Diablo

По пескам Та-Мери, неся с собой погибель и окрашивая реки в красный, брела одинокая тень. Пустыня встречала чужака беспробудной чернотой ночи, которая, поглощая звёзды и блеклый свет от города, окунала весь материк в тишь. Луна выглядывала из-за кучевых облаков и подругой верной провожала его полупрозрачной дорожкой света, видимой ему одному. Мертвенно-бледную кожу путника оглаживал ночной ветер. Он путался сухими порывами в силуэте и заметал следы, пряча чужое присутствие. В полной тиши до слуха доносился лишь шелест крыльев и завывание песчаных бурь. Эта тень — смерть и угроза людским жизням. Рядом с ней всё живое увядало, и посему вокруг неё кружили лишь плотоядные красавицы, что не поддавались очарованию тьмы. Они бессмертны, не боялись старости и болезней. Они, как и он, только смерть приносили. Их крылья иссиня-чёрные с привычными переливами алого. Их неутолимый голод никак не проходил. Они всё кружили и кружили, снедая остатки мёртвых тел людей, которым не посчастливилось предстать на пути бездушного монстра. В отличие от них, он не чувствовал ни усталости, ни жажды, ни голода. Он бессмертен, а душа его истерзана Богом, что вынудил скитаться по миру вот уже не один век. Пустота за это время смогла занять его сердце и мысли, забрав веру в высшее чувство. Сколько бы времени ни прошло, рана та не затянулась. Загноившись страшными бороздами, она в бреду подкидывала давно забытый шёлк рук и спелость алых губ. Всё сильнее ломая, в каждом чужаке лицо его заставила видеть, за что сей путник крови пролил немало. За гнев монстра платили своими мольбами, воем и жизнями невинные люди. Никого не жалел. Так он наказывал своего отца, который смел думать, что мог распоряжаться его мыслями и чувствами. «Как посмели играть с ним?» — ярость достигала такого апогея, что в пылу убивал близких, соратников и других ангелов, коим он и сам раньше был. Душа всё чернее и чернее, а он ничего не мог с этим сделать. Его свет внутри погибал, отголосками былого по щекам слезами убегал. Это конец. Для него. Для них. Сквозь время в доселе небесном Ниле, тихо покачиваясь, плыли тела смертников. Пощады нет, он сносил головы встречающимся на своём пути. Бордовые ручьи бежали за тенью по стопам, в конце сливаясь с морем. Природа буйствовала, взывая к отче своему. Палящим солнцем, ветрами, зыбкими болотами она изгнать его пыталась, но отче глух и слеп. Сыну своему позволил пасть, стать сутью ночи — роковая ошибка, за которой следовала другая, не менее значимая. Он ради исцеления любимого сына решил воззвать к величайшему чувству — любви. Однако не рассчитал лишь то, что люди смертны, и, держа в руках безжизненное тело, Дьявол поклялся, что весь мир в крови грешников утопит. Так, глупо обрекая тысячи и тысячи на смерть, Бог потерял того, кого дрожаще он берёг. А Дьявол шёл и шёл. Он рыскал в тьме ночной, идя за голосом, следами. Не позволяя отступить или потерять из виду то, о чём так долго мечтал. Он совершенно не понимал, что своими действиями разрушал не только свою душу, но и Его тоже. «Каждому континенту я подарю то море, в котором ты тонул», — наконец найдя, шептал миражу, что игриво прятался за шершавыми камнями. Всплеск волн и очертания тела омывались солёной водой. Сжирая эту картинку, словно не пивший много дней путник, он прослеживал за каждой каплей, что стекала по чужому рельефу кожи. Одна рука тянулась к нему, другая ложилась на сердце, что разрывалось от вновь открывшейся раны. Снова. Мираж как появился внезапно, так и растворился в тумане над морем, снова бросая. Он замедлился и повернул голову. «Такое же», — носом втягивал шлейф сандала, вишни и кашмерана. «Тот же красный, те же волны», — мрак сгущался. Сколько бы ни прятался, он найдёт, а если посмеет сбежать — вернёт. Слишком долго искал, чтобы терять, и слишком долго об этом мечтал, чтобы выпускать из рук принадлежащую ему хрупкую, дрожащую «птичку». «Ты мой», — собственнически, властно. Этим всё сказано.

