Старые псы, новые трюки

      Здесь не было зеркал и дверных ручек — почти на всех дверях на их месте виднелись только квадратные сквозные отверстия. И ключей как таковых — тоже не было, вместо них что-то, что в эти дырки вставлялось и на пару-тройку секунд становилось импровизированной ручкой. Удобно и практично: дверь одновременно и заперта, и не заперта.

Слишком много белого. Глаза болят.

      Персонал — все как на подбор миловидные девушки примерно одного с нею возраста — объяснял всё достаточно подробно; настолько, насколько вообще позволяли условия эдакого «одиночного заключения» в палате, площадь которой, кажется, раза в полтора превосходила площадь уже ставшей привычной комнаты три на четыре… А вот тут стоило мысль закончить, толком-то не начав.       Из мебели — самый минимум: кровать, маленький холодильник, узкий шкаф с двумя — вверху и внизу — полками и маленькая прикроватная тумба, на которой помещался разве что металлический поддон со всем необходимым для капельниц.

Первые записи были… крайне своеобразными и больше походили на какой-то шифр: вложенный в эти каракули смысл мог понять только тот, кто это и написал. В остальном же — просто кривые, дёрганные чёрточки, в которых едва-едва угадывалось что-то осмысленное… И только ли потому, что писать и без того всего одной рабочей рукой было негде? Первое время — на сколько дней это растянулось, сказать было сложно — побочки от лекарств били в голову со страшной силой.

      Из-за сонливости, внезапной лавиной накатившей буквально под конец первого дня, этот самый первый-первый день — не день поступления, а именно полноценный, с утреннего приёма лекарств до вечернего — растянулся на неопределённый, но достаточно продолжительный, как показалось, срок. Потому что ничего не менялось, буквально ничего: даже картинка за окнами. Сил едва хватало, чтобы руку нужную сгибать на несколько минут, не говоря уже о прогулках в полтора метра до шнурков жалюзи. И на сколько на самом деле затянулся этот «первый день», загадкой оставалось до сих пор.

Были консультации — разговоры тет-а-тет в небольшой квадратной комнате. Выбивался только врачебный стол: нагромождённый всякими бумажками, некоторые из которых иногда даже давали ей на заполнение: галочки проставить, цифры посчитать, нарисовать что-то… Последнее казалось особенно странным: рисовать — и в таком-то состоянии? Но что на споры, что на удивления не было ни сил, ни желания.

      Сдвиги в лучшую сторону — а улучшением можно было считать даже банальное преуспевание в прогулке по периметру камеры… комнаты. Камерой — с явной отсылкой на тюремное времяпрепровождение — Ю настоятельно просил это место не называть. Во-первых, это не этично, во-вторых, не так поймут, в-третьих… Что-то было там ещё, но в беспросветной полудрёме оно немного подзабылось.

Ю… Да, точно.

      Первые визиты начались только спустя продолжительное — по здешним и личным меркам — время, хотя на самом деле, скорее всего, прошло не так уж и много; как потом выяснилось, всего полнедели. Три или четыре дня на адаптацию — непонятно, много или мало — и, наконец-то, возможность различать лица, двери и виды за окном, отслеживая время суток. Медсестёр — больше, чем одна, врачи тоже разные, а навещали так вообще очень интересные люди: от студента-практиканта, которому очень хотелось стажироваться именно здесь, именно в этом отделении, до… детей. Реально детей, и сначала Тсуна даже не поняла суть визита мальчишки в медицинской пижаме, который незаметно — с его-то ростом это более чем возможно — проник в палату и смотрел на неё как заворожённый, кажется, несколько минут.       — Это же про вас братик рассказывал, — Тсуна аж вздрогнула от неожиданности, потому что с её-то точки обзора никого в палате больше не было. Пришлось слегка вытянуть шею и наклониться.       — Сота, ты куда пошёл?! — в палату тут же влетела медсестра. И картина даже повеселила: её действия были одновременно резкими и аккуратными; и мальчика она уводила как бы непринуждённо, улыбаясь и кивая, мол, всё нормально, но в то же время настойчиво. — Простите пожалуйста, его выписывать должны, брат за ним придёт, его в другую палату вели…       Что она там оправдательно мяукала, Тсуна даже не слушала — кивала, но игнорировала, — продолжая смотреть на пацанёнка. Тот едва поспевал ногами перебирать, да и в принципе — это она поняла уже позже — выглядел не очень, однако эти горящие глазёнки ей запомнились. Сильно запомнились: то ли интерес, то ли восторг — и всё такое невинно детское, что невольно потянулось улыбнуться.       — Брату «привет» передай, — слегка насмешливо хмыкнула она, не особо надеясь, что её услышат; постоянное чередование дрёмы и осознания одиночного заключения не сильно располагали к частым разговорам, отчего голос даже не хрипел, а просто пропал. И всякий раз после недлинных фраз приходилось откашливаться.       Разучилась говорить. Забавно, наверное.       — Обязательно, — звонко откликнулся мальчишка.       Медсестра странно посмотрела на него, потом на Тсуну, вздохнула и прикрыла дверь, дежурно улыбнувшись. А через пару секунд дверь открыл Ю, и за его плечом даже мелькнула чёрная макушка незадачливой девушки.       — Мои поздравления, — он лукаво прищурился, поправляя воротник на белом халате. Что Ю имел в виду, Тсуна поняла только через пару месяцев.

