Впуская, вернись

Мир накатывает неспешно. Волнами прибоя, шумом вокруг. В теле странная пустота, будто из него вытащили все кости. Дилюк дремлет. В нос бьются запахи костра, травяной шлейф накрывает пологом. Смутно слышны чьи-то голоса, смутно — осознание, что знакомые. Так спокойно. Тьма, родная, чернильная, мягко укутывает обратно. Отпускает ненадолго позже: он сонно приоткрывает глаза. Успевает поразиться мягкости того, на чем он лежит, успевает уловить силуэт рядом — знакомый, да не тот. У этого — низкий рост и ушки. Ушки на макушке, ха. Тело намертво налито тяжелыми водами, нажми — и потечет черное, вязкое. В голове кружатся топкие, текучие, нераспознанные мысли. Он ворочается, утыкается носом в складки ткани поплотней и спит снова. В дремоте пытается вспомнить — вроде бы происходило что-то важное. Он ведь смог, да? Кажется, да. Еще бы убедиться, что они ушли… ушли же? Они? Тьма с причмокиванием вязи болот тянет его вглубь, где нет мыслей. Пахнет… пахнет табаком. Запах кажется знакомым. Приоткрыть тяжелые веки. Силуэт… ускользает… Хочется протянуть руку, но он не успевает просто. Тьма, много тьмы… Тьма течет в руку и замирает у горла склонившегося. Дилюк медленно хлопает глазами — а ему в лицо смотрит замерший Тигнари с нечитаемым лицом. — Уберешь? — устало предлагает он, намекая на дымное острие у своего горла. — Где Кэйа? — хрипло выпаливает вместо ответа Дилюк. Ловит молчание, разглядывает плывущую, полную мушек картинку. Медленно зреет чувство просчета внутри — мы ведь пользовались другими именами! — но Тигнари не переспрашивает, о ком речь, только вздыхает: — Отошел за едой. Дилюк еще несколько десятков секунд смотрит в утомленное лицо стража — единственное, что он толком может разобрать. Глаз тьмы повинуется, позволяя сотканному лезвию истаять. Воздух сухой и колючий, дерет горло. — Удивительно, ты даже сейчас можешь им пользоваться, — бормочет Тигнари, звуча чуточку заинтригованным. Он придвигает к Дилюку кружку с водой, и в глаза бросается то, как он отдергивает руку, чтобы не касаться. Рагнвиндр тянет пальцы — и замирает на миг, разглядывая кожу. Та будто измарана сажей, только… только изнутри. Он застывает, с толикой непонимания всматривается в дрожащую кисть. Затем делает несколько глотков — вода студеная, освежающая, манящая. Для телодвижения приходится опереться на локоть, и тело еле слушается — ватный куль, а не тело. В голове чугунными шариками перекатываются обломки памяти. Автоматон. Девантаки. Порча, грозящая стечь по рекам вниз. — Все получилось? — вопрос звучит куцым, у него не хватает сил на формулировки, но Тигнари кивает без промедлений: — Да. Он заминается, будто хочет что-то еще сказать. Но остальное — ждет, остальное потом. Дилюк снова сворачивается клубком, поддаваясь слабости, вязкой жидкости в костях, пригибающей к земле, и засыпает. Когда он просыпается снова, кругом темно. Только тлеет небольшой огонек поблизости, источая вновь ароматы смолянистого дыма. Силуэт Кэйи еле читается, но конечно, сердце распознает его без ошибки. — Вроде бы ты бросал курить, — слабенько ухмыляется Дилюк, безрезультатно пытаясь приподняться. Конечности слегка пульсируют, точно накачанные водой брезентовые рукава. Альберих в ответ вздрагивает, чуть не роняя сигарету, опускает сжимающую ее руку. Отсвет на секунду обрисовывает часть его лица — и этой секунды не хватает. — Вроде бы ты бросал геройствовать, — прохладным ветром окутывает тихий, безэмоциональный голос в ответ. — И попытки помереть. Хотя подожди-ка. Дилюк слабо смеется, но этот звук вмиг затихает, тонет в ребрах. —Ты где-то услышал шутку? Расскажи, посмеёмся вместе, — тем же до странности пустым голосом предлагает Кэйа, делая еще пару затяжек и туша сигарету прямо о переносную печку слева от себя. Только сейчас Дилюк с удивлением констатирует, что они в чем-то вроде шатра из плотной ткани. Та гасит звуки порывистого ветра снаружи, не пускает ни лучика, ни отблеска. Только искры им и остаются. Говорить ничего не хочется. Хочется вслушиваться, как Кэйа придвигается к нему, раздраженно скидывая с пояса глаз бога — и голубая вспышка от того снова освещает его ненадолго. Он без тюрбана и вообще какой-либо маскировки, он выглядит голым, открытым и колючим, как наросты глянца на берегу холодных соленых вод. Скорее чувствуется по холодку, чем видится: тонкая рука бережно обводит — гладит воздух вокруг лба Дилюка. Значит, от него всё ещё фонит, не дотронуться. — Я был уверен, что при твоем пробуждении на тебя наору так, что с небес попадают ласточки, — голос Кэйи сбивается в шепот, в пену морского прибоя. — И чайки. И может, даже самые жирные пеликаны. А хочу… Хочу только обнять. Но не могу пока, — его речь прерывает тяжелый, неконтролируемый вздох. — Я так испугался за тебя. Дилюк тоже был бы рад вместо ответа приникнуть, хоть погладить подрагивающие пальцы, коснуться губами знакомого лица. Подарить тепло. Но приходится рыскать в ручье, зарываясь в песок, искать крупицы слов. — Я тебя люблю, — уверенно повторяет вдруг он сказанное тогда, на краю. Кэйа молчит, только шумно, громко дышит минуту или две. Дилюк слушает. — Это не делает тебя неуязвимым, огонечек, — еле слышно отзывается он, кажется, ерзая на своем месте. В голосе поют хрупкие ломкие ледяные корочки, хрустят под напором тяжести. — Думаю, все же да, — Дилюк, прикрыв глаза и не двигаясь, представляет, что гладит Кэйю. Что может обвить его голосом и согреть. — Чуточку. Кэйа молчит было, но вдруг всё-таки коротко, больно смеется. — Двинуть бы тебе от души, да ведь добью, малахольного, — в его ругани проступает капель, вода подо льдом пузырится, оживая. — Посмотрим, где будет твоя неуязвимость. — Можешь ударить подушкой. — Оу, ни в коем случае. Мне подушку жалко, — фыркает по-кошачьи Кэйа. — Вываляем в порче, и как потом возвращать нашим дорогим гостеприимным друзьям? Тебя-то я перед передачей в руки Аделинде планирую прополоскать как следует в ручье — и мозг отдельно, повешу его на елку просушить извилины, глядишь, проветрятся. Подгребает ближе, набрасывает на кисть Дилюка одеяло и ложится рядом, таким нехитрым образом все же беря его за руку. Он совсем близко, настолько, что можно услышать и ощутить отзвуки его мятного дыхания. На душе сразу