Сталь и лёд (Из тени…)

V. Время, проведенное у Озера, навсегда осталось в памяти Эсхель как лучшее, что случилось с нею в пути. В этом удивительном краю и в самом деле дышалось так легко и спокойно, что порой казалось, будто эти места знакомы ей с раннего детства. Однажды она даже спросила Рэна, не могла ли кеара Дил вместе с ней, маленькой, когда-то давно побывать и здесь тоже? Однако тот только головой покачал: «Едва ли ей удалось бы так далеко забраться с тобой на руках… Вспомни сама, как мы сюда добирались.» Озеро вовсе не было заранее намеченной остановкой на этом долгом и трудном пути. Оттого и ночевать им теперь приходилось в наспех сооруженном Рэном шалаше из стволов молодых деревьев и веток. Ненадежное убежище… Эсхель опасалась, что от грозы и дождей, подобных тому, что весной бушевал над Наннорном, оно не спасет… Впрочем, Боги, а с ними и погода, по-прежнему оставались к ним милосердны. В горы, наконец, пришло настоящее лето. Днем стояла жара, удушающая и непереносимая на каменистых пустошах, но здесь, в сокровенном уголке вблизи Долины Водопадов, путникам почти не досаждавшая. Близость воды смягчала летний зной и Эсхель часто и подолгу сидела теперь на песчаном берегу Озера, как когда-то у Моря, погрузив ноги в воду. Озеро – родня Морю, помнила она. Вода здесь проточная – покидая долину, ручей ниже по течению вливается в Студеную, а Студеная, как известно, питает Море. «И в Море тоже проточная вода,- думала она,- так что нынче я, хотя и далеко, а как будто бы с Морем рядом…» Впрочем, вода в Озере – в отличие от Моря, пресная –несмотря на жаркие дни, почти всегда оставалась холодной. Как-то после полудня, когда жара стала и вовсе нестерпимой, а тень деревьев уже не спасала, Эсхель в одиночестве спустилась к озеру и уселась на берегу под кустом, росшим у самой кромки воды. Рэн снова ушел, пообещав ей вернуться к вечеру. «Охотится…»- вздохнула она, вспомнив обыкновенную причину его отлучек. Если беда с дровами, водой и пищей с приходом их в Долину Водопадов сама собой худо-бедно разрешилась, то с одеждой дело по-прежнему обстояло из рук вон худо... Но как раздобыть в этом диком краю новую одежду? Только и остается, что отобрать ее у какого-нибудь встречного бродяги… Но это означало бы не только встречу, но и стычку… А Рэн считает, что с людьми здесь лучше и вовсе не встречаться… Да и сама она, вспомнив, как удирали они от кого-то перед тем, как выбраться на старую дорогу, что привела их в долину, теперь ни о каких встречах старалась даже не помышлять: «Нет уж… Лучше оборванкой побыть. Всё равно здесь, в горах, некому на меня смотреть… ну, кроме Богов… а уж те-то видят меня насквозь, одетая я или вовсе нагая…» Раз за разом, погружая мокрые ноги в теплый песок Эсхель, будто дитя, от скуки играла в одну и ту же игру: по мере того как ступни ее обсыхали, она время от времени приподнимала их и, шевеля пальцами, стряхивала песок, наблюдая, как сначала влажными комочками, а затем и струйками, уже сухой, он ссыпается с них. Впрочем, это развлечение ей вскоре наскучило. Она обещала Рэну, что не будет появляться одна на открытых местах у воды, однако нынешняя жара вдруг показалась ей столь невыносимой, что искусительная мысль о необходимости «окунуться разок» явилась сама собой. Она сбросила юэлэ и изрядно потрепанное в дороге платье, оставшись в чудом уцелевшей нижней сорочке. Можно было бы раздеться и донага, однако, несмотря на свое очевидное одиночество, Эсхель опасалась быть застигнутой врасплох: «А вдруг…- подумала она, и словно оправдываясь перед самой собой добавила,- Вдруг он раньше обычного воротится? А я только разок окунусь и тут же на берег выйду.» Приподняв кружевной подол сорочки, Эсхель спустилась к озеру и, коснувшись носком воды, осторожно сделала шаг вперед и прозрачные воды Озера будто ледяными кандалами сковали ее щиколотки. Она сделала еще один робкий шаг. Затем еще, и еще… Придерживая над водой подол, медленно, упрямо преодолевая внутреннее сопротивление, всё дальше уходила она от берега. Вода, студеная, словно из колодца, ладонь за ладонью, постепенно смывала тепло с кожи ее ног. Вот вода коснулась икр… еще шаг… вот она достигла разбитых коленей, усмирив остатки боли… еще шаг… и вода доползла до бедер... По коже волной побежали мурашки, Эсхель отпустила намокший снизу подол сорочки, тут же парусом вздувшийся на поверхности воды вокруг ее тела. Солнце отчаянно пекло голову – ее темные волосы будто нарочно притягивали и впитывали жар его лучей. «Зря я чепец сняла,- подумала она было и провела по жестким непослушным волосам мокрой холодной рукой,- он хотя и не белый давно, а все ж куда светлее, чем моя грива и жар к себе не так тянет… Да и Боги едва ли к этакой дерзости моей снизойдут…» Однако, выбираться из воды, чтобы подняться за чепцом на берег, ей было лень. - Эх, была не была…- пробормотала она себе под нос и, утянув за собой «парус» сорочки, рухнула в воду, вспахав зеркальную гладь озера шумной волной и последовавшим за ней ворохом сверкающих на солнце брызг. Ледяная вода, обожгла разгоряченную солнцем кожу в первые секунды погружения. Эсхель вынырнула, откинула назад мокрые волосы, отдышалась и снова ушла под воду. Вынырнув во второй раз, она почувствовала, что вода уже не кажется ей столь обжигающе-ледяной, а солнце, блики которого весело заплясали на воде вокруг нее, невыносимо жарким, как думалось ей в то время, пока она сидела на берегу. Эсхель перевернулась на спину и, расслабленно раскинувшись на поверхности, ненадолго позволила едва ощутимому здесь течению нести себя, куда ему заблагорассудится. Она закрыла глаза и представила, будто вернулась обратно, в детство, в Кади. Плавала она весьма недурно. «Для девчонки…»- вспомнила она слова, что однажды, бросил ей Рузи, нехотя признавая, что и девчонки тоже на что-то способны. В Кадоре девочек неохотно учили плавать, более того, хорошим тоном для девушки было не знать и уметь ничего «мужского», отдавая предпочтение исконно женским навыкам. А мужским… мужским на Побережье считалось почти всё, что напрямую не касалось ведения домашнего хозяйства да заботы о детях. «Зачем им это?- задавались вопросом в равной степени и рыбаки, и торговцы, и крестьяне,- На женщине – дом, а уж как прокормить семью – наша забота!» «Долг женщины выйти замуж и родить…»- твердили Служители Всемилостивого. Однако, несмотря на истовую веру, Эсхель, Стэрна и Петта были любопытны ко всему, что выходило за пределы обыкновенного понимания женского и мужского учения – на том они и сошлись. Ни кеара Дил, ни родители ее подруг отчего-то не препятствовали этому любопытству, в то время как прочие девчонки из Кади, случалось, посматривали на веселую троицу искоса – так же, верно, как смотрели они на странненьких, часто увечных, паломниц, что каждую весну, с приходом тепла, спотыкаясь и прихрамывая, тянулись серой змейкой в Вару из южных провинций. Именно отец Петты, незадолго до того, как «Море его забрало», научил всех троих плавать. А отец Стэрны, уступив настоятельным просьбам любимой дочери, – держаться в седле. И хотя Эсхель делала успехи, пожалуй, только в плавании, ни один из этих уроков даром не прошел... «И ведь прав он, Рэн, говоря, что любое знание и умение может сгодиться мне в будущем… Вот кто же мог знать в ту пору, что нам придется уехать так далеко? Что верхом столько проскакать придется?»- подумала она, открыв глаза и на миг вернувшись из прошлого в настоящее. Впрочем, стоило ей блаженно закрыть их снова, как воспоминания о доме и Море опять окружили ее. Позже, уже в юности, Стэрне многое простилось за красоту и приветливый нрав, Петты не стало, а на Эсхель, тяжело сходившуюся с людьми и как будто от природы нелюдимую, иные так и продолжали посматривать косо, посмеиваясь над ее всегдашней отстраненностью, стеснением, взглядом исподлобья, непониманием шуток и… излишней, даже для приемной дочери бывшей столичной белошвейки, грамотностью. - Кому оно нужно здесь, это уменье? Буквицы читать… на что оно девчонке?- насмешливо недоумевали деревенские,- Вон и Ханта, даром, что много мнит о себе, а саму-то ее муж из Вары вывез… да ведь и та уразумела, что золотишко не впрок пошло и передумала дочку в Селль таскать, чтоб грамоте учить, будто благородную! Ведь всё, что из Писания знать потребно, Служители и без того нам, неразумным, в Храме растолкуют. А Дилленна, видать, в Столице еще зазналась. Вот увидите, в Посвященные она Эсхель спровадит. Сама святоша, каких еще поискать, оттого, видать, и замуж не пошла снова, и девчонку, видать, смолоду к Обители готовит. И когда бы не Стэрна, так и осталась бы Эсхель белой вороной, только то и умеющей, что сказки рассказывать в узком кругу ровесников и ровесниц... Едва только ноги начали тонуть, Эсхель перевернулась на живот – столь резко, что широкий подол сорочки обернулся кольцом вокруг ее талии – и, шутки ради, что есть сил забив ногами по воде, стремительно поплыла, поднимая снопы брызг, к противоположному берегу Озера. Однако на самой середине его неожиданно поняла, что другой берег куда дальше, чем ей показалось вначале, а плавание, требующее стольких усилий, грозит превратиться из удовольствия в тяжкое упражнение. «Вернуться?- мелькнула мысль,- Или уж доплыть? А там выше еще и место открытое… даже кустов – и тех не видать! Зато меня оттуда видать хорошо…- взглянув на противоположный невысокий каменистый берег, она вздохнула и снова вспомнила, что обещала Рэну не показываться на открытой местности в его отсутствие,- Но кувшинки…- она обернулась назад,- хотя… кувшинки-то и у нашего берега есть… Вернусь-ка, пожалуй.» Развернувшись, она лениво поплыла обратно, взяв чуть левее, туда, где ветви прибрежного кустарника низко склонившись, едва не касались воды, давая тень спрятавшимся от жары кувшинкам. Вода в затененной восточной оконечности озера была куда холоднее, чем на его середине, прогретой солнцем у поверхности, и у Эсхель, едва ноги не свело от холода. Когда с кувшинкой за ухом она подплывала к берегу, Рэн уже поджидал ее у кромки воды. - Ой…- вырвалось у нее, едва она коснулась ногами песчаного дна. Медленно, будто нехотя, побрела она к берегу, чувствуя, как мокрая холодная полупрозрачная от воды сорочка уж и вовсе греховно липнет к телу, подчеркивая то, чего мужчине по законам ее веры видеть не полагается. Жаркий прежде, воздух вдруг стал холодным. «И как теперь из воды выйти? Когда я, почитай, голая перед ним окажусь…- растерялась она,- Сейчас еще, должно быть, влетит мне за мою оплошность… надо было раньше вернуться, и черт бы с ними, с кувшинками... Попросить его что ли, чтобы не глядел на меня теперь? Грешно ведь…»- она стыдливо посмотрела вниз, на прилипшую к коже мокрую сорочку, и остановилась, не решаясь в таком виде выйти из воды у него на глазах. - Выходи на берег, Русалка. У тебя губы синие. И укройся – простудишься,- он предусмотрительно положил ее плащ на песок у воды, - Я отвернусь, скажешь, когда будешь готова. Он развернулся и на несколько шагов отошел от берега, словно собирался вернуться наверх, в тень деревьев. Однако тут же отчего-то остановился, будто передумал и решил дождаться ее. Эсхель, поглядывая на него – не обернется ли? – робко выбралась на берег и, стуча зубами от холода, в воде почти не ощутимого, но на берегу неожиданно завладевшего всем ее существом, наспех отжала мокрый подол сорочки, с удовольствием завернулась в темный, прогретый солнцем плащ и, подобрав часом ранее брошенные здесь, у воды, башмаки и платье, бросилась вслед за Рэном. - Замерзла?- спросил он, едва она, нагнала его, остановившись, бросила на траву башмаки и платье и принялась, скрутив, отжимать мокрые волосы. - Н-нет… - То-то я смотрю, зубы у тебя стучат.- улыбнулся он, ни словом не упрекнув ее за нарушенное обещание,- Я, пожалуй, последую твоему примеру… Сегодня и вправду чересчур жарко. Он скинул кольчугу, нижнюю рубаху и сапоги и, прямо в штанах, с разбега, со слабым всплеском нырнув в озеро, мгновенно исчез под водой, оставив на поверхности лишь расходящиеся круги. Сердце у Эсхель замерло. Кутаясь в плащ, она вновь спустилась к кромке воды и уселась на теплый песок, с удовольствием погрузив в него, замерзшие после купания, ноги. Рэна не было видно, как ей показалось, слишком долго. Так долго, что она успела даже разволноваться. Однако, к ее удивлению, он тут же вынырнул – едва ли не у противоположного берега! «Быстро же… будто рыба в воде…- удивилась Эсхель,- я б нипочем так не смогла… Всё-то у него ладится… всякое дело спорится! А еще говорит, будто когда-то был таким же, вроде меня… Хорошо им, Бессмертным, на всё-то у них времени хватает…» - она вздохнула. Накинув капюшон, чтобы мокрых волос не коснулся песок, она улеглась на берегу, подставив солнцу лицо – это благородным девицам с их тонкой и нежной кожей загорать не пристало, а она – простая смертная, да южанка к тому же, ей ли солнца бояться? Окутанная теплом плаща и жарких лучей светила, постепенно отогреваясь, она закрыла глаза. Однако не прошло и нескольких минут, как холодные капли, невесть откуда взявшиеся, нарушили ее блаженство, заставив Эсхель удивленно открыть глаза, приподнять голову и растереть по щеке воду. Ворох кувшинок лежал на песке возле нее. Рэн сел рядом. - Боги…- пробормотала она и улыбнулась,- так это ты… а я уж думала – дождь пошел! - Так-то лучше,- сказал он. Только теперь она заметила, на груди у него серебристую цепочку и медальон – око и две раскрытые длани. Знак этот показался ей смутно знакомым. Где-то она уже видела его… где-то… вот только где? Отчего-то ей теперь никак не удавалось вспомнить. «Спросить? Нет, не сейчас…»- взгляд ее упал на кувшинки. - Зачем столько? Завянут же…- довольная в глубине души, жалея цветы, всё же посетовала она. - Сплетем тебе венок, Русалка.