Впуская, вернись

Утром Дилюка рядом не обнаруживается. Кэйа недовольно крутится по постели, жмурится на упрямые солнечные лучи, тыкающиеся слепыми котятами в веко, ощупывает комья одеяла рядом и никого не находит. От этого делается как-то зябко. Справедливости ради, он отвык ночевать один — как быстро это произошло — и в незнакомых местах. Смешно, хоть плачь: до десяти лет будучи потерянным ребенком в потерянном месте, затем променяв холодные камни на такие же холодные тропы, негостеприимный шепот всех ветров в спину, после он осел в Мондштадте настолько крепко, что действительно врос туда корнями. Только вот у жизни оказалось другое мнение насчет его судьбы, и вот снова всё повторяется. Он снова идет за чужим длинным плащом, неуверенный, чем закончится его собственный путь. Надеющийся на лучшее, но готовый на всё. Что ж, по крайней мере, в этот раз спутник не бросит его посреди дороги со странным и горьким “ты наша последняя надежда”. Он задумчиво поднимает себя с кровати, неторопливо одевается и бесшумно выскальзывает в коридор. Дилюк обнаруживается после недолгих поисков подле этого смешного дедушки, Шу, правильно? Те сидят на кухне, не приметив любопытную мордашку на лестнице сверху, и Кэйа застывает, прислонившись боком к стене и вслушиваясь. Ничего особенного, Дилюк рассказывает что-то про деятельность Фатуи в Мондштадте, прихлебывая дымящуюся жидкость из чашки — маленький огненный дракон, а Чекан внимательно слушает, как-то совсем покровительственно вставляя крохотные фразы поддержки, небольшие советы. Дилюк внимательно, жадно ловит каждую. Ведет себя как равный взрослый — технически он и есть такой — но что-то в его глазах сияет на полутемной кухоньке детским, гордым, и Кэйа вдруг настолько видит в этом давние разговоры маленького рыжего мальчика с его отцом в кабинете, заставленном книгами по виноделию, бизнесу и славными рыцарскими романами, что жмурится, отгоняя наваждение. Мягко отступает обратно. В эту атмосферу вмешиваться не хочется. Здесь он чувствует себя лишним. Пусть Дилюк побудет в этом еще немножко. Он умывается, поднимается обратно в комнату и садится на подоконник, глядя на аккуратные клумбы во внутреннем дворике внизу. Глазурные лилии и шелковица. Забавно: Крепус был довольно равнодушен к цветам, особенно к иноземным, но именно шелковицу почему-то всегда пытался приживить на дорожках подле дома. Никогда не получалось, растение невзлюбило мондштадскую почву, даже под колпаками быстро сохло и осыпалось лепестками на землю. Теперь, узнав кое-что, Кэйа даже думает — не была ли шелковица любимым цветком Кейт Финк. Знает точно, что из диковинок Ли Юэ и сосед шелковицы — глазурная лилия — была любимчиком Джинн. И где мы теперь, я не могу поговорить ни с кем из них. Никогда. Делается тоскливо и паршиво, дурное настроение вдруг яростным маревом налегает на плечи. Кэйа подтягивает к себе ноги и обхватывает их, точно ребенок. Хочется снова увидеть улыбку Кли и услышать ее радостный щебет, послушать умные речи Альбедо, побалансировать на тонких острых ножах с Розарией, посмотреть на редкий, но случающийся спарринг Мики и Беннета. Хочется верить, что он вообще когда-нибудь будет там снова. Хочется верить в собственные силы. Хочется верить и в себя. Правда хочется, ведь последние два дня размылись сыпучей тропой под дождем, усталостью, болью и выгоревшими нервами, но кое-что впечаталось намертво, в кожу и под неё — чужая поддержка, бережные горячие прикосновения, тепло, которое невозможно отрицать, от которого нельзя отгородиться. Его ледяной панцирь тает, его театральный занавес тлеет, открываясь, хочет он этого или нет. Даже больше, чем тому факту, что он умудрился заснуть, он удивился тому, как проснулся: Дилюк просто подхватил его, как котенка, завернув в полотенце, да и унес наверх. Кэйа сонно хлопал глазом, пытался что-то пробормотать, выпутаться из рук и дойти самому, но ответом был лишь багряный взгляд из-под ресниц и уверенное “всё хорошо, спи”. И Кэйа покорился, так легко покорился, будто эта смиренность лежала в его костях всегда и ждала своего часа. Кэйа правда хочет поверить. В них с Дилюком и в себя вообще. Он, наверное, верит? Кэйа ненавидит себя за вопросительный знак в своей голове. Он не поворачивается, хотя слышит подступающие шаги. — Доброе утро, — Дилюк обнимает его со спины, аккуратно, будто чувствуя тревогу. — Как самочувствие? — В пределах нормы, — Кэйа отстраненно щупает собственный живот, и бледная рука тоже проходится по нему сквозь одежду в бережном жесте. — Отрадно слышать. Чекан уговорил меня не устраивать тебе головомойку, но я всё ещё злюсь, между прочим. — На что? — Кэйа кривит улыбку, пытаясь прикинуться невинным ягненком. — На то, — ворчит Дилюк ему в ухо, прижимаясь тесней. — Всё-таки в следующий раз, когда решишь себя намертво заморозить, предупреди меня заранее. Попробуем придумать другие выходы. — Я уже говорил, это не был мой изначальный план! — возмущается Кэйа, хохлясь. — Я вообще хотел снова использовать одну из вариаций цепочки, но подпитывать было не с чего. Пришлось импровизировать. И вообще, как я буду тебе рассказывать планы, если ты их бракуешь? Дилюк, хмурясь, приподнимает его голову за подбородок, встречается с ним тяжелым взглядом. — Кэйа, в этом и есть весь смысл открытости. Чтобы я мог узнать заранее. И мог не согласиться. — И как мы тогда будем проворачивать всякие рискованные операции? — Вместе, Кэй. Вместе, — Дилюк произносит это с серьезным, терпеливым лицом, будто объясняет что-то пятилетке. — Я не против подстраховать тебя, как в Часовне. Но мне будет проще это сделать, если я буду знать что-то о происходящем. Внутри что-то неприятно сдавливает от этих слов. Дилюк всё ещё… не доверяет ему? Кэйа знает, что этот шрам будет болеть долго, что он будет ныть не хуже настоящего физического, в те моменты, когда в разговорах будет непогода, туман, морось из эмоций. Но