Заклятые соседки

Ночь уходила долго, неохотно — как незваный гость. Рассвет прятался в белесоватом плотном тумане, его клубящееся, густое зарево стелилось у подножия двух осин — тех, что стояли под самыми окнами, — и далеко рассеивалось за горизонтом. Шум дороги улавливался где-то совсем близко, но не просматривался взглядом. Подле осин, в ещё более ограниченной видимости, едва прослеживались очертания добротной старой скамейки с загнутой латунной спинкой, где, комфортно растянувшись всем своим молодым и гибким телом, любила отдыхать в солнечные дни Морисса Чернова. Она часто вспоминала своё незамысловатое, но такое счастливое детство, когда были живы ещё родители. С лица она смахнула подступившую слезу, оперлась ладонями на влажный от росы подоконник, с тревогой вглядываясь в беспросветно-глухой и мутный, серебристой стеной наползающий всё ближе туман. Плакать Морисса не умела, не могла — какие бы повороты судьба не приготовила для неё. Только однажды она позволила себе слабину, рыдая на плече своей любимой… Как давно это было! Повертев в пальцах сигарету, она зажала её губами и прикурила пластиковой зажигалкой. Пепельная лента дыма смешалась с парами тумана, сочившегося из открытого окна. Лучше бы она не выжила, не выкарабкалась из той авиакатастрофы… Боль старым осколком всколыхнула её грудную клетку, обратила в пепел прежнюю, ту — детскую душу. В шестнадцать лет Морисса потеряла всех, кто был ей когда-то дорог — мать, отца, беременную сестру. И рядом оказалась только Янита — девушка, которой она нацарапала своё признание на оборотной стороне скамейки когда-то в детстве. Люди приходили и уходили, выражая сочувствие. Кто-то пытался философствовать, что на этом жизнь не заканчивается, и в том, что из всей семьи выжила только она — есть знак свыше. Морисса не верила в бога и потому ей было плевать на их успокоительные, бесчувственные, дежурные фразы. Она тоже хотела умереть. Так случилось, что отделалась лёгкими ушибами и вывихом лодыжки. Из девяноста двух человек на борту лайнера выжило только семнадцать. Все, кто выжили — были в тяжёлом состоянии и почти всех забрали в реанимацию. Всех, кроме неё и ещё пары-тройки пассажиров-счастливчиков. Но она не радовалась такому исходу. Первые две недели её продержали в стационаре и пичкали мощными транквилизаторами. Потом отпустили под ответственность единственного родственника, маминого двоюродного брата, которому пришлось приехать из уральского городка, чтобы оформить попечительство над ней. Около месяца Морисса жила под присмотром дальних родственников, но ей это быстро надоело и она сбежала в общагу, поступив в первое попавшееся училище. Ей всего лишь хотелось быть независимой. Это уже потом она вплотную занялась учёбой, и с первого захода сдала вступительные в один из самых престижных ВУЗов города. …Потушив окурок о край пепельницы, Морисса взялась за вторую сигарету. Ей начинало казаться, что клочья тумана уже проникают в комнату, стелясь и рассеиваясь в самых тёмных уголках помещения. С небывалой яркостью, вплоть до самых мелочей, она вспомнила те мгновения, когда на следующий день после авиакатастрофы в больницу к ней прибежала Янита. Таблетки ещё не возымели свой мрачный, туманный эффект, и сознание в некоторой степени оставалось незамутнённым, хотя тогда ей казалось, что восприятие окружающей действительности полностью остановилось, как сломанные часы на запястье покойника. В палате с ней лежали ещё три женщины, и они не имели никакого отношения к происшествию, в которое попала юная Морисса, но уже были в курсе того, что накануне разбился самолёт, выполнявший рейс из Краснодара в Санкт-Петербург, и успели надоесть Мориссе своими заунывными причитаниями. Время от времени шестнадцатилетняя девушка подходила к зарешечённым, как в психушке, окнам третьего этажа, и