- ответил он и добавил, улыбнувшись,- Бесстрашная. - Почему бесстрашная-то?- спросила она, не сразу сообразив к чему он клонит. - Потому, что бесстрашно плескалась тут, пока меня не было. - Прости,- она наконец поняла, что это был намек на ее оплошность,- нынче так жарко, что я позабыла обо всем… думала, окунусь разок… - Потому я и говорю, ты – бесстрашная, Русалка. - Смеешься? Да?- насупилась она. - Ну хорошо… «Неопытная» тебе больше по нраву? Она вздохнула и опустила глаза: «Неопытная… уж так и сказал бы – дура!» - Ничего же не случилось.- возразила она чуть обиженно, но в то же время как будто извиняясь. - Ничего, верно. Но тебя, похоже, даже на миг нельзя оставить одну. Она обхватила руками колени и вздохнула. - Пойду утоплюсь в этом пруду. Я виновата, но… - Всё, забудем, не оправдывайся. Да и русалки не тонут… Я всё понимаю… этот край очаровал тебя. К тому же нынче и вправду жарко. Но и ты пойми. Здесь случается всякое. Сегодня тут тихо, спокойно и безопасно, но завтра всё может измениться… и при том внезапно. - Не так уж тут и тихо,- буркнула она, намекая на шум Водопадов. - Не так уж.- согласился он,- И всё же… Плети венок, Русалка.- он поднялся и ушел с берега, наверх, под сень деревьев. Когда она, надев на голову венок, сплетенный по его совету из перевитых травой цветов, вернулась в их убежище под деревьями, Рэн уже развел костер. - Настоящая русалка,- улыбнулся он, смерив ее взглядом,- красивая. Она смутилась и уже через секунду, привстав на цыпочки, водрузила венок ему на голову. - Неожиданно…- вырвалось у него,- Благодарю тебя, Принцесса Русалок, за столь щедрый дар,- он склонил голову перед ней, будто перед знатной селейнской дамой,- Впрочем, и у меня для тебя нынче тоже есть подарок. Она подняла на него глаза. Серые с золотой каймой вокруг расширенных, здесь, в тени, зрачков. - Держи. Нового платья я тебе добыть не смог. Зато нашел вот это.- Рэн положил ей на руки два отреза ткани – тяжелый серый жестковатый лен и нежный струящийся белый шелк. - Шелк?- удивилась Эсхель,- Откуда? - Я не зря говорю тебе, что здесь случается всякое… от каких-то контрабандистов, похоже, осталось. Придется нам с тобой латать свою одежду самостоятельно. - Это едва ли сгодится для гор.- она указала ему на шелк, тут же представив, как он запачкается на второй же день пути. - Напрасно ты как думаешь. Хессиянки носят одежду из шелка. - Я про цвет… не про ткань… Испачкается ведь… и, наверняка, почти сразу.- она задумалась,- У вас же, на севере, девушки замуж в белом выходят, верно? Я не ошиблась? - Верно. Ты не ошиблась. - Глупо будет, наверное, по горам бродить этакой селейнской невестой,- хихикнула она. - Я как-то об этом и не подумал. Но в нашем случае выбирать не приходится… что отыскалось, то отыскалось. Видно придется мне сшить себе белые хесские шаровары,- он рассмеялся. - Это что-то особенное означает у вас, на севере? Или ты о… хессах?- предположила Эсхель чуть настороженно. - Нет. Но они рассуждают так же, как и ты. Белого они не носят. Уж слишком он маркий, хлопот с ним много. «Всадник в белом» у них как раз и означает – «дурак». Или селл, или маллиец в белом зимнем тулупе, что для них, по сути, одно и то же. Не любят они нашего брата. Хотя зимой хесская разведка белыми тулупами тоже не пренебрегает. - То есть, окажись ты среди них в белом, они сочли бы тебя дураком? Ты поэтому смеешься? - Поэтому. - Ты так много о них знаешь…- продолжала она задумчиво… и вдруг внезапная догадка, пронзила ее, словно раскаленной иглой,- Девушка, которую ты любил, та, смертная, ты говорил мне тогда, в Наннорне… она была из них?- вырвалось у нее,- Да? «Угадала…»- подумал он, но вслух сказал лишь одно короткое: «Да». *** Белые лепестки яблонь и розоватые лепестки абрикосов осыпались на землю, оставив на старых, узловатых ветвях бархатистую молодую листву и едва наметившуюся завязь. Остатки их, сметал нынче южный ветер, будто дотошный садовник в королевском саду. Сметал и уносил, прочь, спеша на север. «Пора,- вздохнула Дилленна, сидевшая на крыльце,- Теперь уж и вправду пора… Как они там? Мои девочки… добрались ли? Путь неблизкий… Оттого и мне надо поторапливаться...» Она еще толком не знала, не представляла себе, как именно выберется из страны. Как минует границу? Кто поможет ей? Окажутся ли в нужное время и в нужном месте люди, которых она прежде могла назвать друзьями? Или же те, к которым, ссылаясь на младшего королевского племянника, сможет она обратиться? Как знать? Будут ли ждать ее в порту корабли, о которых толковал Эрни, или ей самой придется дожидаться их, одним Богам ведомо как долго? Но, в любом случае, теперь улизнуть из Дейна будет куда легче, нежели бежать через горы с ребенком на руках. «Я свободна,- подумала она,- а значит, придумаю что-нибудь. Только б добраться до Вары… или до Мин-Слайна. А уж там будет видно…» Ветер дул с юга и будто нарочно звал ее с собой. С наступлением весны вновь потянулись по Старой и Новой дорогам Прибрежного Тракта паломницы и паломники. Каждый день Дил видела их, неспешно бредущих на север и поющих хвалы нестройными голосами. Дойти незамеченной до Вары – что может быть проще? Достаточно затеряться в серой толпе паломниц, превратившись в одну из них. До Вары… А оттуда? Разве что морем. Но если нужных кораблей там в ту пору не окажется? Тогда придется пуститься пешком в Мин… Но в каком обличье? Под каким именем? Ведь святых мест, подобных Варе, в Мин-Слайне нет, а значит паломницей туда уже не отправишься. Ах, Боги… И отчего разум столь нетерпелив? Так и норовит забежать вперед! Заставляет задумываться о том, что будет дальше, в то время как она всё еще сидит на крыльце в Кади, не успев даже до Вары добраться… Дилленна вздохнула, поднялась на ноги и спустилась с крыльца. Тронула рукой, бархатистые листики на яблоневой ветке, будто прощаясь. «Не собирать мне здесь урожай этой осенью. Кому-то другому всё достанется…»- вздохнула она и в сердце завозилась ночным котом грусть: отъезд – не радость… Сколько лет тут прожито… Но рано или поздно,- помнила она,- пришла бы и эта пора. Однако грусти от понимания неизбежного меньше отчего-то не стало. Калитка заскрипела, отворившись – сколько ни смазывай петли, а всё равно скрипит… Будто плачет, печалится, что снова все уходят, оставляя дом в сиротском одиночестве. Что ж… Если будет на то воля Богов, найдутся ему новые хозяева. Дилленна вышла на улицу, чтобы через двадцать шагов постучаться в дверь соседки Касьи. «Боги… сколько ж лжи, приходится в голове держать, если ты беглянка, которую ищут королевские стражи…- подумала она снова,- Помнить, что и кому сказала, чтобы себя не выдать… И вертеться, будто уж на сковородке, если кто-то поймает тебя на лжи или неудачно оброненном слове.» Потому и учила она Эсхель, что лгать грешно, да и не упомнишь всего, всегда проще правду сказать. «Или полуправду…»- горько вздохнула она прежде, чем Касья распахнула перед ней дверь. - Входи. Что это с тобой? На тебе ж лица нет! Случилось что?!- всполошилась соседка. - Ничего,- покачала головой Дил,- приглядишь за домом и садом моим? - Ты куда это собралась, мать?- удивилась ее приятельница,- Весточку получила никак? - Нет… Нет еще. - А куда ж ты? Если уж даже Ханта с семейством на север пока не спешат. - Я в Вару идти надумала. Пойдем со мной?- предложила Дил соседке, зная наверняка, что та нипочем не отважится нынче отправиться с нею. - На богомолье?! Паломницей?! Ай, и какая только муха тебя укусила?- удивилась Касья,- А я? Да и куда мне? Хозяйство ж не бросишь… Это у тебя дом да сад, они и без тебя постоят, зерна да сена не спросят, а у меня скотина… - Отчего нет? Я хочу попросить Всемилостивого и Мать, чтобы и Эсхель помогли мужа достойного сыскать.- сообщила она Касье,- Стэрна-то вон, даром, что дочка содержательницы трактира, а за дворянчика выходит. Пусть и не слишком знатного рода. Да и нам ли о знати-то мечтать? Хвала Богам, Эттуор-регент королевские земли освободил (*речь о событиях четырехсотлетней давности, когда отец первого короля новой династии Эттуор Кеаранте, правивший в качестве регента при малолетнем сыне, рожденном в браке с королевой Ярой, освободил крестьян королевских земель) и нынче мы свободны. А то б и нам крепостными ходить… Ты ж знаешь, моя-то вся в мечтах, наивная… Не сообразит без помощи Богов, на кого смотреть следует. Да как бы крепостного себе по дурости не присмотрела! А раз уж подружка ее за благородного пошла, может и моя кому приглянется? Да лишь бы греха какого не случилось… Боязно мне за нее.- Дил вздохнула и Касья прочла в ее глазах нешуточную обеспокоенность,- Обмануть ее, что дурачка на паперти… Оттого и решила: пойду-ка я, помолюсь в святом месте. Да и кто ж еще за нее, за сироту, Богов-то попросит? - И то верно…- вздохнула Касья в ответ,- А свадьба как же? Вернешься когда? - А свадьба не убежит никуда. Лето на носу. Свадьба, как водится, по осени. Я Ханту с Лури там, в Варе дождусь. Сговоримся, где встретиться. От Вары до Слайна рукой подать. Возвращаться до свадьбы смысла не будет. Ты уж присмотри за домом и садом… Урожай сними. Будет тебе награда, за присмотр,- улыбнулась Дил,- а как я вернусь, так еще и за здоровье наших молодых чарочку поднимем. А может и Эсхель моя замуж выскочит, как знать? Ведь в самый, что ни на есть возраст она вошла, пора б и ей. - Как-то ты поторопилась, соседушка. Отчего так внезапно? - Сон видела,- понизив голос до шепота сообщила приятельнице Дил самым загадочным тоном, так, будто открывала ей теперь страшную тайну,- Надо идти мне. - И когда ж ты… - А вот прямо завтра и пойду. Чего тянуть-то? - Да ну?! - К чему беды ждать, коли Боги сами позвали?- вдохнула Дил,- Кто я, чтоб им противиться? Да и за дурочку мою попросить надо бы. - Оттого ты такая грустная? Дил пожала плечами. - Страшное что ль привиделось?- полюбопытствовала Касья, видя, что без расспроса подробностей от соседки не добиться. - Не то, что бы… Тревожное. Будто ищу что-то, ищу, а всё не найду никак. А Мать во сне зовет меня ангельским голосом: «Приди ко мне, в Вару, помолись за дитя свое.» Как тут не пойти? А вдруг там и родная кровиночка моя отыщется? «Ох, Мать, помилуй!- мысленно попросила Дил прощения за ложь и взглянула на небо, что Касья приняла за священный трепет, пробудившийся в душе приятельницы от вещего сна,- Нынче я во спасение снова лгать вынуждена…» - И то верно…- Касья тоже встревожилась, и, затрепетав, приложила правую руку к сердцу, как водится у верующих в Троицу,- Да и Служители говорят, хоть раз в жизни, а надо… Это я всё не соберусь никак… а ведь грешно, верно… Богов на хозяйство-то год из году менять! - Я тебе и говорю, пойдем вместе?- попросила Дил, втайне надеясь, что соседка откажет и на этот раз,- Уж не потому ли Всемилостивый говорил: “нищему раньше откроются Врата Изначального Сада близ Сияющих Вершин Невидимого, чем имущему”- что бедняку терять нечего, а потому и оставить ничего не жаль, чтобы за Ним последовать? - Ну уж нет, не сейчас. Сейчас-то – куда мне? Ты уж завтра собралась… Коли б предупредила ты меня загодя… может и я б собралась теперь! А нынче-то как? На кого я хозяйство-то брошу?- сделав вид, что колеблется, развела руками Касья,- Повожу тебя утром, разве что… - впрочем, добавила она тут же, желая выказать приятельнице сочувствие,- До Тракта. И ждать тебя буду, за садом приглядывать. Ох, мать… Одну меня оставляешь. А мне ведь, окромя тебя, и словом перемолвиться не с кем… *** Ей хотелось остаться здесь навсегда. А еще хотелось, чтобы всегда было лето, чтобы можно было в раскаленный добела полдень нырнуть в ледяную воду озера и долго и самозабвенно осыпать друг друга ворохом сверкающих на солнце, то ли искр, то ли брызг… чтобы можно было плести венки и после бросать их в воду и чтобы Рэн, этот Бессмертный с холодными северными глазами, приносил ей кувшинки с другого берега и дразнил ее Русалкой… чтобы никто их здесь не тревожил и чтобы никуда не нужно было спешить… ехать, бежать, идти, ползти… Однако, Эсхель помнила – это невозможно… и, хуже того, она знала, что скоро им придется покинуть этот благодатный край, пусть и на время, но вернувший ей ощущение удивительного безграничного счастья. - Больше всего на свете я люблю Кади и Долину Озера,- признавалась она Рэну. «Самое счастливое время после прошлой зимы… вот бы когда-нибудь вернуться сюда…»- думала она, совсем позабыв об опасности, что еще в пути пробудил в ее душе шум Водопадов. Вот уже несколько дней она вспоминала всё то, чему учила ее когда-то кеара Дил по части кройки и шитья – нужно было не просто латать одежду, но… шить новую. А на руках у нее были лишь ткань, нитки, иглы и огромные, старые, ржавые, неподатливые ножницы для стрижки овец – иных не нашлось. Впрочем, Рэну даже удалось заточить их и, пусть и с трудом, но с работой своей они справлялись. «Горы – не то место, где на каждом углу шьют и торгуют… конечно и здесь когда-то жили люди, только очень уж давно это было… А с теми из людей, кто приходит сюда сейчас, лучше и вовсе не встречаться.»