Впуская, вернись

Как ни странно, примчавшиеся на шум мать и дядя девочки не пытаются в чем-либо их обвинить. — Лакшми — чувствительная душа, — поясняет дядя, смуглый низкорослый мужчина с густыми усами. — С ней такое случается. Тысяча извинений, что напугала вас. — Лишь бы с ней всё было в порядке, — внешне невозмутимый Кэйа лишь пожимает плечами, передавая девочку в руки матери. Дилюк остается в стороне, вообще не выдавая, что имеет хоть какое-то отношение к произошедшему. Только когда семья покидает эту палубу, хватает Кэйю и тащит в их каюту. Стены смыкаются ящиком, запечатывая их от мира. Вот и подышали. Наедине Альберих тут же отпускает маску, с размаху плюхаясь на койку и подбирая к подбородку колени в задумчивости — в голубизне глаза блестит тревога. — Как думаешь, это она про него? Что она увидела? — Если бы я знал, — кривит губы Дилюк, садясь рядом и поглаживая бронзовые плечи. — Я знаю твой скептицизм, но… если это совпадение, то уж какое дивное. Думаю, девочка — медиум. — И тогда нам надо понимать, что она увидела что-то экстраординарное, — вздыхает Кэйа, подаваясь ближе в объятия и роняя лоб Дилюку в ключицу. — Ты сам говорил, что Тур — не простой человек. — Одно дело говорить, другое — такое зловещее подтверждение. Знаешь, как я не люблю такое? *** Следующие несколько часов проходят не в пример тише. Поэмоционировав, они оба решают, что в любом случае куда лучше обнаружить клятого Тура где-то там далеко, на причале Порт-Осмоса, кем бы и чем он ни был. Пусть там и остается. Кэйа коротает время за сосредоточенным разглядыванием карты, медитированием на тот странный прибор Альбедо с лепестками и изучением инструкции к нему и иногда — за прикладыванием себя к непонятно откуда-то взявшейся у него бутылке вина. Дилюк — за сном, короткими тренировками с клинком — Кэйа даже составляет ему ненадолго компанию, и они медленно движутся друг напротив друга в танце звенящей стали, совсем как раньше. Еще Рагнвиндр подступается к глазу тьмы. Пытается звать его энергию всё с бОльшего и бОльшего расстояния. Их маленькая каюта тесна, и для этого приходится сдвигать мебель и упираться в стенки — но как ни странно, спустя несколько часов Дилюк осознает, что дистанция использования действительно изменилась в лучшую сторону. Кэйа, наверное, раз в седьмой судорожно обыскивает свой вещмешок на предмет сигарет и сокрушенно цокает на самого себя: — Прошлый «я», ты был так чертовски глуп! Не стоило тебе, во-первых, снова закуривать, во-вторых, раз закурил, не брать ничего на корабль. Он сидит прямо на полу, скрестив ноги, волосы вольно растекаются по его плечу, и с этой его повязкой и картой на коленях так легко представить, что это он на самом деле — капитан корабля, просто взявший небольшую паузу, чтобы составить маршрут. Из сумки подле него торчит краешком тот самый узорчатый, воздушный вышитый плед — в ответ на расспросы Альберих сделал коварную моську и сообщил, что прихватил его как памятный сувенир. На удачу. Всё равно почти ничего не весит. — Сходи попроси у кого-нибудь из матросов, — предлагает Дилюк. Альберих по-джентельменски отвел ему кровать — нет, конечно, спать они будут вместе, но сидеть тут сейчас тесновато. — Сдвинешь снова? Кэйа фыркает, выражая явное пренебрежение к первой высказанной идее, небрежно пинает ногой артефакт куда-то в угол. Дилюк напрягается, представляет тонкую черную связь, зовет собственную кровь, ощущая тонкую, неописуемую пульсацию в пальцах — и пусть и не сразу, но глаз тьмы послушно прыгает ему в ладонь. — Ну ты как всегда, — бурчит Кэйа, со вздохом отодвигая от себя сумку. — За что не возьмешься, все быстро начинает получаться. Другим обидно, между прочим. Знаешь, сколько я с этой криостекляшкой возился? Он звонко цокает ногтем по собственному глазу бога, и по комнате тонкой волной идет холодок. — Расскажи, — Дилюк ерзает на постели, сглатывая слюну. В горле ужасно сохло из-за жары, но от чужих манипуляций сразу становится легче. — Как это было? Кэйа, чуть удивленный, вскидывает голову: — Да на самом деле… Ничего интересного. Просто поначалу то и дело лопал стаканы да снегопад в помещениях устраивал. Обычное дело, как понимаю. Розария здорово помогла, у неё-то к тому моменту был опыт. Почему ты спросил? Дилюк жмет плечами: — Ты мало рассказываешь про то время, что меня не было. — Как и ты почти не рассказываешь про свой вояж по Снежной, — Кэйа вытягивает ноги перед собой и закидывает одну на другую, зевает. — Думал, тебе всё это некомфортно. Да и давай не будем притворяться: тема получения мной глаза бога до сих пор… болезненная. Он задирает голову вверх, глядя куда-то в потолок. Дилюк кивает, ощущая внутри не то чтобы грусть — скорее задумчивость и какую-то мутную тоску. — Да, не так я представлял, как ты его получишь. А я ведь был уверен, что рано или поздно это случится. Знаешь, — в порыве непонятно чего Рагнвиндр сползает с кровати на теплые, почти горячие доски, устраивается, уложив голову на бедро Кэйи, — я даже пытался угадать, что за глаз бога у тебя будет. Про крио, честно, не думал никогда. Альберих ерзает по полу, устраивая его на себе поудобней. — А я вот был уверен, что у меня его не будет, — вздыхает он. — Ну, сам понимаешь почему. И какой же ты от меня ожидал, а, мастер? — он шутливо тыкает Дилюка в щеку. — Размышлял про электро. Чем старше ты становился, тем больше в тебе было риска и стремления делать всё по-своему, — он закрывает глаза, пытаясь воскресить в памяти ускользающие образы того самого Кэйи, более сдержанного, чем сейчас, более скрытого в тени, чем сейчас, более… терзающегося внутри, чем сейчас. Хотя как посмотреть. Терзаний ему и нынче хватает. Ответом на его слова служит неопределенное ворчание. И по каюте снова расползается волна приятного холодка. Быть рядом с крио в жару — то еще