это всё равно очень… очень неприятно. — Знаешь, Дилюк, ты всегда хочешь очень много от себя и от других, — тихо говорит он, сосредоточенно теребя ремешок повязки. Странное чувство под ребрами: будто он говорит со своим отражением или во сне, будто ответа ждать не стоит. — А я не идеальный. Никогда им не был. И не смогу стать, даже для тебя, как бы ни хотел. На миг снова делается одиноко, одиноко и холодно, и так тяжело понять, дышит ли он на самом деле. Это так похоже на его диалоги с самим собой в одинокой комнате в его печальные восемнадцать, девятнадцать, двадцать… Прикосновение руки к щеке разбивает наваждение, и Кэйа обнаруживает, что Дилюк сидит напротив него на подоконнике, вплотную, и его костяшки скользят по скуле. — Тебе не нужно быть идеальным. Тебе нужно быть живым, — сердито встряхивает головой он, тянет за щеку в каком-то дурацком жесте шутливой агрессии. — Это все мои требования. Негусто, не находишь? — Негусто, но просто ли? — корчит коварное лицо Кэйа, ощущая, как только-только наметившийся ледок лопается в нежное крошево. — Вдруг Тур наконец-то как следует разозлился на меня за мои художества? — Не волнуйся, я планирую его прикопать так скоро, как получится, — категорично рубит Дилюк, так яростно хмуря брови, что Кэйа заливается тихим смехом и спешит разгладить морщинку пальцами. — Ты мой маленький грозный пирожочек. Такой непримиримый. Пустишь меня позавтракать? Он хочет отвлечься. Он так надеялся, что эти маленькие срывы, что эти призрачные уколы одиночества покинут его теперь, но всё оказывается сложней. Во всем виновата пережитая боль, вот. И вообще, Дилюк его расшатывает, вытаскивает наружу, к солнцу. Хорошо бы, чтобы выяснилось, что он не настолько еще привык к теням, чтобы на свету погибнуть. — Даже пойду с тобой. Мы-то с Шу только пили чай. И вообще, сил моих нет переносить уже тебя на голодный желудок, — бурчит Рагнвиндр, и Кэйа неловко смеется. Он помогает Дилюку расчесать и собрать волосы, не забыв подарить маленькую россыпь поцелуев по лбу и макушке в процессе. Судя по терпеливому молчанию, остатки чужого раздражения он до конца не гасит, но и не разжигает пуще прежнего. После Кэйа облачается в припасенные светлые штаны из легкой шелковистой ткани, свободно стекающие складками по ногам, рубашку надевает прежнюю, но на такой манер, что та рубашкой и выглядеть-то перестает, открывая руки и спину, а после усаживается напротив зеркала с припасенным мотком длинной ленты. Судя по ощущению взгляда в спину и тихому дыханию справа сзади, Дилюк наблюдает за непонятным процессом. — Это… тюрбан? — быстро догадывается тот, и Кэйа чуть двигается, чтобы видеть в зеркале серьезный взор и скрещенные на груди руки. — Именно. Сейчас покажу фокус, — Альберих, скрутив на голове свою длинную прядь и закрепив ее, сноровисто наматывает сверху ткань, слой за слоем. Выпускает несколько прядей справа у виска, делает еще несколько оборотов и завязывает узлы, а после еще и подкалывает ткань повязки небольшой булавкой, выуженной из внутреннего кармана. Гордо оглядев проделанную работу, он поворачивается и самодовольно кивает: — Ну как тебе? Дилюк, щурясь, описывает полукруг, осматривая со всех сторон. — Вылитый пустынник, не поспоришь, — признает он, покачав головой. — И что важно: я бы даже и не заметил повязку на глазу. Выглядит так, будто у тебя просто тюрбан чуть набок. — Именно, мой дорогой! — торжествующе заявляет Кэйа. — Искать будут одноглазого пирата, а дикий красивый пустынник, про которого все подумают, что он с двумя глазами, изящно ускользнет из поля зрения! Дилюк слегка закатывает глаза: — Да-да. Остается надеяться, что в ориентировку не попадет твое самолюбование: тут ошибиться будет невозможно. Они накидывают куртки искателей приключений и следуют наружу. Кэйа проверяет: Дилюк уже не хромает. *** Чувство любви к миру возобновляется в Кэйе после третьей тарелки лапши. Телу после вчерашнего массажа действительно хорошо, и утреннее странное состояние проходит, так что сейчас, когда ничего не болит, не грозит и не тревожит, Кэйа ощущает яростное упрямое счастье. Он сыто откидывается назад, лениво косясь на прохожих, застревающих возле Народного выбора даже не посмотреть — понюхать и покапать слюной в ближайшую сковородку. Кто-то сдается и заходит, кто-то берет с собой мелочи: сладости, булочки и конфеты. Кто-то, усилием воли отводя взгляд, снова шагает по своим делам — обычно в сторону порта или напротив, от него. Они с Рагнвиндром и словом не обмолвились с момента, как вошли сюда, но это почему-то тоже ощущается вполне комфортным. Подостывший Дилюк, с невероятным тщанием аккуратно объедая последнюю утиную ножку, вдруг косится вбок и сердито цыкает, тут же опуская голову, отклоняясь дальше в тень. Кэйа отслеживает его взгляд. Возле прохода стоят двое: крепкий мужчина в гражданском, но с военной выправкой ведёт какую-то беседу с поваром, а сопровождающая его девушка ненавязчиво оглядывает помещение. Акцент у мужчины… Внимательность Дилюка не дает сбоя: снежнийский. Хо-хо, недолго вас пришлось ждать. Кэйа прятаться не собирается: наоборот, рассаживается еще вольготней, умостив щиколотку одной ноги на колено другой, вытягивает из кармана сумерский табак, бумагу и принимается неспешно скручивать трубочку. — Опять Амир подсунул какую-то дрянь вместо нормального листа, чтоб его в пустыне закопали, — жалуется он тревожно сверкнувшему глазами Дилюку, добавив в речь певучих сумерских ноток. Девушка всё ещё бегает глазами по залу, смотрит и на него, и Кэйа отвечает ей коротким незаинтересованным взглядом, продолжая мнимый разговор: — Когда вернемся в Сумеру, скажу сестре, пусть поговорит с ним. Он от нее без ума, знаешь? На Сабзерузе ходил за ней хвостом до самой ночи... — Не его полета птица, — наконец додумывается подыграть Дилюк, хрипло откашливаясь. Кэйа посмеивается, с удовольствием продолжая спектакль: — Не