Я – Ана

      Среда, 14 августа — вторник, 20 августа 2019       Сан-Пауло, Бразилия       В графиках проведения гонок Формулы-1 и Мото-гран-при были много схожестей. В обоих сериях сезон длился с марта по ноябрь, межсезонье припадало на зиму, и летом выпадал несколько-недельный перерыв. И всё же расписания не совпадали. Когда у Аны начался летний отпуск, у Эйтора Фарии продолжались гонки. 11-го августа он соревновался на гран-при в Австрии, а 25-го в графике стояла гонка в Сильверстоуне. Но на выдавшуюся между ними свободной неделю он прилетел из Европы в Бразилию.       Он написал Ане вечером же воскресенья, когда вышел из самолёта в Венне — первого перелёта из предстоящих ему трёх, чтобы добраться до Сан-Паулу:       «Я очень хочу тебя увидеть!»       В их общении, прерываемом только на сон и работу, от которой они не могли отвлекаться на телефон, в последнее время начал проскальзывать флирт. И первой, привнесшей его в их переписку, была Ана. Там, где прежде были подчёркнуто дружеские подколы, стали возникать шутки вроде: «ну да, таким красавчикам как ты», или «кажется, влажность поднимается» с многозначительно ухмыляющейся фиолетовой рожицей чертёнка, или подначивающее прямым текстом: «мне кажется, ты со мной заигрываешь». И пока между ними были километры, это повышение градуса их общения лишь приятно пощипывало Ану сладким волнением. Но предложение встречи вдруг её напугало.       Она не нашла ничего лучшего, чем загородиться:       «Я хочу провести время с семьёй. Не виделась с ними с зимы.»       Но для Эйтора Фарии это оказалось не отговоркой, а призывом к действию.       Он ответил:       «Тогда почему бы нам это не объединить?»       Так в среду днём под многоквартирной высоткой в Прайя-Гранди Ану ждал большой серый «Джип Вранглер» на толстых рельефных колёсах, c мощной лебёдкой на усиленном переднем бампере, с выхлопной трубой, выведенной не под задний бампер, а вдоль лобового стекла к крыше, и двумя рычагами переключения передач. Эйтор отвёз Ану к уже знакомому ему французскому лицею, они забрали Леона и Тибо и поехали есть пиццу, а, пообедав, отправились в пригород Эмбу-Гуасу. Там была грунтовая площадка с холмами и трамплинами для катания на эндуро-мотоциклах, там же в аренду сдавали детские и взрослые байки и всю необходимую экипировку. Эйтор научил мальчишек и Ану кататься на байках, несколько часов они все вчетвером взбивали клубы рыжей пыли, оседающей ржавыми разводами на их лицах, шее и в ушах, забивающейся под ногти, пробирающейся под маски и шлемы и скрипящей на зубах, а потом из головы до ног изгвазданными уже в наползшей темноте они возвращались в Прайя-Гранди, горланили в машине песни и хохотали с нелепых падений друг друга.       В четверг вычищенный от оставленных накануне рыжих пыльных следов «Джип Вранглер» снова появился под маминым домом, и в этот раз Эйтор и Ана забрали со школы только Диану. Втроём они поехали в зоопарк, катались там на жёлтых детских вагончиках, пообедали в тематическом ресторане, погуляли в устроенном внутри зоопарка парке динозавров, побродили по канатной дороге между деревьев, скупили все мягкие игрушки, блокноты, футболки, светящиеся браслеты и воздушные шары, которые понравились Диане.       В субботу утром Эйтор снова приехал в Прайя-Гранди, и уже всех вместе — Ану, её маму, двоих братьев и сестру — отвёз в «Мэджик Сити», большой аквапарк, спрятавшийся в тропическом лесу в округе Сан-Паулу. Они провели там весь день, съезжали с горок, купались в бассейнах, болтались на больших жёлтых надувных кругах. Эйтор взял на себя детей и отвёл их к искусственному детскому пляжу с мелкой тёплой водой, а Ане и Алешандре приказал идти отдыхать так, как им захочется: бездумно валяться на шезлонге и кататься на взрослых аттракционах, не отвлекаясь на малышню. Эйтор скупил для Леона, Тибо и Дианы все сувенирные солнцезащитные очки, ласты с супергероями, полотенца с рыбами, неоновые трубки и маски для ныряния, кепки. Весь день они питались хот-догами, пиццей, картошкой-фри и сладкой газировкой. За всю субботу ни дети, ни Алешандра, ни Ана не слышали от Эйтора слова «нет». Абсолютно всё было разрешено, кроме поползновений Аны заплатить хотя бы за что-то самой.       