Заклятые соседки

Вылезая из-за деревьев, Чернова взглянула в сторону жёлтой беседки, о которой упоминала Яна; очертания её колонн и крыши слабо проглядывали в скучном серебристо-сером пейзаже сквозь дикий пролесок. Она находилась вдоль берега реки, только на самом изгибе, и когда Морисса шла со стороны коттеджного посёлка, проходила мимо. Замешкавшись на просёлочной дороге, Чернова так и не дошла до рыбаков, к которым изначально направлялась, но и не торопилась в сторону беседки, и намеренно медлила, чтобы Яна пришла туда первой, а потом ещё дожидалась её какое-то время. Она была уверена, что девушке нужна эта встреча не меньше, и она непременно дождётся. Так и вышло. Телефон вновь расплясался в кармане, и она, не особо спеша, в уме досчитав до двадцати, поднесла его к уху, едва передвигая ногами к условленному месту, задерживаясь на каждом шагу, по нескольку раз перетаптывая сломанные ветки и иссохшийся прошлогодний валежник, носами грубых ботинок зарываясь в блёклую листву, смешанную с влажной почвой. И удивлялась собственной выдержке, хотя, казалось бы, должна лететь к своей зазнобе на всех парусах. — Ну сколько ждать, Чернова? Я уже на месте. — Долго ждёшь? — почти не прибавляя шаг, самодовольно хмыкнула наглая молодая особа. — Давай только без этого, ладно? — деловито пресекла её усмешку Петлицкая, и Морисса расслышала, как она перевела дыхание в досадном, нетерпеливом изнеможении. Невольно вспомнилось, какое игривое, заволочённое хмельным дурманом настроение у неё было вчера, за семейным ужином. И почти откровенная, кокетливая шаловливость, несвойственная ей прежде. А сегодня она другая — плотный и тяжёлый флёр невыносимой, нарочито-насмешливой пренебрежительности ощущался даже сквозь соты мобильника. Хотелось хорошенько встряхнуть её, выпотрошить эту дурацкую, высокомерную спесь… Чернова сглотнула, с трудом успокаивая разгулявшееся по желвакам чувство мести. Нет. Она же девочка — несносная и вредная, но всё же… чертовски родная, необходимая. — Так… — строгий голос в трубке на мгновение замер, — если тебя не будет в беседке через пять минут, я ухожу. Ты меня услышала, Чернова? — буквально предъявила ультиматум Петлицкая, и Морисса поразилась собственному хладнокровию, хотя так и тянуло поставить фифу на место. Как обычно, перевела всё в шутку. — Что, так соскучилась, аж невтерпёж? — поддразнила её Чернова, но всё же ускорила темп, возвращая телефон в карман непродуваемой куртки. Аккуратную невысокую фигурку заметила ещё издали. Янита стояла вполоборота к ней, и глядела в другую сторону, немного приподняв голову вверх — то ли на облачное, смурое небо, то ли на видневшиеся за горизонтом, похожие на мираж, полупрозрачные горные вершины, покрытые сизым туманом. Руками она упиралась в перила беседки, немного выгнувшись, словно подставляясь энергии ветра и всеобщей беснующейся стихии — так, что захотелось сфотографировать этот момент, медленно приближаясь к ней сзади. Распущенные густые волосы невинной обольстительницы трепались на ветру, опускались, а потом снова вздрагивали и взвивались, будто танцуя пламенный танец любви, и Чернова, заворожённая, не могла оторвать взгляд от того, как они лунно-белокурой парчой огибали плечи и спину, ложась на тёмно-вишнёвую ткань куртки, слишком короткой, едва прикрывающей поясницу. Точёные, необычайно женственные бёдра плотно обнимали светло-серые джинсы, снизу утопая в цветистых резиновых полусапожках. Ох, как Морис упивалась этой возможностью безнаказанно пялиться на неё и мечтать, плотоядно раздевая глазами, чувствуя крайнюю беззащитность, хрупкость этой красавицы — нежного ангела, до сих пор не падшего перед необузданно-грубой силой. Под тракторной подошвой тяжёлых ботинок всполошились, стукаясь друг о друга, мелкие камни, и Янита, услышав движение, повернула голову. — Всё ещё ждёшь меня? — удовлетворённо ощерилась Чернова, подмигнув, и