Я – Ана

      Воскресенье, 28 июля 2019 года       Ма́нгейм, Германия       Эти мысли уже какое-то время бродили в Ане, но она трусливо избегала их, стыдилась их, злилась на себя за то, что позволяла себе такую слабость. Впрочем, после вынесения приговора только в этой идее она находила хоть какое-то успокоение. Эта идея застряла в её голове, и остальные мысли на протяжении всего немецкого гран-при слышались приглушёнными, будто по другую сторону плотно закрытых дверей. Она просыпалась, завтракала, тренировалась, принимала душ, ехала в лифте, шла по коридору, выходила на пробежку, прикладывала свой именной пропуск к турникету в паддоке, механически улыбалась фотографам, переодевалась в гоночный комбинезон, подсоединяла провода радио-связи и трубку подачи воды в шлем, переталкивала лепесток из нейтральной передачи в первую и нажимала на газ, выкатываясь из гаража на практический заезд — всё под беспрерывный аккомпанемент на повторе вращающейся идеи. Даже подняв взгляд на стартовые огни, загорающиеся один за другим, Ана думала: с неё хватит.       Вечерело. Из окна её номера в отеле «Хилтон Инн» в Ма́нгейме, в двадцати минутах езды от автодрома в Хоккенхайме, были видны колеи и пассажирские платформы близкого железнодорожного вокзала. По ту сторону путей выстраивался остроугольно-стеклянный деловой район, над тем высились несколько подъёмных кранов. Голубизна неба, остававшегося ясным с самого утра, сейчас стремительно просачивалась темнотой. Последние мазки закатных красок растягивались над горизонтом, полыхая пламенем в отражениях окон.       Бывшая мамина адвокатша по бракоразводному процессу порекомендовала Ане своего коллегу-юриста, специализирующегося на делах по защите чести, достоинства и репутации юридических и физических лиц. В первую же встречу тот предсказал, что в суде Ана проиграет. Её главной ошибкой было опубликовать все материалы до обращения в полицию. Он согласился защищать её, но постоянно напоминал о том, что надежды не было. Наибольшее, что он смог для неё сделать — оттянуть приговор.       У Аны не было привычки к кому-то обращаться за помощью. Даже тринадцатилетней девочкой она не жаловалась на нападки, не бежала с просьбой защитить к маме или — уж тем более — к отчиму. Это происходило с ней самой, а так, она сама и должна была найти способ с этим бороться. Когда в 2010-м в Браге на финальной гонке мирового чемпионата по картингу ФИА среди юниоров в классе KF3 отец Макса Ферстаппена оттянул Ану в сторону, больно ухватив её за руку, почти выламывая ей кисть, и пригрозил, что, если она не перестанет мухлевать, он вывезет её в какой-нибудь португальский пустырь, бросит её там вместе с её долбанным картом, и пусть сама добирается домой в свою «ебучую Францию», Ана никому об этом не рассказала. Всё, что она слышала о старшем Ферстаппене, делало его угрозу весьма правдоподобной. Всё, что Ана знала о Жан-Шарле Депрé, делало воплощение этой угрозы возможным — того мало заботило, где она была, кто к ней заговаривал, и как себя с ней вёл. Его вполне могло устроить, если бы этот уёбок предложил отвезти Ану на своей машине.       Ана разобралась с этой ситуацией в единственный доступный ей способ: заткнула рот, сжала зубы и стала чемпионкой. Забавно, что после она не от одного человека слышала, будто на пути домой разъяренный вторым местом Ферстаппен высадил сына на заправке, а сам поехал дальше. Тогда она не пошла в полицию. Что она могла им сказать? Что взрослый дядька сделал ей больно, едва оставив на её смуглой коже различимые синяки? Или что его мерзкий сынишка, проходя мимо, шипел на неё «грязная нигерша»?       О единственном случае, когда она попросила кого-то разобраться с её проблемами, Ана до сих пор сожалела. Прошли уже почти два года, а она всё ещё боялась, что проникновение и поджог свяжут с ней, и тогда уж точно окажется задействована полиция. Боялась, что стала личной должницей Жуау Азеведу, и чем больше она узнавала о владельце конгломерата телеканалов «Банд», тем больше боялась своего долга перед ним, той платы, которую он мог с неё потребовать.       Всё, когда-либо случавшееся в жизни Аны, включая два этих примера, только убеждало её в том, что искать заступничества не стоило. Собственно, в этом же её и убеждала вся эта катастрофа с Эрве Рошфором. Возможно, юрист что-то и смыслил, вот только главной ошибкой Аны было не то, что она не пошла в полицию. Главной ошибкой было то, что полтора года назад она пошла в «Плаза Атени́».       