Старые псы, новые трюки

            Номер, где они остановились, чем-то напоминал тот, что был в Испании, да и вообще, наверное, вряд ли гостиничные номера кардинально отличались друг от друга вообще. Всё самое важное: кровать, шкаф, стол. Что ещё надо было? Ванная комната — маленькая, но относительно чистая.       На этом всё.       Из-за слабо работающего кондиционера в комнате было прохладнее, чем могло бы быть для комфортной температуры, но убирать ноги под одеяло или просто банально накрыться пледом не было ни сил, ни желания. Просто лежать, не целиком замотавшись в тонкую юкату, которую как и тапочки, и стопка полотенец, лежала в шкафу. Решение включить кондиционер и не выключать его вообще было принято после обратной дороги, когда на улице стояла достаточная духота. А это был вечер: самый пик они просидели в Коме, однако, честно говоря, лучше бы под палящим солнцем прогуляться, чем сидеть там.       Хиома оказался приятным молодым человеком. Настолько же приятным, насколько заставляющим постоянно ждать подвоха или чего-то в этом духе. Это было видно по глазам, потому что, несмотря на постоянную, очевидно деланную улыбку, взгляд скрыть не получалось, и глаза у него были то ли пустыми, то ли очень усталыми, то ли всё вместе и сверху ещё что-то непонятное. Находиться рядом с ним было нормально, но в лицо смотреть — нет, спасибо, извольте.       И общался он достаточно спокойно. И с Киоей они беседы вели обычные: о работе, о прошедшем за время, пока не виделись, и ещё о чём-то, что Тсуна перестала слушать на середине. Дёрнулась только когда речь зашла о Хокуто: привлекло то, как плавно и обтекаемо Хиома уклонился от прямого ответа, и это было слишком подозрительно. Но недостаточно, чтобы выпытывать из него информацию, так что диалог продолжился спокойно, словно ничего не произошло.       Словно ничего не произошло…       Рейджи после их с Тсуной разговора не появлялась. Была где-то в доме — слишком уж явно ощущался взгляд со стороны, — однако на глаза больше не попадалась. Или, может, просто очень хорошо сливалась с окружениям, сама будучи словно предметом интерьера: той самой вешалкой, которая уже три раза смялась, согнулась в тех местах, где не должна была, однако которая всё равно висит в шкафу, хотя одежда на ней уже не держится из-за её кривой формы.       Сама как вешалка, замотана в ветошь — для дома, находившегося чёрт знает где, глубоко в лесу, в спрятанной от глаз остального мира деревни, кажется, самое оно, отлично вписывается в общее настроение.       Единственным, кто заметно выделялся, был Хиома.       Он был ярче, живее и активнее, чем всё вокруг, потому что даже его собаки, казалось, сливались на общем серовато-коричневом фоне.       Собаки…       Тсуна прижала подушку к лицу.       Не потому что хотела себя придушить — хотя и это тоже, — а просто по старому методу Ю: если дышать становилось трудно, то самым оптимальным вариантом было полежать с подушкой на лице где-то с полминуты. И не то чтобы это прям ощутимо помогало — работало, наверное, на эффекте плацебо, — но хоть какой-то результат от случая к случаю чувствовался.       Гудение кондиционера.       Шум воды в ванной.       В доме Хиомы было тихо, и даже тихое кипение воды ощущалось невероятно громко и инородно. Всё время хотелось выключить плиту.       Собаки не лаяли, цикад больше слышно не было — внутри дома Хиомы Кома действительно ощущалась скрытой, тайной деревней, куда даже обычные, человеческие звуки не доходят. Оно существовало под несуществующим куполом.       А может, не вся деревня целиком — только дом Хиомы, который являлся небольшим островком отсутствующей, но жизни. И получалась странная, противоречивая картина.       Да и если совсем честно, только после этой мысли Тсуна поняла, что Хиома идеально вписывался в свой же дом, являясь почти буквальным его олицетворением: тихий, с непонятным, напрягающим наполнением, и только знающие люди — тут можно было косо глянуть на Киойю, если бы он сидел рядом — более или менее могли спокойно ориентироваться.       И в доме, и при общении с Хиомой.       И после этого вопрос, как он ужился с Рейджи, отпал сам собой.       Единственное, что правда сильно беспокоило — как это получилось вообще.       Тсуна смутно помнила историю их взаимоотношений, если это можно было так обозвать, потому что в общем масштабе, тогда были моменты, требующие большей вовлечённости. Да и как оно закончилось в итоге, она не знала, провалявшись в больнице. Но как-то закончилось, и больше эта тема ни разу не поднималась. Хотя бы по той причине, что Рейджи просто исчезла, а с Хиомой они взаимодействовали так редко, что можно было сказать, что не взаимодействовали вовсе. И то — те редкие разы были в компании остальных, так что тем более речи о каких-то разговорах тет-а-тет не шло.       Да и не то чтобы это было интересно.       На тот момент.       А сейчас шанс выдался, но Хиома чётко обозначил свою позицию на этот счёт.       Удачное — или не очень — стечение обстоятельств. Изучай документы, если найдёшь. Рейджи эта тема очень не нравится. Глупая в зачатке идея с самого начала.       Тсуна прикусила губу, сильнее прижимая подушку к лицу.       Изучать документы, если найдёт, это было единственным, что ей оставалось, но голова начинала болеть от одной только мысли о том, что этим предстоит заниматься, потому что копаться в архивах, хоть она и представлялась архивариусом каждый второй раз, ей решительно не нравилось. Но это был единственный оставшийся способ найти хоть что-то, потому что спасибо всем богам за бюрократическую необходимость вести всё в бумажном виде.       А если всё то, что будет написано там, в итоге просто окажется повтором всей той информации, что Тсуна уже знала?       А если документы чёрт знает где, и при запросе на определённый конверт выяснится, что они случайно-не-случайно потерялись? Или вдруг окажется, оно хранится в штабе в условной Хоккайдо, и ждать эти документы придётся слишком долго?       Насчёт последнего, в теории, можно было подключить Хикару: вряд ли по запросу от руководительницы всей этой конторы документы удобно потеряют или будут доставлять миллион лет. Или наоборот: из-за её запроса…       Тсуна прижала подушку настолько, что дышать стало почти невозможно.       Надо было срочно соображать, как быть и что делать дальше, потому что надолго оставлять Ю в Испании не хотелось, но и пускать всё на самотёк было неправильно. Пускать ещё сильнее -важная ремарка. Но от попыток разобраться и распутать всё это, казалось, оно стягивается во всё более крепкий и сложный узел, который в итоге многим проще было бы просто отрезать, нежели пытаться развязать.       Отрезать, да?..       Про отрезание узлов, а не их распутывание, Тсуна уже сообразила, но в глубине сознания всё ещё трепыхались сомнения. И не потому что её волновало, насколько правильным или неправильным решением это будет — ясно как день, что неправильным. По всем фронтам неправильным, которого можно было бы избежать, но оно казалось настолько облегчающим задачу, что отходить от изначального плана не хотелось банально из соображений времязатратности.       Хотя, открытым оставался вопрос, насколько времязатратно это окажется в сравнении: провернуть такое определённо не было чем-то, с чего можно было разобраться быстро, по щелчку пальцев. Как минимум, по той причине, что от пистолета слишком много шума, что привлечёт внимание — и наличие глушителя тут вряд ли поможет, оно работало не так, как обычно показывали в кино и других медиа, — с ядами надо было подгадать возможность и момент, а на использование гарроты просто нужно было время. Относительно меньше, чем на два других варианта, но это всё равно не делалось в один момент.       Чем больше она об этом думала, тем сильнее начинала болеть голова.       Распутывать — долго и сложно.       Срезать всё под корень — долго и сложно.       А отказаться от всего этого уже не получится.       Не потому что она связана по рукам и ногам, а чисто с человеческой точки зрения, потому что это всё зашло достаточно далеко и глубоко, чтобы в этом оказались замешаны и дети. Которых она знала не так уж и долго, если уж на то пошло, но опыт и внутреннее какое-то ощущение опасности подсказывали, что в это надо было вмешаться. Как-либо, даже если по косой — но надо было.       Тсуна убрала подушку с лица и вдохнула полной грудью.       Это всё начинало утомлять, раздражать и вводить в состояние тоски только от мысленного процесса, и ей хотелось надеяться, что только от него, и когда дело дойдёт до реализации, всё окажется намного легче. Хотя бы по действиям — не по понимаю. На него она уже и не надеялась, потому что всё смешалось: люди, кони, змеи, эксперименты на детях, опять эти чёртовы капсулы, сам себе и сын, и муж, и брат и чёрт знает что ещё.       Она снова глубоко вдохнула.       Надо было привести голову в порядок.       Выписать это всё, построить схемы, круги Эйлера, систему блоков — хоть что-нибудь, что поможет структурировать весь этот театр постмодерна, больше напоминавший какой-то сюжет из научной фантастики, какой ей однажды пересказывал Ю. И если бы не пережитый когда-то почти-конец света, если бы не город в форме волчка, если бы не тёмная — наверное, Тсуна бы просто отмахнулась от этого всего из-за слишком нереалистичных моментов.       Тут для полноты картины не хватало только религиозных культов — хотелось бы подумать.       Но они были, и даже в количестве двух штук.       Что на целую двойку больше, чем нужно было.       Тсуна с запозданием поняла, что шум воды стих, а Киойа, также замотанный в белую юкату, стоял в дверях ванной комнаты и пристально на неё смотрел. Даже слишком пристально — для человека с неважным-то зрением. На секунду стало интересно, что за повод, но она быстро сообразила, что буквально минуту назад пыталась придушить себя подушкой.       Не пыталась. Наверное. Но выглядело со стороны это именно так, и тут вряд ли нормально объяснишься: Ю посоветовал — этого уже было достаточно, — это помогает при дыхании и всё такое… Поэтому не стала объяснять вовсе, просто вернула подушку на место, под голову, и выпрямилась, сцепляя руки в замок на животе.       Это всё было отвратительно, тяжело и унизительно, но от этого никуда деться не получится, и всё, что оставалось в настоящий момент — просто лежать в трупной позе и надеяться, что это поможет хоть немного. Прикинуться мертвецом не значит им стать, но, на самом деле, где-то в самой-самой глубине души этого очень хотелось.       — Со мной в курилку сходишь? — Киойа сложил руки на груди и опёрся плечом о стену. С мокрыми волосами и без очков, в расслабленном виде и в каком-то смысле даже домашней обстановке он чем-то напоминал кота после помывки, которого уже обтёрли, но который ещё не высох целиком и больше походил на морского ежа.       — Зачем? — Тсуна медленно повернула голову в его сторону.       — Провериться.       — В курилке-то?       — Рядом постоишь. Тебе полезно будет.       — Окно открою.       — Тсубаса, — он вздохнул и поморщился. — Пошли, просто пройдёмся. Лишним не будет.       Тсуна прищурилась и медленно кивнула: наверное, у неё особо вариантов не было, и если не так её выволокут на улицу, то как-либо иначе точно. К тому же, стоял вечер, и жара ощутимо спала, так что, наверное, после прогулки отмываться от грязи, пота и пыли не придётся.       — Дай только обсохнуть.       — Фен для кого?       