становится спокойнее. Дилюк с нежностью сжимает пальцы, насколько может, вяло констатируя, что хват у него сейчас совсем как у младенца. — Ты не пострадал? — пытливо вырывается изнутри, а ответное молчание лишь разжигает это пламя. — Ну? Мне не нравится твоя пауза. — У тебя была пауза на двое суток, ты не имеешь права на претензии этого рода, — ворчит Кэйа, подкладывая руку под щеку. — В целом обошлось. Болит что-то? Воды хочешь? Прости, но еду мне посоветовали давать тебе не раньше завтра. — Подожду, — покладисто соглашается Дилюк. Он собирает каждую крупицу — еле уловимый в темноте изгиб плеча, запах смолы от пальцев, пульсацию крови в запястье. — Нет, не хочу, и нет, ничего не болит. Тело только… как чугун. — Подстать твоему гениальному мозгу, — язвит Альберих. — Впрочем, ты всех спас, ты герой, так что может, я слишком критичен. Памятники героям ведь как раз делают из чугуна, в этом есть какая-то логика? — Мы, — мягко поправляет Дилюк, игнорируя последнее предложение. — Мы всех спасли. Не думаю, что я вышел бы оттуда в одиночку. Чувствует мигом скакнувшее напряжение — в чужом теле, в воздухе. — Не вышел бы, — с мнимым спокойствием соглашается Кэйа. — И это все, что я мог для тебя сделать. А теперь спи. А то реально не сдержусь и отмордую подушкой. Причем та будет изо льда. Крио-подушка, слыхал о таких? Писк моды для омоложения кожи лица. Он резко замолкает, замирая, но явно не засыпает. И Дилюк тоже. Они просто лежат. Вместе. Рука в руке, через одеяло. Мелькают мысли о том, где они. И что теперь делать, если Девантаки, кажется, больше нет. И усталость черной тушью заливает ему глаза, и горло, и в сердце тоже немного попадает. — Дилюк, ну что ты, — он понимает, что весь дрожит, только когда рука через одеяло сжимает его посильней, поглаживает. — Все хорошо. Все хорошо, огонечек. Хочешь колыбельную? Тихий голос успокаивает, и Дилюк, прикусив губу, кивает, забыв, что его не видно в темноте. Позволяет себе маленькую слабость. — Ту. На твоем родном языке. Глубокий вздох, тихое покашливание. Легкое мурлыканье, сначала без слов — пальцы гладят нежным вальсом в такт через одеяло. Напевание переходит в причудливую вязь фраз, посвистывающих и смешно-колких, как любимый зимний свитер, как огонь сквозь рукавицы в зимний день — и Дилюка затягивает, усыпляет. *** — Ты говорил, обошлось! — едва ли не кричит он же поутру на упрямо застывшего напротив Кэйю. Тело справлялось, переваривало весь этот неподъемный крутой коктейль, которым невольно Рагнвиндру пришлось его угостить. Сегодня пробуждение далось ему уже легче, и он успел лежа изучить место, где находился — шатер, огромный шатер из плотной кроваво-красной ткани высотой роста этак в два человеческих, широкий, с красивой утварью, коврами, печью посередине, уходящей трубой в небольшую кольцевую прорезь наверху. Тигнари принес ему скромный завтрак — отварной рис со специями, и Дилюк, едва справляясь с тем, чтобы удерживаться на локте, как в топку побросал в себя угощение. А потом пришел этот! Пытаясь поворачиваться так, чтобы скрыть под волосами и газовым шарфом половину своего лица! — Я говорил — почти обошлось, — огрызается Кэйа, торопливо и сердито выдергивая у него из рук пустую миску. — Нет, ты посмотри, сам-то весь будто из угольной шахты вылез, от тебя хоть приборы подпитывай! Встать не может, а орет на меня! Уже жалею, что ночью не накричал на тебя первым! Дилюк яростно хрипит, падая обратно в подушки и не отрывая взгляда от правой половины лица Альбериха. Скула, подбородок, часть шеи, наверняка и лоб, да тот не виден — по всему этому растянута чудовищная фиолетовая гематома. Уголок губы разбит, лицо уже отекает — было бы смешно, какой сейчас Кэйа ассиметричный, да как-то невесело. Это ведь его слабое место — правая слепая сторона. — Как так вышло? Когда? — Дилюк судорожно перебирает воспоминания, но там все смешалось, залитое алым и угольным. — Когда забирал тебя, встретился с людьми Дотторе, — фыркает Кэйа, снова отворачиваясь так, чтобы светить только здоровой частью лица. — Хотел было любезно назначить им рандеву в другом месте и по очереди, честности ради, но они почему-то рыцарский кодекс совсем не чтут. Хорошо, что шакал с лисенком подоспели, а то плавал бы сейчас… — он одергивает себя, нахохлившись, как птица на ветру. — Молчу. Забудь. Плавал бы сейчас в водах какой-нибудь топкой тамошней речушки, с перерезанным горлом. Чтобы представить это, заканчивать необязательно. Дилюк болезненно сглатывает. — Меня больше беспокоишь ты, от синяков не умирают, — теперь заметно, что Кэйа старается говорить только одним уголком рта. Он хватает в руки груду подушек, высыпает их рядом с Дилюком и окапывается в них, устало потирая глаз рукой. — Я почти уверен, что мое состояние пройдет само собой, — безразлично качает тяжелой головой Дилюк, щурясь — почему-то тяжело смотреть на свет. — Мне уже лучше. — Ты всегда так говоришь, а потом… — Лучше расскажи мне, что случилось после моей отключки. И наконец поделись, где мы, — он перебивает гневные вспыхивания Кэйи. Сейчас не хватает сил на споры. Альберих проводит целый комплекс действий: громко стонет, вздымая руки к небу, закатывает глаз так, будто вознамерился спрятать его у себя в мозгу, а затем даже швыряет — совсем слабенько — в него подушкой. Самой маленькой. — Ты вроде не хотел их чистить от порчи. Еще один страдальческий стон. — Архонты, ты невыносим, — помассировав лоб и ойкнув — видимо, задел больной участок, Кэйа наконец садится ровно, глядя Дилюку в глаза. — Что ж. Изволь. Ублюдки предвестника захотели тебя забрать. Я отказал. Мы решили произвести взаимопобивательные действия. Их было много, но пришли шакал с лисенком, и мы надрали им задницы. Затем убедились, что ты всё ещё не отдал концы, что я не отдал концы, что экология Сумеру твоими трудами тоже не отдала концы — и они помогли мне транспортировать тебя сюда. Мы в небольшом поселении около Порт-Осмоса. Шакал скорчил виноватую шакалью мину, признал, что он у тебя в долгу — так что мы здесь совершенно секретно. Пока ты не поправишься, у нас будут еда, вода, красивые девочки, если вдруг пожелаешь, двадцать сортов фиников, жонглеры огнем и вообще примерно все, что ты можешь захотеть. В первую очередь — покой и никаких