Сталь и лёд (Из тени…)

Притихший, затаившийся, потрясенный обрушившимися на страну бедами, ночной город встречал ее непривычно пустыми улицами. У Королевских ворот Старой Крепости, невысоких и узких, прозванных так не по причине необычайного великолепия, а по близости к старому дворцу и королевскому Храму Воскресения Всемилостивого, часовой окликнул ее: «Кто идет?» Она остановилась, не успев даже сложить пальцы в кулачок, чтобы постучать, и, едва левая створа приоткрылась и в проеме показалось круглое веснушчатое лицо часового, поспешно сбросила с головы капюшон. - Госпожа Дильренн…- привычно коверкая ее северное имя на южный лад, удивленно пробормотал он, ожидавший, очевидно, в столь поздний час встретить здесь кого угодно, но только не ее, да к тому же и в одиночестве,- но вы же…- он не договорил, оттого, что хорошо знакомая всякому стражу госпожа Дильренн, поспешила его перебить. - Мои слуги в суматохе забыли кое-что из вещей моей дочери…- сказала она изобразив на лице печаль и покорность,- Они дороги мне, как память… Это подарки моего покойного отца,- она улыбнулась, памятуя о том, что к отцу ее служивые по-прежнему питают уважение и любовь, даже теперь, спустя почти два года после его смерти,- Он обожал внучку. Как только я узнала, что они по нерасторопности увезли не всё, мне пришлось вернуться…- взгляд ее снова наполнился печалью близких слез,- Я хочу попросить дозволения регента забрать эти вещи. Сможет ли он принять меня?- уж и вовсе взмолилась она,- Как можно скорее… я до утра должна вернуться к мужу и дочери… И потому не смогу долго ждать, чтобы успеть нагнать их. - Я должен доложить начальнику караула… Подождите здесь, госпожа… Нам приказано не пропускать никого, - извиняющимся голосом растерянно пробормотал молоденький часовой – солдаты и в самом деле относились к ней редким для южан теплом, перенося любовь к ее отцу и на нее саму: как никак она была дочерью прежнего начальника над королевской гвардией и женой нынешнего командира селейнского арьергарда, покинувшего столицу последним – и, отчего-то напрочь забыв о засове, мальчишка убежал в караульную за воротами. «Почему он один здесь? До чего же странно… Уж не сами ли Боги ведут меня нынче?»- всё еще не веря своей удаче, подумала она, но ждать, разумеется, не стала – намерения встречаться с регентом Куорром, прибравшим, наконец, к рукам власть, у нее не было вовсе, равно как и желания. «Пока часовой доложит старшему, пока они отправят кого-то с донесением к Куорру, что, верно, уже по своему обыкновению, улегся спать,- подумала она и тут же представила, как тот, разбуженный, презрительно скривив тонкие губы, процедит короткое: “Нет”,- Пока они опомнятся и кинутся искать меня… У меня будет немного времени… Бедный мальчик… как бы боком не вышла ему эта оплошность!» Проскользнув меж створами ворот, по растерянности оставленных юным стражем незапертыми, она нырнула в тень стены и растворилась в сгущавшемся мраке ночи. Подземный ход со стороны Западных садов привел ее в гулкий коридор, оканчивающийся, как она смутно помнила, где-то возле дворцовой кухни. Потайная дверь снаружи являла собой заднюю стенку небольшой ниши с бесполезными, крайне редко использовавшимися полками. Через несколько минут возни со старинным заржавевшим замком, навалившись на дверь всем телом, Дильренн, наконец, приоткрыла ее на нужную ширину. Дверь, давно не используемая, простенала в ночи, будто измученное привидение, так и не нашедшее покоя в Невидимом и потому явившееся теперь, в пору бедствий, в Видимый мир, чтобы терзать живых. «Боги, до чего же шумно… слишком шумно… не привлечь бы сюда никого…- не без досады подумала Дильренн,- Одна надежда, что скрип и скрежет отпугнут глупцов, что веруют в призраков, и никто сюда нынче не сунется…» Как она и предполагала, в коридоре было темно, будто ночью на дне колодца. «В нише меня не видно, а сквозняк, наверняка задует любую свечу в руках у того несчастного, что неосторожно или по какой-то нужде ступит сюда.»- рассудила она и оказалась права. Ждать пришлось недолго. И четверти часа не пошло, как в коридоре послышались легкие, торопливые, но в то же время неуверенные, по причине царившего вокруг мрака, шаги. Из-за поворота показался трепетный огонек свечи, и кто-то начал осторожно спускаться по лестнице, ведущей в коридор, что тянулся к опустевшей, непривычно притихшей кухне, откуда, как тут же предположила Дильренн, объявивший себя регентом прежний Первый министр Куорр, очевидно изгнал и всех поваров, до самого распоследнего поваренка. Прежде чем сквозняк задул трепетное, робкое пламя свечи, Дильренн из своего укрытия успела увидеть, что это женщина. Едва огонек погас, не вынеся стылого дыхания подземелий, и служанка чертыхнулась, проклиная сквозняки и тьму, как Дильренн, сбила ее с ног. - Не ори.- шепотом предупредила она свою жертву, для верности, сунув, не вынимая из ножен, мужнин кинжал под ребра девице, что охнула и застонала, ударившись при падении,- Даже если ты пискнешь, как мышь, я прирежу тебя. Мне нынче терять нечего!- Дильренн с огромным трудом втащила девушку в потайной коридор и с силой дернув на себя, закрыла низкую тяжелую дверь,- Слушай меня. Ты же…- она вспомнила имя служанки,- Квабба, не так ли? Напуганная служанка молча кивнула в темноте, не догадываясь, что согласие, выраженное столь робким безмолвным кивком, здесь могли бы различить разве что сова или летучая мышь. - Отвечай, когда я спрашиваю,- злым шепотом приказала Дильренн служанке и в голосе ее зазвучали металлические нотки дочки командира королевских гвардейцев. - Квабба, госпожа Ди…- начала было та, несмотря на тьму, царившую вокруг, очевидно, ее узнавшая. - Тише… тише! Я вовсе не та, чье имя ты так некстати неосторожно помянула. Тебе померещилось.- перебив служанку усмехнулась она,- Снимай одежду, Квабба. - З… З… Зач…чем это?- пробормотала служанка, дрожа всем телом. - Считай, что тебе повезло сегодня. Очень повезло.- коротко ответила госпожа Дильренн и, скинув светлое шелковое верхнее платье, впотьмах, на ощупь, сунула его в руки перепуганной Кваббе. - Ты же из Кадора, кажется?- продолжила она допрос своей жертвы. - Да, госпожа. Из Кади, что на Побережье… - Кади? Где это?