Терапия такая, терапия сякая, бумажки-бумажки-бумажки, опять постоянная белизна, хождение от двери к двери, ещё больше бумажек, настойчивость награни с наглостью, терапия третья… Когда показалось, что всё, можно выдохнуть, выяснилось, что нужны ещё документы. И визу продлить — как вишенка на торте.

      Месяц. Потом второй. Потом чёрт знает сколько бумажной волокиты, аналог которой Тсуна в последний раз испытывала чёрт знает сколько лет назад. Потом пара-тройка дней сна и адаптации к обычной жизни на чужой квартире, где первостепенной задачей стало не впасть в то состояние постоянной дрёмы, что плотно прицепилось и стало почти привычным, потому что дёргать её на какую-то физическую активность — даже после всего, связанного с рукой что в больнице, что после — не особо-то и торопились, и самый максимум был только быстрым шагом походить по периметру или балкону, надеясь на то, что кошки оставят в сохранности щиколотки, в процессе расшифровывая собственную же писанину, которая пригодилась и сейчас — как лекарство от скуки.       Голова гудела от сумбура, и вопрос «ты в порядке?» прозвучал, кажется, раз сто только в первый день. А потом ещё день. И ещё… И это уже было, разве нет? Её предупредили о том, что первое время лучше находиться возле кого-то, но значение этому Тсуна предала не сразу, осознав смысл фразу уже потом… Потом-потом-потом, всё потом. И списки потом… Какие списки?       Открытием это не стало, но удивило в любом случае: в период времени, наиболее близкий к её выписке, скудные записи о происходящем как-то незаметно сменились на неловкие попытки составлять списки. Дела на день — что выглядело плохой шуткой, — какие-то перечисления всякого разного, уже бессмысленного; иногда встречались цифры и попытки вспомнить координаты, кодировки… В какой-то момент Тсуне показалось, что всё написанное — просто марание бумаги. От скуки или в попытках привыкнуть к факту, что рук снова две.       Важные записи пошли только на последних страницах. Эти блоки ровного текста только раздражали, но вырывать страницы Тсуна не решилась. Просто подклеила так, чтобы если кто и решит невзначай полистать, они не попались на глаза прям сразу… Не то чтобы содержание было сильно важным, просто сам факт их наличия раздражал неимоверно. И факт собственной беспомощности в данной конкретной ситуации — тоже.       Поэтому ежедневник был задвинут в дальний угол стола — как бы на глазах, но как бы и нет — и сверху придавлен стаканом для канцелярки. В прошлый раз в подобном месте стоял ноутбук, припорошённый рабочими листами.       В прошлый раз…       Тсуна постучала пальцами по столешнице нового письменного стола. Такой же простенький — Киойа обозвал его «далёким братом» офисных столов, — но… было в этой простоте что-то очаровательное. Как и во всей остальной мебели в комнате, соединении гостиной и кабинета. «Рабочая» область — стол с ноутбуком, и небольшой стеллаж для папок с бумагами и прочей лабуды, какая понадобится — с одной стороны комнаты, а «душевная часть» — софа с тумбой — с другой. И окно — не очень большое, но с видом… куда более располагающим к чему-то оптимистичному, потому что с видом на реку и город в целом.       Вообще, носиться по новой квартире оказалось куда более заманчивым занятием, нежели разбирать вещи, в процессе перебирая, что останется на виду, а что надо будет опять убрать куда-то в шкаф. Только вещей — бесконечное множество записей осталось… Где-то. Тсуна прищурилась: всякий раз в глазах начинало неприятно жечь, когда мысленно доходила до этого момента. В попытке отвлечься в какой-то момент открыла для себя тот факт, что скользить в носках по паркету крайне увлекательное занятие. А потом стукнулась голенью о кровать и со смехом, постепенно переходящим в лёгкую истерику, присела на край, пытаясь собраться с мыслями.       Вещи разложены, особенные — расставлены по полкам. Сколько времени прошло, она всё ещё понимала слабо. В идеале, надо было мелочёвкой всякой обзавестись, типа посуды и прочего. Тсуна хмыкнула: ну да, надо. И продуктами. И вообще, просто снова начать жить, как нормальный человек: восстановиться на работе, наладить отношения с людьми… И не впадать в уныние и панику.

— не смотреть на руки, особенно на правую; — не думать об упущенных возможностях и двигаться дальше; — тебе могут помочь и не осудят

      А что дальше писать в видавшем виды блокноте, Тсуна не знала. Потому что, собственно, из таких «шпаргалок» он и состоял. Каждый раз один и тот же текст, и дело было далеко не в обстоятельствах… Она тряхнула головой, убирая его в карман любимой куртки: неважно уже, что там по мелким записям, основной принцип действия медленно вырабатывался:       Улыбаться и держаться так, будто бы всё хорошо. Если не можешь сделать лучше, то хотя бы хуже не сделай.

