Заклятые соседки

Где эти чёртовы ключи? Впереди находился тот самый кабинет, в который, якобы, их положила Чернова. В этой части квартиры Яна никогда не была, и желанием подробно изучать каждую комнату отнюдь не горела. Да и вообще, уверенности в том, что Чернова не солгала ей, чтобы затащить в глубину своей территории, у неё не было. Петлицкая постаралась не думать об этом, и сделала несколько шагов в направлении кабинета, подошвами замшевых сапожек мягко утопая в коротких ворсинках дымчатого ковролина, цепляясь за них каблуками. У порога нужной комнаты споткнулась, обводя взглядом пространство. Кирпично-красные однотонные обои эффектно сочетались с молочно-белой мебелью — шкафом с полками и глубоким вольтеровским креслом с широкой спинкой; напротив письменного стола — стена с акцентом: панно в спокойных бирюзовых тонах. Тяжёлые шторы в пол — того же оттенка, что и обои — плотно задёрнуты. Освещение попадает из коридора, и этого явно недостаточно, чтобы заметить ключи. И хотя настрой в целом у Петлицкой был воинственно-настороженный, её потянуло внутрь этого изысканного, стильного интерьера. Возле стены — высокий, под потолок, серповидный торшер под стеклянным абажуром, и первым делом Янита протянула руку к шнурку, чтобы включить его. Только она вошла, как почувствовала затылком — Чернова стоит в дверях. Приказала себе успокоиться и не делать резких движений, вот только сердце её не слушалось — оно ухало в грудной клетке электрическим перестуком, сбиваясь с ритма и подавая сигнал об опасности. Едва справившись со жгучей тревогой, Янита спокойно, размеренно обернулась, приглаживая ладонью густые пышные локоны. Где-то она потеряла заколку? Поправляя съехавшую с плеч мягкую шубку, она царапала каблуками кленовый паркет, звонкой поступью прохаживаясь взад и вперёд, никак не выдавая холодок опоясывающего тело волнения. Остановилась у одной из стен, скрестив руки под грудью и плавно поведя плечом, стараясь не встречаться взглядом с Черновой. — Комната твоих родителей? — Да. — И ты сделала здесь ремонт… — Как видишь. Петлицкая бросила взгляд на фотографию в рамке на стене, где Морисса ещё была подростком, лет тринадцати — загорелая, высокая, худющая, она счастливо улыбалась, обнимая за плечи своих родителей на каком-то заграничном пляже. На первом плане, присев на корточки, расположилась её старшая сестра в купальнике и соломенной широкополой шляпе. Из трубочки она беззаботно потягивала какой-то фруктовый освежающий фреш, и тоже смеялась. Эта застывшая картина из прошлого поразила Яниту живостью красок и глубокой гармонией душ, и на секунду она забыла, что этих людей — окружавших Мориссу, уже несколько лет нет в живых. — Как тебе живётся одной, без родственников? Не скучаешь? — дрогнувшим голосом проронила она, развернувшись вполоборота от фотографии. — Да, бывает… — Делая пару шагов вглубь комнаты, Чернова выпрямилась, расставив ноги и спрятав руки в карманы, наружу большими пальцами. Поза шатенки выглядела уверенной, доминирующей, и она делала всё, лишь бы не показать той чёрной дыры, что выедала её изнутри — заполняя собой все интересы, подменяя бессмысленной пустотой — саму жизнь. — Возможно, я кажусь тебе чёрствой мерзавкой, которая ничего не чувствует и не понимает, но… но это не так, — Петлицкая отошла от стены, рукой проводя по спинке широкого белого кресла. Пальцы её слегка дрогнули, протанцевав по прохладной кожаной поверхности. — Я прекрасно тебя понимаю, Морис… Понимаю, что ты испытываешь. — Бросив короткий взгляд к её волевому лицу, Петлицкая неловко увела глаза в