Сталь и лёд (Из тени…)

Книга 1. Часть 1. Дом. Первый снег выпал на удивление рано – не успела еще и осень закончиться. Еще до пробуждения, к которому она неспешно брела сонными тропами Невидимого, сквозь сомкнутые веки Эсхель смутно почувствовала, что ее комнату наполняет слишком яркий, непривычный для унылого сумрачного утра конца осени, свет. Невидимый мир, наконец, отпустил ее. Веки дрогнули, и, тут же забыв увиденное во сне, она открыла глаза. «Отчего это нынче так светло? Будто зимой.- удивилась она, потягиваясь и зевая,- Неужто снег?!» - последняя мысль заставила ее вскочить и с радостным беспокойством оглянуться по сторонам. В ее комнатке было тепло, однако, от окошка и в самом деле тянуло холодом – зимним, настоящим. «Стало быть, снова ветер с моей стороны, с Моря…- догадалась она,- северо-западный? Северный?»- и вытянула руку, чтобы тут же убедиться в своей правоте. Невидимое глазам дыхание сквозняка и в самом деле струилось прохладцей от оконца к двери. Обернувшись, Эсхель прислушалась: за стеной, в тесной маленькой кухонке, едва успев отправить в печь хлеб, хозяйничала нынче Дилленна – ее кеара, иначе говоря – Вторая Мать, как было в обычае называть восприемниц у верующих в Троицу,- и снова мыслями девочки всецело завладел снег. Снег! Нужно поскорее открыть окно, чтобы убедиться воочию, что догадка ее верна, что именно снег теперь белел там, за мутным, маленьким оконцем, затянутым с наступлением холодов бычьим пузырем… что нынче здесь, в Кадоре – тихом южном краю, наступила самая настоящая, снежная, зима, ведь суровые зимы на Побережье редкость! Эсхель дернула на себя оконную раму, не испугавшись морозного дыхания в одночасье явившейся на юг стужи. Из окна и в самом деле дохнуло свежестью, пробирающей до костей. Невольно поежившись, Эсхель, натянула на плечи одеяло и, просунув голову в оконце, выглянула наружу. Тоненьким слоем, просыпавшегося из мешка Отца, лебяжьего пуха, из-под которого то тут, то там нет-нет да и пробивались неровности лика земного: пучки поникшей травы, камни, пни и корни – снег укрывал крыши, заборы, дворы, огороды, сады, луга, поля и темнеющий поодаль Ближний лес… И лишь дорога, взрытая копытами лошадей и колесами повозок, по-прежнему одна чернела посреди пустой улицы. «Вот и зима… Ну разве ж не чудо?»- удивленная, подумала Эсхель, вспомнив, как вечером, стоя на крыльце, отчаянно взмолилась, глядя в небо: «Боги, ну скорей бы уже зима, а? И снег! Снег!»- и на этот раз милосердная Троица, кажется, и в самом деле снизошла до ее молитвы. День обещал быть солнечным, однако светилу, уложившему на нетронутую белизну первого снега длинные синие тени, уже не дано было отогреть землю. Отчаявшееся, солнце лило на заснеженный Видимый мир свое бессильное золото, предоставив людям самим заботиться о тепле. И высокое, по-зимнему холодное, небо, и редкие облака, что, скованные морозцем, застыли над селением, и снег выбеливший, наконец, осеннюю слякоть, и осколки льда в дорожной колее, всё, казалось, нынче несло теперь на себе тот самый долгожданный отпечаток обновления, что всякий раз при переходе осени в зиму, напоминал верующим о грядущем Празднике Новой Надежды. Ветер трепал, побуревшие от ударившего ночью мороза, редкие листья, упрямо не желавшие покидать ветвей, столпившихся вокруг дома, старых яблонь и груш. «Уж этот-то снег не растает… верно, до весны долежит.»- разрумянившаяся, Эсхель невольно улыбнулась и, довольная, закрыв окно, протянула руку и взяла с лавки серое шерстяное платье и, по местному обычаю надевавшийся на него сверху, вышитый цветами, халат-юэлэ. Однако еще несколько минут, покуда ноги не замерзли, она продолжала сидеть на постели, задумчиво положив одежду на колени. Мысли ее по-прежнему занимал снег и внезапное явление зимы, которую, как она теперь считала, ей удалось вымолить у Богов накануне. «Стало быть и Море замерзнет этой зимой? И детвора снова в снежки играть примется?»- подумала она и наконец почувствовала, что мерзнет. Она поднялась, сбросила старую и натянула новую, будто к празднику вышитую, нижнюю рубаху, заботливо принесенную кеарой, предугадавшей, словно провидица, что воспитаннице сегодня непременно захочется надеть что-нибудь новое, нырнула в платье, надела юэлэ и, стянув в хвост и, небрежно спрятав под чепец – почти по-взрослому – непослушные длинные волосы, вышла из комнаты. Восприемницу она и в самом деле застала на кухне, у пышущей жаром печи. - Доброе утро, кеара Дил,- поприветствовала девочка Вторую Мать. - Доброе,- быстро обернувшись к Эсхель, ответила Дилленна, и тут же, проверив готовность, вновь отправила в печь почти испеченный каравай, - и то верно… доброе! До чего же празднично нынче на улице! - Да, снег выпал, я уж видела,- отвечала, улыбнувшись, Эсхель,- Вот бы еще до Новой Надежды долежал он, а еще лучше до самой весны… как бы хорошо было!- добавила она мечтательно. Ей вдруг мучительно захотелось отломить ароматный кусочек свежего горячего хлеба, но хлеб, благодаря проворству кеары снова оказался в печи, и теперь девочке оставалось только ждать. Вторая Мать ее тем временем, затворив жерло заслонкой, подняла стоявшее у печи пустое ведро. - Я за водой.- сказала она воспитаннице,- Последи-ка пока за печкой. Усевшись на лавку, Эсхель кивнула и тут же, заметив, что кеара одета совсем уж по-зимнему, на всякий случай спросила: - Неужто на улице и вправду этакий холод? Ты укуталась, будто нынче уже самая середина зимы и от морозов Море замерзло. - Там… не то, чтоб уж очень холодно...- задумчиво ответила воспитаннице Дилленна, тут же поймавшая себя на мысли: «Здесь не север всё-таки…»- Но всё же морозно. Если гулять соберешься, уж, будь добра, оденься потеплее, чтобы мне после не пришлось лечить тебя от простуды. - Хорошо, кеара,- послушно согласилась девочка и вздохнула: горькое слово «простуда», словно лезвием ножа прошлось по ее сердцу, снова напомнив Эсхель о подружке, двумя годами ранее сошедшей в Невидимый, после того, как они втроем в начале зимы промочили ноги у Моря. «Странно…- подумала она – в который уже раз? – Промокли-то мы тогда все, а померла отчего-то одна только Петта. Отчего так? И ведь не мор какой или поветрие… так, простуда, какой, бывало, и трижды за зиму хвораешь… А теперь Петта, верно, глядит на нас из Невидимого… И скучает… Да и мы тут… Ничуть не меньше…»- она горько вздохнула. Даже теперь, по прошествии двух лет, ей по-прежнему не верилось, что подруга ее в Невидимом, что нынче она не прибежит, не ворвется, бойко топоча башмаками, как бывало, в прохладные темные сени, не засмеется, распахнув дверь в ее комнатку и не крикнет, тряхнув огненно-рыжими кудряшками, выбившимися из-под чепца: «Скорей! Скорей же! Выходи! Там снег выпал!» Дверь скрипнула, отворившись, и тут же захлопнулась. Эсхель, словно надеясь встретить подругу на крыльце, сама не зная зачем, поднялась и, миновав зябкие сени, устремилась к выходу вслед за холодом, ворвавшимся в дом, едва ее восприемница вышла на крыльцо. Едва Дилленна спустилась по старым скрипучим, чуть припорошенным снегом, ступенькам и направилась к калитке, оставляя на нетронутом зимнем покрове, цепочку следов, как до слуха ее донесся скрип приоткрывшейся двери. Оглянувшись, она, ничуть не удивленная, увидела показавшееся в проеме любопытное личико воспитанницы. - Смотри, простудишься!- грозно предупредила она девочку, однако Эсхель в ответ только помотала головой в знак несогласия. Дил приоткрыла калитку, вышла и осторожно ступая по уже схваченной первым морозом, но еще не промерзшей и оттого, то похрустывающей тоненьким свежим ледком, то тоскливо, по-осеннему, норовящей запачкать башмаки, дорожной грязи, побрела к деревенскому колодцу, стоявшему по другую сторону улицы, против их с воспитанницей приземистого крестьянского дома. Приоткрыв дверь и выглянув на улицу, Эсхель прежде, чем вновь, замерзшим котом, вернуться в дом, вдохнула прозрачный утренний воздух, бодрящей ледяной волной окативший ноги и мгновенно пронизавший ее теплое шерстяное платье и нижнюю рубаху. Девочка задрожала от холода. Однако провожая глазами восприемницу, еще с минуту Эсхель смотрела, как пар от ее дыхания, клубясь, тает в морозном воздухе. «Холодно! Ух, до чего же холодно, Боги… но до чего ж хорошо-то!»- радостно подумала она, но, памятуя о печальной участи сошедшей в Невидимый подружки, поспешила закрыть дверь и вернуться в дом, наполнившийся манящим ароматом румяной корочки свежевыпеченного хлеба. Не оттого ли, едва успев переступить порог жарко натопленной кухонки, Эсхель вдруг почувствовала, что голодна, будто отощавший за зиму свирепый ночной кот? *** Дил опустила наполненное ведро на обледеневший за ночь край каменного колодезного кольца. Несмотря на ясное солнечное утро, обещавшее погожий морозный денек, смутное чувство внутреннего беспокойства отчего-то не оставляло ее с самого рассвета, нарастая с каждой убегающей в Невидимый минутой. Мерный приглушенный стук копыт со стороны постоялого двора – добротного двухэтажного дома, стоящего на пригорке и потому еще более возвышавшегося над низенькими, крытыми соломой и тростником деревенскими лачугами, заставил ее обернуться. Ничуть не удивленная, она привычно, рассеянно скользнула было взглядом по окнам и воротам трактира Ханты, матери Элестэрны – девочки, с которой ее воспитанница Эсхель дружила с того самого дня, как пять лет тому назад, обе они возвратились в Кади – и едва успела разглядеть конного, что мелькнул за воротами, сразу же закрывшимися за ним. Сердце замерло. Силуэт всадника не столько показался ей знакомым, сколько... она узнала его! «Боги! Неужели? Уж не сон ли это?! Нет, сомнений быть не может! Если только я не спятила и глаза мои не лгут мне нынче, выдавая желаемое за действительное… О, наконец-то… - изумлённая, подумала она было, невольно улыбнувшись, и тут же почувствовала, как сердце ее, торопливо застучало, спеша навстречу надежде,- Столько лет прошло… Боги… но, что если я теперь выдумала себе это? Да и в сущности, что же я видела? Что я могла разглядеть? Издали… в один миг…»- и надежда, как это часто бывает с теми, кому не раз приходилось испытывать разочарования, уступила место справедливому, как ей казалось, сомнению. Дилленне даже захотелось ущипнуть себя за щеку, чтобы удостовериться, в том, что увиденное и в самом деле не было сном. Однако, не успела она коснуться рукой щеки, как звук упавшего наземь ведра и брызги обжигающе-ледяной воды, хлынувшей в башмаки и забрызгавшей подол платья с темной «вдовьей полосой», тут же развеяли ее сомнения. Она оглянулась. Улица, к счастью, как и прежде, оставалась пуста. Никто из соседей не стал случайным свидетелем ее внезапной растерянности и нелепой оплошности. Бросив взгляд в сторону дома, Дилленна облегченно вздохнула: дверь была закрыта. Дрожащими руками она подняла упавшее ведро: «Придется снова воды набрать… и… нужно что-то делать… Видел ли он меня? О, наверняка… Должен был… Вот только… узнал ли?- мысли вихрем понеслись одна за другой,- Нужно увидеться. Нужно как-то дать ему знать, что мы здесь. Вот только как? Ах, Боги… и нужно что-то сказать, объяснить как-то всё это Эсхель…» - Соберись,- мысленно приказала она сама себе,- сперва нужно снова воды набрать… а уж после настанет время приняться и за остальное. Не здесь же, посреди улицы, на виду у всех, нынче раздумывать об этом!