Заклятые соседки

— Убила? Светку, что ли? — не поверила ни единому её слову Чернова, недоверчиво ухмыльнувшись. — Нет… Юрку… — В смысле, Юрку? — недоумение и растерянность в лице Мориссы быстро сменились чувством досады. — Ты от меня к нему, что ли… — Ты в своём уме, Чернова?! — глаза Яниты негодующе вспыхнули, и она дёрганым нервным движением убрала чужие руки от своего лица, с изящной ловкостью увернувшись к спинке сиденья; но тотчас стихла, потеряла всякий интерес заводиться. Уже более спокойно, размеренно дыша, пояснила: — Просто он ночевал у Рыбкиной. Чернова часто заморгала, стараясь сложить воедино цепочку из роковых событий, но мысли в её голове рассыпались пожухлой листвой. Привычно-знакомый мир раскололся на части, излился камнями с неба, и она поёжилась до заклинивших позвонков, ощущая, как неуютно по хребту вниз заструился противный пот. Она даже побоялась представить, что было дальше. — Как это произошло? — громко сглотнув саднящую в горле крапиву, хмуро уточнила она. Будничным тоном, с неохотой Петлицкая выдохнула: — Я села в такси и поехала к Светке… Её подбородок дёрнулся и она замолчала, не закончив мысль, уставившись куда-то поверх плеча Черновой, которая сидела перед ней на корточках. В глазах девушки заблестели слёзы, и она шмыгнула носом. — И что было дальше?.. — мрачно сдвинув брови, спросила Чернова, чувствуя, как скверно засосало под ложечкой, и попыталась поймать взгляд Яниты, но та ни в какую не реагировала, опустив глаза к хрупким, смятенным рукам, с силой вжимавшимся в стройную гладкость коленей. «Дальше?! Ты хочешь знать, что было дальше? Да если бы не ты!..» — немое возмущение не выплеснулось наружу, захлебнулось в спастическом приступе бессильной злобы. — «Ровнее, дыши ровнее…» Будто пересказывая чужую историю, случившуюся с кем-то другим, монотонно продолжила: — Хотела переночевать у неё, принять душ и на работу. Вечером вместе с Костей собиралась вернуться к тебе за ключами. — Янита на секунду подняла глаза на невидимую точку перед собой, усмехнувшись собственным мыслям, и снова уткнула взор в нервно сцепившиеся в замок ладони. — Ну, ты же в курсе, что Юрка звонил мне весь вечер с её телефона… А я тогда не придала этому значения: Светка-то живёт не одна. Думала, он уже уехал. — Девушка ударилась затылком о стену и, запрокинув голову назад, зажала большим и указательным пальцами внутреннюю сторону век, пытаясь отогнать солёную влагу. — Но я ошибалась… При последних словах лицо Черновой сделалось свёкольно-красным. Она медленно закрыла глаза, считая до трёх, пытаясь успокоить заклокотавшую в сердце ярость. — Они тебя… вдвоём?.. Петлицкая усмехнулась: — Не драматизируй. Ничего они мне не сделали. Просто… они не оставили мне выбора. — Ты защищалась? Неверными пальцами Яна полезла к пуговицам шубы, чтобы восполнить нехватку кислорода в груди, но внезапно передумала, бессильно уронив руки на колени, вовремя вспомнив, в каком виде её одежда. В мозгу всплеском острых фрагментов мелькнула картинка: что-то тяжёлое, твёрдое — утюг. Интересно, насколько сильно раскроила она ему череп? — Да. Я защищалась. Я ударила его утюгом… — Янита впервые подняла глаза на Мориссу, и внимательно всмотрелась в её лицо, наблюдая реакцию. Огненное колесо из разноцветья чувств в глазах Черновой не могло сбить с толку: в основе её эмоций читался страх. Страх и сожаление. Беспокойство. Желание помочь. И тонкой нитью сквозь прочее всё — чувство вины. — Куда ты его ударила этим утюгом? — В голову. Или в челюсть… не помню. Но он сразу отключился. — Так в голову или в челюсть, Яна? — Я не помню! — девушка упёрлась локтями в колени, массируя пальцами виски, качая головой из стороны в сторону. — Послушай, Яна. — Чернова аккуратно заправила её длинные локоны за уши, чтобы видеть глаза. — У меня где-то есть телефон этой Рыбкиной, я её