***

Полуоткрытые веки слипаются из-за усталости, а до слуха доносится нежный голос бабушки, её убаюкивание. Юнги трёт тыльной стороной ладони глаза и смешно морщит нос. Поведанная история никак не укладывается в голове у десятилетнего мальчишки. Почему и зачем так поступать? По его мнению, глупо бродить по миру в поисках того, кто уже мёртв. Глупо предавать свет ради тьмы, намеренно корёжить себя и свою душу из-за кого-то. Более того, для него непонятно, как герои бездумно, намеренно калечат друг друга, убивая. Какой смысл в разрушении, если можно исцелить и себя, и любимого, при этом не ломая и не принося боли? Лёгкий вздох срывается с розовых губ. В разморённом состоянии тяжело как-либо рассуждать, поэтому, внимательно смотря на женщину, он щурится, вглядываясь в медовые с янтарным отблеском глаза. — Зачем они так поступают? — сипло. Тяжело приподнимаясь и садясь в позу лотоса, вновь устремляет слишком серьёзный для ребёнка взгляд. — Разве они не любили? Лёгкая улыбка трогает лицо женщины. Она придвигается ближе и, словно мать, тёплыми-тёплыми руками проводит по щекам, зачёсывает длинную чёлку назад и притягивает к себе, обнимая. — Любили. Очень сильно любили, — шёпот. Мягко взъерошивая волосы, целует в макушку, не прекращая гладить по голове. — Потому и мучили, разрушая и выстраивая чувства вновь, убивали, — из уголка глаза скатывается слеза. — Всё из-за любви. Ужасающей своей силой и проедающей всё нутро. Юнги закрывает глаза и растворяется в тепле. Он не понимает, отчего голос такой слабый и дрожь не слышит. Желанное небытие накрывает его с головой, скрывая от внешнего мира, словно личный островок, принадлежащий только ему. Влага на щеке не приводит в сознание, как и поглаживание пальца, который мягко стирает образовавшуюся каплю. Юнги концентрируется на запахе, витающем в детской, чувствуя отголоски съеденного перед сном шоколада, корицы и тёплого молока, что до сих пор хранится на губах. Прикосновение ко лбу. Кожей чувствуется сохранившаяся улыбка на устах. Родной запах, тепло близкого человека — светлая точка в этом мире. Юнги запомнит этот момент, будет возвращаться к нему каждый раз, как будет настигать тьма. Только от неё не скрыться, и очень жаль, что он об этом пока не знает. Тихое сопение прерывает ночную тишину в комнате. Аккуратно укладывая мальчика, женщина натягивает одеяло до горла и заботливо проводит рукой по краю. Ей было больно оттого, что она ничем не могла помочь этому ребёнку. Знает ведь, что Дьявол придёт. Он всегда приходит. Им не сбежать, а если и попытаться, то всё равно найдет: законы ему не писаны. Улыбка спадает, в глазах разрастается печаль. Почему именно её драгоценный мальчик? Склоняя голову, она начинает рассматривать слегка пухлое с розовыми щёчками лицо, отмечая каждую деталь, будь то родинка или падающая тень от длинных ресниц. «Такой ангел не должен быть осквернён грязью мрака», — вспышка. Свеча, что стоит на комоде, своими языками пламени вверх тянется, а через мгновение вновь успокаивается. Света в комнате становится меньше. Словно воронкой, все лучи вытягиваются и тонут в тени, сливаясь с ней. Своими глазами она видит, как ползуче, скребясь длинными когтями, из шкафа является мрак. За ним тянется вязкая чернь и, словно мазут, липкими каплями дорожкой следует, марая светлый паркет из берёзы. Открывая пасть, он возводит её к потолку, угрожающе рыча, словно проклиная Бога. Все иконы в комнате начинают заплывать чёрным, а по щекам святых бегут дорожки алых слёз. Дыхание перехватывает, женщина кидается к внуку, сгребая его в объятия. — Моё посмеешь тронуть или решишься спрятать — в тени найдёшься мёртвой, ни дня не проживешь — знай и помни, — шипят овившие кровать змеи. От ужаса её крик так и застревает в горле. Пальцы, впившиеся в тонкие плечи, оставляют продолговатые красные следы на коже мальчика. Лицо его застывает подобно маске, совершенно не искажаясь, — на нём до сих пор тлеет тень сна. Он словно в забвении, ни на боль, ни на срывающиеся мольбы не