благословение. — Еще думал про анемо. Ты казался мне очень… нескованным рамками. Сейчас прозвучит иронично, да? — Очень, — серебристый смешок. — Думаешь, Барбатос одарил бы меня? Дилюк с трудом удерживается от ответного смешка: — О, его милость явно ближе к тебе, чем ты думаешь. Да и вообще, разве он не славится умением везде поддерживать своих детей? — Поддерживать детей и я умею, взгляни на Кли, — Кэйа снова ворочается, и его узкая рука ложится ему на лоб, поглаживая прядки. — Много мозгов не надо. Корабль качает их как колыбель, мерный тихий скрип действует завораживающе. — Ты никогда не думал над этим? — вдруг вырывается спонтанной искрой. — Над чем? — Над тем, что если ты останешься со мной… Сойдись ты с кем-то противоположного пола, ты смог бы воспитывать своего ребенка. Своей крови. Ты любишь детей… Тебе не кажется, что это — своего рода жертва? Он не видит чужого лица, только ощущает, что Кэйа вздрагивает — но лишь от собственного смешка. — Глупый пирожочек. То, что я испытываю, так же далеко от жертвы, как моя прекрасная проклятая родина — от милости архонтов. У меня есть Кли, а моя кровь… ничего не стоит. Даже наоборот. А теперь — довольно глупых разговоров и тренировок. Шахмат на судне нет, но есть шашки… Составишь компанию, если я схожу за ними к юнге? *** У Кэйи проблемы со сном. Дилюк подозревал это и раньше, но проверить было всегда сложно: когда наступала его очередь на отдых, Альберих иногда мог препираться, мухлевать со временем и всё такое, но затем ложился в спальный мешок и замирал намертво с сомкнутым веком. Слишком намертво и слишком тихо по сравнению с тем, что Дилюк видел раньше, но копящаяся усталость же могла изменить его сон? Верно? Может, и могла, но зализывая раны в палатке, где у них временно пропала необходимость спать по очереди, Дилюк приметил, что Кэйа засыпает сразу только в одном случае — после их попыток заниматься сексом. И то это больше смахивало на болезненный обморок. В противном случае Кэйа зачастую то уходил ненадолго «проветриться» — и Дилюк засыпал, не дожидаясь его, хотя утром он был на месте, даже довольно рано, и обычно уже бодрствующий; то опять «замирал», но на аккуратные попытки Дилюка окликнуть его не отзывался, как делал это во сне, а просто молча размеренно дышал. Дилюка рубила его проклятая слабость, не давала нормально проследить. Но сейчас, под мерную качку бегущего по ночным легким волнам корабля, он почему-то просыпается, судя по его ощущениям, вскоре после того, как задремал. Скрип и плеск баюкают, укачивают, отвлекают; лампа на столе уже не горит; темнота в каюте стоит колом, плотная, как упаковочная бумага, и всё же своим пытливым острым взором Дилюк, скосив глаза, различает буквально в отсветах лежащего рядом глаза бога очертания приоткрытого, недремлющего зрачка под длинными ресницами. Было тесно, и Дилюк лег на спину, почти роняя себя с края узкой койки, а Альберих привычно устроился на боку у стены, травмированным глазом вниз, к подушке — и как всегда, в повязке. Разглядывай — не хочу. И всё же он, надеясь остаться незамеченным, спешит сомкнуть веки почти полностью, размышляя. Прав ли он в своих выводах? Похоже, да. Давно ли это? Похоже, да. Стоит ли об этом поговорить? Или Кэйа, как всегда, дикой кошкой избежит разговора, вывернется и нашипит, скажет — ничего важного? Странная, горькая усталость застряла в горле. От мыслей, что с Кэйей и впрямь бывает непросто, делается стыдно. А с тобой, Рагнвиндр, очень просто? Имеет ли он право на такого рода усталость? Когда Альберих тут готов класть голову на плаху ради, в общем-то, его целей? Когда вон, опять что-то придумал и молчит, не рассказывает, тащит на себе это сам? Сон окончательно отступает, так что он просто наблюдает за тем, как черный в темноте глаз то скрывается на секунду за ресницами, то распахивается снова, минуту за минутой. Сколько проходит времени, непонятно, но Кэйа вдруг плавным движением — Дилюк ни за что не почувствовал бы во сне — ныряет рукой куда-то к стене, что-то нащупывая. В пальцах оказывается зажата небольшая бутылочка. Припрятал ее в постели перед сном? Не утруждаясь оторвать голову с подушки или как-то поменять позу, кроме как чуть приподнять подбородок, Кэйа скручивает крышку, прикладывает ее к губам. Жидкость почти не булькает, будто подыгрывает маленькой тайне, только по сокращающемуся горлу понятно, что пьют содержимое залпом. И волнение Дилюка, полыхнув огоньком внутри, отражается и снаружи — глаз бога тревожно мигает вслед за ним. Кэйа тут же замирает, наконец ощутив что-то неладное и уставившись на него, всё ещё ни издавая ни звука. Притворяться уже бесполезно. — Что это такое? — хрипло заговаривает Дилюк, медленно приподнимаясь на локте. Глаз бога под его волей разгорается еще пуще, темнота отступает, и Кэйа в этих багровых тенях выглядит болезненно: ломкие линии, провал под веком. Он садится тоже, плавно, с тихим звуком, будто из шарика вышел воздух. Зябко обхватывает себя руками, хотя в каюте всё еще душновато. — Моя фляга. — Это я понимаю. Что там? — пытливо переспрашивает Дилюк, хотя уже знает ответ. Ему подсказывает обоняние, подсказало сразу же, как Кэйа заговорил. — Настойка на травах. —Спиртоваянастойка. — …на травах, — Кэйа издает глухой, неестественный смешок. Убирает непокорную прядь за ухо. — Ну да. — Ты что, правда без этого не можешь? — он не удерживает свои жесты, качая головой и прямо ощущая, как на его лице выступает укоризна — против его воли. Кэйа хмурит бровь, приподнимает уголок губы: — Ну да? Не могу? Что для тебя является сюрпризом, мой дорогой? — Что после и так уговоренной вечером бутылки вина тебе требуется ночной долив? — Я не могу, — отсекает сердитый голос и тут же подтверждает то, что и так крутилось у него в голове накануне. — Я не засыпаю без этого. Может, перестанешь