сторону. — Серьёзно? — криво усмехнулась Чернова, оглядев её с головы до ног. — Ты осталась совсем одна и… — Петлицкая сделала по направлению к соседке несколько робких, неторопливых шагов, — тебе не хватает тепла и… родной души рядом. Я… я тебя понимаю, правда. И-и… мы могли бы поддерживать друг дружку, ведь нам обеим это нужно. Петлицкая хотела её обнять — успокоить, прижать к себе — дружески, заботливо, в порыве мучительной жалости… И Морис это видела и без колебаний, жёстко отвергла. Она выхватила свой локоть из едва коснувшихся пальцев, стараясь не показать, что сострадание её унижает, и взъерошенным воробьём отмахнулась — грубоватая, эмоционально отстранённая, колкая, — усаживаясь в своё высокое кресло у стола и резво крутанувшись спиной к Петлицкой, складывая ноги на стол. Не этого она хотела — не жалости, не сочувствия. Её это лишь разозлило. — Ты хоть чуть-чуть меня любишь, Януль? — задала провокационный вопрос Чернова, откинув голову в кресле и находя её взгляд. Упёрлась в её зрачки-вселенные — серьёзная, хлёсткая, жёсткая, — жаждая получить хоть какой-то ответ, лишь бы не чувствовать этой пустоты, космическим вакуумом заслонившей сознание, этой звенящей тишины и безнадёги — обволакивающих густой чернотой, отчего хотелось рассыпаться на куски — миллиардами атомов, или навсегда раствориться в её глазах-омутах. Чёрные глаза поглощали, обращали в пепел одним лишь жгучим свечением, будто подтвердив наихудшие опасения, но она всё ещё чего-то ждала — какой бы то ни было ясности. Усмехнувшись её вопросу, Петлицкая зажала ладонью рот — не то в стремлении скрыть зевок или раздражение, не то от необъяснимой нервозности, — но ничего не ответила, петляя взором меж её глаз — к переносице, затем к подбородку, куда-то к шее; через пространство — к своим коленям, — вновь пугливо сбегая, останавливаясь только у выхода из кабинета. «А чего ты ждала? Что она бросится к тебе на шею? Признается в ответных чувствах? Распахнёт свою душу? Нет, этого никогда не будет — она всего лишь пытается приспособиться к обстоятельствам, в которые ты её окунула…» И, словно в подтверждение невесёлых мыслей, Петлицкая буквально выдернула Мориссу в отвратительную реальность. — Ключи. Их здесь нет, — уже поняла девушка, толком даже не задерживая взгляд на поверхностях. В голосе её проскользнула насмешливая безучастность, и эти пренебрежительные нотки дали понять, насколько Янита далека и безразлична к тому, что испытывала к ней Морис. Или хотела показать, что безразлична, хотя минутою ранее утверждала, что всё понимает, и Мориссе даже показалось на миг, что она искренна, однако обозначенные неизвестно во имя чего границы мешали переступить черту. Янита чему-то сопротивлялась внутри себя, и это было заметно. И это бесило. Однако сдаваться она не собиралась. Она выиграет этот поединок… — Правильно. Потому что они у меня… — убрав длинные ноги со стола, Чернова плавным махом развернулась в кресле и демонстративно подразнила железной связкой высоко над макушкой, слащаво улыбаясь и с удовлетворением подыгрывая себе головой, не глядя на девушку, и без того уверенная в произведённом эффекте. — Ты можешь забрать их. Петлицкая чувствовала, нет — почти знала, что просто так пацанка ключи не отдаст, и всё-таки сделала несколько шагов навстречу, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. — У нас была договорённость: отдай мне эти грёбаные ключи! — требовательным тоном, сквозь зубы, понизив голос сказала она, сверкая молниями расширившихся зрачков. — Забери, — вольготно развалившись в кресле, с кошачьей улыбкой