- сама не зная зачем, полюбопытствовала Дильренн, успев подумать: «Должно быть, какое-то захолустье…» - На север, по Прибрежному Т-тракту, на Старой дороге…- принялась объяснять Квабба, путаясь в одежде, которую теперь, следуя приказу госпожи, суетливо стягивала с себя,-Чуть западнее от Тракта, от Новой дороги, то есть… там, где прежде Тракт проходил, но топило его там… и уж потом по Новой дороге в обход все стали ездить. Новая-то дорога от развилки, ежели на север едешь, направо уходит, а Старая налево, к Морю спускается. Вот там-то, у Моря, не доезжая Селля… В пяти калхорах от него… от города… Кади и стоит. «Одним Богам ведомо, где это…»- мелькнула мысль. И Дильренн снова помянула про себя Богов, моля даровать ей чуть больше времени. - Куда ты шла?- спросила она служанку, чтобы прервать путаный и сбивчивый рассказ Кваббы о том, где именно на Побережье располагается сельцо, откуда та была родом. - Шла?- переспросила служанка, силясь понять, что понадобилось от нее самой госпоже Дильренн, которая, как нынче после полудня сообщили тем немногим из слуг, кому пока посчастливилось остаться во дворце, по слухам отбыла на север, вслед за королевой-изгнанницей. - На кухню или… Куда? - Ее Высочество… Малышка… всё время плачет, госпожа Ди…- пролепетала служанка, снова запнувшись от волнения на имени, что, вовремя остановившись, произнести так и не успела,- госпожа… Я ж это… за молоком для нее я шла… «Отлично! Стало быть, Аме всё еще здесь… и вреда ей не причинили.»- подумала было Дильренн, тут же, однако, напомнив себе о том, что радоваться пока преждевременно. - Что важнее для тебя? Взобраться на гору или спуститься с нее?»- память на миг вернула ее в пору детства, позволив снова услышать вопрос покойного отца и свой наивный ответ-предположение: «Взобраться?» - Неверно… Спуститься – куда важнее.- возразил ей отец. - Отчего же?- удивленная спросила она. - Оттого, что спуск с горы ждет тебя лишь тогда, когда ты уже поднялась на гору. И, возможно, он будет не менее труден и опасен, нежели подъем. «Ах, отец…- мысленно взмолилась она,- Услышь меня нынче… Помоги мне, подскажи, как спуститься с этой проклятой «горы» и живой, вместе с Аме, выбраться отсюда! Тебе из Невидимого, должно быть, куда лучше видно, как это сделать… чем мне из этой тьмы!»- и тяжело вздохнув, возобновила допрос служанки. - Кто с ней сейчас? С Ее Высочеством… - Ни-никого. Охрана новая у дверей. Да я вот… была… Я-то… до сей поры с младенцами дела не имела,- будто оправдываясь забормотала Квабба,- а меня он возьми да и к ней приставь! А я одна-одинешенька была у родителей… и в няньках отродясь не ходила! А уж после, как осиротела я… Я ж в Сиротском доме росла… Взяли меня сюда из Обители… - Как же так вышло, что принцесса осталась одна?- не позволив служанке продолжить рассказ о собственной жизни, спросила Дильренн. - Так это ж… это на одну ночь только, так его Высокопревосходительство сказали… Прежнюю-то кормилицу он… Его Высокопревосходительство господин Куорр, как только регентом избран был, выгнал, значит… И всех нянек с нею, а уж новые… эти, говорят, только завтра п-прибудут из Высокой Башни. Едут! Так нам сказали. И пока доедут, потерпеть надобно. Те-то, прежние, они Ее Величеством…- Квабба понизила голос до едва различимого шепота,- королевой… в-выбраны были. Видать, не верит им… господин регент… ну не верил… то есть… «Выходит, я рассудила верно… И дворец нынче пуст… Почти пуст… Ах, Боги!»- подумала Дильренн, чувствуя, что «на гору» ей, кажется, взобраться всё же удалось. - Одежду свою давай!- потребовала Дильренн,- Да поскорее, брось копошиться! А то, что я тебе отдала, надень. Негоже в исподнем по городу в ночи бродить. - По… городу?- испуганным шепотом спросила служанка. - Ты же не хочешь остаться здесь навечно?- усмехнулась ночная гостья. Служанка, понимая, что с госпожой Дильренн шутки плохи, в ответ лишь вздохнула и шмыгнула носом. Натянув невзрачное служанкино платье, что, к счастью, пришлось ей, худенькой и высокой, почти впору, и повязав передник, Дильренн спрятала за пазуху мужнин кинжал, натянула на золотистые косы, уложенные вокруг головы на привычный северный лад, белый южный чепец и, наконец, помогла одеться, путавшейся в длинных рукавах ее собственного дорожного платья, Кваббе. Покончив с одеждой, она всучила напуганной служанке небольшой, но довольно увесистый кошель: «Никто еще, верно в Дейне, не отдавал целое состояние за платье служанки!- пришло ей на ум,- Но не отсчитывать же монеты здесь, в темноте, к тому же теряя время? Да и она молчаливее будет…» Руки у Кваббы дрожали так, что, наконец, нащупав кошель в кромешном мраке, она едва его не выронила. «Не каждый день жизнь меняется столь стремительно и необратимо,- мрачно подумала Дильренн,- И эту деревенскую девчонку тоже понять можно… Только ее во дворец из Обители взяли, да не выгнали, как прочих, когда власть сменилась… как вдруг ей без оглядки, куда глаза глядят, бежать приходится… Да ведь и наша жизнь,- следом напомнила она себе,- тоже рухнула в одночасье… Если уж впадаешь в немилость у Богов, Боги не щадят никого.» - Боги мои!- только и прошептала окончательно растерявшаяся служанка. - У тебя есть кто-нибудь в городе? - Е-есть… есть… госпожа… - Золота здесь тебе до конца твоих дней хватит и может быть даже детям и внукам останется, если расходовать будешь разумно и пустишь в дело. Это удача твоя, возможность начать новую жизнь.