ревнуй! Ты же знаешь, она тебя ждет не дождется. Отец уже смирился, что у нас теперь будет чужеземец дома. Еще до конца фразы он понимает, что подозрительная парочка удалилась прочь, но продолжает свою тираду о несносном основателей семьи, замшелом тиране и патриархальном самодуре — может, самую чуточку основываясь на реальном опыте — пока терпение Дилюка не сдает, тот не хватает его за запястье и не шипит: — Хватит уже. Уйми свой фонтан красноречия. — В Сумеру говорят — источник, — назидательно сообщает Кэйа, поднимаясь с места и суя в карман так и не выкуренную самокрутку с некоторым сожалением. — В комнатах поговорим? Дилюк хмуро кивает и шагает на выход. Он двигается чуть спереди и справа от Кэйи, и судя по его окаменевшему подбородку, готов при любой угрозе закрыть собой Альбериха и сломать пару шей. Это отдается чем-то теплым внутри. Дилюк ведет в гостевой дом не прямым путем, а через какой-то проулок, то и дело внимательно оглядываясь, и они оказываются во внутреннем дворике без всяких происшествий. Клумбы всё еще косятся на Кэйю как-то укоризненно, но он их игнорирует. — Надо уходить из Ли Юэ. Мы тут как на ладони, — выдыхает Рагнвиндр с некоторым облегчением, убедившись, что они временно в безопасности. Опускается на бортик небольшого фонтана и проводит кончиками пальцев по водной глади. Искры солнца пляшут по его затылку, тонут в темных складках одежды на широких плечах. Нельзя не любоваться. — Не сказал бы, — пожимает плечами Кэйа, устраиваясь напротив и покачивая мыском ноги, закинутой на другую. Повторяет жест Дилюка, тронув серебристую гладь. Вода прохладна, свежа, и на миг ужасно тянет искупаться. Не в фонтане, конечно, а вообще. Дилюк вопросительно глядит в ответ, высокий бледный лоб прорезает тонкая морщинка сомнения — не иначе как в его умственных способностях. — Знаешь, как говорят, жители больших городов считают, что прятаться надежней на природе. А жители деревень — что в большом городе, — хмыкает Кэйа, окуная уже целую руку и дурашливо плеща на Рагнвиндра гребком ладони. — Фатуи явно ожидают, что мы сразу рванем отсюда. И явно пасут выходы из города. Можно переждать, пересидеть. Дилюк, невозмутимо отирая капли с лица — несколько томно соскальзывают по шее, и Кэйа мысленно облизывается — качает головой. — Пока ты лежал болезненным кульком, я навел справки, — он вытаскивает из-под полы свернутую карту, раскатывает по бортику. — Организация совсем недавно вычистила пути вот сюда, — бледный изящный палец тычет в точку. - И нас готовы перевезти на некоторое расстояние от города под прикрытием. Далее добираемся до базы, — новый тычок в карту, — идем через лес, проходим вот тут и оказываемся почти на месте. Быстро и с минимальным риском. Нам нельзя сейчас надолго покидать Монд. Кэйа впитывает информацию, гипнотизируя карту, задумчиво щелкает пальцами, пытаясь сосредоточиться. Мимоходом думается — что-то в Дилюке изменилось снова. Что-то, застрявшее в его душевном механизме ещё той ночью, тридцатого апреля, с тех пор скрипящее в шестернях без конца, вдруг переломилось наконец пополам и вылетело прочь, освободив его от помехи, от скрипа и дав наконец снова двигаться нормально. Кэйа не видит четких причин, не знает, как вообще понимает это, но чувствует. Каждой клеткой кожи. И это чувство — из хороших. — Ну, если есть надежный способ вытащить нас отсюда, можно и не ждать, — покладисто соглашается он. — Ты не споришь с нерискованным планом? Я смотрю, утренний разговор пошёл тебе на пользу, — Дилюк медленно поднимается на ноги, ходит взад-вперед, разминаясь и явно проверяя на стойкость раненое бедро. Вдруг бросает тонкий взгляд из-под ресниц, на лице вдруг солнцем из-за туч выступает ироничная улыбка: — Хорош же ты изображать сумерский акцент, кстати. — Учился у песка, - загадочно шелестит Кэйа в ответ и издает довольный смешок. — Так тебе нравится играть, — озвучивает Дилюк с небольшой паузой. — Ну, притворяться кем-то, имитировать настроение. — Ты только понял? — фыркает Кэйа. — Мне казалось, это очевидно. — Я знал, что ты УМЕЕШЬ это делать, — с нажимом уточняет Рагнвиндр. — Но никогда не думал, что любишь. Это… хорошо. У него вдруг делается такой милый, задумчивый вид, будто он нашел что-то и положил в ящичек с именем Альбериха на разделителе карточек. И его так ужасно хочется поддразнить. — Кстати, о культуре Сумеру и обучении. Видел я, будучи подростком, в Рассвете одну книгу, просто не поверишь, какую... — Не обольщайся, поверю. Я видел ее тоже, — хрипло усмехается Дилюк, и от него начинает тянуть чем-то горячим, пряным и манящим, голос хочется влить в себя хмельной водой. — Жаль, сгорела. Кэйа дразняще улыбается, склонив голову вбок: — Некоторые страницы знаю наизусть, показать тебе в спальне? Дилюк делает шаг вперед — у него потемневшие глаза, хищный оскал на губах, и у Кэйи внутри все горячо сжимается и пульсирует. Бледные пальцы нежно и властно текут по подбородку. И... В следующий миг Кэйа уже отфыркивается от воды, сидя по пояс в чаше бассейна. — Такого в книге не было! — возмущенно бьет он ладонью по воде. Швыряет в поганца снежной пылью, но тот предусмотрительно отскакивает на несколько шагов назад. — Сам придумал, — алые глаза смеются в тонком прищуре, и вид у Рагнвиндра такой озорной и довольный, что у Кэйи даже тени обиды не мелькает. Особенно учитывая то, насколько внимательным взглядом алые глаза проходятся по его влажной одежде, прилипшей к телу. — Дилюк, ни на что не намекаю, но вроде ты уже не хромаешь, а в нашей комнате есть кровать, — он делает самые полные надежды глаза — черт, глаз! — как вообще умеет, дает рубашке сползти с влажного плеча. Видимо, ни этого, ни дозировки одного глаза на Рагнвиндра недостаточно, и тот качает головой снова: — Я не думаю, что у нас есть время. Мне нужно отлучиться сейчас в город к своим. Если все пройдет хорошо, сможем отбыть с сегодня на завтра в три утра. — И кто