на устах поддразнивала Чернова, на глазах у Петлицкой пряча связку в карман джинсов и запрокидывая одну руку к бритому затылку. Знала — деваться Яните некуда, и бессовестно пользовалась ситуацией, с каким-то неконтролируемым внутренним ожесточением наблюдая её равнодушие и теряя последние крохи недюжинной выдержки и ясного рассудка — заигрываясь, погружаясь в плохо скрываемое злорадство. Всё больше насмешливое высокомерие девчонки начинало досаждать ей. — Ты чего добиваешься? Думаешь, мне слабо? Зрачки Петлицкой сузились, поглощённые смолистой стихией радужек, когда она сделала ещё один шаг вперёд, оказавшись совсем близко, почти вплотную к Черновой, нагибаясь над ней и упираясь ладонями в подлокотники её кресла. «Хочешь поиграть — давай поиграем…» — улыбнувшись своей блистательной улыбкой той, что сидела напротив, мысленно решила Яна и вскинула бархатистую тёмную бровь, обводя нетрезвым взором узкие, но не худощавые бёдра Черновой, постепенно останавливаясь на правом кармане, слегка оттопыренном ключами. Низкая посадка потёртых джинсов «бойфрендов», плоский живот, широкий грубый ремень, заправленная рубашка, — девушка подняла глаза выше, к паре расстёгнутых пуговиц на крепкой длинной шее с заметными жилками в движении, к серебряной цепочке с кулоном в виде компаса, — каждая деталь гармонично сидела на своём месте, преумножая брутальную сексуальность, и Петлицкая вынуждена была признать, что по-своему она хороша. Дерзко… хороша. Аж захотелось коснуться её… И она коснулась. Мягкие подушечки пальцев заскользили по руке шатенки, расслабленно обнимавшей подлокотник, от запястья до обнажённого локтя и обратно, отчётливо ощущая моментальную отдачу — всё тело Мориссы дрогнуло, словно обожжённое, и подалось навстречу, хотя ей, вероятно, немалых усилий стоило усидеть — не сдвинуться с места. Взгляд Черновой следовал за движением тонких пальцев, не веря, не привыкая — почти галлюцинируя. Сон, смешанный с явью. Так не бывает. Или бывает — когда не хочешь просыпаться, а в самый неподходящий момент резко звенит будильник… Лёгкие пальцы вспорхнули, размыкая контакт. Против воли прикосновение получилось излишне чувственным и ласкающим, гладящим и заводящим — откликающимся где-то в животе у Яны сладостной дрожью, разливаясь по позвоночнику волной обволакивающих мурашек, скатываясь к ногам искрами щекочущего огня, отдаваясь в голове вспышками неразорвавшихся молний… Что это был за порыв, за временное помешательство — Янита и сама не понимала, но списывала на действие алкоголя и обыкновенное любопытство — как поведёт себя Чернова? О собственных ощущениях она постаралась и вовсе не думать. Это состояние длилось не более нескольких секунд, и Петлицкая, с трудом выныривая из странного забытья, вспомнила о ключах. В отвлекающем движении полуобняла напрягшийся торс соседки одной рукой, в то же время осторожно просовывая пальцы второй в карман её штанов, надеясь без препятствий добраться до ключей. Чернова чувствовала её руку своим бедром, то, как она протискивала её глубже, пытаясь нащупать ключи, и голова её всё больше шла кругом, туманилась — без сожаления бормоча «до свидания» рассудку, вернее — тому, что от него осталось; не говоря уже о том, какая огненная напасть творилась у неё в штанах — в непосредственной близости от места, где с изысканной невозмутимостью блуждала рука обворожительной цыпочки. Нутро мучительно изнывало в нестерпимом исступлении, а она по-прежнему сдерживала себя, не понимая, на каких петлицах существуют остатки хлипкого самообладания. Их взгляды — лихорадочные, хмельные — притягивались друг к другу падающей птицей к земле, нитью накала разрезали неподвижность воздуха, излучали бурю невыплеснутой энергии… И вот уже нагретый телом Мориссы металл движется наружу, зажатый в маленьких хрупких пальчиках. И вот уже Янита почти вздыхает с облегчением… Раз — и Чернова перехватила нежную руку своей. Непонимание во взгляде Петлицкой, зажатая связка в руке, то, как она дёрнулась — это всё сработало пуском к активному действию, запустило каскад необратимых реакций. Два — и притянула её к себе, пытаясь усадить верхом, на колени. Но недотрога вывернулась, как она делала это обычно, ногтями изодрав кожу цепких ладоней. И рывком отшатнулась назад, неожиданно оказавшись запертой между столом и креслом, роняя на пол под ноги ключи; серебристым меховым облаком с плеч бесшумно скатилась шубка — туда же, к онемевшим ногам. Три — и убедительные руки торжествующе усадили Яну на стол, раздвигая бёдрами её ноги, клином втискиваясь между… — Да ты шутишь… — возмущённый голос Петлицкой задохнулся; оплавленные горячим прикосновением уста не выпускали воздух, не впускали чуждый язык. Мелкими уколами кулачков желанная девушка лупила Чернову всюду, куда доставала — по плечам, ключицам, предплечьям, по её лицу, одновременно пробуя увернуться от её пылких жаждущих губ. Только когда Морис заперла её руки позади в замок со своими, Янита вынужденно успокоилась. Больше не могла сдвинуться с места — не имело смысла бесполезно тратить энергию. И она сдалась… Перестала сопротивляться превосходящей в силе, физически развитой оппонентке, — в сердцах стеная от негодования, она резко замолчала, судорожно всхлипнув. Морисса облизывала её губы медленно, с каким-то упоительным наслаждением, словно тающее мороженое… Тягуче-вдумчиво впивалась в розовую мякоть этих невинно оттопыренных половин, с блаженным экстазом беря их в чувственный плен, вторгаясь языком вглубь её рта. И Яна ей отвечала, точнее — не сопротивлялась. Просто откинула голову, позволяя ласкать себя всю, прикрывая глаза, отдаваясь непривычным ощущениям, исследуя вкус новизны. Руки высокой девушки уже не держали её собственные, а сдержанно-трепетно — боясь напугать безрассудным напором — гладили спину, постепенно спускаясь ниже, к пояснице. Опершись на ладони, чтобы не касаться шершавой стены затылком, Янита позволяла ей многое, она словно сошла с ума — совершенно забывшись. Её ресницы вздрагивали под ласками пылких губ, и вся она так обмякла, что чувствовалось, как растекается по жилам незнакомая энергетика, как непривычно кружится хоровод мушек перед глазами — точно мираж… Щёки Яниты алели нежным румянцем, когда обожжённая близостью молодая шатенка оторвалась от стыдливо-податливых уст и поцелуем скользнула к открытому плечу, легонько порхая обратно к шее, — она вылизывала языком узоры по коже, раздвигая пальцами мешавшие волосы, чтобы зубами обхватить мочку. Чуть-чуть оттянула её, дразняще-проказливо теребя, а затем плотоядно втянула часть ушного завитка губами, запуская язык в глубину, делая это так, что Яна забывала дышать; беззастенчивые руки незаметно оказались под трикотажем платья, поглаживая бёдра в тонких шерстяных колготках, неторопливо двигаясь к внутренней их части — так, что барышня не сразу и заметила, как всё поменялось. Как изменился настрой темпераментной девушки, как движения её стали насыщенны и агрессивны; более требовательно, кусаясь, впился рот в кожу её затылка сразу за ухом; как она постаралась шустро нагнуть расслабившееся тело над столом, ухватив за плечо. Вначале ей это даже удалось. От неожиданности