даже потенциальных Фатуи поблизости. Меня не очень посвящали, — он возмущенно всплеснул рукой, — но кажется, вся воинская прослойка Сумеру после случившегося стоит на ушах. Ищут предвестника, пытаются разобраться, что там такое происходило в Девантаки, люди из Академии рыдают на улицах и рвут волосы, сокрушаясь о потере невероятно древнего и загадочного места. Очень занимательно. Так как никто не знает, как тебя лечить, все дружно надеются, что ты просто… ну знаешь, как огненный слайм. Полежишь в тепле на бочку, напитаешься и попрыгаешь дальше. Желательно — прямо сильно дальше Сумеру. Но все очень благодарны, прямо по гроб. Того и гляди, в архонты произведут. Он кривит жуткую рожу и опять ойкает, охлаждает ладонь — крупинки снега на секунду танцуют в воздухе около пальцев — и опускает себе на гематому. — А ты… — Дилюк только было заикается, как синий глаз буквально гвоздит его к месту: — А я цел. Только сменил палитру. Напоминаю, беспокоиться тебе надо о себе. Еще раз спросишь — получишь такой же раскрас, честное слово, — лицо вдруг расслабляется, и на нем снова появляется выражение крайней усталости. — Правда, Дилюк, просто… восстанавливайся и набирайся сил, пожалуйста. Подозрения с нас сняты. И план… у нас будет новый план. Ни о чем не переживай, прошу. Он на четвереньках двигается ближе, нависая над лицом Дилюка, печальный и нежный, касается губами подушечек двух пальцев и подмораживает их, а потом кладет эту льдинку, не касаясь, прямо в ямочку на щеке — ледяной поцелуй. Дилюк дарит ему улыбку, искренне желая и надеясь, что его глаза сейчас говорят о том, что он чувствует. — Принести тебе что-то? — Бумагу и письменные принадлежности, — уверенно просит Рагнвиндр, пока что сползая в лежачее положение, чтобы передохнуть. — Думаю, нам пора дать весточку Аделинде. *** Кэйа возвращается с целым подносом — там почищенные фрукты, кувшин с цитрусовой водой, дурманяще сладко пахнущая пахлава, стопка листов, чернила, перо — и несколько конвертов. — Меня нашел какой-то человек, сказал передать Соколу, — взмахивает ими Кэйа, располагая все добытое рядом с сонным кульком, все еще кутающимся в одеяло. — Полагаю, это от твоей Организации, и надеюсь, там нет ядов и бомб. И кстати, прежде чем ты их откроешь, ты пьешь свои таблетки от Альбедо. Я бы вообще предложил повысить их дозу — вдруг поможет очистить твою кровь от порчи. Уж их, благо, достаточно. — Они вернули нам вещи? — с долей облегчения переспрашивает Дилюк, наконец примечая, что подле одного из сундуков в отдалении свалены два знакомых мешка и клинки. — Еще бы они не вернули. Я бы их пешком к алхимику отправил, — Кэйа ловко бросает ему пузырек и немного промахивается — Дилюк, зашипев, потирает лоб. — Ой, неудачный пас. Сделаем скидку на мое зрение? Он дурашливо улыбается половиной лица. — Я тоже за тебя испугался, когда увидел твое состояние, — искренность рыбкой проскальзывает на язык. — Этот удар значит, что к тебе подобрались со слепой стороны. Даже думать не хочу, насколько тебе повезло увернуться. — А я не хочу думать, что ты мог остаться там частью отравленного болота, — тон у Кэйи шутливый, но от взгляда тянет холодом. — Нам обоим повезло, не считаешь? Пей свое лекарство, вот вода. Письма Дилюк вскрывает, по правде говоря, подрагивающими руками. По адресам отправки, где раз за разом мелькает что-то вроде “гостиница”, “гостевой дом” и “отель”, он понимает, что это — собранные связным ответы на его вопросы. Кэйа, чувствуя его напряжение, молчит, хоронится рядом в подушках, начинает писать свою часть письма домой, то и дело поднимая свой внимательный прищур. — Ну что там? — вскоре не выдерживает он. Дилюк молчит, водя пальцами по буквам. В груди тихо клокочут горечь и гнев. Думаешь, это мне помешает? Я все равно найду тебя. — Письма из отелей, насчет которых дали наводку, — с трудом произносит он, постукивая указательным по стопке. — В тот год и месяц, когда… Ничего нет, в общем. Не зафиксированы никакие происшествия. — Разве хозяева этих мест стали бы признаваться? — лицо Кэйи делается мрачней тучи, он комкает свободный листок и начинает подбрасывать и ловить резкими, неритмичными движениями, глядя в сторону. — Тут не только их словесные показания. Отчеты стражи, даже пара опросов постояльцев — в двух отелях из пяти есть постоянники. Кэйа супится, замирает, разглядывая собственную руку. — Ну, значит, не судьба. — Ты прекрасно знаешь, что я не остановлюсь на этом, — Дилюк зло стискивает непослушные пальцы. — Найду другой способ. — Я проживу и без этого, — с каменным лицом жмет плечом Альберих, все еще смотря куда-то в сторону. Поправляет повязку, затем зачем-то — еще раз. — А я нет. Ты… точно никаких подробностей не помнишь? Внутри каждый раз разгорается стыд — ему так не хочется делать больно Кэйе расспросами. Но это не та заноза, которую можно спокойно оставить в ране, чтобы потом вышла сама. В первую очередь — для самого Кэйи, что бы он ни говорил. — Ну… вроде там был второй этаж. И конюшня. И река подле, — еле слышно отзывается тот, окончательно отворачиваясь боком. Волосы закрывают лицо, бумажный шарик подрагивает в пальцах. — Да-да, знаю, едва ли не каждая гостиница подойдет под это. Возле двери было какое-то цветущее дерево. Увидел его и так… захотелось выморозить ему корни насмерть, — он невесело усмехается. — Казалось, что оно насмехается. — Майское цветение? Может, яблоня? Черемуха? Сирень? — упорствует Дилюк, хотя внутри все дрожит и кричит — отступи. — Не помню. Я даже не помню дорогу туда — проезжал врата или нет? Брал ли в сторону? Видимо, тоже пил. Обратно… — голос дает жутковатого петуха, — обратно не помню тем более. Он горбится, будто под тяжким весом, нервно щелкает пальцами несколько раз. — Последняя просьба. Я зачитаю вслух названия. Вдруг… отзовется? — ему едва хватает смелости это произнести. Нельзя было затевать это, пока он не может даже обнять Кэйю. Дать ему тепла. Но и времени у них… Всегда в обрез. Буквы подрагивают, смываются перед глазами. — Читай, — безразличный выдох. — Северная мельница. Заводь. Два лотоса. Золотой бык. У Генриетты. Слова падают, как камни в воду — но Дилюк не видит всплеска. Ему самому уже тошно. — Ничего не звякает. Прости. Бракованный колокольчик, — еле слышно