Когда вечером Эйтор повёз их всех обратно в Прайя-Гранди, мама настояла на том, чтобы он поднялся в её квартиру и вместе со всеми поужинал. Пока Ана и Алешандра отправились в душ и переодеться, и няня увела Диану, мальчишки утянули Эйтора в свои комнаты — показать коллекцию подписанных игроками «ПСЖ» и «Реал Мадрид» футболок, похвастаться рекордами в компьютерных играх, рассказать о собранных наборах «Лего». Кухарка накрывала на стол, а переодетая в пижаму Диана взобралась на высокие плечи Эйтора и приказывала ему бегать вокруг стола и вниз по коридору. За ужином Алешандра и Эйтор разговорились о Сан-Паулу, о ностальгических местах, когда-то горячо любимых местными, которых больше не существовало, о проходивших когда-то массовых празднованиях, о продуктах, пропавших из магазинов, о старых телепередачах и радиопрограммах. Мама была всего на пять лет старше Эйтора, и их воспоминания детства и юности во многом совпадали, пусть для Эйтора те проходили преимущественно в районе богачей — Морумби, а для Алешандры — в фавеле Параизополис.       Диана не хотела отпускать Эйтора, половину ужина провела у него на коленях, а когда тот собрался уходить, разревелась. Ему пришлось отнести её в кровать, пообещать, что они непременно встретятся снова и то очень скоро, и прочитать ей несколько книг, чтобы её уставшие зарёванные глаза наконец закрылись. У Эйтора, Леона и Тибо появилось их специальное рукопожатие, включавшее удары кулаками, хлопки в ладоши и поворачивание вокруг себя. Им потребовалось несколько минут в коридоре, чтобы распрощаться. Ана провела Эйтора к машине.       Спальный район в такой поздний вечер смолк, горел свет в окнах квартир, мигали, сменяя цвета, светофоры, но автомобилей и прохожих не было, пляж опустел, и в наползшей на городок дрёме стал выразительно слышен шум набегающих на берег океанических волн. Они подошли к припаркованному у тротуара «Джипу Вранглеру», Эйтор повернулся к Ане и посмотрел на неё тем тягучим тёмно-серым взглядом, от которого ей становилось волнительно, от которого в щеках собиралось щекочущее тепло, заставляющее уголки рта тянуться кверху в счастливой улыбке, от которого она вдруг начинала робеть, и ей стоило всех усилий не отводить стеснённо глаза.       — Спасибо за этот день, — выговорил Эйтор.       Ана замотала головой.       — Нет! Это тебе спасибо!       Тонкий росчерк его рта косо взмыл одним краем вверх в полуулыбке.       — А теперь, когда ты провела несколько дней с семьёй, можно мне всего одну встречу с тобой? Только вдвоём?       Ана мгновение смотрела на него, борясь с улыбкой, пытаясь придумать какой-то остроумный ответ, какую-то ироничную шутку, но все мысли разбегались, будто разгоняемые дувшим с океана влажным солёным ветром.       — Можно, — сдалась и негромко выдохнула она.       — Это будет свидание.       — Ладно.       Эйтор дёрнул низкой бровью и предупредил:       — В этот раз я не могу пообещать, как тогда во Франции, что не стану тебя трогать.       Ана хохотнула:       — Договорились.       Эйтор приехал за ней ранним воскресным вечером, но уже не на «Джипе», а на мотоцикле. Солнце закатывалось за зелёные вершины, небо было оранжево-алым, ветер щекотал кожу ног Аны и задирал края платья, оголяя бёдра. На свободных от трафика участках шоссе, ведущего в Сан-Паулу, и уже в самом городе на останавливающих их светофорах, Эйтор отпускал руль и выпрямлялся, его руки ложились на колени Аны, мягко массажируя, сползали с тех на голени, а тогда его ладони смелели и скользили вверх к бёдрам.       