- сказала Дильренн, не подозревая о том, насколько слова ее нынче были близки к речи регента Куорра, что пятью часами ранее самолично наставлял немногочисленных слуг, которых соблаговолил оставить в опустевшем дворце,- Заночуй у тех, кому доверяешь… а поутру забудь свое имя и беги прочь из города, никому не сказав, куда… Беги на запад, на восток, на север, на юг – куда захочешь! Только подальше отсюда. И в родные места не вздумай сунуться. Меня будут искать. А если и тебя хватятся, заподозрив, что ты бежала со мной вместе, то искать тебя примутся именно там. - Да как же так-то? У м-меня ж там дом… от родителей остался…- всхлипнула вдруг служанка, до которой только теперь, кажется, начинало доходить значение происходящего. - Забудь про дом. Забудь родителей, даром, что ты не была там уже несколько лет. Сколько ты здесь служишь? - Тре… нет, четвертый… четвертый год пошел… а прежде я госпоже… - Вот видишь,- прервала ее Дильренн,- значит и незачем тебе возвращаться. Все прежнее забудь, будто не было его вовсе, а еще лучше – выдумай заново. Платье тоже смени и как можно скорее,- продолжала Дильренн, не обращая внимания на причитания Кваббы,- Продай, выброси. Только жемчуга срежь с него, они тебе потом тоже наверняка сгодятся. Да не вздумай вернуться и доложить о нашей встрече господину Куорру! Ты соучастница теперь! Он милосерден к тебе не будет, а может и вовсе, в назидание другим, казнит. Я запру эту дверь. Уходи коридором… Как выберешься, людей сторонись, сама знаешь, и за меньшее нынче убивают… но в городе пока тихо…- она отыскала в темноте похолодевшую от ужаса правую руку Кваббы и приложила ее к холодной каменной стене,- Вот стена. Ее держись. Не отрывай руки… Беги, прямо, до поворота, а после так же, держись правой стороны. Только так ты выйдешь к Западным садам. И смотри, если собьешься с дороги или свернешь не туда – заблудишься в подземельях, да так в них останешься! Навсегда! Правее держись, поняла? Я грех на душу брать не хочу и погибели тебе вовсе не желаю. Ты прежде верно служила нам…- Дильренн на мгновение замолчала, будто еще что-то хотела сказать, но вдруг позабыла,- Но с этой минуты помни, что меня ты здесь не встречала. Ты вообще не видела меня с тех пор, как я, вслед за мужем, отправилась на юг,- добавила она. - Д-да.- покорно закивала во мраке Квабба, однако Дильренн этого так и не увидела,- Те… темно здесь… - Темно, верно. А что поделать? Но коридор пуст и иных препятствий на пути ты не встретишь… кроме собственного страха. Но я и не обещала тебе, что выбраться будет легко. Из города уходи утром, с толпой. Запомнила?- переспросила она еще раз. - Д-да, госпожа… - Ну, беги же… И пусть Боги оберегают тебя, Квабба. Купишь домик в городе, лавку или трактир откроешь на Побережье, замуж выйдешь с приданым… выбирай, что тебе по душе. Когда-нибудь, если будет на то воля Богов, я отыщу тебя и отблагодарю по-настоящему. Просто знай, что нынче ты сделала доброе дело, угодное Богам.- Дильренн подтолкнула служанку в спину и та сперва робко, но затем всё увереннее застучала деревянными башмаками по каменному полу. Поправив чепец, Дильренн с новой силой налегла на дверь, стон которой, как ей показалось, на сей раз прозвучал чуть глуше, и выбралась, наконец, в коридор, ведущий на кухню, где возле лестницы царила темень, почти не уступающая глухому мраку подземного хода. «То ли Куорру удобнее проворачивать свои темные делишки впотьмах, то ли жадность одолела его?- не без злости подумала она, но на ум ей тут же само собой пришло объяснение,- Он просто разогнал всех… Всех, кто был или еще оставался на нашей стороне, кто верой и правдой служил Барту и Бере… Разогнал… и заменит теперь своими людьми… Боги... но до чего же стремительно всё меняется! Растеряешься, остановишься – и погибнешь! Но каким же чужим всё здесь стало…»- холодок пробежал у нее по спине. А может быть это был только сквозняк, которым дышали подземелья? Она вдруг вспомнила, как перед возвращением в Столицу поцеловала дочку и передала ее в руки мужа. Вспомнила и сердце тревожно сжалось. - Я всё же вернусь в город и попытаюсь вызволить Аме. Это нынче долг мой… Получится ли, не знаю, всё зависит от того, где они ее держат… Пойми… это долг мой! Я не могу уехать, зная, что она здесь, в их руках. Вот так теперь взять и уехать, даже не попытавшись! Я – не я буду, да и себя не прощу, если не сделаю этого для Бере и в память о Барте… Она мне Дочь Веры… не могу я… Не могу ее им оставить! Что они сделают с ней, одним Богам ведомо!- сказала она решительно,- Не ждите меня, не теряйте времени даром, если Боги будут милосердны, мы с Аме нагоним вас через несколько дней. - Ты уверена, что тебя пропустят к ней? Возьми людей с собой.- усомнился муж, уставший отговаривать строптивую женушку от ее дерзкой затеи, но именно эту решительность в супруге особенно ценивший. - Ты меня знаешь,- улыбнулась она,- у меня больше возможностей. Уж тебя-то они нипочем не пропустят! И если надо мной, над одной, кто-то, по старой памяти, глядишь и сжалится, то с молодцами твоими никто о той жалости не вспомнит. Не хочу больше крови… Довольно уже ее пролилось.- она покачала головой,- Совру что-нибудь… Придумаю. Одну… они едва ли сочтут меня опасной. Беззащитная женщина, в ночи… сам подумай, так ли уж сильно насторожила бы тебя одинокая, несчастная просительница, к тому же хорошо знакомая тебе? - Отчаянная…- рассмеялся муж,- Явись ко мне этакая просительница, да знай я о ней то, что о тебе знаю, я ни за что не пропустил бы ее. Что будет, если ты попадешься? - Ну а что мне сделается? Сам посуди… Вызволишь меня как-нибудь. После обменяете меня… В подземельях Его Величества Роддо наверняка отыщется подходящий проходимец-южанин, которого сыскные стражи давно разыскивают, сбившись с ног. Может быть… посижу взаперти немного… Лучше, конечно в Обители, чем в подвале… Но даже там я куда ближе буду к Дочери Веры, чем была бы на родине, не зная, чем помочь ей,- она вздохнула,- нельзя, нельзя, ни в коем случае… нельзя оставлять девочку им… О, если бы отец мой был жив! И если бы твой неистовый братец не наделал глупостей, что слишком дорого теперь обходятся нам… Если бы не эта зазноба его… Верно, оба они с Бартом или хотя бы один из них был бы нынче жив и сумел бы предотвратить беду!- она прикусила губу от досады и, клинком полоснувшей по сердцу, свежей еще боли, чтобы снова ненароком не наговорить лишнего, не дать волю слезам,- Да и мы с тобой опоздали… когда Бере нужна была помощь, мы были еще в пути! Муж, как это нередко бывало у них, очевидно подумавший в эту минуту о том же, приложил палец к губам, призывая ее умерить пыл негодования и говорить тише. Она замолчала было, но мгновение спустя, вспомнив, добавила: - И вот еще что. Бере в последний приезд, перед возвращением в Столицу, свой кулон у меня позабыла, ты отдай его ей, как только нагоните их – она протянула было кулон мужу, однако малышка с неожиданной ловкостью успела перехватить его и тут же, довольная, потащила цепочку в рот.- Не дай ей его проглотить.