отзывается Кэйа наконец, помотав головой. — Может, я и не читал вывеску. Откуда мне знать. Прости, давай закончим с письмом позже. Мне надо проветриться. Но всё нормально, не волнуйся. Не поворачиваясь лицом, он встает, как-то хрупко обняв себя за плечи на секунду — и с преувелеченной бодростью шагает, исчезая в прорези шатра. Дилюк едва сдерживается, чтобы не позвать его, не поползти за ним. И едва сдерживается, чтобы не сжечь проклятые письма. Кое-как сильно дрожащей рукой карябает прямо на них, на каждом из них несколько вопросов, пихает обратно в конверты и сует под подушку. Эмоции выжигают из него все силы, и его вырубает. Часть его желает самому себе кошмаров, но они не приходят… Он то и дело просыпается, утомленный сном еще больше, чем бодрствованием — но оставаться со своими мыслями оказывается еще тяжелей, и его лихорадит, и он сваливается в сон обратно. Возвращается Кэйа сильно позже, с бодро натянутой улыбкой и алкогольным шлейфом за собой. — Я принес тебе лукавый лукум, — хихикает он, приземляясь рядышком на ковры и пихаясь игриво бедром через подушку. — Лукум — потому что лукум, а лукавый — потому что с пропиткой. Непростой. Хе-хе. Будешь? Дилюк молча разглядывает его лицо, неспокойный — но усилием воли сминающий это в бумажный ком и пряча в себе. — Буду. Но кормить меня будешь ты. И писать за меня Аделинде тоже, — делая несколько глубоких выдохов, ровно сообщает он. И коротко улыбается в ответ на возмущенное лицо — слишком гротескное, но он сделает вид, что поверит. — Ты прекрасно ел сегодня сам! — У меня красивая сиделка, я должен этим воспользоваться. — Мерзкое, капризное чудовище, вот ты кто! — Кэйа фырчит гневным котом, но заметно расслабляется. Заносит руку, чтобы с небольшой высоты уронить кусочек лукума прямо на подставленный язык. — Ой, ладно, сворачиваю протесты. Ты слишком сексуально выглядишь, — голубой глаз сверкает озорно — и уже куда более искренне. — Сейчас возьму письмо. Диктуй давай. Дилюк послушно кивает, зевнув и подворачивая поудобней подушку под щеку. Лукум со сладковато-алкогольным привкусом потихоньку отдает соки на языке. Лежать на боку немного неудобно, по телу — мутная ломота, но ведь хочется видеть, как тени от свечей уютно пляшут по телу и лицу Кэйи, причудливо смягчая его черты и сажая искры в текущую по плечу прядку. О сражениях и ранениях в письме — ни строки. Точней, они упоминают, что живы и относительно здоровы. И спрашивают, протягивают руку — а как там ее-то здоровье? А старичка Таннера? А в порядке ли лозы, готовы к зимовке? Вести из города, ничего дурного? И в совместном обсуждении рождаются краткие строки про них самих — да-да, мы уже далеко от дома. Конкретное место? Ну, тут вкусные лепешки, и в изумрудных стеблях — пурпурные, как гроза, цветы, и воздух полон аромата закатников, фруктов харра и сладкой пыльцы. Надо бы привезти тебе гостинцев. Ну а что, вдруг получится? Ладно, хотя бы обещаем привезти себя самих. Ужасно скучаем по дому. Оба. Как там ремонт? К нашему возвращению, чур, хоть кровать поставьте. Так хочется снова оказаться там — среди знакомых и незнакомых разом стен. Нет, наша цель пока… ускользает. Но мы догоним ее, ухватим за перистый хвост. Мы же не одни, мы есть друг у друга, а значит — точно настигнем, накроем, грудью вдавим в сырую землю. Береги себя, дорогая Аделинда. Любим тебя. Всем сердцем. Никто не сражается один, или как там говорят в Натлане… Никто не сражается в одиночку, Кэйа. Поправь. *** Таблетки от Альбедо, кажется, и впрямь немного помогают — утром после приема Дилюк чувствует себя чуть лучше, чем вечерами. И начинает пить еще по одной перед сном, и теперь начинает неловко, неуверенно вставать иногда — хотя бы пройтись внутри шатра. Это оказывается тяжело — быть таким беспомощным. Мучаться от постоянной слабости и проваливаться в сон то и дело, вздрагивая от судорог в ногах и руках, от внезапных холодных волн по позвоночнику. Измученное тело мстит, не давая забыть, какой ценой придется платить за свои поступки. Кэйа торчит рядом почти безвылазно. Помогает, придерживая, в его хлипких попытках передвижений. Добывает книги, читает вслух, пускает солнечных зайчиков маленьким зеркальцем, дразня. Неуверенно начинает дотрагиваться вновь, изредка чуть морщась — порча уже почти схлынула, освобождая тело Дилюка, но еще кусается злобно. Так что Кэйа коротко целует, изредка поглаживает через одежду. Вычесывает длинные пряди волос, сетуя на маскировку. Помогает, кстати, подновить цвет, подкрашивает корни, чуть проходится по длине под четким инструктажем. Нежничает, поит изо рта соком фруктов. Вечерами у огня устраивает целое шоу теней, ловко показывая силуэты с помощью сложенных пальцев. Ложится спать, аккуратно уложив руку Дилюку на плечо или спину, всё еще через одеяло. Напитывает. Оживляет. Сердце греет. Письма улетели серебристыми птицами — одно нежным голубем и пять злыми, вострыми коршунами. Дилюк даже не знает, где застанет их ответ. Некоторая ясность наконец настает одним особенно жарким днем, когда впервые за долгое время у них появляется гость, резко отодвигая полог. — О, смотрите-ка, — тут же щерится Кэйа, весь подбираясь, как гордый дворовой кошак на забредшую откуда не возьмись чужую собаку. — Шакал явился! Сайно, насупившись, терпеливо сносит обращение. Выглядит он на самом деле весьма пристыженным, несмотря на гордую осанку и непроницаемое лицо — взгляд виноватый, в сторону Дилюка косится еле заметно, воровато. — Пришел узнать, все ли в порядке, — упрямо выдерживает он колючий взгляд от Альбериха. — Он все еще не встает дальше ведра в углу шатра, а так, конечно, в полном, — акульи улыбается Кэйа, с ложной небрежностью медленно рассекая пространство плавными шагами. У Сайно чуть дергается что-то в лице — страдальчески. Дилюк ловит на себе еще один недовзгляд. — Я имел в виду, в плане обеспечения. Еда, вода, лекарства, какие-то вещи для... — Сайно чуть заминается, — уюта? — А что, ты думаешь, если все есть, то вопрос исчерпан? — сладко поет Кэйа, недобро щурясь и замирая напротив, уперев руки в бока. — Может, мне еще за возврат вещей поблагодарить? Так любезно с твоей стороны — не оставить двух невиновных людей без оружия, без припасов... — Кэйа, остынь, — укоризненно окликает его