Заклятые соседки

Совсем не хотелось верить в происходящее: казалось, что она спит и видит жуткий, неприятный сон, в котором обрывки реальности причудливо переплелись с больной фантазией мозга, выдавая нелепый, чудовищный видеоряд — сумбурное видение, которое должно вот-вот прекратиться, и как только она очнётся, сразу поймёт, что находится у себя дома, в любимой тёплой постели с разноцветными зайцами на пододеяльнике, в ночной тишине и безопасности, а сквозь неплотно задвинутые занавески в угол стены расплывчато светит уличный жёлтый фонарь, наверняка облепленный свежевыпавшим снегом. Невольно Янита зажмурилась, стараясь продлить иллюзорное ощущение, что это происходит не наяву, обеими руками пытаясь ухватиться за эту мысль, как за спасительную соломинку. В ушах её что-то разорвалось от голоса Рыбкиной, веки дрогнули, щурясь от резкого освещения пыльной люстры под потолком, и она замерла в каком-то каменном ступоре, прирастая к липким пластам выцветшего линолеума платформами сапожек, притихая и ничего не чувствуя, словно происходящее вовсе её не касалось. — Раздевайся! — с плохо скрываемым ожесточением рявкнула безумная, и, выведенная из себя осуждающим, обвиняющим взглядом Яниты, вызверилась ещё больше и без церемоний содрала с девушки шубу — одним метким рывком — не колеблясь ни на миг, точно сдирала кожу с ящерицы, как заправский мясник. — Ты чего встал, красавчик? Помоги снять с неё сапоги! — тут же скомандовала она ошалевшему Юрке. Впрочем, по промелькнувшему блеску в его небесно-голубых глазах, обведённых слишком пушистыми и чёрными ресницами, становилось ясно, что он, кажется, был не против. У него были какие-то нереальные, нездешние, а оттого совершенно обманчивые, бездушно-пустые глаза, и Яна в своё время повелась на их тягучую красоту и тёмное, космическое обаяние. Но это было когда-то, а теперь… теперь у неё есть Константин Витальевич, с которым она планирует построить крепкую счастливую семью, родить дочь. Или сына. И есть Чернова. Да, ей отчего-то очень хотелось, чтобы Чернова просто была в её жизни — параллельно и ненавязчиво. Независимо от обстоятельств, которые их соединяли, а вернее — разъединяли. Несмотря ни на что… Тихий и обычно бесцветный голос Рыбкиной вдруг наполнился живостью, и Янита невольно вздрогнула, когда она подошла впритык, убирая костлявые руки в карманы домашней туники, из-под подола которой торчали её нездорово худые коленки; неспешно двинулась вокруг девушки, словно прицениваясь, приближаясь так близко — лицом к лицу, что, казалось, пыталась уловить её запах, принюхивалась. — Давно хотела оценить, насколько ты хороша в постели, дорогая Яночка! — резко кладя руку на горло Петлицкой и чуть сжимая его, улыбнулась она противно-восторженно, и приподняла лицо девушки за подбородок вверх, наслаждаясь белизной её шеи и своей безнаказанностью. Её блёклые, цвета сухого сена волосы сейчас были распущены и походили на паклю, ложась на худые, выпирающие острыми гранями плечи. Уж о ком — о ком, а об этой девице, хоть и не страшненькой, но вовсе несимпатичной, непривлекательной, без какой-то своей изюминки, Янита никогда не мечтала. И даже в теории, если представить, что её привлекали бы женщины, не могла увидеть себя и её вместе, — пусть и в шутку. Хотя несколько лет назад был момент, когда обе вдрызг напились и Рыбкина, оставшись с ночёвкой у Петлицкой, залечивала душевную рану (рассталась с парнем своей мечты) и, повинуясь спонтанному порыву, предлагала поцеловаться. Тогда это едва не случилось, ведь они обе были в стельку, но к счастью, Светка не настаивала. Теперь же она попросту не оставляла выбора, и это было другое. Янита в принципе не любила, когда давили на психику, не шла на поводу и не относилась всерьёз к порою нелепым хотелкам тех, с кем так или иначе взаимодействовала: решения принимала только