В 2010-м ей удалось выиграть, не смотря на все накатанные Ферстаппеном жалобы на неё. Девять лет спустя Ана такого шанса не имела — выиграть мог только Эрве Рошфор и лежащая под ним ФИА.       Зак Браун постучал в дверь её номера незадолго до девяти вечера. В комнате были две односпальные кровати, ближнюю к дверям Ана использовала как полку для своих вещей, круглый столик у окна и одно вращающееся кресло. Ана пригласила Зака сесть за стол, а сама опустилась на край кровати в двух шагах от него.       Что-то в выражении лица руководителя команды «Макларен», старавшегося удерживать свою стереотипно американскую улыбку, выдавало его понимание цели этой скрытной личной встречи. Ана отказалась встретиться в кафетерии внизу, отказалась поговорить на борту самолёта завтра. Она настояла на том, чтобы об этой беседе не знал никто.       Несколько часов между возвращением с гонки и приходом Зака она провела, измеряя номер шагами и перетасовывая слова в голове так, чтобы уместить в них свои мысли как можно лучше, исчерпывающе, убедительно. Но всё равно, заговорив, Ана стала запинаться:       — Я понимаю, что мой контракт подписан до конца 2020-го. И я понимаю, что он составлен так, чтобы мне было крайне невыгодно разрывать его раньше. Но, возможно, исходя из этой ситуации, которая сложилась… в которой продолжать для меня будет крайне сложно… мы… «Макларен», вы и я могли бы найти менее болезненный выход.       Зак Браун чуть покачнулся вперёд и уточнил:       — Выход для тебя из команды?       — Выход для меня из спорта.       Повисла пауза. В той были слышны два мужских голоса где-то дальше по коридору, восторженно переговаривающихся по-немецки, и приглушённый окном далёкий паровозный гудок.       Зак Браун потёр свою открытую ладонь об собственное колено. Шумно вдохнул, будто намереваясь заговорить, тогда протяжно выдохнул. Помолчал ещё несколько секунд и таки произнёс:       — Ты хочешь закончить гоночную карьеру?       — Да.       — Это слишком радикальная мера!       — Рошфор будет применять по отношению ко мне радикальные меры. Он уже это делал. И будет делать это дальше. Я этого не хочу, «Макларен» этого не заслуживает. — Ана выпалила это всё почти обозлённо, одёрнула себя за то, что транслировала это не тому, и глухо добавила: — Я проведу столько гонок, сколько вам потребуется, чтобы найти мне замену.       Зак Браун встрепенулся:       — Впереди ещё полсезона! Даже до летнего перерыва осталась ещё одна гонка!       — Я хочу уйти как можно раньше.       — Ана, прошу!       Наверное, воскликни руководитель команды Формулы-1 её имя в таком отчаянии ещё в начале сезона, год назад или весной 2017-го, Ана чувствовала бы себя самым счастливым человеком на планете. Наиболее всего она боялась, что грязноротые ненавистники были правы — её взяли в этот спорт, чтобы соответствовать новым веяниям «равенства», как на подиум среди привычных тонкотелых моделей выпускали одну-две модели бóльшего размера. Наиболее всего она боялась, что и в самом деле не заслуживала ни одной из данных ей возможностей.       Но этим июльским вечером она лишь устало выговорила:       — Вам не будет из этого никакой пользы. Зачем я вам нужна? Собирать несправедливые штрафы и дисквалификации?       — Мы можем их оспаривать, — настаивал Зак.       — Вы уже пытались. Я уже была в суде. Каждый раз исход тот же: Рошфор прав, я неправа. Я — балласт. Избавьтесь от меня.       Браун болезненно скривился. Он наклонился вперёд, потянулся к Ане и накрыл ладонью её стиснутые в замок руки. Она вся была одним каменным комком до спазма напряженных мышц.       — Ты не балласт, — мягко выговорил Зак. Так мама иногда разговаривала с Дианой, пытаясь избежать истерики, когда лицо младшей дочери уже сминалось в преддверии рыданий. — Ты — невероятно талантливая и трудолюбивая гонщица.       Ана вздохнула и сокрушенно кивнула:       — В этом и проблема. Я — гонщица. Будь я гонщиком, всё было бы намного проще. Слишком долго я наивно верила, что смогу всем доказать, что женщины достойны места в этом спорте. Надеялась, что смогу многое тут изменить, проложить путь для следующих поколений гонщиц. Я ошиблась. Мне и вправду тут не место. Это всё — всё, через что я проходила — того не стоит. ФИА настроены против меня, журналисты настроены против меня, болельщики — против меня, другие пилоты тоже против меня. Слишком многое против меня одной. У меня больше нет сил опираться.       