Дилюк. — Так, хватит, — в тот же момент у Сайно чуть дергается глаз, и он топает ногой. Решительно поворачивается к Рагнвиндру, говоря горячно, но твердо. — Мне... Правда жаль, что вы в итоге пострадали. Я... погорячился, решив вести вас в центр событий. Слишком много информации говорило не в вашу пользу, но большая часть оказалась ложной, а остальное не могло служить доказательством, только добавляло на чашу весов, — он чуть склоняет голову. — И разумеется, я очень благодарен, что вы не просто не ответили злом, а еще и предотвратили то, что могло быть ужасной катастрофой. Сейчас Девантаки уже запечатали еще одной технологией, на всякий случай, и очищают, а люди из Академии изучают остатки автоматона и тайного лагеря, что там был. Все считают, что это просто чудо, что никто из близлежащих деревень не пострадал. Огромное спасибо за это. Дилюк, хмыкнув, уселся в подушках чуть ровней, внимательно изучая усталое лицо собеседника. — Всё нормально. Я же не мог просто дать людям погибнуть, — коротко кивает он. Сайно уважительно, коротко улыбается. Кэйа громко демонстративно кашляет: — Все ненормально. Он пострадал, я пострадал, — он выразительно обрисовывает правую половину лица, впрочем, уже почти зажившую, — а цель нашего путешествия... Отодвинулась, так что многоуважаемый генерал махаматра теперь в долгу. Так? — с нажимом уточняет он, чуть напирая на Сайно и склоняясь с высоты своего роста. Сайно косится на него, точно мечтая испепелить, но коротко кивает. — Так. — Кэйа! — хмуро окликает Дилюк. — Что — Кэйа? — обиженно фыркает тот, бросив взгляд через плечо. — Я требую компенсацию. И нет, просто содержания нас здесь до момента восстановления недостаточно. — Что ты хочешь? — Сайно переходит на деловитый тон, скрестив руки на груди — видимо, смиряется, что цена будет потребована. — Самое важное мы уже обсуждали — предотвратить, насколько возможно, утечку информации, — Кэйа тоже делается серьёзным. — Никто не должен знать, что буквально один человек с помощью чего-то паранормального смог остановить... Такое. Мало просто молчать, как вы делаете сейчас, придумай что-нибудь правдоподобное. Направь слухи в иную сторону, у вас тут явно есть и ресурсы, и знания, и возможности. Он бросает снова взгляд через плечо на Дилюка, теперь внимательный. Внутри цветет тепло, нежностью лепестков обвивает ребра. Кэйа... Как же он заботится о нем. Пытается предотвратить возможные последствия для открытия его личности. Сердце трепетно сокращается в груди. — Второе, — тем временем Кэйа задумчиво покусывает губы, — нам нужен корабль. Ну, не лично нам двоим, достаточно посадить нас на судно с надежной командой... — Корабль?!.. — до комичного синхронно удивляются и Дилюк, и Сайно. — До этого мыса с непроизносимым названием, откуда можно за минимальное количество времени выйти в пустынную часть Сумеру, минуя пешеходные пути, — отрезает Кэйа, мрачно усмехнувшись. — Зачем нам в пустыню, милостивые Семеро? — Дилюк в легком ужасе. — За тем же, за чем мы шли в Девантаки, — хмуро роняет Кэйа, вздохнув. — Потом наедине... Расскажу подробней. Сайно, тоже в явном ужасе от перспективы искать какой-то сомнительной парочке целый корабль, сердито принимается расхаживать туда и сюда. — Это очень сложно, — признается он. — Почему не пешком? У меня есть пустынники, которые... — Потому что таково мое требование, — голос Кэйи превращается в лед. — Это безопасность наших шкур, скорость и много что еще. Тебя это не касается. — В пустыне в любом случае не будет безопасно, особенно одним, — упрямо возражает Сайно. — Сопровождение... — Я повторю еще раз, — Кэйа переходит на мягкий сладкий тон, но почему-то это звучит только более угрожающе. — Я не прошу тебя о советах или альтернативах. Я прошу трижды ебаный бездной корабль. По лицу Сайно ползет туча размером с Порт-Ормос — но он все же медленно кивает. — Я что-нибудь придумаю. Но только потому что эту плату нельзя назвать несправедливой по отношению к услуге. — Я и так понимаю, что мы тут не дружбу за мизинчики заводим, — фыркает Кэйа чуть устало. Дилюк вдруг думает — а ведь Альбериху понравился Сайно, искренне понравился. Возможно, даже сейчас злость за случившееся это не перевесила. Похоже, ему и сейчас обидно, что они не в той ситуации, что мирно выпить вина и обсудить что-нибудь забавное. — И если уж на то пошло — придумай что-нибудь, чтобы нас не трогали хотя бы те, кто тебя уважает или боится, — хмуро добавляет Альберих. — Лишним не будет. — С этим будет проще, — кивает Сайно, все еще задумчивый, но уже не такой раздраженный. — Это все, надеюсь? — Надежда умирает последней, — Кэйа расплывается в слабой ехидной улыбке. — Причина, по которой в Фатуи берут много девушек с таким именем, — усмехается вдруг Сайно, и Альберих издает короткий смешок: — И причина, по которой их недолюбливают страховые компании и внуки, ждущие наследства. Они коротко оглядывают друг друга, Сайно молча вежливо еще раз отвешивает короткий поклон Дилюку и удаляется из шатра, резко задернув за собой полог. — Ну ты и устроил, — фыркает Дилюк, жестом маня к себе этого переговорщика века. — Так что это за план с пустыней? — Ну, — Кэйа очень тяжело вздыхает, присаживаясь рядом по-сумерски и скрещивая лодыжки перед собой. — Нам предстоит искать одну заброшенную мастерскую. Думаю, в ней мы тоже сможем уничтожить эту блядскую побрякушку. Хотя я уже начинаю думать, что надо было сбросить ее в море. Или в Разлом. Ищи-свищи. Дилюк, через усилие садясь, наклоняется вперед и ласково, нежно дает Кэйе легкого щелбана по невредимой части лба. — Ага, конечно, чтобы потом кто-то из Бездны или существо наподобие Осиала… смогло бы подкормиться с неё. С непредсказуемыми последствиями. Очень умно. — Только это меня и удерживает, — Кэйа ловит его ладонь и укладывается на нее подбородком, ласкаясь. — И куда именно мы двигаемся в пустыне? — Хороший вопрос. Я планирую ориентироваться на местности, — Кэйа корчит отчаянно-залихватское выражение лица, прикрывая глаз от удовольствия — Дилюк нежно почесывает его волосы. — Что, прости? — Дилюк аж замирает. Ах да, время вспомнить, какой мой партнер безумный на всю голову. — Ну, — Кэйа с демонстративной обидой косится, тыкаясь в него лбом снова — почему перестал гладить?! — Все