невидящим взглядом осматривала сочно-цветистые и ярко-салатовые весенние пейзажи. Всё вокруг расцветало и колосилось, убаюкивая энергией солнца и всеобщей жизнерадостностью, но Морисса смотрела на мир за окном будто сквозь экран старого чёрно-белого телевизора с плохим сигналом и артефактами. Когда в палату влетела Янита — ослепительная, пышущая здоровьем и молодыми соками, в красивом тёмно-лавандовом платье, с распущенными до поясницы тяжёлыми белокуро-льняными волосами, с блеском в больших и чёрных глазах, который она всячески старалась скрыть в невесёлом контексте своего визита — Мориссе не сразу удалось сопоставить эту живописную, насыщенную картинку со своим внутренним восприятием действительности, отчего она вначале даже впала в ступор, не в силах переварить в голове многообразие потрясающих красок, которые перестала чувствовать за последние сутки. Это была та самая соседка с лестничной площадки, которая всегда подтрунивала над Мориссой, растаптывала каблучками своих босоножек подаренные ею ромашки и называла её малолеткой. Из года в год, с отчаянным упорством Морисса продолжала добиваться расположения пленительной красавицы, бывшей на шесть лет старше, но Янита Петлицкая ни в какую не хотела её замечать. До этого дня. Морисса отошла от зарешечённого окна палаты и остановилась у своей койки, разом остолбенев от изумления и за внешним безразличием скрывая поневоле нахлынувшее волнение. Слегка кивнув головой вместо приветствия, Янита подошла к ней и молча обняла, а Морисса опустила голову на её узкое плечо, зарылась лицом в её мягких, приятно пахнущих волосах и до боли зажмурила веки. К своему стыду, она на миг позабыла о родителях и сестре, и вдруг почувствовала, какая же Янита маленькая и хрупкая по сравнению с ней, и как хочется покрепче к ней прижиматься… Не сговариваясь, три женщины из палаты Мориссы похватали свои кружки и плошки, спешно засобиравшись в столовую, и оставили молодёжь наедине. — Поплачь... — хлопая девушку по спине, чуть слышно промолвила, звеня нежными переливами в тембре, красавица Янита. — Тебе нужно дать волю слезам. Не нужно себя сдерживать. Вместо этого Морисса вдруг пришла в негодование и разозлилась, с необузданной силой отталкивая от себя Яниту и причиняя ей боль, поскольку та не удержала равновесие и ударилась лопатками об угол холодильника за спиной. Но Морисса даже не заметила этого и тотчас набросилась на неё, — сдерживаемые прежде эмоции хлынули словесным потоком в одночасье, словно сорвали пробку с забродившего вина: — Да что тебе известно о том, что я чувствую?! Зачем вы меня все достаёте? Ты даже не знаешь, каково это — потерять обоих родителей в один день, да ещё и родную сестру с нерождённым племянником! Отстань от меня со своими советами! Ты такая же бесчувственная, как и все! Что ты вообще припёрлась? Насладиться моим состоянием? Ну что, всё увидела? Довольна теперь? — Ох, Морис… Ну что же ты такое говоришь, глупыха! Морисса пуще прежнего набросилась на неё: — Ну конечно, давай! Кто ещё? Дурочка, глупыха, теперь можно смело обозвать сумасшедшей! Видишь, даже решётки на окнах — всё как полагается в психушке! На секунду сжавшись от этих пропитанных отчаянием слов, Янита вспыхнула и, моментально выпрямляясь, вновь подошла к Мориссе и строгим голосом прикрикнула на неё: — Прекрати истерику, ненормальная! У тебя есть и другие близкие люди, которые желают тебе только добра, хватит себя жалеть! Возьми себя в руки! — Близкие люди? Это кто же, например? Может быть, ты? — Да нужна ты мне больно, дурочка… — машинально отшутилась Янита, уже второй раз за несколько драматичных минут обнимая Мориссу. — Дурочка ты моя… глупенькая, — поглаживая плачущую девушку по волнистым, собранным в конский хвост тёмно-каштановым волосам, ласково шептала она. — Как же я за тебя переживаю, моя родная!