- и решительно бросила пустое ведро в темное, глубокое нутро колодца. Как это часто бывает, когда спешишь, время вдруг превратилось в липкий и вязкий мед. Дил показалось, что колодезное ведро необыкновенно долго и оглушительно гулко, будто она бросила в колодец колокол, билось о стенки колодца, покуда шум не окончился тихим всплеском – оно, наконец, погрузилось в воду… Оставалось только вытянуть его, уже наполненное, наружу и перелить воду в свое. «Ох, и второе б не пролить…»- вздохнула она, чувствуя, как всё возрастающее волнение дает о себе знать дрожью в руках. Колодезная цепь тоже ползла вверх слишком медленно в то время, как руки и ноги Дил от холода и, охватившего ее беспокойства, отказывались ей повиноваться. Однако вытащить на скользкий обмерзший камень тяжелое, разбухшее от воды ведро, схваченное двумя железными, изрядно проржавевшими, обручами, ей все же удалось. Вода в колодезном ведре качнулась, брызнув через край, и снова, уже не столь щедро, как в первый раз, залила ей ноги, добавив холода и влаги и без того промокшим и замерзшим ногам. Дело оставалось за малым – перелить воду. Тщетно пытаясь унять бешено колотившееся сердце, Дилленна наклонила колодезное ведро, и вода хлынула вниз, в ее собственное. «Обошлось.- не без облегчения подумала она,- Трижды окатить водой ноги на морозе – этого только не хватало! Да как бы и вовсе не слечь после этого…- она с досадой взглянула на мокрые башмаки и забрызганный водой подол платья, с вышитой понизу полосой – знаком ее вдовства,- расхвораться… вот уж что было б теперь некстати!»- она осторожно подняла ведро и быстро зашагала к дому, то и дело поглядывая на высокий дом Ханты, нижний и половина верхнего этажа которого были отданы под постоялый двор. Заслышав на крыльце торопливые шаги кеары Дил, Эсхель бросилась в сени и распахнула дверь пошире. - Что-то ты долго…- заметила девочка. - Ведро уронила. Морозно… Обледенело всё…- буднично объяснила Дилленна, стараясь скрыть от Дочери Веры, снедавшее ее беспокойство,- Пришлось новое набрать. - Хлеб, кажется, готов.- ничуть не удивившись объяснению кеары, объявила Эсхель радостно и нетерпеливо,- А я страсть, как есть хочу! Доставай его скорей, иначе я с голоду помру! - Да, пожалуй, ты права… хлеб достать пора...- опустив тяжелое ведро на лавку, Дилленна задумчиво повернулась к печи, чтобы вынуть хлеб. Переложив хлеб на стол, Дил подумала было о том, что вот сейчас, возможно, раздастся стук в дверь и тогда… Но что же тогда? «О, нет, не сейчас, не при девочке!- тут же пронеслось в голове,- Не так, не сразу… Сперва следует переговорить один на один. Обсудить… Одним Богам ведомо, что могло произойти за все эти годы… и какие вести он привез…»- сердце ее забилось еще чаще, снова подгоняемое уже не столько тревогой, сколько возродившейся надеждой. - Вкусный… только горячий очень,- сказала где-то рядом Эсхель, что осторожно, рискуя обжечь пальцы, уже отщипнула себе кусочек. - Мне… нужно к Касье зайти, Эсхель. Ненадолго. Позавтракаешь без меня, хорошо?- неожиданно сказала воспитаннице Дилленна и девочка бросила на нее удивленный взгляд, хотя в словах Второй Матери, казалось, не прозвучало ровным счетом ничего необычного. - Хорошо, кеара Дил.- согласилась девочка, несколько озадаченная тем, что восприемница не стала по своему обыкновению ворчать на нее по поводу всегдашней ее несдержанности и отломленного куска, и тут же дерзнула отщипнуть еще один кусочек – побольше, так и не удосужившись взять в руки нож. Однако Вторая Мать ее, кажется, не заметила и этого. - Молоко в леднике. Сама нальешь?- спросила Дил, как будто и вовсе уже не требуя от Дочери Веры ответа. - Угу,- с набитым горячим мякишем ртом отвечала Эсхель, усаживаясь на лавку. - Я скоро... Никуда не убегай после завтрака, дождись меня.- Дилленна вышла в сени, сменила башмаки, махнула рукой на забрызганное водой платье и, накинув на плечи зимний плащ на волчьем меху, выскочила за дверь. Как только дверь за восприемницей захлопнулась, Эсхель сбегала в ледник за молоком и, вернувшись, вновь уселась за стол и налила в кружку столь же стылого, как и утренний морозный воздух, молока, даром, что кеара принесла его от соседки всего какой-то час назад. «Странно,- подумала она, приготовившись наспех перекусить молоком и теплым еще хлебом,- И чего это она? Что за поспешность такая? Да ведь и виделись они с утра… Случилось что? И дождаться еще просила. Зачем? Что ж мне теперь и к Стэрне пойти нельзя? Эх, надо было сразу попросить разрешения, а теперь и в самом деле придется дома сидеть! Когда так на улицу охота… А ежели еще и заболтаются они? Как мне быть? Или…» Она вздохнула и, следуя совету кеары, решила после завтрака одеться потеплей, связав странную просьбу восприемницы с желанием той проследить, достаточно ли тепло ли оделась воспитанница, чтобы выйти из дома в мороз? «Ежели потеплей оденусь,- рассуждала девочка, жуя хлеб и прихлебывая из кружки, в то же самое время стараясь вспомнить, в который из двух сундуков, стоявших в чулане, кеара по весне упрятала и ее теплый плащ?- оденусь совсем по-зимнему, то кеаре Дил и вовсе волноваться не придется… Да как бы мне и самой не пришлось беспокоиться и ходить за ней, случись ей расхвораться… Ведь не я, а она нынче ноги себе окатила… И как только ее угораздило ведро опрокинуть?» Окончательно убедив себя в том, что, одетую как должно, кеара наверняка не станет бранить ее за намерение наведаться к подружке – ведь пошла же она и сама нынче к своей соседке и приятельнице? – Эсхель поставила опустевшую кружку на стол, накрыла хлеб чистым льняным, вышитым кеарой, полотенцем и поднялась из-за стола. - Да тут и идти-то…- улыбнувшись, сказала она себе, как если бы кеара ее теперь была здесь,- Не через лес же! Не больше сотни шагов – всего ничего! *** Улица, как и прежде, была пуста. Застигнутые врасплох первым в этом году настоящим морозом, обрушившимся на Побережье, деревенские – рыбаки, ремесленники, крестьяне – попрятались по домам, не решаясь ни выйти в Море на промысел, ни выпустить скот на пастбища, словно надеялись теперь, что через день-другой холода отступят сами собой, как это и в самом деле нередко здесь бывало. За воротами Дил остановилась в растерянности: куда теперь бежать? Что следует предпринять? Никаких особенных соображений и решений на сей счет у нее заготовлено не было, а охватившее ее волнение и вовсе заставляло мысли бессмысленно кружить взбудораженным роем. Нет… нет, она не могла заявиться вот так, без внятного повода, в дом трактирщицы Ханты – это могло бы вызвать вопросы и пробудить в соседях излишнее любопытство… да и с самой Хантой, если вспомнить, отношения у нее всегда были настороженные. Не было ни особенной дружбы, ни ссор или споров, однако Дилленна всегда чувствовала, будто между ней и Хантой, неведомо кем возведенная, стоит невидимая стена… Идти же к соседке Касье, как обмолвилась она второпях Дочери Веры, и вовсе не имело смысла – пытаясь объяснить Эсхель свою внезапную спешку, Дил упомянула соседку в беседе лишь оттого, что имя приятельницы первым пришло ей на ум… «Боги! Больше двенадцати лет прошло… Что, если он вовсе меня не заметил? А то и не узнал! Надо бы как-то дать ему знать, что мы здесь, рядом, да только как?»- ей вдруг показалось, что она вот уже целую вечность глупым беспомощным столбом стоит у собственных ворот. О, только б Эсхель не выглянула теперь на улицу! Сердце Дил готово было выпрыгнуть из груди. Сколько всего, должно быть, случилось за эти годы… Хорошего ли? Дурного ли? Разговор, верно, будет долгим… Ах, только была б на то воля Богов… но как и где переговорить с ним глазу на глаз? «Вся надежда теперь на то, что он приметил меня у колодца… И, если так, нужно просто дождаться… но не столбом же стоять посреди улицы?» Кутаясь в старенький зимний плащ, она прошлась вдоль ворот и невысокой изгороди из белого песчаника, туда и обратно, сделав вид, будто ей неожиданно взбрело в голову осмотреть их: старые ворота, совсем старые стали, покосились, заменить бы их на новые… Да вот здесь кладку подправить… Да и крышу перекрыть было б неплохо, но… Мысли ее лихорадочно заметались от одной заботы к другой, однако ни до одной из этих забот, обеспокоенность которыми она непременно выказала бы соседям, случись ей повстречать кого-то из них, ей нынче не было никакого дела. «И ведь даже соли, муки или перца у Ханты взаймы не попросишь. Спросит, отчего ж ты к подруге не зашла? Без малого четверть улицы пройдя, когда могла б и в соседний дом постучать…» Она вздрогнула и обернулась, снова заслышав скрип открывающихся створ ворот, нетерпеливый топот копыт и лязг засова. Не прошло и нескольких секунд, как всадник стрелой пролетел мимо их с воспитанницей дома и умчался в сторону леса, по дороге на юг, а под ноги Дил отлетел, как показалось бы любому случайному свидетелю, неприметный камешек, а то и вовсе ком грязи… «Один…- отметила она про себя,- как, впрочем и всегда… Ничего не боится. Неужто всё еще смерти ищет? Сколько же лет минуло… Или он просто привык жить эдак? Ведь и я привыкла… здесь, в глуши, по-крестьянски… будто и не было никогда у меня иной жизни…» Она наклонилась и, привычно, словно собиралась отряхнуть забрызганный подол платья, незаметно подобрала скомканный кусок пергамена с небольшим, для веса, камнем внутри: «Вот тебе и ком грязи…» «Четверть калхора на юг (*1 калхор - примерно 5 (4,8)км), буду ждать до полудня, надеюсь, ты не забыла родной язык.»- прочла она на селейнском и улыбнулась: «Боги… значит и он и в самом деле заметил меня, а не только я его… Стало быть и выдумывать нечего! Можно и к Касье теперь заглянуть, попросить муки или соли, сказать, что сусеки мои пусты…- она вздохнула и усмехнулась,- у той-то, наверняка, ни того, ни другого взаймы не сыщется. А уж после, сделав вид, что опечалена, посетовать, что придется теперь идти на мельницу. Да лишь бы не увязалась она за мной! Никто ничего не должен заподозрить, вопросы нам ни к чему…» Четверть часа спустя, распрощавшись с приятельницей, Дилленна кружным путем, через Южный лес побрела в сторону мельницы. Спроси ее кто: «Отчего это ты, соседушка, не пошла привычной короткой дорогой?»- она, давшая волю радостному волнению, едва ли нашлась бы с ответом. Однако первый настоящий мороз, как нельзя кстати заперший, отвыкших от холодов за лето и долгую теплую осень, южан по домам, так что даже детей, обыкновенно встречавших первый снег бурной радостью, на улице по-прежнему не было видно, избавил Дилленну от праздного любопытства соседей. Это обстоятельство ее несколько успокаивало. «К обеду, глядишь, выберутся,- оглядываясь, подумала она селянах,- Уж дети-то наверняка…»- и невольно улыбнулась, вспомнив, до чего местная ребятня любит столь нечастый, в этих теплых, в сравнении с севером, краях, снег. Сердце, как ей теперь казалось, вырвавшись из груди, мчалось, опережая ее торопливый шаг. Никем не замеченная и, к счастью, так и не повстречав по пути никого из односельчан, она покинула Кади. К югу, за околицей, где последние домики, амбары и огороды упиралась в опушку леса, две дороги разбегались в разные стороны: одна спешила вернуться на юг к Прибрежному Тракту, вернее тому его отрезку, что звался здесь Новой дорогой и вот уже столетие или два, огибал Кади с востока, а вторая убегала на юго-запад, к берегу Моря. Дрожа от волнения, с единственной, заслонившей все прочие, мыслью: «Вести… есть ли вести и каковы они?»