говорил, что нам лучше не соваться в город? — капризничает Кэйа, оскорбленный в лучших чувствах и своих навыках соблазнения. — Вдвоем. В одиночку меня не вычислят. Дилюк ужасающе прав с точки зрения разума, но столь же удручающе печален по части чувств, и Кэйа дарит ему скорбный взгляд: — Что же, я буду скучать совсем один, на нашей кровати? — Уж надеюсь, что один, — Дилюк выразительно приподнимает бровь, — потому что если ты вдруг решишь меня кем-то заменить, меня начнут разыскивать и миллелиты. За убийство с отягчающими. Кэйа заливается смехом. Наконец отжав волосы, русалкой опирается локтями на бортик бассейна, маняще глядя: — Вау, мастер Дилюк так горяч, вода в бассейне вот-вот закипит. — Хорошо, что ты крио, - безжалостно хмыкают ему в ответ. Кэйа демонстративно роняет голову в воду и пускает пузыри. Наградой за очередной актерский этюд служит бархатный смех, накрывающий его, как только он поднимает затылок. — Может быть, я смогу быстро со всем разобраться, и тогда у нас будет пара часиков, — уже нежней обещает Дилюк, на шаг приближаясь к фонтану. — Тогда возвращайся скорее, — Кэйа коварно пытается утащить Рагнвиндра резким рывком в водичку, промахивается, и отчаявшись, отправляет ему мокрый воздушный поцелуй. Ладно, проигрывать ТАК — не очень-то и обидно, пожалуй. А теперь надо сушиться и проверять вещи. *** Он не находит себе занятия после сборов, раздевается обратно до белья — эх, как там поживает его пижама на винокурне? — бездумно валится на кровать, размышляя ни о чем. Наверное, его еще преследует слабость, и он всё-таки задремывает: когда он открывает глаз, его сразу встречает знакомый силуэт сбоку. Не успевает даже испугаться. Стоит отдать должное Дилюку за его умение двигаться бесшумно, когда ему нужно. Мало кто может прокрасться в комнату со спящим Кэйей вот так. И даже умудриться почти полностью раздеться и сесть рядом! — Это я, спи, — успокаивающе мягко шепчет глубокий голос: видимо, его обладатель тоже подумал о чужих инстинктах. В наступившей полутьме можно разглядеть, как Дилюк возится с чем-то белым на бедре — наверное, меняет бинт. — Я всё устроил, до старта несколько часов. — Я уже выспался, — Кэйа, зевая, подползает ближе, укладывает голову на здоровую ногу и смотрит вверх, сонно хлопая ресницами. — Каков план? За окном — бархатно-синяя темнота, отблески золотых огней, навязчиво вьющийся через окно запах жареного мяса, и все это дарит чувство покоя. — К трем утра нам нужно быть на пристани, зайти в доки, — Дилюк вяжет аккуратный узел на бинте и задумчиво вплетает пальцы в волосы Кэйи, чуть ворошит из стороны в сторону. — Парни дадут нам спрятаться в небольшом рыболовном баркасе. Тот уйдёт в сторону от Ли Юэ, и там мы сможем высадится на сушу. Лодку не будут проверять. — Звучит вполне надежно, — признает Альберих, обхватывая теплое, уютное бедро руками. — И всё же, чем займёмся до отплытия? Еще раз напоминаю, что у нас есть кровать, а подобной роскоши не будет водиться еще долго. Он игриво смыкает зубы на молочной, почти светящейся в темноте коже — млечный путь, белый клен с красными листьями, прожилки драгоценного камня. Тут же зализывает укус языком, медленно, старательно, растягивая движения и уходя все выше, к краю нижнего белья. Пальцы Дилюка чуть жестче смыкаются в волосах — рывок по нервам, и наверное, Кэйа вздрагивает, потому что Рагнвиндр тут же убирает руки. — Прости. Не думаю, что это хорошая идея. Многого мы не успеем, - виновато шелестит он. Кэйа же считает, что он уже достаточно поднаторел в знаках. Кэйа видит: Дилюк не отводит взор, будто ожидая ответа, и чуть наклоняется вперед, и его губа прикушена. Поэтому он уверенно и с изрядным нахальством проводит языком уже по животу, чуть выше резинки, и ловит учащенные вдохи. — А разве нам обязательно надо много чего успеть? — мурлычет он, старательно и по-змеиному обвивая ногу своим телом, чтобы эти глупые пирожки никуда не сбежали. Хватит с них бегств вообще. Кэйа желает нежности, желает ласк, желает секса, желает его, своего огонечка — до кончиков пальцев, каждую метку шрама, каждую веснушку на теле… И пока у него есть возможность это получить, он не отступится так просто. — Как ты там говоришь: туше? — вдруг соглашается Дилюк, как-то волной расслабляясь, кивая и плавным рывком оказываясь на кровати рядом. Пружины жалобно скрипят, а еще он придавил Кэйе ногу, но будто это может волновать, когда в твой рот порывисто врывается горячий язык, когда теплые пальцы пробегают по плечам, притягивают к себе, жадно стискивая. Дилюк сейчас похож на свою стихию: трепещущий, как пламя, и не знаешь, куда метнется его язык в следующий раз. Волшебно. Кэйа урчит от удовольствия, перекатывается, усаживается сверху, с ложной агрессией покусывая губы, мочки ушей, вжимая клыки в мерцающе-белое, беззащитное горло. Рану на животе немного тянет, но этого недостаточно для остановки, нет. Кровь пойдет — тогда и поговорим. Может быть. Дилюк спокойно подставляется ему, разостланный на спине, со своим мерцающим взглядом, с рассыпавшимися по простыне волнами волос, хрипло дышащий, и кажется, выплавляет из Кэйи кости одним своим видом. Кончиками пальцев по запястьям и ключицам высекая искры. Внутри томно плещется сладкое чувство, названия которому нет. Что-то вроде: “меня-жаждут-я-нужен-я-желанен”. Если бы Кэйе дали выбор, возможно, именно это он хотел бы переживать вечно. В худшие моменты ему тошно от этой мысли, но сейчас — о, сейчас совсем нет. Дилюк вдруг уворачивается от хватки чужих пальцев, освобождая запястье, тянется куда-то через всю кровать, шарит под ней. — Если ты ищешь меня, я перед тобой вообще-то, — фыркает Кэйа, в отместку сажая на чужую поясницу еще один укус. — Именно для тебя я и ищу кое-что, — Дилюк страдальчески выдыхает, но терпит легкую боль. — Закрой глаз и сядь на мне ровно. — Дразнить меня удумал? — Кэйа неохотно смыкает веко, замирая, упираясь