на меня нападать? Он тут же замирает, будто пугается, и Дилюк пугается тоже: какая-то нездоровая, звонкая дрожь пробралась в его последнюю фразу. Вдох. Выдох. Успокоиться. — Я просто волнуюсь, — тихо признается он. — Есть ведь и другие способы… — У меня есть снотворное от Альбедо, — холодно кивает Кэйа. — Но его нельзя мешать со спиртным. — Так зачем ты пьешь вино? — Дубина ты потому что, Дилюк, — Альберих вдруг взрывается, взмахивая рукой — остатки его питья каплями рассыпаются по каюте, пропитывая терпким запахом всё вокруг. — Расслабиться, мне нужно как-то расслабляться! Не знаю, как это делаешь ты, возможно, у тебя получается всё превозмогать, но я — не такой! И опять больная дрожь в голосе, и Дилюк отрешенно думает — ну вот. Всё-таки Кэйины нервы не бесконечны. И снова они ругаются — и хочется верить, что в этот раз их ссоры не породят очередную катастрофу. Поведение в конфликтах — не их сильная сторона. — Это плохая стратегия в долгосрочной перспективе, — выдает он, пытаясь быть спокойным — но в голос лезет указка, лезут авторитетность и давление, он и сам это понимает, когда это произносит — и ни к чему хорошему это не приводит. Кэйа громко цокает языком, выдавливая на лицо ядовитейшую из своих улыбок: — Какой-какой перспективе? О чем долгосрочном мы можем говорить вообще?Нам бы сначала выжить в этой заднице! Которой, кстати, не было бы, не гори ты местью и не лезь везде своей жертвенной головой без плана! У Дилюка в груди будто что-то лопается, болезненно, с отдачей. Сотрясает тело до звона в барабанных перепонках. Глаз бога снова тревожно вспыхивает. Обычно после такого следует взрыв, пожар — но сейчас силы, наоборот, будто покидают его. — А ведь ты говорил, что понимаешь это. Ценишь это. Что я не был бы собой, не совершай я такое, разве нет, — свой невопрос он произносит, уже не глядя перед собой. Голова никнет, как под тяжестью колодок на шее, он непроизвольно сжимает и разжимает руку на скомканном одеяле, пытаясь совладать с собой. Пахнет дымом. — Что такое, я веду себя слишком неудобно для тебя? — вот теперь в голосе Кэйи прорезается самая настоящая боль. Это бьет бритвой по нервам, так это непривычно — слышать чистую эмоцию от него. — А раз так, я снова буду тебе не нужен? Я плохой? А ты понимаешь, что я именно такой, а терпеть ты вечно не сможешь?Ну что, может, тогда сразу закончить всё это? Еще попыточку призвать огонь, как в старые-добрые? И сейчас бы спастись в огненном мареве, вспылить, хлопнуть дверью, но боль учит, боль калечит, но вразумляет, и Дилюка вдруг обливает странным спокойствием, как ледяной водой. И он снова поднимает глаза, и видит лишь истерзанного человека в смятении, и больше ничего. — Ты правда думаешь, что если сейчас наговоришь мне всё это, это поможет? — он ловит взгляд мятежно-трепещущего, острого как бритва зрачка — и не отпускает его, говоря медленным, размеренным голосом. — Ты думаешь, ты оттолкнешь меня, исполнишь собственный страх, окажешься якобы прав, зато будешь держать всё под контролем? Кэйа молчит, меняясь в лице несколько раз так быстро, будто не может найти нужное выражение. Будто его механизмы, которые он так строго в себе взращивал, отказывают. — Думаю, мы уже выше этого. Оба. Давай остынем и поговорим утром. Мне оставить тебя подумать одного? Вместо ответа Альбериха будто вихрем сметает с кровати, миг — и за ним хлопает дверь в каюту. Дилюк медленно ложится обратно в постель. Пахнет горечью, и дело не в разлитой спиртовой настойке. Волны мерно шепчут — жди, и он ждет. Закрывает веки. *** Утро встречает его хмурым, непривычным для этих широт свинцовым небом. В воздухе пахнет сыростью, парит, грозовым отдает по запаху. Кэйа ждет его напротив двери каюты, нахохлившийся, с растрепанными волосами. Темный круг под его глазом явственно говорит, что, конечно, он так и не спал, и внутри делается ломко. Рагнвиндр не успевает заговорить первым, хотя хочет: Кэйа решительно делает шаг к нему, в глазу сверкают молнии, будто он тут и вызывает бури: — Я… сорвался, — коротким, почти безэмоциональным тоном роняет он, будто шпагу на пол перед противником. — Попытался на тебя надавить. Манипулировал. Ткнул в больное место. Это, — он криво улыбается, — видимо, в моей крови. Но мне… жаль, что это случилось. Ты..? Холод, злость на себя, снежный шторм, секущий глаза до слепоты… Он прерывается, будто не придумал продолжение — или будто ему тяжело его произнести. Прикусывает губу. Вместо ответа Дилюк сначала кладет руки ему на плечи, мягко проводит вниз. Раз за разом. Медитативно. Чтобы Кэйа ответ не просто услышал — почувствовал. — …я это понимаю. Твои извинения приняты. Ты тоже меня прости, я надавил на тебя из-за волнения. Вопросы бессонницы и алкоголя чуть отложим, пожалуй. Как себя чувствуешь? Кэйа замирает, медленно моргая, и на его лице можно различить легкое недоумение. — Что такое? — интересуется Дилюк. — И… всё? — Что — и всё? — Мне достаточно было просто… извиниться? — опасливо произносит Кэйа, пряча взгляд, и Дилюку хочется с размаху приложить его о ближайший поручень. — Ну да. Как понимаю, мы оба разобрались, что произошло и почему. Ты все понял и признал вину. Я свою тоже. Что еще нужно? Кэйа смотрит будто немного сквозь него, медленно поднимает руку, поправляет повязку и глубоко вздыхает. — Не знаю. Я… ты же видел, что я сделал. — У меня тоже характер не сахар. Ты же терпишь, — хмыкает Дилюк, шагая чуть ближе. Хочется обнять уже Альбериха, переломить это ломкое напряжение. — Если ты вдруг думал, что информация о том, что ты бываешь безднинской ехидной, новая — то ты очень наивен. Кэйа чуть улыбается, устало и всё еще тревожно. Делает сам шаг ему навстречу, кладет голову на плечо, и слушая его сердце, Дилюк мигом ощущает, как всё заливает чем-то теплым воском — выравнивается вся внутренняя