Пальцы Зака Брауна сжались на её руках, он наклонился к ней ещё ближе и почти шепотом возразил:       — Ты не одна.       — Одна. Я благодарна за всё, что вы для меня делали, за ваше личное отношение ко мне, за то, как мне легко работалось в «Макларене». Я ценю это. Но я — одна маленькая деталь. А вы — большой механизм, который продолжит работать, не смотря на эту поломку.       Зак Браун тяжело вздохнул, он прихлопнул Ану по руке, а тогда откинулся назад на спинку кресла. Несколько минут они оба молчали. Зак то смотрел на Ану, то куда-то мимо неё. Ана смотрела в окно.       Ей было двадцать два года. Уже. Всего. У неё была внушительная аудитория в Инстаграм, у неё был свой канал на Ютьюб. Какое-то довольно продолжительное время именно они были основным источником её доходов, а так, она и впредь сможет себя прокормить. У неё были налажены связи с Жуау Азеведу, а так, она может пойти в спортивные журналистки или ведущие.       Ей было двадцать два. Ещё не поздно было перекроить всю свою жизнь. Её мама делала это уже несколько раз, и свет на этом не заканчивался. Она может продать свою квартирку в Париже, вернуться в Бразилию, обзавестись жильём там, открыть бизнес, вложить во что-то остатки своих сбережений, обглоданных приговором к выплате компенсации. Она может научиться чему-то совершенно отвлечённому. Она может заняться чем-то по-настоящему важным, чем-то, способным принести пользу многим. Она может открыть благотворительную организацию и, пока ещё имела немного славы, привлечь определённое количество спонсоров. Она могла найти себе другое место, раз в Формуле-1 ей места не нашлось.       — Я подвёл тебя, — глухо выговорил Зак Браун.       Ана перевела на него взгляд и покачала головой:       — Нет, — выдохнула она и вдруг ощутила, что в глазах собралась горячая влага. Она дёрнула головой и попыталась спрятать слёзы. — Не подвели. Наверное, вы один из очень немногих тут, кто меня не подвёл. Это я подвела вас.

***

      Пятница, 2 августа — понедельник, 5 августа 2019 года       Будапешт, Венгрия       Слухи в Формуле-1 крайне редко зарождались из ниоткуда. В процессе распространения они могли перевираться; доходя до прессы, слухи порой перерождались почти в прогнозы, а когда те не сбывались, но всё ещё держались в массовой памяти, их помечали враньём. И всё же в первоисточнике своём, пока бродили между пилотами и сотрудниками команд, не успев просочиться наружу паддока, слухи были правдивыми.       На пятничном брифинге перед практическими заездами венгерского гран-при Льюис впервые услышал от своих инженеров, что после летнего перерыва «Макларен» намеревались в двух гонках подряд на практические заезды посадить в свой болид двух разных новичков, каких-то проходивших по их программе юнцов из Формулы-2.       От одного из людей в команде Льюис услышал догадку:       — А не собираются ли «Макларен» бортануть Ану? Ну… — тот многозначительно округлил глаза и растянул губы. — Вы знаете. Хреново получилось…       Затем кто-то обмолвился, что засуетились вокруг своих взращиваемых талантов в Формуле-3 и Формуле-2 и «Ред Булл» — связались сразу со всеми своими перспективными кадрами, чтобы подкрепить их договорённости, чтобы не позволить им переметнуться. Тогда зашептались, что в «Рено» резко накалилась обстановка: ни с того ни с сего их пилот Даниэль Риккардо заговорил о том, что контракт, предусматривающий ещё один опционный сезон в команде, он продлевать не собирался. Что ему предлагали куда более выгодное место со следующего года. Не нужно было произносить этого вслух, в свете последних событий все и так понимали, что это самое выгодное место находилось в гараже «Макларен», в боксе, над входом которого сейчас висели имя «Ана Тейшейра» и номер «75».       В субботу Льюис набрал Стива Аткинса. Тот пытался увиливать, мол, подобных публичных заявлений «Макларен» не планировали, и только это было в его компетенции. Как и слухи ни команда, ни Ана пока не намеревались комментировать, ведь официальных запросов об этом пока не поступало. Он понятия не имел, откуда Льюис это взял. А потом таки сдался. Они и в самом деле срочно искали Ане замену, она собиралась объявить о завершении карьеры уже в ближайшее время.       