Она сделала глубокий вдох и выдохнула через нос, растирая переносицу.       — Что ты задумал?       — Ничего, — Киойа пожал плечами с таким видном, что было кристально ясно: что-то, но задумал. Даже если это «что-то» — просто вывести её на улицу, например.       — Достаточно тепло. Можно и не обсыхать, — Тсуна привстала на локтях и нехотя села на край кровати, потирая затёкшую шею. — Нет, правда: что ты там уже удумал?       — Ничего, что требовало бы особо большой мозговой нагрузки, — он криво усмехнулся. А на растерянно-усталый взгляд только пояснил: — Тут к гадалке не ходи, по тебе прекрасно видно, что тебе надо голову разгрузить. Вот и займёмся этим. Сегодня-завтра.       — У меня столько времени нет.       — Это ты сама сказала или официально столько времени нет?       Вопрос, поставивший в тупик.       Оставлять Ю одного надолго не хотелось — опять же. И поиск документов в любом случае займёт некоторое время, но опять же по второму разу, в теории, можно было использовать простую электронную почту. Для отправки сканов, как только документы найдутся. Кента это уже делала — снова попросить?       Тсуна спрятала лицо в ладонях и тихо простонала, качая головой.       — Сама.       — Вот, — Киойа цыкнул. — Так что сама выдели себе полтора дня выходных, ничего от этого не изменится.       — Изменится.       — Например что?       Тсуна прикусила губу и посмотрела на него с надеждой на то, что он по её лицу всё прочитает. Не прочитал — только вскинул бровь, ожидая её ответа.       — Время потеряется.       — Ты и так теряешь время, лёжа трупаком в раздумьях, — напомнил он. Тсуна только вздохнула: и то верно. — Так что продуктивнее будет хотя бы голову освежить. Может, поймёшь что-то.       — Например что? — повторила она его вопрос. Чисто из вредности, не ожидая, что он ответит. Однако.       — Например, как быть дальше. Тебя же это волнует сейчас, нет? — Киойа прищурился. — Как быть дальше, как разрешить это всё без убийств, что делать с тем пропавшим ребёнком — и это из того, что понял. Вроде, тебя ещё момент с Рейджи волнует, не так ли?       — Там ещё пара деталей, — вполголоса добавила Тсуна и тяжело вздохнула. — А так всё верно.       — Пара деталей — это каких?       — Если я скажу, что столкнулась со случаем, когда женщина родила своего первого мужа, ты поймёшь, о чём речь?       — Инцест?       — Да если бы! — она резко вскинулась, вставая на ноги. И пошатнулась из-за черноты в глазах, так что Киойе пришлось придержать её за руку. — Тут сложнее, и меня это убивает.       — А ещё, твоя больная голова, точно, — добавил Татегами. — Как оно?       — Под контролем, — Тсуна попыталась изобразить жест одобрения, однако ничего не вышло, поэтому просто махнула рукой. — Относительно. Мы подружились. Наверно.       — Наверно?       — Пришли к взаимопониманию, по крайней мере, — как это назвать иначе, она не знала. Нашли компромисс? Возможно. Или договорились. Что-то из этого.       Киойа странно на неё посмотрел, и только сейчас Тсуна сообразила, что не помнит: он знает о Йами или нет. Осознала — и опять спрятала лицо в ладонях, сжимая торчащие пряди волос. Надо было успокоиться, и в словах Киойии определённо был смысл: не только успокоиться, но и привести голову в порядок, чтобы хотя бы начать соображать яснее. А чтобы начать соображать яснее, надо было дать себе хотя бы немного продохнуть.       Ну естественно он оказался прав. Как же иначе.       — Ладно, отлично, — Киойа как-то непонятно усмехнулся и прошёлся вдоль комнаты, к разложенным на стуле вещам. — Одевайся и пошли. Заодно возьмём что-нибудь.       — Что-нибудь?.. — Тсуна в непонятках подняла на него взгляд, но на её вопрос он отвечать не стал.

***

      Под «что-нибудь», оказывается, имелось в виду пиво. Причём такое, какое в Йокогаме Тсуна ещё ни разу не видела. Узкопрефектурная тема, видимо, но Татегами, сославшись на то, что уже пробовал его раньше и оно точно придётся ей по вкусу, сказал брать именно это. Спорить и препираться не было ни сил, ни желания: несколько голубых банок с нарисованным возле логотипа мультяшным виноградом. Тсуну поразил не сам факт виноградного пива, а то, что Киойа из всех предложенных вариантов, среди которых было и то, что он обычно брал, взял именно это — оно выглядело, как содовая, и если бы не нахождение в отделе спиртных напитков, их можно было легко спутать.       Пиво — и кальмаров в темпуре, потому что брать шиокару, кажется, он не согласиться, даже если ему угрожать начнут. И не то чтобы Тсуна это осуждала: людей сворачивало от одного только описания этой вкусной, но мерзкой дряни, потому что маринованный в своих же внутренностях кальмар звучит противно, с какой стороны ни посмотри. Поэтому пришли к компромиссу: да, кальмар. Но такой, чтобы не пришлось несколько раз промывать желудок и чистить зубы в семь-десять заходов, только для поцелуя.       Учитывая, что Киойа курил, претензия звучала даже забавно, но вслух этого Тсуна говорить не стала, просто молча согласилась на темпуру. И на водоросли, как на альтернативу чего-то маринованного.       Обычная прогулка до курилки закончилась в итоге тем, что до курилки они так и не дошли, зато вернулись с пакетом из комбини. И о том, что он собирался покурить, Киойа вспомнил уже когда они зашли в номер, так что минут на десять Тсуна опять осталась наедине с мыслями, но сейчас это всё воспринималось не так паршиво — только из-за перспективы неплохо провести вечер. Относительно неплохо: был риск, что от алкоголя станет ещё хуже.       Надо было монетку кидать, походу. Номиналом упадёт — станет хуже. Цветком — лучше.       Монета оказалась на дне сумки, а при подкидывании упала на прикроватную тумбу, неприлично долго крутилась и в итоге остановилась в позиции ребром. Тсуна несколько раз моргнула, щелбаном ударила по столешнице, и монета упала цветком вверх.       Это в каком-то смысле обнадёживало, но она запоздала поняла, что если бы кверху оказались цифры, она бы просто сослалась на то, что какая-то монета не может решать, как всё обернётся. И тяжело вздохнула, некстати вспоминая период ведения дневников.       Может быть, может быть… Если бы она продолжила их ведение по настоящий момент, записывая всё происходящее в одно место, а не перебиваясь то блокнотом, то салфеткой, то детской раскраской, оно бы всё было самую малость, но полегче.       Может быть, может быть…       Да не может — фантазировать, что было бы, если бы то, одно, другое, пятое, десятое и далее было даже менее продуктивным, чем просто обтекать, думая обо всём происходящем. Это хотя в теории могло помочь начать соображать в нужном направлении, а размышления о теоретическом, но несбыточном только сжирали и без того ограниченный — крайне ограниченный — ресурс.       Йами подозрительно молчало — вот, на что можно было переключить внимание, чтобы волноваться о чём-то в условной досягаемости. Неприлично долго молчало, что в любой другой ситуации могло бы обрадовать даже, но сейчас это наоборот выводило на нервное переживание — кто бы мог подумать, — потому что казалось, что если оно замолкало на больший период, чем следовало бы, то потом обязательно произойдёт что-то, от чего тоже придётся отходить. И морально, и физически. И вот только этого сейчас не хватало — для полного счастья.       Хотелось надеяться, что Йами не примет подобный ход мыслей слишком близко к тому, что можно было назвать сердцем, и не будет устраивать аттракционы после всего этого. И без этого было тошно, а также хотелось нормально поспать — хотя бы в теории.       — А теперь… выкладывай, — Киойа начал говорить, кажется, раньше, чем открыл дверь в номер. Прошёлся, на ходу снимая обувь, и сел на стул, расставляя на столе всё купленное и протягивая ей одну из банок.       — Что выкладывать? — не поняла Тсуна, с опасением глянув на нарисованный виноград: нет, ну правда — как Киойа вообще обратил на это внимание.       — Всё, — он надел очки и подпёр голову рукой. Ему для завершения образа психотерапевта не хватало только белого халата, но юката вполне могла сойти за оный. — От начала до конца, можно не в хронологическом порядке, но абсолютно всё.       Тсуна прищурилась, поджимая губы, и с опаской сделала глоток. На вкус это было как газированный, горчащий в послевкусии виноградный сок. Более химозный и яркий, чем-то правда напоминающий виноградную содовую, но с ощутимым привкусом алкоголя.       На удивление, вполне неплохо.       Очень даже неплохо.       — Абсолютно всё, говоришь… — она покрутила банкой и тяжело вздохнула. На самом деле, в слова это всё сложить было куда сложнее, чем казалось. — Абсолютно всё…       — Ага.       Тсуна страдальчески на него посмотрела: они могли просто выпить пива, возможно полобызаться и лечь спать, чтобы завтра утром вернуться в Йокогаму и разойтись по своим делам. Вот что за внеплановый психотерапевтический эпизод.       — А можно не надо?..       — Надо, — он щёлкнул пальцами. — Надо, Тсубаса, надо. Ты же иначе кучу дряни наделаешь.       — Наделаю, — согласилась Тсуна. И снова вздохнула. — Можно я текстом это напишу?       — Словами, через рот. И вслух.       — А если прослушка?       — Где? — Киойа вскинул бровь. — Прослушка возможно в радиусе от пяти до десяти метров, а твой телефон, если ты вдруг об этом беспокоишься, лежит там, — и указал куда-то в прихожую. — Тут, очевидно, больше пяти метров.       — Но не десять же?       — Можешь вполголоса, ладно, — он пожал плечами. — Однако то, что у тебя уже развилась паранойя, мне очень не нравится.       Тсуне хотелось было сказать, что это не паранойя, а вполне реальный возможный сценарий, но она осеклась на полуслове и медленно кивнула: может, он прав. В конце-то концов, иконку неопределённого происхождения, которая вполне могла быть сугубо элементом интерфейса, ранее незамеченным по невнимательности, она видела лишь единожды, но этого одного раза вполне хватило, чтобы теперь всё время сидеть на измене.       — Как скажешь, — она снова сделала глоток и замерла, глядя куда-то в никуда. Градус у этого пива был небольшой, так что напиться до беспамятства с него в любом случае не выйдет. Может, хотя бы язык развяжется, как это было… Тсуна поморщилась: было и было, наговорила всякого и наговорила, испугала Ю и на этом стоило закончить.       И снова потёрла переносицу, собираясь с мыслями. Киойа, делая редкие глотки, терпеливо ждал.       Он, конечно, сказал, что не обязательно рассказывать в хронологическом порядке — да и если совсем честно, правильный порядок событий Тсуна сейчас уже и не вспомнит, — но надо было хотя бы в мыслях это всё структурировать, чтобы если и забылось что, то хотя бы незначительно-мелкое что-нибудь, не критично-важное.       — Помочь?       — Да, — вскинулась Тсуна и прикусила губу, задумчиво щурясь. — Нет. Нет-нет-нет, минуту… — и, сделав крупный глоток, хрустнула шеей. — Давай начнём с самого сложного для понимания.       — Давай, — он сел удобнее и снова выпил.       — По поводу сына-мужа-брата. Это самый чертовски странный момент, который мы с Ю так целиком и не осознали, мне кажется, потому что это нечто такое, что надо повторить несколько раз. В общем, следи за руками: Дожи. Дожи умер. У Дожи была жена. У жены был ребёнок. То есть, Дожи отец. В итоге, после смерти, его то ли клонировали, то ли что — я не понимаю, и в этом промежутке определённо стоит пробел, который надо заполнить информацией. Сделаем вид, что тут что-то есть. Но тем не менее, у этой женщины есть второй ребёнок. Который выглядит точь-в-точь как Дожи. Если бы того, знаешь… превратили в ребёнка. Даже очки на месте. А ещё его отцом, предположительно, является Зиггурет, но это неточно — я не помню, честно говоря. Про мать поняла, про отца не очень, может, это вообще ЭКО было, кто ж знает. Это во-первых. Во-вторых, Зиггурету нельзя заниматься тем, чем он раньше занимался, по постановлению суда, и вообще его выпустили по УДО многим раньше, чем он должен был выйти. Так что его делами занимается, во-первых, его жена — та самая, которая мать Дожи… Его теперь Такэхито зовут. Ему шесть?.. вроде. Делами занимается она, а ещё у него появился ученик, протеже или последователь — какая разница, одно и то же, по большому счёту. Его зовут Александр Гилтен, именно с ним я ходила на «свидание» и именно ему разбила нос. Он продолжает дело Зиггурета в том плане, что у нас есть тайная организация, которая делает вид, что это просто закрытый клуб для элитных, сильных блейдеров, а на деле возвращаемся в прошлое и видим капсулы и, предположительно, эксперименты на людях. Как оно работает — не знаю, могу только предположить, что также если не видоизменяет личность, то точно с этим что-то делает, это пока под большим вопросом. И всё бы ничего, но в этот раз возраст, так скажем, подопытных, на вид, от одиннадцати до… пятнадцати, мне кажется. У Александра официально есть клуб, находится в Нью-Йорке, и он со своей командой, вроде бы, участвует в проходящем в настоящий момент мировом турнире, бёрст-система, всё такое, может, слышал. Одним из участников этого подпольного клуба является один из тех мальчишек, которые приходили ко мне, Шу Куренай. Который в четвёрке по Японии был, да, опять же, может, слышал. К тому же, к ним теперь — к Быкам, да — перешёл юноша из клуба, за которым сейчас наблюдаю. Не знаю, насколько по своей воле или это влияние Александра, но сам факт… О Шу, да, обратно… Он пропал несколько месяцев назад, как и ещё несколько мальчишек, но если сравнивать списки пропавших и какие-то списки из документов по «Змеиной яме» — подпольный клуб так называется, — то станет понятно, что они в итоге оказались там. Я не знаю, может, у Шу подростковое произошло или что с ним случилось — опять же, отсюда и предположение о том, что капсулы на личность воздействуют. Гормоны, может, какие или чисто психологическое влияние. И только ли с ним, потому что никто в этом месте не выглядел слишком уж довольным, а потом прозвучала фраза про «слабаки не живут» или что-то такое, и вообще паршиво стало, если честно. Из этих же документов узнала и про Рейджи… или не из этих… Я не помню, честно говоря, но из каких-то точно, и поэтому заело, что надо узнать, что с ней делали и являлась ли она своеобразной подопытной этих всех технологий, потому что ну явно не просто так её имя прозвучало, и все эти отметены на теле мне очень не нравятся. Это во-вторых. В-третьих, я хочу понять, как WBBA во всём этом замешано, потому что там и информатор этой александро-зиггуревской компании появился, и Рейджи щерилась на упоминание, и вообще как Хиома во всё это вписался, и почему это вообще произошло, и знала ли Хикару, и есть ли документы… — Тсуна поняла, что начала задыхаться, поэтому сделала ещё один глоток и выдохнула, переводя дух. Посмотрела на Киойю: тот сидел с непроницаемым лицом, и непонятно было, насколько его удивил или не удивил весь этот рассказ. — Так о чём… О Рейджи, да?.. О документах. Если вживую не получилось, придётся рыться в архиве, что, наверное, будет результативнее, но куда более раздражающе-долго и утомляюще. А ещё Рейджи при разговоре чуть не сломала мне пальцы. Считаю, разговор прошёл продуктивно, как ты вообще с Хиомой встречаться умудрился…       — Я знаю, что он жуткий, — на выдохе сказал Киойа, меняя положение на стуле и потягиваясь. — К этому привыкаешь, но поверь, в тебе жути не меньше.       — Это ещё не конец, — Тсуна снова глотнула пиво. — Слушай дальше: формально, я работаю на Зиггурета. Или на Такэхито, вместе с Александром, и если ты спросишь, как это получилось, я честно отвечу: я не помню. Это случилось до больницы — или во время, или сразу после, — так что тут опять пробел. И на WBBA я тоже работаю, по заказу Хикару. Отчётов, разве что, ни разу ещё не было, но хотя бы по телефону связь держим. И это положение двойного агента меня чересчур утомляет, потому что, считая всё вышеперечисленное, я вообще не понимаю, как с этим разбираться, в каком направлении двигаться и как быть, это просто огромный узел, к которому я не знаю, как подступиться, но подступиться к нему надо. В теории, обрезать всё подчистую: разобраться и с Зиггуретом, и с его женой, и, возможно, с Александром радикальными методами — и понадеяться, что дело с концом.       — А Такэхито?       — Если шесть лет, он буквально школьник. Я физически не могу это сделать и меня это одновременно и радует, и напрягает, потому что сознанием он явно не шестилетка и чёрт знает, что из него вырастет в итоге.       — А с Александром почему «возможно»?       — Потому что он идейный продолжатель, но по нему видно, что при определённых махинациях это всё можно урегулировать, не прибегая к откровенному уж членовредительству. Срезать корень — и вот это вот всё, что расцвело, должно подохнуть к чёртовой матери. С ним хватит и разговора с профилактической демонстрацией того, что может произойти. Только и всего. Он твой ровесник, мне кажется, ему ещё жить и жить, если направит в нужное русло мозги — может, и выйдет чего.       — Как-то резко оптимизма прибавилось, не находишь?       — Я не хочу прибегать к убийству большего количества людей, чем того требуют обстоятельства. Зиггурет и его жена — закостенелые и в достаточной мере поехавшие, чтобы именно с ними решить вопрос так, как планируется. Такэхито — шестилетка, а Александр — умный, но идиот.       Киойа сделал долгий глоток и молча достал из пакета пачку кальмаров в темпуре. Порвал плёнку, протянул шпажку Тсуне и снова глотнул. И принялся растирать переносицу так усердно, что кожа в итоге покраснела.       — Хорошо, допустим…       — Ты хоть что-то понял?..       — Да, — он поднял голову. — Ты в дерьме по самое не хочу.       Тсуна фыркнула.       — Это я и так знаю, — кальмар оказался совершенно безвкусным, но к пиву самое оно: вкус винограда не перебивался. Зато хрустело приятно. — Как тебе ситуация в целом.       — Мне кажется, ты кое-что забыла.       — Что? — не поняла Тсуна, и Киойа постучал по виску. — А, это… Ну да, мы с Этим подружились, хотя меня всё ещё мучают кошмары и галлюцинации… и голоса в голове… А ещё, мне кажется, оно подружилось с тем, что возникло из-за резонанса с волчок бёрст-системы, так что их хотя бы не двое, они просто в одно что-то слились.       — Они?       — Йами и Турул.       — У них имена есть?.. — Киойа вскинул бровь.       — Так легче общаться, — Тсуна махнула рукой. — Я знаю, что дать имя — значит признать как личность, и, мне кажется, Оно сделало достаточно, чтобы заслужить имя. Я устала от постоянной компании, но мы пришли к компромиссу, поэтому жить стало чуточку лучше…       — И что за компромисс?       — Я не отдаю Это никому.       — Компромисс, значит?       — Нам обоим спокойнее, что оно при мне, скажем так… И это правда спокойнее: я хотя бы знаю, где оно. И пусть вредит только мне, заслуженно. И вроде, её влияние стало меньше… Не знаю, может, мне кажется из-за того, что привыкла, но оно правда кроме галлюцинаций и редких перехватов управления — ну и периодически кошмаров — ничего больше не делает, и в сравнении с тем, что было тогда, в самом начале, это просто небо и земля, и, знаешь, временные трудности, к которым легко привыкнуть. Ну и в целом, так и получилось, если уж совсем честно. Её компания ощущается слишком привычно, и я недавно поняла, что начинаю нервничать, когда Оно чересчур долго молчит. Что оно есть нервничаю, что её нет — всё равно нервничаю.       — Тебе вот настолько одиноко, что ли? — Киойа спросил это как будто с иронией, но Тсуна только пожала плечами:       — Может быть. Я не знаю. Это длиться уже достаточно, а сколько там надо дней, чтобы выработать привычку?       Киойа пожал плечами и потянулся за телефоном. Быстро что-то напечатал и хмыкнул:       — От восемнадцати до двухсот пятидесяти четырёх.       — Пару месяцев это… шестьдесят дней, да?       — Примерно.       — Ну вот, — Тсуна развела руками. — Мы привыкли к компании друг друга, хотя оно иногда истерит. А сейчас вообще молчит. Меня это напрягает, но об этом вроде уже сказала, да?.. Вот. Вроде бы, всё.       — Легче стало? — Киойа внимательно на неё посмотрел. она прищурилась и тяжело вздохнула, вместо ответа делая большой глоток. — Это «да» или «нет»?       — Скорее «да», чем «нет», — соврала — или нет — Тсуна. — Теперь ты хотя бы знаешь положение в настоящий момент, но как быть, мне кажется, ты ничего не посоветуешь.       — Правда, — он сдавленно хмыкнул. — И это за сколько дней информация скопилась?       Тсуна задумчиво пожевала губу.       — Месяц… наверное…       — Слушай, ты там упомянула, что у Дожи, получается, единоутробный брат есть, который его сын одновременно… Узнала, кто такой везучий? Или тайна, покрытая мраком.       — Масемуне, — тихо ответила Тсуна и, как только Киойа открыл рот, приложила палец к губам. — Сугубо между нами, мне это рассказали по секрету. Мне кажется, это что-то такое, о чём распространяться не следует.       — Понял, — Киойа глотнул пиво и тяжело вздохнул. — И это за месяц, говоришь?       — Угу.       — Неплохо держишься, честно говоря.       — Я хочу лежать трупом и ничего не делать, — призналась Тсуна.       — Но не лежишь же?       — Не лежу. Но хочется.       — Сегодня можешь отдохнуть и вообще об этом не думать, — он развёл руками, и Тсуна так и не поняла: это было приглашением обняться, чего от Киойи она явно не ожидала, или он просто развёл руками, придавая словам вес визуально. Но в любом случае, что бы там ни было на самом деле, наклонилась, утыкаясь лбом ему в плечо. Глаза жгло, но ничего, что бы могло это предвещать, не произошло. — Ну, или так.       Он поставил пиво и положил руку ей на затылок, поглаживая по волосам. После этого монолога накатило такое ощущение опустошения, что хотелось просто лечь и уснуть. Может, поэтому вперёд и накренилась: сморило, а алкоголь только шлифанул это для большего результата.       — Это всё сугубо между нами, — напомнила Тсуна и приподняла голову, пытаясь заглянуть ему в глаза.       — Да-да, — Киойа криво посмеялся. — Могила.       — Могила, — повторила Тсуна, и это неприятно отозвалось внизу живота: говорить, что планируешь убийство, причём уже в третий раз, оказалось куда неприятнее, чем просто думать о таком. — Спасибо, что послушал.       — Обращайся, — он похлопал её по спине и, быстрым жестом коснувшись губами её лба, сложил голову ей на макушку, замирая в таком положении. — Как кальмар?       — Безвкусный, — Тсуна прикрыла глаза, тяжело вздыхая. — Надеюсь, водоросли будут пересоленными.       — Почему?       — Для баланса вселенной.       — Пиво?       — Вкусное. Только я одного не понимаю.       — Чего?       — Как ты вообще на него наткнулся?..       — Какеру посоветовал.       — Ему можно пить?       — Три года, как.       Тсуна выдохнула через нос и тихо усмехнулась: вот как. Хотя бы это прояснилось, отчего стало совсем немного легче: одним вопросом меньше.

