Сталь и лёд (Из тени…)

III. Они покинули Наннорн на рассвете. Утро, выдавшееся пасмурным и влажным, белым шелком тумана окутало горы, молоком затопило ущелья, впадины, низменности… «Будто облако прилегло отдохнуть на землю.»- подумала Эсхель, бросив прощальный взгляд на тающие в тумане очертания замка, к которому успела привязаться за время своей болезни и который жаль теперь было покидать, променяв его тишину и покой на неизвестность, ожидающей впереди, долгой и, возможно, опасной дороги. Вновь оказавшись на улице, спустя без малого пять недель, проведенных в полумраке замковой башни, она не могла не заметить, как изменился за это время Видимый мир: весна отцвела и на смену ей заступило лето. «Теперь уж в Кади, должно быть, жара,- вздохнула она,- а мне всё кажется, весна была как будто вчера.» По мере того, как заросшая травой тропинка шла под уклон, туман вокруг только сгущался – восходящее солнце всё еще не в силах было справиться с ним. Ветер притих, будто ночной гуляка, уснувший только под утро. И, казалось, не осталось в Видимом Мире ничего, кроме этого тумана и тишины. «А пропасть-то совсем не видать,- бросив взгляд в сторону скрытой туманом расщелины, отметила про себя Эсхель,- эдак можно и угодить в нее ненароком… если прийти сюда в такую же погоду, вовсе не зная этих мест…» От этой неожиданной мысли ей стало страшно: «Вот так, видно, горы смертных с Бессмертными и равняют…» Миновав тропу, они очутились у развилки, где чуть больше месяца назад, Эсхель простилась с подругой и ее женихом прежде, чем уйти по узкой дорожке, что привела ее в подземелья Наннорна. Воспоминание о подземельях пустило по спине холодок и Эсхель невольно снова взглянула на свою левую руку – по привычке сжав и разжав пальцы… словно сомневалась нынче: то ли в собственном выздоровлении, то ли в самом приключении, что едва не стоило ей жизни… «Будто сон это был… Страшный-престрашный…» Казалось, ничто не предвещало трудностей и первые шаги долгого путешествия на Север, начавшегося этим сонным туманным утром, поначалу будили в сердце Эсхель скорее любопытство, нежели тревогу. И, должно быть оттого, что эти шаги были первые – первые в жизни и первые после болезни, эту жизнь едва не оборвавшей, – каждый из них запечатлелся в ее памяти особенно ярко. Свернув на развилке на Старую дорогу, что спускалась в долину по неширокой, поросшей зеленью ложбине, они обошли Двурогую гору справа. Однако, едва закончив спуск, Эсхель, к удивлению своему, обнаружила, что меж двумя скалами, подступившими справа и слева к обеим сторонам дороги, сквозь густую белесую завесу тумана неожиданно проступила груда камней. «Роста в три-четыре – не меньше! А то и поболе…- удивилась она – вершина груды таяла во влажной облачной дымке,- Уж не полезем ли мы туда? Не потому ли Рэн и ждал пока я на поправку пойду, что вот эдак по горам лазать придется?» Она остановилась в растерянности, не понимая, куда теперь идти в обступившем их туманном сумраке, и уже хотела было задать этот вопрос своему спутнику, как Рэн опередил ее. - Это то, что нынче защищает восточную границу Дейна,- тихо сказал он и, взяв Эсхель за руку, потянул ее за собой куда-то в сторону, левее, где нагромождение каменных глыб казалось чуть более пологим. Вскарабкавшись на камни и спустившись с них по другую сторону завала, они неожиданно уперлись в возвышавшуюся перед ними отвесную скалу и густые кусты у ее подножия. В тумане всё это показалось Эсхель совершенно непреодолимым. И не будь с ней Рэна, она, пожалуй, как и всякий добропорядочный житель королевских земель, предпочла бы возвратиться обратно, не желая больше искушать судьбу. Но стоило только Рэну отодвинуть ветви кустов, как Эсхель с удивлением обнаружила проход между скалой по левую и нагромождением камней по правую руку. В открывшуюся ее глазам щель, пожалуй, могли пройти и ослик, и мул, и лошадь. «Одна лошадь… а то и несколько – друг за другом! Если, конечно, вскарабкаться сюда сумеют.»- отметила про себя Эсхель прежде, чем по знаку своего спутника сама нырнула в неожиданно открывшийся проход. Рэн отпустил ветви, проскочив в расщелину следом за ней – кусты качнулись, листья затрепетали было, но вскоре замерли, надежно скрыв тайный путь от возможных посторонних глаз. По узкому, образованному в равной степени природой и человеком, каменному коридору пробираться пришлось довольно долго. Путники двигались не спеша – то взбираясь на каменные глыбы, порой достигавшие в высоту половины, а то и всех двух третей роста, то осторожно спускаясь с них. И Эсхель, вовсе не готовой к подобным упражнениям несмотря на то, что рука ее почти вернула себе силу и подвижность, эти подъемы давались нелегко. Наконец, проход оборвался невысоким уступом, от которого, теряясь в легкой дымке, убегала, петляя по протянувшемуся на северо-восток крутому склону, поросшая скудной горной травой, старая тропа. В отличие от низин, здесь, наверху, видимость была куда лучше. Оглянувшись, Эсхель заметила притаившуюся у подножия горы широкую зеленую ложбину, густо залитую утренним туманом. Рэн легко спрыгнул с уступа, помог Эсхель спуститься и тропа вновь повела их вниз, в туманную неизвестность. Ветра по-прежнему не было. Не успели они спуститься, как спящее в низине облако окутало их плотной пеленой, сквозь которую невозможно было разглядеть ни собственных ног, ни тропы под ними. И прежде не имевшие возможности двигаться быстро, они вынуждены были и вовсе замедлить шаг. Эсхель казалось, что идут они слишком долго, мучительно долго… Стоило только остановиться, как тишина, окружавшая их, наводила ее на мысль, что этот туман отнюдь не простой, но колдовской, и что это он нынче не пропускает к ним ни единого звука. И только шорох собственных шагов, как и прежде, в темном и страшном чреве Двурогой горы, напоминал ей о том, что, нет, она еще не оглохла. Спустя час-другой тропинка привела их к скрывавшемуся за спящим облаком узкому ущелью. Рэн отвел Эсхель в сторону: «Жди меня здесь»- шепнул он ей, прежде чем неожиданно раствориться в тумане. Она не без удовольствия уселась на влажный, шероховатый, холодный камень. За месяц, проведенный в Наннорне она будто отвыкла, а то и вовсе разучилась ходить на большие расстояния… Или же нынче во всем виновата была ее болезнь? Как бы то ни было, она поначалу даже обрадовалась этой внезапной передышке. Однако ожидание в одиночестве вскоре заставило ее разволноваться: по прошествии некоторого времени ей показалось, что Рэн слишком долго не возвращался. Впрочем, беспокойство это оказалось напрасным. Вскоре, вынырнув из тумана, он жестом приказал ей следовать за ним. Сумрачная и влажная громада ущелья нависла над ними. «Холодно… и жутковато»- подумала Эсхель, чувствуя, как мурашки вновь побежали по ее спине. Глядя под ноги, она с трудом различала, устремившуюся теперь куда-то наверх, каменистую тропку. Каждый звук, повторяемый эхом, угасал где-то высоко над головой. Справа журчал невидимый ручей… или речка?- разглядеть в тумане по-прежнему ничего не удавалось. - Это река?- робко спросила Эсхель и эхо подхватило было ее слова, но журчание воды взяло верх. - Ручей,- шепнул ей Рэн взяв ее за руку,- Но давай минуем ущелье без лишних слов… Выйдем отсюда и поговорим. Она согласно кивнула, но едва ли он увидел это в обступившей их влажной мгле. Несмотря на тревогу, тут же охватившую Эсхель, стоило только Рэну попросить ее о молчании, вскоре они благополучно оставили ущелье позади. У самого выхода их забрызгало водой, льющейся откуда-то сверху. - Что это?- спросила Эсхель, вытирая лицо. - Зимний снег тает,- коротко пояснил Рэн,- тот, что в сумрачных местах залежался и выше в горах, куда весна добирается позже… Ручьи бегут. Расспрашивать его подробнее она не решилась. Покинув ущелье, они очутились на развилке, где от узкой каменистой дорожки, убегавшей на восток, взбираясь все выше и выше по пологому склону, в обход небольшой, поросшей лесом, долины, вниз и наискосок устремлялась тропинка, терявшаяся среди сосен. К радости Эсхель, туман здесь уже рассеялся. Лишь ниже, в долине, он, словно тающий снег, всё еще лежал небольшими белыми островками. - Мы спустимся туда?- спросила Эсхель, которая не могла отвести глаз от уютной долины, остававшейся, по мере их продвижения, далеко внизу. - Нет. Мы обойдем долину. И чем быстрее, тем лучше,- ответил Рэн. - Почему?- его слова снова встревожили ее. - Здесь открытое место… Да и спускаться нет смысла. Эта тропа единственный путь ведущий и туда, и оттуда, пройти долину насквозь по ней не получится. Выпутавшееся из рваного одеяла туч солнце, тут же, сверкнув, заставило Эсхель зажмуриться. «Вот, кажется, и распогодилось…»- не без радости подумала она, и обернувшись, удивилась тому, какой, однако, значительный путь они проделали! Каменистая пустая дорога у них за спиной извивалась змеей по зеленому склону. Внизу, в долине, ветер принялся трепать кроны сосен, разгоняя последние, притаившиеся на дне долины, островки тумана. Эсхель вздохнула, мысленно прощаясь с долиной. Ее капризное чутье, необъяснимое, невесть откуда берущееся, подсказывало ей, что лучше любоваться красотой зеленой долины, чем видеть вокруг лишь слепящее солнце и голые скалы, или, не дай того Боги, только голые скалы и снег… но также и то, что где-то там, впереди, их ждало именно это… Едва день перевалил за вторую половину, они свернули с дороги и узенькая, едва различимая тропка, миновав небольшую расщелину, вывела их на каменистую пустошь, почти лишенную растительности. К этому времени Эсхель устала так, что едва держалась на ногах. Отыскав уютный, скрытый от посторонних глаз небольшим кустом уголок меж каменных глыб, они устроили привал и Эсхель, наконец, облегченно вздохнула. *** Сидя на широком, нагретом солнцем камне, с краюхой черствого трехдневного хлеба и сыром в руке, Эсхель, вопреки обычаю, решилась нарушить извечную тишину, селейнского обеда. - Куда мы идем сейчас? Пока на восток… но ты же говорил, что мы свернем со старой дороги?- жуя спросила она. Должно быть, прозвучало это не слишком учтиво, но что поделать, если любопытство взяло верх даже над голодом и усталостью? - Мы уже ушли со старой дороги. И вскоре повернем на север. А потом и к западу,- ответил он и тут же уточнил, словно наперед знал, что это ее обрадует,- в Долину Водопадов. - Ту самую?!- удивилась она, в этот миг окончательно позабыв о еде и усталости,- Но ведь до нее от самой Столицы, кажется, недели три пути, разве нет? - Чуть больше. И только до ее западной границы. Верхом, на добром коне, по хорошей дороге, чаще напрямик, в обход извилистого Прибрежного тракта. А если по тракту ехать, придется менять лошадей почаще. - Так зачем же мы собираемся сделать этакий крюк?