- предупредила Дильренн мужа и улыбнулась,- Всё-то они, маленькие, в рот тащат… Она обняла обоих, с несвойственным ей прежде трепетом прижавшись щекой к холодной стали кольчуги на груди мужа. Дочь запустила маленькую ручку ей в волосы, что-то бессвязное лопоча на своем неразборчивом детском наречии… - Я люблю тебя, пожалуйста, будь благоразумен, береги себя… и Хеле. - добавила она перед тем, как, не оборачиваясь, уйти. Долгие прощания всегда ее тяготили. «Быстрее уйду, быстрее вернусь,- подумала она в ту минуту,- Нужно поторапливаться… покуда Хеле не успела расплакаться… Нынче она довольна… уже хорошо. Не хватало еще детских слез мне вслед…» - И я тебя. Вернее, и мы тебя, - услышала она за спиной и улыбнулась.: «Да хранят вас Боги, мои хорошие… да не оставят они и нас с Аме!» Дильренн вздохнула и, возвратившись в печальную действительность, снова, словно предчувствуя что-то, призвала на помощь высшие силы: «Боги, молю… не отвратите лики ваши от моих любимых… и от меня нынче. Довольно с нас бед и потерь,- взмолилась она, взывая к Богам из столь непривычной в этот час темноты дворцовых коридоров,- Будьте же милосердны… И Мать, и Отец, и сам Всемилостивый. Вы и без того нынче забрали у нас самых лучших…» Стражей у дверей покоев принцессы, кажется, и вовсе не удивили ее слова. «И здесь новенькие.»- неузнанная, облегченно вздохнув, подумала Дильренн. - Ох ты, ничего ж себе… Ногу вывихнула, говоришь? Где ж этак ее угораздило? Чай не первый день по здешним коридорам бегает? А вот поди ж ты! Квабба-то ногу вывихнула, слыхал?- пробубнил охранник с легко опознаваемым вайнесским выговором, обращаясь к товарищу. - Пойди, утешь ее что ли, она ж тебе вроде как приглянулась…- дразня первого, отвечал ему товарищ, судя по говору, тоже, очевидно, из вновь прибывших. - На лестнице, возле кухни. Там не то что ногу,- посетовала Дильренн для пущего правдоподобия,- там и шею свернуть недолго! В этаком-то мраке. Молоко стынет!- добавила она требовательно,- Так ты пропустишь меня или мне к старшему пойти?- пригрозила она стражникам уж и вовсе нетерпеливо. - Э-э-э…- замялся старший из стражей,- А ты была… ну там, внизу? Где собирали нас нынче… Чего-то я тебя не припомню… - А ты, что ж, нынче всех до единого запомнил, кого Его Высокоблагородие оставить служить соизволил? И по именам поди тоже?- насмешливо полюбопытствовала она и тут же продолжала, дав волю и вовсе дерзкому смеху,- Да ты не страж, верно, а писарь, что всякого оглядел, да в книгу занес, будто Служитель при Имянаречении! А сюда нынче явился, чтоб лясы точить с приятелем от скуки! Тебе с этакой-то памятью впору казначеем заделаться, а не столбом при дверях стоять! Из-за двери доносился невыносимо громкий плач отчаявшегося маленького ребенка. - Ладно, ступай…- нехотя сдался, наконец, охранник,- Битый час ведь орет. Нешто сердца нет у них…- он замолчал, так и не уточнив, у кого именно не было сердца и жалости к младенцу, разлученному с матерью и няней,- Видать не привыкла она с чужими-то… А никому нынче и дела нет.- в его хрипловатом голосе послышались нотки сочувствия,- Няньки-то с кормилицей из Высокой башни едут, говорят, да только завтра поутру прибудут. - Знаю… Бедное дитя…- вздохнула Дильренн и, сочувственно закатив глаза, приоткрыла дверь и юркнула в комнату принцессы. Двухлетняя Аме, тут же узнавшая кеару, несмотря на скромное платье служанки, тут же потянулась из кроватки к ней на руки. Малышка перестала кричать, однако еще некоторое продолжала время всхлипывать, тереть мокрые глаза и размазывать по личику, красному от крика, сопли и слезы. - Кяя…- шмыгая носом приговаривала она,- кяя… - Посиди здесь тихонько, Аме.- улыбнувшись, шепнула Дильренн Дочери Веры и, будто дикий зверь в клетке ловца, заметалась по комнате. Где-то здесь должен был быть выход. Вот только где он? Где притаилась эта заветная дверца? Именно в южном крыле дворца ей не доводилось прежде пользоваться потайными коридорами... Она заглянула за каждую шпалеру, под ковер, укрывавший холодный пол и даже под недавно перенесенную сюда из детской кровать. Осторожно, чтобы не шуметь, сдвинула кресла, пустые, очевидно выпотрошенные кем-то из нечистых на руку слуг или стражей, сундуки, и стол, чтобы убедиться, что лаза нет и под ними. Дильренн казалось, что она ищет выход целую вечность. Только б не принесло сейчас сюда кого-нибудь! Или охранникам не пришло на ум проверить, отчего это девочка перестала кричать? Времени на поиски потайного выхода оставалось всё меньше. Дильренн переодела Аме, отобрав вещи подобротнее и попроще. И посадив девочку за спину, примотала к себе длинным, шириной в локоть отрезом ткани, точно так, как делают хессиянки, когда скачут верхом со своими младенцами. Связав меж собой все, имеющиеся в покоях принцессы пеленки, простыни и портьеры, она уже было подумала, что спускаться им придется через окно, однако вдруг вспомнила: «В покоях второго этажа все потайные двери располагаются возле печей и каминов, лестницы от них ведут в подземный ход, уходящий за реку, на юг, к дороге… в сторону Высокой Башни». - Будто сам отец из Невидимого подсказал мне…- пробормотала она, удивленная, неожиданным и столь необходимым ей в эту минуту воспоминанием,- Ах, Боги… теперь уж потрудитесь, не оставьте нас… смилостивьтесь… сжальтесь… Она наконец отыскала и открыла узкую невысокую дверцу, в которую, с ребенком за спиной, можно было проползти разве что на четвереньках, согнувшись в три погибели. Из дверцы дохнуло холодом, влагой и плесенью. Плевать! Хоть нужником, лишь бы только выбраться отсюда! «Прав был отец… Как, впрочем, и всегда…»- вздохнула она, на миг оглянувшись, чтобы прощальным взглядом окинуть уютную прежде комнату, новым распоряжением регента призванную послужить принцессе детской... Нынче же глазам Дильренн предстал разгром. Каким чужим стал дворец после того, как Бере его покинула… Дворец, что с самой юности стал им обеим подлинным домом, в котором и она, и Бере провели столько счастливых… по-настоящему счастливых, как ей теперь казалось, лет… Отчего же поняла это она, Дильренн, лишь сейчас? «Почему счастье всегда где-то позади? И только оглядываться на него приходится? Отчего так странно устроен Богами Видимый мир?» Дело оставалось за малым. Дильренн распахнула витражное окно, выходящее в парк позади дворца, и, привязав