дрожь, все гулко ноющие пустоты внутри. — И послушай. Тебе необязательно делать вид, что всё хорошо, когда всё нехорошо. С тобой, с твоими мыслями о моих и твоих поступках и так далее. Не доводи себя. Пожалуйста. Обещаешь? — он чуть встряхивает его за плечи в шутливой угрозе. — Коварно пользуешься тем, что я тебе не вру? — тихо фыркает Кэйа ему в шею, обжигая теплым дыханием. — А то. Ты знатно опростоволосился, зарекшись мне в этом. Ну так? — Обещаю стараться. *** Тем временем они подходят к маленькому порту — по словам капитана, с которым Дилюк немного поболтал, пока Кэйа внезапно подрядился помочь выгрузить товар, остановка будет совсем небольшая. В бухте высятся несколько пальм, подле низких, серо-умбровых от пыли домишек с плоскими крышами ютятся корявые сухие кусты, но за пределами селения, на отдалении, лежат грудами золотые и красновато-бурые барханы песков. Бесконечные, беспредельные, правящие здесь по праву. Погода при этом всё такая же непривычная для этих мест — в небе несколько раз отчетливо громыхает, и многие пассажиры высыпают, вопреки вчерашнему затишью, на палубу. Как в холодных краях люди стремятся оказаться под редким солнцем, здесь мужчины и женщины толкаются локтями, оживленно переговариваются, знакомые и не очень — обсуждают, повезет ли им застать редчайшую милость архонта в здешних краях — дождь. Им везет. Первые капли падают одновременно с брошенным якорем. Дилюк, укрывшись на укромном пятачке подальше от людей, с легким злорадством наблюдает, как матросы, оскальзываясь, спешно грузят ящики по специальным широким доскам на пристань, как Кэйа, по-собачьи отряхиваясь, лихо перебрасывает какие-то тюки по цепочке вместе с другими. Отвлечься захотел, дурной. Ну пусть отвлекается. На борт входят и новые пассажиры, но совсем мало, горстка. Их Дилюк осматривает внимательно, впрочем, не замечая ничего интересного… Пока не видит последнюю группу путников. Нет, в девушке, путешествующей в сопровождении двух мужчин, смахивающих на охрану, нет ничего странного само по себе. А вот то, что она кажется знакомой… Ничего хорошего в этом Дилюк не находит. Он не спешит, присматривается пристальней. Дама точно владеет клинком, а точней, саблей; та без прикрас висит у нее на бедре. Бросается в глаза и холодный отблеск глаза бога, висящего рядом, голубой — гидро или крио, ощутить с такого расстояния непросто. Дилюк изучает торчащую из-под капюшона светло-рыжую, ближе к пшеничному блонду, короткую косу, ловкие, экономные движения, когда женщина взбирается на палубу, пытается вслушаться в голос, когда та отдает бумаги, необходимые для посадки, капитану. Значит, была в списках. Или? Либо память играет с Дилюком дурную шутку, либо… Он уже подзабыл лицо, но сабля выглядит знакомой, и скупые движения тоже, и там, в Снежной, на этих волосах лежал меховой капюшон, а на одежде блестел дар Фокалорс. Всё сходится. Нервы поют натянутыми струнами внутри. Опасно. Но и торопиться незачем. Разобраться, пронаблюдать и… обезопасить себя. И кстати, про безопасность — рядом наконец спрыгивает с ящиков Кэйа, отряхивая руки о штаны. — Это тебе, — он сует в руки что-то маленькое. — Желудь? — удивляется Рагнвиндр, вертя в руках округлый предмет с маленькой шапочкой и задумчиво сует в карман. — Откуда он тут? — Кто-то привез, похоже. Знаешь, насколько тут много гостей издалека, — беззаботно жмет плечами Кэйа, приподнимая уголки рта. И хмурится, не видя ответной улыбки. — Что-то случилось? — Честно говоря, похоже на то, — Дилюк как можно незаметней кивает в сторону «незнакомки», и Альберих прикипает к ней взглядом, сразу поняв, на кого смотреть. — И что не так? — То, что твоя роль телохранителя рискует пригодиться. Если я узнал правильно, она из Фатуи. Кэйа весело присвистывает. — Ну разве не замечательно. Хорошо, что меня нанял, а? — он с ядовитым смешком ощупывает меч на себе, проверяет глаз бога. — Насколько ты уверен, что прав? — Процентов на семьдесят. — То есть сразу не режем, — почти с сожалением отзывается бесстыжий Альберих. — Обидно. Надо подумать. Но не слишком долго. Пока они разговаривают, судно, освободившись от уз погрузочных трапов, уже снова разворачивается носом в неспокойное море, набирая ход. Паруса хлопают над их головами, а дождь, зараза такая, усиливается. Это вызывает общий восторг, по носу бегает свора детей в странном подобии ритуальных танцев, да и от взрослых не протолкнуться. Может, оно и на руку, не бросаться женщине в глаза, но и она рискует затеряться средь голов. — Они разделяются, — с сомнением хмыкает Кэйа, наблюдая, как двое мужчин прорезают толпу на палубе, теряясь в дождевой дымке. — Что делать будем? — Проследи за ними, — предлагает Дилюк, кивнув в сторону. — Неплохо бы знать, действительно ли они по нашу душу. — А ты? — по смуглому лицу, влажному от капель, соленых и кристально-небесных, бежит опасливая тень, пальцы лихорадочно смыкаются на запястье. — Мне, знаешь, как твоему телохранителю лучше не отлучаться. — Останусь здесь, понаблюдаю за ней, — он вкладывает в свой голос столько уверенности, сколько может, накрывает кисть своей. — Ну не будет же она нападать при всех, — хмыкает он, заметив в голубом глазу сомнение. — Молчу о том, что для этого ей еще надо меня найти, а я привлекать внимание не собираюсь. — Ладно, — соглашается Кэйа, растягивая губы в ядовитой улыбке, — тогда пойду быстро проверю наших рыбок. Может, даже поймаю момент пощекотать им пузико. — Суши мне нравятся, — усмехается Дилюк, и улыбка Альбериха на секунду чуть светлеет. Он стряхивает с лица надоедливую морось и быстрыми пружинистыми шагами вливается в ручеек прохаживающихся вдоль поручней людей, все еще умиленно глазеющих на дождь, как на что-то волшебное. Дилюку бы их веру в прекрасное. Он поплотней упирается спиной в обшивку, садясь поудобней, и разглядывает