- изнурительное путешествие через горы казалось ей странным выбором, в то время, как его брат и ее подруга отправились, как она уже знала, в Мин-Слайн именно по Тракту. - Мы войдем в Долину с юго-востока, не с запада… не из Дейна. И пересечем ее восточную оконечность. Если повезет, ты и водопады увидишь. Долина, если ты позабыла, тянется с востока на запад. По ней Студеная, набираясь сил, течет к Морю. - Я видела карту в одной книге… Долину, истоки Студеной! Но это было так давно! Я смутно ее помню. А Студеную, что Море питает, мне своими глазами доводилось видеть в детстве. Но тогда я была совсем мала. Это было как раз в ту пору, когда мы с кеарой… скитались по Побережью. «Она так печально произнесла это «скитались»…- подумал Рэн,- Как видно, несладко ей пришлось… Всё детство – самые беспечные его годы – опасаться, скрываться, бежать… Отсюда, должно быть, ее робость, вечные тревоги и страхи…» Он снова вспомнил, как она перепутала сон с явью, испугавшись грозы: «Дракон… мне они тоже снились когда-то… еще до бегства в Пустоши. И всё больше после того, как до рассвета книги читал…»- и мысли его устремились к воспоминаниям о собственных детстве и юности. Нет, его детство было иным. Должно быть, не менее одиноким, во всяком случае, до той поры, пока, отверженный равными, он не начал водить дружбу с мальчишками – детьми материных челядинцев, и пока на свет не появился брат… Но то было детство, не отягощенное постоянным страхом, переездами и запретами… Его одиночество было одиночество другого рода. Ему не было нужды бежать или прятаться – всё что ему угрожало, угрожало в равной степени и всему роду людскому – Великий Мор и иные хвори, увечья и войны, стихия и неурожайные годы… и у него был дом, где он чувствовал себя в безопасности, у него была мать, родная мать, пусть даже в первые годы его жизни отстраненная, затворившаяся в собственном горе… В то время, как у Эсхель не было никого, кроме ее восприемницы Дил, так же переживавшей утрату в ту пору, как ей пришлось взять на себя заботы об Эсхель… И лишь отца, как и у Эсхель, не было в его жизни. Из родных и друзей, вскоре после возвращения матери из Столицы на запад – в ссылку, в имение, звавшееся окрестными селянами Старым Хэлом или иначе – Хелаллиэном, рядом остались немногие. Большинство, держа нос по ветру, предпочло впредь воздерживаться от общения с опальной принцессой. В особенности с тех пор, как сводный брат матери – Роддо, став королем, позволил себе публично поставить под сомнение законность ее брака. «Тогда между матерью и остальной семьей будто стена выросла…» Это было не столько больно, сколько оскорбительно. Все эти люди, еще вчера любезно улыбавшиеся и заверявшие мать в искренней дружбе или братской любви… внезапно стали чужими. Мать сдалась и приняла это, как данность, уже не помышляя о борьбе за власть, но посвятив себя воспитанию сына, а затем и осиротевшего племянника. А иных предателей, кажется, и вовсе простила со временем… И хотя лишь единицы из бесчисленной родни и дядюшкиных царедворцев после отваживались бросить Рэну в лицо горькое слово «бастард», предпочитая эдак величать его за глаза, он, подрастая, в редкие мгновения появления в свете, чувствовал себя чужим как при дворе, так и в своей собственной семье. Во время нелюбимых им, и оттого вынужденных и нечастых, посещений Большого Двора (*королевский двор Селейна в Столице) чувство презрения – то же, что он испытывал, встречаясь по долгу или службе с большинством, к выгоде своей «позабывших» о них с матерью, родственничков – не отпускало его. Впрочем, – он знал это! – Большой Двор весьма охотно платил ему той же монетой. И глядя свысока на тех из царедворцев, кто знал правду, однако с некоторых пор предпочитал помалкивать, он не чувствовал облегчения, утешая себя лишь пониманием того, что уж эти-то, случись когда-нибудь ветру перемениться, не обманут его подобострастными улыбками и заискиванием оттого, что он прежде уже видел истинное лицо каждого из них. Пока они молчат… пока еще позволяют себе отвечать презрением на его презрение… Но, если ветер и вправду переменится – он знал это! – они заговорят. Хором, наперебой. Что знали, надеялись и даже верили в то, что справедливость однажды восторжествует! Он усмехнулся. Всякая мысль о людях, предавших мать, вызывала у него одно единственное желание – сплюнуть. И должно быть, хорошо, что дядюшка Роддо теперь тоже, кажется, понимает, что держать при себе тех, кто однажды запятнал себя предательством, по меньшей мере неразумно, а то и вовсе опасно. Не потому ли, удалившись в Роэн, он больше не подпускает к себе никого из ушлых «перелетных птичек», глумясь над Большим и Малым Дворами по мере возможности из последних старческих сил? Нынче же все обитатели обоих Дворов ждут: куда подует тот самый ветер и, повинуясь ему, повернется флюгер?- и оттого суетливо мечутся, не зная, чью следует теперь принять сторону? Следуя то за одним, то за другим счастливцем, ненадолго одаренным королевскими милостями... Однако старый король – первый смертный правитель Слейна, после Терэна Первого, упорно молчит, не желая назвать имя наследника. «И до последнего не назовет…- зная дядюшкин нрав, подумал Рэн,- Из всех доступных ему сейчас удовольствий – это, должно быть, одно из самых приятных. Дразнить Большой Двор, давая надежду то одним, то другим, то третьим и наблюдать, посмеиваясь, за борьбой и интригами разных партий…» Поставив под сомнение законность появления племянника на свет, стоило только ему достичь вожделенной власти, Его Величество Роддо лишил сына сестры земель и положенных титулов, однако права на отцовское родовое имя, отчего-то отнять не решился. Это некоторое время давало матери Рэна – опальной принцессе Миэлинн, надежду на примирение с братом, но с годами положение как ее, так и сына, не изменилось. Оттого, должно быть, к пятнадцати годам Рэн твердо решил для себя, что отправится на Запад и отыщет самого сгинувшего в Пустошах отца, или место его погребения, чего бы это ему ни стоило… Отыщет и силой привезет его в Селейн… или и вовсе убьет, если тот не пожелает вернуться добровольно, нарушив данные матери брачные клятвы! Нет, вовсе не мечты вернуть утраченные земли, звания и положение в обществе двигали им, но желание восстановить справедливость, развеять ложь, снять подозрения, вернув матери доброе имя, что много лет назад, в пылу борьбы за власть, отнял у нее старший брат, а ныне король Селейна и Маллии… Справедливость, вот что долгие годы оставалось его целью. Однако Пустоши, едва не лишив Рэна жизни, так и не пожелали открыть ему тайну отцовского исчезновения… «Или я просто… оказался не в том месте и не в то время? Или задавал не те вопросы?»- в который уже раз усомнился он. Время утекало в Невидимый, однако справедливость, как и прежде, оставалась столь же недостижимой, как и луна на небе. И тем загадочнее звучали в его голове слова прорицательницы Кеатринн, встреченной им накануне Поворота на Весну: «…и не говори, что ты не догадывался…» «Не догадывался…- подумал он, будто ему вздумалось нынче возразить этой странной жрице отцовского Бога,- Уж лучше бы ты мне тогда сказала, где нынче следует искать того, кого я по глупости и юношеской горячности так и не сумел порасспросить об отце, как следовало бы… А теперь, ты права, мне и вовсе не до блужданий в Пустошах…- он взглянул на сидящую напротив и внимательно глядящую на него девушку,- Справедливость… ждала своего часа так долго… и, верно, еще подождет.» - Студеная и малые реки, текущие с гор, впадают в Море с востока и северо-востока…- задумчиво произнес он, отрываясь от грустных воспоминаний,- а вытекает из Моря одна – Река, впадающая в Истинные Моря… Точнее в то из них, что у вас называют Западным. - А у вас? - спросила Эсхель,- Разве у вас на севере его именуют иначе? - У нас его зовут Южным Закатным. Сути это не меняет. Большинство народов называет чужие края в зависимости от их расположения по отношению к родине. Для Дальнего Юга вы – северяне, ничем не отличающиеся от нас. Для хессов и, когда-то, для Наумэа, все мы – жители Запада. - Я никогда не задумывалась об этом,- Эсхель взглянула на него, удивленная, словно ей только что открылась великая тайна,- получается, что всякий народ, как и человек… считает, будто он находится в самом сердце мира? - Именно так. Все мы называем мир Эннетхаром – Видимым миром. Граница его заканчивается, если верить легендам, там, где сходятся земля и небо, где, как верят у нас высятся стены прозрачного льда, подпирающие небосвод и отделяющие Видимый Мир от Невидимого. А у вас, как мне помнится, говорят, что стены эти из стекла или прозрачного камня, сродни слезам Лелисы.- он улыбнулся и она догадалась, что этим самым легендам он-то как раз и не верит,- Но куда бы ты ни отправилась, как далеко ни ушла бы от дома, никогда ты не достигнешь этой границы и этих стен. И чем больше новых земель ты увидишь, тем дальше отодвинется для тебя граница Эннетхара. Потому и нет никакого края земли. И нигде земля и небо не соприкасаются. Еще древние знали это и даже писали о том, что если, отчалив от западного берега, плыть непрерывно на запад, а пристав к иным берегам продолжать двигаться на запад посуху, то однажды ты выйдешь к Восточному морю, пересечешь его и пристанешь к восточным берегам Эннетхара. То же, полагаю, было бы и с севером и югом, если бы хоть кто-то вернулся, отправившись в этот опасный путь. Но, как моряки говорят, всякий, кто уходил на север, надеясь вернуться с юга или наоборот, пропадал без вести. И пока никто из нас не в силах разгадать эту загадку… - А что могло погубить тех, кто пытался через север попасть на юг? Ну… как ты думаешь? Если уж нет пока ответа…- спросила любопытная Эсхель, ожидая, что Рэн расскажет ей какую-нибудь быль о чудесах и чудовищах. - Холод. Так мне кажется. Впрочем, легенды и песни расскажут тебе о куда более героических и печальных причинах гибели тех отважных, кто решился на этот шаг, чем какой-то скучный холод,- он усмехнулся. - Это на севере… а что же на юге? Жара? Огонь?- наивно спросила она, смутно помнившая что-то о далекой Стране Вулканов и Огненных Островах. - Не знаю, Эсхель. Я бывал на Юге, но так далеко путешествовать мне не доводилось. И легендам на сей счет я бы не слишком доверял. Они ненадежный источник знаний. - Почему? Разве даже доли истины в них нет? - Доля есть. Но ее нелегко будет отыскать среди подробностей, которыми обрастают эти истории за столетия пересказов. Эсхель не нашла, что возразить и продолжила жевать хлеб молча. Перекусив, прежде чем подняться на ноги, Эсхель сбросила башмаки и осмотрев ступни, подула на пальцы ног. Заметив, что Рэн сморит на нее с любопытством и некоторым недоумением, она поспешила объяснить свой поступок: - Перед долгой дорогой нужно подуть на ноги, тогда и мозолей не будет… Так у нас говорят. А у меня с ногами всегда беда… То ударюсь, то натру, то уроню на ногу что-нибудь,- добавила она, рассмеявшись так, будто речь шла о самых незначительных пустяках, в то время как она и в самом деле порой жестоко страдала от того, над чем пыталась теперь смеяться,- То ли я неуклюжая, то ли невезучая… то ли и то и другое вместе?- она пожала плечами и, улыбнувшись, заставила Рэна невольно улыбнуться в ответ. *** Не прошло и нескольких дней, как первые яркие впечатления от начала путешествия, сменились однообразием и ни на минуту не отпускающей усталостью. Последующие дни, проведенные в горах, слились для Эсхель в один бесконечный, мучительный, полный боли и желания выспаться, день. Болели натертые ноги, так и не спасенные кадорским поверьем, болела спина, болело всё тело, так что порой в дороге она ловила себя на мысли: «Упасть и больше не подниматься…» Сон – неглубокий, как это часто бывает на новом месте, не приносил облегчения. Между тем, дольше одной ночи они нигде не задерживались и всякий раз ночевать им приходилось вовсе не там, где они ложились спать накануне. Дневные изматывающие переходы от одного места ночлега до другого, где они снова найдут несколько одеял, тюфяки, набитые соломой, и запасы нехитрой снеди, позволяющие не умереть с голоду и не тащить с собой ничего лишнего, следовали один за другим. «А ведь всё это… подготовлено заранее!»- смекнула она однажды, и сама удивилась этой мысли: когда же Рэн и Эрни успели всё это провернуть? Дорога теперь всё больше пролегала по казавшимся временами безжизненными каменистым пустошам. Зелени вокруг, куда только глаз мог дотянуться, день ото дня становилось всё меньше и меньше, покуда ее совсем не вытеснили лишайники. Погода сделалась прохладнее, будто время повернуло вспять и из едва вступившего в свои права лета, путники снова возвратились в весеннюю пору. И только снежные шапки Сердца Гор, приближаясь, пугали Эсхель своей ослепительной белизной. - Почему мы идем этой дорогой?