обеими руками в мерно ходящую вверх-вниз грудную клетку. — Совсем немного. Судя по шевелениям под ним, Дилюк нашел искомое и снова улегся под ним ровно, а потом… Потом по коже проходятся волной мурашки: что-то щекотное мягко чертит линию по его щеке. Кэйа чуть вздрагивает, но касание легкое, воздушное, совсем безвредное. — Что это? Вместо ответа на нем нежно чертят следующую линию — от ключицы до солнечного сплетения. Некстати мелькает: славный был бы удар, разрубил бы грудную клетку. — Просто вчуствуйся, — отвечает без ответа глубокий голос. — И скажи, если что-то будет не так. Тонкие, невесомые касания бегут по коже, одно за другим: ребра, внутренняя сторона предплечья, губы, живот, бок, веко — и Кэйа завороженно подрагивает в ответ на каждое, начиная проникаться процессом. Незнание того, где его тронут, одновременно и обостряет чувства, и будоражит. Низ живота тяжелеет, горит, он все беспокойнее ерзает по чужим горячим бедрам, несколько раз чуть царапает ногтями кожу. Это же?.. Кэйа слегка приоткрывает глаз, пряча этот факт за ресницами. Перо. Большое павлинье — вот шутник! — перо в руках Дилюка, и тот с сосредоточенным, жадным лицом бережно гуляет им по телу. Внутри припекает еще жарче, кончик ласково скользит по шее. Кэйа давится тихим стоном, и на его бедре чуть выше колена тут же обосновывается свободная горячая рука. — Давно подглядываешь? — чуть укоризненный бархатный шепот, перетряхивающий в Кэйе внутренности всмятку. — Как только заподозрил, что ты пустил моего сородича на суп, — выдыхает он, облизывая губы. Переплетает свои пальцы с чужими, сжимает огненное тело под собой бедрами, пробуждая тихий рокочущий звук. — На пирог, — вежливо поправляет Дилюк, усмехаясь: Кэйа перестает прикидываться и распахивает глаз, вовсю наблюдая, как его прекрасный любовник проводит пером уже по себе. Сине-зеленые волокна пера волной проходятся по чувственно приоткрытым губам, текут по трепещущему кадыку, вниз и вниз, мягкой рекой вдоль изгибов берегов-шрамов, чуть задерживаются на бледном, немного выпуклом соске — резко срываются прочь, косые мышцы напряженного живота, выпуклость белой ткани на чреслах. Чувства внутри растут горячим шаром, превращаясь в исступление. Кэйа, не в силах сдерживаться, со стоном припадает губами, повторяет священный путь, дарит свои молитвы этому телу — и бьющемуся в нем огненному сердцу. Дилюк ловит его, перетягивает, снова целует, упоительный запах пряной кожи втекает в ноздри, глубокие вдохи заставляют обмирать в кольце чужих рук, шум крови заливает уши. Глупое, противоречивое тело подрагивает, магнитом тянется ближе, срастись и слипнуться, втереться и стать единым. — Ну вот, а я надеялся остаться хладнокровным оплотом разума, — нежно сокрушается ему в мочку Дилюк, обхватывая — ох, архонты — его ногами в ответ, мраморно-твердыми мышцами лишая воли. Кэйа, судорожно всхлипывая, втирается, утыкается носом в плечо, пальцы беспомощно скребут светлую кожу, наверняка оставляя полосы. Отуманенный мозг как-то совсем тихо сообщает, что они... Что их разделяет лишь пара слоев ткани, что Кэйа при любом движении ощущает, как его член скользит вдоль большого горячего ствола Дилюка, ткань трется, чуть влажная и такая... Ненадежная... Кровь пульсирует от этой мысли, бьется хищно в животе, заставляет скалиться и стонать. — Кэйа, я сейчас положу руки тебе на бедра, — хриплый голос вплывает в сознание, и сразу за ним по коже тягуче проходятся жесткие, уверенные ладони, вызывая сдавленное мычание, идущее откуда-то из глубины живота. — Вот так, да. Да, мой хороший, да... Пожалуйста, — голос начинает звучать лихорадочно, отрывисто, на потере контроля, Дилюк покачивается под ним, и Кэйа ощущает трение, электризующее его нервы каждую секунду, искусывает губы. Будь у него хоть немного больше сил, он бы уже перехватил инициативу, вывернулся, жадно выпил бы из его милого огонька все соки. Но тело предательски обомлело, плавясь от удовольствия, и сил прерваться у него не хватает. — Молодец, какой молодец, — плавким огнем течёт в уши. — Видишь, какой ты умница. Расслабься, все хорошо. Это мои пальцы, чувствуешь... Ах... Видишь, просто глажу тебя. Бедра у тебя чувствительные, да, Кэй? Скажи мне, — его распаленно лижут по мочке, и Кэйа давит очередной хриплый стон в разлете ключицы. - Да-а-ах... Пальцы танцуют по коже, не встречая сопротивления: жилы под коленом, боковая часть, тазовые косточки, рельеф внутренней стороны бедра — сегодня его тело подпускает к себе Дилюка особенно охотно. Осколки тревожных мыслей черной мошкой то и дело вспархивают снизу, но Кэйа размеренно дышит, Кэйа лижет солоноватую от пота кожу, уже знакомую на вкус — все под контролем, под контролем, под контролем. И новым, незнакомым — а может, просто забытым накрепко — мелькает желание. Настоящее, уже не размытое в странную телесную тоску. Кэйа будто на изнанке зажмуренного века видит, как всего пара движений — и желанные горячие пальцы смогли бы сомкнуться на его члене. Или губы. Или... Или Дилюк мог бы сомкнуться на его члене САМ. Целиком. Ох. Член сладко дергает, Кэйа порывисто сползает ниже, сжимая в руках чужие ягодицы под хриплые выдохи Рагнвиндра. — Ты... - с трудом ворочая языком, приподнимает голову Кэйа, смотрит пьяно на пылающие угли под темными ресницами напротив него. — Когда ты представляешь нас, мы?.. Удивительно, но Дилюк понимает вопрос, его лицо будто озаряется чем-то новым. — Я всегда думал, что захочу быть... Только сверху, но кажется, ошибался. А ты? Хочешь… взять меня? — хрипло и мягко шепчет он. Кэйа глупо хлопает ресницами, слегка оглушенный тем, что они действительно говорят об этом вслух. Хочет ли он, блядская Селестия, да еще как. Но он понимает и фразу про прошлые мысли огонька об этом: Кэйе когда-то тоже хотелось быть тем, кто... Тем, кто... Тем, чье тело... Наполняют, ласкают, а не... Не сминают, не рвут на части, не выламывают, не