Эта всего одна встреча, о которой просил Эйтор, растянулась на несколько дней. Он отвёз Ану в ресторан «Seen», погруженное в полумрак заведение на верхнем этаже небоскрёба, с которого простиралась круговая панорама на вечерний город, на бетонный частокол высотных зданий и узоры, рисуемые подсвеченными окнами. Их ждал уединённый угловой столик, на зелёный бархатный диван почти не падал свет, только желтоватое теплое свечение струилось с низкого шара люстры на стол. И там, сокрытые от посторонних любопытных глаз, они впервые поцеловались. После долгого неспешного ужина, наполненного разговорами, близкими пьяными взглядами и несмелыми, но голодными прикосновениями, они катались по городу. Эйтор снова повёз Ану в парк Ибирапуэра, где зимой они ели пиццу и веселились после мото-квеста. Тут в разлогой тропической зелени спрятался бар «Дикий». Они сидели на террасе под разлогим старым фикусом, пили коктейли с верхушками из пышно взбитых сливок и цветочными лепестками, прижимались друг к другу в оседающей на парк ночной прохладе и снова целовались. А тогда Эйтор попросил Ану поехать к нему, и она уже не помнила, почему бы у неё могли быть какие-то причины отказать.       Они приехали в его квартиру и занимались сексом, после валялись в кровати, разговаривали и хохотали. Утром вместе пошли в душ и снова занимались сексом, Эйтор готовил завтрак, Ана включила музыку, танцевала и пела. Они много смеялись и обнимались. Им обоим нужно было тренироваться, и Эйтор настоял, что не отпустит Ану, а потому они поехали в торговый центр неподалёку, купили ей спортивный комплект и кроссовки, и оттуда отправились в тренажерный зал. Они вернулись к нему, вдвоём приняли душ, Эйтор предложил пообедать в ресторане, Ана попросила остаться у него и научить её готовить какое-нибудь немудрёное бразильское блюдо. Они отправились в супермаркет, дурачились между рядами полок и холодильниками, толкались в очереди к кассе; на кухне, разбирая покупки, Эйтор жонглировал лимонами. Он показывал ей, как нарезать овощи и разогреть сковородку, он прижимался к её спине, его руки оплетали Ану, перехватывали её кисти и пальцы, направляя движения ножа.       Эйтор рассказывал о себе, показывал детские фотографии, покорёженный шлем, в котором попал в свою самую большую гоночную аварию, и послеоперационный шрам на руке. Они не замечали, как проходило время. Ана порой останавливала себя на мысли, что не помнила, когда в последний раз чувствовала себя настолько легко в таком близком присутствии другого человека. Было ли ей когда-либо вот так спокойно и уютно наедине хоть с кем-то? Даже с мамой, братьями и сестрой Ана не позволяла себе такого расслабления, ведь в их семье ответственным взрослым уже очень много лет была именно она. Ей всегда нужно было быть собранной. Рядом с Эйтором она забывала обо всех внешних раздражителях. Из её сознания испарились мысли о Рошфоре, приведённом в действие решении уйти, встрече с Мишель Мутон и её словах о том, каким могло бы быть их сотрудничество.       Вечером они вышли на пробежку, — вдоль улиц и через небольшой тенистый сквер с шумной детской площадкой и заграждением для собак — и Ана думала, что хотела тут жить. Она пока не ощущала этот город своим, но ощущала потребность это изменить. Принятие решения об уходе далось ей нелегко, и пусть пока она ещё не до конца осознавала, что арест Рошфора и предложение Мишель Мутон означали для её последующей судьбы, выбери она всё же остаться, но та часть её плана про возвращение в Бразилию успела в Ане закрепиться. Её желание здесь осесть и применить имевшиеся у неё ресурсы в чём-то полезном начинало в ней прорастать. И то, насколько тепло ей было с Эйтором, то, как он сам любил Сан-Паулу, лишь убеждало её в правильности этих мыслей.       Они провели вместе вечер понедельника, ночь, вместе позавтракали утром вторника, Эйтор отвёз Ану обратно в Прайя-Гранди, а тогда вернулся домой, собрался, и днём же вторника вылетел в Англию.       Ана позволила себе влюбиться. Не ругала себя за то, что проигнорировала ту некоторую схожесть Эйтора с Набилем Закария, сулившую ей неприятности, не грызла себя, что вновь вступала в отношения со спортсменом, а так в распорядке его жизни снова не могла быть его приоритетом. С ней Фариа был другим: внимательным, предупредительным, последовательным, осторожным и щедрым — совсем не похожим на свой публичный образ надменного и вспыльчивого хулигана. Они были знакомы всего полгода, и уже трижды он находил время и возможности для их встреч. Ане было хорошо с ним. Почему же она так долго уговаривала себя отказаться от этого?