залихватски перепрыгнула ступеньку, шумно влетая в беседку. От топота её ног затряслось изрядно расхлябанное деревянное покрытие. Она рассчитывала произвести впечатление своим эффектным появлением, и даже расставила руки, намереваясь сгрести девушку в жаркие объятия, да не тут-то было! Петлицкая одним своим снисходительно-льдистым взглядом поставила её на место. — Я тебя когда-нибудь удушу, Чернова! — обворожительная барышня набросилась на неё, имитируя, что душит, пальчики в кожаных перчатках беспрепятственно пробрались за куртку, внутрь ворота толстовки, касаясь обнажённой шеи Черновой. Неторопливо накрыв её ладони своими, Чернова развела их в стороны, но не спешила отпускать, а вероломно наслаждалась моментом, склонившись к Яне так близко, что ощутила, как разом перехватило дыхание у девушки, как расширились и сверкнули её зрачки. Их лица оказались в невероятной близости, на расстоянии поцелуя, но вместо того чтобы припасть к вызывающе манким, капризно изогнутым приоткрытым устам, будто только того и ждущим, Чернова насмешливо осклабилась, демонстрируя хищные белые зубы: — Удушишь, значит? Настолько ты меня ненавидишь? — Пугая порывистыми выпадами, Чернова вновь склонила к ней лицо: нос к носу, губы к губам — только одно движение, и они соединятся в неизбежном столкновении — травмирующе-остром и болезненном, через принуждение, через слом, через разрушение… но ничего не произошло. Вырываясь из сладкого плена желаний, Чернова слегка отклонилась, теряя контакт с глазами напротив, ожесточаясь: — Ну, давай! — она раскрыла смятенному взору, лютому ветру оголённую длинную шею. Светлым античным пятном по глазам Петлицкой — её молодецкая сила. — Хочешь душить — души! Сядешь в тюрьму, замуж не выйдешь за своего драгоценного... щегла! Она отпустила руки девчонки и резко развернулась, спешно отходя и прижимаясь локтями к шершавой поверхности закруглённых перил беседки, судорожно дыша, сутулясь лопатками, под тяжестью раздумий сгибая шею и подставляя взгляду Яны свою крепкую, осанистую спину. И Яна засмотрелась на эту красивую, развитую занятиями в тренажёрке, молодую гибкую спину, которая совсем не была похожа на женскую. Ей нравилось то, что она видела, но как на это реагировать — не совсем понимала, ловила себя на противоречивости собственных чувств и эмоций, которые вызывала Чернова своей маскулинностью, и это её немного беспокоило и смущало, сбивая с толку. Разум Яниты метался, подавляемый, усыпляемый электрическими всполохами, липнувшими к лицу жгучей краской. Так не должно быть, это неправильно! — эхом раздавалось в её голове, жестоким напоминанием одёргивая заблудшие мысли. И вдруг она поймала себя на том, что стала забывать: Морис — одного с ней пола. Потрясающе! Петлицкая перевела взор на тропинку вдали, по которой шла компания молодых людей, о чём-то оживлённо беседующих, и постаралась сосредоточиться. Она не хотела ранить Чернову своей просьбой, своими словами, ведь ей предстояло сообщить кое-что важное, от чего зависело будущее, но никак не могла заставить себя это сделать. О боже, до чего, оказывается, это сложно — набраться смелости, чтобы причинить другому человеку моральные страдания. Яна и сама изумилась реакциям, которых от себя не ожидала. С каких это пор ей стало важно, что там подумает Чернова и как она это переживёт? Шумная компания, разобранная по парочкам, двинулась дальше, но никто не взглянул в сторону беседки, увлечённые друг другом. Ветви деревьев, даже с опавшей листвой, на расстоянии нескольких метров скрывали интимную обстановку от посторонних глаз, если кто-то шёл по узкой тропинке. К тому же беседка располагалась таким образом, что со стороны изогнутого русла реки её практически не было видно, так что и здесь опасаться не приходилось: ни отец, ни жених Яниты не могли знать, что происходит внутри. Судорожно роясь в карманах, Чернова пыталась