- Дилленна, вступила под сень припорошенного, выпавшим за ночь снегом, леса. Деревья, небрежно роняющие с ветвей первые колючие снежинки, будто молчаливые стражи обступили ее со всех сторон. Сделав несколько шагов, она остановилась, подняла голову и прислушалась: «Тишина...» - и лишь сосны, повинуясь слабым порывам ветра медлительно и плавно покачивались высоко над ее головой. Еще четверть калхора и… может быть Боги смилостивятся над ней и подарят, наконец, а не отнимут надежду, как делали все эти, казавшиеся ей бесконечно долгими, годы? Дил еще раз предусмотрительно оглянулась по сторонам и, убедившись в том, что вокруг по-прежнему не было ни одной живой души, так быстро, как только могла, побежала вперед по подмерзшей за ночь дороге. Она бежала, бежала, бежала… покуда сбившееся дыхание не заставило ее, обессилевшую, остановиться снова. «В прежние времена,- с горькой усмешкой отметила она про себя, кажется, я была куда проворнее. Сколько же я пробежала? Уж это, верно, не четверть…»- она вздрогнула и едва сдержала крик, почувствовав, как чья-то рука неожиданной тяжестью легла ей на плечо… Дил обернулась, ожидая увидеть у себя за спиной кого угодно… Однако в тот же миг они с приезжим заключили друг друга в объятия. - Ну здравствуй, Дил. Наконец-то.- сказал он, словно обоими не было оставлено позади этих долгих двенадцати лет, и тут же добавил,- Давай-ка в сторону отойдем. Негоже нам обниматься… да на дороге… - Боги…- то было единственное слово, что выдохнула она в первый миг встречи и напуганная, и обрадованная одновременно… первое слово, открывшее двери иным словам, выпорхнувшим из ее груди стайкой нетерпеливых птиц. - Здравствуй, Рэнеа… наконец-то… Ах, Боги! Я поверить не могу! До чего же ты напугал меня! Не подумал от том, что мое старое сердце могло и не выдержать?- она улыбнулась и по похрустывающим под ногами веточкам и чуть припорошенной снегом палой листве последовала за ним через кустарник, в глубину леса, прочь дороги, где, привязанным к стволу дерева, он оставил своего рослого, в сравнении с южными, северного коня. - Старое сердце? Это у тебя-то? Не верю.- улыбнувшись в ответ, усомнился он, - Ты, к слову, ничуть не изменилась. Разве что… волосы твои несколько посветлели за прошедшие с последней нашей встречи годы. - Ничуть?- рассмеялась она,- О, если бы я менялась… старела, как и положено простой смертной, мне было бы куда проще! И куда реже пришлось бы красить волосы, лгать, менять имена и рассказывать небылицы.- она вздохнула,- Когда мы виделись здесь в прошлый раз, если ты помнишь, меня звали Ярой-вдовой. А нынче меня знают здесь, как Дилленну – ее дочь, чей отец был родом из Южного Слайна… Ах, Боги! - Ловко же ты выкрутилась…- заметил он, оглянувшись, и тут же перешел к делу,- Времени у меня немного, Дил,- продолжал он на селейнском,- а новостей, напротив, немало и всех сейчас не пересказать…- он пристально взглянул на нее и будто извиняясь добавил,- Но они, увы, пока не из тех, которыми мне хотелось бы порадовать тебя нынче, прости… Сердце у нее упало… Прямо в эти подмерзшие палые листья, жухлую траву, мох и игольник: «Значит, не нашли они… значит отыскали только нас с Эсхель… О, нет… О, Боги… Боги…»- и, затеплившаяся было, надежда снова разбилась о суровую действительность, как лед, что по весне Море выбрасывает и крошит о каменистый берег. А может и вовсе не нужно было надеяться? Чудовищным усилием воли она подавила рвущееся из груди рыдание. - Однако, все подробности позже. Вместе нас видеть не должны. Я передам тебе письма и… - Письма?- растерянная, спросила она. - От матери и…- он не договорил, но его многозначительный взгляд был ей ответом. - Как они там, Сестрички мои любимые?- испугавшись, что он сию же минуту поспешит уехать, чтобы не подвергать ее опасности, Дил выдавила из себя вопрос, лишь бы задержать его ненадолго, но в то же время разворачивая, разом ставшую слишком тяжелой для нее, беседу в иное русло. «Живы ли? Одним Богам ведомо, сколько лет этим письмам?»- успела промчаться мимо тревожная мысль, однако ответ его заставил Дил вздохнуть с облегчением. - Здоровы, хвала Богам. По меньшей мере одна весть и впрямь оказалась доброй. - Где они нынче?- поторопилась спросить она, по-прежнему не зная, сколько времени продлится эта, очевидно, краткая беседа. - Мать у себя, Хелаллиэне,- ответил он,- там всё по-прежнему... Я привез тебе, кстати… новое письмо от нее. И не только… Уж прости, старые истрепались за годы, что утекли в Невидимый с нашей последней встречи. И мать, зная, что я отправляюсь в Дейн, всякий раз писала тебе новое письмо и, покуда была такая возможность, просила нашу изгнанницу черкнуть тебе пару строк. В письмах все новости, разве что… за исключением того, что случилось после моего отъезда. Всё здесь. Только прошу, не спеши, не набрасывайся на них здесь! Прочти их дома. Здесь не место, да и времени нет. Теперь к делу. Раз уж вы отыскались, вам нужно быть готовыми...- он не договорил и вдруг обернулся, вслушиваясь в едва различимые шорохи, сонного предзимнего леса. - Как скоро?- спросила она едва различимым шепотом. - Тсс…- он помолчал и продолжил спустя минуту, успокаивая ее,- нет, показалось… Нам нужно некоторое время на подготовку. Только не исчезай больше, пожалуйста. - Ты, должно быть, догадался, что в прошлый раз я исчезла не по собственной прихоти.- горько вздохнула она,- Признаться, тогда я едва успела унести ноги. - Конечно. Однако поколесить по стране следом за тобой пришлось и нам, и нашим людям. - По мою душу явились сыскные стражи,- поспешно объяснила она,- но, к счастью, среди них не было тех, кто смог бы узнать меня, и мне удалось улизнуть. - Ты ускользнула от врагов, но вместе с тем и от друзей. Двенадцать лет прошло…- он пристально посмотрел на нее,- Расскажешь потом. - Расскажу… Как ты догадался, что мы возвратились сюда?- спросила она. - Как надежнее всего спрятать самое дорогое?- он улыбнулся чуть прищурившись. - Положить на видное место,- хором продолжили оба и тут же рассмеялись. - Летом я видел твою малышку у Моря, на берегу.- неожиданно пояснил он. Слово «твою» безжалостной сталью полоснуло ее беззащитное сердце: «Моя пропала, сгинула с отцом вместе… и одним Богам ведомо теперь, жива ли? Да вот беда – Боги молчат…» - Летом? Малышку? Но…- растерялась она, сраженная и невольно причиненной им болью, и удивлением,- как ты догадался? Как понял, что это она? Малышка выросла. В последний раз ты видел ее двенадцать лет назад, совсем крохой. Ты едва ли смог бы узнать ее… Или… ты говорил с ней? - Она пела колыбельную. На селейнском.- ответил он прямо. - Ох, Эсхель…- Дил вздохнула, прикусила губу и чуть нахмурилась,- Но как смогла она запомнить ее?! Это невозможно… Она мала была… и после я больше не пела ей наших песен!- она покачала головой, пораженная тем, до чего же близко всё это время была опасность, о которой она даже не подозревала,- Но я никогда… Никогда не слышала, чтобы она на людях ее пела. Кто-нибудь ее видел? Тогда, на берегу.- в ее словах засквозило беспокойство. - Нет… надеюсь. Не говори ей ничего… пока… - Она одна была? Тогда, у Моря? - Одна. Мне даже показалось, что она любит одиночество… - Ты у скалы ее видел?- догадалась Дилленна, чуть улыбнувшись. - Да. Возле утеса. - Не то, что бы она одиночество очень любит… Она мечтать туда ходит. Сядет на камень у берега и мечтает. Или поет. Иной раз так замечтается, что и не дозовешься…- пояснила она,- Да ведь она ни слова не знает ни по-селейнски, ни по-маллийски! Я опасалась обучать ее северным языкам. Сам понимаешь, нынче здесь подобные знания слишком опасны. - Однако поет она на селейнском. Осторожнее… сама знаешь, какие чувства господин регент питает к иноплеменникам,- усмехнулся он,- И не забывай, вас искали… Искали не только мы. Ей ли этого было не знать? - Я помню... как это забудешь? Оттого и поколесить пришлось. И нам… и вам… «И тем, кто искал нас, но не нашел,- добавила она мысленно,- Отцовское воспитание даром не прошло… и только колыбельная едва не стоила мне разоблачения… Но, Боги, до чего же приятно снова слышать родную речь!» Ей, прожившей большую часть жизни вдали от родины, все эти годы так отчаянно не хватало родного языка здесь, на чужбине… что, оставшись в Дейне в полном одиночестве, она не удержалась и спела разок-другой совсем еще маленькой воспитаннице селейнскую колыбельную… Но кто же мог подумать, что Эсхель запомнит ее? Колыбельную… ту самую, что когда-то Дил пела родной дочери, о которой вот уже тринадцать лет нет никаких известий… Неизвестность – что может быть бременем более тяжким? Ни оплакать утрату, ни в полной мере поверить в возможность новой встречи, держа в уме самое худшее – то, чего в смутные годы хватало с избытком… Всё, что ей оставалось теперь – жизнь от надежды до надежды, от разочарования до разочарования… шаг за шагом, год за годом… Рэнеа, сын ее давней подруги, что еще с юности считала она своей названой сестрой, пристально посмотрел на нее. - Не всё еще потеряно, Дил.- сказал он, словно ему, как провидцу, удалось проникнуть в ее мысли,- Мы отыскали вас. Отыщем и твою дочь. И если не сейчас, так позже. Я обещал тебе. - Я помню,- ответила она с плохо скрываемой болью…- помню… и надеюсь. «До чего же славный сын вырос у Сестрички Миэль… Впрочем и младший, приемный, сын Карьи, которого Миэль, приходящаяся ему теткой, воспитала как собственное дитя, тоже был милый мальчик… но его я в последний раз видела еще не оперившимся птенцом, как говорят здесь, на юге,- подумала она, смерив взглядом родного сына подруги,- О, если бы мы с Бере не припозднились с детьми, то и наши дочери, должно быть, были бы нынче совсем взрослыми…» - Как поживает твой младший братец?- спросила она, только бы не касаться больше саднящей незаживающей раны в собственном сердце. - Брат… О, ты, должно быть, не узнаешь его при встрече. Когда ты видела его в последний раз? Кажется, еще зеленым юнцом… - Да, подростком еще… сколько же лет прошло?- рассеянно, пытаясь припомнить, прошептала она. - Братец берет от жизни всё. Кружит головы красоткам и бьется на турнирах. Весьма успешно… Впрочем это теперь довольно редкое у нас развлечение. Так что красоткам нынче достается куда больше его внимания. Разве слава его еще не докатилась до Кади?- он рассмеялся. - Нет,- она улыбнулась,- еще нет.- ей нелегко было представить вчерашнего чуть застенчивого мальчишку-подростка, которого она помнила, отважным бойцом и покорителем женских сердец,- А ты как? Как ты сам? Она хотела было спросить: «Не нашел ли и ты себе красотку по сердцу?»- но слова встали комом в горле, стоило ей только взглянуть в его глаза. И она не отважилась. - Я? На службе, как видишь. Не будем обо мне.- отмахнулся он, по своему обыкновению. - Как наша изгнанница? Где она нынче?