к ножке стола свитую из простыней«веревку», выбросила ее наружу... «Пусть сперва там нас поищут… Если Боги нынче будут к нам милосердны, так я выгадаю еще немного времени.» - подумала она, прежде чем нырнуть в холодный, дурно пахнущий коридор, ведущий к свободе. *** Море, прозрачной волной мягко касаясь берега, осторожно слизывало, оставленные на мокром песке, многочисленные следы чьих-то босых ног. Не оттого ли девочке задумчиво бредущей вдоль кромки воды казалось, что точно так же Море сохранит и ее секрет? «Вот эдак уйду, а оно следы мои смоет… И никто так не узнает, куда это я исчезла,- подумала она, чувствуя, как теплая, захлестнувшая было ноги, волна снова неспешно откатилась назад,- Никто…» Чуть приподняв подол темного платья – куда темнее корицы, что привозят купцы из-за Истинных морей – и полы надетого поверх него светлого, тонкого, украшенного вышивкой, верхнего халата без рукавов, называемого в здешних краях «юэлэ», девочка продолжила путь. Белое кружево нижней сорочки, грешно и кокетливо выглядывающей теперь из-под подола, едва касалось воды. То была одежда, по которой можно было безошибочно узнать коренную жительницу Восточного Кадора – одной из раскинувшихся вдоль берега Моря дейнских провинций, что издревле находились во владении здешних королей. Летний ветер теплым дыханием приятно освежал лицо, отбрасывая назад темные непослушные локоны, выбившиеся из-под чепца, что в силу возраста девочка пока имела право носить вне Храма с некоторой простительной небрежностью. Босая, она брела по серому песку пляжа, вслед за уплывающим на запад солнцем, мимо новых, заботливо вытащенных на берег и старых, заброшенных рыбацких лодок, источавших запах рассохшегося дерева, мимо развешенных на просушку сетей, пропахших рыбой, водорослями, и, как ей казалось, самим Морем. Время от времени она заходила в воду чуть глубже, предоставляя Морю самому смыть, налипший на стопы, влажный песок или же, наклоняясь, доставала из воды отшлифованные Морем мелкие камни и ракушки, которые тут же бросала обратно, в лениво подкрадывавшиеся к берегу, невысокие волны. Солнце, неспешно приближаясь к западной границе между мирами, с каждой минутой, утекавшей в Невидимый, удлиняло предвечерние тени. Рыжие лучи его, уже не столь жаркие, как в полдень, рассыпались по воде тысячей ярких слепящих золотых бликов. Влажная духота дня готовилась вскоре смениться приятной прохладой вечера. Рыбаки нынче вернулись домой раньше обычного, ожидая грозы, которой, по милости Богов, не случилось. Берег давно опустел. Озорной ветер, словно желая насолить людям, даром потерявшим время в ожидании ливня, с той же неожиданной легкостью, что и привлек их сюда, вдруг отогнал к северу тяжелые, будто свинцом налитые, тучи, с уходом которых снова стало возможным без опаски бродить у воды, улыбаться расчистившемуся к вечеру небу, проказнику-ветру и Морю, провожая в Невидимый еще один, долгий и жаркий летний день. Девочка шла туда, где Море лизало огромные валуны, разбросанные вдоль, неожиданно становившегося здесь высоким, берега. В этом укромном месте, где огромная, поросшая лесом, скала вклинивалась в воды Моря, девочка часто любила бывать одна. На склоне дня она часто приходила сюда, чтобы сидя у воды, на нагретых солнцем камнях, слушать, как высоко-высоко на скале шумит, путаясь в кронах деревьев, ветер. Дальше скалы, что жители окрестных селений с незапамятных времен звали Зубом или просто Утесом, она обычно не уходила. Где-то там, за скалой – девочка знала это – снова потянутся на северо-запад бесконечные то песчаные, то каменистые Кадорские пляжи… И если, не сворачивая, продолжить путь вдоль берега, вскоре можно будет добраться до селения, называемого Кеси. Вот только Кеси довольно далеко, да и к чему ей нынче идти туда? Чего она в Кеси не видела? Ей и без того частенько доводится бывать там с подружкой – Стэрной, когда той вздумается навестить родню. Вот только сегодня Стэрна осталась дома, помочь матери по хозяйству, поэтому девочка, как это нередко бывало с ней в последнее время, снова отправилась к Морю одна-одинешенька… Задумчиво дошлёпав по влажному песку едва ли не до самого до утеса, она оглянулась. И Море, будто подслушав ее недавние мысли, принялось за цепочку следов, оставленную ею у кромки воды – волна за волной, следы таяли на глазах, покуда, наконец, не исчезли вовсе. «Кеара ушла в город и должно быть вернется теперь нескоро… Если только эти тучи ее назад повернуть не заставили.»- вспомнила она. (*«кеара» - иначе говоря, Вторая Мать, «восприемница», вроде крестной) Это означало, что нынче никто не хватится ее прежде времени, а значит и домой можно было не спешить до наступления темноты. Однако воспоминание это поначалу отозвалось обидой и девочка, не хуже всякого рыбака, лишившегося нынче улова, горько вздохнула: восприемница снова оставила ее дома, хотя прежде обещала, что вот уж в следующий-то раз непременно возьмет с собой… Но день за днем, иные путешествия в город, за исключением разве что праздничных посещений Храма, откладывались под различными благовидными предлогами. Впрочем, шевельнувшаяся было в душе обида долго не продлилась, словно само Море, заметив грусть девочки, незаметно подкралось и теплой волной смыло саднящую мысль о несбывшемся желании. Девочка снова взглянула на свои босые ноги, облизанные отступившей назад волной, и, улыбнувшись, неожиданно для себя самой подумала о том, что так, пожалуй, даже лучше. Ведь теперь можно было едва ли не до самого заката коротать время в мечтах, сидя на теплом камне и свесив ноги в воду… или искать ракушки для бус… На миг ее охватило сомнение – не остаться ли ей, в самом деле, на берегу дотемна? Насобирать ракушек… Нет… Нет, искать ракушки и низать бусы куда приятней вдвоем. Все-таки жаль, что сегодня здесь нет ее всегдашней спутницы – Элестэрны… Да и ни шнурка, ни тесьмы она нынче с собой не взяла… Девочка снова вздохнула, уже более довольная, нежели раздосадованная, и, приподняв подол, сделала несколько шагов прочь от берега. Глубина здесь была невелика – вода, постепенно поднимаясь, коснулась ее щиколоток, икр, коленей. Еще шаг – и путешественница уселась, наконец, на широкий плоский валун, выступающий из воды на добрых три ладони (*мера