найти сигареты, но только хаотически шарила по бокам, и даже расстегнула куртку, вспоминая, куда их могла положить. Мысль о новоиспечённом женихе Яны разбередила незаживающие в сердце раны, высекла почву у неё из-под ног. Наконец, она нащупала пачку в заднем кармане джинсов и хотела вытащить одну сигарету, но так сильно нервничала, боясь откровенного разговора с девушкой, что вся пачка выскользнула из пальцев. — Чёрт! — в бешенстве взвыла она, стукнув кулаком по облупленной колонне беседки, и хотела уже поднять пачку, но Янита, присевшая на скамейку, грациозно склонилась, опередив её, и теперь протягивала в хрупких пальцах, не успев распрямиться до конца, лицом почти уткнувшись в нижнюю часть живота Черновой, до этого на автомате сделавшей пару шагов вперёд. Если бы кто-то в этот момент смотрел на них издалека, ситуация могла показаться вполне неоднозначной, двусмысленной. Опасаясь неловкости, обе вели себя нарочито невозмутимо, сдержанно. Обе играли незнакомую роль. — Не нервничай… — спокойно сказала Петлицкая, невероятно изящным движением разворачивая ладонь с сигаретами и медленно поднимая ресницы, отрывая окутывающий, волоокий взгляд от ширинки Мориссы и грубого ремня с металлической пряжкой, и ничуть не смущаясь при этом. — Будь поаккуратнее, Чернова. — Я-то буду, — пробубнила Чернова, стягивая со спины рюкзак и присаживаясь рядом с девушкой, автоматически чиркая зажигалкой. Остывая. — Ты вчера так внезапно ушла, что это за сцена была, объяснись? — без стеснения заглядывая в убегающие глаза, на секунду блеснувшие ясностью янтаря и разливом солнечной лазури поверх, совершенно очаровательно улыбаясь, проронила Петлицкая. — Да ничего. Просто эмоции. — Эмоции? Что это значит, Морис? — Ничего не значит. Проехали, — Чернова старалась не смотреть в сторону Яны, чтобы опять не начать заводиться. Они были сейчас одни, и больше всего на свете — до ломоты в пояснице, до хруста в челюстях, хотелось лишь одного — поцеловать её капризные губы, прижать строптивое, всегда ускользающее из рук пленительное тело к своему, гладить её волосы, зарывшись в мягкий пушистый бархат носом, обонять лёгкий смородиновый аромат её кожи и наслаждаться трепетом её дыхания где-нибудь у себя в области мочки уха. Зачем всё так сложно между ними? Отчего нельзя каждый раз при встрече с чуть легкомысленной беспечностью радоваться и улыбаться друг другу, не пряча тягучие взгляды, не опасаясь, что тебя оттолкнут? Чернова вдруг ощутила, как Яна несмело трясёт её за плечо, легонько вгрызаясь подушечками пальцев в толстую ткань куртки и пытаясь развернуть её всю к себе лицом. И она, бросив недокуренную сигарету в мокрую листву за бортиком, действительно развернулась, и — возможно не так поняв её, порывисто стянула с её руки перчатку, целуя тонкие костяшки пальцев — несдержанно-чувственно, едва касаясь, не торопясь, чтобы не сорваться в безрассудное, пьянящее одурение, и в то же время не давая Яне убрать руку, прихватив её своими сильными пальцами и не отпуская. — Нет, Морис… не делай этого, не заводи себя, — отрезвляюще прозвучал нотками сожаления сочувственно-вежливый голос, а хрупкая рука выскользнула, оказавшись на свободе, и снова ловко нырнула в защитную кожу перчатки. — Вот именно об этом нам и нужно поговорить, понимаешь?.. — В глубине её глаз, чернеющих томностью южной ночи, затаилось безмолвное ожидание. — Я тебя слушаю, ангел, — чиркая зажигалкой ещё одну сигарету и выдыхая пелену дыма перед собой, а сама мысленно превращаясь в безжизненный пепел, опадавший к ногам, с тихой смиренностью прошептала она. — Нет, это я тебя слушаю, Риса! Ну зачем, зачем ты себя так изводишь? Ты ведь знаешь, что я не могу ответить тебе взаимностью… Надеюсь, ты понимаешь, что у меня есть своя личная жизнь? — Яна помолчала, придумывая, как бы скрасить беспощадную тяжесть слов: — Но мы можем остаться… — Друзьями? — Да. Петлицкая