реагирует. Женщина всё крепче обнимает внука, отползая на край кровати как можно дальше от монстра. Но, когда бесформенная масса приобретает получеловеческие очертания, женщина застывает подобно статуе. Тело её, не подчиняясь разуму, в агонии содрогается. Она чувствует на шее руку, чувствует, что даже пошевелиться не может. Совершенно беспомощна. Внутри неё всё разрывается от крика помощи, но снаружи она безмолвна и обескураженно смотрит в чернильные дыры монстра. Звериный оскал ускоряет биение её сердца. Нависая над ней, он пятнает простыни чёрными разводами, следами от когтистых лап. Подобно приспешнику смерти, вытягивает из тела женщины энергию и тепло. Он своему хозяину пообещал присматривать за человеком, что отмечен его печатью. Чтобы не спрятали, чтобы даже не посмели думать о том, что принадлежащее ему можно где-то утаить. А те, кто решат навредить, сгинут в адовом пекле. Пока сам Дьявол оберегает, руки чужие ни коснутся, ни очернят. Это он сам сделает. Рассвет рассыпается по небу алыми каплями, стирая звёзды-фонари, топя в своём сиянии бледную луну. Невинный ребёнок, что стоит меж светом и тьмой в объятиях родного защитника, отдаляется от реалий. За нитью, привязанной к тонкой ладони, бежит без оглядки и словно кем-то гонимый, так боясь опоздать. До уха доносится чужой шелест дыхания. Юнги резко оборачивается, ловя вид песчаной дорожки, что, ввысь поднимаясь, скрывается за яблонями и высокими кустарниками. Никого. Он беспомощно оборачивается, смотрит из стороны в сторону, надеясь увидеть, поймать и вспомнить, но слышит лишь тихий шёпот: — Когда-то на этом месте всё началось по моей вине и закончилось по твоей прихоти. Тем не менее я всё равно приду. Я обещал, что не оставлю. Как бы ты ни хотел этого и ни просил. Разве за столько времени ты не понял, что убегать — крайне глупо? В особенности когда тот, кто одержим тобой — не человек, — буквально мурча, мужчина хищно скалится, затягивая мальчишку в свои провально-кровавые воронки глаз. Застывая, он сжимается от ужаса, еле-еле держась на ногах. Кровь, она повсюду. Стекает с рук монстра, разгневанно бьётся о скалы, обжигает струйкой его губы. Пальцы ловят сорвавшиеся капли и растирают алый по щекам. В глазах темнеет. Всё, что он слышит перед обрушившейся тьмой, его нахальное и ревностное — ты мой.

***

Длинные, опустошённые коридоры поместья наваливаются на Юнги тенями, скрывая во мраке и отпугивая недружелюбием висящих картин. Безмолвная, почти гробовая тишина нарушается его неспешными шаркающими шагами. В голове пролетает мысль о том, что за упущенное им время ничего от прошлого в этом месте не осталось. Кофейные глаза медленно мажут взглядом по изменившемуся интерьеру, обводя каждую деталь, впитывая и сопоставляя все видимые изменения с воспоминанием о былом виде этих коридоров. Резные фигуры, крупные и незамысловатые старинные горшки под цветы, комоды из дуба у окон, плотные шторы и воздушный тюль, что придаётся нежному танцу, стоит только подуть ветру. Судя по всему, кто-то очень сильно хотел вытравить всё прошлое, что связано с этим местом. Иронично, проще было просто переехать. — Ты всё-таки посмел вернуться? — словно гром, рокочет с другого конца комнаты отдалённо знакомый, грубый и низкий голос. По окончании этих длинных коридоров, арок и дверей перед ним наконец предстаёт хозяин этого внушающего своими масштабами здания — Пак Джильхён. Крупный акционер компании, что когда-то принадлежала семье Мин, и успешный человек, который имеет собственное дело, представляющее из себя многочисленные перевозки по всей территории Южной Кореи. Ранее мужчина был очень хорошим другом умершего отца Юнги. Конечно стоит чётко уточнить, что только отца Юнги, так как самого парня Джильхён не выносит от слова совсем, несмотря на обещание защиты. — Как видишь, — взгляд Юнги отрывается от созерцания своих рук и застывает на усталом лице альфы. Небольшие морщинки вокруг губ и в уголках пустынно-чёрных глаз старят его не на один год. Синева же, что располагается