The Silent Court

      7 октября 1901 год.       Уже битый час ветхая повозка тряслась по грязевой тропе, подпрыгивая на каждой выбоине и кочке. Крытая карета то и дело скрипела, будто норовя развалиться на щепки, и поскуливала, словно бродячая собака, подстреленная на задворках Уайтчепела. Жалобные визги деревянных колес отзывались ледяными мурашками, пробегающими вдоль позвоночника молчаливой пассажирки кэба. Растерев побелевшие от холода костяшки рук, девушка поглубже зарылась носом в шерстяную шаль, обернутую вокруг трясущихся плеч. Но, казалось, нарастающая дрожь и не планировала отступать.       Месяц, как назло, выдался промозглым и пасмурным. Эта погодная тенденция, словно личное проклятье, ползло по пятам беглянки. Впрочем, для Англии это было не в новинку. Протерев запотевшее стекло, Эвелин взглянула в окно и поморщила острый аккуратный нос. Сквозь пелену ночи, едва ли виднелся пейзаж за окном. Беспросветный ливень с особой жестокостью пронзал землю острыми ледяными иглами, и буря, что разверзлась снаружи, завывала, стонала и срывала хрупкие листья с угрюмых деревьев, словно противясь сумасбродному решению девушки. В подобных условиях, маленькая клетка на колесах более походила на промозглый гнилой катафалк, нежели чем на достойное средство передвижения. Но жаловаться не приходилось, ведь только безумец мог отважиться на такую дальнюю поездку без дальнейших расспросов, только безумец был готов довезти перепуганную юную девицу до старой деревеньки, в обмен на внушительный кошель. И, к счастью, такой безумец нашелся.       Онемевшие от холода пальцы нырнули в карман, выхватив скомканную бумажку. Наспех развернув ее, Эвелин привычным движением аккуратно разгладила записку. Фонарь, что болтался на стене кэба, тускло освещал маленькую клетку, но этого было достаточно, чтобы разглядеть надписи. Ничего особенного, лишь клочок пожелтевшей бумаги размером с салфетку, на котором схематично был обозначен маршрут до места назначения, отмеченного крестом. Выражение, похожее на легкую полуулыбку застыло на губах Эвелин. Касаясь кончиками пальцев застывших смазанных чернил, девушка еще раз взглянула на знакомые инициалы «Э.Р» и спрятала бумажку обратно в карман дорожного платья.       Эвелин Рид было бы в пору задуматься о здравии своего рассудка, соглашаясь на подобную затею с самой собой. Мало кто из аристократов рискнул бы отправиться в поездку в такую непогоду, но Эвелин была не из их числа. Единственная подсказка, если она и являлась таковой, могла привести Эвелин к нему. А значит, игра стоила свеч. Девушка не могла предсказать, чем обернутся ее поиски, но призрачная надежда угасающим угольком все еще теплилась в груди. Пламя веры отказывалось гаснуть, толкая к сомнительным решениям.       Холод и сырость даже в повозке пробирали до костей. Прервав попытки разглядеть очертания за окном, Эвелин зарылась в шаль лицом. Нос защекотал знакомый приятный аромат лаванды. Напоминание о доме. Как славно было бы сейчас оказаться в теплой гостиной их с отцом особняка. Устроиться на диване у огромного камина, чтобы проиграть отцу еще одну партию в шахматы, и залить поражение горячим глинтвейном.       «Отец...»       «Он должно быть с ума сходит» – Пронеслось в голове у Эвелин. Сцена, устроенная ей прямо перед своим исчезновением, не могла похвастаться изобретательностью, но была весьма эффектной и эффективной: показательная истерика за ужином, картинное прикладывание руки к голове и неискренние слезы. В довершение, ругань в каждом углу поместья и кульминация - громкий хлопок двери в ее комнату, обозначающий конец дискуссии. Все было четко спланировано еще неделю назад, однако случай подвернулся не сразу, что обошлось Эвелин в еще пару дополнительных купюр за срочность.       Ей отчаянно хотелось верить, что отец спишет ее бурную реакцию и побег на очередной разговор о поиске подходящей партии. Она даже оставила ему записку, в которой упомянула что-то легкомысленное в духе «поисков себя» и пообещала вернуться.       Но, вопреки ее действиям, на сердце по-прежнему было неспокойно и вина своими мелкими цепкими лапками терзала душу, вынуждая пересмотреть сумбурное решение.        – Черт бы побрал эту дрянную моду на ранние замужества! – Девушка зашипела себе под нос, исступленно стукнув обшарпанную стенку кэба острым носом туфли. Активная светская жизнь с шестнадцати лет лишь укрепила ее мятежный настрой относительно браков по расчету. Для Эвелин пиком сумасшествия казалась тенденция идти под венец с незнакомцем, едва достигнув совершеннолетия. Да и все потенциальные женихи, с которыми отец так рьяно пытался ее свести, видели в ней не более, чем диковинный трофей или же громкую фамилию. Очаровательное дополнение к кухонному гарнитуру, прислугу, хранительницу очага, но уж никак не личность.       В целом, разговоры о замужестве были одной из обычных тем в родовом поместье Ридов. И, к сожалению, взглядов Эвелин в отношении брака отец не понимал. Благо, после громкого скандала на приеме у Харрингтонов, отец сдался и перестал организовывать встречи и отправлять непокорную дочь на променады с достойными представителями высшего общества.       Эвелин лишь покачала головой и горько усмехнулась своему отражению в мутном окне кэба. Отражение вторило девушке, но, из-за капель на стекле, исказилось до жуткой гримасы с оскалом.       Отцу и невдомек было, как можно из раза в раз отказываться от посещения приемов и званых вечеров. Еще два десятилетия назад он сам был денди, не пропускающим ни одно мероприятие, а его поспешная помолвка с дочерью известной семьи инвесторов всколыхнула общественность и навела много шуму в прессе. Союз семей Рид и Дефо обсуждали даже в самых захудалых газетенках, называя его могущественным альянсом и прогнозируя великое будущее. Однако, находились и те, что недоумевали, как неприступная красавица Грейс Дефо обратила свой взор на Уолтера Рида, избалованного младшего отпрыска семьи.       Эвелин прыснула со смеху, позволив теплым воспоминаниям укутать себя в спасительный кокон комфорта и отвлечь ее растревоженный разум. Ей вспоминалось, как мама рассказывала об их знакомстве с отцом, заставляя того краснеть и отводить смущенный взгляд под звонкие женские смешки. Уолтер Рид, наследник выдающейся торговой империи, вовсе не был озабочен семейным бизнесом. Юная горячая кровь требовала свободы и приключений. По слухам, что поведала ей мама, отец не пропускал ни одной юбки или бокала с игристым напитком, и с частой периодичностью влезал в драки, дуэли и прочие сомнительные авантюры.       Утопая в гедонизме, молодой Уолтер успел значительно запятнать безупречную репутацию семьи, вынудив родителей начать поиск подходящей партии. Потенциальные невестки сбегали одна за другой, огорченные прямолинейностью и фамильярностью Уолтера. Казалось, все попытки, предпринятые для того, чтобы сын остепенился проваливались одна за другой, пока не появилась Грейс. Яркая, эффектная, и колкая на язык девушка с копной густых каштановых волос и с хитрым прищуром янтарных глаз обладала талантом очаровывать любого, с кем ей доводилось общаться. Уолтер не был исключением.       Пораженный ее красотой, он опасался Грейс первое время. Как бы хороша и известна она не была, в планы Уолтера женитьба не входила. Опьяненный девичьим вниманием, танцами до утра и шуточными потасовками, он едва ли готов был пожертвовать собственной свободой в угоду родительской воле.       Юная Дефо же в обществе обладала репутацией сердцеедки, и ни одному кавалеру так и не удалось покорить ее. Впрочем, Уолтер и не старался. Кажется, тогда на приеме он нарочно разлил шампанское на ее платье, и, вместо того, чтобы разгневаться, Грейс заразительно рассмеялась, смутив Уолтера своей реакцией. В тот майский вечер девушка обрела друга и сообщника.       Оба наследника не хотели связывать себя узами брака: Грейс грезила о путешествиях и дальних странах, а мотивы Уолтера были намного приземленнее, ему было лестно всеобщее внимание вокруг его персоны. Неудивительно, что парочка товарищей по несчастью превратилась в заговорщиков. Смекалистая Грейс подбила парня на сделку. Вероятно, этому она научилась в своей семье, где постоянно заключались контракты, и дипломатия была ведущим навыком для переговоров.       