давая сделать вдох... Воздух в легких резко заканчивается. Кэйа замирает ледяной скульптурой, сердце пробивает грудную клеть острыми быстрыми ударами, пальцы намертво сжимаются. Чернота под намертво зажмуренным веком. — .. эйа! Кэй, тише, тихонечко, все хорошо. Вот так, можешь разжать руки, — голос рядом набирает нормальную громкость из комариного писка, которым сначала он прорывался сквозь пелену. Кэйа промаргивается, медленно расцепляет пальцы и аккуратно отползает назад, упираясь подрагивающей спиной в холодную стену. Дилюк, мигом посерьезневший, сидит перед ним на коленях на постели, изучает взглядом, будто пытаясь измерить уровень воды в его грудной клетке. — Ты в порядке? — аккуратно зовет он. Кэйа зло стискивает челюсти, упираясь взглядом куда-то в смятое одеяло, вниз и влево. Горечь разочарования ядовитыми каплями выступает на пищеводе. Ему не хотелось прерывать то, что еще секунду назад было. Ему не хотелось ледяным плевком сбивать с Дилюка его страсть, его багровый пожар, который так ему шёл. — Да, — глухо отзывается он, яростно сжимая в кулаке простынь. — Просто люблю все портить. На секунду делается отчаянно больно и обидно, и Кэйа прикусывает щеку изнутри, мстительно ощущая, как во рту становится солоно. — Ты же не винишь себя, правда? —Дилюк сердито хмурит бровь и цокает, аккуратно подползая ближе и садясь рядом, соприкасаясь плечом. Медленно берет его кисть в свои и начинает поглаживать. — Ты это не контролируешь, сам говорил. И с каждым разом все лучше и лучше, заметил? Все получится. Просто не сегодня. — А если нет? — утешение не ложится ровно, кажется чужеродным, и больной пустотой срывается с губ вопрос, и Дилюк замирает, прекращая поглаживания. — А если нет? — тихо переспрашивает Кэйа, срываясь в горячечный шепот. — Если ты устанешь возиться, и пытаться, и вряд ли ты готов всю жизнь жить так, и… Он ждет вязкой тишины, очередных глупых, наивных обещаний, но вместо этого Дилюк вдруг издает... Смешок? Это такой шок, что Альберих пораженно вскидывает голову вбок, на этого наглеца. — Кэйа, как ты думаешь, сколько раз я тренировал своего феникса? — Что? — непонимающе и зло соскакивает с языка. — При чем тут это? — Мое освоение стихии пиро. Тренировки запуска феникса с меча, — невозмутимо поясняет Рагнвиндр, спокойно глядя в лицо. У него все еще красные щеки и губы от волны возбуждения, и влажные от пота пряди налипли ко лбу, к шее. — Так знаешь, сколько? Он выдерживает паузу и почти по слогам медленно проговаривает: — Чтобы научиться делать это, как сейчас, у меня ушло почти три тысячи попыток. Довольно много, не находишь? О, ты знаешь лучше всех на этом свете, какой я упрямый, — он досадливо цокает, закатив глаза. — Если мне что-то надо, я не буду спать, я достану любые вещи, людей, знания, я отправлюсь в поисках правды в края других архонтов и задолбаю даже предвестников, — его голос становится всё громче. — И вот теперь ты — ты, архонты, это даже не смешно — правда думаешь, что вот с тобой-то я такой погляжу и — “ой, ну нет, не буду возиться, это слишком сложно”? А ты скажешь “ха-ха, мастер Дилюк, я так и знал”? Он до обидного похоже передразнивает голос Кэйи, и тот в возмущении от души пинает его по лодыжке, а Рагнвиндр лишь скалит зубы. Сердце подпрыгивает тревожно, как на нитке, когда Дилюк склоняется ближе, чуть не касаясь носом носа и тихо, уверенно говорит: — Кэйа, я так просто не сдамся. Все получится. Правда. Изнутри точно выпускают распиравший воздух. Кэйа глупо глядит в алые глаза, ощущая, как только что стоявшее намертво внутри рушится, и всё еще пытается: — А если.. — Никаких если, пока ты сам хочешь пытаться, — обрубает его Дилюк с совсем нехарактерной для себя отчаянной улыбкой. — Если вдруг расхочешь, ну что ж, — он жмет плечом, принимаясь покусывать свой палец с какой-то залихватской больноватой веселостью, — глядишь, у Альбедо найдётся какой-нибудь порошок, смиряющий плоть. Мне и моему экспериментальному организму, знаешь, таблеткой больше, таблеткой меньше, всё один в поле хиличурл. Вышивать будем, в шахматы играть, коллекцию чашек твоих собирать. Или чем там еще заниматься целомудренно можно, будучи парой. Договор? Он протягивает вперед руку и глядит на него, такой уверенный, такой несгибаемый. Кэйа глядит и давит в себе желание ухватиться за него в попытке найти опору. Ведь Дилюк — это маяк. Его надежный оплот в мире, где меняется все, где зыбко, где выборы рвут Кэйю на части, где он сам вечно не знает, кто он, что ему нужно и куда он движется. Это обидно даже: так внутренне зависеть от другого, но… Впрочем, хочет ли он оставаться без этой зависимости, одиноким и мертвым. Кэйа усаживается поровней и берется за широкую горячую ладонь, пожимает ее, вызывая на чужом лице облегченную улыбку. — Вот и правильно. А теперь давай немного поспим. *** — Кэйа, нам правда пора собираться. — Дилюююк, — сонно тянет Кэйа, с трудом борясь с желанием упасть обратно под одеяло и проспать еще полвека, бодает головой надежное плечо. Пара часов пролетели кошмарно быстро. — Ну ведь осталась же у нас хоть какая-то еда? Я сейчас умру. И я отчаянно нуждаюсь в жидкости. — Могу нацедить тебе ту воду, которую ты льешь, как только тебя спрашивают о чем-то важном, подойдёт? — фыркает Дилюк, уже полностью одетый и сосредоточенный. Впрочем, оглядываясь. — Ну пожалуйста. — Сам сходи вниз на кухню. — Не могу, — Кэйа демонстративно падает на спину, задрав руки и ноги и болтая ими в воздухе, — я жук, я всего лишь упавший на спинку жук. Жуки не умеют ходить на кухню. — Ты жук, — соглашается ворчливо Дилюк, медленно поднимается со стула, — очень хитрый капризный жук. Почему у меня такое чувство, будто ты специально это делаешь? Дразнишь меня? Кэйа дарит невинную улыбку, снова двигает мнимыми жучиными лапками. — С чего ты так решил? — Потому что ты в такие моменты похож на Кли: проверяешь границы дозволенного, — хмыкает