Тем же вечером субботы, накануне последней гонки перед тремя неделями летнего перерыва, когда абсолютно всё в Формуле-1 вставало на паузу, вместо готовиться ко сну и настраиваться, Льюис обнаружил себя в коридоре отеля «Ритц-Карлтон». Коридоры тянулись открытыми террасами вокруг колодца, над которым висел колпак из прозрачной крыши, а внизу находился отельный ресторан. Пол был выстелен синим узорчатым ковром, на серых стенах в золочёных рамах висели монохромные абстракции. За одним из поворотов террасы третьего этажа стояли два кресла и консоль с двумя большими настольными лампами на хромированных изогнутых ножках и с белыми тканевыми абажурами. Блуждая в своих мыслях, Льюис вышагивал до поворота, утыкался взглядом в консоль и желтое мягкое свечение ламп, тогда поворачивался и шёл обратно к тёмной двери с номером «318».       Ландо Норрис сказал ему, что Ану поселили в 318-й.       Льюис подходил к этой двери снова и снова, он провёл в этом коридоре уже довольно долгое время, даже натыкался тут на каких-то людей, таращившихся на него так, будто пилот Формулы-1 был последним, кого они ожидали увидеть в отеле, принимающем всех пилотов в выходные проведения гран-при. Но всё никак не решался постучать. Что он ей скажет? Почему она вообще станет с ним говорить? Почему бы ей не захлопнуть перед ним дверь в то же мгновение, что она рассмотрит его лицо?       Ему потребовалась достаточно долгая беседа с собой, чтобы наконец принять тот факт, что его острая потребность уговорить Ану не означала её готовность слышать эти уговоры именно от него. Разве он не понял этого во время их совместного перелёта из Ниццы в Париж два месяца назад? Его невыносимо тянуло в 318-й, но разум повторял, что, если он постучится, его оттуда вытолкнут. Ему нужно было не сюда.       В очередной раз дойдя до консоли с двумя лампами и двумя креслами по бокам, Льюис не развернулся, а пошёл дальше. В 324-м жил Себастьян Феттель. Если и был кто-то, с кем Ана хотела бы поговорить, и к кому Льюис мог обратиться с этой просьбой, а не натолкнуться на настороженность Норриса или ещё большую подозрительность Алекса Албона, то это был именно Себ.       Себ удивился появлению Льюиса в дверях своего номера, но показался совсем не удивлённым просьбой. Он кивал, слушая Льюиса, а тогда покачал головой и ответил:       — Даже если это всё правда, я ничего не буду делать. Я ничего не могу. Если ты прав, и Ана решила уйти сама, я не смогу её переубедить. Подумай сам, с ней наверняка уже разговаривали заинтересованные в ней — в том, чтобы она осталась — люди. Если они не смогли её переубедить, не смогу и я. А если это «Макларен» просят её уйти, она, уж тем более, не захочет со мной это обсуждать. — Феттель вздохнул и уже менее категоричным тоном, не поучительно, скорее устало добавил: — Я тебе это уже говорил и скажу ещё раз: оставь её в покое.       Вот только Льюис не мог оставить её в покое. Он не понимал почему, не считал нужным сейчас в этом ковыряться. Возможно, отмахивался он сам от себя, это из-за чувства вины? Просто он не мог позволить ей уйти.       Уходя от Феттеля, Льюис думал, что это оказалось абсолютно бесполезным, но уже в своём номере, прокрутив в голове эхо его слов, понял, что кое-что полезное Льюис всё же вынес. С Аной должен поговорить кто-то, заинтересованный в ней. И что не менее важно, кто-то, в ком была заинтересована сама Ана. Льюис знал о существовании одного такого человека. Вот только в его бесконечно длинном списке полезных контактов не оказалось нужного номера телефона. Льюису пришлось обратиться к трём разным людям и ждать два дня, прежде чем ему дали номер телефона Мишель Мутон.       Он набрал её сразу же в понедельник, как только получил долгожданное сообщение с нужной ему строчкой цифр. Низкий женский голос с характерно французскими сильными ударениями и мягкими согласными послышался в трубке после нескольких гудков коротким:       — Слушаю.       — Мадам Мутон, ваш номер мне…       Она оборвала его:       — Да-да, Льюис. Я знаю. Меня предупредили. Говорите.       Отец никогда не смотрел ралли, только Формулу-1 и футбол, и как-то так повелось, как это обычно и происходило в жизни большинства мальчишек, что Льюис вырос и продолжал следить преимущественно за этими видами спорта. Но о Мишель Мутон он всё же был наслышан. Она имела славу острой на язык, бескомпромиссно прямолинейной и почти надменной в общении. И когда-то была такой же в спорте: твёрдой, целенаправленной, не разменивающейся на лишние мелочи, глухой к сомнениям и критике других, самоуверенной. Льюис надеялся, она была такой во всех сферах своей жизни. Что такой же она будет и руководительницей команды, когда «Кёнигсегг» в 2021-м придут в Формулу-1. Потому что такой была и Ана. И едва ли она была способна принять за авторитет кого-то слабее её самой по характеру.       — Догадываетесь ли вы, по какому делу я хочу к вам обратиться?       — Честно говоря, не имею понятия. Надеюсь, вы скажете прямо. И то скоро, потому что я уже опаздываю.       — Это по поводу Аны Тейшейры.       — Какое я имею к ней отношение?       — Вы ею интересуетесь       — Не стоит верить слухам, Льюис.       — Я никогда не верю слухам, не имея подтверждений их достоверности. Я знаю наверняка, как минимум, о пяти разных людях в «АРТ Гран-При», «Мерседесе» и «Макларене», с которыми разговаривали вы лично, наводя об Ане справки.       В трубке повисла недовольная пауза. Льюис ждал, но вместо признаться или отрицать, Мишель Мутон лишь сухо напомнила:       — Я опаздываю. Переходите к сути, Льюис.       — Уговорите её остаться.       Снова повисло молчание. В этот раз не раздражённое, скорее осторожное, такое, что повисало, когда решение уже было принято, но прежде казавшиеся непоколебимыми константы вдруг оказывались неизвестными, требующими дополнительного решения. Когда Мишель Мутон снова заговорила, голос её был таким же низким и твёрдым, но не намеренно колючим, оборонительным, скорее, уставшим:       — Это ответственный поступок с её стороны — уйти. Не каждый спортсмен вовремя замечает, что его мораль надломилась, и порой затягивает с уходом, делая только хуже.       Льюис возразил:       — Ана — камень. Сейчас её накрыло, да, но она выстоит. Обещаю вам, она этого стоит. Просто дайте ей причину вынырнуть.       Мишель снова молчала, и Льюис продолжил:       — Поговорите с ней. Поговорите с ней прямо сейчас. Если вам есть, что ей предложить, — и я уверен, вы лучше меня знаете, насколько много она может предложить вам — сделайте это сейчас же.

***

      Среда, 7 августа 2019 года       Париж, Франция       Внутренний дворик дома в 16-м округе недалеко от парка Сент-Перин и ипподрома, в самой гуще жилой городской застройки оказался совершенно инородным тут клочком тропического леса. С двух сторон на двориком нависали высокие кирпичные стены соседнего многоквартирного дома, с третьей — трёхметровая каменная кладка забора, но те не ощущались нависающими или давящими. Они прятались за разлогими кронами дух пальм, за высокой елью, посаженной в самом углу между двух кирпичных стен, и устилающей их своими размашистыми хвойными ветвями почти до крыши. По каменному забору густым зелёным покровом вился плющ. В горшках разрастались тонколистые папоротники, кустились отцветающие желтовато-белыми бутонами гортензии, колосилась нежными волнующимися перьями кортадерия. Дворик был узорчато выложен тротуарными рыжими кирпичиками, и что-то в соединении этих цветов ностальгически напоминало Ане о глиняных грунтах и тропических зарослях родной Бразилии.       В дворик выходила крытая терраса в стиле ар-нуво, вычурно выстроенная из чёрных металлических листов, арочной ковки, витражей и больших окон, и стеклянная дверь, ведущая из кухни. На дощатом возвышении стояли садовый диван и два кресла, между ними — куб кофейного столика из серого пластика, повторяющего рисунком соломенное плетение. На столике были открытая книга, опущенная страницами вниз и обложкой вверх — какой-то исторический детективный роман, массивная фиолетовая пепельница, погашенная лампадка и, наполовину спрятанный под книгу журнал «Капиталь». В уголке выглядывающей из-под детектива обложки виднелись только высыпающиеся из стиральной машинки купюры и обрывок заголовка: «…ность и экология». За одним из кресел стоял выключенный инфракрасный обогреватель. В противоположном углу двора, накрытый плотным непромокаемым чехлом, узнавался по очертаниям гриль. Во дворе стоял и длинный обеденный стол из потемневших досок, под него были задвинуты две длинные лавки и несколько табуреток. По диагонали над двором от угла террасы до противоположной ели была натянута сейчас погашенная гирлянда.       