***

      Единственное, что было видно в небольшом окошке посреди сплошной стены из чёрного камня — жёлтый цвет. Плывущий, растекающийся, переливающийся в неприятно-синий и обжигающе-красный цвета, рассчезающийся чёрными, того же цвета, что и стена, разводами. Слишком много времени понадобилось, чтобы понять, что эта утомляющая глаза картина — небо. Настоящее небо.       На котором постепенно проступала такая же чёрная, как и всё тут, рябь.       Извивающиеся линии медленно поднимались выше, и когда из-за — предположительно — горизонта показался тёмный, цвета абсолютной бездны диск, Рьюга отступила от окна и опустилась на корты, утыкаясь лбом с прохладный камень и пытаясь понять, что это вообще за место.       Она точно помнила, что её ударили по лицу. Сильно и чем-то увесистым. Да и трудно такое не запомнить, когда щека до сих пор горела, и даже щуриться было болезненно-неприятно. Но после удара всё как в тумане — видимо, достаточно глубоком и густом, чтобы абсолютно упустить момент перемещения… сюда. Чем бы это место ни было.       Свет почти не попадал через маленькое окно — тусклого жёлтого свечения едва ли хватало, чтобы увидеть собственный силуэт, но не более того, — однако Рьюга где-то на подсознательном уровне была уверена, что это не просто каменная коробка, и выбраться отсюда можно. Как-то же она сюда попала изначально? И точно не через окно — оно было слишком маленький, в него даже голова не пролезет.       Всё это чересчур болезненно отозвалось в груди, и Рьюга сделала глубокий вздох только чтобы проверить: она не задыхалась. Воздух здесь был спёртым, старым и пыльным, однако был, и это главное. И у окна дышать было совсем немного легче, так что пришлось снова выпрямиться и заглянуть в происходящее по ту сторону.       Огромный чёрный диск медленно плыл по песочного цвета небу, перекрываемый тусклыми тёмными разводами — облаками? — и от этого зрелища хотелось отвести взгляд: в глазах начинало неприятно рябить от постоянных шевелений и едва заметных, но ощутимых изменений положения. Рьюгу не укачивало, однако это являлось самым близким к тому состоянию, что она испытывала.       Долго простоять так не вышло — она снова отвела глаза и выдохнула, потирая переносицу. Пальцы были покрыты какой-то непонятной крошкой, и только когда очередь дошла до растирания плеч, Рьюга осознала, что те были голыми.       И ноги были голыми, и шея.       Она судорожно обхватила себя руками и обнаружила, что её не только засунули чёрт знает куда, но ещё и переодели. В юкату с оборванными рукавами и в штаны хакама, с такими же оборванными, порванными и дырявыми краями. Это была странного вида походная одежда, разве что заношенная до невозможности. Обуви, однако, не было. Ни обуви, ни чего бы то ни было ещё — в глубине сознания Рьюга была уверена, что тут должны были быть массивные золотые украшения, однако — ничего.       Ремень с кобурой тоже пропал.       Рьюга прощупала оби, узко завязанный на талии, и судорожно выдохнула: ну конечно, как же иначе могло быть. Ни кобуры, ни какого-либо оружия, какое можно было спрятать в поясе за спиной. Одежда была лёгкой, порвать такую — плёвое дело. Единственное, от чего она в теории могла защитить — от палящего солнца, да и то сомнительно: слишком потасканное состояние, слишком холодное солнце.       Казалось, что грело жёлтое небо, а плывущий по его глади чёрный диск — чей-то глаз, пристально высматривающий происходящее вокруг.       От этой мысли по спине пробежал неприятный холод. Рьюга прищурилась, сглатывая, и снова осторожно выглянула, пытаясь рассмотреть солнце лучше. И прикусила губу: чёрный диск действительно был окружён ореолом, от которого уже извивались лучи и такие же разводы тёмного цвета.       Это правда было похоже на большой глаз.       А когда диск неестественно двинулся, она резко упала на колени, прижимая руки в замок на груди.       Нужно было отлипнуть наконец-таки от окна и заняться более важными делами. Например, попытаться найти, через какую дырень её сюда запихнули, поэтому Рьюга осторожно, в стороне от окна, поднялась на ноги — те были ватными и стоять прямо получалось с большим трудом — и принялась прощупывать стены.       Было что-то неправильное в том, что у неё вообще получилось выпрямиться. Объяснить эти сомнения никак не получалось, и Рьюга попыталась просто об этом не думать, но оно не шло из головы ни в какую, так что стена изучалась под тяжёлыми мыслями абсолютного непонимания.       Всё здесь казалось неправильным и нереальным.       Стена из чёрного камня, всё то же чёрное солнце-глаз, жёлтое, текучее небо и… И что-то ещё. Рьюга резко обернулась, с запозданием понимая, что это было бессмысленно: стоило покинуть прямоугольник света, образовавшийся у окна, как она снова погрузилась в абсолютную черноту, благо хоть не удушающую. Но такую же душную и утомляющую свей давящей обстановкой.       Страха, однако, не было. И потому что браться ему было неоткуда, и потому что где-то на краю сознания Рьюга просто знала, что как минимум в этой коробке она одна, и никаких теней по углам нет. И не могло быть, единственная тень, какая тут находилась — её собственная.       Стена шла сплошным камнем. Иногда под пальцы попадались какие-то кручёные орнаменты, начинавшиеся из ниоткуда и резко обрывающиеся. Островки чего-то, что здесь когда-то находилось. Когда-то — до того, как это место превратилось в то, чем являлось сейчас? Или всё содрали другие находившиеся здесь?..       Рьюга тряхнула головой, продолжая путь.       Удалось обнаружить, что потолки относительно невысокие — она доставала до них рукой, положив ладонь, даже не вытягиваясь на носках. Что делать с этой информацией, однако, она так и не поняла и, чертыхнувшись, продолжила изучать стены, пытаясь хотя бы примерно представить, что именно она ищет.       Возможно, вход сюда мог ощущаться инородно. Возможно, его отделяла куда более глубокая прорезь, чем то было на орнаментах. Возможно… Возможно что? Возможно ли, что тут была полноценная дверь? С ручкой — или хотя бы кольцом — и на которую можно было надавить, чтобы приоткрыть?       Рьюга несильно, но в меру отрезвляюще пару раз стукнулась лбом о стену. Может быть, при недостатке кислорода и ограниченном из-за этого времени соображалось бы лучше, но дышать она могла свободно, так что и существовать приходилось в странном, подвешенном состоянии сильного непонимания происходящего.       Как, что, куда и почему — голова начинала болеть от всей этой безответной вакханалии, и пришлось снова, в третий раз, удариться о стену. Это не помогало думать, но отгоняло нарастающее и раздражающее в своей бессмысленности волнение, если не сказать панику.       В том, что внутри начинала зарождаться паника, Рьюга признаваться не хотела — с большим успехом она скорее ногти себе повыдирает. Это хотя бы голову отрезвит немного, а паника сейчас — и вообще — просто пустая трата энергии, сбивающая, к тому же, остатки способности ясно мыслить. Хотя бы относительно ясно.       Рьюга потёрла ушибленное место, перед этим смахнув с пальцев налипшую пыль, и продолжила изучать стену. Пока что одна единственная, первая — но тянулась бесконечно долго. А ещё невероятно сильно хотелось прикрыть чем-то плечи. Хоть тряпкой какой, хоть накидкой, хоть пиджаком — на старый манер…       На старый.       Она остановилась, судорожно хватаясь за эту нить.       На старый манер — с диадемой, с огромным наручем, в тяжелых ботинках и с бесконечной уверенностью в собственных силах. Буквально всё происходящее сейчас было полной противоположностью тогдашних реалий, и на этом мысль захотелось прервать, потому что во рту появился неприятный горький привкус.       Не металлический — и на том спасибо, потому что она внезапно сообразила, что помимо удара по лицу, был ещё вкус крови во рту. Сильный вкус — от просто до-странного непонятной боли в ноге такого точно быть не могло, поэтому явно было что-то ещё.       Рьюга скрестила руки на животе, снова опускаясь на корты.       Глубокий вдох — медленный выдох.       Глубокий вдох — медленный выдох.       Глубокий вдох — медленный выдох.       И продолжаем изучать стену, то и дело натыкаясь на инородные части. Не орнаменты, а что-то иное, словно остатки сбитых фресок: поверхность была до безумного гладкой, и маленькие, в едином направлении шероховатости напоминали мазки краской.       Она вздрогнула, когда коснулась угла. Ещё более холодного, чем вся остальная стена, будто в нём было ощутимо темнее, чем во всей остальной камере. И предположение о том, что остальные три с половиной ещё длиннее, чем этот кусок в стороне от окна, заставило снова сделать несколько успокаивающих вдохов-выдохов.       Успокаивало оно только мнимо, однако самого факта подобных действий было относительно достаточно, чтобы тушить загоравшиеся сомнения, не самые приятные мысли и прочую дрянь, которой быть не должно было.       Стена на ощупь никак не отличалась от той, что Рьюга изучала только что. Всё те же немногочисленные, казалось, что одинаковые орнаменты, ещё более редкие островки гладких обрывков единой картины… Потребовалось дольше времени, чем следовало бы, чтобы понять, что резные рисунки — не просто случайные завитки, а словно бы какие-то вполне конкретные узоры, потому что слишком уж чётко они шли просто бессмысленных узоров.       Это не было иероглифами, но и просто узорами это не являлось. Буквы? На непонятном языке? Возможно.       Рьюга провела пальцем по резьбе и раздражённо поморщилась: оно шло рядами, и символы, может, и повторялись время от времени, но точно по одному примеру не шли: их последовательность отличалась от строчки к строчке.       То есть, это было не просто каменной коробкой, а покрытой непонятными письменами изнутри коробкой. Древними и почти целиком содранными, но письменами, и оставалось только догадываться, что в них скрывалось.       Однако, надолго она на этом открытии не задержалась, продолжив постепенно изучать стену, теперь чуть внимательнее ощупывая находившиеся то и дело узоры. Последовательность символов точно отличалась и, кажется, не повторялась вовсе, так что это точно был какой-то текст.       