под контролем. Наверное. Я буду искать с помощью прибора Альбедо. И еще пары… — он заминается, — своих умений. Но критически важно хорошенько оторваться от этих придурков. Поэтому корабль. Плюс прости, но я не смогу довериться пустынникам, даже если они связаны с Сайно. Ты же, — он вдруг сдувается, на миг становясь ломким и хрупким, — доверишься мне? Ну что за дурак. Дилюк тянет его к себе, аккуратно обнимает, стараясь трогать через одежду, оставляет крепкий поцелуй в здоровом уголке губы. — Да. И спасибо тебе. За всё, что ты делаешь. Ответным сиянием глаза Кэйи можно озарять северные моря. *** Он не выдерживает одним жарким душным вечером. Кэйа куда-то ушел, а Дилюк прошел несколько привычных кругов по шатру, неловко помахал мечом около десяти минут, обливаясь потом. Теперь голова кружится, тело обмякает, моля снова занять горизонтальное положение, но мозг упорно хочет двигаться дальше, преодолевать себя… и снова увидеть небо. Он берет в руки шест, который предназначен для выгребания золы из печи, опирается на него на манер посоха — и неуверенно скользит рукой по алой ткани, ныряя в щель. Чуть не катится вниз — шатер стоит на небольшом пятачке пологого склона холма. Буйные зеленые травы притоптаны, слабый ветер скользит в верхушках рощи неподалеку, хлопает пологами нескольких палаток и шатров ниже. Их многоцветье слепит глаза. Дилюк, жадно хватая ртом свежий воздух, замирает на протоптанной тропинке вниз, оглядываясь и переводя дух. Где-то сбоку под кроной гигантского древа дальним шумом поет город о двух берегах. В нем уже загораются огни базаров и кабаков. Может, Кэйа где-то там? До города ему не дойти. А к людям внизу он не хочет. Да и не стоит светиться лишний раз. Вместо этого он на секунду возвращается в душную клетку шатра, царапает неловко небольшую записку и ступает по другой, тонкой, полузаросшей тропе в небольшую долину с соседним холмом. Тело ноет, отвыкшее от движения, но мозг просто поет: он может видеть оранжевое, как пузырин, небо перед закатом. Он слышит откуда-то неподалеку шум, ни с чем не сравнимый — море лижет берег где-то не так далеко, кормит птичьими криками и соленым запахом. Из потревоженных шагами цветов выпархивают цветастые бабочки, совсем непохожие на мондштадских. Воздух теплый, как парное козье молоко; переливы изумрудных листьев действуют как мощное обезболивающее. Он ступает медленно, стараясь соизмерять каждый свой шаг. Колени неловко дрожат на спуске, грозясь подломиться, дыхание тяжело вырывается из груди. Импровизированный посох подрагивает в руках, норовит выскользнуть из влажной ладони. Тяжело. Он передыхает пару раз — один раз на большом валуне, в тени опускающихся ветвей перечных деревьев, второй раз присаживается на поваленный ствол смоковницы. Бездумно наблюдает за прыгающими где-то в сочной листве воробьями. В одиночестве и новой обстановке мысли оглушающе лезут в голову. Ему нужно срочно восстановиться. Теперь в гонку за ними может вмешаться и проклятый доктор. Дотторе… Дилюк непроизвольно скалится. Слишком ясно встают перед глазами камеры в Снежной. Однообразные здания из красного кирпича, полные маленькими пленниками, смертоносные муравейники. Хотя бы здесь, в Сумеру, удалось избежать лишних жертв. Или почти удалось. Как же ему страшно смотреть на свои пропитанные порчей руки — свои обагренные в крови пальцы, несмываемо, неискоренимо. Кэйа прав, чем быстрей они смогут наконец закончить свое дело, тем лучше. Даже поиски одного уже заведомо мертвого человека подождут, если что. Их можно продолжить и из Мондштадта. Кэйа. Кэйа. Он выглядит все более усталым день ото дня, хоть они сейчас и могут передохнуть. Как всегда, с мнимой легкостью подхватил Дилюка, подхватил путь до их цели. Легко ли ему будет в пустыне? Его жизнь так и болтается на волоске. Страшно. Но Дилюк готов биться за их жизни до последнего. Они обязаны вернуться домой. Он не знает, куда идет, но тропа ведь куда-то должна вести, верно? Так и оказывается. Неверные ноги приводят его на берег крохотного, похожего на вспоротую в джунглях рану озера, заполненного лазурной водой. Камни тут скользкие, влажные от падающего сбоку небольшого водопада, и Дилюк замирает, вдыхая освежающие брызги с жадностью. А глаза с такой же жадностью пожирают увиденное. Кэйа стоит к нему спиной, вода покрывает тело лишь наполовину, едва закрывая большую часть аппетитных ягодиц. Шрамы уродливыми цветами плывут по одному из плеч во взвеси воздушных капель, длинная прядь волос змеится вдоль позвоночника. Смутное воспоминание бьет по нервным клеткам — а когда-то он уже подсматривал за ним во время купания. Так давно, что он уже даже не чувствует себя тем же человеком. Тот следил за миссией мондштадского капитана, отказывал себе в возможности переживать за него — и всё равно горел волнением. Исподтишка крал призрак чужой красоты. Сейчас Дилюк прятаться не собирается. Лишь минутку созерцает чужие ленивые движения, переливы капель по мышцам. Аккуратно делает несколько ломких шагов по камням. Посыпавшееся с тропы мелкое крошево дает знать Альбериху, что тот не один. Он оборачивается резко, в холодном синем глазе — опасный проблеск, тело звериным перекатом оказывается около берега — видимо, готовится подхватить глаз бога. Разглядев, кто потревожил его покой, Кэйа резко выдыхает через губы, лицо разом заливают облегчение и легкая досада. — Нарушитель режима, — пропевает он, поправляя неснимаемую глазную повязку и без всякого стеснения выходя на берег, отжимая волосы. Дилюк всё еще ест его глазами. — Какой сюрприз. Но приятно знать, что ты уже способен осилить хоть какое-то расстояние. Как самочувствие? Дилюк молча ждет, пока Альберих, чуть покачивая бедрами, дойдет до него, обхватит лицо влажными ладонями. Устало утыкается ему в плечо, получая нежные и мокрые поглаживания по лопаткам. Кэйа пахнет свежестью, полуночными лилиями, мятным холодом и покоем. — Нормальная личность на твоем месте первый раз выходила бы с кем-то, — хмыкает Кэйа. — Моя эротическая мечта — это когда ты надеваешь костюм разумного человека. Ты знал? Он сам выглядит как эротическая мечта, и щеки, если присмотреться, слегка розовеют, и Дилюк медленно плавно чертит длинную линию кончиками пальцев — по ребрам, талии, до