- мысленно вторила она Рэну и ей не оставалось ничего, кроме как снова и снова соглашаться с ним. Он, как и обещал, переодел ее в, неведомо где добытые им, хесские одежды. Правда, как он торопливо объяснил ей, шаровары и длинная, до колен, рубаха, с разрезами по бокам и спереди, для удобства верховой езды, несли на себе вышивку разных племен и были скроены отнюдь не на одного человека... Но разве имело это теперь, здесь, Ничейных землях хоть какое-то значение? И разве не было куда важнее то, что одежды эти были новы или почти новы и не нуждались в починке, а жару в них переносить и вовсе было куда легче, чем в сорочке, платье и надетом поверх него юэлэ? Эсхель оставалось лишь вытряхнуть из хесских одежд пыль да выстирать… и примерить. Наконец-то примерить! Штаны оказались ей велики. Они были чуть широковаты в талии, заметно велики в бедрах и чересчур длинны, но эти недостатки легко можно было восполнить, завязав потуже шнурок на поясе и затянув на щиколотках шнурки, продернутые сквозь каждую из штанин. Рубаха тоже сидела на ней, не стесняя свободы движений, но ее, в отличие от шароваров, кажется, всё же шили на женщину, пусть даже и чуть выше ростом. Так, покрутившись перед Рэном в новом своем облачении она рассмеялась и не без грусти подытожила, что нынче ее Боги, верно, придут в ужас, взглянув на нее с небес. Однако Рэн, этот язычник, должно быть ничего не смысливший в ее южной вере, позволил себе усомниться в этом. - Боги больше нашего повидали… поверь, Русалка, они видели прегрешения, куда более страшные, чем то, что ты сочла грехом сегодня. И едва ли вообще заметят это. Ведь одежда не делает тебя лучше или хуже – в любой одежде ты остаешься собой. Разве не так? Он снова был прав, так ей показалось. Пусть его обещание нарядить ее, как хессиянку, и было когда-то шуткой, однако обстоятельства сложились так, что само это переодевание стало необходимостью. Разгуливать в исподнем, набросив поверх только драное юэлэ, было бы, пожалуй, куда большим грехом… довольно с нее «платья принцессы Дальнего Юга» в Наннорне… А свое единственное, порванное в дороге платье, вернее то, что осталось от него, она распорола, чтобы раскроить по нему новое. И вот уже третий день Эсхель шила себе самое незамысловатое кадорское платьице из серого льна: ни дать, ни взять – паломница! О том же, чтобы украсить его привычной вышивкой не было и речи, ведь нитки в ее распоряжении были только серые да черные, что уж говорить о бисере, самоцветах, жемчугах и прочей красоте? И всё же она решилась вышить простенький узор вокруг горловины, пусть черный по серому и довольно скучный, зато впервые от начала и до конца выполненный без помощи восприемницы – своими руками! «Вот только не слишком ли мрачно получится? Буду в нем будто паломница, идущая на богомолье… Или вдова…- подумала она было, приступая к работе,- вспомнив, как кеара, давным-давно, сразу после мятежа и войны, странствуя по Побережью, вышивала многочисленным вдовам по подолу траурные полосы из синих и черных сплетенных цветов,- Хотя… Я ж по вороту вышью… Не понизу…» Белый шелк оставался нетронутым и Эсхель решила приберечь его до лучших времен. - Ну вот, теперь ты настоящая хессияночка,- улыбнулся ей Рэн, когда она снова уселась за шитье, однако от нее не укрылось, что за улыбкой этой таилась грусть,- осталось только волосы в хвост собрать, как у степных, или, как у горных хессов, косы заплести и украсить… Она подняла на него глаза, оторвавшись от шитья. - Ничего, вот дошью и превращусь обратно в кадорянку,- улыбнулась она в ответ. - Тебе и хессиянкой быть к лицу,- он как будто снова дразнил ее. Она вздохнула: «Но в самом деле… Уж не грех ли это? Носить одежду язычников? Ходить с непокрытой головой? Ох… Надеюсь, Всемилостивый простит меня, когда мы выберемся отсюда… не каждый же день доводится рвать и шить платья в горах. А может… мне теперь и чепец новый сшить из шелка?» Однако она не могла не признать, что хесская одежда – широкая рубаха цвета рыжей глины и шаровары из серого шелка – куда больше годится для гор, чем все кадорские платья вместе взятые: «Может напрасно я его шью? Может стоит так в путь пуститься?- задумалась она глядя на будущее свое платье,- Хотя… когда в Селейн приедем, платье мне там всё же пригодится. Да и кто ж меня в хесском-то туда пустит, ежели дозор какой повстречаем?» - Будешь дразнить меня, сошью тебе белые штаны,- отвечала она смеясь, хотя понятия не имела, как это делается,- шелк-то у меня остался. Она часто теперь ему это обещала, белые хесские шаровары стали у нее привычным выражением несогласия. - Сшей.- неожиданно для нее согласился он,- Должно быть, я их действительно заслужил… Да и не было у меня еще штанов, сшитых принцессой русалок.- он так и звал ее теперь – Русалка – за любовь к воде. Теперь-то Эсхель знала, что в горах он тоже предпочитал хесскую одежду. Правда, она не сразу смекнула, что это именно хесское платье, оттого что понятия не имела, что носят хессы, а что северяне. И только долгая дорога да его рассказы, наконец, раскрыли ей глаза. В ту ночь, когда она впервые в сознательной жизни увидела его в лесу, он был в роскошном, расшитом серебром северном тэрэ, надетом поверх новой, блестящей, будто из серебра, кольчуги – одежде, более поражающей воображение, нежели практичной или защитной. Впрочем, это было следствием его тогдашнего звания королевского посланника. «Это, видно, Стэрну и впечатлило – все уши мне прожужжала о нем тогда,- думала Эсхель,- а нынче, селейнского на нем – плащ да сапоги. Кольчуга – и та, как он говорит, хесская, легкая. Остальное – хесский шелк. Так удобнее. Ежели волосы подлинней отрастит да заплетет в косы,- думала она,- должно быть, будет настоящий хесс. Ну… почти. Глаза, волосы, кожа – все выдаст в нем северянина, он даже на полукровку, должно быть, не потянет, если его же рассказам верить…» Хессов она, конечно же, никогда не видела. Да что там хессов… никого она не видела – как и прочие ее сверстники, выросшие в глуши, при закрытых границах. С тех пор, как регент запретил чужеземцам любые передвижения по стране, обо всех, кто жил за пределами Дейна, можно было узнать лишь из книг, сказок, легенд да песен. Или рассказов тех, кому доводилось бывать в портовых городах у Истинных морей. Но и там, на дейнском западном побережье, хессов никто не видел столетиями оттого, что ни Дейн, ни иные страны, кроме погибшего Наумэа и, может быть, в меньшей степени, Дэроша, не вели торговли с кочевыми народами Великой Степи. О чем-то Эсхель читала, что-то рассказывала ей кеара Дил, чем-то, со слов своего отца, делился влюбленный в нее Рузи. Однако, все ее познания о Видимом мире и народах за пределами родины, по-прежнему оставались в лучшем случае довольно смутными, или же – когда дело касалось северян и хессов – полными домыслов, противоречий и самых жутких, леденящих душу подробностей. - Мир шире, чем ты думаешь,- сказал ей однажды Рэн в ответ на ее рассказ о том, как в Кадоре пугают хессами непослушных детей. И пока у нее не было оснований ему не верить. - А чем хессиянки украшают косы?- полюбопытствовала она, после того, как вновь «припугнула» его белыми штанами. - Оберегами из кости, кожи, меха и дерева, бусами, клыками волков, медведей, ночных котов, перьями… жемчугами, а если повезет или если семья побогаче – то подвесками из серебра и золота. Те девушки, что победнее из всего, что под руку попадется, умеют сотворить красоту,- ответил он задумчиво и будто что-то припоминая. - А сколько кос они плетут?- спросила она, припомнив, что в сказках что-то говорилось на этот счет,- Три? - Одну, две… или, наоборот, много – десяток-другой. Но те из свободных, что воюют наравне с мужчинами, чаще собирают волосы в «конский хвост», порой этот хвост после заплетая в косу. Особенно, если впереди битва. Три косы на самом деле встречаются лишь в некоторых племенах, их плетут при обрядах, и, чаще, детям. Ну а в сказках-то всегда три. Ты потому спросила? Она кивнула в ответ и, завязав узелок, перегрызла кончик нити – на сегодня шитье закончено. Темнеет в горах быстро, а шить всё же лучше посветлу. - Ты тогда в Кади приехал в кольчуге… со звездой на груди…- вдруг вспомнила она,- не такой, как наша – о семи лучах… Это оттого, что ты послание регенту привез, да? Это же ваша звезда, северная, да? - Странно… что ты только сейчас спросила.- заметил он и память на миг вернула его в тот самый вечер. И вновь он возблагодарил отцовского Бога за то, что тот надоумил его предусмотрительно оставить сопровождавшую его – посланника короля! – охрану, в большой гостинице при Новой дороге на Прибрежном тракте… Тогда, пообещав усталым охранникам несколько дней отдыха, он отправился в Кади в сопровождении всего двух своих всадников. «Те, верно, подумали, что я к красотке какой-нибудь из местных,- мелькнула мысль,- решил наведаться. Да это и к лучшему.» Никто не должен был знать, что ему необходимо было повидаться с братом, который в эту пору уже должен был, никем не узнанным, прибыть в Дейн через земли Южного Слайна и остановиться в трактире у Ханты… И встретиться нужно было без свидетелей. Рэн и подумать тогда не мог, что им с братом ночью придется выручать каких-то деревенских девчонок, рискуя провалить дело – ведь охрана его могла узнать Эрни, явившегося в Кадор в одиночку под видом мелкого дворянчика из северной дейнской провинции. Узнать и донести о том… Старшему Разведчику или даже самому королю Роддо… Он вспомнил, как, опередив брата и первым заселившись в гостиницу, два дня не спускал глаз со своих людей. И как на третий день вечером, когда услышал от слуг о прибытии нового постояльца, отпустил спасть своих молодцев, неизменно его сопровождавших, сказав им, что после ужина и сам собирается хорошенько вздремнуть перед дорогой… Вспомнил, как вызнал у служанки, принесшей ужин и вино, о светловолосом молодце из Слайна, прибывшем нынче на закате, и как в сумерках, выбравшись через окно, по крыше перебрался в комнату брата, не ожидавшего эдакого его появления и едва не выхватившего кинжал, чтобы разделаться с незваным гостем… Вспомнил, как предупредил Эрни, чтобы тот не попадался на глаза его охране… И как, не дав им с братом толком и словом перемолвиться, Ханта у ворот вдруг подняла крик, что дочь ее пропала – стоило только деревенским мальчишкам явиться ни с чем из соседнего селения… Тогда оба, спрыгнув сперва на крышу конюшни, спустились оттуда на опустевший задний двор – к этому времени все, и слуги, и постояльцы уже сбежались на истошный крик отчаявшейся матери, опасаясь самого худшего… Забрав из конюшни лошадей, вдвоем, не дожидаясь помощников, оба умчались в леса, услышав от кого-то одно единственное слово «Селль». По Прибрежному тракту, как рассудили оба, и без них найдутся желающие прокатиться… и оказались правы. Отчаявшиеся девчонки и в самом деле пустились короткой дорогой… и только милость Богов, должно быть, спасла их от приключений, что могли поджидать их в ночной темноте. «А Дил даже не пришлось ничего выдумывать, чтобы встретиться с нами,- подумал он,- и помощи попросить… Хорошо, что Ханта подняла переполох первой. Стражи мои так и не поняли ничего…»- он улыбнулся, едва перед внутренним взором снова возникли вытянувшиеся от удивления сонные лица охранников, когда, вернувшись, он, еще недавно собиравшийся хорошенько выспаться, поднялся по лестнице, заглянул в их комнату в полном облачении и, как ни в чем ни бывало, предложил тут же пропустить по чарочке, чтобы отвлечь их внимание и дать брату возможность незамеченным пробраться в свою комнатку, а после, прикончив вино и остывший ужин, и вовсе сорваться с места, чтобы вернуться в гостиницу на Тракте, объяснив внезапный отъезд тем, что нынче в этом обычно тихом местечке стало чересчур шумно. Тогда, дорогой, невыспавшиеся его сопровождающие – он знал это – ворчали и перешептываясь у него за спиной, полагая, что «нынче видно с красоткой у начальника не задалось…» «Лучше прослыть чудаком… взбалмошным… шутом… да кем угодно, но дело свое довести до конца…»- вспомнил он слова любимца дядюшки Роддо и грозы Юга – пирата Хаварры. «И то верно,- мысленно согласился он с ним – старым своим знакомцем,- Пусть уж лучше сетуют, что начальник их взбалмошный дурак или незадачливый любовник, чем заметят то, что их глазам не было предназначено…» Тогда он, всю дорогу думавший о новой… и тоже весьма странной встрече с Эсхель, позволил своим людям отдохнуть лишь под утро, расположившись на сеновале у какого-то бедного крестьянина, понятия не имевшего, что за гости нынче к нему пожаловали… - Теперь наша… северная, верно.