Что самое удивительно, какие-то из символов Рьюга в итоге опознала. Не сразу и случайно, но ответ возник сам собой, потому что та же дзета из греческого алфавита была достаточно узнаваемой буквой… Рьюга резко остановилась.       Одежда казалась знакомой и даже родной в каком-то смысле, но вот обрывки греческого алфавита, всплывавшие в памяти совершено случайно, вводили в состояние крайнего смятения. Ладно японский, ладно старояпонский — это хотя бы можно было объяснить. С большими условностями и только в теории, но можно было. Но вот греческий? Или, может, правильнее было сказать древнегреческий… откуда оно вообще взялось.       Рьюга снова потёрла переносицу: взялось и взялось. Какой толк от этого сейчас, если кроме дзеты она всё равно не помнила никакие другие буквы. Может, иногда встречавшаяся омега тоже понималась — если это не было другой, похожей буквой.       Глубокая прорезь обнаружилась совершенно случайно и так внезапно, что Рьюга не сразу поняла, что ей не кажется. Потому что линия проходила так чётко и ясно, что это начинало казаться обманом ощущений, и пришлось засунуть в эту щель пальцы настолько, насколько вообще хватило толщины. Просвета не было, однако эта линия была на порядок ощутимо глубже, чем вырезанные буквы, и, пройдя несколько шагов вперёд, Рьюга плечом упёрлась в этот невидимый кусок, особо не надеясь ни на что, но из желания проверить.       И оно сдвинулось.       Слабо, едва заметно, но очень ощутимо — в глубоко ничего-то это было целым праздником.       Чтобы увидеть хотя бы тонкий, слабый просвет пришлось несколько раз с силой приложиться к каменной поверхности. Это было больно и неприятно — шершавый камень сдирал кожу, и прикладываться горящими от того местами быстро стало слишком паршиво. Однако Рьюга не останавливалась до тех пор, пока просвет наружу не стал достаточным, чтобы хотя бы просунуть руку.       Стена оказалась толстой. Длины руки при таком неудобном заломе едва хватило, чтобы пальцами коснуться внешней стороны. Однако это уже было что-то.       С той стороны было душно. Очень душно — явно сильнее, чем здесь и сейчас, хотя, казалось бы, куда уж больше. Но вариант «остаться тут» особо не рассматривался, поэтому Рьюга продолжила биться в дверь, отодвигая ту буквально по сантиметру. Плечо страшно горело и, кажется, начинало кровить, однако надо было отодвинуть дверь достаточно, чтобы вылезти отсюда. Даже не пройти спокойно, а именно с усилием пролезть — но выбраться отсюда любой ценой.       Передышку делать не хотелось из-за опасения, что сил на второй такой манёвр может не хватить, пускай Рьюга и останавливалась раз в несколько минут, чтобы проверить, насколько широко дверь открылась. Просвет всё ещё был узким до невозможности, но вскоре просунуть удалось и две руки, и даже примериться боком. Надо было отодвинуть ещё немного.       Попадающий в помещение слабый свет показал, что орнаменты действительно были сложенными из забытых букв строчками.       Когда удалось встать вплотную между краем двери и стены, Рьюга на вдохе задержала дыхание и осторожно встала в этот просвет, пытаясь слегка отодвинуть дверь приподнятой совершенно немного ногой. Даже если это и помогло, то сдвиг был буквально на несколько миллиметров, что особо погоды не делало. И вряд ли даже почувствовалось, если уж на то пошло.       Однако вот — она оказалась наружи.       И тут же опустилась на колени, потому что подобный манёвр сожрал неприлично большое количество сил.       Плечо действительно кровило. Несильно, но вот кожи содрано било прилично, и красный след с тонкими дорожками и полупрозрачными разводами крови растянулся почти во всю длину плеча. Было больно, кожа горела — однако, на общем фоне всего происходящего это было не больше, чем просто небольшой досадной мелочью, на которую можно было закрыть глаза.       Если не трогать, болеть будет меньше. Пальцы действительно оказались в чёрной пыли и каменных крошках, и пришлось с усилием протирать руки о штаны.       Немного придя в себя, Рьюга с выдохом оглянулась. Сначала — за плечо, оценивая место заключения.       Оно правда оказалось каменной коробкой, с внешней стороны куда более резкой, чем внутри. Символы и небольшие, но выцветшие фрески единым полотном тянулись по всей стене и, без сомнений, вдоль и других граней тоже.       Скорее всего, это всё было образовывало какой-то текст — слишком уж много усилий для случайных, ничего не значащих предложений. И буквы действительно оказались греческими: Рьюга узнавала их визуально, но прочитать написанное не могла.       От этой резной коробки вниз тянулась крутая каменная лестница с огромными ступенями, слезать по которым пришлось осторожно, цепляясь за край каждый предыдущей. И в сравнении с лестницей, камера казалась такой до неправильного маленькой, что от этого диссонанса начинала кружиться голова.       С огромным опозданием Рьюга поняла, что камера просто висит в воздухе. Как и лестница. Как с десяток других, таких же лестниц, повёрнутых во все возможные стороны, идущие в неправильном положении вовсе, ступенями вниз, ступенями в сторону, ломаными линиями, широкими углами и ещё чёрт знает как, словно образовывая туннель.       Несколько подобных чёрных коробок изредка попадались на глаза. Разных форм и размеров, но, кажется, всё такие же резные.       Чёрное солнце на жёлтом небе пропало, однако красно-синие переливы стали ещё более заметными, поднявшись выше предполагаемой линии горизонта. Возможно, это было мнимым указателем времени, и оставалось только догадываться, насколько неправильно оно шло.       Из простого интереса, она прижалась спиной к ступени и мрачно хмыкнула: выше её роста. Может, размером с эту самую чёрную коробку. И оно тянулось глубоко вниз, и сколько ещё надо пройти — вопрос висел утомляющим камнем над головой, и усугубляло ситуацию то, что абсолютно непонятно, к чему это всё вело. И никуда отсюда не деться.       Идти вперёд? Оставалось только это.       Даже не идти — ползти.       Может, если бы не огромный размер лестницы, пошёл быстрее.       Частично облегчало задачу ещё и то, что ступени были достаточно широкими, без риска свалиться в…       Рьюга осторожно, на коленях, приблизилась к краю и снова мрачно хмыкнула: всё это спускалось в черноту. Сплошную, непроглядную черноту. И тянулось оно тоже из неё. И спускаться в это жерло, честно говоря, особо желания не возникало, поэтому пришлось выпрямиться и снова начать огладываться, пытаясь придумать, как с этой лестница перебраться на следующую, а затем на другую, чтобы хотя бы попробовать продвинуться по прямой, а не окольными путями, по кручёным всеми невозможными способами ступеням.       Ближайшая лестница находилась достаточно близко, но чуть ниже, и надо было решить, как поступить: попытаться спрыгнуть сейчас, понадеявшись, что получиться зацепиться, или подойти поближе и прыгать с одного края на другой.       О том, что может произойти, если манёвр не удастся, думать решительно не хотелось. Как и том, что находилось там, в глубине.       Рьюга снова обхватила себя руками, хотев было растереть плечи, но быстро вспомнила о разодранном состоянии одного из них, поэтому пришлось остановиться только на растирании ладоней. Тут было очень душно и не дул ветер — холод шёл изнутри, потому что она всё меньше и меньше понимала, что тут происходит и только надеялась, что думает в верном направлении.       В итоге, решила немного спуститься, чтобы было больше пространства для манёвра.       А потом всё с тяжёлым скрежетом зашевелилось — Рьюга от неожиданности потеряла равновесие и прижалась спиной к ступени, — и лестницы двинулись, меняя положение. Та, на которой Рьюга находилась, накренилась — пришлось быстро цепляться за край, чтобы просто не соскользнуть в черноту. Остальные тоже выкручивались, извивались, меняли размеры и формы — это всё напоминало нечто живое. Оно двигалось достаточно синхронно, чтобы можно было отследить, что изменения пошли волной, но вот изменения положения чёрных коробок уже логике не поддавались, и, подтянувшись на руках, чтобы залезть на теперь уже гладкую, ребристую с края поверхность, Рьюга обнаружила, что теперь лестница вела не в пустоту, а ко всё той же чёрной коробке.       Может, не той, откуда она выбралась. Но они все были настолько неотличимыми друг от друга, что, честно говоря, если бы это оказалось той же камерой, Рьюга не удивилась бы.       Ноги подкашивались — поверхность шла если уж не под крутым углом, но точно под сильным наклоном, и стоять прямо было просто сложно, пришлось снова опуститься на колени и продвигаться осторожно: эта часть лестницы уже не была достаточно широкой, и риск сорваться ощутимо возрос.       Рьюга резко замерла, крепко держась за края, и огляделась: кроме уже стихшего скрежета, никаких других звуков здесь просто не было. Стояла звенящая, пугающая в своей напряжённости тишина, и возникло подозрение, что вот-то должно было что-то произойти. Должен же?       Или нет?       Она глянула за плечо и дёрнулась от неожиданности, приняв огромный рисунок человеческих фигур за что-то реальное. И также быстро успокоилась, потому что да — это оказалось простой фреской, где очень натурально, во всех деталях, изобразили процесс разложения тела: смерть, гниение, большее гниение, процесс поедания животными и насекомыми, истлевшие останки, скелет и непонятная белая пыль в самом низу рисунка.       Этой фрески здесь раньше не было.       Как и появившихся у чёрных коробок статуй, напоминавших перекрученные человеческие силуэты.       Головы у силуэтов чем-то напоминали то чёрное солнце, однако на месте, где должно было быть лицо, находилась овальная сквозная прорезь.       Рьюга раздражённо прищурилась: это начинало не напрягать, а утомлять. Ей не было страшно, она просто ничего не понимала, и это выводило куда сильнее, чем обычный страх. Страх можно осознать и подавить, а вот непонимание и смятение — нет, и с этим зыбким чувством в глубине сознания пришлось продвигаться дальше, на периферии отслеживая и текучее небо, и изменения в положении статуй.       Они не казались угрожающими, однако от них тоже возникало ощущение чьего-то пристального взгляда, и, в отличие от солнца, сейчас своеобразных глаз было слишком много, а смотрели они со всех возможных углов.       Как насекомые, как летучие мыши в темноте.       