешницы, пытая взглядом. — Не тяни. — Я точно знаю, что твой Зайчихин жив. — Жив? Что ты узнала? — С надеждой в моментально заблестевших глазах блондинка ухватила свою соседку за плечо и невольно начала трясти его. Отпустила только тогда, когда Чернова с тихой улыбкой удовольствия перевела взгляд на её руку, — с жадностью вслушиваясь в каждое следующее слово: — Я тебе говорила ночью, что у меня есть знакомый опер? — Да, что-то такое было, — сосредоточенно кивнула Петлицкая. — Так вот: я ему дозвонилась. Он, правда, обрадовал меня только тем, что в морги твой… — Чернова кашлянула в кулак, — этот Зайчихин не поступал. Но я-то на этом не успокоилась и приступила к поискам… — И где он сейчас? Откуда сведения? — выдвинув стул, Янита опустилась рядом, сама не замечая, как вплетает пальцы в пальцы соседки, и готова уже расцеловать её с благодарностями за проделанный труд. — О, это длинная история, — чувствуя Янину заинтересованность, Чернова не без позёрства закатила глаза. Сделав театральную паузу, она явно наслаждалась нетерпеливым изнеможением блондинки. — Полтора часа в плотном контакте с ноутбуком, и мне удалось выяснить, что твой, — она поправилась, — что Юрка своими ногами — не без помощи Рыбкиной, полагаю, добрался до травмпункта, а оттуда его определили в приёмный покой. Насколько серьёзно его состояние, я не в курсе, но всё не так уж и плохо. Представляешь, он даже в сознании. — О боже… Это правда? И ты меня не разыгрываешь? — Вообще-то я редко говорю правду, — злостно ёрничала соседка, — но не в этот раз. То есть, это правда. Глаза Яниты забегали по лицу улыбающейся девчонки, и она зажмурилась, укрылась ладонями, задыхаясь от переизбытка эмоций и с трудом веря тому, что услышала, и Чернова сгребла её, почти плачущую, в охапку, бережно прижала к своей груди. — Почему ты молчала? — подняв к ней лицо и с возмущением её от себя отпихивая, обиженно поджимая губки, нахохлилась на неё Янита, но, так и не дождавшись ответа, прошептала: — Неужели всё закончилось и можно расслабиться? — Можно, но ненадолго. Сегодня приходи в себя, отсыпайся, а завтра поедем… — внезапно Чернова вспомнила, что к вечеру возвращается её любовник из командировки, и отвернулась, подумав о том, что сейчас бы выкурила сразу две. — Хотя думаю, ты справишься и без меня… писать заявление на этого гада. И делать экспертизу телесных повреждений. — Она вновь обернулась к Яне: — Ты ведь не собираешься это так оставлять? — Не знаю… Я подумаю. — Яна, он не оставит тебя в покое, ты понимаешь? — Понимаю. Слушай… Что-то у меня голова сейчас совсем отваливается. — Очаровательная манипуляторша картинно приложила руку ко лбу, и Чернова помогла ей подняться из-за стола, деликатно поддерживая за талию. — Приляжешь тогда? — Да, пожалуй… Присев на край постели, где высоко на подушках разместилась Петлицкая, Чернова гладила её по волосам и спине, ласково убаюкивая, не чувствуя Яниного противления. Сама же Яна, в каком-то необоримом душевном терзании, не понимала, куда деть свои руки — вначале трусиха неуверенно подняла их к широким, по-спортивному плотным плечам молодой шатенки, но потом передумала, и попыталась просунуть ладони через весь её стройный, атлетически сложённый корпус к разгорячённой спине в футболке, отчего-то представляя, как под ней, должно быть, напрягаются крепкие, трапециевидные мышцы, как они отчётливо перекатываются, горбятся на гибких лопатках, и всякий раз ладони Петлицкой останавливались в миллиметре от — зависали, словно перед щитом трансформаторной будки, немели, точно от удара молнией. И беспомощно скатывались вниз, повисая плетьми вдоль чужого тела, едва касаясь его одними запястьями. — Я хочу чувствовать твои руки, Яна. Я не заразная. — Я знаю, — стыдливо тычась носом в ключицу Черновой, отозвалась Янита и разжала свои кулачки, осторожно проводя ладонями по тёплой пояснице соседки. — Просто… непривычно. Соединённые этим странным, интимно-нежным лобзанием, неторопливым и почти целомудренным, с лёгким намёком на провокацию, так они и сидели бы, притихшие обе, боясь шелохнуться и испортить момент, думая об одном и том же, — если бы у Мориссы в штанах, оттягивая ткань, громко и весело не заиграла зарубежная эстрадная композиция, и она, от неожиданности вздрогнув, с разочарованием оторвалась от своей прекрасной соседки, доставая телефон и прикладывая его к уху. — Привет, Морис… Не узнала? — в трубке раздался грудной, приторный перелив, но девушка никак не могла вспомнить, кому он принадлежит. Чуть отодвинувшись от Яниты, она пыхнула в трубку: — Нет, простите. Кому обязана? — Это Катарина. Руководитель компании по спортивному оборудованию. У нас с