- спросила она как-то у Рэна,- Разве других нет здесь? Ведь должны же быть здесь и дороги через долины, ниже, где теплее и…- она хотела добавить: «и зелени больше»- но Рэн не дал ей договорить. - Потому, что здесь мы наверняка не встретим людей. Сама понимаешь, едва ли кто-то из добрых побуждений в наше время отважится путешествовать через Ничейные земли, тем более через Сердце Гор. «Должно быть, он прав.»- вздохнула она. Возразить было нечего. Ей ничего не оставалось, кроме как положиться на милость Богов и его опыт. - Но мы же не поднимемся… не пойдем прямо туда,- она махнула рукой вперед,- к самым вершинам? К снегам? - Нет, конечно, не пойдем.- поспешил он развеять ее страхи,- Потерпи. Тебе пока тяжело с непривычки, но привычка лишь дело времени. А пока думай лучше о том, что в Долине Водопадов мы сможем немного отдохнуть, если Боги будут милосердны и позволят нам наверстать упущенное время. - Хорошо,- устало согласилась Эсхель. Долину Водопадов она теперь мечтала увидеть почти столь же страстно, как собственных родителей или кеару Дил, по которой успела изрядно соскучиться. «Говорят, Долина Водопадов очень красива… только б дойти до нее поскорей…» Однако, будто назло, изо дня в день ее взору по-прежнему представали лишь камни… Камни и солнце, камни и дождь, камни и туман… Безлюдная каменная пустыня распростерлась вокруг… И повсюду, вдоль границы между мирами – куда ни взгляни! – словно поломанные зубы поверженного исполинского дракона, стеной поднимались горы – серые или с белоснежными шапками на вершинах. Таково было Сердце Гор – каменистая возвышенность, окруженная с трех сторон высокими хребтами. И лишь хищные птицы, ожидающие оплошности со стороны редких здесь путников, изредка парили в вышине… Солнце давно уже вставало по правую руку и на рассвете, когда они отправлялись в путь, больше не слепило глаза. Эсхель мучительно ждала, когда же они наконец повернут на запад, в Долину Водопадов, однако прохладное горное лето день за днем утекало в Невидимый, а дорога, как и прежде, упрямо тянулась к северу, и, казалось, этой дороге не будет конца. В затянувшемся однообразии пути она быстро потеряла счет времени, так что теперь не смогла бы с уверенностью сказать, сколько именно дней – или даже недель? – бредут они через Сердце Гор? А усталость настолько овладела всем ее существом, что вскоре Эсхель заново научилась мгновенно засыпать, где придется: на камне, на колючем тюфяке, под зябким одеялом или суровой звериной шкурой. Ничто теперь не казалось ей помехой для сна – ни неудобство, ни гнетущая тишина, ни шум, каков бы он ни был… Однажды ей даже пришло на ум, что теперь, пожалуй, она и под колокольный звон Королевского Храма Воскресения Всемилостивого, что в Столице, смогла бы заснуть, но не успев окончить этой странной мысли, Эсхель зевнула, глаза ее сами собой закрылись, и она не заметила, как тут же очутилась на пороге сонного царства Невидимого… В те редкие мгновения, когда сон не сразу одолевал ее, сбивая с ног, будто оглушенную дубиной, она успевала подумать о какой-нибудь глупости, вроде той, что Рэн, должно быть, вообще не спит никогда… во всяком случае она ни разу, кажется, пробудившись, не заставала его спящим. «Разве Бессмертные умеют обходиться без сна так долго? Ничего про это не слышала…»- думала она, засыпая, а Рэн заботливо укрывал ее еще и своим плащом: ночью может похолодать, а одеяло здесь только одно и, к сожалению, не самое теплое… Утром, с рассветом, когда обращенные к востоку склоны гор золотило солнце, она и ее спутник оставляли место ночлега. И снова весь день мелькали перед глазами у нее камни – серые и бурые, поросшие лишайником и голые, встающие внезапным препятствием посреди дороги и лежавшие на дне ручья, те, о которые мучительно больно было спотыкаться и те, что служили им на привалах вместо стола и лавки… словом, всё то, что, замкнув этот унылый круг, Эсхель снова увидит с наступлением ночи, стоит только усесться у живительного пламени костра и закрыть глаза. «Мы б замерзли тут в первую же ночь, не подготовь они загодя дров да не принеси их сюда… и еды, и питья горячего не было бы у нас, ведь камнем сыт не будешь, не напьешься, не согреешься… А больше-то тут и нет ничего… Ни куста, ни травинки… только лишайники одни… Оттого верно, жители Горной Страны и ушли отсюда… И даже хессы и те, не выдержав, сбежали обратно в степь…- вздыхала она, и снова ей казалось, будто всё живое вокруг вымерло, оставив после себя лишь гулкое эхо да далекие белые шапки горных вершин,- До чего ж хорошо, что Рэн знает эти места… и знает, кажется, не хуже, чем свою пятерню…- ловила она себя на мысли, опустив глаза на тропинку – ведь если не будешь смотреть под ноги или зазеваешься, горы не простят тебе этого – и костей не соберешь!- Иначе откуда ему известно, куда следует свернуть? Как отличить камень от камня, ручей от ручья и одну едва различимую тропку от другой? Ах, Боги! Я б никогда в жизни не запомнила ничего подобного, даже случись мне десять раз подряд здесь пройти…» В эти дни, полные бесконечной усталости, они и в самом деле мало говорили друг с другом. По вечерам у Эсхель попросту не оставалось ни сил, ни желания, а в дороге и вовсе было не до разговоров. Несколькими словами можно было перекинуться разве что на привале, но она тут же вспоминала, что эти странные северяне привыкли есть молча… и оттого, не желая нарушать обычаев своего провожатого, всё больше молчала. Да и о чем беседовать среди этих безжизненных камней, каждый из которых как две капли воды похож на другой, словно все они приходятся друг другу братьями? Здесь, где кроме погоды, день ото дня, ничего не меняется… Единственным утешением Эсхель в ту пору, по совету ее спутника, стала мысль о том, что каждый сделанный ею шаг приближает ее к легендарной Долине Водопадов. Она ждала поворота на запад с тем же нетерпением и трепетом, с какими когда-то, в Кади, ждала весну… «Когда солнце утром начнет в спину светить…- твердила она себе,- это будет означать, что мы повернули идем на запад, к Долине…» Там будет вода, много воды. А, стало быть, много будет и зелени! Там она впервые увидит Неодолимый и сможет вновь взглянуть на Студеную… Там они, наконец, смогут отдохнуть немного, как Рэн ей и пообещал… Отдохнуть перед тем, как покинуть горы и на границе Великой степи воссоединиться с друзьями. *** Как-то утром Эсхель, к удивлению своему, проснулась с хорошим предчувствием. Был ли тому причиной хороший сон или дело было в том, что она, окрепнув, привыкла к долгим ежедневным переходам, а силы, отнятые болезнью, вернулись к ней в полной мере или же сказалось влияние ясной и теплой погоды? – она и сама не знала. «А может быть сегодня… Именно сегодня мы и повернем на запад?»- подумала она было, но спросить о том Рэна так и не решилась, опасаясь, что своим ответом он развеет это внезапно подаренное ей Богами долгожданное сладкое предвкушение счастья. Узкая тропинка вела их по краю глубокой расщелины, на дне которой бурлил мутный ручей – наследник тающих ледников. По левую руку путников, едва ли не до самого неба, поднималась высокая отвесная скала, пытавшаяся, как показалось Эсхель, сбросить тропинку в пропасть, постепенно отвоевывая у той ладонь за ладонью (*мера длины – ширина ладони; 5 ладоней=1локоть; 1 рост примерно 3,5-4,5 локтя). Оттого, должно быть, тропинка становилась всё уже и уже, пока, наконец, почти побежденная, вплотную не приблизилась к краю обрыва. Рэн протянул Эсхель руку. - Осторожнее…- предупредил он ее,- Здесь довольно опасный участок. - Да,- рассеянно согласилась она и, улыбнувшись, протянула руку в ответ. Ее маленькая ручка тут же утонула в его большой и надежной ладони – даже пропасть теперь была ей не страшна! Однако ее нынешняя рассеянность и мечтательный вид не ускользнули от его глаз. До поединка скалы и тропинки ей теперь не было никакого дела. Погруженная в мысли о добром предчувствии и скором повороте на запад, она не сразу заметила, что горы, расступившись, оставили немного места маленькой уютной заросшей соснами и елями долине, лежавшей далеко внизу. Однако, завидев долину, Эсхель больше не спускала с нее, широко распахнутых удивленных и мечтательных глаз. Едва различимый здесь, шепот сосен, которого она не слышала, как ей теперь казалось, едва ли не с тех самых пор, как покинула Побережье, словно околдовал ее – доверившись своему спутнику она брела, как во сне, вовсе не глядя под ноги. Только теперь она осознала, как истосковалась по зелени листвы, запаху хвои, каплям росы на траве… и по дому, где у Моря на утесе точно так же шумели сосны и лиственницы. «Вот бы спуститься туда, хотя б ненадолго.- она тут же вспомнила, свои утренние предчувствия,- А может и правда… Вдруг мы туда пойдем? Или даже заночуем там?»- подумала она и эта надежда снова заставила ее улыбнуться. Поединок скалы и тропинки вскоре завершился в пользу последней. Скала, будто нехотя, отступив назад, образовала широкую ровную площадку, где Эсхель и осталась ждать своего спутника, отправившегося, как это часто бывало, разведать дорогу. Едва Рэн скрылся за поворотом, как Эсхель опомнилась: ведь, замечтавшись, она так и не спросила его, ждет ли их спуск в долину? Однако мечтательность эта по меньшей мере в одном пошла на пользу – оглянувшись, она только теперь с удивлением заметила, какой опасный участок они оставили позади… А она даже испугаться не успела! Эсхель снова скользнула взглядам по кронам шепчущихся с ветром сосен внизу и решила для себя, что непременно попытается уговорить Рэна спуститься в долину, пусть даже это будет обходной путь, что отнимет у них лишний час или даже несколько. Пусть даже ненадолго… «Нет, не согласится он…- грустно вздохнула она, опасаясь напрасно себя обнадежить, и тут же вспомнила, что в последние несколько дней временами замечала тревогу в его глазах,- Всё-то мы спешим, всё опаздываем… Наверняка скажет мне, что времени на это не достанет… ну да я всё равно попытаюсь.» «Два месяца на всё…»- так он сказал ей в Наннорне-Ньянруне, когда прилетела птица. «Стэрна и Эрни тем временем в Мин-Слайн едут… Любопытно, как они там? Добрались ли? А если нет, то где они нынче? И когда теперь свидимся?» - Два месяца на всё…- прошептала она, вторя собственным мыслям,- А уж сколько времени из-за моих злоключений потеряно? С площадки, где Эсхель дожидалась своего провожатого, открывался великолепный вид на долину – пригоршню зелени, словно сокровище, бережно хранимую в серых грубых ладонях гор. «Сами Боги, должно быть, сюда спускаются, чтобы взглянуть на нее…- подумала Эсхель,- Ах, Боги! Дайте ж и нам ею полюбоваться!» Время в ожидании снова потянулось медленно, будто липкий мед: «Так в песне поется…» - нежданное воспоминание вновь отозвалось в сердце тоской о покинутой родине. Эсхель снова вздохнула: «Что толку терять время? Сидеть сторожем возле сумок, будто мы на рынке и воры шныряют вокруг… когда здесь на добрую сотню калхоров всё равно никого, кроме нас, нет? Иначе мы уж давно бы повстречали кого-нибудь.» Она поднялась и, оставив нехитрый походный скарб у скалы, подошла к краю площадки, круто, неровной отвесной стеной, обрывавшемуся вниз. Высота, уже ставшая ей привычной, больше не пугала ее так, как в самом начале путешествия. Однако, памятуя об осторожности, она всё же предпочла остановиться в двух-трех локтях от обрыва, не отваживаясь подойти ближе. После безжизненных просторов Сердца Гор эта долина показалась Эсхель созданной для услады глаз. Яркое летнее солнце, в горах вовсе не жаркое, безбрежное высокое небо, легкий прохладный ветерок, ласково поглаживающий зеленые кроны деревьев на дне долины – разве не было всё это ниспосланным усталым путникам Богами чудом? «А может утром мне не напрасно подумалось, что нынче день будет хорош?