Рьюга выдохнула и, оттолкнувшись руками, прокатилась на коленях небольшой остаток спуска и зацепилась руками за фигуру: казалось, что она сделана из того же материала, что и каменная коробка, разве что исписанной не была.       Ноги затекли и слушались слабо, поэтому в положении сидя пришлось провести ещё немного времени. Рьюга принялась судорожно растирать шею, игнорируя едва заметный, но всё же поворот головы статуи в её сторону. Зато, из этого положения открывался отличный вид на фреску, которая, как оказалась, была такой же обтекаемо-плывущей, как и небо: тёмно-зелёный фон, видимо, символизирующий траву, шевелился, как и насекомые, как и мелкая хищная живность.       Голова начинала кружиться от всего этого ползучего окружения, но и глаза закрывать Рьюга особо не рисковала: тут шевелилось всё и вся, и оставаться в неведении было просто… опасно? Наверное. Или тревожно — одно из двух, и оба варианта были отвратительны в своём сковывающем исходе.       Когда с ногами стало совсем немого легче, Рьюга подтянула их груди и сложила подбородок на колени, растирая сначала переносицу, потом виски.       В чём вообще заключался смысл всего происходящего? К чему она должна по итогу прийти? Или ни к чему, и итогом станет то, что она сорвётся вниз и всё-таки окажется в тотальном ничто, как это уже было… в тот раз?..       Рьюга прищурилась, делая глубокий вдох и шумно выдыхая через нос.       Не стоило уходить в раздумьях настолько глубоко, чтобы начинать вспоминать и об этом тоже.       Но, тем не менее, и бросить думать про это не получалось: оно слишком перекликалось, вызывая неприятное чувство дежавю. Тоже лестницы, тоже душный спёртый воздух, тоже безликие фигуры, тоже чернота полного ничего в конце.       Это жёлтое небо слишком давило на сознание. Хотелось увидеть хотя бы немного голубого. Но во всём этом пыльном и унылом окружении, оно, кажется, было бы излишне инородным, ярким и неправильным — как и всё тут.       Всё это было неправильным, утомляющим и давящим.       Рьюга сжала волосы на висках и сипло вздохнула, пытаясь собраться с мыслями.       Лестницы пока стояли неподвижно, коробка положение не меняла — как быть, если это снова произойдёт, она не знала и начинала подумывать над тем, чтобы просто спрыгнуть вниз. Не потому что отчаялась, а чтобы проверить, что произойдёт. Что находится там, по ту сторону, в самой глубине.       И решиться на это оказалось куда сложнее, чем просто подумать.       Туннель из лестниц тянулся бесконечно вперёд, и следовать по нему всё больше и больше казалось просто самым бессмысленным занятием из всех возможных.       Рьюга осторожно поднялась на ноги, цепляясь за снова изменившую своё положение статую, и прошла к краю, заглядывая вниз.       Оно тянулось, кажется, бесконечно, и чернота безжалостно сжирала всё, что попадала в её жерло. Голова закружилась так быстро, что пришлось попяться и опуститься на корты, приходя в себя и делая несколько глубокий вдохов. Иных вариантов всё равно не наблюдалось, поэтому Рьюга подошла к краю, спиной вперёд, и, вдохнув, сделала шаг назад, дёрнувшись, как только твёрдая поверхность ушла из-под ног.       Свободный полёт продолжался также бесконечно долго, секунды тянулись как часы.       Рьюга снизу-вверх наблюдала, как в просвет между лестниц снова смотрел чёрный диск-глаз. Смотрел словно бы на неё, пристально и очень внимательно, постепенно становясь всё меньше и меньше. Хотелось закрыть глаза, чтобы избавиться от этого гадкого ощущения в глубине сознания, но Рьюга даже взгляд отвести не могла, не то что пошевелиться.       И даже так, в свободном падении, никакого ветра не ощущалось. Она просто падала в полном ничто, как будто и не шевелилась вовсе, и единственным ориентиром служила меняющая обстановка, потому что туннель из лестниц, как выяснилось, тянулся не только в длину, но и в глубину, и лестницы постепенно становились всё реже и реже, и просветы между ними заполняли фрески, письмена и рисунки.       Нарисованы были человеческие фигуры. Или просто фигуры — они плыли, видоизменялись, теряли и снова приобретали человеческий вид, и у самой большой среди нарисованных вместо головы было всё то же чёрное солнце с глазом в центре. К нему тянули руки, ему поклонялись, вокруг него танцевали, с его силуэтом сливались. Фигура с солнцем же стояла в величественной позе, поглощая своей чернотой людей вокруг, и вместо них танец продолжали скелеты и полуразложившиеся тела.       Рисунки становились всё гротескнее, чем ниже Рьюга опускалась, и дальнейшие сюжеты заключались лишь в том, что чем больше человекоподобных фигурок солнце поглощало, тем больше оно становилось, а бесформенных образов становилось слишком много. В конце, оно слилось воедино, и в черноте с глазом едва можно было разглядеть остатки человеческих силуэтов, переплетённых в единый узор, и торчащие руки, ноги и головы скорее напоминали побеги растений, а не то, что когда-то могло быть людьми.       Рьюга запрокинула голову: всё это переливалось с письменами, где всё чаще и чаще начал встречаться символ, чем-то напоминавший солнце с глазом внутри. Строки текста тянулись от него и утыкались в него, оно всё шло единым, беспрерывным кругом.       В её предплечье крепко вцепились, заставив извернуться и тихо зашипеть, и потянули с такой силой, что Рьюга на секунду подумала, что ей сейчас сломают руку. Затем вцепились в ноги, обхватили талию, потянулись к шее, и пришлось дёрнуть головой так резко и сильно, что в глазах потемнело, но хватку это сбило.       Вцепились — и потянули вниз, и теперь всё вокруг перевернулось: начало казаться, что тащат её не вниз, а наоборот вверх, затягивая чёрт знает куда, что холодом обожгло локти. Рьюга не успела даже вдохнуть и с головой погрузилась в холодную, липкую, обволакивающую жижу. Слабый фиолетовый свет бился из самых её глубин, Рьюгу продолжали удерживать несколько десятков пар рук, утягивая всё глубже и глубже. На одно-единственное мгновение ей показалось, что тишину начали прорезать тихие стоны, завывания и шёпот, но всё это слилось в единый шум, и разобрать что-либо просто не получалось.       Глаза начало резать, и Рьюга, несколько раз моргнув, увидела перед собой красные разводы.       Сколько это продолжалось, она не понимала. Руки держали так крепко, что едва можно было шевелить хотя бы пальцами, но и их обхватили с силой и не озвученным желанием выломать к чертям. Рьюга раздражённо зашипела, пытаясь хотя бы согнуть руки, но в локоть с обеих сторон зацепились и крепко сжали, пресекая любые попытки.       Это длилось дольше, чем падение. Это длилось дольше, чем Рьюга провела в каменной коробке.       Она точно находилась в чём-то густом, но не задыхалась. Только начинала промерзать, потому что оно было прохладным и прилегало так тесно, что вместе с множественной хваткой это становилось больнее с каждой проведённой в этом состоянии минутой. Рьюга успела с десяток раз пожалеть о своём решении проверить, что находится здесь, внизу. Или вверху — её тащили вверх, хотя она точно помнила, что падала вниз. От этого в висках застучало с новой силой.       Фиолетовое свечение становилось всё интенсивнее, а вместе с этим — всё более и более знакомым, как будто она не просто видела это раньше, а в полной мере испытывала это всё на себе. Может, даже больше: далёкие воспоминания отзывались лишь болью во всём теле, куда сильнее, чем она испытывала сейчас.       Рьюга сильно стукнулась затылком и смогла поднять голову, не сразу осознавая, что хватка не просто ослабла — руки исчезли вовсе, и сейчас единственное, что её сковывало — парализующее чувство полного смятения, потому что она продолжала сидеть в фиолетовой субстанции, но на этот раз её было едва ли по щиколотки, а под собой Рьюга ощущала только твёрдую поверхность, словно сидела на плитке или каком-то камне.       Зрение не сразу прояснилось, однако как только, так сразу, и она с раздражением обнаружила, что снова находится под куполом текущего, жёлтого неба. Без чёрных разводов, без красно-синих переливов — сплошное, гнетущее полотно песочного цвета, из-под которого никуда не деться.       Рьюга огляделась: она сидела в каком-то каменном кратере, чем-то напоминавшем античный бассейн, и вокруг снова выстроились статуи с дырками вместо лиц. Они держали кубки, кувшины, копья, мечи, щиты — ни одной с пустыми руками, и каждая в причудливых позах, не всегда соответствующих предмету.       И всё это — из того же чёрного камня.       Рьюга сделала глубокий вдох и тихо выдохнула, поднимаясь на ноги. Одежда не была мокрой или хотя бы влажной, на руках не осталось следов от хватки, на лице — вокруг глаз — не было ничего, что могло бы служить причиной такой сильной рези.       Пришлось просто согласиться со всем происходящим. Никаких объяснений, никакого понимания — это просто случилось, как и остальные странные вещи до этого, и надо было просто сообразить, как и куда двигаться дальше. По крайней мере, она узнала, что внизу — каменная аллея. И камни подозрительно по форме напоминали нижние половины этих самых статуй, которым, разве что, сбили руки и головы.       Выложенная резной плиткой тропа тянулась далеко вперёд, и никах других путей не наблюдалось: за кратером-бассейном находилась высокая стена, по которой одинокой тонкой струйкой стекала эта самая фиолетовая жидкость. В бассейне, однако, её не прибавлялось.       Рьюга покачала головой, поднимаясь к тропе, и снова огляделась: камены решетили поля жухлой, иссине-серой травы. И сейчас хоть какой-то шум под этим самым небом наконец-то появился: тихий, едва слышимый шелест травы.       Мимолётной мыслью почудилось, что эти разбитые статуи — это надгробия, и все эти поля — огромное кладбище, растянувшееся бесконечно вдаль. Рьюга остановилась, бросив на них ещё один взгляд, и покачала головой: даже если это было так, какой смысл зацикливаться на подобном.       Чёрное солнце за весь длинный путь не появилось ни разу.       Как и разводы, как и переливы.       А ещё тут не было жарко. Воздух ощущался совсем немного прохладнее и свежее, как будто до выхода из этого… места… оставалось совсем немного. И об этом Рьюга тоже старалась не думать — чтобы не обнадёживаться раньше времени, если это вообще следовало делать.       