- шепотом спросила Дилленна, опасаясь даже здесь, в глуши, в лесу, наедине, произнести имя второй своей подруги и названой сестры. - Вернулась домой. Если, конечно, побережье Восточного моря можно было назвать их домом. Но… не знаю, слышала ли ты об этом? Лет десять назад хессы выдавили переселенцев и с побережья, и из предгорий… Теперь они на Востоке, в горах, изгнав уттакарров и прочий сброд, прежде искавший убежища в руинах, обживают когда-то покинутые крепости на окраинах Ничейных земель. Из руин поднимают... Нарекли крепость Акселлур – помнишь такую? – Новым Аллесором. Мало кому это нравится… Ни дядя, ни Повелитель хессов, ни Двенадцать вельмож Дэроша, ни прочие, полагаю, не испытывают большого восторга от того, что кто-то из смельчаков решил, наконец, заново заселить Ничейные земли. Ведь если наумийцы восстановят разрушенные старые дороги, едва ли от них будет столь же легко откупиться, как от разрозненных разбойничьих шаек. К тому же эти дороги не только снова свяжут меж собой север, юг и восток… Ведь кроме больших торговых караванов по этим дорогам смогут пройти и войска… Словом, нынешние усилия князя Феора, многих настораживают. Однако дотянуться до наумийцев в Новом Аллесоре сейчас не в силах никто – у всех есть дела поважнее. Да… малышу Фэрри уже двенадцать исполнилось. - Боги мои! До чего же быстро время летит… Значит, твой царственный дядюшка так и не позволил ей остаться в Селейне? Ни ей, ни даже младенцу-сыну?- Дил помнила: Его Величество, всегда раздражала их дружба. С того самого памятного спора о том, что «женской дружбы Боги не создали, оттого и в природе ее не бывает», много воды утекло, однако, король Селейнский и Маллийский, Роддо как будто ничего не забыл. «Что он все эти годы пытается доказать собственной сестре, оставив ту в полном одиночестве, не позволив ей даже подругу-изгнанницу приютить? Что обе Сестрички, вместе с нею прозванные Лэром еще с юности Беззаботной троицей – отвернутся от нее, разделённые временем и расстоянием?»- Дилленна улыбнулась – Беззаботная троица… Ох, где ты теперь, юность? И на миг перед ее внутренним взором встало смеющееся лицо ветреного Лэра – того, кто первым украл и разбил ее юное сердце: «Вы,- так, кажется, сказал он тогда,- единственная Троица, которой я готов поклоняться!» «А я греховодником и кощунником его назвала…»- вспомнила Дил, прежде, чем вернуться из прошлого в настоящее. - Как видишь.- не без грусти заключил сын ее подруги,- Дядя ответил, что ему, на его собственной земле, вовсе не нужна дейнская смута. - А как он сам?- спросила Дилленна. - Стареет…- Рэнеа усмехнулся,- брюзжит. Окончательно перебрался на юг, в Роэн, и в столицу, кажется, возвращаться вовсе не собирается. Однако Большой Двор, как и прежде, остается в столице. А Малый – в Латтэрее. С дядюшкой Роддо, по-прежнему, его «старая гвардия», не считая армии и стражи. «Как будто и не было этих двенадцати лет…»- вздохнула Дил. Хоть что-то не меняется в этом мире. Жаль, конечно, что это вовсе не то, что хотелось бы оставить неизменным. - «Старая гвардия» теперь, должно быть, совсем уже стара?- предположила она, чуть улыбнувшись. - Стара,- согласился Рэнэа,- ряды ее редеют… но только эти люди, кажется, и способны терпеть все причуды нашего старика. «Они… и ты… со своим каменным спокойствием.»- подумала она невольно. - Скажи, Рэн… Он назвал имя наследника? У нас ходят слухи… - Это слухи…- не дав ей договорить, поспешил ответить он,- нет, не назвал. И, думаю, не назовет до последнего своего часа. Его, должно быть, забавляет это. Вся эта возня вокруг трона… Он постоянно подливает масла в огонь приближая то одних, то других, то отсылая опальных, и, посмеиваясь, наблюдает за интригами обоих дворов со стороны. - А ты… ты же бываешь в Столице? В Роэне? В Латтэрее? - Доводится… но это долгий разговор, Дил. Я понимаю, что тебе не терпится узнать всё и сейчас же… Но пересказать тебе всё я не успею, даже если мы до утра тут простоим. Мать тебе наверняка написала об этом подробнее… как она любит,- он улыбнулся, вспомнив о матери и тень нежности мелькнула в его холодных северных глазах. - Хорошо, оставим этот разговор на потом.- грустно вздохнула она,- Было бы время… «А его нет… да и Эсхель меня уже заждалась…»- напомнила она сама себе и продолжала вслух: - Я, должно быть, и вправду замучила тебя вопросами… в то время, как тебе возвращаться пора… Все наши новости здесь нынче, сам знаешь, каковы: «Почем рыба?», «каков улов?» и «будет ли зима достаточно холодна, чтобы Море замерзло?» Из Столицы и Высокой Башни, правда, долетает порой кое-что… Приукрашенное подробностями или искаженное до неузнаваемости. А большего, о том, что происходит вдали от Побережья, здесь, в глуши, и вовсе не узнать. И уж тем паче о том, что нынче происходит в Селейне. - Послушай, Дил,- сказал он, передавая ей сверток с обещанными письмами, извлеченный из седельной сумки,- Завтра я уеду. Вернусь, скорее всего, к весне. Продержитесь как-нибудь. Больше вы одни не останетесь. И скажи мне, что я могу передать Сестричкам? - Передай что у нас всё хорошо. Что мы здоровы, что я скучаю и очень жду встречи. Пусть не беспокоятся понапрасну. А еще скажи, что я люблю и целую обеих… люблю, как прежде. И что Эсхель выросла… «Ну вот.- проводила она вздохом чуть грустную мысль, в то время как Рэн отвязал коня и оба направились обратно, к дороге,- Хоть кому-то теперь станет легче от того, что мы обе живы и здоровы.» - Золото…- обернувшись к ней, начал он было. - Еще есть у меня, - ответила она, не позволив ему договорить,- и довольно. Живем мы скромно. Да и на что тратить золото в нашей глуши? Здесь для всех я белошвейка из столицы, когда-то в юности служившая королеве, но лишившаяся всего во время мятежа и войны… мне даже сочувствуют, - она горько усмехнулась,- люди здесь добрые... да и регента, растерявшего свою былую славу, в народе давно уже не жалуют – разочарованы... «Почти правда», - взглянув на подругу матери, подумал он, однако вслух ничего говорить не стал. У дороги настало время проститься. - Мне пора. Береги себя, Дил.- он обнял ее на прощание. - И ты Рэнеа, - ответила она,- береги себя… «Без тебя нам не выбраться…»- прочел он в ее глазах. - За меня не тревожься.- сказал он, по давней привычке, как, должно быть, сказал бы и матери, будь она нынче здесь, и, помолчав, добавил,- Я поеду обратно берегом и вернусь в гостиницу с севера, а ты возвращайся домой той же дорогой,- он вскочил в седло,- И письма… Лучше сожги их после… на всякий случай. До встречи, Дил! Надеюсь, что до весны,- и пришпорив серого в яблоках высокого нетерпеливого северного жеребца исчез за поворотом дороги. - До встречи, Рэнеа. Хорошей тебе дороги! Пусть вьется под копытами твоего коня ветер!- едва успела она прошептать в ответ пожелание доброго пути на родном маллийском … и ей не осталось ничего, кроме как проводить отчаянного сына подруги взглядом и жестом благословения. Выждав, положенное время – ей казалось, что миновало никак не менее трети часа – Дил пустилась обратно бегом: письма Сестричек – подруг ее юности, жгли ей руки! Скорей бы… скорей бы прочесть! Однако у самой опушки леса, опомнившись, Дил, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, перешла на степенный неторопливый шаг: «Не дайте того Боги, встретится кто… Да еще решат, будто разбойники снова объявились в наших краях и гнались за мной…»- благоразумно рассудила она. Двенадцать лет – не один день. Но всё же и не столетие… придется выждать еще несколько часов. До ночи, пока не заснет Эсхель: «Ничего, подожду… - успокаивала она себя,- столько лет ждала и еще подожду… все живы… довольно с меня и этого.» Возвратившись в поселок, Дил, к удивлению своему, застала Эсхель на улице. Девочка задумчиво и понуро брела обратно в сторону дома. «К подруге ходила,- догадалась Дил,- Ослушалась, стало быть… не дождалась меня…» - Кеара!- радостно воскликнула девочка, заметившая, наконец, восприемницу, и бегом бросилась к ней. - Ты откуда? Где была?- спросила Дил и без того зная ответ,- Я же просила тебя дождаться… - Я тебя ждала,- Эсхель виновато опустила глаза,- но тебя не было так долго, что я решила: а не добежать ли мне пока до Стэрны?- принялась оправдываться она,- Прости. Ты же не станешь бранить меня за это? Я тепло оделась! Смотри!- она приподняла полу длинного плаща, подбитого волчьим мехом, желая показать кеаре, что строго следовала ее наказу,- И к тому же не в лесу гуляла или… - Не стану,- негромко сказала Дилленна, не дав воспитаннице договорить,- хотя, по правде сказать, следовало бы – ты ослушалась…- укоризненно покачала она головой,-Сколько раз я тебя просила не ходить к ним, не предупредив о том меня? Там постоялый двор и кто только не останавливается! Не все эти люди добры. И проходимцев среди них хватает! Как ты этого в толк взять не можешь? Почему, думаешь, мать держит Стэрну при себе и круглые сутки глаз с нее не спускает? А уж если куда и отпустит ее, то только к нам, да к тетке в Кеси? Сегодня Стэрны снова не оказалось дома, не так ли? - Откуда ты знаешь?- насупившись, спросила Эсхель, удивленная прозорливостью Второй Матери,- Да, она у тетки. На рассвете уехала,- вздохнув, продолжала она, признавая правоту кеары,- Даже к нам не зашла, не сказала… А тебе кто рассказал? - Догадалась по твоей грустной мордашке,- улыбнулась Дил,-Это значит, что мать нынче за нее опасается. Это значит, что постояльцы пьяны или опасны… или и то и другое вместе. Жаль, у меня нет здесь иной родни, к которой я могла бы отсылать тебя всякий раз, когда какие-нибудь беспокойные гости останавливаются у Ханты… Ведь не так-то уж далеко от них мы живем. «Уж не наш ли это Рэнеа так напугал Ханту?- подумала она, невольно улыбнувшись,- Мальчик наш, хорош собой, бесспорно, но…- грусть тут же стерла с ее лица улыбку,- все мы, кажется, не слишком счастливы… и всяк несчастен по-своему…» - Пойдем-ка домой.- предложила она присмиревшей, провинившейся воспитаннице,- Тебе нет нужны ходить на постоялый двор, чтобы узнать дома ли твоя подруга. Когда Стэрна вернется, она сама первой к тебе прибежит. «А вернется она завтра…- догадалась Дил,- Вот только девочке я не смогу объяснить, почему…» Эсхель молча кивнула в ответ и послушно зашагала к дому вслед за обожаемой кеарой – единственной ее родной душой во всем необъятном Видимом мире. *** Долгие зимние дни потянулись один за другим. Сизые тучи, пришедшие с севера, надолго скрыли от глаз жителей Побережья и небо, и бледное бессильное солнце. В начале зимы, пока не замерзло Море, вода дышала таким влажным холодом, что инеем покрывался всякий, кто решался пройти пешим или проехать конным вдоль побережья от Кеси до Кади и обратно. Зима и в самом деле выдалась снежная, что здесь, в Восточном Кадоре, случалось нечасто. С конца осени до второй половины зимы снег сыпал и сыпал, не прекращаясь. Поначалу, в дни оттепелей, мокрый и тяжелый, он радовал сельскую детвору, охотно строившую снежные крепости и самозабвенно забрасывавшую друг дружку снежками, ловко прячась меж белых холодных стенок. Взрослые, однако, вовсе не разделяли этого наивного детского восторга: грузно повисая на ветвях, снег грозил поломать деревья в садах и проломить старые крыши, и оттого, стоило только кому-то завести разговор о погоде, как селяне, один за другим, разражались проклятиями. С приходом морозов с небес снова посыпался нежнейший лебяжий пух. Звонко и весело заскрипел он под подошвами сапожков, россыпью слез Лелисы заискрился в лунном и солнечном свете (* «Слезы Лелисы» - одно из названий алмазов на юге), но даже этот, легкий, сияющий, не грозящий больше погибелью окрестным садам, снег, как и прежде не приносил старшим никакой радости, отзываясь в душах, привыкших к тяготам жителей Побережья, лишь опасениями, ведь сугробы продолжали расти. - И когда только зима успокоится?