- снова пришло ей на ум,- Что если мы и вправду туда спустимся? Ах, до чего ж было б славно…» Здесь, над самым обрывом, высота и простор отчего-то нова напоминали ей утес над Морем в ту пору, когда Старое Дерево было еще цело и они со Стэрной и Петтой взбирались на него, чтобы, стоя на опасной высоте над водой и камнями, воображать себя плывущими на большом корабле, отправившемся в неведомые дали. Разве что нынче вместо моря внизу зелеными волнами расплескался, покачиваясь и шепча что-то ветру, лес. Эсхель закрыла глаза и на миг вообразила себя стоящей на родном утесе. Она улыбнулась и, подставив ветру лицо, снова открыла глаза, сравнив увиденное внутренним взором, по памяти, с тем, что предстало перед ней нынче. И то и другое было прекрасно! Но как бы ни любила она родной край, удивление, смешанное с восхищением, всё же охватило ее при мысли о том, что в Видимом мире, верно, сокрыто еще немало чудесных мест, ничуть не уступающих ее родному Кадору и Морю… И вот бы однажды увидеть их все, как видит она нынче эту долину! Ведь, пожалуй, уже ради одного только этого зрелища стоило снова пуститься в путь! Любуясь долиной, залитой лучами дополуденного солнца, она не заметила, как потеряла счет времени и, забывшись, неосторожно сделала шаг вперед... Рэн заметил ее издали, когда разделявшее их расстояние составляло не меньше селейнской лагны (*селейнская мера длины и дейнская мера объема произношение схожее, написание разное (лагнах, лахна), 1 лагна = примерно 100м=200 локтей; 1 калхор = 50 (48) лагнам; в Дейне лагна – мера объема = примерно 2,5 л). Будто зачарованная она стояла в опасной близости от края обрыва. Это насторожило его: «Что это ей в голову взбрело?!» - Эсхель!- позвал он ее негромко, чтобы ненароком не испугать. Однако, помешало ли тому расстояние или ее задумчивая погруженность в собственные мысли, а может быть и то и другое сразу? – но, как ему показалось, она его так и не услышала. Преодолев эту злосчастную лагну столь быстро, как только могла позволить ему опасная узкая тропка, он снова осторожно окликнул девушку. - Эсхель! Не двигайся… сделай шаг назад… В эту минуту их разделяло не более трех шагов. Эсхель вздрогнула и неожиданно взглянув под ноги вскрикнула от ужаса – замечтавшись, она и не заметила, как очутилась в опасной близости от края. Теперь пропасти ее отделяли одна-две ладони, не более. - Боги!- вырвалось у нее. Нелепо взмахнув руками, так, словно собиралась, обернувшись птицей, улететь отсюда, она попыталась было сделать спасительный шаг назад, но оступилась… Рэн, замерший на миг у нее за спиной, в последнюю секунду кошачьим прыжком успел поймать и отдернуть девушку от края так некстати поманившей ее бездны. Рывок был столь силен, что оба они рухнули на каменную поверхность площадки. Он поднялся первым. Эсхель лежала неподвижно, у самой скалы. Он проклинал тот миг, когда, падая, не смог удержать ее и хотя бы отчасти смягчить удар. Однако, стоило ему подняться и броситься к ней, как она открыла глаза. Медленно поднявшись, Эсхель села, прислонившись спиной к скале. - Боги… как же больно!- прошептала она, коснувшись рукой ушибленного лба и расцарапанного виска. Голова ее будто раскалывалась теперь от боли. Рэн осторожно тронул ее за плечо. - Что на тебя нашло?! Как ты? - Не знаю… не знаю, я не нарочно!- принялась оправдываться она прерывающимся голосом,- Я не хотела… я… только взглянуть на долину… и всё… Я, кажется… ударилась… Сейчас всё пройдет… не беспокойся... Она хотела еще что-то добавить, но Рэн не дожидаясь объяснений, развернул ее к себе. - Эсхель…- вырвалось у него. Она, подняла глаза, полные растерянности: «Что-то не так?»- спрашивал его этот взгляд – до того тревожно прозвучало сейчас, сорвавшись с его уст, ее имя! Что-то и в самом деле было не так. Откинув со лба, выбившиеся из-под соскользнувшего с головы чепца, волосы, она заметила кровь на ладони и, напуганная, снова потянула руку к виску. Всякое прикосновение к голове слева отзывалось усилением не отпускающей ее боли. Осторожно коснувшись виска, она на миг замерла, недоуменно разглядывая кровь, оставшуюся на пальцах, и снова перевела на Рэна взгляд полный недоумения и страха. - Боги…- беззвучно прошептала она. Рэн повернул ее голову и внимательно осмотрел ранку, к счастью, не столь опасную, как он предполагал поначалу. Кровь сочилась из неглубокой ссадины на виске. Ссадины – и только-то. - Это не так опасно…- не договорив, наконец, выдохнул он, чувствуя облегчение, как если бы сами Боги сняли камень с его души. Однако, еще одна капля крови тут же упала на руку Эсхель – носом тоже пошла кровь. «Этого еще не хватало… - подумал Рэн и, едва сдержавшись, мысленно выругался на родном селейнском,- Черт!» - Голова не болит?- спросил он Эсхель. - Немного… совсем чуть-чуть…- не желая его пугать, прошептала она слова спасительной лжи, в которую он, кажется, так и не поверил, и снова взглянув на свои, перепачканные кровью, пальцы, вдруг почувствовала, что не в состоянии пошевелиться. Странная слабость охватила ее и слова Рэна начали уплывать куда-то в сторону, словно их теперь уносил ветер. Они с трудом достигали ее ушей – тихие, едва различимые. Перед глазами замелькали жирные черные точки… «Мухи?- успела подумать она удивленно,- откуда здесь мухи?» Тем временем Видимый мир по краям стремительно начала пожирать темнота. Эсхель стало страшно. Она тряхнула было головой, пытаясь отогнать слабость и этот странный, поглощавший мир, мрак, но голова отчего-то лишь бессильно откинулась на бок. Эсхель почувствовала, что падает. Где-то далеко, словно в конце непрерывно сужающегося туннеля она увидела горы, край обрыва, с которого едва не упала, и безоблачное летнее небо… Последнее, что она почувствовала – как Рэн подхватил ее на руки… и темная пелена перед глазами сомкнулась... *** Дорога в двух-трех селейнских лагнах впереди, раскаленной каменистой змейкой юркнула в холмы и принялась ловко взбираться по склонам – всё выше и выше, туда, где вдали, на скале, клином вставшей меж Морем Истинным и Морем Ложным, белели стены города. - Это же она? Это и есть Вара?- с сомнением спросила Стэрна, глядя, как пестрая толпа путешественников дружно свернула направо, к холмам, и лишь единицы побрели по песчаной дорожке вдоль берега на запад. - Там, на скале? Да. Она самая…- вздохнул Эрни и добавил задумчиво,- Это поворот на Вару. Здесь тебя и нашли… Если матушке твоей верить… - Да…- прошептала она. Мать и в самом деле говорила это. «Стало быть… тот отряд здесь и перебили?»- Стэрна вздохнула, вспомнив слова матери: «И вдруг плач детский. Ты из кустов… выбежала. В крови вся. Но целехонькая. И ко мне…» Она оглядывалась по сторонам, пытаясь отыскать в этой пыльной дороге, в этих жалких, запыленных придорожных кустах что-то смутно знакомое, но нет… нет… Ничего. Память ее была пуста, будто выпотрошенный вором кошель. «Может это и к лучшему?- подумала она,- Их много здесь полегло… Что я могла видеть здесь? Сколько страху я здесь натерпелась… Если уж меня всю в крови нашли… Резня, верно, была страшная…- она почувствовала, как мороз побежал по спине, несмотря на то, что разгорающийся день предвещал жару,- Сколько их на моих глазах погибло? Совсем… как тот… тот…»- она вспомнила захлебывающегося собственной кровью дозорного, оставшегося лежать там, в горах… вместо Эрни. «Значит и здесь кто-то другой мог… так же… у меня на глазах… Боги!»- она закрыла лицо руками. - Что с тобой?- спросил ее Эрни,- Вспомнила что-то? - Нет…- она оторвала руки от лица,- ничего… Ничегошеньки. Однако слезы отчего-то всё же подобрались к глазам. Кого оплакивала она теперь? Тех ли, с кем была она здесь в тот злополучный день и страшный час, и кого нынче совсем не помнила? Или дозорного, чьей жизнью им с женихом пришлось пожертвовать, чтобы спастись? А может быть всех, несправедливо убиенных от Рождества Всемилостивого, а то и с самого начала времен? Она и сама не знала. Эрни обнял ее. - Пойдем, женушка…- вздохнул он,- Даже мне отчего-то не по себе здесь. Жуткое место. Может и правы те, кто о призраках, блуждающих здесь по ночам, толкует? - И то верно, ваша милость,- заговорил с Эрни ковыляющий в Вару бродяга с хитрым загорелым и обветренным лицом, со следами недавних обильных возлияний,- Призраки здесь водятся. Сам я дважды видал их. Своими глазами видал, клянусь посохом Всемилостивого! Бледные… ночью по кустам бродят да стонут. Я по нужде пошел было, да и выскочил, как увидал, ажно штаны подтянуть забыл! Так без штанов до самой Вары и бёг. Подайте, ваша милость, мне на винцо. Медячок… С вас не убудет, а мне, стало быть, полегчает. Доброе дело сделаете! В святом месте-то!- добавил он, оглянувшись на белые стены Вары. - Если эдак пить, как ты пьешь,- рассмеялся Эрни,- Не только призраков увидеть доведется, но и самих чертей. - Подай медяк, добрый мой господин,- взмолился бродяга,- Мне еще плестись до самой Вары, а голова со вчерашнего болит. Позарился я, дурак, на угощение… Да кабы знать, что у них этакое пойло…- он не договорил и добавил,- А я и чертей видел тоже. Лет десять тому... А может и поболе, уж не помню…- он горестно развел руками,- Одним Богам теперь ведомо, с тех пор, как мне по башке дали в этой деревне, как бишь ее? - Не слушайте его, ваша милость,- крикнул кто-то из толпы паломников веселым молодецким голосом,- Он вам понарасскажет сейчас! Он за медяк и родную мать продаст, оттого ему голову и проломили! Стэрна поморщилась и еще крепче прижалась к жениху. От стоявшего на расстоянии в локоть босого бродяги несло винным перегаром и немытым телом, едва ли не до рези в глазах. «Да к тому же и лохмотья его, наверняка, блохами кишат…» - Постойте, ваша милость!- взмолился бродяга, перепугавшись, что Эрни прогонит его прочь без милостыни,- Я правду говорю… Посохом Всемилостивого клянусь! А эти-то… эти врут всё. Сами медяк пожалели, потому что… Скупые, гады! А тут возле святых мест надобно доброе совершать, милостыню подавать, а они… Тьфу!- он сплюнул в песок, щедро наметенный ветром с Моря на горячий камень Прибрежного Тракта. - Так что же? Где ж это ты чертей-то видел?- спросил Эрни, посмеиваясь. - Да вот тут. Тут же! Бледные… призраки – те, стало быть, по кустам ходят, а черт, черный, как ночь, как на меня прыгнет! И завыл так: «У-у-у-у-у!» Будто волк. Копал он там что-то, иль еще чего творил? Мертвецов поднимал ли? Уж неведомо мне это. Я, как ошпаренный, выскочил, да и припустил, а он давай ржать мне вслед, что твой конь! До сих пор тот смех в страшных снах слышу. Не пил я потом… Ой, как до-о-олго! Всё чертей боялся. И в кусты эти ночью, значится… теперь и сам не хожу и иным не советую. Нельзя тут ночью… Гиблое место. Страшное. Тут же их всех и перерезали тогда…- добавил он вполголоса,- Резали, как свиней… Не жалели. - Кого, их-то?- спросил Эрни с искренним любопытством. - Ну как кого?- переспросил бродяга, будто удивляясь, как это Эрни – видом и платьем северянин из Слайна, а таких очевидных вещей не знает,- Северян,- продолжал он тихо, почти шепотом,- Тантэров… нет, не наших, ихних, северных, наследника тоже убили здесь. Я откудова, думаешь, знаю?- поделился секретом бродяга,- Я ж конюхом служил еще тогда у госпожи ар Йунн-Тантэри… У наших, южных, значится. Эк они тогда и перепугались! Я уж подумал – дёру дадут! В Столицу, а то и в Селейн, будь он неладен! Тот-то, убиенный, родственник он их всё ж таки… Да какой! Пост, говорят, занимал… Да и его не пощадили. Никого в живых не оставили. Хозяева мои тогда всё боялись, что и за ними придут, раз уж и родню, стало быть, в расход пустили… Бродяга замолчал и вдруг хитро прищурил глаза. - А сам-то ты, твоя милость, откуда будешь? Уж не из Тантэров ли тоже? Уж больно ты светлый, как и они… - Нет, куда мне до них?