сейчас наберу. — Бесполезно. Она не возьмёт трубку. — А вот мы и проверим… — Чернова сунула руку в карман штанов, выуживая айфон, но Янита мягким жестом остановила импульсивный порыв: сверху её запястья легла ладонь и немного сжала его. — Нет! Нет, Морис, потом, всё потом… Просто отведи меня домой, ладно? Мне так херово… если бы ты знала… Но как бы Янита ни пыталась казаться выносливой к ударам судьбы, — стоило ей подняться на ноги, и силы её покинули. Скорее бессознательно она вцепилась руками в предплечья Черновой, которая поднялась вместе с ней, — и некоторое время не двигалась, опустив голову и приводя свой вестибулярный аппарат в устойчивое положение. — Ты оттягиваешь момент звонка, потому что боишься… узнать? — догадалась Морисса, с готовностью её подхватывая, погружаясь носом и подбородком в её прохладные светлые пряди, пахнущие талым снегом; обволакивая оберегающим теплом своего тела — её. — Я бы сейчас закурила, — тихо прошептали израненные губы, покрытые корочками присохшей крови, куда-то в вырез олимпийки Черновой, где под футболкой осязалась упругая энергия её жизни — звучные удары сердечной мышцы. — Ты серьёзно? — так же шёпотом прошелестели в макушку другие — чувственные и жаркие. Обжигающие. — Куда уж более. — А если сорокалетний папочка узнает? — Чернова пыталась шутить, чтобы отвлечь её хоть ненадолго. — Давай уже, неси! — подыгрывая ей, блондинка чуть пихнула в живот животом, без сожаления отстраняясь и устало закатывая глаза. Уголок её рта язвительно дёрнулся: — Мы же не будем ещё из-за этого препираться, правда? — Почему нет? Ведь у нас это получается лучше всего, не находишь? — Ты намекаешь на свой тяжёлый характер? — Петлицкая чуть склонила голову вбок, точно в цель проникая дротиками зрачков. — Ну-у… вообще-то я имела в виду твой! — возразила деланно сердито Чернова. — И это мы ещё не начинали жить вместе, — скуластая физиономия расплылась в чеширском оскале, отражая привычно хлёсткий Янин выпад, узнавая теперь свою пташку — прежнюю. Однако Петлицкая строго её осадила: — Неуместная шутка, Чернова. — Слегка истеричный, как сорванная струна, её голос возмутительно взвизгнул: — Я когда-нибудь дождусь сигареты? С неохотой отлепившись от влекущего стана, Морисса покорно уступала любым Яниным прихотям, лишь бы не кончалось такое редкое, желанное уединение. И она, понимая всю ответственность, что ложилась сейчас на её плечи, проявляла о ней ту ненавязчивую заботу, которая не мешала, а помогала бы помаленьку выйти из шокового погружения, где крутились на максималках мысли подруги. Стараясь развеселить её, Морисса театрально раскланялась и с рабским послушанием попятилась на балкон за пачкой и зажигалкой, и вскоре вернулась, по мере приближения к ней оглушённая нарастающей, звенящей тяжестью беспокойства. Фиксируя внешние проявления. Яна сидела на полу вкось на одно бедро, упираясь локтем в край стула и безвольно уронив на него лицо. Белокурые локоны спутанной массой укрывали напряжённо-склонённую спину, и у Мориссы рваным рубцом сковырнуло рану за рёбрами, при виде её такою — надрезанной, тонкой, напрочь лишённой кожи. В своём горе Янита казалась тихой и незаметной. Далёкой — наедине со своей бедой. Ей не требовалась жилетка, чтобы выплакаться. Слёзы лились беззвучно, никому не мешая, ни к чему не обязывая. И это непоколебимое достоинство (или недостаток?) — при любых обстоятельствах, чем бы ни полнилась душа, надеяться только на себя и не ждать помощи — всегда изумляло Чернову. Сама она так не умела, и случись нечто сопоставимое — наверняка наломала бы дров. Яна же раскрывалась чужим неохотно, с большой осторожностью — чрезвычайно гордая и отрешённая; но Чернова успела привыкнуть и к этому, хотя всякий раз непроизвольно терялась, натыкаясь на железобетонное «нет». С оцепенелой беззвучностью вздрагивали сведённые