и хотела, и не знала, как её вразумить, какие ещё подобрать слова, и только прикусывала кончики губ, ни на что не решаясь. В какой-то момент ей даже пришло в голову обнять Мориссу, успокоить, прижавшись холодной щекой к раскалённо пульсирующей за одеждой груди, незримо умиротворяя стук её сердца: ведь Яна видела, в каком состоянии находится она со вчерашнего дня, — но жёстко себе запретила, вся замирая, ощущая, как начинают неметь кончики пальцев на ногах при одной только мысли об этом, беспомощно разливаясь по телу иголками паники и сковывающего мандража. Чернова неправильно расценит её порыв, и хорошо, если не изнасилует прямо здесь, на этой скамейке… Янита вздрогнула, почти осязая, как к горлу подкрадывается мутная тошнота. — Ты думаешь, мы сможем остаться друзьями, Яна? Ты вообще соображаешь, о чём меня просишь? — рослая шатенка темпераментно развела руками, опадая спиной назад, на ограждение беседки, и закачала головой. — А почему нет, Морисса? — А ты не догадываешься? — молодую пацанку всю затрясло изнутри от праведного негодования и необузданного, импульсивного запала, накрывавшего так, что было трудно сделать вдох, и она не смогла усидеть на месте, пружинисто подорвалась и стала наматывать круги по отсыревшему, кое-где скрипящему старому настилу деревянной беседки, громко вдыхая терпкость смолы сигареты. — Я не умею читать мысли, Чернова. Так... почему? — искреннее, наивное недоумение во взгляде Яниты, её задумчивое, напрягшееся лицо и застывшая поза не вызывали сомнений в том, что она и вправду не знает. Мельтеша взад и вперёд, Чернова резко оттормозилась, разворачиваясь к девушке, и — не владея собственными эмоциями, выпалила: — Да потому что я тебя с самого детства… — Чернова застыла, обрывая фразу, глотая застрявший ком, — а тут появляется какой-то левый мужик с большими деньгами, и ничего не делая, просто покупает тебя! — Да ты!.. Да ты что такое несёшь, Чернова! — обожжённая досадно резанувшими по ушам словами, Яна подпрыгнула на месте, вся полыхая от гнева. — Да нужны мне его деньги, приди в себя! — Это ты, Яна, приди в себя! Ты ведь его не любишь! — А ты? Ты, значит, любишь? — провокационно вырвалось у девушки. — Люблю тебя. И с каждым днём всё сильнее, пташка… Будто ледяная фигура, не в силах пошевелиться, Петлицкая ненадолго замерла, услышав неожиданное признание, на губах её застыла недоверчивая усмешка, ошалело, медленно тая, словно стёртая ластиком; брови не то удивлённо, не то растерянно полетели вверх, и она провела ладонью по лицу, стараясь вернуть облику прежнюю невозмутимость. И ей вполне это удалось, в отличие от Мориссы, волнение которой зашкаливало настолько, что на лбу ритмично пульсировала синяя жилка, которая, против воли, притягивала Янин взор. Страшно признаться, но девушке мучительно-остро захотелось коснуться её подушечками пальцев, почувствовать бегущую по вене жгучую кровь. Стыдливо опомнившись, Петлицкая отвела взор и презрительно фыркнула: — Ты? Любишь? Это ты сейчас придумала, чтобы оправдать все свои предыдущие фокусы? Не ври мне, Чернова! Или ты рассчитываешь, что я тебе поверю? — Ты думаешь, что я не способна на глубокие чувства? Или считаешь, что я просто хочу воспользоваться… ситуацией? Ты всё ещё не поняла? Я хочу быть с тобой, Яна… Да и ты хочешь не меньше… но почему-то упрямо сопротивляешься. — Да этого никогда не будет… да-а… — на пару секунд Петлицкая задумалась, едва не прикусив язык, но вдруг встрепенулась: — Кто бы говорил, Чернова! Ты тоже зря времени не теряешь! С кем-то вчера весь вечер переписывалась, думаешь, я не видела? — Не с кем-то, а с девушкой, — соврала Морисса, выбрасывая окурок за борт беседки и обнимая рукой колонну. Ей надоело уговаривать Яну, унизительно выпрашивая взаимности. Петлицкая тотчас прицепилась к её словам, не давая опомниться: — О, у тебя новая любовь, Чернова? Так быстро? А только что