Заклятые соседки

Постепенно Яниту начинало отпускать; наверное, уже паранойя, но она до дрожи в коленках боялась Чернову, а вернее — её сумасшедшего темперамента, и знала, что она может сделать больно… если захочет. Если ей покажется, что её ни во что не ставят. Если дразнят и унижают… Раз от раза. Эти мысли фоном проникли в сознание, но Яна тут же от них отмахнулась. — Думала, ты пьёшь обычный, в пакетиках, — с ехидной улыбкой поддела Петлицкая, борясь с туманом расслабленности и тягучей неги, и, немного помедлив, всё же последовала примеру хозяйки и осторожно пригубила необычный чай, заваренный специально для неё, наслаждаясь приятным, немного покалывающим послевкусием на языке, однако не показала, что ей нравится. — Что здесь в составе? — Сможешь угадать? — Такое что-то необычное… — Янита снова потянула воздух, но в этот раз, помимо чая, ощутила какое-то пленительное, обволакивающее дыхание тепла и спокойствия, незаметно скользнувшее в самую глубь её смятенной души. Аромат казался очень знакомым, ведь она частенько отдыхала у родителей летом, в близости полей и лугов, и этот душистый запах ассоциировался с чем-то приятным, и ей невыносимо захотелось почувствовать, представить, как она бежит босиком по мягкой летней лужайке, залитой ласковым солнечным светом, а затем, кружась от удовольствия, падает в траву. На мгновение девушка прикрыла веки, стараясь сохранить в себе эти ощущения наполненности счастьем… И всё-таки она никак не могла уловить его основу. — Что это? — Не узнаёшь? — улыбнулась Морис, не сводя с подруги внимательного, сосредоточенного взора. — Я в последнее время на какао подсела, а чай, на самом деле, давно не пила, — пожала плечами Петлицкая. Ноздри глубоко вдыхали остывающий напиток. — Здесь есть что-то тёплое… Корица? Шатенка кивнула: — Василёк, цветки пиона, ягоды жимолости и корица. — И всё? — ощущая богатство нот, недоверчиво переспросила Петлицкая. — Всё. — Ты умеешь удивлять, Чернова. — Я же не сама его собирала. Так, есть одно местечко возле работы, где иногда покупаю что-нибудь селективное. — А ты эстет, оказывается. Не знала. — Я обычная, Ян… — с грустью улыбнулась Чернова, переводя тему: — Как там твои агрессорши на работе? Вижу, ещё не съели? — Почти. Сегодня все на ушах стояли, — Яна и сама не заметила, как начинает помаленьку успокаиваться, как уходит неясная, отравляющая тревога, и даже вытянула ноги под столом, едва не задев широко расставленные — Черновой. — Они считают, что я изменяю Косте. А самое смешное, они спутали тебя с парнем, представляешь? — Неудивительно. Ты им сказала, кто я на самом деле?.. — О том, что ты девушка? Не думаю, что это хорошая идея. Достаточно и того, что я сегодня о себе узнала. Я и проститутка, и расчётливая тварь, и даже, представь, профессиональная манипуляторша! Каково?.. Пусть уж хотя бы здесь пребывают в неведении, — она слабо усмехнулась. — Что? — Ничего, — Чернова опустила чашку, которую держала всё это время в руках, и сложила ладони под подбородком, облокотившись на столешницу и не сводя с Яниты густого, вдумчивого взгляда. В неярком освещении кухни, в трепещущей россыпи огоньков по стенам её глаза казались совсем тёмными, не такими, как обычно. Морская лазурь совершенно ушла из них, уступив место тёмно-янтарному морскому берегу. Янита никогда не видела, чтобы глаза так могли менять свой цвет. Глаза — хамелеоны. — Не смотри на меня с укором, Чернова. Наши гиены всё равно не поймут. А вот жизни мне после такого… каминг-аута на работе не будет. — Да всё в порядке, Яна. Не заморачивайся. Я имею представление, что такое бабский коллектив. Кстати… — В джинсах её завибрировал телефон, и она отвлеклась ненадолго, отвечая на звонок одногруппницы, нетрезвым тоном интересующейся, ждать ли её на новогодней вечеринке. Фоном звучала громкая музыка, и чей-то весёлый женский смех перебивал её голос. Ни на секунду не отпуская пристальным, цепким взглядом Яниту — таким, что всё остальное не имело значения, Чернова уточнила дату и ответила «ждать», убирая телефон обратно в карман. — Время, Чернова, — ненароком подслушав чужой разговор, строго напомнила Петлицкая, заглянув в экран своего девайса. Прошло тридцать пять минут — больше, чем