Их план заключался в имитации интереса, чтобы позже с громким скандалом разорвать отношения. По словам мамы, подобная выходка могла дать им фору в пару месяцев для той жизни, которую они так отчаянно желали. Отец не думая скрепил их уговор рукопожатием, плюнув на ладонь, и мама, вопреки всем нормам этикета и приличия, поступила точно также. Она ценила его прямолинейность, честность и отсутствие напускных манер, он восхищался ее находчивостью, острым умом и умением поддержать. Бедный Уолтер даже не заметил, как безнадежно и бесповоротно влюбился в звонкий смех и колкие шутки Грейс Дефо.       Каждый раз, когда история доходила до этого момента мама хихикала и нежно трепала мужа по волосам, пока он смотрел на нее и дочь взглядом, полным любви и обожания.       – Благо, твой отец совершенно безнадежный лжец, и все его реакции на мои случайные прикосновения были написаны на его лице, словно в открытой книге! – Мама все подначивала отца, пока тот что-то смущенного бубнил себе под нос.       – Да и к тому же он совершенно не понимает намеков! Пришлось поцеловать его первой, иначе бы он не понял, почему я так часто наведывалась в их поместье. – Эта часть истории для маленькой Эвелин была самой любимой. Она восхищалась смелостью матери, думая, что никогда бы не смогла сама поцеловать мальчишку, что сильно ей нравился.       Отец же почти упал в обморок после поцелуя, а на следующий день словно обезумевший ворвался в поместье Дефо с дорогущим кольцом, прося руку и сердце мамы. И, периодически вспоминая историю их с Грейс знакомства, мистер Рид подшучивал над дочкой, говоря что характером она пошла в мать, ну а что до Эвана, так он унаследовал свой нрав от него. Воспоминания об Эване отозвались ноющей тупой болью где-то в районе затылка.       Первые два месяца после его пропажи Эвелин словно одержимая шаталась по загаженным Лондонским трущобам, пугая бездомных своим болезненным видом. Вина, такая привычная и знакомая спутница, всегда сопровождала ее, куда бы она ни шла. Даже сейчас, на пути к ответам, Эвелин не могла отделаться от мерзкого чувства. Пробирающий до костей холод стал сменяться удушьем.       От воспоминаний желудок скрутило в тугой узел и к горлу поднялась тревожная тошнота. Девушку замутило, и она резко выхватила веер из дорожной сумочки, судорожно обмахивая им побледневшее лицо. Стены тесной коробки на колесах неприятно давили, а сумбурная поездка, как и прежде, казалась не самым лучшим решением, но единственно верным.       Обеспокоенный взгляд отца и его почти прозрачное лицо при каждом упоминании пропавшего будто били наотмашь по лицу. Мерзкое чувство стыда изощренно выворачивало внутренности наизнанку раз за разом. Словно непослушный малыш, что наигрался в игрушки и наспех засунул их обратно в ящик.       Девушка лишь покачала головой, будто пытаясь отогнать морок навязчивых мыслей.       Без вести пропавший. Так и значилось в еженедельных рапортах, получаемых отцом из полицейского участка. Ни их служащие, ни даже частные детективы, ни на шаг не продвинулись в своих расследованиях. До этого от компаньонок и знакомых дам Эвелин слышала, что люди пропадали повсеместно, и лишь в самых редких случаях пропавших находили когда было слишком поздно. Чаще всего уже бездыханными телами, скинутыми в Темзу или в безлюдные переулки. Растерзанные, заколотые до смерти, задушенные тела, у которых были семьи, планы, амбиции и мечты. В то беззаботное время не казалось, что беда может прийти и на порог их дома. А время, оно тянулось нарочито медленно. Словно патока, оно липкой тонкой паутиной оседало над семейством Рид. Отцу становилось хуже с каждым новым днем, и его вера в то, что единственный сын мог быть жив, постепенно угасала.       – Каждый по-разному справляется с утратой, – родной голос Эвана отозвался эхом воспоминаний в голове Эвелин. Тогда, несколько лет назад, он бросил это после очередного поражения сестры в шашках, утирая ее слезы с покрасневших щек.       «И как же ты оказался прав, братец» – Пронеслось в мыслях.       