их “прекрасный” объект. Подавляет позыв чихнуть, натягивает на лоб капюшон накидки. Еще простудиться не хватало. Рыжая занимает местечко на носу. Влага напитывает толстую косу, лежащую на ее плече, она замирает, не пытаясь прятаться от дождя и брызг, но и не радуясь им, как окружающие. Просто стоит полубоком, поглядывая на копошащихся вокруг людей. Какое-то время ничего не происходит. Корабль таранит волны, берег исчезает в пелене. Кэйа всё ещё не возвращается, но Рагнвиндр запрещает себе нервничать. Надо ждать. Это он умеет. Натренировался. Интересующая его женщина наконец отлипает от борта, делает пару шагов, будто намереваясь пройти мимо играющих подле детей… И вдруг совершает резкий рывок вперед. Дилюк невольно вздрагивает всем телом, пока не понимая, что происходит. Отчаянно хочется, чтобы его предчувствие не сбылось, и это оказалось не тем, что он думает, чем-то мирным, желательно — не имеющим к нему никакого отношения, но он все же медленно, не привлекая внимания, поднимается, даже привстает на ящик. Проверить. Мелкая морось с неба летит в лицо, заставляя жмуриться. — Дилюк Рагнвиндр! — голос поспевает прежде зрения. И жжет каленой текучей сталью по пищеводу, даря узнавание, теперь отлично слышимый. — Я знаю, что ты на корабле! Внутри зреет понимание, что плавание без происшествий не обойдется. На что он вообще рассчитывал? А увиденное над головами толпы бьет его под дых. Рыжая снова показалась на носу, только теперь вокруг нее — ни одного человека, все в боязливом полукруге, а она сама — нависает над знакомой детской фигуркой. Даже отсюда он видит, а может, испуганный разум додумывает: Лакшми смотрит остекленевшими, круглыми от ужаса глазами куда-то в пустоту — в ее шею утыкается кинжал. Они как на ладони — она затащила ребенка повыше, на ступени. — Мне нужен Дилюк Рагнвиндр, — бьет по голове собственным именем резкий голос. — Приведите его! Выходи, или я прирежу малявку. Ну же, трус! Всё-таки интуиция была права. Теперь он знает, кто это. Надо действовать, и быстро. Даже если он сдастся, то что? Выкрутится как-нибудь. Да и Кэйа на свободе. Если сам не успел влипнуть. — Дилюк Рагнвиндр! — набатом звенит в ушах снова, обжигая нервы. — Я здесь, — гулко выкрикивает он, тяжело шагнув вперед и сбрасывая капюшон с лица. — Отпусти девочку! Люди, и так перепуганные происходящим, мигом расступаются в стороны, расходясь точно кругом на воде от упавшего камня. Шепотки, тихие причитания. Но Дилюк на них не смотрит — пытается ободряюще улыбнуться бледной, дрожащей девочке. Кто-то еле слышно шепчется, кто-то с задних рядов убегает — кажется, звать капитана и кого-нибудь из вооруженных матросов. Дилюк же замирает напротив нежданной противницы, стараясь стоять ровно и уверенно, несмотря на слабость мышц, несмотря на хлесткие удары мокрого ветра в лицо и перекаты скользких досок под ногами. — Отпусти ее, говорю, — коротко роняет он, изучая обстановку. Да, знакомый гидро глаз бога на цепочке у бедра, не менее знакомая сабля на боку. Как она умеет этим орудовать, он знает, пожалуй, слишком хорошо. Боковым зрением он видит, что сзади появилась знакомая высоченная фигура капитана корабля — но пока тот молча, медленно пробирается сквозь людей, следя за происходящим. Осторожничает, и возможно, правильно делает. Рыжая пронзает Рагнвиндра взглядом, по которому отблеском пробегает узнавание, победно улыбается: — О, вот и ты! Значит, слухи не врали. Для начала положи глаз бога вот туда, на бочку. Точней, оба глаза. И меч туда же. И отойди к мачте. Ну и на что ты рассчитываешь, судорожно обдумывает ситуацию Дилюк, медленно ступая куда велено. Думаешь, без этого всего так легко меня скрутишь? Пусть у тебя даже есть свой глаз бога? А дальше что, до следующего порта плыть ещё сутки? Что за идиотский план? — Побыстрей, — шипит та, оскалившись — и кинжал опасно скользит едва-едва кромкой по коже, и Дилюк не может развидеть побледневшие приоткрытые губы на еще совсем детском лице, судорожно хватающие воздух. Он безропотно кладет меч на бочку, не отрывая взгляда от этой маньячки. Глаз бога ложится следом. И глаз тьмы. Медленно отходить куда велено. Суметь бы как-нибудь вытащить девочку… Шаг. Еще шаг. Дальнейшее происходит быстро. Знакомое ощущение по задней стороне шеи, мурашки от холода. Короткий, ломкий хруст в воздухе. Вся правая рука женщины вместе с кинжалом схватывается округлой, толстой коркой льда, делая оружие бесполезным. Та со вскриком пытается было ухватить другой рукой девочку за волосы, оттащить, что-то перепридумать, а Дилюк медлит лишь потому, что действовать в таких условиях огнем и даже глазом тьмы слишком опасно. И потому что прямо по борту корабля с кошачьей ловкостью проскальзывает высокая фигура. Кэйа, не церемонясь, подлетает и бьет лбом в лоб, отбрасывая женщину назад и перехватывая Лакшми за спину. Дилюк прыгает было к ней — и чуть не падает, оскользнувшись, цепляясь за поручни, сердце неприятно подскакивает в груди, отдавая болью. Гребаные незажившие травмы! Он всё же сдергивает ее с места, пряча уже за себя. За его спиной девочку подхватывает на руки капитан, тут же отскакивая подальше от внезапного поля боя. — Дерзкая! С ума сойти! — резкий голос Кэйи бьет кнутом, с тонким истеричным смешком на конце фразы, и Дилюк, переводя взгляд, с содроганием сердцем видит полосы крови на его одежде. Ранен? — Гладиаторские бои с детьми тебе тоже в билет вписали? Он уже выхватил меч, но этой фатуйке не нужно много времени, чтобы оправиться, к сожалению. Ловкий взмах свободной руки, и Кэйю бросает вверх, буквально сметает водной плетью… Дилюк в ужасе совершает рывок к глазу тьмы, надеясь успеть вмешаться. …плеть выбрасывает Кэйию за борт со свистом… и не роняет в воду. Дилюк слышит дружный ах от людей вокруг и сам чуть не повторяет его — Альберих