- рассмеялся Эрни,- Я из Тэри… Ты, верно, и местечка такого не знаешь… раз у самих Тантэров служил? - Не-е-е,- задумчиво покачал головой пьяница. - Ну что? Нам пора,- Эрни взглянул на Стэрну,- Что ж ты женушку мою так напугал?- Видишь, ни жива ни мертва стоит! - Я… это… ну… не хотел я. Вы ж, ваша милость сами изволили… это…- утерев нос, промямлил бродяга и разочарованный, чувствуя, что медяка ему, как видно, не светит, уже собрался было нырнуть обратно в мерно двигавшуюся в сторону Вары толпу. - Постой,- остановил его Эрни,- Байки рассказывать ты горазд, на, держи!- и щедро одарил пьяницу серебряной монетой. - Благодарствую, мой добрый господин, благодарствую!- принялся кланяться бродяга. - Помяни…- неожиданно задумчиво сказал ему Эрни,- родича своих прежних господ… Раз уж, как ты говоришь, доброе надобно здесь делать. Может упокоится душа его с миром? И никому из живых он ночью являться больше не станет? - А то, как же… Помяну. Все ж родня их. Они мне много добра-то сделали, господа-то. Покуда не выгнали да в деревню не отослали. А уж потом…- он не договорил и, вздохнув, будто сожалея, добавил,- Но тут уж я сам виноват, жизни вольной захотелось… - Поехали?- спросил Эрни Стэрну. Вместо ответа та только молча кивнула. Бродяга растворился в толпе паломников. - Зачем ты говорил с ним?- спросила Стэрна, брезгливо поморщившись, когда они, пришпорив лошадок, двинулись вслед за толпой в сторону Вары,- И денег еще дал ему? Он же пропьет их! - Пропьет… И то верно… Я люблю иной раз потолковать с такими… Много любопытного они могут порой рассказать, как сейчас, например.- он вздохнул, как Стэрне показалось, несколько грустно,- Какой-никакой, а всё же народ. Вольный народец… Когда ты…- он понизил голос почти до шепота,- рожден наследником… Следует помнить о том, что мир состоит из самых разных людей, а не из одних только Бессмертных, благородных, да благоухающих придворных в золоте и серебре… А народ… Вот он, видишь?- Эрни указал невесте на бредущую к Святым местам толпу,- Тут и таким, как этот пьяница место найдется, и принцам с принцессами,- он рассмеялся, но после добавил вполне серьезно,- И нам всем следует помнить об этом... «Откуда это в нем? Уж не брат ли его этому научил?- отчего-то подумалось ей,- Хотя… нет, навряд ли. Брат его холодный, высокомерный, пусть даже и вежливый. Будет он с народом разговаривать, вот еще! Он же королевский посланник... Мать этого пьянчужку в Кади даже на порог не пустила б, всё равно не заплатит… о чем с ним толковать? А я… Когда королевой стану… буду ли?- нелегко было себе признаваться, что такой, чуждый даже дочери трактирщицы, народ ей не очень-то мил, хотя у матери на постоялом дворе она повидала всякого,- Говорить с такими… Нет, наверное, нет. Но Эрни прав, помнить-то о них все-таки нужно…» - Куда ж мы теперь? В Вару?- спросила она, чтобы сменить тему. Рассказ про призраков и чертей встревожил ее, а пыльные придорожные кусты, должно быть служившие нечистой силе пристанищем, теперь вставали перед глазами всякий раз, стоило только опустить веки. - Нет,- ответил Эрни,- Сейчас мы поднимемся выше и через час повернем на Мин-Слайн. *** Открыв глаза, Эсхель приподнялась, опираясь на локоть, и беспокойно огляделась. Взгляд выхватил из окружавшей ее темноты проблески пламени костра, разожжённого Рэном неподалеку от входа в просторную, как ей показалось, пещеру. Он снова укрыл ее своим плащом. Заметив это, она улыбнулась: «Хвала Богам... он здесь, значит всё хорошо теперь…» К удивлению своему, она чувствовала себя вполне сносно несмотря на некоторую слабость и непривычный шум в голове. Память об утреннем происшествии, пусть и не полностью, постепенно возвратилась к ней... Она содрогнулась, вспомнив мелькнувшую у ног пропасть и кровь на пальцах после падения. Рэн, заметив, что она проснулась, подошел и сел рядом. - Давно мы здесь?- тихо спросила она. - С сегодняшнего утра. Ей вдруг показалось, что он смотрит на нее с упреком. - Это вышло случайно…- снова попыталась она оправдаться, так и не вспомнив своих объяснений сразу после падения,- Я сама не знаю, как так… - Я верю тебе, Эсхель.- только и сказал он, ни словом ее не упрекнув. - Я хорошо себя чувствую, мы можем дальше идти,- поспешила она заверить его. - Нам не стоит сейчас спешить, ты должна отдохнуть. Голова не болит? - Нет… Кажется, нет.- она коснулась шишки на лбу холодной ладонью и прикосновение это отозвалось приятной прохладой,- Так, шумит немножко. - Это пройдет,- улыбнулся он,- Сейчас, тебе не стоит подниматься с постели. Отдыхай. Времени у нас немного, но теперь... оно есть. - Ты так сказал это…- она не стала спорить и покорно опустила голову на подушку, наспех сооруженную из ее же собственного плаща,- будто нашел здесь запасы…- она улыбнулась,- или сам припас немножко времени впрок. - Если бы…- улыбнулся он в ответ и покачал головой,- Отыщи я здесь подобные запасы, это здорово бы облегчило нам путь. Его слова удивили ее. Ведь еще утром они страшно спешили: нужно было как можно скорее наверстать упущенное в Наннорне время. Эсхель смутно, будто самой кожей почувствовала – что-то произошло. «Он спокоен, точно и в самом деле где-то отыскал потерянное время… Но что же изменилось? И изменилось ли? Ведь вестей он здесь получить никак не мог? Или мог?»- задумалась она и хотела было даже спросить его об этом, но он снова вернулся к костру. - Сделай мне тээхьяру, пожалуйста…- попросила она. - Хорошо.- ответил он, но тут же предупредил,- Но тебе немного подождать придется. - Я подожду.- согласилась она, однако в ожидании сама не заметила, как снова уснула. Наутро события предыдущего дня уже казались ей неправдоподобным дурным сном. Как могла она так сглупить? Какой нечистый дух поманил ее к самому краю? Ее воспоминания остались там, над обрывом, где она потеряла сознание после падения. Того же, что произошло после, она так и не вспомнила. «Вот тебе и предчувствие хорошего…- озадаченная, подумала она за завтраком,- а хорошего-то, похоже, и не случилось.» - Это же ты меня от пропасти оттолкнул?- на всякий случай спросила она Рэна, хотя и без того знала ответ. - Я. Ты могла сорваться… - Да… Ах, Боги! А потом…? Что потом было? - Потом мы упали. Тебе повезло чуть меньше. Именно поэтому теперь ты должна отдохнуть и выспаться хорошенько. Он говорил осторожно, старательно подбирая слова, так, словно не желал ее напугать. Было что-то еще… она всё отчетливее чувствовала это – что-то еще, о чем он нипочем ей не расскажет! - Что-то еще…- насторожившись, попыталась она спросить, впрочем, без особой надежды, что получит ответ,- произошло потом, после того, как я… - После… мне пришлось отнести тебя сюда.- ответил он, коротко и, как ей показалось, нехотя. «Почему она спросила? Чутье? Дил упоминала, что она довольно проницательна…- подумал он,- Нужно быть осторожнее.» Он и в самом деле не горел желанием рассказывать ей о событиях, последовавших за ее падением и потерей сознания. В каком-то смысле это было и к лучшему – в тот день ей не пришлось ни бояться, ни тревожиться, а страхов и тревог,- как считал он,- с нее и без того было довольно: «Пусть лучше останется в спокойном неведении…» Ей и в самом деле незачем было знать о том, что еще несколько дней назад он заметил людей, следующих за ними... Впрочем, он до сих пор не мог сказать наверняка – по их ли следам или, по странному совпадению, той же дорогой? Эти трое, одетые, как горные хессы и издали походившие на них, слишком далеко забрались, будь они в действительности теми, за кого желали выдать себя… Встретить в здешних краях горных хессов, еще остававшихся в Ничейных землях после прихода Великой Стужи, нынче было почти невозможно, и Рэн, как никто другой, знал это… Последние из них, помнил он, живут теперь далеко на востоке, в предгорьях, за Ничейными землями и Харалуэтом. Но что за странная привычка появилась у контрабандистов, разного рода беглецов и соглядатаев из стран, граничащих с Восточными горами – отправляясь в путь через Сердце Гор, непременно одеться по подобию горных хессов? Несмотря на то, что куда проще было бы выдать себя за обычных бродяг, ведь никто, уже четверть века, если не больше, западнее Харалуэта горных хессов не видел… Он вспомнил, как едва успел возвратиться к Эсхель… В ту самую минуту у них еще оставалось время, чтобы уйти, скрыться от посторонних глаз, исчезнуть без следа. И они успели бы, не помани ее красота гор, так некстати, к самому краю обрыва… После же ему не оставалось ничего, кроме как, закинув за плечи сумки, подхватить на руки свою незадачливую спутницу и так быстро, насколько это было возможно, постараться преодолеть самый опасный участок тропы, поджидавший их впереди. Расстояние между отвесной каменной стеной слева и пропастью справа здесь составляло не более полутора локтей. Когда Рэн с Эсхель на руках оставил позади этот отрезок пути, расстояние между ним и возможными преследователями сократилось, должно быть, не меньше, чем втрое. Теперь только милость Богов Эннетхара могла уберечь их с Эсхель от возможных преследователей, наверняка вооруженных и едва ли явившихся сюда с добрыми намерениями. Рэн мысленно попросил отцовского Бога чтобы мнимые или настоящие хессы, что вот-вот должны были его нагнать, не приметили места, где он собирался спрятать девушку прежде, чем ему придется столкнуться с ними. А столкнуться с ними разумнее было бы на открытом месте, а не в тесноте и темноте убежища, в которое преследователи, если это и вправду были они, непременно попытаются проникнуть вслед за ним… Через несколько минут ему наконец удалось добраться до узкой расщелины – тайного прохода меж скалами, ведущего в небольшую пещеру, о существовании которой знали лишь немногие из тех, кто отдал Ничейным Землям не один десяток лучших лет жизни… Протиснувшись в расщелину и втащив туда Эсхель, Рэн в сумраке, на ощупь, прополз направо, ко входу в пещеру – низкую, влажную и холодную. Не зная наверняка, был ли он замечен предполагаемыми преследователями, Рэн не видел теперь иного выхода, кроме как встретиться с ними лицом к лицу, в противном случае они с Эсхель рисковали оказаться ловушке. Оставив девушку в пещере, он выбрался наружу и сделал несколько шагов назад, чтобы уже на тропе, а не в самом их временном убежище, встретиться с возможным противником. К счастью, здесь, возле убежища, тропа несколько расширялась, что должно было дать ему некоторое преимущество в случае поединка, однако Рэн помнил, что отступать с этой небольшой площадки, по сути, было некуда – за спиной и без того извилистая тропа круто забирала вправо, ныряя под низко нависающий над ней скальный выступ. Возвратившись на тропу, Рэн неожиданно предстал перед «горными хессами», будто прошедший сквозь толщу скалы призрак, сродни тем, что охраняют Пустоши, отпугивая от давно покинутого людьми края незваных гостей. Их было трое. Столь внезапное появление перед ними вооруженного северянина в хесской кольчуге вызвало замешательство в их рядах. - Разойдемся миром,- предложил им Рэн на хаидаке – языке горных хессов, уже ничуть не сомневаясь в том, что понят ими он наверняка не будет: лица всех троих выдавали в них даже не полукровок, а несомненных уроженцев юга, да при том рожденных в разных его уголках. Мнимые хессы недоуменно переглянулись – хесский язык был им в новинку. Рэн повторил свое предложение на селейнском – ответа так же не последовало. И лишь всеобщий позволил ему с трудом донести до стоящей перед ним удивленной троицы эту нехитрую мысль. - Мы вольные люди,- ответил ему шедший первым, молодой и дерзкий, на плохом всеобщем с сильным южным выговором,- Мы идем на восток, чтобы примкнуть к армии Великого Хесского Короля. Мы согласны разойтись миром… но только если, и ты, северянин, пойдешь с нами. По своей воле… или по нашей,- он надменно расхохотался и его товарищи разразились дружным хохотом вслед за ним. «Ишь ты… Великий Хесский Король. Это кузен Мьюв-то?»