вместе узкие плечи, и даже приближение Мориссы, которое Яна учуяла выступами лопаток, не могло заглушить полноты всеобъемлющего отчаяния. Её присутствие было замечено, но уже ни на что не влияло. Обмякшей плотью Петлицкая согнулась пополам, сползая вниз, подметая длинными кудрями порог дома, ногтями царапая скользкие плиты прихожей. Беззвучные всхлипы отзывались пронзительным стоном в нутре Черновой, мучительно царапая душу, морозным ветром кусая напрягшиеся позвонки. На цыпочках подойдя к ней ближе, Морисса чуть кашлянула, и подавила рвущиеся банальные фразы, чтобы её успокоить. Без лишних слов молодая шатенка подняла её, совсем обессилевшую, на ноги, и, открыв дверь своей квартиры, подхватила под мышки и повела к соседней двери, не забыв от неё ключи. Едва перебирая ногами, с её помощью Янита доплелась до противоположной стены лестничной клетки, повиснув на подставленном плече. Самостоятельно Чернова открыла дверь Яниной квартиры, поскольку девчонку колотило так, что навряд ли она смогла бы попасть в замочную скважину, и, щёлкнув выключателем, бережно усадила на банкетку, понимая, что оставлять девушку в таком состоянии одну весьма опасно. Она сбегала на кухню за стаканом холодной воды и аккуратно подставила в руку, помогая сделать глоток, чувствуя солёные тёплые блёстки на кончиках пальцев, что падали в них. Задумчиво почесав подбородок, Чернова искала слова, чтобы остаться, но, как нарочно, ничего умного в голову ей не шло. Всё казалось, будто Яна решит, что она ищет лазейку для удовлетворения своих низменных побуждений. Конечно, она много раз подводила девушку, довольно грубо выражая свои чувства, когда не просили, но впервые это было не так. Сейчас, как никогда, Янита нуждалась в её защите и заботе, и она готова была их дать… Безвозмездно. Щедро. Без единой надежды уцепиться хоть за какой-то повод она растерянно наблюдала, как Петлицкая поднимается, чтобы забрать из её ладони ключи. И на этом всё… Завтра вернётся её лощёный чувак, и их пути разойдутся. Скорее всего, уже навсегда. Они стояли напротив, не глядя друг другу в глаза, и на секунду пальцы их, будто неловко, столкнулись, соединённые только железным металлом связки ключей, и — разомкнулись. В маленькой тонкой ладошке звякнула холодная тяжесть, и Янита торопливо сжала её — будто захлопнув книгу. Всё закончилось. — Прости… — только и смогла вытолкнуть из себя Морисса, и в грудной клетке рассвирепела — зудела боль, покусывая острым чувством вины и неизмерной тоскою. Нерешительно-путано, словно двухлетний ребёнок, бормотала она о том, как сожалеет, что так всё вышло; что чувствует свою ответственность; что такое больше не повторится, — но Петлицкая устало, не изменяя слегка пренебрежительному отношению к ней, нисколько не вслушиваясь, прервала этот поток извинений взмахом руки, намекая: «заткнись!». — Лучше помоги мне снять сапоги, Морисса… — прильнув к стене в холле, как-то чересчур по-деловому, без доли кокетства или смущения попросила она. Иначе, впрочем, и не бывало. Когда Чернова нагнулась к её ногам, покорно рухнув перед ней на колени, Петлицкая положила ладони на готовые принять их статные плечи, используя вместо опоры. Чернова обхватила изящно выставленную и обтянутую замшей одну её ногу, и, стараясь не поддаваться мучительной дрожи волнения, восторга, какого-то неоправданного предвкушения — легко двинула вниз застёжку — вжик! То же сделала и с другой, стянув оба её сапога, — и, не задерживаясь на точёных коленках, вопросительно-робко подняла к ней лицо, вперяя непривычно шёлковый, но как всегда проницательный взгляд. Не торопясь распрямляться, ведь руки девушки по-прежнему лежали на принимающих плечах. Мазнув стеклянным — случайным взглядом по ней, Петлицкая, — словно внезапно опомнившись, — пошатнулась. Попятилась. Никак не реагируя на присутствие Черновой, присела