сама, без нажима извне, предпочитая отстраняться, а то и вовсе сводить на нет общение с теми, кто явно пытался манипулировать или воздействовать на неё. Любой натиск в свою сторону она воспринимала как нарушение личных границ, и никогда помыслить не могла, что ей стоит опасаться Светки. Это же свой, родной человек... По сравнению с ней теперь даже Чернова казалась не такой уж невыносимой, и если и пробовать что-то новенькое, так пусть это будет она — молодая и амбициозная пацанка с внутренним стержнем и своеобразным обаянием, и невзирая на сложные отношения, Янита смогла бы, наверное, принять факт близости с ней, ведь Чернова, точно свет в незнакомом окне, распаляла то самое любопытство, что сводило с ума последние месяцы. Иногда любопытство притуплялось, и Янита с облегчением выдыхала, но затем Чернова опять появлялась на горизонте, будто испытывая на прочность, и всё повторялось. В отличие от Светки, Морис была из категории тех людей, с которыми интересно попробовать всё: это как аттракцион "Катапульта" на Диво-острове — вроде и рискнула бы, но страшновато. Однако Рыбкина — не Чернова. К ней Петлицкая относилась как к необходимому предмету мебели, полезному, но вовсе не обязательному в повседневности. Возможно, именно поэтому она пропустила момент, когда Рыбкина изменилась. Возможно, в том, какой она стала, есть и её вина. В любом случае сейчас Светка ничего, кроме отвращения и тошноты, не вызывала. Проследив взором за Юркой, выглядевшим наиболее адекватным в сравнении со своей подельницей (ведь его Светка также поставила в неловкое положение), Янита решила попробовать обойти острые углы и смягчить ситуацию, рассчитывая, что Юрка встанет на её защиту, — или хотя бы на здравый смысл с его стороны. — Послушайте, мы все взрослые люди... — Девушка убедилась, что поймала взгляд Юрки, и с надеждой продолжила, слегка отстраняясь от Рыбкиной, на лице которой застала скупую равнодушную ухмылку. Рыбкина всегда избегала смотреть в глаза, когда с ней говорили, в этом была её личностная особенность, а посему контакта между ними де-факто не вышло. — Мы можем договориться: вы даёте мне возможность уйти, — Петлицкая непринуждённо кивнула в направлении выхода, стараясь не выдать приступ острого страха, узлом скрутившего внутренности, — а я больше не лезу в вашу интимную жизнь, и наши пути расходятся насовсем, как льды в океане. Как вам такое предложение? — Хотелось верить, что её услышат, и она натянуто улыбнулась, переводя взор с одного на другую. Юрка, переглянувшись со своей подельницей, пожал плечами, собираясь что-то сказать, но пока он соображал, Светка перебила его: — Ты что, сейчас это серьёзно? — Подбоченившись, девица исказилась в лице и неприятно хихикнула, многозначительно обменявшись взглядами с Юркой. — Удрать решила? Не вы-ы-йдет! — Никогда Янита не думала, что это тщедушное существо способно так управлять своим голосом. Его вибрации и эмоциональный фон шокировали агрессивными струнками. Светка сдавила плечо Яниты, впиваясь в него худыми, как ткацкое шило, бледными пальцами, и Яните пришлось согнуться под этим противным воздействием. Склонившись к самому уху, Рыбкина выдала более тихое: — Я же вижу, как он на тебя смотрит! Чем ты его так очаровала? Может, поделишься опытом, Яночка? — последнюю фразу она произнесла во всеуслышание, демонстративно-смачно проведя рукой по обнажённым ключицам Петлицкой — чуть выше её декольте, против воли замедляясь, почти останавливаясь, делаясь мягче, чтобы как следует вкусить ощущения, которые вызывала у неё школьная подружка. И ощущения эти, стоит признать, её впечатляли... Что вызывала в её душе эта трепетная красота? Восхищение, зависть, ревность, восторг? Всё вместе, и ещё чуточку больше... — Она не даст тебе, — неторопливо потирая кулаками заспанно-пьяные глаза, попытался остудить болезненный