Ана сидела на предложенном ей на диване месте, осматривалась, и не могла представить, что через какое-то время будет постоянно здесь околачиваться. Что на этом потемневшем столе Мишель будет накрывать щедрые, почти семейные ужины, и за ними под бокал вина будут приняты многие важные решения для команды. На гриле в углу Карлос Сайнс будет готовить свои фирменные бургеры, вдвоём с Мишель они не раз заполнят фиолетовую пепельницу окурками, гирлянда будет светиться теплыми желтыми огоньками, привлекая к себе порхавших пугливой тенью мотыльков, в сухие осенние деньки будет разгораться согревающим оранжевым светом обогреватель, и они будут кутаться в выносимые с террасы шерстяные пледы. Ана не могла пока знать, что в холодную пору они часто будут собираться в комнате с большим бильярдным столом, и там над бархатным диваном, в принимающей мягкости которого Ана так полюбит разваливаться, на стене будет висеть вчетверо уменьшенная копия их болида. Не могла знать и того, что в формальной гостиной, где на полках сейчас стояли фотографии с гоночных времён самой Мишель и её кубки, появятся и гордые фото самой Аны в форме «Кёнигсегга».       В эту выдавшуюся пасмурной среду для Аны это была лишь волнительная и приятная — льстящая ей — встреча, приглашение на которую поступило очень неожиданно накануне днём. Мишель Мутон позвонила ей и так праздно, будто они были давно и хорошо знакомы, спросила, какие планы у Аны были на начавшийся летний перерыв. И могла ли Мишель попросить Ану отложить свой вылет в Бразилию всего на один день. О том, что послужило причиной этого приглашения, и на какой исход рассчитывала Мишель Мутон, Ана предпочитала не думать. Не хотела давать себе напрасных надежд, не хотела путаться в своих эмоциях по поводу принятого решения уходить ещё больше.       Мишель вышла из стеклянных дверей кухни, вынося в зелёный дворик поднос с двумя чашками кофе и тарелкой с песочным печеньем и ломтями двух видов сыра. Она опустила поднос на куб кофейного столика перед диваном, жестом пригласила Ану взять себе одну из чашек, а сама упала в кресло напротив. Ей было почти семьдесят, её подстриженные под каре волосы, слегка завивающиеся за ушами, были того благородного почти белого оттенка седины, её лицо было испещрено мелкими морщинами, и кожа на шее дрябло обвисла, сполна выдавая её возраст, но двигалась Мишель Мутон проворно и точно, с уверенной твёрдостью в каждом жесте, её тонкие губы были подведены красной помадой, её глаза, прячущиеся за овальным стеклом очков в кровавой оправе, были накрашены, и взгляд их был цепким, почти неприятным в своей прозорливости. В сухой тонкости кожи рук, в отличительной погнутости фаланг и густых пигментных пятнах отчётливо распознавалась старость тела, но в фасоне широких чёрных брюк, не закрывающих её щиколотки, и в крое ассиметричной белоснежной рубахи с подкатанными рукавами, в обутых под этот почти деловой стиль голубых замшевых кроссовках выразительно отслеживалась неутомимая молодость духа.       Порой — и с Льюисом Хэмилтоном Ана выучила этот урок очень болезненно, но наиболее эффективно — приближение к кумирам обнажало в них недостатки, обращало почитание стыдом за то, что когда-то ровнялся на них. С Мишель Мутон же было наоборот. Пока всё, что Ана в ней видела, ей лишь импонировало.       Она наклонилась к столу, подняла чашку густого еспресо вместе с блюдцем, откинулась назад на спинку и сказала:       — У вас очень красивый дом.       Мишель любовно окинула взглядом террасу и распахнутые ставни окон на втором этаже и кивнула, но заговорила о другом:       — Я работала в ФИА. Семь лет возглавляла комитет женского автоспорта. Пыталась популяризовать женский автоспорт, но у меня получалось и вполовину не настолько хорошо, как удалось тебе всего за два с половиной сезона в Формуле-1.       Ана растянула губы в невнятной улыбке — стеснения и несогласия с тем, что что-либо, касающееся её, могло быть по-настоящему, по-хорошему популярным — и заслонилась чашкой, поднеся ту ко рту и делая глоток.       Мишель прищурилась, отчётливо считывая эти мысли с лица Аны, усмехнулась и продолжила:       — Минувшей зимой одна довольно обширная французская сеть картодромов и организатор местных юниорских соревнований подсчитала любопытную статистику. Количество девочек в возрасте от шести до двенадцати лет, посетивших их трассы в 2018-м году, возросло на 74% в сравнении с предыдущим подобным подсчётом несколькими годами ранее. Количество девочек в той же возрастной категории, заявившихся на участие в их соревнованиях возросло на 92%. Данные по девушкам-подросткам и совершеннолетним посетительницам не настолько обезоруживающие, но и там числа значительные.       Ана наморщила нос, потому что произносить это имя ей было неприятно, и всё же она уточнила:       — Эта обширная сесть принадлежит Рене́ Арну́?       Когда-то он был первым профессиональным наставником Аны, когда-то с его же картодромов и соревнований Ана начинала свой путь тут во Франции, когда-то он был первым, кто ткнул ей под нос наивность её веры в то, что она представляла собой хоть что-то ценное для автоспорта.       