Убедиться в этом пришлось на своей собственной шкуре. Пока дочь убегала от реальности, находя утешение в историях на хрустящих страницах домашних книг, отец топил свое горе на дне бутылки. День за днем, бесконечный цикл повторений пьяных истерик и стенаний. Дочь стала его спасительным маяком, насильно вытаскивая отца в свет, посещая ненавистные званые вечера, болтая без умолку о всякой чепухе: от нового французского парфюма, который ей не терпелось попробовать, до глупых девичьих сплетен. Все что угодно, лишь бы отвлечь родителя от его нескончаемых страданий. Хоть раз она повела себя как примерная дочь. Так, как того хотел он.       – Мы преодолеем это вместе, Эва. – Стоя у края могилы прохрипел отец, а его грубая рука опустилась на плечо Эвелин, ласково поглаживая черный бархат траурного костюма. В жесте поддержки, казалось, больше нуждался отец, находя успокоение в том, что он был не один.       Эвелин не плакала, лишь безжизненный тусклый взгляд в упор сверлил эпитафию на снежно-белом мраморе. Слезы были ни к чему. Выплаканные за три прошедших года, они исчезли, а на смену им пришли неутихающий гнев и смирение. Из-под темного кружева шляпки она наблюдала как в землю опускают пустой деревянный гроб. Те кто знал Эвана при жизни, его коллеги и друзья, пускали слезы и причитали, бросая белые лилии в могилу.       От тошнотворно-приторного запаха цветов мутило. Прикрыв нос платком, под заунывный голос священника, Эвелин пыталась сфокусировать внимание на чем-то другом, но удушливая вонь въедалась в слизистую носа, мороча воспаленный разум. В голове возникали образы растерзанного гниющего мяса, уже не человека, помещенного в гроб. Как один из тех бедняг, которого Эвелин видела на очередном ложном опознании. Ее тело покачнулось и отеческие руки бережно подхватили дочь. Мужской настороженный голос заволокло вязкой пеленой, сделав слова неразборчивыми. Стоя у могилы, Эвелин уже была готова свалиться в нее. Она подняла голову и оглядела людей вокруг. Злость и отвращение сплелись в тесные объятия, словно давнишние любовники.       Эвелин недоумевала, зачем отец затеял весь этот фарс. В глубине души она верила, чувствовала, что ее Эван жив. Даже шарлатанка-медиум, к которой Эвелин ходила на сеанс спиритизма убедила ее в этом. Цыганка начала нести откровенную чушь про ее родного брата, за что поплатилась своим драгоценным хрустальным шаром, который в действительности оказался стеклянной подделкой, разбившись на крупные осколки. Однако, связь родной крови так просто было не разбить.       Едва стоя на ногах, девушка чувствовала себя не более, чем неумело сшитой тряпичной куклой в низкосортной бульварной постановке. Бедные и несчастные, бездарные актеры давились не искренними слезами, натягивали мученическое выражение лица на свои маски. Их скорбные речи звучали столь идеально, отточено, зазубренные наизусть.       Они не жалели. Они не скорбели по Эвану, не страдали так, как они. Ни один из них не проявил ни содействия в расследовании, ни настоящей поддержки в отношении их семьи. Чопорные лондонские сынки богатеев обошлись лишь базовыми формальностями, позабыв о ее замечательном брате, и о всем, что он сделал для них.       – Он жив! Черт возьми жив! Я чувствую… Вы, никчемные свиньи! Мешки с дерьмом, да чтоб вы все под землю провалились! - Эвелин попыталась выругаться, но измученное бессонными ночами тело сдалось, и она безвольной марионеткой повисла на руках отца.       Относительно стабильного состояния психики получилось добиться не сразу. Только благодаря отцу и семейному врачу, Доктору Спенсеру, Эвелин научилась контролировать внезапные приступы истерии. Возможно, в том была и заслуга ученика Спенсера, молодого француза с забавным акцентом. Эвелин облегченно выдохнула. По крайней мере, побег решал одну из ее проблем, а именно – докторских пыток по расписанию.       – Как ты чувствуешь себя сегодня, ma cher? – Долговязый врач допытывался до девушки, еженедельно мучая ее одинаковыми вопросами. На которые Эвелин из раза в раз давала одинаковые ответы. Помимо основных приемов Спенсера, девушка была вынуждена проходить сеансы терапии. Она даже не потрудилась выучить трудновыговариваемую фамилию француза, обращаясь к нему с долей фамильярности, по имени.       