сочиняла, что любишь! Вот видишь, видишь! — она даже привстала, удовлетворённо тыча тонким пальчиком в разоблачённую соседку, а где-то по нервам скребнуло зудящее разочарование, да помимо желания щипало едкой кислотой задетое самолюбие. — Ты тоже, судя по всему, бежишь навстречу семейным узам. Уже и жених подходящий нашёлся! — Он не вчера появился, ты же прекрасно знаешь. И… ты так и не ответила: у тебя новая… любовь? — Да, у меня новые отношения. И она, в отличие от тебя, не морочит мне голову. — И когда ты только успела, Чернова?! — У меня в телефоне полно визиток разных девчонок, — бравурно огласила она. — Красотки в очереди стоят, чтобы я одарила их своим вниманием. Одной, вероятно, уже повезло, — беспощадно дразнила Чернова попавшуюся на крючок Петлицкую, которая аж извелась вся, желая узнать подробности. — Она такая симпатичная? — На тебя похожа. И крайне бесподобна в постели... — Выждав паузу, атлетичная шатенка насладилась замешательством женственной блондинки: — А ты что, ревнуешь? — подойдя вызывающе близко к месту, где она сидела, стукаясь об её коленки ногами, Чернова развернула неприступную фифу двумя пальцами за подбородок, немного приподнимая к себе, и заглянула в заволочённые испугом и чем-то ещё — безропотностью? покорным смирением? — глаза. Подметила, как застыло напряжение в их уголках, прячась за длинными ресницами, заскользила вдумчивым взглядом по безупречным, правильным чертам аккуратного лица, пытаясь найти хоть малейший изъян, и только мрачно усмехнулась, ещё более очаровываясь мастерски вытканной природой утончённостью, снова и снова попадая в сети этой колдовской красоты. — Не неси ерунды! — Петлицкая отвернулась, взметнув тяжёлыми локонами, красивой волной опустившимися на узкие плечи, и скрестила руки на полнокровной груди. — Меня только мужчины интересуют, ты же прекрасно знаешь. — Ты так об этом говоришь, будто пытаешься сама в это поверить… Кстати, я всё хотела спросить: а какая ты в сексе? Стесняшка или наоборот — шалунья-развратница? — Уголки рта Черновой поехали вверх, хищно оживляя подвижную физиономию. Когда она присела рядом, Яна спрятала побледневшее лицо в руках, наклонившись, чтобы укрыться за волосами, машинально подбирая ноги вместе. Крайне редко удавалось смутить эту девушку, но сейчас, кажется, наконец удалось. — Ты можешь поинтересоваться об этом у моего мужчины, — глядя на свои руки в кожаных перчатках, намертво сцепленные в области паха, уклончиво-сухо вымолвила Янита, считая недопустимым обсуждать с Черновой подобные темы. — Ты замечательный человек, Морис, я нисколько не сомневаюсь в этом, — почти оправдывалась она, боясь поднять глаза и встретиться с проницательным взглядом, направленным в самое сердце, — ты интересная, неординарная, у тебя большой потенциал, чтобы обеспечить себе комфортное будущее, ты заслуживаешь самого лучшего… — Но? — Но я никогда не рассматривала девушек… а тем более тебя, в качестве своего спутника… спутницы жизни. — А, понимаю: тебе необходимо одобрение общества, — с горечью выплюнула Чернова и нервно дёрнула плечом, бросаясь прочь. Она махнула с единственной ступеньки и сердито, пиная мелкие камни, смешанные с опавшей листвой и глиной, обошла беседку с внешней стороны и мгновенно затормозилась напротив озябшей внутри продуваемого помещения фигурки Яниты. Не задумываясь, опустила руки, звякнувшие о перила массивными часами и грубыми браслетами, по бокам от затылка Петлицкой, откинутого назад, и заставила девушку вздрогнуть и обернуться. Крепче сжимая воротник куртки немеющими в перчатках пальцами, Янита слегка поёжилась, отстраняясь, пикантно близко почувствовав дыхание шатенки, горячими мурашками ласкающее ухо. По лопаткам, позвоночнику и груди растеклось согревающее, щекочущее нервы, приятное жжение. Девушка не знала, куда деть руки, то убирая к низу живота и сглатывая бодрящий, холодный воздух, то