- мелькнула мысль. Он по-прежнему не мог привыкнуть к тому, что на пятнадцатом году единоличного правления, того, кого прежде, в Селейне прочили в дядюшкины наследники, хессы принялись величать уже не просто Вождем Вождей, но и, вслед за настоящей матерью кузена Мьюва – принцессой Майранной, Великим Королем хесских земель от моря до моря… «Впрочем, он и прежде был тщеславен…»- вспомнил Рэн, прежде, чем дать ответ, одетым на хесский лад, южанам. - Мне с вами не по пути.- сказал он мнимым хессам на их родном языке, и тут же почувствовал, как ожидание схватки – и, возможно, нелегкой! – привело в напряжение мышцы и обострило внимание,- Ступайте своей дорогой, а я, пожалуй, пойду своей. «Они теперь зовут его Великим, однако до Великого, хесскому королю не мешало бы подрасти еще хотя бы на пару ладоней.»- вспомнились ему едкие слова одного из верных дядюшкиных сподвижников и давнего кузенова недруга. - Тогда встречай свою судьбу, чертов северянин!- смерив Рэна мрачным ищущим взглядом – чего б еще снять с него после расправы? – первый южанин зло ухмыльнулся и обнажил сталь – короткий и широкий южный меч – дхарр, из тех, которыми особенно искусно орудуют уроженцы Вайнесса и Дальнего Юга,- Не страшно тебе? Может надумаешь сдаться, пока не поздно? Нас-то трое тут, а ты один. Прежде, чем расшириться до небольшой площадки перед расщелиной и поворотом вправо, узкая тропа, изгибавшаяся здесь дугой, позволяла противникам Рэна двигаться лишь по одному, друг за другом, не оставляя им возможности для одновременного нападения. Предвидя это, Рэн занял наиболее выигрышное положение, дававшее ему куда большую свободу действий. Теперь дело было за малым – оставалось лишь удержать за собой площадку, по возможности не допустив на нее двоих, а то и всех троих противников разом. «За малым…- он усмехнулся, понимая, сколь трудная и опасная задача, нынче скрывается за этими словами,- Однако, «долгой сталью» (*длинный северный меч) здесь не воспользуешься…»- мелькнула мысль и следующей мыслью было: «Ни один теперь не должен уйти…» Выхватив кинжал, Рэн опередил первого, бросившемуся на него южанина, нанеся удар и оттолкнув его от себя, тем самым, не позволив тому продвинуться вглубь площадки, открывая дорогу остальным. Однако, едва устояв на ногах, раненый, первый южанин, не ожидавший от противника этакой ловкости, изрыгая проклятия, вновь ринулся в атаку. После схватки, не продлившейся и минуты, первый южанин, был разоружен и со странным хриплым вскриком, повалился назад, на, вслед за ним изготовившегося к схватке, старшего товарища, грозя унести с собой в бездну и его. Второй, однако, предпочел, чертыхнувшись, без особых сожалений, толчком спровадить приятеля в полет, навстречу судьбе и Богам, в одиночестве. Отчаянный крик страдальца поглотила глубина пропасти, в то время как его короткий меч и кинжал перекочевали к Рэну. Сбитый с толку неожиданно быстрой гибелью товарища, едва не стащившего в пропасть и его самого, шедший вторым, старший южанин, лет сорока, попятился и прижался к скале, освобождая место тому, что шел за ним. Третий был лучник. Лучник,- как успел заметить Рэн,- уже изготовившийся к стрельбе. - Шори! Стреляй, черт тебя дери, олух! Только не промажь, на сей раз!- неожиданно рявкнул, доселе молчавший, второй, обращаясь к, натянувшему тетиву, молодому, бледному, для южанина, приятелю, на кадорском, с заметным влиянием Дальнего юга. «С этим, возможно, нелегко управиться будет,- подумал Рэн, смерив коротким взглядом старшего,- он, возможно, настоящий разведчик и в отличие от двух остальных, куда более опытен… однако и он, похоже, не большой знаток здешних троп…»- мысли, как это часто бывает в такие мгновения, мчались с бешеной скоростью, опережая движения тела, а время, напротив, будто замедлило бег. В один короткий миг, когда старший из троицы, отстранившись, предоставил приятелю возможность выстрелить, а незадачливый лучник, прицелившись, пустил стрелу, Рэн успел подумать: «Кто быстрее?»- и метнул нож. Руки стрелка дрогнули – Шори, очевидно, не слишком опытный стрелок, промахнулся. Стрела, просвистев справа, в двух ладонях от головы Рэна, неуклюже клюнула выступ скалы у него за спиной, упала на тропу и, скатившись, нырнула в бездну, куда, вслед за ней, вместе с луком и кинжалом его же, почившего минуту назад, дружка, в груди, рухнул и сам стрелок. «Жаль… лук нам бы пригодился…»- промчалась было мысль… Впрочем, времени на сожаления у Рэна уже не осталось. Последний, оставшийся в живых южанин, без лишней жалости пожертвовавший и вторым своим приятелем, с хриплым рыком бросился на Рэна, однако крайне неудачное место, опрометчиво выбранное ими для атаки, подвело и его. Несмотря на то, что противник Рэна был силен, сталь недолго пела свою печальную песнь. После короткой стычки пропасть забрала еще одну жизнь. Никто не ушел живым… Свидетелей, видевших Рэна и его спутницу в горах и способных донести о том кому бы то ни было, не осталось. Рэн прислонился спиной к скале – теперь можно было перевести дыхание: «Утешитель, Стоящий над бездной… Kaettaru, aeori sai… eavarru,- он вдруг поймал себя на мысли, что сейчас Утешитель, Бог его отца, отчего-то именуемый на Юге Богом Горя, должно быть, и вправду стоит рядом с ним – пусть и не над «бездной отчаяния» – «eavarru taekkere», как говорилось в древней молитве, но над бездной самой настоящей, оттого-то слово «отчаяние» в его кратком обращении к Богу на этот раз так и не прозвучало,-…прими души павших от моей руки… прими и утешь… taaey i aaeshshu». Он ненавидел убивать, но сегодня – Бог его отца тому свидетель! – иного выбора никто ему не оставил… «Обошлось… Если они и были кем-то посланы на разведку или с иной целью, хватятся их не раньше, чем через неделю-другую, а то и месяц,- подумал Рэн,- Если они были посланы…» Впрочем,- напомнил он себе,- это могли быть и обыкновенные разбойники, и беглые каторжники, что скрывались в горах, собираясь перебраться на север, в Селейн, или, как они сами заявили, на Восток, к хессам… В неспокойные времена в Ничейных землях и Сердце гор, всегда было довольно разного сброда… Вот и теперь в ожидании войны, горячие головы, отчаянные и отчаявшиеся, пробираются тайными горными тропами с Запада на Восток и с Востока на Запад, с Юга на Север и с Севера на Юг… Кто-то скрывается от грозящего ему наказания, кто-то бежит от тяжелой доли каторжанина, кто-то выбирает судьбу наемника, кто-то везет контрабанду, кто-то грабит контрабандистов, кто-то ведет разведку. Вот только подлинных горных хессов, среди них давно уже не сыскать… Он утер пот со лба и, вспомнив об Эсхель, бросился к расщелине, где оставил ее. Рэн нашел ее там же, очнувшейся и смертельно напуганной окружавшей ее темнотой... От его прикосновения она вскрикнула, словно это было прикосновение чудовища, однако крик этот – слабый крик измученного, утратившего силы и надежду, человека быстро угас. - Тихо, тихо… это я. Как ты? Голова как?- спросил он шепотом. - Кружится… и тошнит…- едва слышно прошептала она, заваливаясь на бок. Он подхватил ее, не дав ей упасть и уложил, опустив ее голову к себе на колени. Слабый стон вырвался из ее гортани. - Ненавижу… когда всё кружится… Боги… до чего ж я ненавижу это… Почему всё кружится? Почему тошнит? И почему так темно? Как тогда в тун…- «в туннеле» - хотела, очевидно, добавить она, но замолчала, будто обессилев и потому так и не сумев произнести окончание этого пугающего слова… Он понимал, что с одной стороны, не лишним будет убраться отсюда и как можно скорее, с другой же его тревожило состояние Эхель. До следующего места ночлега оставалась, самое малое – еще половина пути. И сама она туда не дойдет. Он колебался: «Остаться? Нет… нет, здесь слишком темно, сыро и холодно. Рискну…»- решил он. - Мы сейчас уйдем отсюда.- шепнул он Эсхель,- Я отнесу тебя в другое место. Постарайся уснуть… так тебе будет легче. - У-у,- вместо «да» вяло промычала она в знак согласия, и послушно закрыла глаза, тут же, будто следуя его совету, провалившись в забытье. Выбравшись из расщелины Рэн заметил стервятников, круживших над пропастью… «Быстро же они собрались… Вот кто заметет следы… Хорошо, что Эсхель не стала свидетельницей нашей стычки… Глупая, глупая и напрасная смерть…» - подумал он с некоторой грустью, досадой и облегчением одновременно… Как знать? Может быть, и его самого однажды постигнет в пути та же участь? Да и разве сам он, еще совсем недавно, не мечтал поскорее сойти в Невидимый? И, кажется, только цветущая степь, увиденная им этой весной, заставила его одуматься… «Одуматься?»- удивился он странному ходу собственной мысли, вытаскивая обе своих походных сумы и вещи Эсхель обратно на тропу, чтобы сперва пронести их под низко нависавшей над тропинкой скалой, а потом вернуться за девушкой. Впереди его ожидала тяжелая ночь в пути. К счастью, узкая и опасная тропа выходила на широкую, ровную дорогу уже в пяти-шести лагнах от здешних мест… - Вечно я делаю глупости,- оторвав его от воспоминаний, будто извиняясь призналась Эсхель,- и вот опять… а тебе снова меня выручать пришлось… Я в долгу перед тобой. И мне от этого… немного не по себе. Ведь мне-то тебя в ответ и отблагодарить нечем. - Брось! В каком еще долгу? Это мой долг, доставить тебя в Селейн целой и невредимой… И, кажется, я не слишком преуспел в этом. Во всяком случае, пока я не могу сказать, что хорошо справляюсь... В его словах звучала едва уловимая грусть. - Ты справляешься… Это всё я. Я подвожу тебя… Уже в который раз.- вздохнула она и повторила,- За мной должок. - Когда-нибудь вернешь,- вдруг улыбнулся он,- Ты будто хессиянка… и упрямая такая же. - Ты о чем?- не поняла она. - У хессов есть обычай: если задолжал – непременно отдай долг. «Дармовой кусок зуб неймет, оттого он в глотке и застревает!»- так они говорят. И если ты помог кому-то из них, накормил, подвез, укрыл в непогоду в своем жилище, выручил, спас, заступился… и не важно, другу ли, врагу ли, помог ты… То тот, кому ты помог, становится твоим должником, до того времени, пока не отплатит тебе тем же… - Занятно, но… откуда ты это знаешь?- озадаченная, спросила она. - Знаю… поверь. Просто поверь,- снова погружаться в воспоминания о собственном прошлом ему не хотелось. - Я верю… верю. Значит, я теперь тоже твоя должница.- заключила она,- Вдвойне. - Это не обычай твоего народа… И ты вовсе не обязана ему следовать.- попытался было возразить он. - Но он мне нравится… Обычай этот. Что-то есть в нем. Верное… хорошее… и справедливое, согласись? Никогда б не подумала, что однажды о хессах это скажу, но, кажется, и нам есть чему поучиться у них! Здорово же они придумали – долг отдать! Если б и у нас эдак принято было бы… и все спешили долги отдать, верно, мы многих бед бы избежать могли… Ах, Боги! Вот хоть меня взять… я ведь по-прежнему чувствую себя обязанной... а ты… всё только отмахиваешься, хотя уже дважды меня спас! И потому мне неловко. Когда-нибудь, вот увидишь, я верну тебе все свои долги,- она наконец рассмеялась. Впервые с того времени, как пришла в себя. - Когда-нибудь.- согласился он,- Но будет лучше, если ты впредь просто постараешься быть более осторожной. Ответом ему был ее чуть грустный вздох сожаления и, обозначивший согласие, кивок. *** Несколько дней внезапного отдыха и в самом деле пошли Эсхель на пользу. Она, наконец, выспалась и, пожалуй, впервые, со времени пребывания в Наннорне, почувствовала себя по-настоящему здоровой и отдохнувшей. Небольшая ссадина на левом виске постепенно затягивалась. Шишка на лбу, оставила после себя синяк, день ото дня менявший цвет, обещая вскоре сойти, не оставив и следа. Головная боль отступила и лишь изредка Эсхель донимали головокружения и темнота в глазах, стоило только ей слишком резко, по мнению Рэна, вскочить с лежанки. Куда чаще теперь случалось так, что она, проснувшись среди ночи безо всякой на то причины, больше не могла заснуть. Однако, как и прежде, ей ни разу не удавалось застать Рэна спящим. - Ты что же, не спишь никогда? Или… это всем Бессмертным свойственно?