Янита распласталась на столе, упав лопатками на гладкую поверхность дерева. Больно ушибив локти, девушка взвизгнула, отчётливо понимая, что Чернова больше не шутит. Совсем. Не шутит. Хотелось орать, кричать так, чтобы соседи услышали и прибежали спасать, но она не могла — в горле что-то запершило, и Яна закашлялась, глотая выступившие слёзы негодования и ярости. Но было что-то ещё: необъяснимая покорная слабость и желание послать всё к чертям и не сопротивляться; более того, нестерпимо хотелось реветь — просто взять и разреветься, безо всякой причины, упав к ней на плечо: размазывать тушь по её рубашке, вдыхая аромат молодого и горячего, сильного тела; и она знала наверняка — Чернова не будет задавать лишних вопросов, а просто приласкает её, безмолвно и трепетно, как Яна попросит. Но Яна не стала. Не хотела казаться слабой, не хотела, чтобы её жалели. Особенно она — Чернова. Боялась. Не её — себя. Спина болела дико: было ощущение, что по позвонкам прошлись раскалённым утюгом. Петлицкая попыталась приподняться над столом, но Морисса не дала ей этого сделать, надавив руками на плечи. — Что случилось, что? — Лазурно-янтарные глаза Черновой смотрели в прелестный, утончённо мягкий овал разрумянившегося лица Яниты пьяно, с ненасытной самозабвенностью, но вместе с тем были сосредоточены, и становилось всё очевиднее, что она не собирается отступать. И Петлицкая, понимая это, собрала последние силы в ватных ногах, и боднула платформами сапог дерзкую соседку в живот, но Чернова, пропустив удар, только рассвирепела, стиснув зубы от боли, и тотчас ухватилась за её щиколотки, пытаясь утихомирить извивавшуюся неподатливую фурию, и широко раздвинула её ноги, придвигаясь так близко, чтобы Янита не могла и шелохнуться. Ноги девушки оказались по бокам от поясницы Мориссы, и её совершенно не устраивал такой вариант. — Ты забываешься, Морис… — зажмурившись, чтобы не видеть её возбуждённый, пронзительный взгляд, пробормотала она сквозь зубы. — Я без пяти минут замужем, что ты себе позволяешь? — Ты только сейчас об этом вспомнила? — приподняв эту непокорную чаровницу за подбородок, опьяневшая от желания шатенка вернула её взгляд на себя, заставив разомкнуть веки. — Минутой ранее ты совсем была не против. И мне не показалось, Яна. Ты можешь обмануть любого мужика, но только не меня. Когда женщина говорит «нет» — это не всегда означает «нет». — Что же это? — насмешливо фыркнула Петлицкая, опуская ресницы, чтобы не видеть так близко её заволочённые страстью глаза, её влажные от чувственных поцелуев губы. Они могут быть мягкими и ласкающими. Умелыми и осторожными. Неторопливыми и даже робкими. Теперь она знает об этом наверняка. Но лучше бы не. От такой, как прежде — хамоватой грубиянки — было легче бежать. — Это не более чем добровольный отказ от своих запретных желаний, Яна. Что тебя останавливает сейчас? — Чернова, мы… Мы не можем быть вместе… — упрямая строптивица высвободилась из её обжигающих пальцев, отвернув голову в сторону. — Я понимаю, что тебе нужно, но… Я не смогу стать твоей музой. А мне не нужна утешительница в постели. Мне хватает и Кости. Прости… Это будет не то… Нам… Не нужно было нам пить. — Только теперь Яните удалось выпрямиться на столе, и она, расправив затёкшие спину и плечи, наклонила голову в поисках где-то внизу упавшей шубы. Спрыгнуть со стола она не могла — её ноги были широко раздвинуты, и она внезапно испытала дикую неловкость, поскольку Чернова стояла совсем впритык, едва не касаясь своим горячим телом её промежности. Благо, спасали колготки в семьдесят ден. Но этого