властно всплескивает руками, и буквально лента из тонкого льда полукольцом ловит его в полете, плавным покатом дает соскользнуть обратно на палубу. Успел же! Мгновенный прыжок, взмах клинка. Выпад холода. Рыжая яростна, умела, успевает наполовину скрыться за мачтой. Но одна уже скованная рука, мешающая нормально двигаться, и льющий дождь не оставляют ей шансов. Теперь ее саму сносит, жестко ударяя в борт спиной так, что Дилюк фантомно слышит хруст костей — глянцевая тяжесть крио сминает ее, вмораживает в дерево. Кто бы мог подумать, что с дождем им так повезет. До того, как противница успевает очухаться, Кэйа подлетает ближе вновь, бьет еще раз, с локтя по плечу, выбивая саблю, хватает за волосы, прикладывает лицом об колено, заставляя ту закричать от боли. Она умудряется снова призвать гидро, но теперь уже Дилюк ловит волну чернотой, бросает жалкие, потерявшие силу капли за борт под вскрик остальных пассажиров, абсолютно не понимающих, что это вообще такое. Он тут же рвется вперед, лихорадочно проверяет гидро глаз — тот наконец оказывается скован ледяной коркой. И медленно опирается спиной о ближайшую мачту, подрагивая от возбуждения — все закончилось так же быстро, как и началось. Кэйа бросает на него короткий взгляд из-за плеча, проверяя, с лицом, искаженным злостью, еле заметно выдыхает. Еще один мимолетный взор, который Дилюк повторяет — на Лакшми, уже надежно скрытую знакомыми фигурами ее матери и дяди. Капитан тем временем, убедившись, что юная пассажирка в безопасности, выходит ближе к задыхающейся от ярости и бьющейся во льду рыжей — и к Альбериху, застывшему около ее плеча с опасной улыбкой. — Господин, — всплескивает он руками, явно все еще в ужасе, но с нотками подступившего облегчения, — храни вас архонты! Позвольте… забрать нарушительницу. Дилюк оглядывается на звук бренчащего оружия — рядом наконец появляется охрана корабля, наемники из пустынь. Об их братии Рагнвиндр был лучшего мнения. Впрочем, все и впрямь произошло молниеносно. Кэйа, хрипло дыша, откидывая с лица прилипшие влажные пряди локтем — похоже, прибежал он сюда уже без своей маскировки, с непокрытой головой, глазная повязка набрякла от воды. — Нет, — коротко обрубает он, сверкнув глазом. — Она моя. — Капитан, предоставьте это нам двоим, — Дилюк, прихрамывая после падения, приближается к сумерцу. — Она больше вас… не побеспокоит. Рыжая, кажется, пытается сжечь его взглядом. — Не отдавайте меня им! — подавшись вперед, насколько может, вдруг яростно выкрикивает она. — Они меня убьют! Ублюдки, разбойники! Задержите их! — Хороший ход, Богомол, — мрачно отзывается Дилюк, встречаясь с ней взглядом. — Но вот досада, не мы тут пытались перерезать горло ребенку. Он спиной чувствует, что толпа в кои-то веки полностью на их стороне — поднимается шум, он слышит злые выкрики, в которых отчетливо звучит яростное “вот злобная ведьма!” Капитан тоже не обращает внимания на попытки фатуйки выкрутиться — но всё еще не готов выдавать незнакомцам, пусть и посаженным на его корабль влиятельными людьми, бразды власти: — Господа. Вам нет нужды этим заниматься. Мои ребята запрут ее в трюме, а на суше мы отдадим ее под суд, и хорошо, если это отродье шайтана увидит еще хоть пару рассветов… Кэйа, явно теряя терпение, что-то нащупывает в одежде и резко выскальзывает вперед, выбрасывая перед собой руку с листом в ней: — Так. А теперь все послушали меня, — он переходит на рокочущий командирский тон, неожиданный для всех, кто привыкает к его мягким речам, тыча находкой почти капитану в лицо. — Пункт первый, — он выразительно поднимает бровь, — вот здесь стоит роспись генерала Сайно о том, что предъявитель этой бумаги имеет право действовать на свое усмотрение. Пункт второй, — он зло стреляет глазом в застывшую в ненависти рыжую, — сейчас мы забираем эту, с позволения сказать, даму поговорить. Никто — я повторяю, НИКТО из вас — не вмешивается в происходящее, даже если я начну портал в бездну открывать. Пункт третий — вы все держите язык за зубами о произошедшем, иначе вам мало не покажется. Найду и скормлю скарабеям. Пункт четвертый, — он недобро усмехается, — во имя сохранности вашей психики, в ближайшее время держитесь подальше от самой нижней каюты в ближайшие сутки. Вопросы, капитан? Судя по рокоту в притихшей было толпе, пустынники приближаются, хмурясь, кто-то из людей пытается было запротестовать, но Дилюк тут же выразительно застывает рядом с Кэйей, ненавязчиво опустив ладонь на рукоять меча, всем видом выражая, что лучше так не делать. Сумерец, хмурясь и кусая губы, читает протянутый лист — и молча взмахивает рукой своим ребятам. Мол, отбой. Когда Дилюк с помощью пиро помогает расплавить часть льда, чтобы отсоединить рыжую и увести за собой, тяжелые, непонимающие взгляды покалывают спину. К счастью, внимание большинства уже переключилось на плачущую в плечо матери Лакшми. Дядя девочки тоже бросает на них взгляд — смятенный, полный пережитого ужаса. Ну да, невольно втянули девочку не пойми во что. Дилюк бы тоже себя недолюбливал. *** — Да заткнись ты, сука злобная, — злобно шипит Кэйа, пихая матерящуюся и кричащую на все лады женщину на стул в каюте и примораживая туда, пока Дилюк запирает за ними дверь. — Если ты думаешь, что я буду любезничать после сделанного тобой, ты ошибаешься. Фатуйка, широко качнувшись, плюет ему в лицо: — Пусти меня, мерзавец! Как ты смеешь… Тебя в порошок перекрутят! И тут же получает от Кэйи по лицу, вскрикнув. — Нужно было думать головой, когда лезла в это дело и когда решила прикрываться девчонкой, — глаз Альбериха горит темным огнем, он отирает лицо полой насквозь мокрой рубашки. — Сама что-нибудь расскажешь или помочь? Вместо ответа в него прилетает новый плевок, в этот раз по дороге превратившийся в льдинку, и Кэйа без особых стеснений от души отвешивает их