у переносицы, делает его в общей картине болезненно-слабым. — Прости, что без предупреждения, — лёгкий смешок срывается с уст, — но, думаю, что, если бы предупредил, меня бы твои люди развернули уже по пути в аэропорт. А я всё же жажду мести, — яркая, почти счастливая улыбка растягивается на лице, но не трогает пустых глаз. Последняя сказанная фраза буквально за мгновение вывела Джильхёна из себя, и, пытаясь хоть как-то сдержаться, мужчина до хруста сцепил зубы, устало потирая лоб. Он просто не понимает, как так можно себя вести. Неужели в его голову совершенно не приходят мысли о том, что, если совет прознает о сокрытии последнего представителя умершего клана, не только Джильхёну тогда головы не сносить, но и самому Юнги? Всё сейчас находилось под властью Намджуна, а, как известно, тот всегда доводит свои дела до их предначертанного конца, ничего и никого после себя не оставляя. Ни единого свидетеля. Юнги лишь глупое упущение, единственная ошибка. — Тебе нечего здесь делать, неразумный щенок! Какая, к чёрту, месть?! — шипение. — Представляешь, что с тобой сделают?! Поленья предсмертно трещат под напором жаркого огня. Тяжёлый вздох. Он утирает кровь с губы, которая треснула от столь натянутой улыбки, и чёрными глазами разрывает стоящего перед ним мужчину. Солнце вдруг скрывается за грозовыми облаками, и тень делит напополам его осунувшееся лицо, являя всем находящимся в этой комнате зияющую дыру в чужой груди. Так знакомо. Это место почему-то навевает события той ночи и воспоминания, словно ветхие мемуары поднимаются пылью со дна сознания. Брызги крови на потолке, паркете и белых стенах. Везде, куда только может добраться взор. Особенно стоит выделить лицо двенадцатилетнего мальчишки, что залито красным. Бледноватые разводы на шее и ушах. Одна половина лица полностью утопает в алом, а на длинных ресницах собираются полупрозрачные капельки, словно вода, окрашенная акварельной краской. Для зверя это зрелище было восхитительным упоением. Он помнит. Помнит то желание в антрацитовых воронках, то наслаждение. И ни капли сочувствия не было. Второе имя действительно основывается на его сути. Шёпот. Слишком громкий и надрывно-хриплый. Лишь он доносится сейчас до слуха Юнги на бесконечном повторе. Тише, тише. Лопатки упираются в мягкую кожу кресла. Он до покраснения растирает глаза, пытаясь вытравить все ненужные сейчас воспоминания. Ему приходится комкать тонкими пальцами ткань в области груди и, скрипя зубами, поддерживать лицо. Треск. Он улыбается. Обнажённая суть в пустых зеркалах. Фальшь. Повсюду чужие души, смерть, грязь. Как от неё отмыться? Кровь на руках реками течёт на паркет, заливает, душит. Юнги её впитывает. Все крики, всю боль. Ведь так нужно, да? Вновь вдох и выдох. — Ты думал, что я вечно буду скрываться в штатах? — Юнги встаёт, и подрагивающие ноги ведут его к окну, за которым начала разворачиваться сентябрьская гроза. Молнии красиво испещряют небо, то появляясь, то вновь пропадая, а ветер, пригнувший деревья чуть ли не к земле, доносит до него их жалобные мольбы. — Слишком просто — вот так просидеть всю жизнь на ровном месте, даже не пытаясь что-то сделать. Я лучше сдохну. Тёмные глаза с проблесками янтаря смотрят на парня с осуждением и неприятием. Из-за этого уголки губ Юнги под давлением эмоций ещё сильнее тянутся вверх, открывая вид на прискорбную усмешку. Он прикрывает на несколько секунд глаза, чтобы не видеть осуждение, и наконец приходит в себя. Ему удаётся выпустить из своей памяти остатки стен того особняка, отрешившись от всех воспоминаний. Нужно собраться. Мин пришёл сюда не мило беседовать, и эти детские страхи ему будут только мешать. — Какой же ты идиот. Толку тогда оттого, что тебя пол-жизни прятали, надо было сразу же вручить тебя ему! — не гнев, а ярость. Что ж, это далеко не лучшее, с чего следует начинать, когда хочешь заручиться поддержкой человека. Жилка на шее начала неистово пульсировать, отчего мужчине стало плохо, и он упал обратно в кресло. Нет никаких сил