пыл Рыбкиной молодой человек, живой преградой вставая между ними. Юрка немало был удивлён, что эта всегда печальная и невыразительная, как примятая трава у обочины или грязь у дороги, неприметная тихушница Светка, обычно боящаяся выронить лишнее слово и обратить на себя ненужное, пугающее внимание, теперь блистала, как гвоздь программы. Обведя её любопытным, изучающим взором, он усмехнулся: — Вот уж не думал, что ты такая у нас затейница, Светлана. — Ехидно лыбясь, парень перевёл взор к своей бывшей девушке. Она стояла меж двух огней — гордая и прямая в спине, как фарфоровая статуэтка, едва вздёрнув подбородок, без единой эмоции на изящном лице, и всем своим видом показывала, что ей не страшно. Что она справится. И это её внутреннее спокойствие всегда поражало Юрку. — Януль, а ты знала? — Принцеска у нас дальше собственного носа не видит — зачем ей знать о чувствах других? Не королевское это дело, — уничижительно усмехнулась Светка, лишив Петлицкую права голоса. — Но теперь за всё придётся ответить… Да, Яночка? Ещё раз обойдя Петлицкую вокруг, Рыбкина с какой-то особенной жадностью вцепилась в её гладкие и блестящие — как хромированная дверца дорогого авто, переливающаяся на солнце, — в её густые светлые локоны, приближая к своему лицу. От одного только взгляда в её водянистые, точно застывший холодец, чуждые сострадания глаза Яните сделалось плохо — так, будто мозг высасывали трубочкой через тонкий прокол в черепе. Кроме фанатичной ненависти и бессмысленной жестокости Петлицкая ничего в этих бесцветно-зелёных глазах не увидела. Её охватили гадливость и отвращение, когда Рыбкина грубо поцеловала в губы, стараясь их укусить. Казалось, ещё чуть-чуть — и девушку вырвет. В отличие от Рыбкиной — полновластной хозяйки положения, Юрка колебался, размышляя о последствиях необдуманных действий, и не решался воспользоваться предоставленной ему свободой и обретённым положением безнаказанности, которое, как правило, приводило к неуправляемой вседозволенности и распутству. И хотя понимал — руки у него развязаны, не спешил превращаться в стайное животное, загоняющее добычу, и помаленьку стал оттягивать Рыбкину от Петлицкой. Уведя её на достаточное расстояние, он погрозил перед лицом невменяемой пальцем, понизив голос: — Ай-я-яй, Светлана! Как-то нехорошо получается… Что она тебе сделала, что ты с ней так? Вы же были подругами? — Говорил Юрка без малейшей жалости как к Яните, так и к самой Рыбкиной, с неким любопытством впервые препарирующего хирурга, решившего докопаться до сути диагноза. — Слишком много вопросов, Юра! — Рыбкина махнула головой в Янину сторону, в глазах её появился нездоровый, провокационный блеск. — Так и будешь стоять в сторонке? — Я не собираюсь в этом участвовать! — меряя девицу непреклонным взглядом и тыча ей в солнечное сплетение, ещё тише заявил молодой человек. Теперь он и сам не понимал, как так вышло, что когда пришёл к Рыбкиной по делу — она напоила его самогонкой на гвоздике и не отпустила домой, уложив в свою койку. Хоть убей, но он толком не мог вспомнить — было ли что-то между ними, а последним всплеском воспоминания перед тем, как провалиться в небытие, стал, кажется, стриптиз, который она танцевала на столе, неуклюже-жеманно кидая своё нижнее бельё ему на лицо. Кажется, потом он целовал её выпирающие ключицы, проводил пальцами по выступам острых позвонков на спине, ласкал маленькие соски на минусовой груди, а что было дальше — к счастью, не мог вспомнить вовсе. Она никогда не была в его вкусе: не привлекала её подростковая, худосочная фигура с торчащими косточками, её излишняя покладистость и покорное жертвоприношение себя — в качестве подержанного, но всё ещё годного товара, который нуждается в любящем, но строгом хозяине, — что читалось на её лбу вместо таблички. Она предлагала себя — как верная раба, готовая