они обговаривали, и она торопилась сбежать от соседки, по привычке опасаясь оставаться наедине с ней. Сделала попытку подняться, отодвинувшись от стола: — Всё было супер, а теперь я пойду… По правде сказать, торопиться ей было некуда, и она колебалась, надеясь, что Чернова её остановит. Константин Витальевич вернётся завтра вечером, и она поедет к нему, если, конечно, он не захочет отдохнуть после зарубежной поездки в одиночестве. А сегодня девать себя некуда — в душе полный сумбур и сумятица, и только одно желание — гнать прочь атакующий поток мыслей, в которых она никак не могла разобраться. — Кстати, я тут на днях видела твоего бывшего. — Бархатисто-низкий, мальчишеский голос Черновой вывел её из неуютного смятения. — Юрку, что ли? — Ага. Под кожей у Яниты моментально пробежался царапающий холодок, горло стянуло кольцом змеиной удавки. — Где? — быстро спросила она, невольно замирая всем телом и напрягаясь. — В нашей парадной. Я выходила из квартиры и столкнулась с ним. — Когда? — Да вот… буквально на днях… позавчера, кажется. — Вот козёл… — Да что случилось, Янусь? — Чернова впилась в неё внимательным взглядом, не понимая, чего она так разнервничалась, но девушка будто её не слышала, внезапно окаменев и недвижимо уставившись на тени, спрятавшиеся в широких складках занавесок. — Э-эй! — легонько растормошила её Чернова, уже и сама начиная нервничать. Она чуть сжимала предплечье девушки, и только когда Петлицкая опустила глаза, удивляясь, что позволила её пальцам коснуться себя, Чернова убрала руку. — Да что происходит, пташка? Ты сама не своя… Дабы не сойти с ума от нараставшей тревоги, Петлицкая перебирала пальцами звенья браслета на запястье. Взгляд её сделался остекленевшим, невидящим, в ушах раздавалась гулкая дробь. Охолодевшими губами она выдавила: — Он у тебя что-нибудь спрашивал? — Интересовался, давно ли я тебя видела. Робкий такой, тихий, я даже не сразу поняла, что он ко мне обращается. Янита провела ладонями по лицу, по волосам, качая головой и не сразу замечая, как становится безоружной, размышляя о прошлом вслух: — Надо же… когда-то мне его неуверенный тихий голос очень нравился… Юрка вызывал у меня жалость, представляешь? — Неосознанно девушка ждала поддержки, обращаясь к Черновой. По факту она никому не могла рассказать об этом — кроме неё. — Казался таким несчастным, и мне, конечно, хотелось спасти его. Чернова прекрасно видела, что воспоминания об этом парне задевают ещё за живое, видела, как Яна начинает дрожать, и ей хотелось хоть немного успокоить её, прижать к груди, но она боялась — боялась, что это волшебство, сотканное из ненадёжных крупиц доверия — вмиг растает. Что она не захочет откровенничать, если спугнёт её своим голосом. И она просто затихла, не сводя с неё нежного, вдумчивого взгляда, забыв о времени, отведённом на эту беседу. Янита тоже об этом забыла — по крайней мере, Чернова очень на это надеялась. — И… что ты ему ответила? — Ответила, что давно. — Морисса сидела сбоку от своей гостьи за квадратным столом, спиной к плите, и слегка наклонилась вперёд, почти незаметно поглаживая большим пальцем её безвольно покоившуюся на столе кисть. — Януль, я и правда не понимаю: что с тобой происходит? — Да просто... достаёт в последнее время. А я не хочу его видеть, — уклончиво ответила та, замечая её касания. Не отстраняясь. Успокаиваясь. — В смысле — достаёт? Петлицкая вкратце поведала о том, что на прошлой неделе Юрка приезжал к ней на работу и она с трудом от него отделалась, но с тех пор он забросал сообщениями в ультимативной форме, после чего пришлось всюду его заблокировать. — Представляешь, решил вернуть меня, — завершила она, выдавливая мимолётную улыбку и глядя куда-то перед собой. — А ты не рада, — констатировала Чернова, внимательно наблюдая за ней. Сведя брови на переносице, Петлицкая коротко взмахнула рукой, цокнула языком. — Он был жуткий абьюзер, — призналась она. — Серьёзно? Ты не говорила об этом. — Чернова встала, чтобы подлить ещё чаю — себе и Яните. — Мне казалось, ты выглядела счастливой, влюблённой… до того момента, конечно, когда выяснилось, что он женат и не бездетен. Помнится, ты очень хорошо о нём отзывалась. — Наверное, я была очарована; а