бедра вниз. Кэйа остро выдыхает через зубы. — Не дразните меня, мастер Дилюк. Могу и наброситься, — мурчит он, утыкаясь носом ему в ухо и прихватывая клыками мочку. — Твоя защита девственности, ой, то есть пелена порчи уже слишком слаба. Будто перчик куснул. Пикантно… — Набросься, — тяжело дыша, предлагает Дилюк, порывисто ловя Кэйю за подбородок. Тот резко вздрагивает, замирая с окаменевшим лицом. Прежде чем Дилюк успевает в ужасе осознать и извиниться, Кэйа яростно впивается зубами ему в шею, намертво сжав запястье. — Нет уж, власть сейчас у меня! Это что-то новое… и очень сексуальное. В глазах приятно темнеет, а колени подрагивают уже не совсем от усталости, потому что Кэйа, влажный и злющий, как мурена, терзает его шею холодными губами. Одной рукой он все еще выворачивает ему запястье, второй — проскальзывает пальцами под рубашку, а потом закидывает одно бедро Дилюка к себе на талию. — Нгх… Теперь пугается Кэйа — отшатывается, придерживая за плечи. — Блять. Я сделал больно? Тебе плохо? — в почерневшем зрачке расцветают вина и тревога. — Прости. Сейчас… Он усаживает Дилюка на мокрые камни. Брюки промокают, и вообще из-за мокрых объятий вся одежда теперь такая, будто он сам искупался, но как же Рагнвиндру всё равно. Он все еще задыхается — и все еще не уверен, от чего именно. — Соскучился по мне? — хрипло смеется он, беря встревоженного Кэйю за руку. — Конечно, — Альберих розовеет еще больше, очаровательно-неуверенный сейчас. — Теперь мой любимый мрамор — черно-белый, так еще изысканней… Ты точно в порядке? Вместо ответа Дилюк порывисто сажает его к себе на колени, вызывая горячий вздох. Прячет в объятиях. — Хочу вернуться в наш шатер и побыть с тобой. *** — Тебе бы вломить как следует за твои художества. Как мы вообще добрались до этапа путешествия, когда меня всё время тянет задать тебе порку? — бурчит Кэйа. Они уже внутри. Дилюк, раздетый догола, высушенный полотенцем и согретый поцелуями, уютно сидит под одеялом и узорчатым пледом, похожим больше на рыболовную сеть, опираясь на подушки. Кэйа, с все еще влажными волосами, намотал на пояс белое полотно и стоит напротив, красивый, как божество, и сверлит его укоризненным взором. — Я тебе не ребенок, чтобы меня распекать, — хмыкает Дилюк, даже не пытаясь делать вид, что не пожирает подтянутое смуглое тело глазами. — И слава богу: педофилия — это не мое. Вот инцест… — засранец весело присвистывает и скалится. Тут же ойкает, потирая щеку — прицельно запущенный щелчком финик улетел именно туда. — Ни стыда, ни совести. Издеваешься над калекой, — он расплывается в широкой улыбке, опускаясь на колени подле ног Дилюка. Он поддевает ажурный плед и набрасывает Дилюку на голову, торжествующе ухнув. — Поймал! — Искусал больного, — Рагнвиндр, не планируя уступать, демонстративно откидывает голову, приподняв пряди и демонстрируя полукруглые следы от острых Кэйиных клычков. — Теперь еще и в сети ловит. Ужас. Говоря всё это, он выскальзывает ногой из-под одеяла, потирается стопой о чужое бедро. Кэйа замирает, так очаровательно-очевидно залипая на открытую шею — и на приятные ощущения от прикосновения. — Ну и что ты со мной делаешь? — тихо рокочет он, прикусывая губу и глядя из-под ресниц. — Еще не поправился… а уже заставляешь гореть без огня… — Может, я хочу сделать это прямо так… быть уязвимым перед тобой… — негромко отзывается Дилюк, все сильнее водя стопой по Кэйиному телу. — Может… может, больше не нужно тонуть в прошлом… и есть смысл быть только здесь и сейчас… Кэйа глядит таким глубоким, чернеющим омутом, что поджилки искрят. Он ловит ногу Дилюка, без всякого смущения склоняется, оставляет три коротких, колких поцелуя — на большом пальце, на подъеме стопы и на косточке. Затем хищным броском оказывается сверху, давя всей своей тяжестью, сдвигает ажурный плед, впивается губами — отчаянно, жадно, будто кто-то вот-вот отберет у него всё это. Дилюк с радостью тонет в нем, наслаждаясь трепетом податливого тела в своих руках, посасывая чужой язык, дразняще проводя по зубам и давя бедром Кэйе между ног, вызывая глухой стон. Огни от углей в печи нежными бликами пляшут, окрашивая пространство в страстный красный. Кэйа нетерпеливо распахивает и одеяло, и плед, освобождает его полыхающее тело. — Я позабочусь о тебе, мастер, — тихо шепчет он прямо в кожу, вызывая острые мурашки. И острое желание смять его, выпить, втереться внутрь. Или… Или быть смятым и стертым самому. Кэйа нежно оглаживает грудные мышцы, облизывая и покусывая живот, нарочито давя одним локтем совсем рядом с пахом. Мысль о том, как близок его умелый язык от напряженного, горячего члена — сводит с ума. Каждое его прикосновение — глоток волшебства, фейерверк в каждой клетке. Но сегодня… сегодня нужен новый шаг вперед. И Дилюк знает, как его сделать. — Разденься, — шепчет он в ухо Кэйи, и тот ощутимо вздрагивает от возбуждения: — Хорошо… не могу противостоять твоему голосу, ты знал?.. Он распахивает полотнище на бедрах, оказывается таким же обнаженным, как и Дилюк, и он пожирает его глазами вновь: узкая талия, поджарый живот, тонкая, еле заметная дорожка волос на лобке — темный, полувставший член, похожий на ониксовую драгоценность. — Ляжешь на меня? — он тянет за тонкое смуглое запястье, и Кэйа, тяжело дыша, нависает над ним снова. Неуверенно. Не опускаясь до конца. Дилюк не торопит, с любовью разглядывая затопленное возбуждением лицо, влажные губы, то, как Кэйа чуть подрагивает над ним, расставив руки по обе стороны его лица, закрывая собой свет. — Ну же. Иди ко мне. — Не могу, — ломко отзывается Кэйа. — Много. Так много… Его видимая бровь слегка изламывается. Дилюк нежно кладет пальцы ему на губы, обводит, чуть жмет, приоткрывая их. Кэйа, тихо постанывая, покусывает кончики. — Дыши. Тебе не о чем беспокоиться. Ты со мной. Я буду говорить с тобой. Хорошо? — Да… — Хочешь какую-то преграду между нами? — Прости… — Тебе не нужно извиняться, Кэй. Дилюк нежно целует голубые венки на руках Кэйи — сначала на одной, потом на другой — затем тянется к отброшенному было ажурному пледу. Накидывает на себя. Эта преграда — больше символическая, она почти не мешает ощущать тепло чужой кожи, но именно это-то и хорошо. — Иди ко мне, — зовет он снова, и на этот раз Кэйа медленно