- ответил он, заметив что Эсхель давно уже смотрит на него с удивлением, ожидая ответа. «Но если глубже копнуть, то Западная…- подумал он,- старой империи… Мы, Тэнгеры, присвоили ее, как и право зваться наследниками… Но стоит ли ей говорить об этом?» - Я про одежду думала и вспомнила.- пояснила она, прервав его воспоминания,- Тогда ты был – вылитый селейнец. А нынче, кажется,- она улыбнулась,- почти хесс. - Вот вернусь на родину и снова стану самим собой,- он улыбнулся, но тень грусти, как ей показалось, отчего-то мелькнула в его глазах,- Короли Селейна уже тысячу лет носят на гербе Западную звезду. Ту самую, которую ты только что северной назвала. Носят ее, как наследники старой западной империи, в то время как, по праву, носить ее может только последний из рода западных королей… - Последний из рода? - Единственный, кто оставался в живых. По меньшей мере, еще полвека назад. - А разве кто-то из них еще остался?- спросила Эсхель, не скрывая сомнений и удивления,- После тысячи-то… а то и полутора тысяч лет… - Оставался.- без лишних пояснений заверил ее он. - Откуда ты знаешь? - Знаю…- он замолчал, как это и прежде бывало, и она догадалась, что у него есть свои причины молчать об этом. - Если не хочешь, не рассказывай. - Как-нибудь в другой раз,- вздохнул он,- расскажу, если, конечно, тебе по-прежнему будет любопытно. - Еще бы! Конечно, мне любопытно! И нынче и потом будет! Это ж сколько прожить-то надо?!- удивленно заметила она,- Чтобы с тех самых пор оставаться в живых… Даже Бессмертному, наверное, нелегко бы пришлось… И сколько помнить всего… у смертного от такого, верно и вовсе голова напополам расколется! А Вы, Бессмертные, умеете удивить! - Умеем, наверное, да… А звезда…- добавил он плавно разворачивая беседу в иное русло,- она и на вашем королевском гербе есть. - У нас другая.- возразила она,- У нее четыре луча. - Верно, другая. Но, по сути, та же. Говорят, она оттуда же, с Запада, к вам перекочевала. Многие страны нынче хотели бы слыть наследниками старой империи. И до сих пор большинство из нас пользуется ее достижениями… взять хоть те же дороги…- он поднялся,- Однако, беседа – это хорошо, но одними словами сыт не будешь… Да и ужином давно пора заняться. - Сколько мы здесь еще пробудем?- бросила Эсхель ему вслед. - Как платье дошьешь – уйдем.- он обернулся. - Тогда я могу не торопиться?- спросила она с улыбкой. Рэн знал, что здесь ей нравилось и уходить не очень-то и хотелось. - Шей, как шьется.- ответил он, не желая лишать ее этой короткой радости. Она тянула время, он понимал это. Но, по сути, разве и он не делал то же самое? Ему и самому отчего-то нужна была эта передышка. Передышка перед новым возвращением в Долину Водопадов. Туда, где прошлое поджидало его едва ли не под каждым камнем, за каждым кустом… Прошлое, от которого он бежал много лет и к которому раз за разом возвращался снова и снова. Нужно было собраться с силами, снова посмотреть ему в глаза… и решить для себя, наконец, как жить дальше… Прежняя боль уходила – он чувствовал это – уступая место чему-то новому, светлому… но чему? Он чувствовал это с того самого времени, когда в степи вдруг заметил, что пришла весна – первая в серой череде весен, прежде много лет мелькавших незамеченными. Он так привык к отсутствию желания жить, к непониманию, зачем просыпается утром, к серому миру вокруг, что красная степь второй половины весны оглушила, ошеломила его, словно он, полжизни проспав, наконец, проснулся… Проснулся и увидел цветущую степь впервые. И она, эта степь, снова на мгновение вернула его в прошлое, но, вопреки ожиданиям, вернула, не ранив. «Время лечит…»- долгие годы твердили ему в один голос брат, мать, подруги матери, родня и друзья. Он не верил. Что ж… теперь, кажется, как бы ни противился он внутренне этому чувству, настала пора хотя бы отчасти признать их правоту: ему и в самом деле стало легче. Он так и не понял, отчего. То ли от слов Кеатринн, снявших вину за гибель возлюбленной с его семьи? То ли от красной весенней степи? А может быть, это всё тот дурацкий сон на сеновале, после встречи с Эсхель в лесу? Ох, нет, только не это… Она будто нарочно заставляла его привязываться к ней всё сильнее. С тех пор, как он отбил ее у уттакарров в Наннорне, он не знал покоя. Ее нельзя было ни на мгновение оставить одну. Необдуманными поступками она легко перечеркивала все замыслы и расчеты, добавляя ему и забот, и тревог в то время, как ответственность за ее жизнь сейчас лежала исключительно на нем одном. «Бестолковый ребенок…»- думал он с досадой, после каждой ее выходки, однако следующей мыслью отчего-то было: «Такой же, как и я когда-то. Моим учителям… да хоть тому же Скитальцу на Западе, тоже, верно, было со мной нелегко. И глупостей с моей стороны хватало…» И досада рассеивалась, словно дым, сменившись незваным теплом: «В ней – жизнь… желание жить. Всё то, что я, кажется, почти позабыл, но начинаю припоминать снова…» - Ну вот. На сегодня всё.- она отложила в сторону наполовину сшитое платье, воткнула иглу в клубок ниток и подошла к только что разожженному Рэном костру, - Такая жара сегодня. Пойду окунусь, покуда совсем не стемнело. Может хоть сейчас вода потеплей будет? - Иди, Русалка,- Рэн улыбнулся, глядя ей вслед,- Осторожнее там. - Хорошо!- обернувшись, ответила она, прежде, чем сбежать вниз, к озеру. Да, как ни крути… она ему нравилась. И это тоже добавляло беспокойства. Когда Эсхель вернулась к костру у нее зуб на зуб не попадал. Оттого теплый плащ, ужин и горячий тээхьяр пришлись ей как нельзя кстати. Попрыгав на одной ноге в безуспешных попытках изгнать из уха попавшую туда упрямую воду, она завернулась в теплое, быстро расправилась с жесткой, как всякая дичь, отдающей тиной, жареной утиной ножкой и, снова тряхнув головой, осторожно сделала глоток огненного северного напитка. - Нырнула неудачно?- догадался он. - Угу.- дожевывая ужин отвечала она. - Как же так, Русалка? Вместо ответа она лишь пожала плечами и вздохнула. Утиная ножка на ужин усмиряла ее ворчливый желудок. Огонь согревал ее ноги. Горячая кружка – руки. Вечерело, мир терял краски, погружаясь во тьму. Как обычно, в ночи комары зазвенели вокруг них и Рэн бросил в огонь горсть влажной, отпугивающей насекомых, травы. И тут же, будто туманом всё вокруг заволокло спасительным, но терпким дымом. - Спать хочешь?- спросил Рэн ту, которую и хотел бы шутя по-прежнему звать «своей самой маленькой подружкой», когда б не понимание, что в его к ней «дружеском» чувстве таилось что-то еще. Тревожно-счастливое и обреченное одновременно. - У-у, - она отрицательно помотала головой и сделав еще один согревающий глоток добавила,- нет, не хочу. Звезды постепенно проступали из глубины стремительно темнеющего неба. - Вон Ковш,- Эсхель запрокинула голову и посмотрела вверх,- и Змейка. До чего ж низкие они здесь… Того гляди на голову упадут. И Северная Звезда, смотри! Рэн тоже взглянул на сине-черное, низкое нынче небо. Вот она, Северная Звезда, права Эсхель. Звезда, ведущая теперь их обоих на Север, его родину… Где бы он ни был, она всегда манила его домой. Даже тогда, в Великой степи, когда он был счастлив… и после – на задворках Дальнего Юга, в горах на Юго-востоке, когда топил несчастье в вине… ища забвения и смерти. Она светила ему в каждом порту на севере, востоке, юге и западе, вдоль всего побережья Закатных морей Эннетхара, в каждом городе и селении Дейна и Эша, среди раскаленных камней древних Луухе и Акеш-Або, в суетливой толчее рынков торгового Дэроша и у скал, постепенно уходящего под воду, Наумэа… светила и звала обратно, в Селейн. И только в Долине Водопадов да на далеком Северо-западе, казалось, власть ее над ним несколько ослабевала. Здесь, в Долине, как и в суровых Западных землях, ему отчего-то всегда хотелось задержаться подольше. «Там – родина отца… здесь – родина любви…- помнил он,- родина и место упокоения…» Сквозь пляску языков догорающего костра он смотрел, как Эсхель допивает свой тээхьяр. В сумерках она, как по волшебству, снова начинала казаться ему ожившей Хедели. Это заставляло сердце биться одновременно и радостно, и тревожно. Он знал, что здесь, в этом месте, где всё когда-то началось и где позже так печально завершилось, подобные заблуждения были особенно опасны. «Глаза врут,- мысленно убеждал он себя в такие минуты,- это сходство внешнее, мимолетное… лишь игра света и тени. Они разные…» Он откинулся назад и лег на траву, подложив руку под голову. Черное небо, наполовину скрытое низкими ветвями и листвой дерева, смотрело на него тысячами маленьких блестящих глазок-звезд. «Хессы называют себя звездным народом… и верят, что когда душа достойного человека покидает тело, в небе загорается еще одна звезда… Глаз Богини… И сквозь эту звезду, смотрит Вечное Небо на оставленных в Видимом мире родных и любимых ушедшего…- вспомнил он,- Должно быть, где-то там теперь и она, моя Хедели… Высоко, далеко… А здесь вместо нее сидит рядом со мной Русалка – ее маленькая непослушная копия, волею судьбы, как сама она говорит, свалившаяся мне на голову… которая почти всегда со мной соглашается, но после делает всё по своему... Сейчас она допьет тээхьяр и пойдет спать. Или подойдет, сядет рядом и попросит рассказать о чем-нибудь…» И если мысли о Хеделине привычно отзывались в его сердце глухим отзвуком стихающей боли, то об Эсхель он думал с какой-то новой, пока ему и самому непонятной, еще неразгаданной, нежностью… «Настала пора возвращаться к жизни, ты же чувствуешь это, Delere?»- вспомнил он слова жрицы Кеатринн. Вот, пожалуй, и всё ее предсказание… которое, как он теперь чувствовал, постепенно сбывалось. Медленно, но верно, он возвращался к жизни, а жизнь возвращалась к нему. Эсхель и в самом деле подошла и, вопреки своему обыкновению, молча, сначала села, а затем легла на траву рядом с ним. Едва ощутимый теплый ветерок невидимыми пальцами осторожно перебирал листву дерева над их головами. Звезды то выглядывали из-за листьев, то снова прятались среди них. Тишину, если не считать шума Неодолимого, к которому оба успели привыкнуть за время, проведенное в долине, нарушила песней ночная птица. - Для чего они поют?- тихо спросила Эсхель, неожиданно прервав долгое, но более не тягостное молчание. - Для того же, для чего и люди… ищут свою любовь,- вырвалось у него. - Люди поют не только о любви,- справедливо заметила она. - Не только,- согласился он,- но о ней отчего-то песен куда больше. Как знать? Может быть, и у птиц всё обстоит точно так же? - Может,- вздохнула она. Любовь… и где только носит эту ее любовь? Которая близко, но не знает об этом. Эсхель вспомнила свое странное, несбывшееся предсказание, о котором почти позабыла во время путешествия. «Рядом…- подумала она,- теперь уже и не рядом, наверное… мы же уехали.»- и новый вздох, куда более грустный вырвался у нее из груди. - О чем вздыхаешь, Русалка? - Да так… ни о чем… Вспомнила…- она вдруг приподнялась, опираясь на локоть и взглянула на него. Действительно, вспомнила! - Этот знак, что ты на груди носишь…- неожиданно спросила она,- он что означает? - Это Знак Утешителя. Его носят жрецы и…- «короли Запада, эпохи заката империи, что в древности тоже часто становились его жрецами…» - хотел он добавить, но не успел, впрочем, должно быть, и к лучшему… - Бога Горя?!- воскликнула она, широко распахнув удивленные глаза. - Можно и так сказать. Так ведь у вас его называют? - Ты – жрец?- изумленно и недоверчиво спросила она. - Нет, Эсхель, я не жрец. - Тогда почему… - В память об отце,- опередил он ее с ответом… - А-а-а…- протянула она,- а я просто вспомнила, где прежде видела этот знак. У предсказательницы, к которой мы ходили тогда со Стэрной. Ну, когда вы нас в лесу встретили… У нее на руке он был, я не присматривалась, видела только часть, а другая часть была рукавом скрыта. - Всё так, Русалка. Она – жрица. - Откуда ты знаешь?! Ты, что же, тоже знаком с ней?! - Зимой довелось познакомиться,- ответил он улыбнувшись едва заметно. - А ты не знаешь, все ли ее предсказания сбываются?- нетерпеливо спросила она, сама не зная, какой именно ответ, хотела услышать нынче. - Все ли – не знаю. Но некоторые, кажется, да. - А-а…- снова вздохнула она задумчиво,- некоторые… - Она тебе что-то предсказала? - Ну так…- Эсхель пожала плечами,- кое-что. - Не сбылось?