расцепляя их. Она и сама подмечала, как её кидает из крайности в крайность: иной раз хотелось убить этого нахрапистого, самоуверенно-дерзкого пацана в женском обличье, а иногда казалось, будто именно такой — такая ей и нужна. Чтобы жизнь не казалась пресной. Чтобы эмоции внахлёст взрывались из жерла проснувшегося вулкана, и пенилась кровь от одного только прикосновения этих опасно чувственных, длинных пальцев с ровно остриженными, короткими ногтями, с мозолями из-за совсем не девчачьей работы… Память напомнила, что о будоражащем эффекте этих касаний не так давно рассказывала и Светка Рыбкина. А Яна только смеялась, считая её сумасшедшей… Теперь же сама боялась подпасть под влияние этой неистовой, грубовато-бесстыжей харизмы, и всячески противилась её агрессивно-окутывающему, темпераментному напору. Сердитый северный ветер, беснуясь, оголтелыми порывами забирался под расстёгнутую куртку разгорячённой Черновой и раздувал её плечистое стройное тело изнутри, остужая до кристалликов льда, но наружу, казалось, выходил только обработанный в жаровне удушливый пар. — Ну, тогда я пойду?.. — голос Черновой в Янин затылок зазвучал гулко, нерешительно, с всепоглощающей обречённостью. — Валяй! — не шелохнувшись, даже не взглянув в её сторону, почти беззвучно ответила девушка, и Морис сделала вывод — лучше уйти, чтобы сохранить остатки растоптанного достоинства, ведь куда яснее ей дали понять, что в ней не нуждаются. Да что уж там — её откровенно послали. И она так и собиралась поступить, то есть исчезнуть раз и навсегда, но не успела. Вернее, успела только машинально кивнуть, как бы смиряясь с решением коварной цыпочки, и перегнулась через перила, забирая рюкзак со скамьи, но Петлицкая тут же, почти без паузы, капризно-требовательно остановила её, слегка придержав за рукав: — Погоди! — Ну что ещё, Яна? — нахмурившись, Чернова вросла в землю молодым кипарисом позади беседки, поправляя рюкзак на плече и не оборачиваясь. Она уже успела немного отойти вдаль, но видимо, Яна решила окончательно её раздавить, памятуя о старом, хотя, казалось бы — куда уж больше? — Ближе подойди! — велела Янита студёным, пониженным голосом, вероятно считая, что может плести из неё верёвки, используя мягкую власть своей притягательности. Рефлекторно, как собака Павлова, Чернова сделала по направлению к ней один короткий шаг, будто ещё надеясь на неведомое чудо, и застопорилась на месте, включая мозг и ожидая очередной колкости под занавес. — Ближе, Чернова. Подойди ещё ближе! — устало выдохнув, Петлицкая развернулась к ней полностью, коленками забравшись на мёрзлую дощатую скамейку, упираясь локтями в облицованный природным камнем бортик беседки и приманивая томным взглядом с лукаво запрыгавшими зайчиками в ресницах. Чарующая обманчивость красивых чёрных глаз почти сбила с толку слегка растерявшуюся Мориссу, и она, не заходя внутрь беседки, встала напротив Яны с внешней стороны, так близко, как она просила. Слова девчонки звучали довольно странно: неужели это вообще имело какое-то значение? — У тебя куртка плохо застёгнута… Чуть подавшись вперёд, Петлицкая протянула руки к Мориссе, касаясь молнии на её верхней одежде. Между ними пролегала бревенчатая опалубка с перилами, по всему периметру украшенная колоннами. Чернова стояла снаружи большого проёма, а Яна — внутри, и между их телами была надёжная преграда. Совершенно не представляя, чего ещё ожидать от Петлицкой, Чернова с угрюмым недоумением смотрела на её руки, крепко сжав челюсти, и даже немного опешила, когда взгляд невольно зацепился и замер на улыбающихся губах очаровательной блондинки, когда та, вместо застёгивания молнии, напротив, ещё больше потянула её вниз. Будто это происходило во сне, и не с ней, Чернова видела её ладони — они мелькнули перед лицом всего лишь на долю секунды, вспорхнув с молнии куртки, и уже дразняще — и так непривычно, — как