- чертыхнувшись и с опаской поглядывая на небо, задавался вопросом всякий, выйдя поутру на заметенное за ночь снегом крыльцо, накануне старательно вычищенное. Наконец, поднявшись до самых окон приземистых кадорских домиков, снега превратили дороги в непреодолимые препятствия, отрезав малые прибрежные селения друг от друга. Привычный суетливый бег жизни был остановлен молчаливым зимним безвременьем. Снег лишил людей общения, остановил торговлю и промысел. Беспокойное в самом начале зимы, Море сковало тонким неверным ледком, не позволяя рыбакам надеяться хоть на какой-то улов, покуда лед еще не окреп. Так жизнь окончательно замерла, заснула под холодным белоснежным зимним покровом, отчего многим невольно думалось: уж не это ли, те самые, обещанные Служителями, предвестники Конца Времен? Не за грехи ли людские нынче всё Побережье оказалось в снежном плену? «Не случилось бы голода,- тревожились старики, хорошо помнившие тяжелые годы, войн, неурожаев и бедствий,- тридцать лет тому назад была столь же снежная зима и мы голодали.» Несмотря на то, что крепких по-северному морозов так и не случилось, к середине зимы лед – прозрачный, светящийся, синий, испещренный изнутри белесыми трещинами, окреп достаточно для того, чтобы выдержать вес человека. И рыбаки снова потянулись к Морю – удить рыбу, ловко вытаскивая ее из-подо льда через лунки и проруби, которые, не всегда успевая замерзнуть, покрытые тонкой ледяной коркой, припорошенной снегом, превращались в ловушки для иных незадачливых рыбаков и путников: случалось, что кто-то проваливался под лед в ненастье, затемно или по неосмотрительности. И, будто сговорившись с матерью подруги своей воспитанницы, Дилленна снова строго настрого запретила Эсхель ходить на берег. Оттого долгие зимние вечера они коротали теперь дома, за шитьем, вышивкой или реже – за чтением, в те дни, когда Дил удавалось добыть и принести Эсхель, обученной грамоте, драгоценную книгу в тяжелом кожаном или скромном кованом переплете. Соседская девочка – Стэрна, единственная здешняя подружка Эсхель, теперь куда чаще заглядывала к ним на огонек. С тех пор, как снег перерезал дороги и засыпал даже Прибрежный Тракт – путь в Столицу, петлявший вдоль Побережья – постоялый двор Ханты опустел и помощь дочери ей больше не требовалась. Да и, как охотно признавалась соседям сама трактирщица, беспокойства у нее, как у матери, в эту пору, по счастью, поубавилось. - Нет постояльцев, нет и монеты! Зато сердце материнское за дитя спокойно!- смеялась Ханта, избавленная снежным пленом от нужды следить не заглядывается ли дочь на кого-то из постояльцев и отправлять ее к тетке, даром, что путь в Кеси, пусть и недалекий – всего-то калхор! – нынче стал подлинным испытанием для всякого, кто отваживался на путешествие сквозь спеленавшие Видимый мир снега. Стэрна, высокая, стройная и смешливая, с густой копной золотистых вьющихся волос и озорными голубыми глазами нравилась Дилленне, отдаленно напоминая ей отчего-то, покойного Лэра – брата ее мужа и в то же время как будто и саму Дил в юности. «И откуда у Ханты такая дочь?- гадала она,- Должно быть Ханта хороша была в пору молодости… А ведь и она, и муж ее не из Кади родом, и говор их, и облик – всё выдает в Лури и старших его сыновьях жителей юга страны – Высокой Башни или Вайнесса, а вот Ханта…» Если муж Ханты и в самом деле тянул на уроженца южных окраин Дейна, то высокая, дородная, круглолицая и светловолосая, решительная Ханта, легко управлявшаяся с огромным хозяйством и державшая в узде как мужа, так и семерых его взрослых сыновей от первого брака, куда больше походила на северянку. В лучшем случае из Вары или Дейнского Южного Слайна, если вообще не из Тантэр-Делейна… А южный говор, она, как предполагала Дил, не решаясь прямо спросить о том соседку, должно быть, переняла от мужа. Впрочем, и в южной речи Ханты, будто в подтверждение этих предположений, нет-нет да проскакивало порой северное словцо. Как и многие уроженцы свободных королевских земель, пустившиеся в путь, чтобы спастись от невзгод, Лури и Ханта с семейством явились в Кади после смуты, беженцами, и, кажется, даже с севера, а вовсе не с юга. Потому-то всё, что знали о них местные – были собственные рассказы пришлецов. А уж что в этих словах было правдой, а что вымыслом – о том лишь одним Богам было ведомо. Смута многих согнала в ту пору с насиженных мест… Оттого, должно быть, в последующие годы, когда страна пыталась оправиться от ран, нанесенных бедствиями: мором, войной и смутой,- люди по всему Побережью, не сговариваясь, ввели негласный закон – не спрашивать пришлецов о причинах их бегства, если только те сами о том не расскажут, и не поминать тяжкие времена всуе. Сходство Стэрны с матерью заканчивалось светлыми волосами и голубыми глазами, и порой Дилленна невольно ловила себя на мысли: уж не причастен ли, часом, ее покойный деверь и по прихоти судьбы – первая любовь, известный покоритель женских сердец, к появлению на свет этой девочки? Но разве ж спросишь теперь у замужней, степенной Ханты о ее прошлом? Да и Лэр, младший брат мужа Дил, прозванный в народе Неистовым, беззаботно круживший красоткам головы до той поры пока, на свою беду, не повстречал на своем пути чужую жену-южанку, давно сгинул на Юге вместе с королем Бартом и лучшими из его людей. О нем, о Лэре и самой Дил было, что вспомнить – и эти невинные юношеские воспоминания, даже спустя столько лет глубокой занозой саднили в ее сердце. Дилленна гнала от себя эти мысли, всякий раз списывая их на то, что будь ее девочка нынче жива, она, верно, походила бы на Стэрну и лицом, и нравом… «Я с горя принимаю желаемое за действительное» - убеждала она себя. Однако, пусть и призрачная, надежда – найти вдали от родины хоть каплю родной крови, преодолевая сопротивление ее воли, всё-таки согревала ей душу. Стэрна любила вышивку и Дил неожиданно для себя нашла в ней благодарную ученицу, в отличие от Эсхель, которой всякое рукоделие было скучно: стежок за стежком, при тусклом свете лучины или свечи и… Эсхель принималась зевать. Сиротка Эсхель была домоседка, робкая, нерешительная и застенчивая девочка и, казалось, что рукоделие непременно должно было прийтись ей по душе, однако вышивке она всякий раз предпочитала чтение, которому еще в раннем детстве обучила ее кеара. Стэрна, напротив, была полной противоположностью подруги – горячо любимая отцом и матерью, яростно защищаемая старшими братьями, обладающая веселым и легким нравом она, казалось, имела такой запас уверенности и решительности, что ей ничего не стоило бы поделиться этими дарами и с тихоней Эсхель. Однако обе отчего-то будто нарочно, обменявшись одними только взглядами на вышивку, во всем остальном по-прежнему предпочитали оставаться противоположностями. - И как это тебе не скучно читать, да еще при лучине? Эдак и ослепнуть недолго! Я б уснула давным давно,- заметила Стэрна в один из темных морозных вечеров середины зимы. - Как тебе не скучно вышивать при лучине? Я б давно уже уснула!- весело ответила подруге Эсхель и рассмеялась. - Меня вышивка успокаивает.- возразила Стэрна. - А меня усыпляет. - А книга? Нешто не вгоняет она тебя в сон? Да к тому же ты, поди, уже наизусть ее выучила? В сотый раз читаючи… - Книга… Ты же знаешь, сколько она стоит! И как тяжело кеаре было раздобыть ее и притащить из этакой-то дали! Книга, она… Нет, тебе не понять, а она будто окно открывает… в другой мир. Я, когда читаю, вижу его. Жаль только, что нынче у меня она одна единственная. - Другой мир? Это в Невидимый что ль? И как же ты это видишь? Я, когда в книгу глядела, видела только буквицы да строчки, а потом раз! И сразу – сны!- расхохоталась Стэрна, что тоже была немного обучена грамоте, однако читала, даже в обществе подруги, медленно и неохотно. Книг в их доме отродясь не водилось – очень уж книги дороги, не по карману даже зажиточной содержательнице трактира. Да и разве сыщешь их в глуши, на Побережье? За ними разве что в Селль ехать, да слезно просить Посвященных Сестер за скромную плату выдать одну-другую на время… Неизвестно отчего матери, в отличие от старших детей, вздумалось учить Стэрну грамоте. Целых два года Ханта возила ее к Посвященным Сестрам в Селль, что уже само по себе было невероятной редкостью для добропорядочной кадорской девицы. Мать стояла насмерть: «Учите!» И не желала слышать ни возражений, ни смешков вроде тех, что обычно отпускали соседи по этакому удивительному поводу: «Она у тебя принцесса что ль? Замуж выйдет, на что ей та наука? Или ты ее в Посвященные готовишь? Эх, жаль, такая красота пропадет под рясой!» Ханта ругалась, терпела насмешки, от души лупила обидчиков всем, что под руку подвернется, но, пока дела шли в гору, денег на учение для любимой дочки не жалела. Что до Эсхель, то всеми своими познаниями она была обязана одной лишь кеаре Дилленне. Только Богам было ведомо, откуда она взялась, такая ученая: «Может прежде в Посвященные готовилась? Или и в правду, пока в столице жила, выучилась?»- гадали соседи, но только Эсхель благодаря ей и говорила, и читала… и на всеобщем (*что-то вроде международного языка, на котором говорили купцы, путешественники и жители погибшего острова Наумэа, откуда этот язык распространился по миру в эпоху наумийского могущества), и на дейнском классическом (*т.н. «книжный» язык, язык на котором писались книги и говорила столичная знать), и на кадорском (*местный диалект). Немало для простой девчонки с Побережья… Оттого-то кеара Дил, «чтобы женихов не распугать этакой ученостью», строго-настрого запретила ей кому-либо об этом рассказывать, а в награду тайком изредка откуда-то приносила книги. Однако, Стэрне Эсхель однажды всё же проболталась, что «понимает немного и на всеобщем тоже» и даже показала книгу, что в ту пору читала на нем. - Ну вот так…- объяснила Эсхель,- читаю и вижу, как наяву – будто стену перед глазами кто-то расписывает картинами, как в Храме. Но стена… она просто стена… и изображения на ней неподвижны, как ни гляди на них. А я-то вижу это еще и в движении! - Ох, да ты и на печку глядя свои мечты видишь! Тогда как я только печку и вижу. Верно, это тоже уметь надо.- покачала головой Стэрна,- Помнишь, какие ты мне в детстве сказки рассказывала? И всё сама их выдумывала… я вот не могу так. Я уж лучше матери в подарок цветы на платье вышью. И тебе. К весне закончу. Как выйдем весной красивые, да взрослые и от женихов отбоя не будет. - Это у тебя не будет, - Эсхель улыбнулась,- а мне твои цветы разве помогут? Да и куда мне женихов столько? Ты-то у нас и с приданым и красавица. А я? Без роду-племени… Кто? Откуда? Мне б сперва родню отыскать, хоть кого-нибудь… а женихи пускай подождут. - Брось, мои цветы кому угодно помогут. Ну…- запнулась вдруг Стэрна,- я не то хотела сказать. Будешь ты еще краше, то есть. Ты и так красотка, да только сама красоты своей не видишь. «Да где там красота-то?