Рагнвиндр. — Я несу тебе еду, но чтобы к моему возвращению был одет. — Я предпочитаю обратную команду, но так уж и быть, — Кэйа рывком поднимает себя с постели и начинает разыскивать под кроватью штаны. — Слушаюсь, капитан! — Вольно. За окном тихонько светлеет небо, чайки хрипло кричат где-то со стороны порта, и в уютной тишине Кэйа в темпе грызет принесенную ему лепешку, и Дилюк просто сидит рядом, бездумно глядя куда-то вниз, точно решил прочитать их будущее по линиям вен и нитям шрамов на собственных руках. Было бы неплохо, если бы прочитал. Кэйю снова гложет странное чувство движения к пропасти — что будет после того, как они доберутся и уничтожат артефакт? Получится ли вырвать у судьбы хоть что-то для себя? Он пытается не падать вглубь себя снова, и наверное, проигрывает, проваливается в мысли: из смутной дымки полудум-полугрез его выводит бережное касание ладони к щеке: — Пора. Гостевой дом провожает их тишиной — Чекана нет на месте, и Кэйе даже досадно, что не удается проститься с этим смешным старичком. Очередная страница перелистнута, и ступени вниз ложатся под ноги, радуя отсутствием людей, и ветер треплет волосы как на прощание, когда они выходят украдкой в пустынный порт, когда, путая возможных шпионов, входят в помещения доков с одной стороны и проныривают к нужному судну с другой. Оказывается, что у рыбаков категорически отсутствует чувство юмора: стоит Кэйе поздороваться, пройти вперед и лукаво поинтересоваться, в какой позиции им стоит приткнуться со спутником в небольшом ящике на носу рыболовного баркаса, где им предстоит прятаться, те молча удаляются прочь со сложными лицами. — Что я такого сказал? — хмыкает Кэйа, зябко потирая плечи: утренний воздух с недосыпа щедро рассыпает мурашки по коже. — Полагаю, им не очень хотелось с утра пораньше переваривать твои пошлые юморески, — хмуро отозвался Дилюк, критически оглядывая их убежище. — Мне, кстати, тоже. Ты пикантных рассказов иназумских издательств начитался? — Там правда был такой сюжет, — зловредно сообщает Кэйа, припрятывая их мешки отдельно и любезным жестом предлагая Дилюку залезать в ящик первому. — Мол, двое попадают в тесное пространство, запертое магией, и чтобы выйти, им надо потраха... — И этот сюжет ты обязательно мне расскажешь, но как-нибудь потом, например, никогда, — обрывает его Дилюк, суплясь по-совиному. Он, ловкий умелый воин, страшный противник для большинства людей, при попытке умоститься меж деревянных стенок напоминает больше кругленького неловкого медвежонка, который тщетно старается грамотно распорядиться своими лапами. Кое-как умостив ноги и руки, Дилюк сердито выдыхает, глядя вверх на Альбериха: — Знаю, что надо радоваться возможности выбраться, но способ… Кэйа же не делает его жизнь легче, причем буквально: чтобы пристроиться рядом, ему приходится закинуть ноги на конечности Рагнвиндра, а носом уткнуться ему в висок. Тесновато. Пожалуй, они и впрямь похожи на странный улов. Причем ирония в том, что это всё ради того, чтобы чужим уловом как раз не стать. — Надеюсь, мы не будем тонуть, — жизнерадостно журчит он, наблюдая, как кто-то из рыбаков подходит и возится с креплением ящика. — При таких условиях спасется разве что фонтейнский фокусник, да и то... Дилюк ограничивается сердитым ворчанием в ответ. Сверху опускается деревянная крышка, сразу становится темно и тихо. Кэйа различает торопливое биение сердца, слышит частое дыхание. Ловит чужое запястье, поглаживает. — Могу пересказать тебе тот роман, пока плывем, если ты боишься, — ехидно предлагает он. Прямо по дыханию понимает, что вызвал возмущение невероятной глубины. — Ты не будешь мне это рассказывать. Точка. — То есть ты не отрицаешь, что боишься? — дразняще касается Кэйа губами чужой мочки. — Не боюсь, а разумно опасаюсь быть запертым в тесном пространстве на воде, — шипит Дилюк. Увидеть выражение его лица невозможно, но он напряженно ерзает, и горячее дыхание обжигает Кэйе щеку. Локти Дилюка тыкаются в бока, колени — куда-то в бедро. — Раз у нас нет выбора, опасение бессмысленно, — философски заключает Альберих, по-кошачьи тыкаясь затылком в чужой подбородок. — Лучше поспи, тебе перепало этого добра меньше, чем мне. Я буду держать ухо востро. Дилюк неразборчиво бормочет что-то про невозможность уснуть в такой обстановке, но Кэйа лишь спокойно поглаживает его по запястью, молча слушает глухие всплески воды где-то за деревянной преградой. Трепет горячего сердца рядом становится спокойнее, и вскоре Кэйа ощущает, как чужая голова расслабленно склоняется ближе к нему. Вот и хорошо. Отдыхай. Путь оказывается не таким уж долгим: едва ли больше часа. Для такой медленной посудины это говорит о том, что они едва выбрались на отдаление от гавани. Когда крышка ящика наконец откидывается, свет ослепляет. Пожилой рыбак протягивает Кэйе руку, и тот охотно этим пользуется: он успешно успевает отлежать всё что можно и заработать головную боль от духоты. С наслаждением вдыхая потеплевший соленый воздух, он лениво оглядывает прибрежные скалы, проверяя обстановку, косит глазом на то, как Дилюк, отчаянно зевая и чихая, выбирается на волю и разминает спину. Никаких опасностей не наблюдается. Горизонт чист. Только их баркас, нежно-голубая водная гладь кругом, кремовые, линиями размазанные облака, золотистый город в отдалении. Если Кэйа не разучился ориентироваться на местности, они встали к юго-востоку от города, у подножья одного из пиков Тяньхэн. Тут еще Бей Доу обожает ставить свою любимую посудину. Почему-то делается обидно: за себя-любимого, мотающегося по морям не по зову души, а по суровой необходимости, за Дилюка, который снова вырван из своего дома, за Мондштадт в целом. Вечно нет им покоя. Капитан Алькора хотя бы ходит по морям по своей воле. Им любезно предоставляют лодку, и Кэйе даже не приходится сидеть на веслах — за это берется Дилюк, а еще один рыбак, подряженный потом пригнать ее назад к