на край жёсткой банкетки, опуская голову и пряча в пальцах лицо. И Чернова снова — уже в пятисотый раз — почувствовала себя здесь лишней. Ненужной. О ней как будто забыли. — Ну… тогда я пойду? Тебе стоит выспаться… — сглатывая царапавший горло ком, сказала то, что должна была. И неважно, что хотела другого. Вытащила из кармана сигареты и одним резким движением оставила у неё на тумбочке, рывком обернувшись к двери, чтобы больше не искать поводов. Чтобы уйти. Сейчас думала только о ней, об её эмоциональной стабильности. — Останься. Пожалуйста. Ты нужна мне, Риса… — незатейливая гравировка букв складывалась в такие простые, обыкновенные слова, впечатываясь в душу Черновой изящным и нежным тиснением. Морисса застыла на месте, на секунду решив, что послышалось, с трудом веря в пленяющую реальность. Желала этого нестерпимо, но, как оказалось, совершенно была не готова. Она поправила ворот олимпийки, за который цеплялась серебряная цепочка, вместе с тем пробуя на вкус каждое прозвучавшее слово — не-е-ет, не послышалось. Будто пребывая во сне, она сделала шаг вперёд. И ещё один… Непослушными пальцами Янита расстёгивала пуговицы шубы сверху, а Чернова — снизу. Когда помогла ей избавиться от верхней одежды окончательно, вдруг обнаружила, что красивое платье девушки всё изодрано в клочья, а на её руках, плечах и шее синяки и ссадины. Как же она ненавидела себя в этот момент за эгоизм и глупость! И за последствия. Что же с её голубкой сделали эти двое? Кажется, на её лице написано было всё, что она сейчас чувствовала, поскольку даже Янита не выдержала, пошутила: — Ну что, готова носить мне передачки в тюрьму? — Я готова сесть туда вместо тебя, если понадобится, — серьёзно ответила ей Чернова, поднимаясь, ласково касаясь её щеки большим пальцем, убирая спутанные пряди волос от её лица. — А вообще-то ты защищалась. Мы с тобой завтра с утра поедем на освидетельствование. Зафиксируем твои синяки и вот это вот всё… — Рукой Чернова сделала круговой жест в воздухе, с ужасом оглядывая подругу. — И ещё большой вопрос — кто и кому будет носить передачки. Твой бывший так легко не отделается! На том свете его подождут, не время. — Ой, — Петлицкая лишь отмахнулась, — мне бы твою уверенность. Впрочем, даже если и допустить, что выжил: ты что, не знаешь, как работают наши доблестные органы? Сдохните, а потом приходите! Да среди ментов процветает мужская солидарность и сексизм, — начинала взвинчиваться пострадавшая, переполненная внутренним недоверием к правоохранительной системе. — Это только мужиков у нас за особо тяжкие под залог выпускают. К женщинам отношение не такое лояльное, особенно к жертвам насилия. Виктимблейминг, слышала о таком? Не всё так однозначно, да и вообще — сама виновата. — Ну-ну, не стоит сгущать краски. Всё ещё обойдётся. Даже если ты и грохнула этого урода, ты — защищалась. Я поговорю со своим знакомым из убойного отдела, мы с ним вместе в школе учились, может, он чем-то поможет. А теперь тебе нужно отдохнуть. И никакой работы завтра. Низковато-мягкий, участливый голос Мориссы внушал надежду, что она справится, а ласковый, ободряющий взгляд обволакивал — наполняя тело и душу таким необходимым в этот момент чувством безопасности, отгоняя прочь назойливую тревогу, и Янита пронзительно, долго и вдумчиво смотрела прямо в её глаза, на самое дно разливной лазури по контуру жжёного янтаря, а потом спокойно, пытаясь улыбнуться, сказала: — Идём… Поможешь мне избавиться от этого платья, а то у меня всё тело ломит. И Яна повела её в свою спальню… Как будто в этом не было ничего необычного. В странной, многомерно-плотной молчаливости Морисса следовала за подругой мимо кухни и гостиной, тычась взглядом ей в спину, когда Яна неожиданно остановилась в небольшом прямоугольном коридоре, плечом опёршись на стену. Ей было трудно. Трудно идти