Как назвать всё происходящее, она не понимала. Чем было это место — тоже. Оно походило одновременно и на лабиринт, и на непонятное подобие тюрьмы — чем-то же эти чёрные камеры должны были быть, — и на какой-то странный архитектурный полёт мысли, не имевший чёткой структуры, но отдалённо напоминавший что-то, что правда могло существовать.       Камни постепенно начинали разбавляться высоким, изрезанными каннелюрами колоннами. Разбитыми и целыми — и их постепенно становилось всё больше и больше, а плитка под ногами начала приобретать всё более читаемые узоры: на этот раз, это правда были витиеватые, закрученные орнаменты, собранные из цветной мозаики. Бесконечный чёрный начал разбавляться белым, красным, синим и жёлтыми цветами, создававшими единый, в кои-то веки бессюжетный узор. Просто цветы под ногами — хотя бы каменные.       Вдалеке начал вырастать храм.       Тропа переходила в каменный пандус, широкий ступени стереобата растянулись вдаль, а огромные колонны тянулись высоко к небу. На фризе едва-едва проглядывались глаза, а на фронтоне горело чёрное солнце, растянувшее свои лучи во всю поверхность.       Рьюга прищурилась: ей казалось, что каменные глаза внимательно за ней наблюдали. К этому, казалось, уже нужно было привыкнуть, но неприятные мурашки на коже оно всё равно вызывало. Не от страха — от напряжения из-за того, что тут был кто-то ещё.       Потому что если за ней наблюдают, это точно делал кто-то.       Рьюга обхватила себя руками и снова сделала глубокий вдох.       Где-то в глубине сознания ей начало казаться, что это всё близится к завершению. Храм — финальная, завершающая весь этот путь точка, дальше которой ничего нет. И из-за этого пройти это всё хотелось невероятно быстро, почти пробежать, но ноги просто не могли. Оставалось лишь осторожно, медленно вышагивать, стараясь не обращать внимание на загоревшееся с новой силой плечо.       Внутри храма всё покрывал лилового цвета сумрак.       Тут было ещё прохладнее, чем на улице, и хотя бы из-за этого удалось вздохнуть со слабой толикой облегчения. Лишь на мгновение: Рьюга в периферии снова увидела статуи, но на этот раз они не были человекоподобными фигурами без лиц. Как раз наоборот — каждая отличалась от предыдущей, все были разодеты в разодеты в причудливые наряды: доспехи, длинные платья в пол, непонятные шляпы и куртки с бахромой. И ряды нескольких десятков подобных фигур тянулись вдоль выложенной всё той же цветочной плиткой тропы. А за ними, за рядами колонн, ничего не было — снова всепоглощающая чернота, и на этот раз проверять, что в ней кроится, не хотелось от слова совсем.       Рьюга медленно продолжила идти вперёд, рассматривая каменные изваяния.       В конце одного из рядов находился пустой постамент.       Она слегка наклонилась, пытаясь разглядеть имя на разбитой табличке, но трещины и потёртости стёрли всё написанное. Не велика потеря — Рьюга просто прошла мимо, игнорируя странное ощущение на краю сознания.       Своеобразный коридор вывел в огромный зал, чем-то напоминавший смесь всех предыдущих ландшафтов: в центре всего этого находился бассейн-фонтан, наполненный этой фиолетовой, переливающейся и уходящей в чёрный жидкостью, вдоль образующих стены колонн стояли всё те же безликие статуи, в глубине образовавшейся под колоннами черноты виднелись лестницы, а чуть поодаль от центра находился высокий постамент, на вершине которого находилось… какое-то растение? Возможно?       Рьюга прищурилась, пытаясь разглядеть этот клок спутанных, чёрных прядей. По силуэту оно чем-то напоминало то самое чёрное солнце — пряди тянулись в стороны, лозами обвивались вокруг колонн… и не понятно, было ли оно живым вообще. Единственное, что Рьюга чётко понимала — подходить к этому не хотелось вообще, но, кажется, выбора у неё особо не было: колонны за спиной выросли так близко друг к другу, что пройти сквозь них было физически невозможно.       А потом эта куча чёрных прядей действительно двинулась, и по непонятному импульсу Рьюгу повело вперёд. На бег она не перешла лишь с усилием, и вёл её явно не интерес, а что-то извне: что-то, что обвилось вокруг её тела и тянуло на себя, заставляя широкими шагами подходить всё ближе и ближе.       До тех пор, пока бассейн не окажется за спиной, а ноги — опасно близко к краю. Одно движение — и она снова окажется в этой фиолетовой жидкости, которую Рьюга-таки смогла признать, а потому нырять туда снова не хотелось. Вообще.       Постамент, на котором находился центр всего этого клубка, очевидно стал заметно меньше: издалека он казался на порядок выше, возвышаясь даже над стоящими вокруг колоннами, а сейчас был не больше тех коридорных постаментом, а сама лохматая куча стала размером с Рьюгу. Может, совсем немного меньше. Пряди, тянущиеся во все стороны, зашевелились, словно правда были живыми, и слегка расползлись в сторону, позволяя увидеть то, что было внутри этого клубка.       А внутри была костлявая, бледная фигура. Бледная настолько, что сперва её можно было принять за очередную статую, однако затем она сменила положение, усаживаясь на постамент и свешивая ноги.       Это оказалась девушка, едва ли не сказать, что девочка. Девушка — раннего подросткового периода. Бледная, худая, вся в шрамах, которые чем-то напоминали всё те же письмена, которыми здесь было покрыто едва ли не всё, с огромными, светящимися жёлтыми глазами и красной прядью, проходящей поперёк лица. То, что сначала показалось клубком спутанных прядей, было её волосами — обвивающими пространство вокруг, её в том числе, и действительно растянувшимися во все стороны, словно это было корнями дерева.       Рьюга прищурилась.       Девушка смотрела на неё не столько пристально, сколько с восторгом, и это напрягало сильнее, чем следовало бы.       — Все в сборе! — неожиданно объявила она, подавшись вперёд, и Рьюга сипло вдохнула, не ожидая никаких резких движений. — И ты, и отец!       — О… отец?.. — Рьюга не хотела с ней говорить и, на самом деле, начала косо поглядывать за спину. Перспектива снова оказаться в этом подвешенном состоянии казалась куда притягательнее и хотя бы понятнее, чем говорить с кем-то в подобном месте.       Девушка указала куда-то вверх. Подняв глаза, Рьюга снова увидела это чёрное солнце-глаз, зависшее прямо над ними и, словно бы, смотрящее вниз, на неё. Она фыркнула, отводя глаза, и снова посмотрела на девушку, ожидая дальнейших пояснений. Или хоть чего-то. Потому что если этого не последует, она просто нырнёт. Снова.       — Да, — девушка говорила оживлённо, качаясь из стороны в сторону и размахивая ногами, и волосы её пошли волнами. — Так мало подходящих твоих версий сюда захаживает, ещё и так редко!.. То остатки сознания перед полноценной смертью, то ты, но юноша… Что удивительно… или нет?.. Не знаю. То ещё как-то иначе, что не нравится, да и ты, если уж совсем честно, мне совсем не нравишься, но видеть тебя каждый раз так приятно и хорошо, что не могу отказать себе в удовольствии и не посмотреть на тебя ещё раз.       — Ты… — у Рьюги глаз задёргался от того, как быстро, сбивчиво и с восторгом девушка тараторила. — Ты… Ты кто вообще.       — А! — девушка хлопнула в ладоши и села удобнее, протягивая Рьюге свою тонкую, маленькую ручку, на которой огромный золотой наруч выглядел излишне инородно и громоздко. — Эго. Эго, приятно познакомиться… снова… Ни ты, ни отец имя мне не дали, так что пришлось выбирать самостоятельно, думаю, звучит хорошо. Приятно каждый раз с тобой знакомиться и смотреть на твоё непонимание, есть в этом что-то очаровательное… А ещё — когда ты понимаешь, что к чему, как сейчас! Это твоё выражение лица всегда такое изумительное, что всякий раз заставляет ждать новой встречи особенно сильно…       Рьюга поморщилась: жёлтые глаза и красная прядь, конечно, наводили на определённые мысли, но в голове не вязалось, как она сама могла быть связана со всем происходящим: и с этим местом, и с девушкой, и с чёрным солнцем, которое та называла «отцом».       Чёрное солнце…       Девушка смутно кого-то напоминала. Совсем слегка — мимолётной мыслью, которая, тем не менее, слишком крепко засела в голове.       Рьюга покачала головой.       — Как отсюда уйти?       — А?.. — девушка — Эго?.. — удивлённо вскинулась. — Уже?.. Даже послушать не хочешь?.. Мы только встретились, а ты уже уходишь.       — Мне не интересно, — Рьюга повела бровью. Говорить не хотелось, разговоры вести — тем более. Хотелось уйти отсюда поскорее и забыть обо всём этом, как о страшном сне. — Вообще.       — А я всё равно скажу! — надулась девушка. — Мы так давно не виделись, в моих воспоминаниях ты вообще мертва! Дай провести с тобой времени больше, чем пару минут! Тем более, что тебя нынешнюю, в этой итерации, мне ненавидеть не за что!       Рьюга сильнее прищурилась. Нить понимания происходящего потерялась сразу же, стоило ей мнимо возникнуть.       — Ненавидеть?..       — А кто, думаешь, всё это оставил?! — Эго указала на шрамы. Буквы тянулись даже на лице, а самым большим, толстым и заметным был рубец поперёк горла. — Ты. Ты… моя ты, не ты-ты сейчашняя… Не бери в голову.       — Оно всё связано воедино, не так ли?..       — Так. Оно, — девушка указала Рьюге за спину, и она догадалась, что речь про фиолетовый бассейн, — едино для всего, и при полном контроле можно, скажем так, создать место, где всё будет перекликаться. А заодно и запереть здесь поглощённые души, — с этими словами девушка посмотрела вверх, на солнце. — Отец, как и многие другие, сами на такое пошли, может, и не зная, чем оно может закончиться, но уже без возможности это изменить. Но ты… Тебя не поглотили, хотя пытались. Может, поэтому ты можешь отсюда выбраться. Не знаю. Мы так редко видимся и так редко говорим, что у меня не получается составить какую-то единую цепочку условий… Особенно, относительно того, как ты сюда попадаешь: может, для этого надо быть при смерти? Или метаться в агонии? Или лежать в состоянии белой горячки из-за болевого шока? Я не знаю, всегда всё отличается… — Рьюга могла только предполагать: может, девушка говорила так много, так быстро и сбивчиво именно по причине постоянного одиночества. Может быть. Спрашивать не хотелось. Как и открывать рот вообще. — А вообще, пока ты здесь, знаешь, за что я тебя ненавижу? Знаешь? Тебе ведь интересно? Интересно?       — Интересно, — на выдохе процедила Рьюга. Ложь и только — ни черта ей не интересно. Но девушка улыбнулась — почти оскалилась — и продолжила тараторить:       — Потому что вряд ли ты будешь любить ребёнка, появившегося из-за твоего поражения… Ну, ты и так проиграла, этого не изменить. Но на этот раз проиграли все, и всё закончилось достаточно интересно, я такого исхода почти нигде не видела. А потом тебя берут силой, чтобы смешать кровь сосуда Немезиса и Драконьего клана, чтобы новый сосуд, — она указала на себя, — получился особенным. Так и происходит. После чего к тебе относятся не просто как к мебели или пустому месту, а как к падшей женщине, а за попытку убить сосуд или хотя бы ограничить его силу тебя, скорее всего, казнили. Я не знаю, что с тобой стала, но ты всегда была мертва, сколько себя помню. Вот так вот. Нравится история?       — Нет, — отрезала Рьюга, стараясь не представлять всё услышанное. Однако она слишком резко и болезненно осознала, на кого Эго была похожа, и от этой мысли в горле прошёл спазм.       — Вот и я так думаю. Поэтому и ненавижу. Наверное, эта ненависть взаимная, но по разным причинам. Ты ненавидела меня за факт существования, а я тебя — за то, что тебя уже не существовало… Грустно, наверное. Но хочешь обрадую?       — Не хочу.       — Я не такая, как отец, — она сказала это с такой гордостью, что на мгновение стало интересно, о чём вообще речь. — Меня не интересует то, что интересовало его и других последователей этого культа, так что запереться здесь, полностью контролируя происходящее, было моим правильным решением. Ты так не считаешь? И если вдруг где-то попытаются снять печать или возродить или ещё что-то… я не поведусь. Мне и здесь хорошо. Правильное решение? Правильное?       — Да?.. — Рьюга растеряно, медленно кивнула, и девушка просияла.       — Моя ты матерью была никудышной… наверное? Ну какая мать будет пытаться убить своего ребёнка? Матери должны любить своих детей… Матерью ты-моя-ты была никудышной, да, но ты-ты и другие твои ты периодически встречаются очень даже неплохие… Может, потому что не знают или не переживали то, что переживала ты-моя-ты… Не знаю. Как думаешь?       — Именно так, — Рьюга сипло вздохнула. Хотелось надеяться, что Эго вот-вот замолчит.       — Вот и я того же мнения, — Эго криво посмеялась. — Тут одиноко.       — Верю.       — Тебе тоже одиноко?       — Нет.       — Ну конечно! — она вскинулась, закатывая глаза. — Тебе-то не одиноко, хоть ты и отшельница!.. Может, поэтому и не чувствуешь одиночества… Или рядом с тобой кто-то есть? Изменяешь отцу в других…       — Закончим на этом, — перебила её Рьюга. У неё горло спазмами сводило от мысли об измене… Да. Надо было закончить. — Не продолжай.       — Ты его даже так ненавидишь, да? — Эго как-то грустно посмотрела на небо. — Я, наверное, могу понять, за что такая ненависть к нему рядом со мной, но за что сейчас?       — Ты не знаешь?       — Если бы знала, не спрашивала.       — Кто-нибудь другой, в следующий раз объяснит, — Рьюга уже не скрывала того, что косилась за спину. Раздражать создание с подобными силами, конечно, не хотелось, но ещё сильнее не хотелось оставаться здесь надолго. Ощущение времени, конечно, пропало, но в глубине сознания она понимала, что она тут достаточно долго. Слишком долго. Неприлично. И хотелось уже покончить со всем этим. — Просто не забудь об этом.       — Не объяснит, — Эго расстроенно вздохнула. — Каждый раз подобное звучит, ещё никто не объяснил. Как будто это и так понятно, но мне ничего не понятно! Почему никто не говорит?!       — Потому что твой отец чуть не уничтожил мир, хорошо?! — прикрикнула Рьюга. Эго дёрнулась. — Потому что он и этот чёртов культ были на грани того, чтобы устроить настоящий конец света, а ещё у меня с ним личные счёты, потому что… неважно.       — Потому что он тебя убил?       — Я сама это выбрала, — фыркнула Рьюга. — Я ему проиграла.       — Но если ты сама себя убила, почему ты сейчас здесь? Умереть значит исчезнуть с концом, разве нет?..       — Иных реальностей тоже не существует.       — Существуют… — Эго насупилась.       — Значит, и со смертью всё не так просто! — Рьюга просто не знала, поэтому и раздражалась ещё сильнее. — Раз ты такое всесильное создание, может, могла бы и изучить это доскональнее!       — Из… изучу, — Эго втянула голову в плечи и отвела взгляд. — Только не кричи.       Рьюга раздражённо поморщилась.       — Просто выпусти меня отсюда и хоть закопайся во всём этом.       — Хорошо! — прикрикнула девушка. — Изучу!       — Молодец, — Рьюга цыкнула. — А теперь давай, выпускай.       Эго прищурилась, поджимая губы, и неуверенно указала Рьюге за спину, опять показывая на фонтан.       — Я не знаю, что будет, но обычно все уходили так.       — Если ты знаешь, как уйти, почему сама не уйдёшь? — неожиданный вопрос, но Рьюге он слишком внезапно пришёл в голову. Эго развела руками:       — Не могу.       — Не можешь?       — Это для вас оно как-то иначе ощущается. Для меня это просто холодная вода.       — Ясно.       Рьюга из-за плеча глянула в фиолетово-чёрную гладь и выдохнула, покосившись на Эго. Та снова залезла на постамент с ногами, подтягивая колени к груди, и волосы начали медленно шевелиться, опять образовывая кокон.       Один шаг — и её с новой силой обхватили десятки рук, рывком утягивая в самую черноту. На этот раз открыть глаза или хотя бы продохнуть не вышло, и единственная попытка закончилась тем, что во рту появился невозможно сильный вкус металла… крови.       Это была кровь.

***

      По телу пробежала сильная, болезненная дрожь, и ощущения нахлынули слишком резко: она почувствовала, как влажная футболка прилипла к спине, как по вискам стекают капли пота стекают по лицам и виску, как дрожат руки, как сильно перетянуты ужасно болящие бедро и живот, как затекла шея, как тяжело сделать хотя бы один спокойный, тихий вдох. Рьюга шумно выдохнула, пытаясь приоткрыть глаза. Веки казались чересчур тяжёлыми, и потребовалось какое-то нечеловеческое усилие, чтобы их поднять.       На удивление, свет в глаза не ударил. Даже наоборот — тут словно стоял полумрак, и поэтому открыть глаза целиком, пусть и с трудом, но получилось. Рьюга вдохнула, судорожно глотая воздух, и попыталась привстать, и ей тут же несильно, но настойчиво надавили на плечи, заставляя снова лечь.       — Не шевелись, не… — это был Джинга. Рьюга чуть запрокинула голову, пытаясь понять хотя бы в каком положении она находилась, и Хагане смотрел на неё сверху-вниз. Под головой ощущалось что-то мягкое, и Рьюга не сразу поняла, что он был без шарфа. — Без резких движений постарайся. Они тебя перевязали, но сами раны не зашивали, так что осторожно…       Рьюга слабо кивнула и снова повернула голову.       Она лежала у него на коленях, с подложенным шарфом, и это стало ответом на вопрос, почему шея так сильно затекла.       На то, чтобы хотя бы немного привстать на локтях, потребовалось несколько попыток, и в финальную, когда всё наконец-таки получилось, ей помог Джинга, придерживая её за плечи. Однако сидеть прямо не вышло: голова кружилась, и равновесие держать физически не получилось. Рьюга сильно наклонилась, чувствуя, как горло сводит спазм, однако её под плечи перехватил Джинга, помогая снова выпрямиться, прижимаясь спиной к холодной… стене?       — Где мы вообще? — во рту пересохло, говорить было больно.       — На мобильной научной базе, — отчеканил Джинга, словно цитировал ответ на заданный им самим ранее вопрос. — Только вот где именно — не знаю. Ощущается, как кузов какой-то…       — Кузов?..       — Огромная металлическая коробка… Думай так.       Огромная коробка… В висках застучало, Рьюга болезненно поморщилась и опустила голову.       — Есть варианты, как отсюда выбираться?       — Есть, — шёпотом хмыкнул Джинга и тут же нахмурился. — Но сначала ты придёшь в себя, потому что в таком твоём состоянии мы далеко уйти не сможем.       Рьюга только слабо кивнула: тут спорить бесполезно, он был прав по всем пунктам. Кивнула — и попробовала согнуть больную ногу. Это-то у неё получилось, однако прикоснуться к бинтам не вышло: рана нестерпимо горела, и боль, кажется, только усиливалась от мысли, что внутри сейчас находился кусок железа. Небольшой, конечно, но особо ситуацию это не облегчало.       Рьюга чертыхнулась и дёрнулась, когда Джинга погладил её по затылку.       — Не надо меня трогать.       — Извини, — он одёрнул руку и сел рядом, продолжая осторожно придерживать её за плечи. — Стоит тебя сейчас пытаться о чём-то спрашивать или нет?       — Смотря о чём.       — Ты… — он осёкся и покачал головой. — Спасибо за спасение. Лучше так.       — Спасение?.. — не поняла она. Странно с его стороны было называться это спасением, когда они оба сейчас находились в такой ситуации.       У Джинги была разбита скула. Сильно разбита, красная линия содранной кожи тянулась вдоль всей половины лица. Рьюга попыталась приподнять руку, но ничего не вышло, хотя она так и так догадывалась, что у неё на лице такая же отметина. Разве что из-за этого боли не чувствовалось вообще: может, из-за всей остальной боли.       Они с Джингой сидели плечо к плечу.       Думать о том, насколько настоящим было всё произошедшее, сейчас просто не хотелось: голова и так шла болезненными трещинами.       — От… той женщины, забыл, как её зовут…       — Рейна, — шёпотом подсказала Рьюга и слабо повела рукой. — Спасение?..       — Да. А то, что сейчас происходит… — Джинга шумно выдохнул и взял её за запястье. — Выкарабкаемся.       — Ага, — Рьюга слабо усмехнулась и снова закрыла глаза. Нельзя было опять провалиться в черноту, поэтому она с силой прикусила губу. Каплей крови во рту больше, каплей меньше — уже без разницы. — Дай мне… пару минут. И будет соображать, что делать.       — Как скажешь.       Рьюга слишком хорошо понимала, что времени он ей даст куда больше, но сейчас сил не было ни на что: ни чтобы раздражаться, ни чтобы как-то спорить. Надо было быстро прийти в себя, и поэтому, если на это потребуется больше, чем две минуты — значит, так тому и быть. Единственное, что было важно в этом подвешенном состоянии — не заснуть, не потерять сознание снова.       Только собраться с мыслями. Только найти в себе силы встать.