- спросил он, вспомнив, как в Наннорне она не пожелала делиться с ним этим секретом. - Пока нет. Она загадками говорила… Я же тебе в Ньянруне, кажется, рассказывала… а еще она сказала несколько слов на незнакомом языке. - И что же она сказала тебе на незнакомом языке? - «Делерен тавета»… Может быть, ты знаешь, что это значит? Кеара Дил сказала, что ей этот язык не знаком. - Только это и сказала?- он улыбнулся. «Дил не могла ей сказать.- догадался он,- Рано еще.» - Нет, не только, но остального я не запомнила. Впервые слышала этот язык. Так ты знаешь, как это переводится? «Что тебе сказать, девочка?»- он задумался. Лгать не хотелось, почувствует… Но и Дил выдавать нельзя. - Это только два слова. К тому же я не уверен, что ты верно запомнила и правильно произносишь их. А смысл порой очень сильно зависит от этого. - А что за язык-то?- спросила она, с нескрываемым любопытством, во все глаза уставившись на него. - Похож на мой родной… на селейнский. - Тогда и кеара поняла бы…- чуть нахмурившись, призадумалась она. - Она и поняла. Приблизительно. Но смысла не уловила. Ты же не запомнила остального? Оттого она, должно быть, побоялась обмануть тебя и предпочла молчание. - Ну да… Но хоть на что похоже-то? - Могу ошибаться… Первое похоже на «управлять», второе ты произнесла как «верни». - Да… странно… Но почему же кеара мне тогда не перевела? Что особенного в этих словах?- спросила она скорее себя, чем его. - Наверняка потому, что сомневалась. А ты бы только разволновалась еще больше. - Да… наверное. И она… гадалка… не просила меня ничего никому возвращать… потом, когда мы говорили на дейнском. Может я, и в самом деле, ошиблась?- прошептала она, несколько секунд назад еще полная надежд, а теперь разочаровавшаяся. - Скорее всего так и есть. «“Возвращается” или “возвратится”- догадался он,- Но которая и куда?» И о чем они только думают, эти девчонки? Какие загадки загадала ей Кеатринн? Эсхель улеглась обратно на траву и снова вздохнула. - Не переживай, всё сбудется…- попытался он утешить ее. - Откуда ты знаешь?- спросила она с прежним любопытством и тут же добавила,- Еще б мне понять, что сбудется… Непонятно же ничего. «Пять благословений Богов ты получишь...» - Ух ты! Ты, должно быть, станешь очень счастливой, с пятью-то благословениями… В обычной жизни и одного-то порой дождаться невозможно… «Лишь бы не как королева Яра…»- подумал он. - Или пять раз замуж выйду…- уж и вовсе грустно произнесла она,- хотя у нас и не женят, после третьего вдовства… но она как-то так сказала, знаешь… непонятно. Сначала об одном, потом сразу, как будто, о другом. Впрочем… про долгий путь, кажется, всё-таки сбылось. Пока лишь про долгий путь…- она задумчиво прикусила губу,- А тебе она что-нибудь предсказывала? - Хотела. Я отказался. - Почему?!- Эсхель снова приподнялась и, удивленная, пристально посмотрела на него. - А зачем мне это знание? - Ну-у-у,- протянула она, растерянная,- не знаю… чтобы знать. Чтобы что-то изменить в жизни… Неужто тебе не любопытно совсем? Что там, впереди, в будущем? - Нет, не любопытно. - Не может такого быть…- не поверила она. - Почему? - Потому что у всех есть какое-то будущее. Вернее, будет. Только старики стараются о будущем не думать… совсем старые, у кого всё в прошлом. Да и то не все! А ты не старик вовсе и… нет, правда, мне не понять…- она улеглась было обратно, но мгновение спустя, будто не желая верить глазам, повернула голову и снова посмотрела на него. «Он очень несчастлив и у него всё в прошлом, как у старика?»- догадалась она и отчего-то вдруг вспомнила Эббу, мать их со Стэрной подружки, Петты, и ее отчаяние: «Нет больше жизни, нет больше смысла… нет будущего! Ничего нет больше! Зачем мне жить, если это Море всё у меня отняло?!» - и невольно содрогнулась от этого воспоминания. - Ладно. Кое о чем она всё же предупредила меня. И это сбылось.- он отвел разговор от опасного края. Говорить о себе ему по-прежнему не хотелось. «Ты права. У меня все в прошлом… во всяком случае было… до недавнего времени…» - Это – секрет?- спросила Эсхель. - Нет. - Тогда расскажи. - Она сказала мне: «Не опоздай в Наннорн». Еще зимой. - И ты едва успел… Выходит,- ее глаза снова широко распахнулись,- Значит, это она спасла меня? Отчасти… Да?! - Возможно. В любом случае, поторопиться она меня заставила. Я не очень-то верю во всё это…- признался он,- но она жрица Бога моего отца… И мне пришлось прислушаться к ее совету. - И всё? Больше ничего она тебе не сказала? - Больше ничего.- ответил он, однако, подумав, добавил,- Впрочем… было кое-что еще… - Значит, все-таки предсказала?!- с нескрываемым любопытством воскликнула Эсхель и снова, вскочив, взглянула на него. - Не знаю, можно ли это назвать предсказанием. - Так что же она тебе предсказала? - Новую жизнь. Так, наверное… - Почему наверное? - Потому, что пока не сбылось. Поживем – увидим. - Поживем – увидим.- эхом повторила она тихо, снова опустившись на траву. Водопады шумели, птица пела о своей любви, ветер по-прежнему играл листвой. Звезды немигающими глазами зорко следили за ними из темноты небес. Костер догорел… - Пойдем спать, Русалка. Довольно предсказаний на сегодня.- тихонько сказал он ей. - Сейчас… подожди… Хочу еще немного посмотреть на звезды.- вздохнула она. И каждый вновь остался наедине со своими мыслями. *** Ветер свободы дышал в лицо песком и пылью. Дилленна взглянула на небо и снова мысленно попросила у Богов прощения за спасительную ложь. Нет, никакого сна она, разумеется, не видела. Но надо же было что-то сказать им всем? Да такое, чтобы поверили, не усомнились… Да и Боги… Разве не призывают они к себе всякого, кто грешит, пусть даже зов их не всегда звучит так явно, как она поведала о том Касье? Дил вспомнила, как, уходя, оглянулась в последний раз на дом, где провела несколько спокойных лет, после непрерывных скитаний и страха, дом, где Эсхель была так счастлива, обретя Море, подруг и спокойствие… как, тяжело вздохнув, побрела она к дому Ханты, где ее уже ожидала повозка. «Что ж… Всё когда-нибудь заканчивается… Заканчивается… И начинается что-то новое, иное…» Что ждало ее впереди? О том только Богам нынче было ведомо. Всю дорогу до Кеси, Ханта сетовала, что продать гостиницу оказалось не так-то просто, как ей бы того хотелось. - Нет покупателя… Нет! А кто купил бы – у того ни серебра, ни золотишка... Вот ты, Касья, купила бы, а? - Купила бы,- вздохнула та,- Да только на что? - Да и я б тебе продала с радостью. Всё ж своим… Не хочу я пришлым, жалко… Ай, как жалко! Что ж за жизнь-то такая? Почитай, второй раз уж… всё, что нажито, оставляем… И опять в путь, неведомо куда…- она покачала головой,- Ах, Боги, сколько ж нажито! Стэрнино приданое… Ничего ж, подлец, не взял! Ничегошеньки!- выругалась она на будущего зятя,- И ей взять не позволил… А эта кляча разве ж вывезет всё добро? Значит распродавать за бесценок придется, Боги… Боги… Но раз уж дочь обратно на север перебралась, стало быть, и нам тоже надобно… поближе к ней… Некуда деваться-то… - И то верно.- вяло согласилась с Хантой Касья. Дил молчала, глядя как над плавно качавшимися макушками сосен и лиственниц плывут куда-то на запад белые, похожие на чистый, только что собранный хлопок, облака. - Что у него там есть, в Тэри этом? Не дай того Боги, дыра какая окажется, я Стэрну-то увезу оттуда сразу и не погляжу, что он из благородных… Чего б ему было холста не взять, платьев, башмаков, утвари? Нет, ничего не взял… Всё это, говорит, матушка, у меня есть. Всё есть, слыхали? Вот каков! - Да ну, брось. Куда ж ты увезешь ее? Когда любовь у них… Да и золотом он сорил тут… Не так-то уж он и беден, точно тебе говорю! - Боги да услышат твои слова… Не беден… да где ж такого богача найти, чтоб от добра-то лишнего отказался? Я ж не продавала ему! Даром давала, в приданое за дочку! А ему ничего не надобно. Всё-то у него есть… Но уж я приеду, проверю. Скорей бы уж… Вот и соседушка будет нас ждать там, в Варе… покуда мы тут управимся,- Ханта замолчала и Касье вдруг показалось, что взгляд ее невесть отчего затуманился тяжелой грустью, если и вовсе не оставленным в прошлом горем,- Вон эти-то, сволочи, говорят, будто продала я ее, отпустила на грех с богатым…- уж и вовсе зло добавила она,- Ах, Боги! Да ежели б знали они, сколько я ей приданого скопила…- Ханта принялась утирать слезы, внезапно хлынувшие из глаз,- Мы всё ж не нищие! С чего б мне продавать ее… когда не в нужде мы жили, не голодали! А и голодали бы… Боги! Знали б они только, что я никогда… никогда… не продала бы!- она вдруг замолчала, всхлипывая и вздрагивая всем телом. - Ну будет, соседушка, будет…- принялись успокаивать ее Дил и Касья,- Вот продашь трактир и следом поедешь. - Ай, да когда ж это будет?!- отмахнулась от них Ханта постепенно успокаиваясь,- А вестей-то нет! Доехали они иль нет? Здоровы ли? Как узнать? На севере-то вон птиц приучили как-то. Тем им и письма носят, говорят. А тут… Сиди в неведении, родное дитя незнамо куда отпустив?- она взглянула на Дилленну и снова всхлипнула,- Да, соседушка? А где это место? Да что там хорошего? Так на слово поверить и пришлось! «Приедешь в Вару,- говорит,- ступай в “Три Кружки”, скажи что от меня, а уж там скажут куда тебе путь держать, да меня известят, чтоб вам навстречу выехал…» А ежели приедем, а там никого? Где тогда искать его и дочь мою? Дил вздохнула. - Ждать тяжко… а уж в неведении… Ах, Боги!- только и сказала она и снова подняла глаза к небу, будто самая настоящая паломница. Распрощавшись с Хантой и Касьей со слезами и объятиями, где-то за Кеси, она затерялась среди паломниц, судя по говору, шедших в Вару откуда-то из окрестностей столицы. Нынче она была одета, как и прочие, несущие к святым местам свои горести и надежды, в серый лен, а на дне ее сумки ждала своего часа рыжая хна – в Вару нужно было попасть неузнанной: «Может и не ищут меня нынче так, как прежде искали… Однако и осторожность лишней не будет… Вот только где это сделать? Перекрасить волосы снова… Да так, чтобы незаметно?» Не привыкшая к одиночеству, но, по-своему, обрадованная возможностью, наконец, побыть один на один с самой собой, Дилленна невольно позволила себе пуститься в воспоминания. Дорога и сама по себе будто располагала к этому. Сколько лет назад пришла она в Кади с севера по Прибрежному Тракту? А прежде сколько раз проезжала здесь? Всю жизнь, как теперь казалось ей, она только и делала, что носилась с севера на юг и обратно... Она вспомнила, как ушла из столицы в сторону Высокой Башни, где, перекрасив волосы черной басмой, отправилась на север, будто беженка с Юга. Она знала, что муж непременно дождется ее, если не на Побережье, то уж в Мин-Слайне, на границе, наверняка. «Дождется… но, Боги, как же он удивится, увидев меня такой!- мысль об этом заставляла ее улыбаться,- Сперва не узнает… А после рассмеется….» Как же самонадеянна и наивна была она тогда… Дил вздохнула. Даже теперь, много лет спустя, она гнала от себя эту мысль, она не готова была смириться, покуда сама… сама не увидит свидетельства того, что его нет в живых… Не успела она в ту пору покинуть окрестности Стельна, как навстречу потоку бежавших с юга, хлынул поток уносивших ноги с севера. И все они, как один, рассказывали о резне близ поворота на Вару. Первым, принесшим эти вести, попросту не верили. Как же это? В шаге от святых мест… Кто осмелился? Пусть даже они и язычники, северяне, но кровь-то у них человечья… Нельзя лить кровь пред ликами Богов, гневить их… Даже если это проклятая северная кровь. И Дил не верила. Не хотела верить. Меж тем, сообщений о резне становилось всё больше. И они обрастали подробностями… - И будто даже племянника наместника Южного Слайна убили там… Из Тантэров он, хоть и родич нашим, а сам с севера… Королеве служил и не отрекся… А как изгнали ее, вслед за ней и уехал с отрядом своим. Нет, саму королеву не убили, это всё небылицы, не нагнали ее… она, ведьма, удрать успела, я сама видела. Как ветер промчались… Она и северяне ее, и сразу на Мин свернули, не останавливаясь… И были таковы… а то б и ее не пощадили, уж сколько бед она принесла всем нам! А эти, последние, стало быть, отчего-то замешкались, отстали. Вот их-то там всех и положили. Кто-то слух пустил, будто они казну увезли королевскую… А народ-то, от голода озверел,- рассказывала кому-то шепотом старуха, пригревшаяся возле печи,- а казны… казны-то с ними и не оказалось. Потом уж явился из Вары тамошний наместник со своими людьми, пятерых повесил, за то, что с мертвецов снимали золото, серебро да сталь. Сказал еще: «Умирать будем, а ведьмина золота не надо нам. Всё зарыть.» Хорошо ему говорить-то, он сам, поди, на золоте ест, а народ с голоду пухнет. И вот, стало быть, распорядился он северян похоронить, «как подобает». Экое благородство! А как подобает? Свалили в общую яму, да и всё… собаке – собачья смерть… Трактир был набит под завязку, так, что всякий, способный заплатить за ночлег, счел за счастье, разместиться прямо на полу в общем зале, из которого даже столы теперь пришлось вынести. Старуха говорила еще долго… Прижимаясь к теплому кирпичному боку печи, она рассказывала, как попала под дождь и вымокла до нитки, как еле