вами интересный проект… — влажный перелив в голосе многозначительно замер. — Теперь вспомнили меня? Заметив недоуменно-вопросительный, пристальный взгляд Яны, Чернова почувствовала, как начинает подгорать в области свода грудины, и дёргано поднялась с постели, слишком шустро и без объяснений сбегая из комнаты и прикрывая за собой дверь, чтобы продолжить беседу с Катариной в холле. Это была та рыжая бестия, которую она пару недель назад звонко оттрахала в её же директорском кабинете, как последнюю шлюху. — Да, я вас помню, Катарина, — Чернова чуть кашлянула, сделав голос на пару тонов ниже и глубже, дабы Яна не могла уловить суть разговора. Она вдруг почувствовала себя воровкой, забравшейся в чужой дом и при наличии хозяйки пытающейся подобрать код к её сейфу и скрыть при этом своё присутствие. И это было щекотливо и увлекательно одновременно. — Разве такое забывается? — Ну вот и отлично. — Женщина заговорила твёрже и уверенней: — Мы там кое-что доработали с архитекторами, земельщики уже согласовали, и я выслала вам на почту изменения, которые необходимо внести в изначальный проект, а с вашей стороны мне нужна уточнённая смета на подземные коммуникации. — В какие сроки вам нужна смета? — Морис… — Черновой показалось, что женщина на секунду замялась, подбирая фразу. — Вы не могли бы лично подъехать, чтобы мы могли обсудить в спокойной доброжелательной обстановке кое-какие важные нюансы нашей совместной работы? — Когда? — уже начиная догадываться, что за нюансы её ждут при встрече, но упорно делая вид, что не понимает этого, формально осведомилась Чернова. — Сегодня вечером. В шесть. — Кстати, как ваш супруг? Не поссорились? — А-ах-х, — раздался утробный, ничем не удерживаемый хохоток. — Ему только на пользу. Я ему передам от тебя привет, Морисса. Так... что? — женщина ждала ответ. Чернова глянула в сторону стены, за которой находилась комната Яниты, и, не оставляя шансов, отрезала: — Увы, сегодня другие пла… — Ну что ж… — перебили её на другом конце связи. — Позвоните мне, когда в вашем забитом графике найдётся свободное окно, — немного с сарказмом, как показалось Черновой, закончила Катарина, прежде чем в трубке раздались короткие гудки. Вернувшись в комнату, вновь поймала на себе проникающий, с лёгкой насмешливостью, взгляд Петлицкой. Девушка находилась возле стола, переставляя с места на место коллекцию миниатюрных животных. — По работе звонили, — усаживаясь в кресло возле её кровати и вытягивая длинные ноги, проговорила она так, будто оправдывалась. — Морис… — проведя пальцами по полыхнувшим щекам, Петлицкая взбила шевелюру, пряча за ней лицо, и вернулась в постель, уверенно притворившись, что только что не подслушивала её разговор. — Не стоит со мной терять время. У тебя наверняка есть какие-то дела, встречи? Да я и не привыкла быть обузой. Боясь проявить хоть малейшую видимую заинтересованность в том, чтобы Чернова осталась (а ей, безусловно, хотелось этого, хотелось, чтобы она провела с ней весь этот длинный декабрьский день, лишь бы не оставаться одной; хотелось — чтобы Чернова пожертвовала ради неё всеми своими делами, привычками, связями: любовными и любыми другими — нужными, важными, — о которых ничего не знала и знать не хотела), Петлицкая вальяжно-скучающим жестом нашарила на подвесной полочке у кровати пилку для ногтей, и, под взглядом испытующих умных глаз, небрежными беглыми движениями подтачивала обломанные ногти. — Так легко ты от меня не избавишься, соседушка. — И охота тебе со мной возиться? Наперёд она знала, что Чернова поведётся на эту бесхитростную манипуляцию, и с обворожительной улыбкой на нежных, словно в истоме изогнутых губах наблюдала за ней со своей мягкой перины, подтянув к подбородку колени, обтянутые шёлковыми пижамными брюками. — Мои дела подождут, ведь это из-за меня ты оказалась в таком положении. — А у нас что-то было? Мне кажется, я не беременна, — Петлицкая не сдержала смешок и глянула из-под длинных ресниц, снисходительно за ней наблюдая. — К счастью, ты мне не муж, и у тебя нет передо мной обязательств. Я привыкла справляться сама, — скорее уговаривала она себя, а не её. Казаться хотела отстранённой, незаинтересованной, но остро чувствовала собственную фальшь, понимая, что идеальный образ рассыпается на глазах Черновой. — Я тебя отпускаю. Чернова откинулась на спинку кресла, неторопливо и барственно разложила натренированные, с крупными запястьями руки по краям подлокотников, прищурившись и попутно соображая: сливает её Яна или, напротив, пытается привлечь к себе больше внимания? «Вот она — твоя дразнящая тактика? Теперь осталось выяснить, чего же ты хочешь на самом деле, малышка… И