он знал, за какие ниточки дёргать. Теперь и сама не понимаю, как я попалась. По правде сказать — он был козлиной и мудаком. Жуткий педант, всё должно было лежать на своём месте. И никаких опозданий — даже на минуту. Если договаривались о встрече где-нибудь в городе, а я опаздывала всего на пять минут — разворачивался и уезжал, даже если видел, что я уже подхожу. Просто садился в такси и сваливал. Это он меня так дрессировал. А я, дура, всегда считала, что сама виновата… Я постоянно чувствовала себя недостойной его, как идиотка пыталась угодить, заслужить его прощение… — Девушка усмехнулась: — Однажды подарил мне кольцо на восьмое марта — без бирки, какое-то поцарапанное… К тому же оно оказалось не моего размера. Я ему сказала об этом, а он махнул рукой, мол, потом поменяем. Мне так неудобно было спросить — откуда это кольцо, почему оно будто не новое, но я боялась его обидеть своим вопросом, он слишком казался чувствительным, каким-то ранимым… Так и валяется до сих пор где-то дома. Как и несколько комплектов нижнего белья не моего размера. Голову окутала какая-то чёрная мгла; сиреной загудело в ушах; а в груди сделалось болезненно-тесно и тошнотворно — не хватало воздуха. Мама всегда говорила ей, что у Юрки плохая, тяжёлая энергетика. Наконец-то Янита на соматическом уровне ощутила, что она имела в виду. — Хочешь знать, в чём твоя проблема, Яна? — И в чём? — Ты не позволяешь себе расслабиться. Ты всё время пытаешься соответствовать ожиданиям других людей, — указала на корень её бед Морисса. — Это неправда, — попыталась возразить ей Петлицкая, вскинувшись и едва не опрокинув при этом опустевшую чашку с чаем. — Мне плевать на мнение других. — Если бы это было так, ты бы не теряла время с этими уродами, а просто отдалась бы своим чувствам, послав всё окружение нахер. Перед её лицом появилась юношески узкая, но крепкая рука Черновой, вся в каких-то браслетах, которая ловко лила заварку в её чашку, другой рукой она разбавила её водой из чайника. — На себя намекаешь? — с каким-то особенным интересом глядя на её руки, не смогла не поддеть в своей любимой манере Петлицкая, постепенно возвращая контроль над своими эмоциями и телом. — Глупая. Петлицкая прикусила губу, но ничего не ответила. Возможно, в словах Черновой и было зерно истины, но это касалось только первой части её утверждения. Чувств же к самой Мориссе у неё нет: она была в этом абсолютно убеждена. Более того, её безумно бесила эта наглая самоуверенность в собственной значимости. — Круассаны со сгущёнкой будешь? — разнёсся по кухне приветливо-бодрый голос Черновой, но будто издалека — уши так заложило, что пришлось разминать мочки. — Можно, — оборачиваясь к ней, стоящей у длинного стола с ящиками, промямлила Янита, едва слыша собственный голос. От Черновой не укрылось, что девушка рассказывает о своём бывшем так, словно ещё не отжило. Тут явно не обошлось без задетого самолюбия, более того — не обошлось без любви. И даже зная, что между ними ничего уже нет, Чернова всё равно ревновала. — А как тебе такое… — точно мазохистка, продолжала Янита путешествие в своё недалёкое прошлое, накручивая шелковистый хвост из белокуро-льняных волос вокруг пальцев, будто это простое движение её успокаивало. Возможно, после она пожалеет, но сейчас — нужно выговориться… И она принялась рассказывать о таких вещах, что потом, несомненно, будет безумно стыдно. Чернова всего этого не знала. Не знала того, что у этой красивой девушки, с виду сильной и избалованной вниманием, такая жесть в отношениях. Она должна была догадаться! Её сознание скрутило чувством вины, ведь в тот момент она ничего не увидела, не оказалась рядом, не успокоила, и теперь эта ответственность за пережитую ею боль ощущалась через собственную беспомощность и слепую ярость. До скрипа она стиснула челюсти, сжимая сильные кулаки. Боясь спугнуть ненужной поддержкой, она вернулась за стол и, почти не дыша, обходительно придвинула к ней так и не тронутый свежий чай в красивой чашке из синего кобальта, звякнула блюдцем с пирожными. — Может, ты хочешь чего-нибудь покрепче? — словно невзначай предложила она. — Есть виски и джин. — Не стоит, Морис… — спохватившись, Янита мгновенно пришла в себя