***

      Пятница, 23 августа 2019 года       Фиттс-Вилледж, пригород Бриджтауна, Барбадос       Бирюза океанической воды на ярком полуденном солнце казалась ярче и поддельнее, чем мелкая плитка, выложенная узорами под кристально чистой водой бассейна. Пляж начинался сразу за белой кованной оградкой заднего двора, от мягко набегающих волн засаженный пальмами двор отделяла узкая полоска мягкого белоснежного песка. Там Сабби играла с Роско и Коко, двумя кряхтящими от восторга бульдогами, выкрикивающими что-то, даже отдалённо не напоминающее лай. Собаки были облеплены песком, Сабби гоняла их по пляжу вдоль кромки воды, взбивая ногами мелкие брызги. Её длинные африканские косы пружинили за спиной, рассыпались по плечам и запутывались вокруг тонких смуглых рук.       Льюис сидел за столом в беседке, стоявшей на некотором возвышении над бассейном и зеленью двора, и задумчиво наблюдал за ними. Сабби изредка оглядывалась на него, махала ему и улыбалась, сгребала в охапку кого-то из тучных псов, неуклюже поднимала и показывала на Льюиса. Он любовался тем, как тонкая ткань его футболки, покрывшись влажными пятнами, оставляемыми намокшими боками собак, прилипала к вздёрнутым бугоркам груди Сабби, как солнце играло с кофейно-молочным оттенком её кожи, как с каждым шагом аппетитно покачивались её бёдра и соблазнительно полные ягодицы, как розовое кружево её трусиков исчезало в манящей впадинке между двух округлых половин. Он смотрел на неё, он осознавал её красоту, он испытывал к ней влечение, разве не поэтому он вообще вчера решил с ней познакомиться? Он хотел именно её, и всё же ночью произошло что-то, чего он не понимал. Не понимал, что это означало. Не хотел этого принимать.       Они прилетели на Барбадос в понедельник: сам Льюис и четверо его друзей. Они сняли эту роскошную виллу на самом берегу в богатом пригороде Бриджтауна, где от соседей их отделяли высокие густые заросли и надёжные заборы, а из окон открывался вид на бескрайний океан. Тут были шесть больших светлых спален, каждая со своей примыкающей ванной, столовая с длинным обеденным столом, за которым они играли в «Монополию» и «Колонизаторов», и на который нанятый на неделю их отдыха шеф-повар накрывал щедрые завтраки и обеды. Они катались на водных мотоциклах, ныряли с аквалангами, отдыхали на яхте, ходили на экскурсию по пещерам, ездили на противоположный край острова на пляж Батшеба — посёрфить. Вечера они проводили в ресторанах, барах и ночных клубах.       Накануне вечером в баре у бассейна отеля «Фейрмонт» проходила большая вечеринка. Был белый дресс-код, многие девушки появились просто в бикини, не оставляющих сомнений в роскошности их фигур, на газонах между пальм полыхали высокие факелы, ди-джеи играли техно, хаус и транс. Сабби была одной из ди-джеев. Она привлекла всеобщее внимание тем, что стала играть ремиксы на хиты восьмидесятых и девяностых, и расползшиеся между столиками, лежаками и баром посетители начали собираться на площадке перед бассейном и танцевать. Льюис с друзьями околачивались за ди-джейским пультом с несколькими своими местными знакомыми, и начавшийся сет Сабби зацепил и их. Красивая местная метиска с разбавленным шоколадом гладкой кожи живота, с пружинящими в такт её танцам бугорками груди под белыми треугольниками топа, с тонкой вязью золотой цепочки, обёрнутой вокруг гибкой талии, с широким изгибом бёдер, с которых низко свисали широкие брюки из белого полупрозрачного льна. В крыло носа было продето золотое колечко пирсинга, в длинные африканские косы был вплетён мелкий бисер.       