Мишель Мутон медленно кивнула.       — Я у него училась, — сказала Ана.       Мишель снова кивнула и ответила:       — Я знаю. В этом-то и состоит особенная ирония, не находишь?       Ана решила не отвечать. Она вернула чашку на край стола, вытянула пачку сигарет из сумки. Мишель наблюдала за ней с мягкой полуулыбкой, а тогда протянула руку, попросив зажигалку, и тоже закурила. Между ними поплыли сизые лоскуты горького дыма. В этот раз паузу прервала Мишель:       — Я работала в ФИА, когда в 2009-м главой федерации был избран Эрве Рошфор. Я продержалась под его руководством недолго. Через два года я ушла. — она сделала медленную затяжку, не отрывая внимательного твёрдого взгляда от Аны, так же неспешно выдохнула дым и лишь тогда продолжила: — Когда ты выложила то обнародование, я ни на мгновение не сомневалась в том, что это было полнейшей правдой. — пальцами, между которых сжимала сигарету, она показала на журнал «Капиталь» на столике между ними. — И этим я совершенно не удивлена. Пусть сама никогда не имела доказательств.       Ана промолчала. Она не могла рассказать Мишель, она никому вообще не говорила о том, как неоднозначно восприняла выход этой разгромной статьи. Все в её окружении обрадовались этому компрометирующему Рошфора материалу, но Ану он скорее напугал. Ей бы испытывать облегчение, но она была способна только на настороженность. Даже мысленно она не позволяла себе формулировать свои подозрения в цельное предложение, будто суеверно верила, что те окажутся истиной, едва она придаст им форму. Что тогда следующей жертвой может стать она сама.       Первой снова заговорила Мишель:       — «Макларен» растерялись. Их позиция самоустранения из этого, если говорить мягко, удивляет.       Ана возразила:       — Это была непростая ситуация.       — Это была очень простая ситуация. Проигрышная в неравенстве сил, но всё равно простая. Команда с такой историей и репутацией не может себе позволять вот так боязливо замирать во время кризиса. Тем более, когда в эпицентре этого кризиса их потенциальный чемпион.       Ана лишь хмыкнула и сделала затяжку.       — Ты это знаешь, — Мишель нацелила пальцы с дымящей между ними сигаретой в Ану, потом указала ими куда-то в сторону. — Они об этом знают. Но всё равно выбрали, — Мишель перевела прицел своих пальцев назад на «Капиталь», — самоустраниться. Представь, если бы «Мерседес» так повели себя с Хэмилтоном.       — Между мной и Хэмилтоном есть огромная разница, — возразила Ана.       — В возрасте, — кивнула Мишель. — Он старше, он попал в Формулу-1 раньше, он многого успел добиться. Твой путь едва-едва начался.       У Аны в голове зароились сотни объяснений, иллюстрирующих пролегающее между ней и Льюисом различие. От того, насколько выдающиеся результаты тот начал показывать в свой первый же сезон, почти ухватившись за чемпионство, до того, что за первые два с половиной года в Формуле-1 — в таком же начале своей карьеры — он успел стать чемпионом, а сама Ана не добиралась даже до первой тройки. Но она не стала произносить ничего из этого вслух, лишь повела плечами.       Мишель сузила глаза тёмные глаза.       — «Мерседес» вцепились в тебя, когда ты была ещё ребёнком. А потом не захотели отдавать тебя в «Макларен». Заслали в «Вильямс». — выговорила она, между слов сделав затяжку, а тогда вместе с дымом выдохнула: — Почему?       — Почему? — почти саркастическим эхом отозвалась Ана.       — Ты и сама прекрасно понимаешь. Скажи мне.       — Хотели увидеть, как я себя покажу?       — Верно.       — Но, увидев, всё-таки отпустили в «Макларен». Увиденное им не понравилось.       — Им не понравилось, что ты поссорилась с их первым номером. Им не понравилось, что ты оказалась не из тех, кто способен безропотно отступить та вспомогательную позицию. — Её сигарета дотлела, Мишель наклонилась и смяла окурок в немного запыленной чаше фиолетовой стеклянной пепельницы, и так, наклонившись к столику, глядя на Ану исподлобья, поверх стёкол своих ярких очков, продолжила: — У тебя плохо получалось уживаться с Массой и Алонсо, которые пытались заставить тебя танцевать под их дудку. — Она откинулась назад на спинку кресла и развела руками. — А вот теперь ты в «Макларене» — номер один. Да, официально на твоём счету побед нет. Но ты выиграла в Барселоне. И это была не та гонка, где в какой-то нелепой мешанине лидеры оказались зажатыми в середине пелотона, и случайным счастливчикам выпало кое-как докатиться до финиша раньше, чем лидеры вырвались из трафика. Ты всю гонку боролась с действующим — и пятикратным! — чемпионом мира. И выиграла. С подходящим болидом и безоговорочной верой команды в тебя ты проявила себя с наилучшей стороны. Я могу предложить тебе подходящий болид и безоговорочную веру. Мне в команду нужен мой собственный первый номер. Я построю команду вокруг своего первого номера. Абсолютно всё может быть устроено вокруг тебя: конструирование болида, стратегия, подбор напарника.       