длины, в равная, как правило, ширине ладони), обхватила руками колени и только теперь заметила, что, взбираясь на камень, намочила кружево нижней сорочки и край платья. «Ну вот, теперь уж и терять нечего…»- решила она и, не заботясь более об одежде, опустила ноги в теплую, прогретую солнцем за день, чуть солоноватую воду. Некоторое время она сидела неподвижно, глядя прямо перед собой. Солнечная дорожка убегала вдаль до самого горизонта, где, по преданию, «встречаются Небо с Землею» и пролегает граница между обоими мирами – Видимым и Невидимым. На светло-голубом предвечернем небе не осталось ни следа от еще недавно грозившей Побережью непогоды. Но разве не удивительно это? Ведь еще в полдень над Морем клубились тяжелые сизые тучи, отчего-то потом оттесненные ветром на северо-запад, в сторону Вары. И Море, такое переменчивое и капризное, не иначе, как по милости Богов, успокоилось и снова стало теплым и ласковым. Море! Больше всего на свете она любила Море, родной Кадор, иначе именуемый Побережьем, и Кади, рыбацкий поселок, где уже около пяти лет жили они с кеарой Дилленной. Кадор… Уже само это слово означает «берег». А Морем, здесь, на Побережье, зовут огромное озеро с чуть солоноватой, словно слезы, прозрачной водой, разлившееся так широко, что другого его берега отсюда не увидишь, как ни старайся! «Даже если на скалу взобраться…- она задрала голову и, обернувшись, посмотрела на вершину утеса, не без некоторой горечи вспомнив, как пытались они с подругами высмотреть оттуда иные берега, но ничего, кроме спокойной или волнующейся водной глади, никому из них разглядеть так и не удалось. Ни ей самой, ни покойной Петте, ни остроглазой Стэрне. «Оттуда можно сколько угодно глядеть на запад, вот только всё равно не увидишь там ничего, кроме бескрайних вод, да края неба, в них погруженного, куда солнце по вечерам спать ложится… Или же светит оно там?- известные ей предания не были единодушны на сей счет,- Тем, кто сошел в Невидимый… только тускло… как Луна у нас ночью…»- напомнила она себе прежде слышанное о том, что поделывает солнце ночью в Невидимом. А еще, говорят, когда-то давно, может быть даже до основания Дейна (*столицы страны, давшей ей название), здесь, до самых Восточных гор плескалось Истинное море, а после его отступления к западу от гор распростерлись Великие пески – серые на Юге и белые на Севере. А уж само озеро-Море, как в песнях и сказках рассказывается, позже наплакала дева Лелиса, брошенная в этой пустыне драконом-возлюбленным… оттого и вода его чуть солона, будто слезы, но вовсе не такая соленая как в настоящих морях. В Варе, на северо-западе страны – она помнила это по рассказам кеары – Море, нередко зовут еще Ложным. Это оттого, что там оно совсем близко подступает к морю Истинному, именуемому Западным. Прочие же Истинные моря, лежат еще дальше, на юге и севере, однако мало кто из жителей Кади, кроме, разве что, тех немногих, кто отваживался путешествовать в Вару, Вельес, Яру или Тантэр-Делейн по торговым делам, видел их далекие берега. Этот мир – огромный, неведомый, но в то же время немного пугающий, манил ее… И стоило только ей задуматься об Истинных Морях, что «воистину бесконечны», а следом и о величии и бескрайних просторах Видимого мира, как у нее, как это часто с нею бывало, перехватило дыхание: «Вот, говорят, Истинные моря, бесконечны… Но как может что-то быть бесконечным? Разве бывает такое? Если отсюда, с берега я вижу только границу, где небо и земля сходятся... и где, по преданию, высятся стеклянные стены, подпирающие свод небесный… Выходит, Истинные моря и за границу миров простираются? Но разве есть по ту сторону хоть что-нибудь, кроме тьмы и пустоты? Ведь Видимый мир потому Видимым и зовется, что оглянись вокруг – и вот он весь! А там, за границей, что тогда? Невидимый? Выходит, моря и впрямь стекают в Невидимый?» Едва она успела подумать об этом, как воспоминания не заставили себя ждать. Она вспомнила, как, не решаясь сама, однажды надоумила подружку прямо в Храме спросить о том у Служителей Всемилостивого. Однако, старый суровый Служитель Храма Троицы Милосердной, в Селле, что у Восточных ворот, нахмурив кустистые седые брови и вовсе не пожелал с ними о том беседовать. - А правда ли, что Истинные моря стекают в Невидимый?- наивно полюбопытствовала тогда Стэрна, что была посмелее обеих своих подруг, хлопая ясными глазами, голубыми, будто гладь Небесных озер, что самими Богами еще в дни миросотворения помещены были в Изначальном Саду, близ Сияющих Вершин Невидимого. (*Небесные озера близ Сияющих Вершин Невидимого – озера в «раю») - Помыслы сии для девиц греховны.- грозно отрезал старец, смутив и напугав их со Стэрной и, тут же захихикавшей, ныне покойной рыжей Петтой,- И не след вам даже думать об этом! С тех пор девочка стала побаиваться этих странных, временами посещавших ее, мыслей: «Как бы и вправду, не было в том греха? Раз уж не дано нам знать, что там… может и вправду не нужно думать об этом вовсе? Что такое бесконечность эта? Она, верно, для Богов только… А нам-то что с нее? Или вот… взять хоть Бессмертных? Они не стареют. А помирают всё так же, как и мы, смертные, от мора или от стали, ежели война случается или поединок какой неудачей обернется… И нет ничего бесконечного здесь, в Видимом, выходит? И вечного тоже ничего нет…» Следуя завету Служителей, она гнала от себя эти думы, но они, как всякий греховный помысел, возвращались к ней снова и снова. В особенности здесь, у Моря, где довольно было только взглянуть на кажущуюся его бесконечность… Впрочем, сегодня мысли ее были полны отнюдь не Истинными морями. Нынче ее занимало иное: следующей весной ей исполнится шестнадцать, а значит она станет достаточно взрослой, чтобы, надев чепец, как следует упрятать под него волосы, заплетенные в косы… и чтобы кеара могла наконец исполнить ее давнюю мечту – отправиться вместе, на ярмарку, в Столицу. Девочка вспомнила, как около двух лет тому назад та пообещала: «Когда ты станешь постарше, Эсхель, я непременно возьму тебя с собой». - Надо б напомнить кеаре,- пробормотала она себе под нос,- А то, может позабыла она давно? Шестнадцать лет… Они казались девочке тем рубежом, за которым кончается детство и начинается взрослая жизнь, рубежом, за которым кеара, наконец, перестанет считать ее малышкой и опекать, как наседка неоперившегося желторотого цыпленка. «В шестнадцать-то и замуж можно…- подумала она мечтательно и немного грустно,- Вот только за кого бы?»