дальше, трудно дышать, трудно переставлять ногами. Колени её подгибались, и ей потребовалось срочно прижаться к какой-то поверхности. Ей резко стало нехорошо, перед глазами поплыли фиолетовые круги, а к животу подступил отвратительный приступ сухой адреналиновой тошноты, и если бы что-то было в желудке, навряд ли она смогла бы сдержать эту рвоту. Хуже некуда было то, что Чернова всё видела: её беспомощность, её слабость, её неидеальность. Если бы не она — рухнула бы вот прямо здесь, не доползая до комнаты. Сомнамбулически прикрыла глаза, в одном желании — забыться. Забыть. Мечтая об этом, Янита опустила ресницы, почти теряя сознание, но бдящая Чернова, замечая, в каком полуобморочном состоянии она находится, бережно взяла её на руки, чтобы отнести в комнату. Чувствовала, как она дрожит, и не понимала — почему. Из-за пережитого этой ночью, или, быть может, из-за чужого присутствия? А спросить боялась… Ведь ещё накануне Янита убегала из её рук, а сегодня сама приглашала в свой дом, в уютную девичью крепость, по собственной воле. В комнате ничего не изменилось с тех пор, когда она была здесь однажды, прячась от Рыбкиной. Типичная комната девушки: светлые обои с жемчужным отливом, матово-белый ламинат, аккуратно заправленная кровать, небрежно брошенная шёлковая пижама, вместительное кресло в маленьких мягких подушках, парные бра в виде золотых лепестков, жатые шторы, зеркальный шкаф, рабочий уголок, а также кремы, баночки, шкатулки… Аромат в комнате тоже витал чисто женский — розово-яблочный, тонкий, едва заметный. С неторопливым удовольствием она потянула носом запахи, впитывая их через ноздри в своё нутро, мысленно втирая под кожу, чтобы никогда не расставаться с частичкой этой вселенной. Чернова терялась в мешанине из чувств и эмоций, где абсурдная реальность спаялась воедино с каким-то вязким сюром. Всё должно было быть совершенно иначе. Бережно, как фарфоровую куклу, раздевала её… Яна вся была словно поломана. Разбита кусочками, стёклами. Не склеена... Каждое движение отдавалось болью, и девушка сжимала зубы, чтобы не показать того, насколько она обессилена. Но Чернова видела и сама. Изорванное платье-стрейч скользнуло вниз по ногам, оголяя красивую узкую спину, исполосованную Светкиными когтями. На шее ужасающим обручем вишнёвый след от удушья. Руки буквально синие от гематом и кровоподтёков — это уже постарался Юрка. Чернова читала по оставленному на коже почерку — печать преступления. Это же очень здорово, что она его по башке долбанула. Если этот урод всё-таки жив, она — добавит. За неё — за Яну. Остатки мозгов вытрясет, яйца скрутит, но так не оставит… Руки её чесались, в душе накалялась злость. Праведный гнев разрывал изнутри Чернову, и она никак не могла понять — чёрт побери, да как можно-то так истязать это прекрасное тело? Кровь клокотала, требуя мести. Из гроба достанет этого мудака, но заставит его ответить. К ногам девушки, вернее, к её колготкам, Морис не притрагивалась, но Яна и не просила. Это, пожалуй, и к лучшему. Едва коснулась тёмного, синюшного следа на хрупкой шее подруги, когда та подняла волосы, показывая свои телесные травмы. — Кто это так тебя? Рыбкина, что ли? — Да. — Она тебя что, душила? — Да. — Вот мандавошка. — Морисса крепко щёлкнула челюстью, осматривая спину девушки, всю в рваных царапинах от мерзких ногтей. — У тебя ничего не сломано? — Вроде бы нет. — Неплохо бы помазать спину заживляющей мазью, а то могут раны воспалиться. — Есть левомеколь. Подойдёт? — чуть развернув голову, осведомилась Янита через плечо, без всяких отмазок, что справится и сама. — Будет отлично… — Поиграем в доктора? Чернова уловила лукавую искру в окутывающем кружеве нежного голоса, но ничего не ответила. Она дышала девушке в спину, не в силах переключить взор от того, что сотворили эти ублюдки. Но она держалась — боясь