Льюис танцевал вместе с ней, заглядывал ей в лицо тем выразительным взглядом, которым выражал своё желание без слов, а она заигрывала с ним, улыбалась, подмигивала и прислонялась. Когда она закончила сет, они сели у бара, пили и разговаривали. У неё был тот характерный карибский говор, в котором знакомые Льюису слова умещались в словосочетания, значения которых он не понимал, и значительную часть их беседы составлял смех и объяснения Сабби, что она имела в виду.       Уже ранним утром они поехали в Фиттс-Вилледж. Небо серело в преддверии скорого рассвета, но в комнате ещё царил полумрак. Они занялись сексом. Сабби оказалась довольно безынициативной, но легко ведомой, податливой. Льюис полусидел у изголовья кровати, Сабби двигалась верхом на нём. Он повторял ладонями очертания её талии и бёдер, подталкивал её ягодицы, удерживая её ритм равномерным. В темноте зашторенных окон, просвечиваемой в щелях лишь тусклостью наступающего утра, лицо Сабби было неразличимым овалом. Украшенные бисером косички свисали на лоб, перечеркивали её виски и щёки, спадали на плечи. Перед взглядом Льюиса мягко покачивалась её грудь.       Мысль возникла из ниоткуда, но прозвучала вдруг так ясно, что на короткое мгновение Льюису даже показалось, он выговорил это вслух: она совсем как Ана. Какая-то последняя, не приспанная алкоголем, усталостью и возбуждением, трезвая частичка его сознания попыталась воспротивиться: при чем тут вообще Ана Тейшейра? Вот только тело отреагировало иначе. Горячее щекочущее тепло сгустилось в паху. Льюис различил, как его член отвердел ещё больше, насколько чувствительнее к влажному скольжению Сабби стала уздечка. Льюис не сдержал блаженный стон. Сабби выразительно — удивлённо? — заглянула в его лицо и улыбнулась. Льюис спохватился: не простонал ли он имя?       Ана?       Да, Сабби и в самом деле была на неё похожа. Льюис опустил взгляд на выразительно напрягающиеся под тёмной кожей мышцы её бёдер, на широкий изгиб таза, на перечеркивающую её горизонталь тонкой цепочки — почти не различимую, лишь изредка взблёскивающую тонкой вязью в падающем на них клочке предрассветной серости. Он не видел Ану голой, никогда не видел её обнажённых ног, но наблюдал за ней в тренажерном зале, видел выпуклую твёрдую силу её ног, плотно обхваченную тонкой эластичностью лосин. У Сабби были небольшие, но полные приятно сминаемой тяжести грудки, вздыбленные кверху, с выразительно тёмными острыми сосками. Льюис никогда не видел груди Аны даже в декольте, но касался взглядом различительного бугорка под туго облегающей огнеупорной водолазкой, когда Ана шла по паддоку в наполовину спущенном гоночном костюме. Обычно она собирала свои африканские косы в высокий узел, но несколько месяцев назад в своей комнатке в мотоофисе «Макларена», когда просила его отвезти её в Париж, Ана сидела, опустив голову. И тогда распущенные тонкие косички свисали вниз, отбрасывая на её прячущееся от него лицо подобную подвижную тень.       Фантазия полыхнула в нём, будто не рисуемая его собственным воображением, а навеянная кем-то уже готовой картинкой, продуманной до мелочей. Льюису привиделось то тесное серое помещение с массажной кушеткой, с двумя розовыми шлемами на высокой полке и рулоном спортивного коврика в углу. Мягкость белоснежной постели под его голыми ягодицами и ногами сменилась отличительной твёрдостью дерматиновой обивки, за спиной было не изголовье кровати — боковая стенка узкого шкафа, в котором висели гоночные комбинезоны. Сверху двигалась не Сабби. На нём привставала и ритмично опускалась разгоряченная от страсти Ана Тейшейра.       