Врач, прибывший из Тулузы, по мнению девушки проявлял слишком повышенное внимание к ее персоне. Назвавшись новомодным термином «алиенист», мужчина заверял ее, что работает с «не нормальными» состояниями разума, и что на его скромной врачебной практике было немало успешных случаев. Эвелин же считала, что ее случай был способен испортить его внушительный список достижений.       – Я в порядке, Максимилиан, – сухо отрапортовала Эвелин в ответ, не удостоив его взглядом. Ее внимание было сосредоточено на захламленном кабинете врача. Склянки с препаратами, учебники на французском, медицинские атласы увлекали ее гораздо больше, чем нудные дискуссии о ее здоровье.       – Твой отец передал, что ты посетила один из приемов Графа Кавендиша. Я считаю, что ты делаешь успехи. – Максимилиан одобрительно кивнул, что-то чиркая в ее личном деле.       Уголки губ Эвелин скривила едва заметная усмешка. Загляни врач в её мысли, то непременно бы узнал, что целью её выхода в свет были вовсе не развлечения, а сбор информации. Но, опасаясь что подобные откровения могут привести её в лазарет для душевнобольных, она предпочитала искусно умалчивать о своих истинных намерениях. Посеять зерно обмана, скрыть это за дежурной улыбкой, отвлечь глупым фактом или пересказом ежедневной рутины. Лгала Эвелин отменно, порой даже начиная верить своим собственным вымыслам. И если Спенсер, подобно старому псу, послушно "проглатывал" подкинутую ему "правду", Максимилиан, казалось, видел истину сквозь пелену лжи и лести.       Так продлилось бы и дальше: бесконечный водоворот однотипных вопросов и уклончивых ответов, бесцельные беседы на отвлеченные темы, сочинение правдоподобных легенд о ее светской жизни. Но однажды, после очередного сеанса, Эвелин заглянула в комнату брата.       Она часто приходила к нему, беседовала сама с собой, каждый раз надеясь, что назойливые служанки не донесут об этом отцу. В глазах отца она выглядела бы безумной, но Эвелин знала, что среди всех них она была самой здравомыслящей. Перед уходом, по привычке обойдя комнату по периметру, Эвелин уже было схватилась за дверную ручку, как вдруг ее взгляд упал на распахнутые шторы. Шипя под нос низкосортные ругательства не свойственные приличным дамам, Эвелин направилась в сторону окна. Ей претила мысль, что вечно сующая нос не в свои дела прислуга наводит собственные порядки в комнате Эвана, словно пытаясь стереть из жизни следы его привычек. Рука, поправляющая штору, дрогнула, и Эвелин замерла на месте, будто её ноги приросли к полу. До этого она никогда не распахивала шторы, иначе бы сразу заметила сложенный клочок бумаги, припрятанный между стыком окна и рамы. Помнится, тогда она потратила несколько суток, пытаясь соотнести маршрут, начерченный впопыхах с дорогами на картах. И вот, не раздумывая ни секундой боле, Эвелин рванулась по следу из хлебных крошек.       «Надо было поговорить с отцом, он бы понял, отправился бы со мной, наверное?» – Подумала Эвелин, прикрыв покрасневшие от недосыпа глаза. Затея была обречена на провал, это она знала наверняка. Усталость начала брать свое. Пестрый веер выскользнул из руки и с глухим стуком шлепнулся на грязный пол кабины. Она было уже начинала засыпать, как вдруг, снаружи раздался надрывный скорбный плач, похожий на человеческий. Эвелин ахнула, и прислонилась лбом к стеклу, силясь разглядеть источник звука за окном.       «Ветер, это всего лишь ветер, или дикий зверь. Мой разум играет со мной» – Она попыталась логически оправдать странный шум за окном. Эвелин не верила ни в мистику, ни в жуткие байки и легенды, какими матери обычно пугали непослушных детишек, отказывающихся ложиться спать. Но, вопреки ее убеждениям, липкий животный страх пробежал по позвоночнику стаей ледяных мурашек. Вой раздался вновь, и на этот раз Эвелин показалось, что она могла разобрать отголоски человеческой речи в надрывном завывании. Дорогу по которой они ехали окружал беспросветный лес, и где-то там в непроходимых дебрях однозначно кто-то был. Мысль, что истошный вопль мог принадлежать Эвану парализовала девушку.       – Эван! Эван! – Она отчаянно выкрикнула, прислонив ладони к запотевшему стеклу. Сердцебиение участилось, волосы на руках встали дыбом. Скользкая серая ладонь по ту сторону ударила по стеклу, заставив девушку завизжать и в ужасе отпрянуть назад. Вопль перешел в душераздирающий крик. На этот раз источник звука был так близко, будто кричавший находился внутри кабины. Испуганный взгляд девушки заметался вокруг. Разлагающаяся ладонь ударила по правой стороне кабины. Жуткое завывание превратилось в хор. Замогильному вою и крикам аккомпанировали хлопки, стуки и пронзительный скрежет когтей по стеклу. Эвелин закричала, и сомкнув веки, сжала в трясущихся руках серебряный нательный крестик, тараторя молитву:       «Святой Архангел Михаил,       Защити меня.       Будь моей защитой от злобы и козней дьявола.       Силою Божией низвергни в ад сатану       и других духов злобных,       скитающихся по миру на погибель душам.       Аминь.»       Фонарь над ее головой потух. Тело затряслось словно в лихорадке, но шум лишь нарастал. Эвелин ринулась к передней части кабины, отчаянно ударяя по ветхому дереву кулаками. Из последних сил она пыталась докричаться до извозчика. Кэб встал как вкопанный. Вздохнув с облегчением, Эвелин потянула за ручку двери, но та отказывалась поддаваться. Наоборот, она начала поворачиваться самостоятельно. Кто–то пытался попасть внутрь. Булькающее рокочущее клокотание за дверью никаких не походило на человеческое. Отскочив в самый угол кэба, Эвелин оперлась на стенку. По вискам и спине девушки струился холодный пот.       Припоминая упражнения с Максимилианом, она медленно считала от одного до десяти, делая глубокие вдохи и выдохи, пытаясь не обращать внимание на грохот и тошнотворные звуки вокруг.       – Один. – Набрала полные легкие воздуха и прошептала. «Виновата! Виновата! Виновата!» – Заурчало неизвестное существо за дверью.       – Два…Три…Четыре. – Лишь на четверке она смогла выдохнуть, озябшие руки инстинктивно зажали уши, игнорируя мерзкий хохот и издевки.       – Пять…Семь. – Сбившись со счета, Эвелин зажмурилась на секунду. – «Не досмотрела, подвела, ты его убила! Ты!» – Крики вторили ее дрожащему голосу.       – Хватит! Вас здесь нет! Это все не взаправду! Восемь…Девять! – Ее осипший крик зазвучал еще громче, пытаясь перекричать мерзкий хор. Голоса стали похожи на ее собственный. «Убийца! Убийца! Убийца!» – Тени странных силуэтов заметались по стенам кэба. Голоса загоготали в полную силу, заглушая Эвелин и смешиваясь в жуткую мрачную какофонию звуков.       – Десять! – Резко открыв глаза, Эвелин тяжело дышала, судорожно хватая ртом воздух. За окном начало рассветать. Кэб по-прежнему продолжал движение, как ни в чем не бывало. Фонарь, висящий на стене, исправно работал, и облегчение окатило Эвелин с головой. Сделав пару рваных выдохов после кошмара, девушка осмотрела кабину. Не обнаружив отпечатков ладоней на стекле, она подняла с пола упавший веер.       – Кошмар, всего лишь кошмар. Я в порядке. – Ладонью Эвелин стерла капельки холодного пота, выступившие на лбу и над губой.       Мрачный лесной пейзаж за окном уже давно сменился на бескрайние поля, утопающие в мареве красных и оранжевых всполохов рассветного солнца. Дорога петляла, словно змея, а на открытой местности не было видно ни единого сельского домика. Эвелин ощущала, как липкий страх и предвкушение переплетаются воедино. Но пути обратно для нее не было. Пока она не поймет, что связывало Эвана с этим местом, она не вернется. В этом Эвелин была уверена на сто процентов.       На очередной кочке кэб вновь подскочил, и с пронзительным скрипом круто завернул в сторону, чуть было не пропустив поворот. Лихой маневр извозчика выбил весь воздух из груди и познакомил лоб девушки с крошащимся деревом стены кабины.       Изнутри донеслась тихая женская ругань и недовольное кряхтение, на что извозчик лишь недовольно хмыкнул и зашелся в хриплом кашле.       Весь остаток пути гнетущее чувство тревоги лишь нарастало. Пытаясь унять нервы, ловкие пальцы девушки то и дело ныряли в карман дорожного платья, проверяя время на карманных часиках, украшенных именной гравировкой. Меньше всего она желала опоздать и проявить дурной тон.        Ее уже ждали. Точнее, «его».