***

      Плавающее чувство лёгкой паники не отпускало, и Тсуна решила просто не зацикливаться на этом, напомнив себе, что, в принципе, причины были: например, прогулка в полном одиночестве. Казалось бы, далеко не в новинку, но последние несколько месяцев над душой постоянно кто-то стоял, придерживая за локоть. Сначала медперсонал, потом Киойа — просто «на всякий случай»… Она поморщилась: не вспоминать больницу, потому что неприятно ныло в висках. И идти спокойно, ничего такого не произойдёт. Даже дождь не обещали.       Просто. Всё просто. Всё очень просто, и ей не стоит лишний раз париться из-за каждой мелочи… Тем более из-за мелочей не стоит волноваться, да. Неторопливо прогуливаться по направлению к месту встречи, наслаждаться хорошей погодой и общей атмосферой — всё ведь хорошо, всё нормально.       Тсуна остановилась и глубоко вздохнула.       Всё хорошо. Всё нормально.       Да.       Она прищурилась, поджимая губы. На самом деле, тянуло развернуться и пойти обратно, вернувшись к привычному образу жизни почти что затворницы, однако если дать слабину сейчас, то, по факту, всё пережитое станет бесполезной тратой времени, сил и денег. Смысл пытаться было что-либо изменить, если в итоге оно всё поруинись бы собственной же…       Тсуна снова тряхнула головой: нет.       На этом мысль можно закончить.       Нет, в этом аспекте жизни всё будет хорошо — потому что обратно она так и не свернула.       А вот…       Она снова тряхнула головой: проблемы решать будет по мере их поступления, а сейчас единственная трудность состояла в том, чтобы вовремя добраться. С кривой усмешкой Тсуна поймала себя на мысли, что немного наглости в виде опоздания ей простят, потому что причины были, да и не настолько плохая в этом смысле репутация, чтобы вызывать раздражённый прищур, мол, «опять». Ей не сильно хотелось торопиться, наслаждаясь и хорошим днём, и тишиной района, которая будет постепенно затухать — по мере приближения к куда более оживлённым улицам, тянущимся к центру. Можно было вызвать такси или на автобусе добраться до метро, но напала простая человеческая лень: просто не хотелось. Ножками, всё ножками — пока есть возможность.       Тсуна потёрла шею и подняла глаза в небо: ну да. Может быть и так. Мыслей нет, масштабных задач нет. Просто лёгкая прогулка до кафе — драгоценный момент полной расслабленности. Удивительно. И хотелось бы загадать, чтобы оно растянулось на подольше, но в таком случае, скорее всего, всё пойдёт совершенно иначе. Поэтому просто молча наслаждаться тем, что было. Определённо.

***

      Девушки — близняшки с одинаковыми лицами — двигались едва ли не одинаково, и смуглые юркие пальцы очень внимательно ощупывали всё. Настолько внимательно, что столкнувшись с Джингой взглядами, Рьюга едва сдержала кривую усмешку, а вот Хиотсукеру, до сего на Хагане только ворчащая, наоборот — взорвалась смехом, больше похожим на воронье карканье.       — А парниша молодец, всё выдерживает, — щурясь, просипела она. Рьюга ничего не ответила, косо поглядывая на её трость. — Вы сколько шли вообще?       — Неполные пять дней.       — Дам вам пару дней отдыха, а на следующие пару месяцев вы мои.       Это не звучало, как приговор, потому что приговором оно по факту и являлось. Рьюга криво усмехнулась: даже если и хотелось что-то возразить, трость всё ещё была в тяжёлых руках женщины, которая может и не даст конкретного ответа, то хотя бы в нужном направлении отправит.       — Причина?       — Для общего развития, — цыкнула Хиотсукеру, глянув так, словно вопрос был невероятно глупым. — Я по глазам вижу, что у тебя на уме. А его, — и кивнула в сторону Джинги, — тоже не мешало бы поднатаскать.       Рьюга потёрла глаза: спать хотелось ужасно сильно.       — По глазам?       — Я даже не заикнусь о Драконьем Императоре, пока не посчитываю, что вы оба готовы.       Этого ожидать и стоило.       — То есть, ты знаешь.       — Где искать.       Рьюга выдохнула.       Хиотсукеру с дочками оприходовали полуразвалившийся храм в полукилометре от их последнего лагеря, недалеко от маленькой деревушки, и для скромной жизни этого более чем хватало. Рьюга махнула рукой Джинге, которого настойчиво куда-то тащили, и просто выдохнула, оседая на пол: соврёт, если скажет, что не знала, куда и с каким намерением направлялась. Выгода для всех: Хиотсукеру с дочками получили новую душу в пользование, Джинга — тренировки.       Осталось только дожить.       Её потянуло мрачно рассмеяться.