унесла ноги от каких-то разбойников, как пойдет теперь к сыну, на юг, авось там нынче регент Куорр, человек уважаемый и мудрый, порядок-то навел… Диленна слушала, не в силах поверить. Страх охватил ее. Чтобы не выдать себя вставшими комом в горле рыданиями, она едва ли не до крови впилась зубами в собственное запястье. «Нет… Нет… Нет…» - она уткнулась лицом в свернутый плащ, служивший подушкой спящей маленькой Эсхель, чтобы никто, никто ненароком не увидел ее слез, ее горя и отчаяния отныне запертых глубоко внутри, чтобы никто не услышал имен ее мужа и дочери, что беззвучно шептали губы… Поутру она устремилась в Вару, однако, не дойдя до нее, поняла – всё уже случилось и идти туда поздно. Это отнимет надежду, а то и вовсе погубит и саму ее, и Эсхель. Уж если муж жив, он отыщет их с Эсхель сам. Граница, как сообщали беженцы с севера, отныне была закрыта и новый приказ регента – убивать без промедления всякого, кто надумает пересечь ее без дозволения начальника пограничных стражей – исполняется с усердием и даже чрезмерным. Дил поняла, что опоздала. Потерявшая мужа и дочь, она осталась запертой на просторах внезапно ставшей враждебной второй родины, откуда выбраться теперь едва ли будет легко... Но уж если ей не выбраться с юга, надо хотя бы попытаться сохранить свою жизнь. Свою и малютки Эсхель… Она снова повернула на юг. Встречая в пути истинных или мнимых очевидцев резни под Варой, рискуя выдать себя, она с надеждой спрашивала у каждого: не видели ли те среди убитых и ребенка? Но всякий, с кем ей доводилось беседовать, лишь качал головой отвечая, что нет, уж детей-то там, верно, не было… Да и откуда им, детям, при войске взяться? Да к тому же малым… Дил поняла, что расспросы и опасны… и напрасны, однако каждый невнятный отрицательный ответ, подпитывал слабую призрачную надежду на то, что хотя бы дочь ее осталась жива. Она никак не могла взять в толк, за что на нее обрушились эти беды? Отчего Боги от нее отвернулись? Сперва отец, затем муж и дочка… В одночасье у нее не осталось никого из близких… Никого, кроме маленькой и вечно напуганной Дочери Веры. Горе накрыло Дил тьмой, из которой не было выхода, тьмой, где ждать рассвета казалось делом и вовсе бессмысленным. Ее жизнь была кончена, однако, жизнь ее восприемницы продолжалась. И только долг перед девочкой, это, последнее, как думала она позже, обязательство, удержало ее от последнего шага в Невидимый. Она не убила себя, но сама изнутри, будто застыла, а то и вовсе умерла вместе с сошедшими в Невидимый близкими. Даже слезы, казалось, прямо внутри нее, превратились в лед. Она говорила, ела, заботилась об Эсхель, куда-то шла, однако ни единой слезинки не проронила с тех пор, как случайно узнала подробности проклятой резни под Варой, убедившись, что почти все рассказы о резне – правда. И лишь огромный синяк на запястье долго ныл, напоминая ей о ее душевной боли, болью телесной. Убитая горем, она побрела вдоль Побережья, не разбирая дороги, нигде надолго не задерживаясь, в надежде, что однажды, кто-нибудь из своих, пусть даже и не чудом выживший муж, отыщет их. Она знала, уж кто-кто, а Сестрички ее не забудут… Однажды, попросившись на ночлег в крестьянскую хижину, она увидела, как хозяйка учила дочь вышивке. Прежде Дил терпеть не могла рукоделие – неусидчивая и стремительная, словно как ветер, в детстве она не доводила до конца ни одной начатой вышивки, как ни старалась мать-рукодельница, считавшая, что задатки у дочери есть, обучить ее… Окончательно забросив вышивку после смерти матери, Дил, казалось, совсем позабыла о ней. Однако теперь, когда она осталась одна, когда в живых не было уже ни матери, ни отца, ни братьев, ни мужа, ни дочери… Когда даже родины у нее не осталось… она вдруг попросила у хозяйки кусок холста, нити, иглы и принялась за работу. Стежки – темные: сиреневые, синие, черные – ложились один за одним, рисуя на ткани замысловатые узоры и сплетения диковинных цветов. - Красиво,- сказала хозяйкина дочка,- да только уж мрачно очень, разве что вдове впору носить такое. - Видно и впрямь ты в столице жила!- удивилась хозяйка,- Вышей и мне,- добавила она указав на темную полосу тянувшуюся по подолу платья,- У меня муж о прошлом годе помер… И живи пока тут, я денег с тебя за постой не возьму. И Дил вышивала – а что еще умела она? Расскажи кому – не поверят: бывшая придворная, чужеземка, наперсница королевы-изгнанницы… Вышивала черно-синие цветы и узоры, на деле вышивая свое собственное горе. За мать, за братьев, за отца, за мужа… и, может быть, даже за дочь… Как ни хотелось ей верить, что та жива, обстоятельства резни говорили ей об обратном, снова и снова отбрасывая ее от надежды в бездну мрачного отчаяния. На Побережье простолюдины редко надевали черное в знак траура, как это было принято у нее на родине. Знать, разве что. А у крестьян – теперь она и сама хорошо это знала – лишней монеты не сыщется, чтобы пошить себе новое, траурное платье. Селяне всегда найдут, на что потратить заработанные потом и кровью медь, золото и серебро… с пользой, куда большей, чем бесполезное мрачное одеяние. Оттого-то здесь, в Кадорских деревеньках довольно было вышить по подолу, а тем, кто позажиточней, и на рукавах, темные узоры печали… Дил вышивала, да так, что люди потихоньку потянулись к ней… Много, много видела она в ту, послевоенную, печальную пору, опустевших от горя, женских глаз и далеко не все из них были красны от слез – у большинства из тех, кто приходил к ней за вдовьими лентами, в темных южных глазах угадывала Дил тот же тяжелый лед невыплаканного, камнем лежащий на сердце, что и у нее самой… Именно по этому льду, затаившемуся в душе и глазах, казалось, вдовы без слов и траурных лент узнавали друг друга. И постепенно, осознание того, что она не одна, если и не утешило Дил, то позволило ей отчасти смириться с тем, чего изменить было невозможно. Время шло… Мир постепенно возвратился в страну, медленно зализывавшую раны после войны, безвластия и мятежа. Жизнь брала свое. И, наконец, в пост, предшествующий Дням Жатвы, к Дил потянулись заказчицы иного рода. - А можешь ты мне вышить такое же, только яркое? – спрашивали они и смущенно зардевшись добавляли,- Чтоб листья зелены, а цветы алы? Чтоб на свадьбе я была краше всех? Так исподволь стежки Дил стали светлее и ярче, будто и в душе ее сквозь мрак горя, постепенно проступали теперь краски жизни и надежды… На вторую, после мятежа, весну, она решила для себя, что муж ее вероятнее всего мертв, иначе непременно, нашел бы ее, а вот дочь… Нет, в это она решительно не желала верить! Но раз погибшей дочь не никто видел, стало быть, и надежда есть. Что ж, решено. Покуда Сестрички ищут ее, она сама будет искать свою дочь… Дил завязала в узелок вещи, снова подкрасила басмой отросшие светлые волосы и пустилась в путь. «Где проще и надежней всего спрятать ценное? На самом видном месте!»- вспомнила она слова отца. А после, в памяти отчего-то всплыл обрывок беседы, из которой она невзначай узнала про домик, пустовавший где-то в глуши, на Побережье. Так она и явилась в Кади, в простом крестьянском кадорском платье, с вышитыми по подолу и рукавам вдовьими «лентами горя», никем не узнанная и никому не знакомая… Споткнувшись и едва не упав, она вынырнула из прошлого, разом очутившись в настоящем. Яма на дороге едва не стоила ей разбитых коленей. - Осторожней, сестра,- бесцветным голосом сказал рядом кто-то, поймавший ее на лету и удержавший от падения. Дил подняла глаза и увидела одного из странствующих Служителей, что посвятили свою жизнь путешествиям по святым местам. - Благодарю, отче,- отвечала она с поклоном. Служитель молча ответил ей поклоном на поклон и поспешил вперед. Дил вздохнула, снова вспомнив о волосах, нынче на всякий случай тщательно упрятанных под чепец. «В Стельне… у Катты… У нее, пожалуй, и перекрашусь… Иначе где? В трактире в Сури? Там друзья, но то друзья не мои… и пусть Эрни уверял меня, что, остановившись там, мне бояться нечего, но все же у Катты будет надежнее. Я и сама ее знаю. А в Сури только и останется, что надеяться на незнакомых людей, за которых поручился Эрни.»- решила она, проверив рукой ладно ли сидит чепец на ее пока еще светлой голове.… «Ох, и прав же он… Служитель этот!- вздохнула она,- Осторожнее надо быть… Прошлое не денется никуда, а настоящее полно неожиданностей. Не время забывать об этом.» Она перекинула суму с правого плеча на левое и зашагала по Прибрежному Тракту на будто и вправду звавший ее к себе север. *** Платье, дошитое три дня спустя, как считала Эсхель, оставляло желать лучшего. Однако втайне она не могла не гордиться собой: она сумела! Сама. При всей своей былой нелюбви ко всякого рода рукоделию. - Как тебе?- спросила она Рэна, покружившись перед ним в обновке. - Ты прекрасна, Русалка.- только и сказал он. - Так уж и прекрасна?- усомнилась она и, словно оправдываясь, непривыкшая к похвалам, тут же раскрыла перед ним все недостатки своего нового наряда,- Вот тут шов сборит немного. А тут вышивка в сторону поползла. - Если не знаешь этого, то и не заметишь.- возразил он. - Может быть, но…- она с сомнением посмотрела вниз, где из-под края чуть укороченного подола кокетливо выглядывало кружево нижней сорочки. Оказавшись в чужом краю без строгого надзора кеары и осуждающих взглядов односельчан, Служителей и Посвященных Сестер, она рискнула отдать дань самой смелой кадорской моде последних лет, непрестанно обличаемой жрецами Всемилостивого: «Лишь бесстыдницы выставляют исподнее напоказ…» В Кади она едва ли смогла бы позволить себе нечто подобное. Да и здесь, в диких землях, ей было неспокойно от собственной дерзости. С одной стороны, в глубине души она считала, что край кружева выглядывающий из-под подола – это красиво. С другой стороны – опасалась пополнить ряды «бесстыдниц», ведь «…где исподнее показать готовы – там и до греха недалече…» - Грех близок!- потрясал сухим кулачком бородатый старец – Служитель в Храме Троицы Милосердной у Восточных ворот в Селле. - И Очищающим Пламенем вспыхивают следы грешника…- грозно вторила ему Сестра-Толстуха,- но не убежать, не укрыться ему от святого огня! Эсхель вздохнула, ненароком вспомнив праздничные проповеди и снова взглянула на кокетливый и «грешный» подол: «Как у бесстыдницы…» И как тут не стать одной из них? Впрочем, кажется, она давно уже в их рядах: чепец без повода снимала, одежды язычников надевала, дерзко обняла с перепугу взрослого мужчину – не брата, не отца, не родственника – друга! А однажды и вовсе выплакалась в его объятиях... Кто ж она теперь, как не та самая, настоящая бесстыдница? Она взглянула на Рэна и невольно опустила глаза, устыдившись воспоминаний об этом: «Боги… Помилуй меня, Мать!» - Ты шила сама, без чьей-либо помощи, впервые. Горжусь тобой. - Да ну, брось… Было б чем!- возразила она тут же, хотя еще минуту назад кружилась перед ним вполне довольная собой: «Да и подол бесстыдный,- подумала она снова, но вслух сказать не отважилась: что он, язычник, знает о вере в Троицу и ее правилах?- Бесстыдный… но… мне всё равно нравится. Стэрна тоже одобрила б, уж тут к гадалке не ходи!» - Не придирайся. Ты всегда столь строга к себе?- не без любопытства спросил ее Рэн,- Что бы ты сказала подруге, сшей она сама такое же платье? Похвалила бы, не так ли?- он снова будто в душу ее глядел. - Так… наверное.- она пожала плечами, хотя в глубине души уже ответила на этот вопрос: «Похвалила б…» - Отчего ты другим так легко прощаешь то, чего никогда не простишь себе самой? - Не знаю. Всегда так было…- она, растерянная, снова пожала плечами. - Подумай об этом.- сказал он и после недолгого молчания добавил,- Ну раз ты сама не в силах себя простить, я, пожалуй сам прощу тебя. - За что?- не ожидавшая этакого поворота, она удивленно приподняла брови. - За шов на платье, за вышивку, за твои… скажем так, оплошности. За то, что превратила мою жизнь в сплошную заботу и беспокойство, и за всё, чего ты сама не можешь себе простить, но почему-то с легкостью и подлинным снисхождением к их слабостям, прощаешь другим. Буду твоей совестью. Время от времени. Если снова решишь придраться к себе – обращайся.- он рассмеялся: «Кто бы мне этакое сказал в ранней юности… - мелькнула мысль,- Хедели говорила что-то… но это было позже, много позже…» - Прости…- прошептала она растерянно, снова, как это часто бывало, не расслышав иронии в его словах. - Простил уже. Постой… или ты решила, что это упрек с моей стороны? - Я не… - Эсхель… я так давно ни о ком не заботился...- он взглянул ей в глаза и она вдруг с удивлением обнаружила, что он говорит всерьез,- Если честно, мне даже приятно вспомнить, что это такое… «Лукавлю,- поймал он себя на мысли в ту же секунду,- отчасти…» Ее, как он выразился, «оплошности», которые она, раскаиваясь, всякий раз называла глупостями, временами доставляли ему немало беспокойства и раздражения. Однако, сама мысль о том, что забота о ком-то вернулась в его жизнь, была приятна и тепла… как что-то давно позабытое из другой, прошлой, канувшей в Невидимый, жизни. - И тебя это совсем не… раздражает? Не злит?