Ана хмыкнула и беззлобно, но задиристо выдала:       — Я хочу поработать с Себастьяном Феттелем.       Мишель кивнула, коротко вскинув тонкие брови под косую седую чёлку:       — Значит, так мы и сделаем.       Ана засмеялась, тоже наклонилась затушить окурок, но, занеся руку над пепельницей, встретилась с прямым твёрдым взглядом Мутон, и растеряно выговорила:       — Вы не шутите.       — Не шучу. Я раздобуду для тебя любого человека тебе в помощь, любого пилота тебе в пару. Я не смогу переманить, пожалуй, только двоих: Макса Ферстаппена из «Ред Булла» и Льюиса Хэмилтона из «Мерседеса». Но что-то подсказывает мне, что ты и сама не захочешь видеть ни одного из них своим напарником.       С минуту они молча друг в друга всматривались, каждая пыталась рассмотреть в глазах другой ответ на важный для неё вопрос. Наверное, Мишель Мутон смогла считать всё интересное ей первой, потому что подалась к подносу и пригласила:       — Попробуй печенье. Лимонное. Я сама сегодня испекла.       И так их разговор, сначала устремившийся прямиком к сути, свернул с обсуждения их возможного будущего сотрудничества. Они заговорили об инициативах, которыми занималась Мишель в своё время работы в ФИА, о ралли, об отце Мишель, научившем её любить и разбираться в машинах, о матери Аны, о «Мазде Капелле», о том, как сама Ана обслуживала свой карт, как убегала в гараж к тому, будто к спасению. В ту среду так и не прозвучало прямого вопроса, Ана не давала на него прямого ответа. Но Мишель посеяла в ней нужные самой Мутон сомнения, удобрила почву перед высаживанием надежды.       Во второй раз Ана и Мишель встретятся уже осенью, в этом же доме, но не в заливаемом дождём дворике, а в деловой гостиной. На встрече будет присутствовать Кристиан фон Кёнигсегг, основатель компании-производителя, горящий своим делом фанатик спортивных автомобилей и идейный вдохновитель прихода «Кёнигсегг» в автоспорт. Тот разговор тоже окажется не деловым, без конкретных предложений, без обсуждения условий — просто дружеская беседа. К беседе примкнёт и муж Мишель, бывший автоспортивный журналист. Они будут говорить, конечно же, о машинах. Кристиан обмолвится, что из всего его гаража, простирающегося на производственные цехи «Кёнигсегга», самой трепетно любимой вот уже двадцать лет оставалась маленькая маломощная «Мазда МХ-5». Это отзовётся в Ане, мечтающей об этой лупоглазой малышке, особым теплом.       К прямому обсуждению сотрудничества они перейдут только в зимнем перерыве, в самом начале января 2020-го, на третьей встрече. Ана прилетит в Данию, в Копенгаген, и оттуда через протоку поедет в Швецию, в семейный дом фон Кёнигсегг в городе Хельсингборг. Завод «Кёнигсегга» и почти достроенное здание будущей штаб-квартиры их команды Формулы-1 находились в тридцати километрах севернее, в Энгельхольме. На том ужине будут присутствовать только Кристиан, его супруга и исполнительный директор «Кёнигсегга» Халльдора, Мишель Мутон и сама Ана. В тот по-шведски снежный и морозный январский вечер Ана скажет:       — Я могу пообещать вам пять лет. Максимум, пять лет. Я выложусь на все сто. Я готова разбиться насмерть, пытаясь заработать для вас чемпионство. Но дольше, чем на пять сезонов, я подписываться не буду. Я стану вашим пилотом в 2021-м. И в конце 2025-го я закончу карьеру.       Так они и договорятся. Первые несмелые слухи о переходе Аны в «Кёнигсегг» поползут ещё осенью, а после того, как случайные прохожие-фанаты сфотографируют её возле отеля в Копенгагене в январе, об этом с уверенностью затрубят уже все. О том, что Ане действительно будет предложен пятилетний контракт Мишель Мутон объявит летом 2020-го на онлайн-пресс-конференции в преддверии официального присоединения «Кёнигсегг» к Формуле-1. Тогда же Мишель Мутон скажет, что вторым пилотом, подписанным на контракт по схеме «один плюс один», станет Себастьян Феттель.