- не удержавшись, спросила она в одну из таких ночей. - Я стараюсь, чтобы ты этого не замечала,- он улыбнулся,- Шучу. На самом деле это не более, чем многолетняя привычка… Я сплю… Но достаточно чутко. А ты просыпаешься и будишь меня. - Как?- удивилась она. - Возишься. Тебя слышно. - Выходит, я тебе и спать по ночам мешаю?- рассмеялась она, но в смехе этом сквозило сочувствие, перемешанное с чувством вины. - Не мешаешь. Но мы одни здесь. И я должен следить за тем, что происходит вокруг. Поэтому, стоит только тебе проснуться, приходится просыпаться и мне. Эсхель вздохнула. Вот же! Кто б мог подумать? Свалилась человеку, будто снег на голову… и мало было ему с ней хлопот, так выяснилось, что она еще и спать ему не дает! - Поспи. Я тебя разбужу, если что…- тут же предложила она,- Всё равно мне пока спать не хочется. - Ну уж нет. Мало ли что еще взбредет тебе в голову?- ответил он и чуть насмешливо, будто на дитя, взглянул на нее. Его иронию, однако, она, как это часто бывало с ней, приняла всерьез: «Да уж. И то верно... И взбрело же на днях…» Эсхель поднялась и, завернувшись в его плащ, обошла костер и уселась рядом. - Тогда расскажи мне что-нибудь. Ежели уж и мне не уснуть… и тебе теперь тоже. - Что тебе рассказать? - О себе, если захочешь, конечно… о службе своей, о родине… о горах. Всё равно, о чем. Вы, Бессмертные, столько всего знаете…- в ее голосе послышались те же восторженные нотки, что он уже слышал во время беседы в Наннорне, в «коридорах памяти»- Мне и за всю мою жизнь столько не выучить. - О себе… что-то любопытное я едва ли смогу тебе поведать, да и служба моя не из тех, о которых принято рассказывать... А о родине – сколько угодно. Что ты узнать хочешь? - Всё.- заверила его она,- Разу уж мы путь туда держим… С тех пор в часы бессонницы Эсхель расхаживала по пещере завернувшись в плащ Рэна: «Чтобы,- как она говорила,- и ходить не разучиться… А то ты всё велишь мне лежать, покуда я не поправлюсь и мы снова в путь не отправимся, а я эдак и вовсе забуду как оно – ходить-то! И придется тебе нести меня на руках, как сюда нес!» – или усаживалась рядом и они вели разговоры до самого рассвета. Эти беседы, обыкновенно начинавшиеся с ее просьб рассказать что-нибудь занятное, будто лодки без весел, предоставленные течению, порой уносили обоих значительно дальше, чем оба рассчитывали. Всякий раз пускаясь в путь, они не знали ни конечной цели, ни смысла беседы, однако обоими двигало любопытство и оба хорошо помнили, что куда бы лодочки слов ни увлекли их на этот раз, обходить подводные камни следует с большой осторожностью. Эсхель куда чаще задавала вопросы, нежели ей доводилось на них отвечать, и всё же время от времени Рэн расспрашивал ее о жизни на Побережье и детстве. И постепенно, найдя в нем внимательного слушателя, она принялась делиться с ним воспоминаниями, незаметно для самой себя воскрешая в памяти, позабытые прежде, подробности. Так исподволь, незаметно для обоих, эти ночные беседы сблизили их. Эсхель привыкла к Рэну, путы напряжения и стеснения,- как она чувствовала,- связывавшие ее прежде по рукам и ногам в общении с ним, ослабли, уступив место растущему с каждым днем доверию, и вскоре она, так и не встретив с его стороны ни осуждения, ни непонимания, поймала себя на том, что могла позволить себе без страха говорить и смеяться в его присутствии так, как обычно говорила и смеялась, находясь в узком кругу самых близких людей. У нее больше не было той неловкой нужды, во что бы то ни стало, заполнять паузы множеством лишних слов – когда не хотелось говорить, оба просто молчали, и молчание это, к ее удивлению, вдруг перестало быть тягостным. - Ну вот, кажется, ты больше не похожа на натянутую струну,- улыбнувшись, заметил он однажды. - Струну?- переспросила она, не уловив сути. - Когда я увидел тебя впервые… да и позже, в Наннорне, ты была такая…- он на миг призадумался, подбирая подходящее слово,- напряженная… Будто перетянутая струна, что вот-вот оборвется. Временами мне казалось, что еще чуть-чуть и ты сорвешься…- пояснил он,- сорвешься и ненароком разнесешь в щепки или, подобно деве Лелисе зальешь слезами весь Видимый мир. А теперь ты успокоилась… и миру, кажется, больше ничего не грозит. Тяжело, должно быть, всё время пытаться удержать в руках неподвластное, стараясь чему-то соответствовать, а настоящие чувства запирать, прятать глубоко в себе?- спросил он скорее себя, нежели ее, сам не зная зачем. Уж очень она напоминала ему теперь самого себя в юности. Она задумалась. Что-то было в его словах… Что-то смутное, неосознанное, что неожиданно зацепило ее: «А ведь он прав.» - Да, кажется…- согласилась Эсхель и во все изумленные глаза уставилась на него,- ты угадал… Но откуда ты знаешь? Это, пожалуй, мне свойственно… Дурной нрав у меня… Дурной…- она вздохнула, улыбнулась и пустилась в объяснения,- Но когда ты бежишь, скрываешься, всё время переезжаешь с места на место и только и делаешь, что боишься, как бы чего не вышло? Как чувств не прятать? Когда и близких-то у тебя почти нет, а чужим и вовсе нет до твоих чувств никакого дела... Вот и выходит так, что… Зачем их показывать кому-то? Ну, кроме страха, разве… А уж он-то… Он сам наружу лезет. Я и вправду привыкла держать всё в себе… Это тяжко, да… Но с людьми вообще тяжело. Тяжело говорить… так, чтоб искренне… да чтоб поняли… И общаться тяжело. Ведь они всё ждут от тебя чего-то, а ты и не знаешь – чего именно? И сможешь ли им это дать? А уж если не сможешь… И… я и правда срываюсь… временами… злюсь, бывает… и плачу…- и незваные слезы, вслед за жалостью к себе, отчего-то вдруг подступили к ее глазам. «Хорошо, что сейчас ночь…- подумала она было, пытаясь загнать их обратно,- здесь темно… Может эдак-то он и не заметит? Не реветь же при нем? Боги, глупо-то как! И чего это я? Разве он обидное сказал?»- однако нос предательски начал хлюпать. - Эсхель…- Рэн понял всё и обнял ее,- если плачется – плачь, не бойся. Я с тобой. К удивлению своему, он сказал ей ровно то, что, как он считал, когда-то должен был сказать ему отец, а сказал… совсем другой человек. Скиталец. Там, на западе, в Пустошах, откуда нет возврата. Когда ему едва исполнилось пятнадцать… «Одинокое дитя…- вспомнил он обрывок беседы с тем, кого нынче почитал одним из главных своих учителей,- что сделаешь ты, если встретишь ночью посреди леса одинокое дитя?» Эсхель шмыгала носом, спрятав лицо в ладонях, снова ощущая некоторую неловкость и от его неожиданной прозорливости, от своего признания и этих внезапных слез, и от того, что объятия эти… с ним, с язычником, не ведающим, что творит, должно быть, греховны… однако выбираться из их тепла ей теперь отчего-то совсем не хотелось, а слезы – те и вовсе несли облегчение. «Он не со зла, Боги… простите и мне, и ему…- молилась она, всхлипывая,- Ему, верно, жаль меня… потому он и глядит на меня, как на дитя неразумное… а я… простите… как могу я теперь сказать ему, что грех это, если кроме кеары никто никогда не жалел меня этак? Как я могу теперь сказать ему что у нас грех это? Да ведь он и не поймет, верно… и выйдет так, будто это я нынче дружбу его отвергла?» «Ей семнадцать всего… она двумя годами старше меня тогдашнего, сбежавшего в Пустоши…- думал он, обнимая ее, но в то же время чувствовал, будто вместе с ней обнимает отчасти и самого себя – прежнего, юного, наивного, неуверенного в себе, одинокого, мечтающего отыскать без вести пропавшего родителя, как она теперь мечтает найти своих близких…- Ну вот, опять она возвратила меня в прошлое… Что ты будешь делать? Нет, нет, сейчас я сам ее к этому подтолкнул... Сейчас я и сам, как клинок… Сталь не разящая, но вскрывающая нарывы?»- невольно пришло ему на ум. Когда она успокоилась, казалось, легче стало обоим. - Прости,- прошептала она, всхлипывая всё реже и реже,- ты был прав. Вот, видишь? Реву я опять… Бывает разревусь вот так, на ровном месте, и сама не знаю, чего это я разревелась? А иной раз так разозлюсь, что кружку в стену швырну… Кеара как-то сказала, что это оттого, что я всё больше молчать привыкла, а надо, мол, людям сразу в лоб говорить, что тебе не по нраву. А как им скажешь? Ежели сказать сразу, так и дружбы никакой не выйдет вовсе… а ну как они отвернутся? Друзей у меня всегда мало было. Мы ж переезжали всё время. Только сдружишься, а вот опять ехать куда-то пора… А потом, в Кади, Петта появилась и Стэрна следом за ней, а потом Петта…- она замолчала на миг и, шмыгнув носом, снова прошептала,- Прости… я уж говорила тебе… и опять… - Тебе не за что просить прощения.- возразил он,- Ну, сейчас-то полегчало тебе? - Угу,- Эсхель кивнула, отстранившись, и, смущенная, утерла остатки непослушных слез. - Твоя кеара права… тебе еще предстоит потрудиться, чтобы преодолеть этот страх перед людьми… Ты боишься их, боишься быть отвергнутой, а не думала ты, что и они тебя точно так же боятся? И такую же проявляют осторожность, желая заслужить твою дружбу, угодить тебе? Почему ты боишься? Почему думаешь, что если ты не угодишь, то люди от тебя отвернутся? - Ну-у…- растерялась она,- Я всегда одна была… Никого кроме кеары рядом… А потом только Петта да Стэрна дружили со мной. Да Рузи еще… А остальные… остальные так…- она не договорила,- А больше-то у меня друзей, почитай, и не было. Даже родители… и те… ведь я не знаю, может быть, я и им не угодила? И потому они меня оставили?- вывалила она ему самое пугающее свое подозрение, которое обдумывала едва ли не столько, сколько себя помнила и снова пожалела о том, что кеара напрасно не растила ее как свою родную дочь,- А ты… правда думаешь, что кто-то… из тех, кого я боялась, и сам боятся меня мог и угодить мне хотел? - Я не думаю,- ответил он,- я уверен в этом. Так же, как и в том, что твои родители едва ли оставили тебя по доброй воле…- и тут же поймал себя на мысли, что и сам он, пожалуй, немного боится ее и, в особенности, ее дара возвращать его в прошлое: «Но уж этого-то никак нельзя сказать ей…»- А вот научиться не молчать, когда говорить нужно, чтобы не терпеть напрасных неудобств… и больше сгоряча не бросать в стену кружки,- он улыбнулся,- и в самом деле необходимо. Возможно, тебе будет нелегко, но это весьма полезный навык… «Но откуда? Откуда он это знает?- подумала она в замешательстве, вызванном его словами,- Да разве можно меня бояться? Дружбы моей желать и хотеть угодить мне? Я ж не красавица, вроде Стэрны и не веселая, какой Петта была…» Как ему так легко и так быстро удалось ее раскусить, заглянуть в глубины ее души? И подарить ей надежду там, где она сама нипочем не сумела бы ее разглядеть, почитая себя втайне и вовсе негодной ни для дружбы, ни, тем паче, для любви… - Откуда ты всё это знаешь? Про меня… и про других?- вырвалось у нее,- Почему ты думаешь, что… - Не всё, Эсхель… далеко не всё. Но я тоже был молод… И пока еще помню это время. Сам был таким же… когда-то давно…- признался он, в свою очередь удивившись этой внезапной собственной откровенности,- А знание это… не сразу, с опытом пришло. Поверь, ты не одна такая во всем Видимом мире… Многие люди, так же, как и ты, сомневаются, опасаются, желают угодить тем, кто им нравится, ищут дружбы… «Был молод…- подумала она рассеянно,- был… ах, да! Он же Бессмертный… Ему ж куда больше, чем на лице у него написано. Наверное, давно это было…» - Ты?- она подняла на него удивленные заплаканные глаза,- Таким же был? Натянутой струной?