- подумала Эсхель, не желая – в который раз уже? – спорить с подругой,- Стэрна та, да, красивая. А я… Так, обычная, полно нас таких.» Она снова вспомнила, как третьего дня разглядывала свое отражение в зеркале обжигающе-ледяной колодезной воды, перелитой кеарой в лохань: огромные серо-синие глаза с золотистой каймой вокруг зрачка и оттого временами казавшиеся зелеными… Эсхель поморщилась: что в них хорошего? Ведьмины глаза – кто-то скажет. Не наши, не южные. Волосы темные, непослушные – и не вьются и не прямые, одно мучение. Брови тонкие. Нос острый, рот большой, кожа смуглая, но, для южанки, пожалуй, довольно светлая. И была б она южанка совсем, когда б не эти, невесть откуда взявшиеся, необычные светлые глаза. Впрочем, и Петта-покойница светлоглазой была. И у Стэрны глаза – голубые, прозрачные, будто Озера, что лежат у подножия Сияющих Вершин Верхнего Невидимого (*то есть в раю). Но это оттого, что мать ее откуда-то из-под Вары родом. А на отца-южанина она и вовсе непохожа. Она взглянула на подругу, словно оценивая ее: «Вот уж где красота! Всякой красоте красота! А я…»- и перед ее глазами снова проплыло собственное отражение в водной глади, дрогнувшей, когда настала пора подвинуть лохань. - Да, не видишь,- тем временем упрямо продолжала Стэрна,- не спорь. Знаю-знаю, что ты нынче думаешь! Что всё не так, что вот, опять она за свое! Да ты хоть посмотри, как Рузи на тебя глядит… Втрескался же! И крепко! - Да ну тебя. Рузи. Вот ещё! То же мне жених,- фыркнула Эсхель и тут же рассмеялась – она никак не могла разглядеть жениха в мальчишке, их общем товарище по детским играм,- Мы ж друзья. - Это ты сейчас так говоришь, а сама через пару лет сдашься да и выскочишь за него замуж. - Откуда ты знаешь? Я не хочу за него. - Ну, он такой верный.- задумчиво, но в то же время будто желая поддразнить подружку, сказала Стэрна,- А ты такая рассудительная и всё никак не желаешь поверить в то, что можешь еще кому-то приглянуться, по сердцу прийтись… Стало быть одна дорога тебе – к нему! - А ты тогда выйдешь за Тови, так что ли?- припомнила Эсхель подружке ее детское увлечение мальчишкой из соседнего селения. - Вот еще! Я хочу, чтобы как в той книжке, которую ты читала и мне после рассказывала…- сказала Стэрна нарочито мечтательно, нараспев,- чтобы приехал ко мне жених из дальних краев, да и увез меня далеко-далеко…- она вдруг расхохоталась, - Поверила?- продолжала она, перестав, наконец, смеяться,- Эх! Хороши сказки твои! Вот только из нашей деревни все пути или на мельницу ведут или в кузню, что в Кеси, или в Мьюни да Яри, ну и в Селль, ежели повезет… чудом будет, ежели в столицу кто увезет…- она вздохнула и на сей раз в ее голосе зазвучали подлинно мечтательные нотки,- Да вот только я таких пока не видала. Казалось, легкомыслие и расчет были перемешаны в Стэрне в равных долях. Будучи ровесницей Эсхель, она по жизненному опыту казалась старше той на несколько лет. Дил, не отрывая взгляд от вышивки, слушала их перепалку и посмеивалась про себя. «Нет, не выйдет Эсхель за Рузи, хвала Богам!- думала она, в то время как игла ее ловко укладывала стежки один за другим – будет кому-то свадебный подарок, лишь бы купили… Ах, только бы зима смилостивилась!- И до чего же хорошо, что она не любит его! А, стало быть, и у меня особой нужды нет гнать его с порога… Жалко мальчишку, добрый он… да и, кажется, искренне к ней привязан...» За окном синий прозрачный морозный вечер прочертил на западе, над застывшим Морем, яркую золотисто-алую, постепенно угасающую полосу. Безоблачное, впервые с начала зимы, небо, неспешно впитывая в себя чернила приближавшейся ночи, меняло ярко-синее одеяние на черное, посеребренное сияющей пыльцой звезд. Дил оставила вышивку и, накинув зимний плащ на волчьем меху, вышла на крыльцо. «Почти ночь. Стэрну надо бы домой проводить… негоже потемну девчонке ходить одной. Разве что Ханта кого из мальчишек пришлет… А не пришлет, так мы с Эсхель ее проводим.»- решила она и мысли ее возвратились к неожиданной встрече на рубеже поздней осени и зимы. «Рэн обещал, что приедет весной. И если ничего дурного не случится, он свое слово сдержит. Но почему, почему ни одной весточки с тех пор? Ни слова, ни полслова? Тишина, будто и не было ничего… О, лишь бы и вправду голодать нам не пришлось! Золота у меня пока довольно, но… когда нечего на него купить, что станешь с ним делать? Одним золотом сыт не будешь…»- она вздохнула и пар от ее дыхания белесым облачком заклубился, постепенно растворяясь в синеве опускавшейся на Побережье ночи. Одиночество ее, как впрочем она и полагала, продлилось недолго – вскоре обе девочки, смеясь, выбежали на заснеженное крыльцо, радостно заскрипевшее, под их башмаками. - Что ты стоишь здесь, кеара? Не замерзла?- весело полюбопытствовала у восприемницы Эсхель. - На звезды смотрю,- улыбнувшись ответила Дил. Девочки, будто впервые услышав о звездах, не сговариваясь, одновременно подняли головы вверх. - Ух ты. Небо-то какое нынче! Глянь-ка! - Чистое, ни облачка. И звезды… ух, сколько их! А звезд-то мы с самого начала зимы не видали! - Слушай, Эсхель,- сказала Стэрна не отрывая глаз от ночного неба,- нет у тебя чувства… такого… ну не знаю, будто весна будущая… следующий год всё изменит? Вот всё-всё-всё!- спросила она с неожиданной, казалось и вовсе несвойственной ей, серьезностью,- Нам-то с тобой уж по шестнадцать будет! И вроде как замуж пора… но у меня предчувствие какое-то… странное. И тревожно, и хорошо на душе разом. Будто вокруг всё рушится, весь мир на куски разваливается, а у меня счастье… не знаю, как и сказать… Она замолчала. И не последовало ни привычного звонкого заливистого хохота, ни даже короткого смешка. Эсхель поняла подругу с полуслова. Она и сама ждала своих заветных шестнадцати, затаив дыхание. И предчувствие перемен, и тревога о будущем – всё смешалось в этом ожидании. - Есть,- коротко ответила Эсхель. - Давай-ка мы проводим тебя, - предложила Стэрне Дил. - Спасибо, тетя Дилленна. Я сама добегу, наверное. Тут идти-то…- попыталась было отвертеться Стэрна, махнув рукой в сторону дома. - Нет уж, не противься, вместе пойдем. И нам веселей и тебе не страшно.- возразила Дил,- Да и матушке твоей нужды не будет братца за тобой посылать. «Времена близятся неспокойные…»- подумала она, спускаясь по скрипучим ступенькам крыльца, однако вслух ничего сказала. С этой ясной морозной ночи обильные снегопады больше не тревожили Кадор, будто сами Боги решили, что снега с Побережья довольно. *** Последний месяц зимы выдался неожиданно теплым, да и весна, вопреки опасениям жителей Побережья, явилась на Юг в положенный срок. Солнце, прежде холодное и равнодушное, возвратило себе право светить и согревать. Не оттого ли высокие сугробы, будто диковинные северные чудовища, выросшие повсюду в первую половину зимы, стремительно осели, почернели и поползли прочь с залитых солнцем просторов, тщетно пытаясь укрыться в тени деревьев, заборов и стен? Не прошло и трех недель, как лес наполнился птичьим щебетом, земля запестрела проталинами, на деревьях ожили почки, готовые, со дня на день, развернуться крохотными бархатистыми листочками, а деревенские дороги, в колеи которых устремлялись, звеня, весенние ручьи, вновь превратились в жидкое месиво из черной южной земли и серого песка восточно-кадорских пляжей. И хотя по ночам по-прежнему подмораживало, днем солнце припекало столь жарко, что обитатели востока Побережья вскоре позабыли о теплых плащах и кафтанах, попрятав их в сундуки до следующей зимы. Наконец, и Море, решительно сбросив с себя ледяной панцирь, проснулось от зимнего сна. Начался ледоход. Не успевавший растаять лед погнало течением на юго-запад. Где-то там, по представлениям кадорцев, едва ли не за самой границей между мирами, миновав вытекающую из Моря реку, лед должен был оказаться в Истинном, Западном море... Именно тогда, в месяце Ледохода, в один из ясных и теплых, по-настоящему весенних дней Эсхель и встретила свое долгожданное шестнадцатилетие. - Ну вот и всё. Вот уж и детство позади осталось... Я – взрослая теперь,- не без некоторой грусти, со вздохом, сказала она себе, стоя среди голых еще лиственниц и вечнозеленых сосен на вершине Зуба – поросшего лесом утеса над широко разлившимся после зимы Морем. Вода в Море помрачнела, потемнела за зиму и нынче была неспокойна – день выдался ветреный. Местами у берега и подножия утеса громоздился выброшенный на камни, будто выплюнутый за ненадобностью Морем, лед. Любимых валунов Эсхель теперь и вовсе не было видно – до того высоко поднялась вода и так много было теперь льда на берегу. На нижних улицах Кади подтопило огороды, а кое-где, как поговаривали соседи между собою, даже и сами дома. С тех пор, как снег начал таять, оживилась торговля, и народ из окрестных селений по мощеному булыжником Прибрежному тракту вновь потянулся в Селль. То и дело увязая в дорожной грязи, покатили по проселочным дорогам вдоль берега Моря повозки в Столицу и обратно. С юга побрели на север, в Вару, первые и самые отчаянные из нищих бродяг и паломников. Постоялый двор Ханты наконец перестал пустовать и всё чаще теперь она отсылала дочь погостить в соседнее сельцо, к сестре мужа. Рыбаки, воодушевленные, готовили сети к новому лову и с нетерпением ожидали окончания ледохода. Западный ветер дышал в лицо теплом и влагой. В пору было бежать домой, однако Эсхель медлила – как-никак она не была здесь всю зиму! С предчувствием радости и некоторой тревогой смотрела она на простиравшееся до самого горизонта беспокойное Море, нынче отливавшее, под стать пасмурному небу, стальным блеском, и волны по воле ветра, игравшие с обломками льда, увлекаемыми течением. Что принесет ей этот год? Что принесет ей эта весна? За зиму она назагадывала себе множество желаний. Так, к семнадцати годам непременно нужно будет встретить свою любовь и выйти замуж – о, нет, не за Рузи! – потому что если не успеть до двадцати, то кому же она будет нужна после, старая дева? Семнадцать – чем не подходящий возраст для брака? Ну восемнадцать, девятнадцать, на худой конец… самое позднее – в двадцать… Нужно поторапливаться, ведь иные и в здешних краях куда раньше выходят, а на юге так и вовсе, говорят, выдают замуж девиц едва те успеют войти в пору цветения, отмеченную появлением дней крови… Про двадцать один год и думать было страшно – именно тогда, по ее представлениям, и начиналась самая настоящая старость… А до замужества нужно непременно отправиться в Столицу, чтобы отыскать родню – нет, она не желает больше слыть найденышем и подкидышем! Раз уж она теперь взрослая, стало быть, и кеара больше не станет отговаривать ее и чинить ей препятствий, оправдывая это тем, что-де она, Эсхель, еще слишком мала! А там, глядишь, если будет на то воля Богов, кеара Дил сжалится и расскажет, откуда следует начать поиски. Ей, одинокой, конечно же боязно будет отпускать воспитанницу в столицу одну, и потому она наверняка отправится вместе с нею. Вот только нужно будет заверить кеару, что никогда, никогда она ее не покинет и не забудет, случись ей даже настоящих родителей отыскать… и, конечно же, поселит Вторую Мать в своем доме после замужества… Однако, чем чаще мысль ее касалась поисков, тем большую власть брала над Эсхель тревога. Ведь для поисков снова придется отправиться в путь – и неблизкий! А ей вовсе не хотелось покидать Кади, место, где у нее, наконец, появились первые друзья и настоящая жизнь, после долгих лет скитаний по Побережью от Высокой башни и Вайнесса на юге, до Вары на севере. Ведь прежде нигде, нигде они с кеарой не задерживались надолго… Эсхель росла