- в отличие от иных, куда более бойких ее ровесниц, на примете у нее по-прежнему никого не было. Покуда, размышляя о том и о сем, она болтала ногами в воде, солнечный диск, незаметно сменивший цвет с золотого на медный, круглым раскаленным краем коснулся, успокоившейся к вечеру, глади вод. Эсхель отвлеклась, засмотревшись на заходящее солнце и упустила нить предыдущей мысли. И оттого ли, что зарево разгоравшегося заката невольно навевало воспоминания, или же оттого, что вечер дышал редкими тишиной и спокойствием, ей вдруг захотелось петь и тут же на ум пришла старая песня, услышанная от кого-то прежде, должно быть, еще в самом раннем детстве… Возможно, даже от самой восприемницы, хотя кеара Дил, стоило только воспитаннице напеть ей первые строки, принялась отнекиваться и с тех пор всякий раз говорила, будто песенка эта ей не знакома. Девочке нравилась мелодия – простая, но в то же время разительно отличавшаяся от привычных ей дейнских песен – однако слова, эту мелодию сопровождавшие, как и прежде, оставались для нее загадкой, странным бессмысленным набором звуков, что при пении словно рассыпались на множество мелких осколков, которые снова должны были сложиться в загадочные незнакомые фразы, непохожие ни на один из известных ей языков. Так и не сумев разгадать этой загадки, Эсхель запомнила песню как есть и с тех пор частенько напевала ее, оставаясь в одиночестве. Однако, опасаясь быть поднятой на смех, она так и не отваживалась петь ее в присутствии кого-либо еще, даже лучшей своей подруги, почти сестры… Тихо-тихо, словно опасаясь быть услышанной, девочка затянула ту самую, странную, ни на что не похожую песню на чужом языке, одним Богам ведомо когда и какими ветрами, принесенную в Кадор из дальних краев. Поначалу голос ее был тих и робко подрагивал, однако, забывшись и оттого постепенно осмелев, к середине песни она распелась уже почти в полную силу. Юго-восточный ветер, налетая время от времени, казалось, подхватывал и уносил незнакомые слова к утесу и лесу, шумевшему на вершине скалы, словно только этот лес и мог разобрать их. Солнце, теперь больше напоминавшее половинку раскаленной медной монеты, лениво продолжало неспешное погружение в глубины Моря на самой, что ни на есть, границе между мирами. По западной стороне небосклона и зеркалу вод, широко разлилась малиновая вечерняя заря. Еще недавно прозрачное и высокое голубое небо незаметно налилось густой вечерней синевой. «Пора. Солнце садится. Да и кеара Дил, верно, скоро вернется.»- опомнилась было девочка. Однако, песню, как ей думалось, всё же следовало допеть. «До чего ж славно, что никто здесь меня не слышит… не то подумают еще, будто я знаюсь с кем-то из чужаков… песня-то не наша…»- мелькнула настораживающая мысль и голос зазвучал чуть приглушенней, чем прежде. Ветер вновь подхватил загадочные слова, унося их ввысь. Еще мгновение и песня должна была завершиться последней нотой. Немного помедлив, Эсхель, придержала подол и соскочила с камня. Вода охладила, обсохшие было ниже колен, ноги. Последние слова песенки уже готовы были сорваться с губ девочки, как вдруг позади нее что-то с негромкими всплесками осыпалось в воду. «Боги! Что это?- вздрогнув от неожиданности, успела подумать она, прежде, чем, наконец, отважилась обернуться,- Камни?» Она испуганно замолчала, оборвав песню на полуслове, и, подняв глаза на вершину утеса, зацепила краем глаза мелькнувший над обрывом силуэт всадника, который, впрочем, тут же исчез меж сосен и лиственниц. «Ах, Боги! Кто таков, любопытно? Не из наших ведь! Откуда бы у нас таким взяться? И зачем только он на Зуб взобрался? С Тракта свернул сюда, на Старую дорогу? Заплутал? Слышал он меня?- одна за другой замелькали тревожные мысли,- Хотя… теперь-то уж какая разница? Умчался… да и мне, видать, пора!» Приподняв подол, девочка по колено в воде неспешно побрела к берегу. Последние лучи солнца погасли в синих глубинах Моря. В опустившихся на Побережье сумерках, Эсхель, выбралась из воды и, обойдя бесконечные ряды лодок и сетей, паутиной протянувшихся меж столбами, вновь вдохнула запах рыбы и водорослей, и по тропинке, вдоль берега побежала в сторону поселка. Окна ее дома по-прежнему были темны. «Значит кеара не вернулась еще,- запыхавшись, подумала девочка, отворяя калитку,- не ищет меня… и бранить, за то, что я эдак задержалась, не станет.»- она улыбнулась. Обернувшись на крыльце, прежде чем войти, она снова отыскала взглядом, пламенеющий на границе меж небом и Морем, закат, будто желала теперь проводить еще один, вслед за солнцем нырнувший в бездну Невидимого, летний день. В селении всё стихло. Ароматом ночной фиалки по окрестностям разлилось спокойствие, нарушаемое теперь лишь едва различимым шепотом ветра да стрекотом ночных насекомых. Еще немного и ночь вступит в свои права… И без того редкие огни в приземистых, крытых соломой и тростником, деревенских домиках погаснут и Видимый мир погрузится в сон. Эсхель вздохнула и, приоткрыв, чуть скрипнувшую, дверь, вошла в полный сумрака дом. *** Со скалы, именуемой в простонародье Зубом, вся береговая линия была как на ладони. За десять лет, что минули с его последнего возвращения в эти края, лес на вершине не только не поредел, но, как ему показалось, разросся куда гуще и лишь старого, издревле, еще с языческих времен, считавшегося у здешних жителей священным, дерева, росшего у самого края обрыва, в некотором от прочих своих собратьев, он нынче не нашел на привычном месте. Собиравшиеся с утра тучи ушли, так и не решившись даровать земле дождя, и синяя гладь Моря, под стать небу, стала спокойна. Мелкая рябь, что временами пробегала по воде, повинуясь порывам капризного юго-восточного ветра, исчезала, стоило только дыханию его ослабеть. Побагровевшее солнце, клонившееся к закату, уже не слепило глаза. На мгновение ему показалось, что берег не только пуст, но и необитаем. И лишь вытащенные на берег и перевернутые в ожидании непогоды, лодки и сети вдали указывали на то, что где-то поблизости притаилось одно из тех малых промысловых селений, что во множестве были разбросаны по королевским землям, кольцом охватившим Море. «Надо бы заглянуть и в Кади…- повинуясь тому неведомому чутью, что свойственно прирожденным охотникам и разведчикам, подумал он было,- Едва ли они снова вернутся туда, но чем не шутят тсури?» В последний раз они виделись именно здесь, около двенадцати лет назад: «…и после они исчезли. Что-то произошло… когда всё уже было готово к отъезду… вот только что же?» Он взглянул вниз и только теперь понял, что нынче он здесь не один. Почти под самой скалой на большом плоском камне в нескольких шагах от берега сидела девочка-подросток и лениво болтала ногами, погруженными в воду. С вершины утеса он не сразу ее приметил. Отсюда же, с высоты, было нелегко определить и ее возраст: «…но, должно быть, не старше шестнадцати… незамужняя.»