- и грустно вздохнула: «Разве ж такое возможно?» Нынче от него веяло таким спокойствием и уверенностью, что она на миг усомнилась в его признании… Да разве мог он когда-то быть другим, каким-то неуверенным в себе, беспокойным, одиноким мальчишкой, вроде нее самой? Вот ведь… и даже не боится в этом признаться! «Я бы не решилась признаться… наверное… на его месте… Хотя, у меня, видать, и без признаний на лице всё написано… Ох…» В отличие от нее самой, бывшей для него, как ей теперь думалось, открытой книгой, Рэн оставался для нее загадкой. Всё, что имело к нему отношение, было, если и не окутано тайной, то скрывалось за недосказанным. Он мог обмолвиться о чем-то, но оборвать фразу на полуслове, если не считал нужным раскрывать ей подробности или если это касалось чего-то личного. Не скрывал он и того, что не любит говорить о себе, поэтому Эсхель, старалась теперь даже ненароком больше не задавать ему вопросов о личном, если он сам не желал о том рассказать. «Захочет – расскажет…»- рассудила она. Да и с чего бы у него, у взрослого, вдруг возникла этакая нужда – откровенничать с ней, с пигалицей, на которую он как на дитя неразумное смотрит? Где это видано, чтобы взрослые с детьми делились горестями? А уж в оставленных им позади горестях, воспоминания о которых он предпочитал держать при себе, она, памятуя о давнем своем предположении, отчего-то не сомневалась. Довольно было и ее тогдашней бестактности в Наннорне. Оттого нынче она смело задавала Рэну сотни вопросов, о том, чего прежде не успела узнать от кеары: о горах, о Селейне, о Долине Водопадов, о Сердце Гор, о Древнем Западе, Наумэа и Горной стране, но отчаянно боялась снова неосторожно, невзначай ступить на интригующую и зыбкую почву его личной истории… «У него сердце одно. И оно занято. Или разбито.- вспоминала она свою догадку, еще там, в Кади и вздыхала,- Сердце его разбито, верно… Не потому ли он и не любит о себе говорить, в отличие от счастливца-брата, что всегда был не прочь рассказать о приключениях своих? Вон как зимой мы смеялись над его байками…» Казалось, в эти несколько дней Эсхель узнала и о Видимом мире – который Рэну, в отличие от нее, довелось повидать – и о самой себе куда больше, чем за всю предыдущую жизнь… И вот теперь ее даже угораздило выплакаться в его объятиях, будто в этот миг взялся заменить ей кеару Дил. Однако, былой, всепоглощающей неловкости, что преследовала ее в Наннорне, больше не было… Осторожно, незаметно, прокравшись в ее крепко-накрепко запертую от посторонних, но в то же время жаждущую общения, душу на мягких лапах ночного кота, он стал ей другом. Так она чувствовала… но, возможно, он думает иначе? - Скажи…- начала она, набравшись смелости,- а тебя… я… могу ли… могу ли я считать тебя… своим другом?- и тут же смутилась, встретившись с ним взглядом. «Как в душу смотрит… Ох, ну и взгляд у него! И откуда только такие берутся?» - А сама-то ты как думаешь?- сбил он ее с толку встречным вопросом. - Я… надеюсь… надеюсь… что, да.- тихо ответила она и опустила глаза, ожидая и в то же время смертельно боясь теперь какого-нибудь объяснения короткому и страшному слову «нет», которого в своей неуверенности ждала всегда и ото всех... «Конечно…- сердце у нее замерло, а щеки вспыхнули,- и додумалась же спросить, дурочка!- и она тут же принялась корить себя за глупую свою дерзость,- К чему я ему? То же мне подружка выискалась! Смертная! Дитя неразумное! Младше вдвое, да одни неприятности от меня к тому же, куда ни взгляни… экая бестолочь!»- успела подумать она, как вдруг его голос достиг ее ушей... - Можешь, конечно. Напрасно ты сомневалась,- он снова улыбнулся,- Моя самая маленькая подружка. Рэн взял ее за руку. «Какие все-таки руки у нее холодные…- в который уже раз удивился он,- Она говорит, будто они всегда у нее такие…» - Я рада…- растерянная, прошептала Эсхель, чувствуя приятное согревающее тепло его ладони от которого ее сердце радостно припустило вскачь. - И я,- ответил он. «Правда?»- хотела было переспросить она, но отчего-то не решилась. Нет, он, конечно, не мог знать о ней всё. Да и откуда? Не провидец же он, в самом деле, вроде жрицы Кеатринн? Ему легко удавалось угадать в Эсхель то, что напоминало ему о бедах собственной юности… Однако сама она по-прежнему оставалась для него загадкой ничуть не меньшей, чем та, которой был для нее он сам. Да, он знал о ней больше. Но лишь в силу того, что был старше и знал ее едва ли не с пеленок. Да и говорила она о себе куда охотнее, чем он, привыкший к одиночеству и молчанию. Впрочем, это знание, хотя и несколько приподнимало завесу, скрывавшую ее жизнь в течение тех лет, что она скиталась с кеарой по Побережью, скрываясь от сыскных стражей регента Куорра, было по большей части лишь пустым перечнем событий, не способным раскрыть перед ним все тайны ее души, найти разгадку ее странной способности возвращать его в прошлое, о котором он, избегая боли, по давней привычке старался не думать вовсе. «Девочка-сталь…» Она давно уже не была той капризной избалованной малышкой, которой он знал ее пятнадцать лет тому назад. Однако и взрослой женщиной она еще не была. Было в ней что-то особенное… То, что нынче не давало ему покоя. Близкое и далекое одновременно. Его настораживала ее проницательность… ее «чутье», про которое она сама рассказала ему… И порой удивлял ход ее мысли, позволявший ей легко подобраться к тайнам его души, «вскрывая нарывы» в то время, как она сама о том даже не подозревала. Ее сходство с Хедели, его покойной возлюбленной, особенно заметное здесь, в полумраке пещеры, порой и вовсе пугало. Они разные, напоминал он себе – нерешительная, робкая Эсхель и смелая, до отчаяния, Хедели… и всё же… что-то общее у них было, однако он никак не мог уловить, что именно. Когда при свете дня он смотрел в светлые, серо-зеленые глаза Эсхель, наваждение сумрака исчезало, но отчего-то никуда не исчезало осознание, что она ему нравится. Вот только как именно нравится? Как дитя или как женщина?- от этого, на первый взгляд простого вопроса, ему вдруг стало не по себе. «Нет… Дружба – это славно, но с этой дружбой что-то не то… Она не обыкновенная девчонка… эта девочка-сталь. Вот в чем дело. С ней, как с оружием, следует обращаться бережно, но держаться на безопасном расстоянии…»- решил он для себя… В конце концов, не для того судьба забросила их в Сердце гор, чтобы они врачевали душевные раны или испытывали друг к другу теплые чувства. «Сперва расположение, потом привязанность, потом, не дай бог, чувство… нет, это ловушка,- подумалось ему однажды,- простейшая из всех… и я уже попадал в нее, довольно… Она хорошая девочка, но… нет. Большее сближение будет лишним…» *** Дни неожиданного отдыха, позволившего Эсхель восстановить силы, незаметно подошли к концу. И стоило Рэну объявить ей, что настала пора покинуть их уютное убежище, как она тут же бросилась собирать вещи в дорогу. Воодушевленная скорой встречей с Долиной Водопадов, Эсхель на сей раз пустилась в путь едва ли не с радостью. И это ли предвкушение было тому причиной, или же изменилось что-то нынче в ней самой? А может перемены произошли в окружающем ее мире? – она никак не могла взять в толк, однако, дорога, прежде трудная, в первое время отчего-то давалась ей куда легче, чем прежде. Они, наконец, повернули на запад и всё дальше уходили теперь от унылых, однообразных каменных пустошей Сердца гор… Тропинки теперь всё больше вели под уклон, а утреннее солнце, поднимаясь над горами, светило в спину. И, будто предвосхищая скорое появление впереди легендарной Долины, зелени вокруг с каждым днем становилось всё больше, а весенняя прохлада высокогорий, постепенно сменялась по-настоящему летним теплом. Каждый новый день Эсхель встречала с надеждой, что еще чуть-чуть… и она, наконец, увидит этот благословенный край. - Что это?- спросила она однажды утром, заслышав странный шум, доносившийся с порывами ветра,- Я уже несколько дней это слышу… да поначалу думала, мерещится... Ты же тоже это слышишь? Да? Не чудится это мне? Не оттого это, что я тогда головой ударилась? - Тебе не послышалось. Впереди Долина Водопадов, скоро ты увидишь Неодолимый…- улыбнулся Рэн. - Правда? Боги! Поверить не могу! Наконец-то!- ее глаза, сине-серые, с золотистой каймой вокруг зрачка и оттого так часто казавшиеся Рэну зелеными, засияли от радости… «Красивые глаза у нее…- поймал он себя на мысли, - не такие, как у Хедели, но…» - А где она? Там?- спросила Эсхель, указав рукой на северо-запад. - Не совсем,- он махнул рукой в нужном направлении,- Западнее. Эсхель сосредоточенно взглянула туда, где за глубокими ущельями и долинами, западнее, вздымавшихся, сияя белоснежными шапками вечных снегов, вершин Великих гор, Водопады давали начало реке Студеной, и на мгновение ей почудилось, что Неодолимый где-то совсем рядом – порыв ветра снова донес до ее слуха шум, как ей теперь казалось, бурлящей воды. И взгляд ее, еще минуту назад радостно-детский, вдруг стал столь серьезен, словно она разом за минуту повзрослела несколько лет. Потрясенный удивительным преображением, произошедшим с ней, Рэн смотрел на Эсхель, не отрывая глаз: «Как она красива сейчас…»- он удивился тому, как легко это невольное восхищение далось ему, давно привыкшему к одиночеству и обреченному, как ему казалось, на него. Она снова чем-то напомнила ему погибшую возлюбленную и воспоминание это глухо отозвалось в сердце давней скорбью… Однако скорбь вскоре отступила, оставив вместо себя какое-то иное, новое щемящее чувство, загоревшееся в его груди маленьким обжигающим огоньком. И огонек этот не желал угасать. «Я, верно, мог бы полюбить ее,- понял он, продолжая изумляться ходу собственных мыслей,- Ее?- восторг на миг сменился сомнением,- Эту девчонку?- и сердце вместо ответа, вдруг сорвалось с места, будто молодая лошадка…- Должно быть… Мог бы… при иных обстоятельствах…»- счел он нужным напомнить себе, чтобы умерить этот радостный и неуместный бег сердца. Чем явственнее он понимал, что она ему нравится, тем меньше нравилось ему само сознание того, что она пришлась ему по сердцу. Но сколько бы он ни пытался с этих пор видеть в ней одно лишь только грустное одинокое дитя, к которому прежде испытывал, как он думал, лишь сострадание, всякий раз к состраданию примешивалось и иное чувство, то самое, что пробудил в его сердце ее «взрослый» взгляд, искавший в дальней дали то ли вожделенную Долину Водопадов, то ли скрытое туманом собственное будущее? Не то чтобы он не хотел или боялся полюбить снова… Нет. Она – он знал это, знал с самого начала – не та, которую ему можно любить… «Кто угодно, но только не она… Нет, не так – не ее, а похожую на нее,- подумал он с некоторым сожалением,- и потому не стоит теперь давать воли этим глупым, ненужным… мыслям.» Эсхель собрала выскользнувшие было из-под чепца и рассыпавшиеся по плечам непослушные волосы и, скрутив их в узел, который перетянула кожаным ремешком, тут же, быстро, «пока Боги не видят», упрятала их под чепец. - Знаешь,- вдруг задумчиво сказала она, обернувшись к нему, и на сей раз не его взгляд смутил ее своей пронзительностью, а ее сине-серые, с тонкой золотистой каймой, глаза заставили сжаться его сердце,- Я сейчас глаза закрыла и мне вдруг показалось, будто я вижу Водопады… и что я стою на краю…- она не договорила и после некоторого молчания добавила,- Они, кажется, очень красивы… и, должно быть, опасны… для меня… Он смотрел на нее, растерянный, удивленный ее странными словами, и собственными, так невовремя оглушившими его, мыслями и чувствами. - Будет тебе… на краю стоять.- сказал он, лишь бы что-то сказать, в надежде развеять смутившее его наваждение, и улыбнулся,- Довольно с тебя приключений. Я больше не подпущу тебя ни к одному краю… Пойдем.- Рэн взял ее за руку… «И как тут удержаться на расстоянии?»- промелькнула мысль, стоило ему снова почувствовать прохладу ее пальцев в своей ладони… Она вздохнула и молча последовала за ним.