на всё, — а ему хотелось ломать, добывать, завоёвывать. Он ненавидел покорных. — Ты что, дура, что ли? — Ты просто струсил, и всё! — подначивала Рыбкина, и Юрка заметил, как она преобразилась в эти минуты, когда дело касалось Петлицкой. Нет больше прежней готовности подстраиваться и потакать, бесшумно ходить на цыпочках, угадывая любое желание, беспрекословно исполняя его. В ней словно сидело два человека — один забитый и услужливый, готовый прогнуться под обстоятельства, и второй — внутренний демон, внезапно расправивший чёрные крылья, пугающий степенью помешательства и чудаковатой одержимостью. Парень не думал, что она может быть такой — и это ему неожиданно понравилось. Он будто открыл в ней что-то новое, совершенно несвойственное, и ему хотелось понять, как далеко она может зайти в своём извращённом безумии. — Так что: будешь мне помогать? — соблазняли её глаза, и он ещё раз всмотрелся в них и увидел там нечто зверское, неприкрытое — блуд и похоть, а это именно то, что его привлекало в женщине больше всего. — Что ты задумала, детка? — Ничего криминального. Хочу немного проучить нашу птичку-синичку, — в садистском предвкушении Рыбкина сглотнула, выглядывая из-за предплечья парня, чтобы убедиться в полной беспомощности Петлицкой, подбежавшей к окну и в отчаянии распахнувшей занавески, бесцельно блуждая взглядом по двору с высоты девятого этажа, схватившись за ручки пластиковой рамы. Девушка явно нервничала, и Светка с усмешкой наблюдала за тем, как она, порывисто обернувшись, изучает взглядом предметы в комнате, пытаясь найти хоть какой-то выход. В чреве у Светки обволакивающе потеплело, заурчало от удовольствия, ведь её соперница была, кажется, на грани срыва, хотя всё ещё и пыталась держаться непринуждённо. — Что значит — проучить? — Юрий бросил короткий взор в сторону отстранённо остановившейся у комода Яниты, которая вдруг притихла, вполоборота наблюдая за ними, обняв себя за плечи в подспудном стремлении защититься, с тревогой пытаясь расслышать их разговор. Её немного потряхивало, и парень отчётливо это видел. И… заводился. Да, он собирался вернуть эту девушку, но надеялся, что обойдётся без принуждения. Рыбкина же предлагала какую-то месть, и по её виду он подмечал, что она полна решимости, а глаза её блестели нездоровым огнём. Он понизил голос, наклонившись к самому уху Рыбкиной, чтобы выразить вполне оправданные сомнения: — А если она ментов натравит? — Ты не о том думаешь, красавчик! — отмахнулась Светка, улыбаясь. — Неужели тебя нужно уговаривать, чтобы просто трахнуть её? — Ты предлагаешь меня использовать в качестве орудия для ваших разборок? Так вот какова твоя извращённая ревность?! — Светка открывалась ему всё больше, и он не всегда поспевал за ходом её уродливых мыслей. — Прости, но я — пас, — сморщился парень и, потихоньку пятясь к дверному проёму, несколько раз показал руками крест-накрест, словно хотел отгородиться от Рыбкиной. Даже для него это было слишком. — Не хочу в этом участвовать. — А чего ты хочешь? — неожиданно зашипела на него Светка, толкая в грудную клетку двумя руками, и он слегка обалдел, поражённый приступом горячечного аффекта в её тоне. — Вернуть её, да? Тогда действуй, а я тебе помогу! Светка брала на слабо, и Юрка, нырнув пальцами сквозь колтуны в своей свалявшейся курчавой шевелюре, задумчиво почесал макушку и дёрнул плечом, приосаниваясь и тотчас бросая поплывший взор на хрупкую девушку у комода — такую беззащитную и маленькую, в блестящем облегающем платье с открытыми плечами, и где-то под ложечкой у него возникло ощущение сосущего голода, и это ощущение всё нарастало, опускаясь ниже и ниже, свербя печёной ломотой в мышцах и наливаясь тяжестью между ног, и он уже начинал сомневаться в том, что план Рыбкиной так уж плох. И ему сейчас же захотелось завыть от удовольствия, и он явно ощутил, как