показать, насколько обескуражена. Подавлена. Уничтожена. Разобрана по частям. — Ты… ты разденешься дальше сама, или… помочь? — не думая сейчас ни о чём, кроме поддержки и помощи, спросила она, не ожидая положительного ответа, ведь хорошо знала Яну. Петлицкая с полминуты молчала, а потом вполне однозначно выдала: — Или. Следующее действие Яны ввергло её в натуральное замешательство. К этому она тоже не была готова. И вот тут Чернову уже накрыло… Потому что Янита вдруг обернулась и схватила её за руку, притягивая ближе, прижимая незнакомую, крупноватую для женской ладонь к своей молочно-круглой, обнажённой груди, густо вздымавшейся, — с усмешкой заглядывая в обалдевшие шальные глаза. — Ну же, не стесняйся, трахни меня. Ты же мечтала об этом? Самое время. Морисса чувствовала под подушечками пальцев упругую полноту: грудь девушки вздымалась поверхностно-быстро, волнительно, горячо, и, — удерживаемая рукой Яниты, молодая пацанка не могла отвести ладонь, даже если бы захотела. Но она не хотела. Сгорая заживо, как сухая ветка в камине. — Малыш, сейчас не… не самый подходящий момент для... этого. Наверное. — Жуя собственные слоги, подчистую не чувствуя голоса, того не понимая, что мелет, выдала в итоге Морисса. — К тому же мне кажется, ты не в том состоянии... Очаровательные, нежные формы любимой недотроги искусно соблазняли, провоцировали, напрашивались, нанизывались на взгляд, — и нутро Черновой в ответном запале энергично сжималось, болезненно вожделея — и сладко млея. Борясь с собственной слабостью… — Что, такая я тебя уже не прельщаю? — с неприкрытой издёвкой жалила Петлицкая, огорчая своим сарказмом. — Какая — такая? — Морисса с трудом отлепила глаза от её груди, встречаясь взглядом. — Подпорченная. В синяках и ранах. — Синяки сойдут. Раны заживут. В том числе и душевные. Ты меня прельщаешь любая, Янушка, неужели ты ещё это не видишь? В момент, когда Петлицкая дёрнулась, под воздействием признательных тёплых фраз отводя приникшую руку, Чернова двинула её стан на себя, не в состоянии устоять от соблазна, и вернула жадную пясть на прежнее место — к манкой округлости, комкая тугую нежность, одновременно целуя холодный, демонстративно торчащий сосок. Тесно охватывая его губами и втягивая в рот, чтобы высосать капельки пота вокруг ареолы, почувствовать вкус натянутой соками кожи — гладкой и чуть блестящей, светящейся тонкими жилками, испытывая весь спектр полноты ощущений. Чтобы запомнить. Ощущения. Навсегда. Молния дрожи — волна за волной, бежала по позвонкам Мориссы, от самой шеи до копчика, нагоняя, зажигая судорожные спазмы, охватывая и весь живот, постепенно скапливаясь, концентрируясь вязкой тяжестью в одной точке — свербящей от нетерпения. Внутреннюю часть бёдер Черновой обожгло влажным, томительным жаром. В малом тазу стянуло все мышцы и сладостно завибрировало, закрутило в спираль похоти и наваждения. Другой рукой она сжала и правое полукружье, и склонилась губами уже и над ним... Сознавала ли: если сейчас не остановится — уже не сможет себя контролировать. И чем она тогда лучше тех двоих? Дыша через раз, срывая голос, пробормотала — не чувствами, не душой, но разумом: — Тебе нужно выспаться... Ты ложись, а я скоро приду. — Ты меня… — чуть запнувшись, — не оставишь? — Нет. Конечно же нет. Никогда. И Морисса обняла её напоследок, шаря руками по голой спине, прижимая плотнее к своему торсу потрясное тело, задевая скользкие, яркие от недавних поцелуев большие соски, царапавшие собственную грудь даже сквозь ткань одежды. И когда чуть отстранилась от Яны, уже взглядом ласкала её красоту, не замечая ни ссадин, ни гематом, и под этим вниманием любимая девочка грелась и нежилась, расцветала знойным бутоном. И взгляд от неё отрывать совсем не хотелось. Чернова вышла из её квартиры и вернулась к себе, чтобы сделать несколько важных звонков.