уже пытаться что-то изменить. Всё. Он устал. Просто смертельно устал доказывать глупцу то, что месть в жизни не самое главное и точно не то, ради чего стоит умирать. — Юнги, зачем ты вернулся в Корею? Неужели правда за смертью? — с угасшим запалом проговаривает мужчина, понимая, что не сможет сдержать обещание, данное отцу Юнги. Он упустил его, и винить в этом можно только самого себя. Не стоило его одного отпускать куда-то, а в особенности так далеко. — Я не понимаю, на что ты рассчитываешь. Надеешься, что тебя вновь пожалеют? Отпустят как в прошлый раз? Если это действительно так, то ты просто глупец. Второй такой поблажки точно не будет, я тебя уверяю. — Я тебе уже ответил, нет? Или с возрастом у тебя появились проблемы со слухом? — насмехаясь, он игнорирует выше сказанные слова альфы, понимая, насколько разворотил своим появлением его чувства и мысли. — Я не могу продолжать жить вот так. Ты разве не можешь это понять? — с лица сошли все краски, являя мужчине опустошённые, глухие дыры глаз. — Ублюдок убил родителей, выпотрошил младшего брата, забрал всё, что у меня вообще было. Теперь я живу подобно канавной крысе — скрываясь в канализации и боясь лишний раз выйти в свет. Это не жизнь. Это ад. Он знает, что Джильхён не плохой человек. Знает, что, даже если бы тот не дал обещание о его защите, по-другому бы всё равно не стал поступать. Такой человек, как он, в любой бы ситуации не бросил ребёнка, что потерял всю свою семью в один день. Не смог бы. Юнги щурится. Неожиданно в его сознании всплывает картинка, наполненная серыми оттенками и слишком ярким светом. Вот он стоит в этой же самой комнате семь лет назад, но такой пустой и мёртвый. Неживой. Монстр и сам не знал, что, оставив его в живых, он похоронил мальчика этим под ворохом самокопания и вины. Не жизнь, а душу забрал в тот день. Мозг вдруг начинает разрывать адская боль, отдающаяся тянущими ощущениями в затылке. Даже обычные воспоминания об этом являются для него чем-то настолько тяжёлым, что они сразу же принимаются потрошить парня изнутри. Нет, вообще о детстве. Сохранённые в памяти солнечные комнаты принадлежащего им ранее особняка стали ледяными и настолько чужими, что если он и сможет его отвоевать, вернуть всё обратно, то уже никогда не назовет его домом. И одной из самых огорчающих вещей было то, что даже при всём этом, при всей боли Юнги до сих пор с точностью помнит как прожитые годы всего случившегося с ним ада, так и ту самую ночь и все сказанные монстром слова. Он не сможет забыть, даже если сильно захочет. Он просто не имеет на это право. — Дядя, не пытайся что-то изменить. Думаю, ты и сам прекрасно понимаешь, что это пустая трата времени. Всё, чего я хочу, это вернуть ему долг, не более, — голова омеги слегка склоняется вбок, и в его меланитовые воронки является полоса света, что красиво очерчивает уголок глаза, немного переходя на радужку. От черноты, что таится в этих меланитах, у Джильхёна невольно стынет кровь в жилах. Не думал он, что годы так радикально могут поменять человека, превратить в нечто совершенно противоположное. Сейчас мужчина чётко осознаёт то, что решение отправить Юнги подальше от дома было неправильным. Он погубил его этим решением. — Хорошо, тогда расскажи мне, что же ты собрался делать? — рука нервно оглаживает лицо. Знал бы только Юнги, насколько тяжело всё это обходится альфе. Насколько тяжело видеть когда-то радостного мальчишку, что вместе с братом срывал с чужих яблонь самые спелые и сладкие плоды. Как от всего уберегал его, как залечивал острые коленки от красных рубцов и прикрывал от матери. А сейчас нет ничего. Брата того младшего, о котором заботился, тоже нет. — Вот, — на столик перед альфой падает стопка документов. — Сведения о его деятельности. Убийства, продажа наркотиков, похищение людей, а также стравливание других кланов меж собой, устранение конкурентов. — И что с этого? Юнги, ты в полицию, что ли, собираешься доложить? — хриплый смех. — Мальчишка, ты такой наивный. Думаешь, что об