бы проверяя собственные ощущения подушечками пальцев, легко и в то же время игриво, танцуя, касались оголённой в вороте шеи. По спине Черновой прокатился волнующий ропот, её всю повело от мучительно-сладкого яда этих неожиданных прикосновений, но то, что она испытала следом, ввергло её в совершенно гипнотическое потрясение, и она даже не сразу сообразила: а что, чёрт возьми, вообще происходит? А гипноз не кончался, и её всё сильнее затягивало в эту приятную, будоражащую спираль без пространства и времени, когда прохладная, нежная ладонь Петлицкой без перчатки сжала её затылок, слегка наклоняя голову к себе, а затем быстро и скомкано скользнула губами по её губам, будто боялась передумать. Просто чмокнула, и отвернулась… но только чтобы собраться с духом. Была и вторая попытка — более удачная, яркая, запоминающаяся, сносящая крышу. Чернова впервые ощутила покалывающе-острую жгучесть этих заветных, капризных губ, их бархатистую влажность, когда Яна, отбросив сомнения, слилась с ней в едином порыве смелого, лихорадочного, тягуче-болезненного поцелуя, пронизанного горечью предстоящего расставания и неким отчаянным чувствованием — обе спешили запечатлеть вкус и оттенок. Пробуя язычком самую кромку суховато-обветренных губ, Петлицкая не решалась протолкнуть его дальше, а может быть, просто не хотела. Чернова не помогала ей, не пугала её своими желаниями, да и знала, что завтра же Яна забудет об этом, а она — она будет помнить. Это выглядело как жест благодарности, как компенсация за моральный ущерб — на этом месте можно было поставить точку. Никакой страсти и нежности — только осознанное, контролируемое погружение в здесь и сейчас, удовлетворение любопытства, и случайный невинный экспромт. Действия Яниты Петлицкой сложились в голове чудовищной мозаикой, пазлы которой Чернова расшифровала по-своему, как умела. — Зачем это всё? — сипловато спросила Морис, отталкиваясь от неё. Язык вязала тупая боль с гадким, скрипучим налётом отчаяния. — Ты опять играешь моими чувствами, Яна. Только это уже слишком. Не стоило. Петлицкая ничего не ответила. Её взгляд был не с ней, и она энергично махала кому-то рукой. Обернувшись, Чернова увидела грузно топавшего по глинистой почве «павлина» Костю. Почему-то он был без шляпы, и его обычно приглаженные назад густым слоем воска жидкие завитки беспомощными паучьими лапками липли к лицу, увлажнённые лениво моросящим дождём. Зрелище довольно печальное, вкупе с пернатым клетчатым окрасом франтоватого пальто, совершенно не подходящего к погоде и обстановке. По выражению лица жениха сразу стало понятно, что он успел застать животрепещущую сцену с поцелуем, и теперь разминался на месте, интенсивно покашливая и раздувая крепкие щёки. Выбежав из беседки, Петлицкая поравнялась на мгновение с рослой шатенкой, и, заносчиво вздёрнув подбородок, шепнула в лицо: — Забудь об этом… Думаю, теперь мы точно сможем стать подругами. — Жгучие зрачки девушки мстительно сверкнули в стонущем сыром мраке леса. Похлопав Мориссу по плечу, грациозная женственная фигурка медленно удалялась. Сердце Черновой иссохшимся кленовым листом свернулось в тонкую трубочку, уносимое шелестом под ногами Петлицкой, рассыпаясь фрагментами ржавой пыли. Позади она услышала озорные хрустальные молоточки её голоса, довольно тихо обращённого к мужчине: — Вы ведь не рассматриваете это маленькое недоразумение всерьёз, Константин Витальевич? Подгоняемая сильным, порывистым ветром, донеслась до Черновой эта до жути отрезвляющая, хлёсткая фраза. Усмехнувшись, пацанка покачала головой, и, с треском сломав о колено ветку плакучей ивы, вдогонку крикнула: — Не стоит оправдываться, Яниша! Кстати… — она дождалась, когда эти двое обернулись к ней с нескрываемым интересом, и саркастически завершила: — Я тут нашла вчера под подушкой твои ажурные трусики. Забеги на днях, забери. И да, для всех мы — просто подруги.