и ощупала лоб ладонью, словно охлаждая рассудок, ненавидя мимолётную слабость. Никогда в жизни она не болтала с Черновой вот так запросто, по душам: что на неё нашло теперь? Смущённо-растерянным голосом, смахнув невидимую соринку под глазом, пролопотала: — Не понимаю, зачем я всё это рассказываю… Тебе. Я даже подругам об этом ничего не говорила. — Петлицкая порывисто схватилась за край столешницы, отодвигая табурет. — Никому кроме... Почему? — настойчиво-мягко тронув за плечо, Чернова вновь её усадила за стол. — Стыдно было, наверное, — уставившись на донышко с цветочным чаем, Янита осторожно взболтала его, охватив обеими ладонями хрупкие стенки ёмкости. — Стыдно? — Ага. Все знают, что я сильная, с устойчивой психикой и неизменной улыбкой на лице. Не хотела никого разочаровывать. Все видят пример для подражания, — усмехнулась она. — А на самом деле… — А на самом деле ты не такая. Не высокомерная фифа, какой хочешь казаться, а беззащитная и ранимая девочка, — закончила за неё Морисса, чуть придвигаясь и нежно опуская руку на её запястье и потихоньку сжимая его, ловя её взгляд. — Я это всегда знала, между прочим. Тонкая кисть с золотым браслетом-змейкой, обнимавшая ароматную чашку чая, дрогнула, ужом выскользнув из-под тёплых пальцев под стол. — Не на-до! — безжалостно, по слогам озвучила Петлицкая, с недоумением заметив огорчение в глазах Черновой. Знала и сама, что излишне паникует — ведь всего-то сидят, пьют вкусный чай с пирожными, болтают по душам… Как подруги. Янита поймала себя на мысли, что всё сложнее становится противиться осторожным попыткам соседки найти точки соприкосновения, и всячески отдаляла момент, чтобы позволить ей не только залезть в душу, но и завладеть её сердцем. Ей вдруг стало жаль Костю, ведь она ни разу не вспомнила о нём за весь вечер. Да и весь день думала не о нём… И даже когда он ей позвонил после обеда, она была столь занята на работе, что разговор получился скомканным и коротким, обязывающим. Беседа совсем не клеилась, и Петлицкая будто торопилась поскорее отделаться от Константина Витальевича, ища предлоги, чтобы закончить неуместную сладкую болтовню под прицелом прислушивающихся коллег. Теперь это всё казалось ей каким-то неправильным, нелогичным, ведь он её будущий муж, и она не должна раздражаться по пустякам. — А что твой жених? — будто уловив, о чём она думает, вытянула наружу её мысли Чернова. — Он в курсе того, что бывший тебя преследует? — Морисса делала вид, что её не задела уже привычная заносчивая неприступность подруги и её резкое отдаление — моральное и физическое. — Я Косте не говорила, что Юрка объявился, — откликнулась она, собрав воедино остатки внутреннего спокойствия. Пригубив чай, девушка поставила чашку и скрестила локти над столешницей, неспешно поглаживая обнажённые кроем платья плечи. — Надеялась, что он ограничится смс-ками. В любом случае не хочу напрягать Костю всей этой историей… — Он… тебя действительно устраивает? — Кто — Костя? — Петлицкая вскинула бровь: вопрос Черновой казался кощунственным и неуместным. Чернова слегка кивнула, внимательно наблюдая за реакцией девушки, от её сосредоточенно-пристального, немигающего взгляда опустившей ресницы вниз. — Он замечательный. Я люблю его, — с небольшой заминкой отозвалась Янита. И стрельнула глазами: — Вижу, что не веришь. Плевать! — Честно? Нет, не верю! — Отстань со своей проницательностью, Чернова! — Когда любят, ведут себя иначе. Любая на твоём месте первым делом бы рассказала о своих проблемах с бывшим, чтобы решать их вместе. А ты вместо того всё это выложила мне. Это о чём-то да говорит, Яна. — Не преувеличивай значимость этой болтовни, — отмахнулась Янита, досадливо вцепляясь в край столешницы и немного елозя на табуретке. — С Юркой я в силах справиться сама. А с Костей у нас всё хорошо. Просто я не люблю распространяться о своей личной жизни, когда на меня давят. — А я давлю на тебя? — Относительно Кости — давишь. Ты будто подталкиваешь меня, чтобы я призналась, как мне с ним плохо. Но этого не будет, Чернова. Костя классный мужик, и меня всё в нём устраивает. — Петлицкая смотрела в глаза соседки и будто издевалась, мучая её своим насмешливым равнодушием. — Да брось ты, Яна! Когда