одиноким ребенком: времени чтобы завести друзей у нее попросту не было – слишком уж часто приходилось им переезжать с места на место. «Кочуем, будто хессы в степи…»- говорила ей кеара, весьма неохотно позволявшая воспитаннице проводить время с другими детьми. Ведь что в том толку, если с новыми друзьями всё равно вскоре придется распрощаться? А прощаний, как Дил признавалась воспитаннице, она и сама терпеть не могла… Верно, от этого невыносимого, щемящего одиночества, со временем Эсхель научилась довольствоваться друзьями вымышленными. Она вспомнила, как пяти лет от роду, за обедом ставила на стол миску не только для себя, но и для выдуманной подружки Ленны: «Ты просто не видишь ее, кеара Дил, - объясняла она Второй Матери,- взрослые не видят детей-невидимок, а она вот тут, против тебя сидит и смеется. Вот увидишь, она сейчас и кашу съест!» Дилленна лишь пожимала плечами и улыбалась в ответ, однако, кашу и вправду кто-то съедал, напоследок старательно вылизав миску. «Кажется, это было где-то под Варой… где я белых бабочек всё ждала…»- Эсхель весьма смутно помнила бесконечные переезды из деревеньки в деревеньку, из поселка в поселок, с хутора на хутор… В городах они не жили. В тех же из них, немногочисленных, где обе бывали проездом, они старались не задерживаться надолго, поэтому самих городов Эсхель тоже почти не помнила. Всё, что знала она из городской жизни – лишь рынки да ярмарки: похожие друг на друга, они слились в ее памяти в один нескончаемый шумный веселый праздник торговли, развлечений, воровства и обмана. Несмотря на то, что места, где им доводилось жить – друг на друга похожие и разительно отличающиеся одновременно – постоянно менялись, ей казалось, что до ее десятилетия, то есть до той поры, пока они с кеарой окончательно не осели в Кади, она росла словно взаперти, а настоящей жизни и вовсе не знала. «Говорят, будто регент держит принцессу Амелитт в Высокой Башне и уже много лет ее никто и в глаза не видел…»- слышала она от взрослых и, всякий раз, слова эти будили в ней невыразимую жалость к бедной принцессе, отец которой прежде времени сошел в Невидимый, а мать была изгнана. «Вот и она сиротка тоже. И в друзьях у нее, должно быть, тоже невидимки одни…- думала Эсхель и ей казалось, что такой же заточенной в башню узницей еще недавно была и она сама, но вот, наконец, вырвалась на свободу. «Эх… вот бы пробраться в ту Башню, да освободить бедную Амелитт… и подружиться с нею!»- мечтала она в детстве. Она вздохнула: «Видно всё же придется собраться с силами и снова пуститься в путь, раз уж и вправду я хочу родню свою отыскать… Ведь, кажется, еще матушка кеарина нашла меня совсем крохой где-то неподалеку от Столицы… Верно, придется снова поехать туда. Да и сама я с детства мечтала там побывать…»- и принялась старательно, как взрослая, собирать растрепанные ветром волосы под чепец. Косы плести она по прежней, еще детской привычке своей, ленилась, да к тому же выходили они у нее куда хуже чем у Стэрны и еще хуже, чем у кеары Дил. Оттого, должно быть она теперь особенно любила, когда кеара, заботясь о ней, как о маленькой, сама предлагала поутру расчесать и заплести как должно ее непослушные волосы. К тому же Служители Всемилостивого к девицам на выданье были весьма строги, ведь им, девицам, достигшим заветных шестнадцати, во всем следовало показывать добродетель, а выпущенные из-под чепца волосы вели дерзких «бессыдниц» в лучшем случае ко всеобщему порицанию, в худшем – к падению, а то и вовсе изгнанию... Эсхель поежилась и спрятав непослушные кудри, как того требовала ее вера, почла за лучшее оставить в стороне мысли о Служителях и вернуться к мечтам. Она было попыталась представить себе Столицу – Дейн, город, давший имя стране, большой, с черепичными крышами венчающими, богатые, с застекленными окнами, дома, окруженные цветущими садами… «Как Селль, только больше… И стены… белоснежные… или… Сколько же вокруг него стен? Одна? Или две?- задумалась она на мгновение,- Две, кажется… так кеара говорила… Руины Старого Городища… Какие они? Руины эти… Правда ли, что там куда теплее, чем здесь? И Море тоже…» Однако, как ни старалась она увлечь себя мечтой о путешествии, ехать ей отчего-то по-прежнему никуда не хотелось. «Может, конечно, это сейчас мне не хочется?» Она словно не надышалась еще этим спокойным и тихим воздухом оседлой жизни, не насытилась привычным и милым ее однообразием… «Если не сейчас, то когда-нибудь… потом… когда захочу…»- подумала она было, стараясь себя успокоить,- однако, невесть откуда взявшийся, ее внутренний голос вдруг возразил ей: «Нет, ты уедешь отсюда… через год». «Ну уж нет, только не это,- попыталась было оспорить она это неожиданное утверждение и тут же почувствовала, как тревожно забилось сердце. Этот голос, голос ее способности предугадывать будущее, был знаком ей с самого раннего детства. Он не раз предупреждал ее о грядущих событиях, чаще печальных или неприятных, и почти никогда не обманывал. У нее и в самом деле не было оснований не доверять ему. Ей стало грустно… Ну почему? Почему?! Почему через год?! Всего через год? «Может я, конечно, и соберусь с силами к тому времени… А может родители сами меня отыщут? Но отчего же тогда мне нельзя будет остаться с ними здесь? Или… это потому, что жених увезет меня?»- спросила она, однако внутренний голос, как это часто бывало с ним, предательски умолк и больше не отвечал. Она вздохнула и встревоженная, пробрела обратно, вниз по каменистой тропе, петлявшей меж лиственницами и соснами. *** Чуткий сон ее был прерван осторожным стуком в дверь. Дил вскочила, прислушалась: не показалось ли? Однако, стук, разбудивший ее, повторился. Кто-то, несомненно, был на крыльце. За приоткрытым окошком в тишине мутных предутренних сумерек ветер неспешно покачивал ветви яблонь с едва проклюнувшимися бархатистыми серебристо-зелеными листочками. «Ах, Боги! Который же час теперь? Неужели я забыла запереть калитку?- спохватилась она, встревожившись,- И кого нелегкая принесла в такой час? Кто мог пробраться сюда, если калитка была заперта?!» И внезапная догадка яркой вспышкой прорезала тьму всевозможных опасений, что заполнила ее сознание, стоило ей только понять, что на пороге незваный гость… Быстро одевшись, она, пусть и не без сомнений, бросилась открывать. Увидев на крыльце сына подруги, она, облегченно вздохнула: о, нет, это не сыскные стражи – ищейки Куорра... Однако улыбку радости, едва не коснувшуюся ее губ, теперь следовало хорошенько спрятать. Дил, как смогла, изобразила недоумение на сонном лице и зевнула, не столько для пущего правдоподобия, сколько оттого, что внезапно прерванный сон по-прежнему манил ее бродить таинственными тропами Невидимого. Рэн, державший за плечо худенького высокого мальчишку лет семнадцати, поприветствовал ее на родном наречии. - Здравствуй, Дил. Вот, «лазутчика» поймал.- он улыбнулся и тут же перешел на кадорский,- Ваш, местный? Пытался сопротивляться,- добавил он с легкой усмешкой. - Доброго утра и вам, сударь,- с легким поклоном выдохнула Дилленна на кадорском, обращаясь к сыну подруги, как к незнакомцу, - Этот парнишка… здешний он, сосед наш. Право, не стоило вам, сударь, этак беспокоиться. Это Рузи, дружок детства моей воспитанницы,- смерив мальчишку строгим взглядом пояснила она, особенно упирая на слово «дружок»,- Можете отпустить его,- и тихонько добавила на селейнском,- он не опасен. - Опасен нынче любой, кто способен ляпнуть лишнее в неподходящем месте.- заметил Рэн на языке их родины. Дил спорить не стала. Препроводив мальчишку на кухню, она сказала: - Рузи, посиди здесь тихонько, я провожу гостя и вернусь. И раз уж ты снова здесь в неурочный час, я нынче потолкую с тобой о том, чему родители тебя не научили.- и вслед за Рэном поспешила выйти на крыльцо, поплотнее закрыв за собой дверь. - Времени мало, я здесь проездом,- сообщил ей сын Сестрички Миэль на ласкавшем ее, отвыкший от родного языка, слух селейнском,- думаю, ближе к осени всё будет готово. Если у тебя есть, что передать Сестричкам, я передам. - Да… погоди,- она бегом бросилась в дом, чтобы – не прошло и минуты! – возвратиться с двумя письмами, мысленно умоляя Богов сделать так, чтобы присмиревший Рузи, ожидавшей беседы с нею на кухне, ничего не заметил и уж тем более не вздумал выскочить теперь на крыльцо,- передай им. - До встречи, Дил. С мальчишкой разберись, разъясни ему всё, да так, чтобы он лишнего не болтал. И на случай вопросов – мы не знакомы. Я увидел его случайно и принял за вора... что, впрочем, недалеко от правды. А насчет языка… Ты придумаешь, что-нибудь, не сомневаюсь. Скажи ему, что я здесь проездом, и путь держу из Слайна. - Да, да... Ступай. Я найду, что ему сказать.- она, наконец, позволила себе улыбнуться,- До встречи, Рэнеа. Сестричкам – привет. Боги да не оставят тебя на твоем пути! Торопливо простившись с сыном подруги, Дил поспешила вернуться в дом. Прежде чем, миновав прохладную темноту сеней, войти в сумрачную кухню, куда уже просачивался тусклый предутренний свет, она заглянула в комнатку Эсхель: «Спит, хвала Богам». На приоткрытом, с приходом тепла, оконце в спаленке ее Дочери Веры лежал букетик весенних цветов. «Негодник Рузи… и всё-то нет ему покоя!»- подумала она не без досады,- Придется нынче быть с ним построже. Эх, и настрадается же он… Для Эсхель он только друг, но это-то и к лучшему. А ему давно б пора присмотреться к другой, к той, что глаз с него не сводит… и которую он пока не замечает, но, возможно, она-то и утешит его, когда мы…»- мысль оборвалась. Дил вошла на кухню и села на лавку напротив «лазутчика». - Потолкуем, Рузи?- строго взглянув на незваного гостя спросила она. - Кто это был, тетя Дилленна?- словно не заметив ее строгости, спросил мальчишка, настороженно, но не без любопытства, и тут же нахмурился,- Руку мне назад,- он попытался было изобразить произошедшее, но ойкнул и потер ноющее плечо,- вот эдак заломил! Я и пошевелиться не мог. До сих пор болит. Я-то ведь ничего дурного не хотел, ну да вам-то это ведомо!- продолжал он и, бросив на Дил взгляд исподлобья, снова принялся растирать больную руку,- Боги свидетели, цветы вот только… какие она любит…- добавил он, однако, помянув Богов, тут же виновато опустил глаза. - Я вовсе не знаю, кто этот господин.- покачала головой Дил,- Должно быть, путник, что за вора тебя принял. Так он сам сказал мне. - Ишь ты! То же мне, путник! Через забор-то перемахнул только так… лихо перемахнул, будто сам к этому делу привычный! - проворчал мальчик, еще больше насупившись. - Вслед за тобой. Ты-то тоже перемахнул…- улыбнулась Дил, жалея его. - Да я-то уж обратно лез, да его испугался… А он-то ловчей!- возразил мальчишка,- Нагнал меня, да руку заломил! Может он сам вор и есть? А я ему помешал ненароком… Сам-то он не из нашенских! Чего это он по ночам тут шатается, коли добропорядочный?!- в словах Рузи слышались обида и наивный ребяческий вызов. - Нет, не думаю.