я это выясню». Хищно цокнув языком, Чернова улыбнулась своей неотразимой, клыкасто-терпкой улыбкой с привкусом не то звериной одержимости, не то низменного, одуряющего магнетизма, и у Яны от этой её улыбки как по щелчку ослабели мышцы, впрыснутым ядом отравляя здоровую кровь. К слабости добавился шум в ушах, но она всё ещё надеялась, что это реакция на события вчерашнего дня, связанные с пережитым стрессом. — А у меня есть предложение получше, — откидывая руки к затылку и поудобнее располагаясь в глубинах кресла, таинственно заявила Чернова. Непроизвольно пальцы Петлицкой задрожали, и она крепче сжала свою стеклянную пилку, чувствуя на себе ощупывающий, обстоятельный взгляд, осматривающий её с ног до головы, и от тяжести этого взгляда по спине неуютно заскакали мурашки. Когда она так смотрела, у Яны всё туманилось в голове, превращаясь в компот из непонятного месива: её и тянули, и отталкивали эти глаза, в которых точно было что-то сумрачное, нутряное. Бесовщина какая-то. Она старалась не думать о том, что пала жертвой её агрессивного обаяния. Как Светка когда-то. Петлицкая вспомнила её восхищённые возгласы и то, как она пищала, рассказывая о Черновой. А потом, когда об неё вытерли ноги — впала в отчаяние. Яна не собиралась пищать, да и в роли жертвы она себя больше не видела. Хватило и Юрки, встречаясь с которым когда-то она и не замечала, что он ею пользуется. Что врёт ей на каждом шагу. Всего этого она теперь не хотела. Привыкла всё держать под контролем, как с Костей. Позволяя любить, но не втягиваясь сама. — У-м-м, дай угадаю… — Петлицкая подобрала из-под спины одеяло и взмахнула им, прикрывая замёрзшие ноги в тонких пижамных брюках. С кухни дуло скрипуче-морозным, зимним воздухом из приоткрытого окна. Но это не имело значения. Ей просто понадобилось время, чтобы привести мысли в порядок и натянуть привычную маску. — Наверное, ты хочешь прилечь рядом и предложить посмотреть какую-нибудь лесбийскую мелодраму с эротическим подтекстом? Или, быть может… хочешь предложить принять совместную ванну? — сказала так, будто издевалась. — У тебя богатая фантазия, Яночка, — грубовато возражала Чернова, уловив подтекст её слов. И ухмыльнулась: — Но мне нравится ход твоих мыслей... Я всего лишь хотела предложить тебе выбраться на Невский — прошвырнуться по старым улочкам, развеяться, поесть мороженого. Как ты на это смотришь? — Зимой, и мороженого? — Можно зайти в ресторан и заказать что-нибудь горячее. Петлицкая заливисто, ей в лицо, рассмеялась. Какой-то огненный, колдовской азарт появился в её глазах, и Морисса видела, как там, в их глубине — зажигаются ведьмовские костры. Она быстро моргнула, рискуя сгореть в этом адском пожарище, но когда вновь на неё взглянула — встретила лишь язвительное и злое презрение. — Горячее? Морисса, ты определись уже — холодное или горячее. И действительно, она так нервничала, что не могла определиться. Несла какую-то чушь… Ещё ни с кем Морисса не чувствовала себя так глупо, как с этой девчонкой, на которую каждый раз реагировала не вполне адекватно. От привычного боевого настроя порою не оставалось и следа. — А знаешь, я передумала… — Чернова громко сглотнула остатки нерешительности. Постоянные Янины подкалывания уже порядком ей надоели. — Ты сама это предложила. Хочу совместную ванну. Контрастный душ на двоих. Осталось только решить — у тебя или у меня? — Ты серьёзно? — Абсолютно. — Морисса поднялась с уютного кресла и с хлопком предвкушения потёрла ладони. В прекрасных, как ночное небо, удлинённых глазах Петлицкой читалась растерянность, зрачки чернилами разлились по радужкам. — Вообще-то я другое имела в виду… — А это уже неважно… — Делая шаг навстречу к ней, Чернова остановилась, заметив, как девушка комкает одеяло в изящных пальцах, как бегает её взгляд где угодно, не останавливаясь на ней, потоком тёмной харизмы нависавшей сверху. Чернова присела к Яните на кровать, ловя её подбородок ладонью, чтобы видеть лицо. Улыбаясь. Лукаво. Бесстыже. — Да лучше уж меня парализует! Или ослепну, чем… — заносчиво фыркнула Петлицкая, совершенно возмущаясь подобным раскладом и вертя головой из стороны в сторону. — Неважно… Я буду любить тебя любую, ангелочек… — касаясь её шеи горячим, влажным языком, одними губами пробормотала Чернова. Умом Петлицкая понимала, что когда-то это должно случиться, но её всё ещё что-то останавливало. Она не могла смириться, что… попалась. Попалась-таки в сети этой малолетки, мужланки, искусной соблазнительницы. — Вообще-то я пошутила, — в качестве последнего аргумента прошептали припухшие от собственных укусов уста. — А я нет, — откидывая с неё одеяло, отозвалась шатенка.