всё хорошо, человек светится от счастья и налево и направо кричит о том, насколько ему хорошо! — Нам хорошо вместе, Чернова… Разве так не может быть? Проигнорировав её вопрос, Чернова задала собственный: — Ты вскользь упоминала, что он развёлся. Ты знаешь причину? — Я не обязана отвечать на такие вопросы, мамочка. Не обращая внимания на её колючки, Чернова сыпала вопросами. Что-то настораживало в этом Косте, но она пока не могла нащупать, что именно. — Сколько лет они были женаты? У них есть дети? Ты уверена, что он искренен с тобой до конца? — Окей! У него трое детей по лавкам, все от разных жён, а я буду четвёртая! Предыдущих жён он расчленил и выбросил в Мойку. Всё? Так лучше? Видно было, как девушка замыкается в себе от её расспросов, отгораживается высокой стеной, становясь обратно непроницаемой, недоступной для понимания, и Чернова не выдержала, устав биться головой об эту стену. Развернув её к себе за неприкрытые тканью плечи — на ощупь влажновато-прохладные, безумно нежные, под столом касаясь её колена — запирая его меж своих, шатенка слегка тряханула её, взбудоражено замечая, как Янита обмякла в её руках, как она старается дышать безмятежно, но выходит иначе... — Ласточка моя… Может, хватит уже воспринимать меня как врага? — Морисса по-прежнему удерживала её за плечи, достаточно крепко сжимая их и слегка придвигаясь, но не решаясь полноценно её обнять. Она видела, как девушка напротив вся скукожилась, однако попыток отстраниться впредь не предпринимала, а лишь опустила голову, отвернувшись, словно ей было неловко. Или неприятно. Болезненно-горькая усмешка искривила губы Черновой, и, на долю секунды коснувшись её холодной щеки, она не смогла сдержаться, чтобы не развернуть её лицо. Янита избегала смотреть в глаза, прячась за пушистыми ресницами, но дыхание выдавало её с головой — она вся трепетала. Ища контакта с её глазами, Чернова коснулась аккуратного подбородка с ямочкой, немного приподнимая его. — Я просто хочу знать о тебе всё. Мы ведь больше чем подруги, не так ли? — У меня может быть своё, личное пространство, не так ли? — презрительно парировала Яна, горделиво воздевая голову и без колебаний добивая насмешливым взглядом, отодвигаясь от неё. Разрывая иллюзию взаимного расположения между ними. — Да я же не спрашиваю о том, в какой позе ты ему даёшь и сколько раз в месяц вы трахаетесь! — Чернова даже не попыталась извиниться за сказанную резкость, и только ещё сильнее завелась, подрываясь с места и делая шаг назад, чтобы удержаться и не заломать упрямую строптивицу прямо на столе, поскольку все прочие аргументы не принимались Янитой в расчёт. Пытая девчонку мучительно-острым взглядом, Морисса повысила голос, отчего он приобрёл непривычно высоковатые, звеняще-отчаянные ноты: — Я о другом сейчас, если ты не видишь разницы! Слова Черновой, как ушат ледяной воды, скатились по Яниному образу безукоризненной неприступной статуи, губы дёрнулись, но реплика захлебнулась в груди. Лицо её предательски вспыхнуло алым огнём пойманной врасплох грешницы. Едва не задохнувшись от негодования, зябкими костяшками пальцев она провела по своим растопленным жаром, раскрасневшимся щекам и вискам, будто пытаясь их охладить, пока приходило понимание, что Чернова чувствует наносное, и беспощадно срывает с неё белоснежное покрывало стерильности, наслаждаясь намеренно грубой бестактностью фраз. И это производило неизгладимое впечатление. И Яна осознавала, что Чернова видит корень, видит то, кем она не является. Ощущение беззащитности заставляло её сжиматься до тонкого прутика, ведь пронзительный, вязкий взгляд Черновой словно разглядывал её под микроскопом, подмечал каждую детальку, даже мелкий недостаток в устройстве её несовершенной личности. Петлицкая привыкла к тому, что люди смотрят на неё слишком поверхностно и видят только коробку с нарядной фольгой и бантиком сверху, любуясь блеском и боясь испортить обёртку, и вот, наконец, нашёлся человек, который готов безжалостно сорвать с неё эту шелуху и заглянуть внутрь. Принимать в свою душу никого не хотелось — страшно было открыться, тем более ей — Черновой, но ещё страшнее казалось увидеть разочарование в её глазах, оттого что не та, кем кажется…