внезапной пленнице пинка в живот, заставляя хрипло закашляться. Дилюк, разглядывая выражение боли на этом довольно симпатичном лице, почему-то не чувствует ничего. Ни жалости, ни злорадства. Кладет руку на плечо Кэйи, предупредительно сжимая пальцы: — Давай… я поговорю с ней сам. Ты в порядке? У тебя кровь на одежде. — В порядке, не моё, — отфыркивается Кэйа, хлопая себя по лбу, будто точно вспомнил что-то, берется одной рукой за вторую и со звучным щелчком дергая себя за предплечье, тихо зашипев. — Не смотри так. Сустав вылетел. Ее голубчики оказались не очень милыми и добрыми, и я отправил их изучать разнообразие рыбных богатств здешних вод. Погоди-ка, ты как-то ее назвал… — по привычной пляске зрачка туда-сюда Дилюк сразу догадывается, что Кэйа… догадывается. — Стоп, раз ты ее назвал, ты был прав? Ты ее знаешь? Фатуйка, она же Богомол яростно склабится, покачиваясь на стуле взад-вперед. — Более чем, — соглашается Дилюк. — Помнишь шрам на моем животе?.. — Она?... Она?! Грозовая вспышка в потемневшем глазу, рывок к расхохотавшейся пленнице, и Рагнвиндру снова приходится порывисто хватать Кэйю за плечо и отпихивать к двери: — Остынь. — О, с чего бы? Эта сука чуть тебя не выпотрошила, — если бы взглядом можно было бы порезать, женщина уже превратилась бы в кровавое желе под яростным взором Альбериха. — О, это и есть твой драгоценный брат? — насмешливо напевает Богомол, облизывая лопнувшую губу. Кровь кропит ее белоснежную рубашку. — Такой милашка. Кэйа резко втягивает носом воздух, промаргивается и улыбается. Уголки губ медленно расползаются в стороны, глаз почти нежно прищурен. — Еще какой, — мурлычет он, ласково снимая руку со своего плеча и обтекая Дилюка с левого бока. — Хочешь, пообщаемся наедине? — он склоняется будто бы в ласке, проводя пальцами по чужой щеке. — Сможешь насладиться моей компанией… Может… — на смуглый палец потихоньку наматывается рыжая прядка мокрых волос, — расскажешь что-то интересное… — Нет, — обрубает его Дилюк, прислоняясь спиной к противоположной стенке каюты. Здесь так тесно, что наличие третьего человека в помещении, особенно такого, ощутимо давит. К тому же усталость потихоньку вынуждает его колени снова предательски дрожать. — Предоставь это мне. Я больше о ней знаю. И мне это… привычней. Кэйа, безошибочно поняв его последнюю фразу, медленно оборачивается через плечо с колкой улыбкой: — Ты прекрасно знаешь, что и для меня это… превратилось в обыденное. Это правда. Дилюк слышал об этом. О том, как Кэйа стал темной стороной правящей руки Ордо Фавониус, тенью Джинн, выполняющей неприглядное. Он, яркий до рези, до горького хорошо умел становиться тенью… Неприятный холод катится по позвоночнику. Кэйа с тихим вздохом проскальзывает к нему, оказывается напротив, чуть ли не носом в нос ему тыкаясь, завораживающе обжигает дыханием. Берет за руку. — Я понимаю, что ни тебе, ни мне некомфортно думать о том, как и почему второй выучился допрашивать людей, — еле слышно льется на ухо ему журчащий голос. — Но нам нужна информация, верно? Не хочу оставлять тебя с ней… — Второй шрам она мне не поставит, не волнуйся, — Дилюк смыкает пальцы на прохладном запястье, поглаживает. Кэйа загораживает его собой от свидетельницы, но даже если бы и нет — ему было бы все равно. — Тогда всё дело было в том, что она выдавала себя за другого. — Понимаю. Но ты не в форме, — мягко возражает Кэйа, обжигая дыханием мочку. — И что? Мне много… физических усилий и не потребуется. Зато буду лучше ориентироваться в ее словах. Судя по тишине и тому, как Кэйа прячет взгляд, он сомневается — и Дилюк додавливает: — Кроме того, это будет… справедливо. Своего рода сведение счетов. Альберих вздрагивает, прикусив губу — и широко разводит руки, сдаваясь: — Ну хорошо. Но я буду за дверью снаружи. Позади — тяжелый удар по полу ногой: — Долго там ворковать будете? — колко смеется Богомол, судя по скрипу, всё еще раскачиваясь на стуле. — Я уже вся горю в предвкушении беседы с нашим Соколёнком… — Что-то не слышу характерного треска, — колко отзывается Кэйа, становясь непроницаемо-едким и отстраняясь. — Но ничего, я дам вам время разогреться. Повеселитесь! — он с шутовской миной отвешивает женщине любезный поклон, будто и впрямь оставляет их на приятную беседу — и дверь каюты глухо хлопает за ним. Дилюк разворачивается к их пленнице. Изучает адреналиново-горящие глаза, прикушенные губы, подергиваемые в нервной ухмылке. Пиро на поясе отзывается нетерпеливой пляской, давая всполох. Ухмылка тает на глазах, как и положено от жара. *** Когда он выходит наружу, он ощущает только две вещи — головную боль и тошноту. Влажный, тающий на языке воздух, еще полный свежести после дождя заливает ему легкие, и это приятно. А тьма подле порога мигом оживает, перевоплощается в человека. — Ну? — кратко интересуется Кэйа, поднимаясь на ноги. Похоже, его угрозы пассажиры восприняли всерьез — у их каюты пусто, хоть шаром покати, хотя на отдалении Дилюк людей наблюдает. И хорошо, потому что держать лицо и так тяжело, а перед Альберихом можно делать это ну максимум вполсилы. — Ее направил не Тур, а Дотторе, — слова вырываются истощенным шепотом. Дилюк перегибается через борт и в сердцах сплевывает в темно-зеленые волны. — Ожидаемо, они работали вместе. — Как узнала, что мы на этом судне? Знает ли кто-то еще? — Кэйа замирает рядом, в мнимой безмятежности уперевшись локтем в борт. Бриз треплет его волосы, которые он явно больше не видит смысла прятать, как и себя. Внезапно думается, что надо его закутать. Простудится еще, весь в мокром на ветру. — Не признается, — мрачно констатирует Дилюк, вытаскивая из кармана платок и принимаясь судорожно тереть руки, будто они чем-то испачканы. — Надо поговорить с капитаном. И быть трижды осторожными, когда приплывем. Нас явно ждут. Кэйа хмурится, тихо