Он шумно судорожно выдохнул и застонал, его голос надломился.       Сабби качнулась вперёд обхватила его лицо ладонями, упёрлась головой в его лоб и прошептала:       — Тебе нравится?       Льюис сбросил её руки с себя.       — Молчи! — прорычал он, отталкивая от себя её лицо. Он сгрёб её волосы в кулак за её спиной и резко дёрнул, вынуждая её запрокинуть голову — убирая со своего поля зрения её не умещавшееся в фантазию лицо, эту совершенно неуместную её серёжку в носу. Сабби поддалась, Льюис скользнул взглядом от её груди к тонким ключицам и изгибу шеи, но та оказалась слишком тонкой, её плечи были слишком мягкими — лишенными спортивной силы, присущей телу Аны. Он закрыл глаза и голодно погнался за обрывками привидевшейся ему картинки, но то сладостное наслаждение, даруемое фантазией, всё ускользало.       — Встань, — хрипло приказал Льюис. — Встань и повернись ко мне спиной.       Он взял Сабби сзади. Надавил ей на лопатки, вынуждая её упасть на постель грудью и прогнуть поясницу, оттопыривая ему навстречу задницу. Так изгиб её бёдер стал ещё выразительнее, так схожесть с Аной стала почти портретной. Льюис потянулся к рассыпавшимся по плечам косичкам и снова собрал в кулаке. Он смотрел в напряжённо сведённые лопатки Сабби, в смявшуюся между ними кожу, а видел спину Аны — ту её мышечную бугристость, как в тренажерке в Барселоне, когда она, широко ухватившись за высокую перекладину, подтягивалась. Ему привиделась уже не та комнатка в «Макларене», а отельный тренажерный зал, в котором в мае было очень людно, в котором Ана отказалась даже признать присутствие Льюиса, в котором она так враждебно игнорировала его просьбу подойти и сфотографироваться. В его же фантазии тот зал был пустым — только он и Ана. В его фантазии она пригласительно прогибалась перед ним на выстеленном матами полу. В его фантазии это не бисер поблескивал между косичек, а капли горячего пота на шелковистой оливковой коже.       Льюис кончил, молитвенным речитативом повторяя в уме: Ана, Ана, Ана!       И вот теперь он сидел в полуденной жаре, наблюдал за игрой Сабби и бульдогов, и снова вертел это имя в мыслях. С чего он вдруг вообще захотел подобное вообразить? Почему он так охотно отдался этой выдумке? Почему ему было так хорошо?       Да, он изменил своё отношение к Тейшейре. Да, теперь она была ему небезразлична. Наверное, если быть уж предельно откровенным с собой, она всегда так или иначе была ему небезразлична. Но ведь не в этом контексте! Они просто двое спортсменов, просто соперники, она просто недоступная красивая девушка — но сколько недоступных красивых девушек встречалось ему на пути? Ни об одной из них он так голодно не мечтал, не рисовал их на месте доставшейся ему другой красивой девушки. Вот ещё не хватало относиться к Ане так в свете недавних домогательств Рошфора!       Льюис неуютно поелозил на стуле, перехватил вновь обращённый на него взгляд Сабби и улыбнулся ей. Он повторял себе безрезультатные уговоры: тебе понравилась Сабби, ты хотел Сабби, только её! Он категорично запрещал себе хотеть Ану, он стыдился этого желания, он ещё не различал под ним ничего более значимого, чего-то важного.       Ещё какое-то время он будет отдаваться этой влюблённости, но продолжать себе врать, будто той вовсе не было.