пробуждается мужская сила внизу живота, как приливает кровь к напряжённому органу. Обрывки отдельных фраз долетали до ушей Яниты, и тревога паническим жаром накрывала её с каждой минутой, расправляя мохнатые щупальца и погружая в свои паучьи объятия, смертельным узлом обвиваясь вокруг её шеи. Дыхание становилось тяжёлым, поверхностным, и Янита попыталась сделать глубокий вздох, но подобно астматику, всего лишь хватала ртом воздух, не получая желаемого глотка кислорода. Она не могла сдвинуться с места, не могла шевельнуться, сквозь свистящий шум в прыгающих висках слушая, как эти двое увлечённо спорили, что же с ней делать дальше. Мертвящую ночную тишину дома разорвал хныкающий плач ребёнка, доносящийся откуда-то сбоку или снизу — Янита толком не разобрала, и к нему тут же присоединился простудный захлёбывающийся кашель из другой квартиры, и от этих звуков девушка мигом встрепенулась, чувствуя не только бездушное давление молчаливо-согласных стен, но и невидимое присутствие посторонних людей, и это немного успокоило и придало ей сил. Каждое маломальское движение в сухом и горячем, хорошо отапливаемом помещении давалось с невероятным трудом, руки и ноги будто стали чугунными. «Ну же, соберись, тряпка!» — сказала она себе, острыми ногтями вонзаясь во влажные ладони до щиплющего покалывания, и вся подобралась на месте. Наспех расправив перекрученную узкую ручку сумки, адским ожогом впившуюся в плечо, девушка решила не дожидаться развязки, и, подхватив свою шубку со спинки стула, куда её небрежно кинула Рыбкина, набрала побольше воздуха в лёгкие и сделала несколько шагов вперёд, внаглую толкнув преградившего ей путь Юрку. Она моментом дёрнулась из комнаты, хватаясь за пьянящий воздух свободы, как за спасительный оплот, и совершила ошибку… Её стремительное бегство подействовало на Юрку как при инстинкте — стайном инстинкте. Загнать жертву. Почувствовать себя хищником. Вернуть. Поделить на двоих. Растерзать… Он ощерился гнусной, похотливой улыбкой, встречая нескрываемое одобрение Рыбкиной, которая похлопала его по плечу, кивком головы подстёгивая к активным действиям. — Давай, пока она не сбежала. Лови её… Кровожадный Светкин возглас лютым гневом ударил в спину, будто ржавой цепью полоснув вдоль позвонков, застигая Яниту в момент, когда она проворачивала тугую металлическую задвижку в замке, чтобы выбраться на свободу, — безвольно сковывая на месте, парализуя. Скромных силёнок едва хватило на то, чтобы сопротивляться, но не кричать. И она сопротивлялась — истово и решительно: кусаясь, царапаясь, толкаясь. Смешно и тщетно. Безуспешно. В четыре руки её оттянули от выхода на свободу и вернули в комнату. Когда её бросили на кровать и начали стягивать сапоги — она опомнилась и завизжала — как умела, совсем по-девчоночьи, отбрыкиваясь от жадных назойливых губ, языков, пальцев и взглядов. Бездушных, мучительно-скользких взглядов. Они не жалели её, а с любопытством изучали, как редкий подвид кролика. Прицеливались, чтобы выстрел прозвенел точно. Неумолимо. Она брыкалась, когда с неё пытались стянуть одежду. Она кричала. Чтобы её отпустили… Она вырывала руки из чужих тисков. Она кричала… И её вопль смешался с плачем соседского ребёнка, которого по-прежнему не удалось успокоить. От её пронзительного визга у Светки заложило уши, и безумная недовольно поморщилась, но тут же пришла в себя и елейно заулыбалась, с хаотичной нетерпеливостью шаря рукой по постели и нащупывая то, что искала, в припадке лихорадочной экзальтации сжимая её лицо подушкой. — Ты чё, а если она задохнётся? — тряхнув взъерошенной гривой, хладнокровно и весьма безразлично, с вялым возмущением пробасил Юрка, сидя сверху на обнажённой до груди Яните и удерживая её руки перед собой. — Я просто хочу, чтобы она заткнулась, — процедила раздражённо Рыбкина, рывком убирая подушку, и