что-то насвистывая под нос. — Ладно, — разводит он руками. — Что-нибудь придумаем. Как поступим с ней? Дилюк отвечает не сразу. Взгляд бездумно бегает по бликам на скользящей мимо них водной глади. — В живых ее оставлять нельзя, — наконец вяло говорит он. — Ну так давай я завершу начатое, — Кэйа безразлично разворчивается к двери, но тут же оказывается пойман за запястье. — Нет. Я хочу сделать это сам. — Жадина, — он грустно кривит губы. — Я вспоминаю твой шрам, и рука так и тянется. — Знаю. Дилюк не может нормально ему объяснить, но знает, что будет правильно. Правильно будет, если этот бесконечный налет крови на его руках, его незримый след из Снежной продолжится именно на нём и только на нём. Даже если от этого привкуса во рту хочется пищевод себе вырвать. Он подходит к каюте, жмет на ручку. Удар. Дверь распахивается изнутри сама, сметая Дилюка в сторону. Глупое тело теряет равновесие. Тратит необходимый миг. Будто время остановилось. Будто отдельными чертами рисунка, он видит — отблеск вращающейся стали, со свистом по воздуху. Каким-то чудом Кэйа успевает дернуться в сторону, и нож со звоном входит в обшивку, застревая в миллиметре от его уха. Богомол в два прыжка оказывается у борта корабля и ласточкой пикирует вниз, в соленые воды. Кэйа, коротко выматерившись, рвется за ней, несмотря на вскрик Дилюка, пытающегося подняться с влажных досок, хватается за какой-то канат и спрыгивает вниз. — Стой! — страх дергает под ребра. — Человек в воде! — поднимает крик он, заметив недалеко одного из матросов. Перевалившись через борт, он видит, что Кэйа не в море; Кэйа наморозил на борту близко к волнам что-то вроде ледяного отростка, на котором стоит — и яростно оглядывается, тут и там прошивая воду шипами своего крио. Дилюк уже понимает, что всё бесполезно. Он не видит нигде ни всплывшего тела, ни торчащей над водой головы. Будь речь о случайном человеке, он бы сказал, что ему не выплыть. Богомол, со своими навыками и гидро — могла. И остается только надеятся, что ей не хватит сил и везения доплыть до берега, раз тот уже далеко. И всё же… Упустил, упустил. Он зло стонет, привалившись спиной к мачте. Кэйа выбирается наверх, мокрый и злой. По-животному отряхивается, жестом отсылает набежавших на панику матросов. Подходит к тому месту, где только что чуть не попрощался с жизнью, разглядывает плотно сидящий нож. С чуть округлившимся глазом пытается выдернуть застрявшее оружие. Получается лишь с третьей попытки. — Нет, это возмутительно, — он закатывает глаз, шумно выдыхая и опираясь утомленно спиной на ближайшую перегородку. — Почему все считают, что я — ебучая подставка для ножей? Несмешно! Он сплевывает под ноги, подхватывает Рагнвиндра под локоть и без лишних слов тащит в каюту. Там — осколки льда в крошки везде и всюду, обломки стула сиротливо дымятся на полу. Дилюк склоняется, осматривается. — Взорвала, — отчаянно констатирует он. — Где только спрятала свои штучки… — Мы ее толком не досмотрели, а зря, — вздыхает Кэйа. — Понадеялись на лёд… Надеюсь, она всё же потонула к бездновой бабушке. Так, ты в порядке? Он льнет ближе, аккуратно отирая лоб влажными руками — и только сейчас Дилюк понимает, что по лицу что-то течет. Отирает рукавом, и на том — кровавые разводы. — Просто небольшая царапина от удара по самолюбию дверью, — слабо шутит он, и Кэйа ухмыляется, но взгляд у него грустный и загнанный, и он тянет его на кровать, и Дилюк садится. — Сейчас обработаю. Дилюк прикрывает глаза, отдаваясь ласковым пальцам, которые невесомо порхают по коже, вытирая кровь и накладывая какую-то мазь из их аптечки. Венчает маленькую врачебную помощь горьковатый поцелуй в уголок губы. — Вот теперь порядок. Кэйа нежно оплетает его лианой, утекая за спину, обхватывая ногами по талии и руками вокруг груди. Волосы у шеи шевелятся от его тихого дыхания. — Ты говорил, она в тюрьме тебя так? — Я думал, мы идем допрашивать и убивать. Она шла освобождать, — немногословно отзывается Дилюк, чуть откидываясь назад, в мягкие объятия. — Смешно, но тоже своего брата. Двойной агент, все думали, что она принадлежит Организации. Чуть вздрагивает: по мочке уха нежно скользит язык. — У вас там берут кого ни попадя, — терпкий ехидный шепот, падающий через перепонки куда-то в солнечное сплетение. Мягкий удар, бархат в железе. — Конечно. Меня же взяли. Тихий фырк, от которого по шее — гроздь мурашек. Пальцы нежно бегут ниже, прочерчивая вены и жилы, упираясь в подбородок и надавливая на него, большой палец мимолетно очерчивает губы, и Дилюк трогает его, соленый и холодный, языком. — Вот видишь, без телохранителя тебе никуда, — вкрадчиво сообщает Кэйа, плотнее сжимая бедра на его ребрах и притираясь всем телом. Его дыхание звучит как шум моря, как песнь набегающих волн. Дилюк нежится в нём так же, как нежился бы в ласковой воде. В нём хочется забыться, и сам он тоже ищет забытья. Он вертит головой, пытаясь поймать — Кэйа ускользает, коварно покусывая за плечи и шею, но всё же встречается с ним губами, и они падают на кровать, отчаянно и трепетно целуясь, сметенные странным порывом. Мир исчезает, внутри горит от нехватки воздуха, но Дилюк слишком занят тем, чтобы напиться Альберихом допьяна. Их искра меркнет так же внезапно, как и разгорелась, тлеет, Кэйа замедляется до нежных, еле слышных россыпей поцелуев по горлу, по чутким касаниям к вискам и векам, по задумчивым рисункам языком по родинкам на оголенных его же усилиями ключицах. Он вдруг протяжно зевает и сжимается в уютный комок, и Дилюк подставляет ему плечо, на котором он и устраивается. — Отдохни, защитник. Ты же толком не спал. — Ты, полагаю, тоже, — бурчит Кэйа ему в ухо, назидательно кусает пару раз — слабенько, еле ощутимо — и почти сразу задремывает, пригревшись. И Дилюк, как обычно, следует за ним. Всё равно ничего не поправишь.