- спросила она, будто угадав, о чем он только что думал. - Что меня, по-твоему, должно раздражать? - Ну… глупости мои. Оплошности… Или как ты там их называешь? - Раздражают.- признался он,- И злят. Иногда. Но приятного в общении с тобой куда больше. Вот только не начинай снова корить себя за это. Я тебя простил уже. За всё, что было и за всё, что будет. Улыбнись лучше, улыбка тебе к лицу. Она вздохнула, не поверила, но… улыбнулась. - Послушай… я предложить тебе хотел… Завтра Поворот к Осени. Задержимся здесь еще на день, ради праздника, ты, надеюсь, не против? - Нет, нет! Я вовсе не против,- Эсхель радостно улыбнулась,- Я рада! Уж лучше здесь Праздник встретить, чем в дороге!- она хлопнула в ладоши и даже подпрыгнула. Край сорочки еще более кокетливо выглянул из-под подола ее платья. Как, однако, летит время. Впереди самая короткая ночь и самый длинный день. Без малого середина лета. А потом Дни снова начнут становиться короче… «Поворот к Осени. Так они на севере этот праздник зовут. Праздник с тенью грусти, как кеара Дил говорила. А у нас это День Ожидания плодов земных, День Отца и Матери. И мы чествуем их, родителей и женщин, в ожидании ребенка… День Родителей, которых я так и не отыскала… а теперь, верно, еще дальше я от них…»- для нее этот праздник тоже был «с тенью грусти». - Праздновать будем?- осведомилась она, скорее шутя, нежели всерьез. - Можно и отпраздновать. Почему бы нет? - А как у вас это делают? У нас дети дарят подарки родителям, а взрослые ходят в гости к своим старикам. - У нас…- он задумался,- в Селейне и в Маллии Боги одни и те же и обычаи теперь уже схожи… хотя прежде и отличались. В Маллии разжигают костры, но не в лесах, как зимой и как делают это жрецы в Селейне, а у воды. Поют, танцуют. Молодежь прыгает через костры и ныряет в воду, одинокие девушки гадают, мужчины бьются на кулаках. Королевские всадники бьются на турнирах… Повсюду веселье, пиры и… признания в любви. В эту ночь у влюбленных принято признаваться в любви и, если она взаимна…- он, по своему обыкновению, не договорил и переменил тему,- У вас этот праздник более целомудренный, насколько я знаю.- он улыбнулся. - Да, верно… Семьями празднуют,- сказала она с легкой грустью и добавила, сама не понимая зачем,- А я своих пока так и не отыскала. - Значит, будем праздновать по-нашему. По-селейнски. Или по-маллийски. Но, конечно, не с тем разгулом и буйством, о котором даже у вас ходят легенды. «Не с тем разгулом…»- подумала Эсхель, настороженно взглянув на него, и тут же вспомнила проповеди Служителей Всемилостивого, суть которых сводилась к одному – изгнали северян и хорошо! Слишком уж они дерзкие, слишком суровые, но при этом распущенные, пьют и дерутся без меры, а в праздники так и вовсе, не зная устали, предаются всяческим грехам и порокам. И даже благородные девицы на Святой день Ожидания Плодов Земных просыпаются с кем попало в одной постели. Б-р-р-р… она брезгливо дернула плечами и по спине пробежал неприятный холодок. Рэн заметил это. - У нас говорят…- начала она было. - Врут,- не дал он ей договорить.- Уже пятнадцать лет, согласно повелению регента в ваших Храмах проповедуют одно и то же,- он рассмеялся,- с тех пор, как его высокопревосходительство Куорр Хаутар ар Эйкеталь закрыл границы, только это и рассказывают ваши жрецы о нравах соседей. Зато как проповеди хороши… Чтобы казаться чистым, мыться вовсе не обязательно, довольно облить соседа помоями. Тебя пугает старая байка про то, что всякая уважающая себя девица должна эту ночь провести не одна, а желательно с первым встречным? Но такого у нас никогда не было. Ни у селлов, ни у маллийцев, ни даже у хессов, с некоторыми из племен которых сходны приграничные маллийские обычаи. Нет! В этот день влюбленные признаются друг другу в любви… и только-то! А уж проводить ли им ночь вместе – это их дело. С древности считается, что в этот день нет греха. И те, кто не мог решиться прежде, предлагают руку и сердце своим избранникам и избранницам именно в этот день. Для многих это единственная возможность объясниться и обрести любовь. Вот и всё. После Поворота к Осени начинается пора свадеб. Но большую часть их играют в Дни Жатвы, что длятся до Преддверия Зимы – у вас это День Благословения Дарованных Плодов Земных, если не ошибаюсь. - Не ошибаешься,- улыбнулась Эсхель: «Всё-то он знает…»- Это день, когда Мать явилась в Видимый мир. Кеара говорила мне, что ваш Поворот к Осени – это праздник с тенью грусти. Почему? - Потому что после Праздника дни начинают становиться короче. И как ни крути – впереди зима. А зимы у нас суровы. И подготовка к зиме начинается сразу после Поворота к Осени. Ночь выдалась тихая, теплая и безветренная. Высокий костер у самой кромки воды, с треском пожиравший дрова, отражался в зеркале озерной глади. Эсхель, зайдя в воду по щиколотку, будто завороженная, не могла отвести глаз от огня и темного зеркала воды, на поверхности которой теперь, стоило только пламени подняться повыше, заплясало и его отражение. Праздник с тенью грусти… Нынче для нее он тоже был таковым. Ведь любовь свою она здесь не встретит. Где родители ее – лишь одним Богам ведомо... Да и с этим благословенным местом, глубоко запавшим в ее сердце, завтра придется проститься. Грусть сжала ей сердце. Однако в эту минуту было так тихо, не считая далекого шума Неодолимого, и так спокойно… и так хорошо… что она улыбнулась. - Ну что, возблагодарим Богов?- спросил ее Рэн бесшумно подойдя сзади. - Твоих?- спросила она, обернувшись. - Ты своих. Я своего… своих. Начнем с твоих? Эсхель молча кивнула и вышла на берег. «Прости меня, Всемилостивый… если чем-то погрешу против тебя сейчас…» Они встали перед костром, чтобы каждый мог произнести свою молитву. - Святая Мать, Святой Отец, без греха рожденный Божественным Соединением Изначального Духа Всемилостивый!- начала она робко,- Благословите… нас…- голос отчего-то дрогнул,- в сей святой день – День Ожидания Плодов Земных. Пусть земля принесет добрый урожай, пусть благословение ваше снизойдет на… наших родителей, что привели нас в мир и пусть будет благословенна всякая, ожидающая дитя. - Богам Маллии и Селейна ныне возносим мы славу… Пусть все, что случится этой ночью будет во славу Богов. - прочитал Рэн краткую молитву на селейнском. И помолчав с минуту, глядя в огонь, тихо добавил: «Kaettaru, aeori sai eavarru taekkere, khuttasayyaray, taaey i aaeshshu aesuon». Эсхель, не понявшая ни слова удивленно уставилась на него. «Надо бы спросить у него после, как переводится эта молитва…»- успела подумать она. - Ну, что? Вперед!- он взглянул на нее и в глазах его сверкнули лукавые искорки. - Что значит… вперед? Как это?- переспросила она, опешив. Никогда прежде не читала она в его взгляде – его холодном северном взгляде! – этакого задора. - Прыгай.- рассмеялся он. - Куда?- хлопнула она огромными растерянными глазами. - Через костер. - Я боюсь… Мне кажется… я не смогу.- неуверенно пробормотала она в ответ и на всякий случай попятилась. - Не бойся, давай с разбегу, я не отдам тебя огню… и ветру, и камню тоже не отдам…- рассмеялся он. - Я не отдам тебя огню, ветру и камню…- задумчиво пробормотала она, оттого, что эти слова вдруг показались ей странно знакомыми, словно она уже слышала их где-то или вычитала в какой-то книге,- Но ведь… это же… Рэн взял ее за руку, так и не позволив ей задать вопроса, что это за слова и могла ли она раньше где-то слышать их? И Эсхель, опасавшаяся прыгать через костер одна, снова, совсем как тогда, в лесу, в первую их встречу, подумала: «Не вырваться!» Они сделали несколько шагов назад и, разбежавшись, дружно взлетели – так ей показалось! – над пламенем костра. Рыжие языки огня пригнулись, словно испугавшись порыва ветра… Эсхель на миг зажмурилась и внезапно, невредимая, почувствовала, как ноги ее, разбрызгав воду, зарылись в мокрый песок дна, в шаге от берега. Она едва успела распахнуть глаза снова, как Рэн неожиданно потянул ее за собой дальше, на глубину… Еще мгновение и оба рухнули в воду, подняв ворох брызг, часть которых, угодив в огонь зашипела, испаряясь, стоило только им коснуться сизо-алых углей и пылающих поленьев. - Ну вот, а ты боялась,- сказал Рэн вынырнув и отбросив назад мокрые, потемневшие от воды и сумрака ночи, волосы. - Ты мог бы предупредить…- смахнув с лица воду, заметила Эсхель, моргая и растерянно улыбаясь,- платье-то мокрое теперь. - Значит, праздник удался,- рассмеялся он,- придется теперь тебе еще немного побыть хессиянкой, Русалка. Они выбрались из воды на берег и, подгоняемые ночной прохладой, бросились переодеваться, чтобы через минуту вновь возвратиться к огню. Вода в озере уже успокоилась. От костра веяло приятным, после ледяной воды, жаром. Свежие дрова, радостно потрескивая, вскоре заставили пламя взвиться еще выше. Эсхель вернулась к огню с гребнем и, распустив, принялась расчесывать мокрые непослушные волосы. - Что теперь?- с любопытством спросила она Рэна, уже сидевшего у огня. - Садись, Русалка.- он кивком указал ей на место и она уселась рядом. Гребень медлительно, словно хозяйка его погрузилась в задумчивость, заскользил по волосам девушки. Несколько минут оба молча смотрели в огонь. «Я не отдам тебя огню…»- крутилось у него в голове. Какой дух соблазна заставил его бросить ей эти слова? Да ведь и она насторожилась и, кажется, даже хотела об этом его спросить. «Знает она ее? Слышала где-то? Или Дил ей рассказывала?» «Я не отдам тебя ветру, воде, огню и камню… Кого соединяют Боги, того человек да не разлучит. Клянусь Вечным Небом и всеми Богами…»- слова клятвы, пришедшей к хессам, должно быть, из Маллии, а может быть даже и из самой древней Горной Страны, клятвы, которую дают друг другу жених и невеста в день обручения… Спустя столько лет он всё еще помнил ее наизусть, хотя произнести эти слова в пору юности ему так и не довелось… «У маллийцев, пары прыгнувшие через костер в эту ночь, считаются обрученными огнем и водой и клятву друг другу они дают похожую…- вспомнил он и усмехнулся,- Как я мог забыть… Впрочем, мы не хессы… и не маллийцы… А во мне хоть и течет доля маллийской крови, но… мой Бог – Бог моего отца. Я полукровка и считай, что свободен от этих обычаев. А Эсхель – южанка и вообще ничего об этом не знает… Да и прыгнули мы через огонь, как друзья. Одна она боялась. Видно, воспоминания сыграли нынче со мной злую шутку. Желаемое – за действительное… и не мудрено… Места здесь такие, колдовские, волшебные… Да и она временами кажется такой… похожей… А ведь я ее и вправду никому и ничему не отдам. Разве это не долг мой? По меньшей мере, до нашего прибытия в Селейн.» - Ты не замерзла?- он накинул ей на плечи предусмотрительно захваченный плащ. - Спасибо,- тихо ответила она. - Ну, что, праздновать, так праздновать. Давай споем что-нибудь?- предложил он, лишь бы не искать теперь большего смысла в случайно брошенных словах. Она пожала плечами. - О чем поют у вас, на севере? В этот Праздник… - Обо всем… О чем душе угодно. Но о уж любви-то, конечно, больше… в этот день. - Давай что-нибудь, что мы оба знаем,- предложила она и тут же вспомнила было про селейнскую колыбельную: «Нет, это, кажется, вовсе не то, что следует петь в праздник… Если ее нынче спеть, то после только и останется, что спать пойти…» - Давай. Про нищего? Эсхель засмеялась. - Или колыбельную, которую я пела у Моря, а ты подслушал... Какие-то песни… не слишком подходящие… для праздника. А «В медовых травах…» ты не знаешь случаем? - Нет. Давай сперва ты мне споешь, а после я тебе. Эсхель задумалась. - Только не придирайся сильно, ладно? - Не буду.- пообещал он,- Я не певец и не музыкант. Хотя в детстве меня и учили всему понемногу.- он улыбнулся. Эсхель вздохнула. Как же давно она не пела… Так, в Наннорне… в Ньянруне мурлыкала что-то себе под нос, когда оставалась одна. Но, Боги! Какое ж там было эхо! Ух! Вслед за Наннорном она тут же вспомнила зиму и Новую Надежду… Как же хорошо они со Стэрной и кеарой пели тогда… И тоже у костра… «Ах, Боги!»- подумала она и собравшись, наконец, с духом, запела: «В медовых травах ленту свою оставлю я тебе…» Она пела и смотрела в огонь. Пламя приплясывало, изредка подрагивая от легкого дуновения ветра. Искры от костра взмывали ввысь и таяли в глубинах безлунной ночи. Звезды, низкие, яркие снова смотрели на них из темноты и, казалось, протяни руку – и снимешь с неба одну из них. Рэн налил ей в кружку горячий тээхьяр, не успела она закончить пение. «Сейчас бы вина хорошего, в честь праздника…- подумал он,- Да только где ж его взять в горах? А хесское огненное не для того у меня с собой. Да и девушке его не предложишь, Бог с ним, обойдемся.» - Твоя очередь,- смущенно улыбаясь, сказала Эсхель, закончив песню. Что же скажет он ей теперь? Как оценит ее старания? - Ты хорошо поешь. Брат говорил мне об этом,- на миг из его памяти вынырнул короткий разговор с братом, в конюшне, куда оба отвели лошадей сразу по возвращении из леса, незадолго до его «внезапного» отъезда из Кади, каковым Рэн представил этот отъезд своим людям… - Застенчивая, читать обучена, будто в Посвященные готовится… Поет хорошо. Так мне Стэрна сказала. Да ты и сам, кажется, слышал ее пенье однажды. Уж прости, большего выспросить не успел…- ответил ему братец, стоило только полюбопытствовать: «Какова она? Что подруга ее о ней говорила?» - …но... его слова ничто в сравнении с тем, что я нынче услышал.