сразу нагнулась к Яните, как кобра в раздувшемся капюшоне, подняв локти и сцепив пальцы в замок на затылке: — Если заорёшь ещё раз — я задушу тебя, Яночка! Подавив в себе желание плюнуть ей в рожу, Петлицкая зажмурила веки и до звона в челюстях сжала зубы, сожалея о том, что Рыбкиной не удалось лишить её кислорода. Тем временем Светка поднялась с широкого родительского ложа и потянулась к Юркиным штанам, аккуратно сложенным на стуле, высовывая из пояса кожаный ремень и возвращаясь обратно в скомканную постель, к распятой, распластанной по двуспальной кровати очаровательной девушке. У Яниты была удивительно мягкая медовая кожа и возбуждающе вздымавшаяся объёмная грудь, усыпанная крупными мурашками страха, которые хотелось лизнуть языком. Она так и сделала, отложив Юркин ремень в сторонку. От этих касаний Яниту чуть не стошнило: её мокрый липкий язык напоминал извивающуюся гидру с щупальцами, и ощущения вызывал те же. Юрка же лапал бесстыдно, сально, хватая грудь у основания и крепко сминая, стараясь механически возбудить большие соски. Одной рукой он удерживал запястья Яниты, другой — осквернял её красоту. Прежде между ними была полная взаимность, и он помнил, как девушка частенько сама бывала инициатором близости. Сегодня же всё было иначе. И в этом была своя соль. Когда он нашарил рукой её ягодицы, то потянул резинку колготок вниз, но неудачно — Петлицкая пнула его коленом под дых. Удивительно, но ни на кого из соседей шумиха в квартире Рыбкиной не произвела должного эффекта, на который рассчитывала попавшая в жуткую западню Янита. И это среди ночи, когда все звуки отчётливо должны быть слышны. Она кусалась, отбивалась всеми частями тела, мокрая от ужаса и унижений металась по всей кровати и дёргалась от прикосновений Рыбкиной, которая, рассчитывая на грубую Юркину силу, могла позволить себе чуть больше… В четыре руки на ней рвали одежду, её лихо вертели, хватали грязно — смакуя, оставляя следы, подначивая друг дружку... и вмиг переставая смеяться, увлекаясь всё больше, по-настоящему, — пытаясь добраться до плоти — неспешно, с садистским предвкушением, понимая — никуда не сбежит. Они оставляли царапины и щипки у неё на коже, а всё происходящее мелькало перед глазами яркими фотовспышками, между которыми — пустота, темнота. Ещё немного — и она потеряет сознание. Пунктирной линией билось сердце, и она начала куда-то проваливаться. — У меня есть ремешок, Яночка. Это именно то, что тебя успокоит… — откуда-то издалека донёсся голос Светки. — Ты собираешься бить её? — сквозь толстые слои ваты в ушах мелькнул насмешливый басок бывшего, и перед глазами всё поплыло совсем. — Неплохая идея… В другой раз непременно. А сейчас я хочу связать ей руки — чтобы не рыпалась. Помоги мне, красавчик… Держи её крепко. И вдруг всё это стало вовсе не страшно, неважно — и светло и ясно, как вспышка, на секунду озарившая мозг, — в мгновение придала ей сил. Так бывает в агонии, в терминальной стадии между жизнью и смертью. И Янита была где-то близко. Время растянулось. Время остановилось… Вновь ускоряясь, разогналось. Набрало обороты. Со всей дури она пнула елозившего сверху Юрку двумя ногами в пах, так, что он даже согнулся от злости и неожиданности. От боли. Видя, что ситуация выходит из-под контроля, Рыбкина махом намотала на руку ремень и, вконец остервенев, отключая остатки сознания, начала душить Яну, остановившись сзади, в изголовье кровати, — кожаным ремнём стянув её шею, и Петлицкая не могла видеть, как вздулись жилы на бледном, искажённом от страха и ненависти Светкином лице. Юрка уже приходил в себя, и всё чётче приближалась очевидная неизбежность: теперь его ничто не остановит. Как и Рыбкину. Жар пробирал до самых костей, алым пламенем обагряя внутренности, пульсировал в висках кузнечным молотом, а горло стянула удавка, наброшенная костлявой рукой…