- предположил он. Ее распущенные темные волосы, струившиеся из-под сползшего набок чепца, подсказывали ему, что девочка эта еще не достигла возраста «должной строгости». Лица ее,- понял он,- отсюда тоже толком не разглядеть, даже если постараться привлечь внимание и заставить девчонку поднять голову. Да и что дало бы ему это? Разве смог бы он узнать ту самую малышку двенадцать лет спустя? «Ровесница ее… а может быть даже и она самая?»- налетела порывом ветра шальная мысль. Однако печальный опыт подсказывал иное: нет, после стольких лет бесплодных поисков это было бы слишком, слишком уж просто. Просто… и похоже на чудо. А в чудеса он не верил. «Ждет кого-то?»- усмехнувшись наивной надежде, так некстати его посетившей, подумал он, сам не зная зачем, наблюдая за девочкой внизу. Время шло, однако девчонка продолжала сидеть на камне, беззаботно болтая ногами. «Счастливая… если ждет кого-то, верно, ей есть, кого ждать. Мне – некого…»- явилась следом мысль уж и вовсе незваная. А если нет? Если у нее вдоволь времени и есть возможность вот так, беспечно, коротать летние погожие деньки? Стало быть, живет она не впроголодь и отнюдь не в нужде, требующей ежедневного тяжкого труда… О чем же она думает? О чем вообще думают девчонки в этом возрасте? Он еще смутно помнил, о чем думают мальчишки… и свои собственные наивные детские мечты. Но девчонки? О чем? О замужестве? Гадают на суженых? Девицы поблагороднее, должно быть, мечтают стать дамой сердца победителя какого-нибудь турнира… а вот такие, как она, деревенские? Пусть даже и не из бедноты… О чем? Стать избранницей удальца, одолевшего соперника в ярмарочной драке? Или чтобы мельник ответил взаимностью? «Глупости…»- он снова усмехнулся. Почему именно мельник, а не сын его? Или рыбак… седельщик… гончар, скорняк, кузнец? Заезжий красавец из ветреных благородных… И отчего мечты ее должны быть именно о сердечном друге? Может и не влюблена она вовсе? А значит, о чем угодно может думать! О том, что скоро вечер, о том, что домой пора, о том, что она одна-одинешенька и вокруг ни души, о том, когда вернется и что привезет ей с других берегов отец, ушедший в море или отправившийся по торговым делам в город, а то и в саму Столицу… Если отец у нее, конечно, есть… и он торговец или корабельщик, а не простой рыбак или крестьянин. «Отец… Хорошо, если есть он у нее, и она выросла с ним и знает, что значит быть отцовской любимицей… что отца ее не поглотило неведомое в ее ранние годы, как поглотило оно моего…» А может быть эта девчонка думает о том, что одинока и у нее нет друзей – иначе отчего она сидит здесь так долго и совершенно одна? Сердце его неожиданно сжалось от этой мысли. Ему вдруг отчего-то стало жаль эту девочку и на мгновение он даже припомнил первую и самую одинокую, кажется, пору своего детства… Ветер донес до него звук ее голоса. Девчонка запела. Голосок у нее был робкий, тоненький, почти детский. «Никто не услышит,- вдруг догадался он,- вот она и поет здесь одна. Застенчивая, должно быть…» Мелодия, впрочем, к его удивлению, показалась ему странно знакомой. Застыв, будто изваяние, у края обрыва и обратившись в слух, он вскоре понял: это, несомненно, была та самая песня… Однако девочка, как видно, немного изменила ее на свой собственный лад. «Колыбельная?- он неожиданно улыбнулся,- Когда-то давно мать ее пела. Но отчего же колыбельная? Почему именно она? Ведь никогда в этих краях не пели ее – нашу песню…» Разумеется, за минувшие десять лет многое здесь могло измениться. И, возможно, кто-то привез в родной край эту мелодию, возвращаясь с Севера или же подхватил ее, еще до изгнания иноземцев, у кого-то из северян… И всё же… Это показалось ему удивительным, и он снова прислушался, стараясь теперь различить и слова. Слова… Но кто же мог привезти сюда, на Юг еще и слова? Не перепеть на родном кадорском понравившуюся, но запомнить песню в ее истинном северном звучании… Кто мог отважиться на подобное теперь, когда границы Дейна вот уже тринадцать лет как были закрыты для всякого чужеземца, а за знание языков соседних стран, прощавшееся разве что толмачам, жителям северного приграничья да торговцам портовых городов, куда дозволено ступать иноземным купцам, и вовсе можно было, попав под подозрение, поплатиться, если не головой, то, самое малое, имуществом и здоровьем? Всадник снова прислушался, безрассудно, должно быть, приблизившись к краю отвесной скалы, так что конь его, чуя опасность, едва не заартачился, беспокойно перетаптываясь в желании отступить назад, подальше от опасной близости обрыва… Поначалу разобрать слова толком не удавалось, однако спустя минуту он понял: нет, ошибки быть не может – эта странная девочка и в самом деле поет на его родном языке – на селейнском! Поет, должно быть, так, как однажды услышала и запомнила – ошибки и произношение выдавали в певице незнание языка. Но кто? Кто мог здесь, близ Кади, научить маленькую кадорянку северной колыбельной? Ответ невольно напрашивался сам собой… Он улыбнулся: неужели? «Молчи, девочка, лучше молчи!»- покачал он головой, теперь почти уверенный в своей догадке, и, круто развернув коня, недовольным фырчаньем, указывавшего хозяину на столь несвойственное прежде его нраву напрасное безрассудство, помчался прочь. Мелкие камешки из-под копыт осыпались в воду. Девочка, спрыгнув с камня, умолкла и подняв голову, проводила всадника удивленным и испуганным взглядом…