девушке показалось недостаточно, и она смущённо прикрыла ладонями место притяжения. Усмехнувшись этому совершенно нелепому движению, Чернова ухватила её за запястья в попытке развести их в стороны, но Яна вывернулась, с усилием оттолкнув её от себя. От неожиданности Морисса отлетела к креслу, и дикарка оттолкнула её ещё раз, намереваясь сбежать. Подняв свою шубу с пола, она попыталась найти упавшие ключи, но их нигде не было, и тогда она просто выпрямилась, дёрнувшись прочь. Уже в коридоре, на пути к выходу, Морисса настигла её, потянув за локоть, возвращая себе. Между ними завязалась борьба. Янита уцепилась за угол стены, пытаясь высвободиться из её объятий, мотая головой из стороны в сторону и требуя, чтобы Чернова её отпустила. Волосы прилипли к её лицу, укрывая глаза, попадая в рот, и она досадливо тряхнула распущенной гривой. Наброшенная было шубка сползла с узких плеч на мягкий ковролин между комнатами, и у девушки не осталось сил больше сдерживать слёзы. Это был истерический выплеск: она просто стояла, прикрывая лицо ладонями, и глупо, по-детски рыдала. Чернова моментом сгребла её, плачущую, в охапку, тихонько поглаживая по спине и успокаивая, целуя в макушку. — Ты чего так сразу испугалась меня и побежала, ласточка? — разжимая стальные объятия, со смехом пробормотала атлетически развитая шатенка, убирая Янины руки от мокрых глаз и с улыбкой дуя на слипшиеся ресницы. Яна стояла у стены рядом с холлом, а она — напротив, и разделяло их только дыхание и ткань одежды. Шатенка практически вжималась в подругу гибким, горячим телом, пока Янита восстанавливала ритм дыхания и трепет сердца. — Потому что я не... я не хочу, — почти плача, сбивчиво проронила Янита, и предательская слезинка прочертила блестящую дорожку от её щеки к подбородку. — Да я уже поняла, что не хочешь... — криво, но по-доброму усмехнувшись, сказала шатенка, методично убирая прядки волос от её лица, прилипшие к влажным щекам, и любуясь заблестевшей от слёз влажной кожей. — Я же не чудовище какое-то… Хотя… — неожиданно взгляд её поменялся, глаза потемнели. — Ты, наверное, всё же права. Я чудовище. Потому что я безумно хочу воспользоваться ситуацией и… ещё раз поцеловать тебя. — Голос Черновой совсем изменился и осип на двух последних словах, и она уже не пыталась привести его в норму. Обеими руками она нырнула в густые и бархатистые локоны девушки, сковав, обездвижив её голову, и приподняла милое лицо к своему, чтобы лучше разглядеть её губы, её глаза… Резко подавшись вперёд, шатенка склонилась над ней и зависла на несколько секунд, прежде чем едва слышно коснулась горячим ртом маняще оттопыренных, кукольных тонких губ. Только на миг — без нажима, без проникновения. И отпустила её… Янита открыла дверь её квартиры, не встречая сопротивления. И ушла прочь. Ключей от своего дома она так и не нашла, но оставаться там ещё ненадолго не было сил. Задержись она ещё хоть на секунду — осталась бы до утра. Она брела по улице, застёгиваясь на ходу, обматываясь шарфом, вытирая осыпавшуюся тушь под глазами. Уже давно наступила ночь, и только белый пушистый снег крупными искрящимися жемчужинами освещал её путь вперёд. Завернув за угол дома, она остановилась, чтобы отдышаться, и достала смартфон из сумки. Включила его, и сразу посыпалось десятка полтора сообщений от Юрки, написанных с телефона Рыбкиной. И примерно столько же пропущенных звонков от него. Сделав несколько движений по экрану, она вызвала через приложение такси. Пять минут — и она в машине. Ещё десять — и она стоит у двери Светки Рыбкиной и звонит в её дверь…