- Дил покачала головой и вздохнула. - А кто ж он тогда? Из королевских что ль? На благородного уж больно похож…- нехотя пробурчал мальчишка, невольно признавая правоту Дил,- Да только так я вам скажу: и среди них нечестных людей полно! И не наш он как будто, а по-нашему так-то лопочет бойко. - Рузи,- строго сказала Дилленна, будто и вовсе не обратив внимания на его любопытство,- сколько раз я тебя предупреждала? К матери твоей мне пойти? Или лучше сразу с отцом твоим побеседовать? - Знаю, знаю, виноват я…- вздохнул мальчишка, опустив повинную голову,- но что ж я могу поделать? Люблю я ее. Уж ежели к родителям пойдете, так уж сватовства ради идите! Пусть распекают меня – всё подтвержу! Ничего не утаю… и без того уж все знают и смеются, что я за ней, будто на веревке водят меня, хожу… А вы дайте согласие, а? Пусть за меня выходит, а? Уж и в возраст она вошла…- взмолился он. - Подрасти для начала,- по-доброму рассмеялась Дил. - Куда ж мне еще расти-то? Мне семнадцать уже! Во мне и без того целый рост да ладонь! Отец оглоблей дразнит… Мать говорит, что скоро в дверь не войду, иначе, как согнувшись пополам!- не без гордости заметил мальчишка. (*рост приблизительно 1,7-1,8 м, ладонь,- около 8-12 см – меры длины, могут варьироваться в зависимости от местности) - А сама-то Эсхель, что тебе говорит?- усмехнувшись спросила Дил. - Говорит… «Ты мне друг», говорит.- буркнул он и опять опустил глаза, лицо его вытянулось и приняло грустное выражение. - Вот видишь. Не могу я ее заставить. Неволить в любви – последнее дело. Думаю, куда лучше будет, если ты к другим приглядишься. Разве мало девчонок вокруг? Разве… - Да не могу я, тетя Дилленна,- уж и вовсе обреченно вздохнул он,- Как вы не поймете? Я ж с ней будто сам себе не хозяин. Насильно-то мил не будешь… - Не будешь. Оттого и я не могу приказать ей полюбить тебя. Так бывает, Рузи. Не всё, что нам нравится, нам подходит. - А я все равно надеяться буду…- упрямо заявил он. - Это твой выбор. Пойдем. Родители, верно, тебя уже хватились и ищут.- заметила Дил. Мальчишка покорно поднялся и, сутулясь, поплелся за ней к выходу. У самой калитки он вдруг остановился и, обернувшись, спросил: - Тетя Дил, а что это за язык-то такой? Дил вопросительно взглянула на Рузи. - Язык? - Ну вы ж не по-нашенски с ним говорили? С путником этим… или кто он там? И почти сразу ответили. Будто тут же поняли… Знаете язык-то этот, да? «Черт бы побрал твою наблюдательность!- в сердцах подумала она,- И, верно, прав Рэн, любой нынче для нас опасен…» - Это селейнский, Рузи,- мысленно ответила она мальчишке, но вслух, разумеется, ничего не сказала. Стоит только сказать юнцу этакую правду – о, сколько же будет вопросов! Да таких, что впору будет бежать из Кади, куда глаза глядят, не дожидаясь подмоги… Наумийский язык, ставший для обитателей Эннетхара всеобщим и дейнские говоры, включая и «книжный» классический, он прежде наверняка где-нибудь да слышал… Но что же ответить? Время стремительно убегало в Невидимый. Молчание затягивалась. «Скажи ему, что я из Слайна…»- вспомнила она подсказку Рэна. - Это слайнский язык. На севере так говорят. В Мин-Слайне – слышал ты о таком городе? Он у самой северной нашей границы. - Больно уж на селейнский похож,- недоверчиво произнес Рузи и, дернув плечом, добавил не без сомнения,- Про Мин-Слайн я слыхал… вроде… Отец, кажись, рассказывал. - А где ж это ты селейнский слышал?- не без удивления спросила Дил, осторожно отводя беседу от опасного края,- Ведь северян давно изгнали с наших земель, всех до единого, еще с прежней королевой. - Я-то? Нет!- отчаянно замотал головой мальчишка, словно перед ним нынче стояла не соседка, а сыскной или пограничный страж,- Сам-то я не слыхал его. Это отец всё! Он говорил мне. Когда помоложе был и за Море ходил, туда, к Настоящим морям, на Дальний Юг. Вот он и видел там северян этих. - Северян? На Юге?- как будто еще больше изумилась Дилленна, приподняв удивленно брови,- Далековато же их занесло! - Я не вру, правда! Отец говорил, в порту видел их. В мехах все, в кольчугах. И роста огромного. Ну вот, прямо как этот! Только он без мехов был нынче. А язык у них такой… будто лед мечом рубят, жесткий. Так отец и сказал. А я запомнил. - Наш Южный Слайн граничит с Селейном. Издавна часть Слайна наша, а другая часть Селейну принадлежит, если ты позабыл.- напомнила она ему,- Потому и слайнский язык похож и на наш и на селейнский,- объяснила Дилленна. - А ну-ка скажите чего-нибудь на слайне?- попросил вдруг мальчишка, глаза которого загорелись совсем ненужным Дил любопытством. - «Милый мальчик.»- нехотя выполнила Дил его просьбу, стараясь придать слайнскому говору несвойственную ему излишнюю жесткость, для пущего сходства с селейнским. - Это что?- насторожившись, словно ожидая подвоха, полюбопытствовал он. - Милый мальчик.- перевела ему, сказанное на слайнском, кеара его возлюбленной. - Да ну? Всё-то вы задеть меня норовите, насмехаетесь…- смутился Рузи и добавил не без гордости,- А я уж взрослый, скоро с отцом на юг поеду… глядишь, и сам увижу чего… А ну-ка скажите еще раз?- попросил он ее снова. Дил повторила прежде сказанное на слайне и рассмеялась. - И вроде похоже, да будто не совсем…- сказал Рузи с некоторым сомнением,- А по-селейнски знаете? - Нет,- отрезала Дилленна,- не знаю. Дальше нашего севера, родины моего отца, я никогда не бывала. «Будто лед мечом рубят.- подумала она,- До чего ж точно! Прав отец его. Так и есть. Север… это север. Сталь и лед…» - До свиданья, тетя Дилленна,- поняв, что большего от нее не добиться, попрощался Рузи,- Уж простите меня… ну не могу я… - он не договорил, выскользнул за калитку и бегом припустил по тропинке к собственному дому. - Прощаю, Рузи. До встречи.- ей оставалось только задвинуть тугой засов. «Чуть было не попались…- мелькнула мысль,- при следующей встрече, случись такая невовремя, нужно будет сразу же перейти хотя бы на всеобщий… Мало ли знатоков вокруг?» *** Сон оставлял ощущение тягостного вязкого неправдоподобия. Эсхель открыла калитку и, к удивлению своему, обнаружила, что у них гости. Какие-то люди, толпившиеся на крыльце, стоило ей только подняться по ступеням, окружили ее и тут же принялись просить о чем-то на незнакомом ей языке. Растерявшись, она переводила взгляд с одного лица на другое, никого из собравшихся не узнавая, и не понимая, чем же теперь может помочь она этим внезапным просителям, покуда сквозь толпу с трудом не протиснулся Рузи с букетом первоцветов. Он попытался что-то сказать ей, однако и его слова… слова, что глупыми птицами теперь вылетали у него изо рта, тоже отчего-то были чужие, вовсе ей незнакомые. - Я не понимаю тебя,- сказала она ему во сне. А он, бросив цветы, вдруг схватил ее за руки и опустился перед ней на колени, продолжая повторять что-то невразумительное. «Всё о том же, верно, просит,- предположила она,- замуж поди зовет… Чтоб согласилась я, а он тогда отцу скажет, чтобы тот сватов засылал. Отец-то его не против меня, кажется… да я сама не хочу. Рузи мне как братец старший. Как я пойду за него?» Она попыталась вырваться и убежать в дом, однако Рузи не отпуская ее рук, всё говорил, говорил, говорил… - Я не понимаю тебя!- повторила она, однако слова ее не возымели никакого действия – он продолжал говорить, удерживая ее на крыльце в то время как толпа вокруг, все так же шумела, продолжая о чем-то ее просить. - Я не понимаю тебя!- голос дрогнул, грозясь сорваться в крик. Происходящее пугало и раздражало ее одновременно, и ничего ей не хотелось теперь сильнее, чем вырваться, юркнуть в дом и запереть дверь, скрывшись от толпы незваных гостей и слишком настойчивого влюбленного друга детства. - Не понимаю! Не понимаю! Не понимаю ни слова! Оставь меня! Все оставьте! Прочь… Кеа-а-а-а-а-ра!!!- отчаянно заорала она во сне и тут же проснулась, как ей показалось, от собственного крика. «Сон. Ах, Боги, до чего ж хорошо,- облегченно вздохнула она, отыскав взглядом свои запястья, свободные от назойливых рук Рузи,- что это сон был!» Она поднялась и, потирая сонные глаза, босиком прошлепала из комнаты в сени. Кеары Дил отчего-то нигде не было. Приотворив входную дверь, Эсхель наконец увидела восприемницу, задумчиво стоявшую на крыльце. Выражение лица кеары насторожило Эсхель. То ли и вправду призадумалась, то ли грустна… то ли тревожится о чем-то? - Что-то не так, кеара?- спросила она, опасаясь, что еще не забытый тревожный сон, как это часто бывало с ней, снова окажется вещим,- Случилось что? Ох, и странный же сон мне нынче приснился… - Рузи опять залез к нам в сад,- буднично ответила Дил и, покачав головой, вздохнула,- Нет ему покоя. - А, так вот почему он мне приснился!- улыбнулась Эсхель, успокоенная ответом восприемницы,- Ты, верно бранила его, а я сквозь сон услыхала. Он там, во сне, на чужом языке всё что-то сказать мне пытался… а я убежать хотела. - Должно быть, ты и в самом деле услышала нас. Но зачем же ты вскочила так рано? Не выспалась ведь… Или это мы тебя разбудили? - Не знаю. Оно само собой как-то вышло…- пожала плечами Эсхель. - Идем-ка спать. Солнце еще не встало. Есть еще время для сна у тех, кому ни в Море, ни в поле, ни на пастбище нынче спешить незачем,- улыбнувшись, сказала Дил и вошла в дом следом за воспитанницей,- а огород наш, нас подождет. Прежде чем снова забраться в постель, Эсхель выглянула в окно, что теперь, с приходом весны, часто оставляла на ночь приоткрытым. - Цветочки, - прошептала она, заметив букетик, и улыбнулась,- Эх, Рузи… сколько ж я тебе говорила…- она грустно покачала головой,- да всё без толку! Как ни льстило Эсхель его внимание, как не сжимала ей сердце жалость, утешить его ей было нечем. Она не могла ответить мальчишке взаимностью. - Он такой…- говорила она подружке, пожимая плечами,- свой, что ли? Будто брат родной или кузен, с которым детство прошло. Как полюбишь такого? Вернее… любить-то его любишь, да только как-то иначе… не та это любовь, чтоб замуж за него идти. Вот Тиэра, та на него глядит да только и ждет, чтоб он ее в Храм повел. А я с ним туда вовсе не хочу. Нет, никак не могла она его полюбить. Не было у нее для него той самой любви. Она вздохнула. Ее сердце ждало любви, но любви иной. Возвышенной, как в книгах, где Черноглазый Принц спасает принцессу Элейс из Драконовой Башни. А Рузи… Нет. Он… он… не тот. Хоть Стэрна и смеется: «… а потом сдашься и выйдешь за него!» «Ну уж нет, не сдамся я!»- решила она для себя. И, хотя ей было искренне жаль Рузи… но не выходить же, в самом деле, замуж из одной только жалости или потому что время пришло? Черноглазых принцев в Кади, впрочем, тоже отыскать не получится: «Черноглазых-то полно… а вот принцев? Да и разве нужен мне принц?- задумалась она, снова ловя себя на мысли, что была бы вовсе не прочь, чтобы герой ее любимой сказки сошел с книжных страниц и явился к ней,- мне б того самого найти… чтоб в сердце отозвалось...» Она снова вздохнула, упрямо продолжая надеяться на что-то большее, нежели друг детства, влюбившийся в нее так некстати. Ветер, ворвавшись в комнату, невидимой рукой ласково потрепал, лежавшие на окне цветы. Эсхель протянула руку и, взяв цветы, поднесла к лицу. Прикосновение к коже их нежной живой прохлады, напомнило ей о скором приближении лета… - Ох, завянут же,- опомнилась она минуту спустя, взглянув на поникшие лепестки и листья, и опрометью бросилась в кухню. Зачерпнув воды из ведра, Эсхель мельком взглянула на свое отражение, как обычно, осталась им недовольна, и осторожно опустила ножки цветов прямо в кружку, которую здесь же, на столе, и оставила: «Пусть и кеара тоже порадуется! Кто б ни принес их, цветы всегда хороши и глаз радуют!»- и, возвратившись к себе, нырнула в кровать и мгновенно уснула.