баркасу, рассаживается на носу и закуривает плохонький табак. — Клевать сегодня будет ого-го, — авторитетно заявляет он, поглядывая на волны. — Как это понять? — любопытничает ничем не занятый Кэйа, пока Рагнвиндр пыхтит между ними, быстро гребя. Его руки и спина в этот момент — просто загляденье. И вообще, приятно посмотреть на то, как другие работают. Рыбак глубокомысленно чешет в затылке. Жмет плечами: — Ну дык вода вон какая. И ветер. — Какие они? — не унимается Кэйа, искренне вглядываясь вглубь и пытаясь заметить что-нибудь примечательное. — Рыбные, — весьма неподробно поясняет рыбак, почесывая ухо. Что ж, кажется, искусством работы удочкой Альбериху сегодня не разжиться. На берегу они сухо прощаются, рыбак резво толкает лодку, лихо в нее запрыгивает и движется обратно к баркасу. Ветер бьет в лицо, солнце греет макушку, а ноги непривычно тонут в песке. Дилюк поворачивает к нему голову, тоже отрываясь от задумчивого созерцания горизонта, поправляет ремни на плече. — Ну всё. Доставай обвязку. — Обвязку? — обреченно косится Кэйа на горный склон. — Не говори, что мы туда полезем… — А как иначе, — фыркает Рагнвиндр, плюхаясь на песок и принимаясь вытаскивать ненавистные предметы. — Не взлетим же. — Я надеялся, тут есть обходной путь… — Обходной путь, Кэйа, — назидательно сообщает ему Дилюк, — это наш вчерашний диалог про порошки от Альбедо. А тут придется просто делать. Кэйа выразительно закатывает глаз. И лезет в сумку. *** Ладно, Кэйю утешают две вещи: то, как потешно Дилюк полз жуком над ним, отчаянно пыхтя — ну хотя бы они оба устают от такого, не так обидно — и тот факт, что уже наверху удается идти по покрытым горными травами склонам уже без снаряжения. Город остается справа, величественно глядя на их жалкие потуги. Где-то внизу мелькает и исчезает Золотая палата, они спугивают пару кабанов, бродящих по своим тропам, а на одном из низких кряжистых деревьев Кэйа с каким-то очарованным изумлением находит вырезанное кем-то упорным сердечко. — Давай тоже что-нибудь оставим! — кликает он Дилюка, который топает по камням и траве как заправский автоматон, неутомимый и неудержимый. — Чтобы нас было удобней искать? — хмыкает тот, не сбавляя шагу, и Кэйа вынужден его догонять после задержки. Солнце печет голову сквозь тюрбан — они оба логично решили, что дальше стоит двигаться только в маскировке, всегда и везде — и он отирает пот со лба пыльной рукой. — Никто не узнает, что это мы. И вообще, тут ни души. — И хорошо, — Дилюк все же чуть притормаживает, давая себя настигнуть. — Здесь мало кто бывает. Разве что… Он смотрит куда-то вниз и вперед — там выступают высокие каменные статуи с копьями в руках, и лебедки, и рельсы с вагонетками. Несколько фигур в рабочей одежде на дне каменной чаши муравьишками возятся с ящиками и инструментами. — Только шахтеры, — заканчивает за него фразу Кэйа. — Это ведь и есть та самая Черногорская кузница? — Да, — кивает Дилюк, проходя чуть вперед и хмурясь. Хмуриться есть чему: проторенная дорога обрывается, осыпавшись вниз, будто бы от удара молнии или землетрясения. — Честно говоря, я рассчитывал пройти здесь, — бормочет Дилюк, примеряясь к пути, но тут же отступая назад — под его сапогами вниз крошатся мелкие камни. — Слева слишком гористо, там мы не пролезем. — А если вернуться назад и обойти как-то еще? — предлагает Кэйа, присаживаясь украдкой к уступу, чуть укрываясь ветвями куста и наблюдая за рабочими. Об ответе он в целом догадывается, и это подтверждают вслух: — Здесь нет другого хорошего пути. — Пошли мимо них. Как и договаривались, мы искатели приключений, и шляемся тут по заказу. Может, у них и вовсе вопросов не будет. — Надеюсь, — напряженно откликается Дилюк, делая первый шаг на тропу вниз. — Смотри в оба. — В оба? Не очень-то смешно, дорогой, — хмыкает Кэйа, получая острый взгляд в ответку, явно призывающий заткнуться. Глаз перестает слепить: солнце прячется за парящим сверху величественным каменным дворцом. Ха, темней всего под пламенем свечи. Их замечают — конечно, их замечают еще на спуске, прятаться тут некуда, но реагируют довольно равнодушно. — Далеко же вас занесло за заказом, — хмыкает один из мужчин, отложивший кирку и жадно поедающий краюху хлеба на одном из перевернутых ящиков. Что ж, кажется, маленькая хитрость с элементами одежды искателей приключений срабатывает. — И занесет еще дальше, — дружелюбно отзывается Кэйа, чуть выступая вперед, чтобы загородить тревожную бледную мордашку спутника. Он снова прибавляет в голос немного сумерского акцента, украшая это выразительным всплеском рукой. — Не подскажете, ниже есть какой-нибудь источник? Нам бы воды набрать. — Пожалуй, что и нет, — отзывается другой, высокий ладный юноша, весь перемазанный в земле. — Хотя… Выходите на тропу и берите правее, там будет небольшая горная речка. — Спасибо, — благодарно склоняет голову Кэйа, торопливо проходя прочь. — Удачного дня, да хранит вас Властелин Камня. Дилюк молча следует за ним мимо рельс, и в тот момент, когда Альберих близок к выводу, что всё прошло нормально, его глаз бога странно дергается. А потом он боковым зрением — ох, дураки, кто же делает засаду со стороны его зрячего глаза? — замечает движение возле дерева на скале чуть выше. Всё это вместе заставляет его якобы споткнуться и припасть к земле. Звук пролетевшего над головой элементального снаряда убеждает его, что не зря. — Прячься! — Дилюк тут же закрывает его собой, безрассудный, и от него тянет волной жара, пиро на поясе вспыхивает алым. Только что безобидные ребята вместо кирок и уступов хватают из ящиков оружие. — Убить его! — командует, глядя на Альбериха, “пачкуля”, вмиг теряя всякое благодушие на лице, и это “его” наводит Кэйю на очень неприятную догадку. Он откатывается по земле и рывком укрывается за камнями. А из груди рвется чистое и искреннее: — Сука, так он что, реально приказал меня прикончить?! Проклятый Тур!