опускается, ложится на него. Он дрожит, очень сильно дрожит, и Дилюк нежно обнимает его за плечи, целует раз за разом похолодевшие вмиг губы. — Всё хорошо. Ты сверху. Контроль у тебя. Ты можешь даже придушить меня этим дурацким пледом, если буду плохо себя вести. Кэйа заливается нервным смехом: — А вот такого извращения у меня нет! А знаешь, у кого было… — смех почему-то не останавливается, рассыпаясь в осколки все сильней. Нет-нет-нет. Нельзя было о таком говорить. Тревожные звоночки и сильная, острая боль за другого, отдающая под лопатку. Дилюк ловит Кэйю за руку, поглаживает. — Кэйа. Кэй. Не надо. Ты не там. Ты со мной. Забудь. Кэйа? Он на секунду думает, что всё, на сегодня всё покончено, но Кэйа со странным звуком, похожим на резкий вздох, снова делает то же, что и у озера — перехватывает контроль. Колено впивается Дилюку в живот, оба запястья намертво, железной хваткой оказываются вжаты в одеяло. Кэйа нависает над ним, тяжело дыша и наконец перестав смеяться. — Оно меня не достанет, — он яростно встряхивает головой. — Хватит. Я хочу..! Ты хочешь…? Дилюк отчаянно кивает, не пытаясь сопротивляться. Расслабляясь под тяжестью родного тела. Отдаваясь ему. — Я хочу каждое твое прикосновение, что ты готов мне дать, — он облизывает пересохшие губы. — Хочу тебя. Хочу твой член. Хочу принадлежать тебе. Сделай это. Я буду рядом. Кэйа вновь накрывает его собой, искусывая рот, грубоватый, отчаянный. Такой заводящий и такой драгоценный. Он вжимается, втирается всем телом, дыша так громко, будто вот-вот задохнется, но движения уверенны, а зрачок тонет в черной дымке желания. — Мы можем… возьми их оба в руку. И можешь использовать мои бедра. Или делай, как тебе захочется… Я готов на всё, — лихорадочно шепчет Дилюк, тлея от каждого движения. Член пульсирует, перегретый, и по мочке скользит отчаянный всхрип серебристого голоса, и прохладная рука сначала оглаживает его, а потом наконец происходит это — горячий ствол Кэйи, смутно ощущаемый где-то в районе бедер, соприкасается. Нежная кожа, чуть смазанные ощущения из-за глупого символического пледа, но всё равно — будто кто-то открыл кран с кипятком. Щеки обдает жаром, живот скручивает. — Кэйа… да… мой хороший, да… продолжай… Альберих, лихорадочно постанывая через сжатые зубы, сжимает два члена вместе рукой, делает одно движение, другое. — Всё хорошо. Всё хорошо. Всё под твоим контролем, — нежно ведет его за собой Дилюк, невольно поддавая бедрами темпа — уж слишком сладкой волной его окатывает каждый раз. — Да… Позаботься о нас… Мой хороший… Мир исчезает за плотно сомкнутыми веками. Дилюк отчаянно срывается на стоны, чуть ерзает по одеялу, не в силах терпеть. Кэйа сначала ласкает их чуть нервно, неровными дергаными движениями, но с каждой секундой расслабляется, приходя к какому-то своему темпу, и блаженство, растекающееся по телу, нарастает. Свалившаяся через плечо чернильно-синяя прядь скользит вверх-вниз по груди Дилюка, дразня. — Быстрее… пожалуйста… так хочу тебя… Кэйа тихо шипит, искусывая губы, действительно ускоряется, уже не стесняясь на толчках поддавать своими бедрами, чуть давить весом. Дилюк приоткрывает глаза и любуется — капля пота по виску и точеной скуле, мутный от удовольствия глаз, напряженный рот. Такой красивый. Они целуются, Кэйа чуть замедляется, кажется, обретая немного уверенности, поигрывает пальцами, очерчивая головку Дилюка, толкая его так близко на грань, что каждую секунду кажется — вот-вот накроет с головой. — Тебе… ах… — голос Кэйи еле слышен и сбивается, — тебе… не больно? Все хорошо? — Ты потрясающий, — спешит заверить Дилюк, нежно даря короткий поцелуй в соленую кожу подбородка — уж куда попал между толчками. — Всё хорошо, Кэй. Ты такой молодец. Кэйа почему-то от этого болезненно кривится, замедляясь, тяжело дыша — взгляд слегка стекленеет. Поди разбери, что не так отозвалось в словах. — Кэйа. Милый. Скажи что-нибудь, — говорить очень тяжело, хочется эгоистично направить собой движения и кончить, но Дилюк из последних сил берет себя в руки. — Тебе… как тебе со мной? Я что, так плох? Коварная подсечка срабатывает — Кэйа, широко распахнув глаз, уставился в него своей голубой бездной. — Ты… Что? — хрипло переспрашивает он, едва понимая. — Плох? — Ну, ты вроде замечтался там, — провоцирует Дилюк, и Кэйа вспыхивает до корней волос, вдруг обретает твердость — в лице и голосе: — Ты… Самый желанный огонь, в который я окунаюсь с головой, — он произносит это медленно, втираясь в Дилюка так сильно. Его глаз полыхает непонятной эмоцией, такой яркой, что она слепит. Дилюк завороженно замирает, потрясенный переменой — и тут же содрогается в сладкой судороге, брошенный туда безжалостно яростными, резкими пальцами. — Кэй! Мир тонет во мраке на время, тело напрягается — и тут же блаженно размякает. С трудом разлепив ресницы, Дилюк не дает себе передышки — тут же зовет замершего, как встревоженный зверек, Кэйю, с налипшими на лоб волосами и хрипло дышащего. — Архонты… Кэй, ты потрясающий… Но тебе нужно позаботиться о себе… позволь помочь… Альберих еще не кончил, и Дилюк приглашающе размыкает для него бедра, и после секундной паузы, короткого сомнения Кэйа, устало сомкнув веко, вжимается подрагивающим от возбуждения членом в узкий просвет. Дилюк смыкает ноги, чуть помогает слабым толчкам Кэйи — тот, кажется, совсем на пределе сил. Вот так, еще немного сильней обхватить бедрами, напрячь мышцы. Кэйа смутным взором глядит на это, выглядя завороженным, глядя почти влюбленно — и вдруг со слабым вскриком обжигает его кожу своим семенем. И тут же валится рядом, будто замертво. Дилюк встревоженно проверяет слабое, поверхностное дыхание. Убеждается, что Альберих в сознании, по подрагивающим ресницам. И бережными, ненавязчивыми движениями счищает с тела лишнее, закутывает, чтобы чужие оголенные нервы перестали ловить перегрузку. Кэйа вдруг судорожно ловит его руку, широко распахнув глаз и задыхаясь. — Я тебя… Тебе больно? — он выглядит таким испуганным, что это было бы смешно… будь в этом хоть что-то смешное. — Я сделал тебе больно? — Конечно, нет, — Дилюк аккуратно сжимает руку в ответ. — Всё в порядке. Все отлично. — Победа, получается, — хрипло смеется еле слышно Кэйа. Слабо мажет губами по запястью Дилюка и тут же засыпает.