- добавил он. Эсхель смутилась пуще прежнего. - Да ну? Брось… Ты же льстишь мне. Пою и пою. Как все. Да и ты слышал уже, как я пела… тогда, со скалы. Что ж тогда ты не похвалил мое пенье?- рассмеялась она. - Слышал. Верно. Но ты тогда была маленькая. И я был далеко. Что ветер донес, то и услышал… А теперь, наконец, мне посчастливилось услышать тебя по-настоящему. - Давай, твоя очередь,- поторопила его она, чтобы поскорее увести беседу в другое русло – ей стало неловко, как всегда бывало от чужой похвалы… да и услышать от него их северные песни ей было любопытно … Рэн будто задумался на мгновение, а потом запел. Языка, на котором он пел, Эсхель не понимала, однако по звучанию, по тому, что она уже слышала прежде, догадалась, что это селейнский или маллийский. Мелодия была грустной, однако, едва уловимая, в ней сквозила надежда. Эсхель легко запомнила напев и теперь могла бы, подхватив его, даже составить Рэну компанию, однако звук его голоса заворожил ее совершенно. Прежде она никогда не слышала таких голосов. Не то чтобы что-то необыкновенное слышалось ей в его голосе, брат его, помнила она, тоже пел и весьма недурно, но голос Эрни не заставлял ее сердце биться чаще… а теперь… Позабыв обо всем она продолжала смотреть на пляшущие на углях языки пламени… «Ох, если северяне этакие песни поют в праздничную ночь своим любимым, то и не мудрено, что утром никто из них не просыпается в одиночестве… Ох, Всемилостивый, прости меня… что за глупые мысли в голову мне нынче лезут?»- подумала она, не заметив, что в тексте промелькнуло несколько уже знакомых ей селейнских слов, и, уткнувшись головой в плечо Рэна, закрыла глаза, отчего-то уже не опасаясь гнева строгих дейнских Богов. Он обнял ее в ответ. И песня ли было виной тому, или это объятие? Но ей вдруг стало удивительно тепло и спокойно… «В эту ночь нет греха»- вспомнила она. - Спишь?- спросил ее Рэн, закончив петь. - Нет.- она открыла глаза и не в силах сдержать восхищения, взглянула на него,- Это было… волшебно. И ты еще говоришь, будто учили тебя немного… а сам куда лучше певчих наших храмовых поешь! - Брат поет лучше меня, так мне всегда казалось.- возразил он. - Нет… нет… ты! Эрни хороший певец, но ты…- она не договорила, смутившись излишней своей откровенности, и тут же спросила,- О чем эта песня? - О любви. И, как водится, о разлуке. - Расскажи! Переведи мне…- потребовала она. - Далеко, под облаками Посреди степи широкой Ты мою услышишь песню И подумаешь о том, Что в разлуке дни – веками, Бесконечною – дорога Будут мне теперь казаться И милей любимый дом… Мой напев на крыльях птицы Принесут тебе, родная Шепот трав им будет вторить И греметь над крышей гром Что верней тебя и краше В этом мире я не знаю Только ты пропой в ответ мне: «Ждет тебя любимый дом…» Так примерно ее можно перевести. Прости, всю ее на дейнском, в стихах, я сейчас уже и не вспомню. - А ее и на дейнском поют?- удивилась Эсхель. - Нет. Я переводил ее когда-то, баловался… Еще в ранней юности, если не сказать в детстве…- он рассмеялся,- на хесский, ну и на дейнский заодно. Как по мне, на дейнском она звучит куда нежнее. Южные языки весьма хороши для песен, как ни крути. Если песня тебе понравилась, напомни мне, когда в Селейн явимся, я запишу тебе слова, как-нибудь споем вместе. - Только обязательно вспомни и запиши. Пообещай, что не забудешь!- песни были самой большой ее страстью, вот только учиться,- не без грусти вспомнила она тут же,- ей было негде да и некогда. - Обещаю.- он улыбнулся,- Теперь снова твоя очередь. Пока догорал костер, пока пламя плясало, отражаясь в воде озера, пока суетливый ветер, постепенно усиливаясь, не начал слишком уж докучать им, они спели вместе и поочередно, всё, что, по их мнению, было подходящим для праздника, а закончили всё равно колыбельной «Спи, мое дитя», задорной песней про нищего прохвоста и еще несколькими им подобными. Наконец, когда у тлеющих углей догорающего костра наступила тишина, оба взглянув друг на друга расхохотались. - Вот мы и спелись,- заметил Рэн. - Спелись?- переспросила Эсхель, не сразу уловив сути переведенного им дословно на кадорский привычного селейнского выражения,- Как это? - Так у нас говорят. – пояснил он,- Сдружились значит. - А у нас говорят «водой не разольешь». - Знаю. У нас тоже. - Ну вот,- засмеялась она,- а еще говорят, будто у Юга с Севером ничего общего нет,- А мы с тобой тем временем это общее отыскали. - Ты про Слайн забыла,- едва заметно усмехнулся Рэн. Это была ирония, которой Эсхель, по своему обыкновению, снова не заметила. - Слайн – причина раздора. Это вовсе не то общее, что нам нужно. Найти бы побольше чего-нибудь такого… общего… но из-за чего драться не придется. И будем жить мирно и счастливо.- вполне серьезно заявила она. - У нас говорят: «Присмотрись к врагу и не удивляйся, если вдруг обнаружишь, что с ним у тебя куда больше общего, чем с другом. И именно поэтому с врагом обычно есть, что делить.» - Да, всё так… наверное.- пожала она плечами,- Но давай о плохом не будем сейчас. Сам посуди. Ведь чем больше людей будет вот так у костра сидеть да говорить, да песни петь, как мы с тобой нынче… тем лучше будет для наших стран. - Тут ты права,- сказал он и мысленно добавил: «Милая наивная девочка… ох, если бы всё и в самом деле было так просто, как ты говоришь…» - Ну что, как по-твоему, удался нам праздник?- спросил он, чтобы переменить тему. - Да.- ответила она, улыбнувшись,- А ты споешь мне еще? Когда-нибудь… - А ты мне? - Когда захочешь и сколько угодно, ты же знаешь, петь я люблю. Ну так… споешь? - Спою. Был бы повод и праздник.- согласился он. - Да и без повода. У тебя хороший… голос. «Волшебный. Как у Черноглазого Принца.»- добавила она мысленно, но вслух этого сказать так и не решилась. - А меня он вовсе не впечатляет… бесит даже, пожалуй. - А меня – мой!- призналась Эсхель. И снова оба расхохотались. - Пойдем-ка спать, Русалка. Завтра не помешает встать пораньше. Нарушим обычай? Эсхель бросила на него чуть настороженный взгляд полный недоумения. - Проснемся в разных постелях,- рассмеялся он,- вопреки расхожему мнению глубокоуважаемых жрецов юга. - Ты забыл про драку и выпивку,- с трудом сдерживая смех, ответила она, только теперь догадавшись, что он подтрунивает над ней,- Мы нарушили все ваши обычаи, кажется… ну… так наши Служители нынче рассудили бы.- поспешила она уточнить, стараясь не обидеть его,- Твои Северные Боги не останутся недовольными? - Нет, конечно. Наши Боги снисходительны к слабостям человеческим. А ты теперь, по возвращении в Дейн, сможешь рассказать всем, как своей истовой верой усмирила и образумила сурового буйного северянина. - Прекрати смешить меня, не могу больше смеяться… Обидно вам, должно быть, всякий раз глупости эти слышать?- сочувственно спросила она и вздохнула. - Мы привыкли… Неприятно, конечно. Но эти глупости говорят веками… На севере тоже про вас говорят разное. - Что про нас говорят?- она взглянула на него с удивлением, любопытством и некоторой настороженностью одновременно. - Зачем это тебе, Русалка? Хочешь огорчиться, оттого что смеяться устала? - Нет… просто… мне любопытно. - Говорят, например, что вы довольно ленивы. Но я-то знаю, что это предрассудки. Так к чему тебе всё это знать? - Ладно, ленивы, так ленивы,- она улыбнулась,- Ленивая южанка, пожалуй, устала и хочет спать. Пойдем? - Пойдем. Присыпав тлеющие угли песком, они покинули берег. «Ну почему, почему же он не Черноглазый Принц? И даже петь умеет ничуть не хуже,- наивно думала Эсхель, ворочаясь на своей лежанке, наспех сооруженной из плаща, брошенного поверх вороха травы,- Эх, будь он им, я б, должно быть, этой ночью тоже призналась ему в любви…» Ночь, постепенно превратившаяся из тихой в ветреную, освежала прохладой. Погода менялась, и не в лучшую сторону, будто тоже была огорчена теперь тем, что Рэна и Эсхель снова куда-то звала дорога. Утро обещало быть пасмурным, если не дождливым, и смутное беспокойство, охватившее Эсхель – от перемены погоды ли, или оттого, что впереди их снова ждала неизвестность, а, может быть, даже и опасность? – не оставляло ее почти до самого рассвета. Как ни старалась она, уснуть ей так и не удалось. Сон не шел к ней и, напрасно проворочавшись до поры, пока бледный пасмурный рассвет не коснулся восточной оконечности неба, она поднялась и, прихватив плащ, вернулась на берег озера. К этому часу ветер, прежде принесший с собой прохладу и распластавший по небу тяжелые серые тучи, стих, словно утомившись, решил вздремнуть, подобно работнику, потрудившемуся на славу. Озерная гладь была тиха и спокойна. От воды понимался легкий туман. На месте, где накануне вечером горел их праздничный костер, в утренних сумерках грустно чернело одно лишь угольное пятно. Эсхель уселась на песок. Что поделаешь, если не спится? Видно, неспроста в эту ночь, самую кроткую ночь года, спать не принято. Придется встретить рассвет. «Ох и намучаюсь же я сегодня в дороге…»- подумала она, глядя на успокоившуюся в безветрии воду. Уходить не хотелось. Минуты одна за другой текли в Невидимый, а она всё сидела на берегу, кутаясь в плащ от утренней прохладцы и время от времени отмахиваясь от вездесущих комаров. Небо стремительно светлело. Повинуясь возвращающемуся в Видимый Мир утру, проснулись и птицы. Эсхель вспомнила, что восхода солнца отсюда не увидит, покуда оно не поднимется достаточно высоко над горами, да к тому же нынче было пасмурно… однако отчего-то всё равно продолжала ждать. - Не спится, Русалка? Она вздрогнула. Напуганное внезапностью его появления сердце забилось так, будто вдруг пожелало выскочить из ее груди. - Прекрати так делать,- строго сказала она, обернувшись, - снова напугал меня… подкрадываешься, будто ночной кот к добыче, я чуть на месте не умерла! - Ночной кот? Из тех, что воруют девичьи сердца?- Рэн улыбнулся,- Еще одну песню вчера спеть забыли. Про ночного кота. Ты ведь наверняка знаешь ее? «Он придет к тебе в ночь полнолуния, чтоб украсть твое сердце, украсть твое сердце…» (* ночными котами на юге зовут любовников и воздыхателей, бродящих ночами под окнами возлюбленных) Она молча кивнула, хотя слов этой песни не знала, только мелодию и, повторяющийся в конце каждого куплета, припев, что он ей и напомнил: «Чтоб украсть твое сердце, украсть твое сердце…» В Кади эту песенку пели редко и всё больше пришлецы да постояльцы в трактире Ханты. - Ты тоже меня напугала. Не спала, всё возилась, переворачивалась с боку на бок. А потом вдруг стало подозрительно тихо… Смотрю, а ты исчезла. - Не спалось,- призналась она вздохнув. - В эту ночь спать и не положено. Должно быть, потому и не спится. Большую часть наших обычаев мы с тобой уже нарушили. Может хоть этот соблюсти удастся? Она взглянула на него с удивлением и некоторой настороженностью. - Какой? - Рассвет встретим. Солнца отсюда не увидишь, но уж как есть… - А когда мы… - Когда уйдем? После завтрака, как только ты соберешься. Уходить не хочется, да, жаль, времени у нас с тобой, не осталось. Эсхель вздохнула: вот и подошла к концу эта необыкновенная передышка на долгом пути к неведомому и опасному, как говорили ей сказки и проповеди Служителей, Северу. Снова пора в дорогу, в неизведанные дали, за которыми, должно быть, уже давно ждут их друзья… А еще впереди Водопады, увидеть которые она так мечтала по дороге сюда… Впрочем, эта мечта как будто и не радовала ее нынче. «Я не забуду,- пообещала она и себе, и этому чудесному месту, глядя на зеркально гладкую поверхность воды, дышавшую туманом,- Никогда не забуду… этот волшебный край.» Рэн сел на песок рядом с ней и больше не проронил ни слова. Он смотрел на воду, будто тоже с чем-то прощался и Эсхель гадала, о чем же он думает в это пасмурное влажное утро? Вспоминает ли что-то или кого-то? Размышляет ли о предстоящей дороге? А может быть просто спать хочет? «А я опять помешала ему выспаться…- проснулась в ней неугомонная совесть и она тут же почувствовала себя виноватой,- И вправду, со мной хлопот не оберешься…» Утренняя прохладная мгла постепенно рассеивалась. Ветер, вскоре проснувшийся, словно и ему так и не удалось нынче выспаться, потревожил, клубившийся над озером, туман. Казалось, то недолгое и счастливое время, что суждено было им провести в маленькой долине у озера, теперь утекает с водой, тает вместе с туманом… - Пора.- сказал, наконец, Рэн и, поднявшись, отряхнул песок с одежды. Эсхель вздохнула и, бросив прощальный взгляд на воду, вскочила и побрела следом за ним.