этом никто не знает? — убирая руку от лица и проводя ладонями по подлокотникам, Джильхён облокачивается на один из них. Периодичный шум капель о подоконник стал затихать где-то на задворках его сознания. Мужчина переводит свой взгляд на окно и ловит момент, когда облака, пролив немного своих слёз, покидают небо, которое начало обливаться кровью. — Полиция ничего ему не сделает, старейшины тоже, всем плевать. Скажи, кто не занимается подобным, будучи главой клана? Намджун прихлопнет тебя сразу же, стоит тебе показаться рядом. И знаешь, ты даже сделать ничего не успеешь. Всё резко смазывается, он словно сейчас под воду опускается. Юнги видит, как дядя что-то говорит, но этот разговор, это произнесённое имя и сказанные слова вновь застилают глаза пеленой. В голове его низкий голос над самым ухом заговорщически шепчет: «Должен… должен тебе за родителей, за честь семьи, за умерщвлённого брата, который на окровавленном полу гостиной так неестественно лежал, смотря застывшими глазами в потолок». Мин оглядывается и никого не видит. Там пусто, но людям со стороны могло бы показаться, что он по невидимому силуэту глазами мажет. Слишком напуганными они выглядели. Слишком точно они очерчивают фигуру. — Ты слышал? — в порыве чувств альфа подрывается с кресла и довольно сильно встряхивает паренька за тонкие предплечья, из-за чего его голова резко поворачивается, и снова провальная чернота этих обоих меряется глубиной. — Убьёт, даже не посмотрев на то, что перед ним омега, — поджав губы и зажмурившись от боли в сердце, сильнее сжимает чужие руки. — И повезёт, если просто убьёт, не желая тратить лишнее время. Потому что ты просто не выдержишь этого. Я наслышан о том, что он творит с пленниками. Это что-то буквально за гранью жестокости. — Плевать, — бесцветно. — Даже если я не успею прикончить его, мне абсолютно похуй. Я хотя бы буду знать, что пытался что-то сделать, хоть как-то изменить свою никчёмную жизнь. Юнги окидывает его раздражённым взглядом, несильно отталкивая от себя. Он никак не может понять то, как Джильхён, не видя его так много лет, не интересуясь им, позволяет себе лезть в его жизнь. Что он вообще знает о нём? Ничего, совершенно. Ни то, какие кошмары сжирали его каждую ночь, ни то, как днём он топил себя в чувстве вины и ненависти за то, что остался единственным выжившим. Юнги не видел смысла в таком пустом существовании. Он даже смерть уже не считал столь пугающим явлением. Хуже всего жить вот так. Альфа с тяжестью поднимает взгляд, и поблекшие с годами глаза видят над тёмным шёлком волос цифры. Времени осталось до следующего утра, не больше. Такой печальный конец совсем ещё юной жизни. По мраку в глазах видит, что решение принято и помочь он тут может только одним решением. Впоследствии его будет ждать одна лишь ненависть. Возможно, она даже сможет сравниться с той, что была направлена на Намджуна. Он не простит его — уверенность. Но какие последствия ни были бы в итоге, это стоит того, чтобы мальчишка жил. — Ты лишь самоуверенный и глупый мальчишка, который всё ещё находится под моей опекой. Поэтому хочу тебя огорчить, но я буду решать, что делать с этой ситуацией и как поступать, — усмехаясь, Джильхён хватает парня за ворот, притягивая к себе, и с угрозой шепчет ему на ухо. — Ты не выйдешь из поместья до даты вылета обратно в штаты, а попробуешь дёрнуться — переломаю ноги. Больше я не намерен с тобой церемониться, имей это в виду. Позвав охранников, Пак передаёт им упирающегося парня. Закрывающиеся за ними двери пропускают оглушающие, продолжительные вопли и оскорбления, которые летят в адрес альфы. Прикрывая глаза, Джильхён устало проводит руками по лицу, убеждая себя в том, что так будет лучше всем. И Юнги, и самому Джильхёну. Только всё упирается в настойчивость и непробиваемость Мина, но поделать с этим мужчина ничего не может. Ему остаётся надеяться хоть на каплю благоразумия парня. Надеяться на то, что в одиночку он не посмеет заявиться к врагу. Однако в своих надеждах Пак горько ошибся.