Я – Ана

      Понедельник, 20 августа 2018 года       Париж, Франция       Приближался полдень, солнце зависло высоко над Парижем, сокращая тени, но воздух ещё не сгустился до кипящей пары, с трудом проталкиваемой в лёгкие и оседающей на коже липким потным налётом. Ана сидела за шатким уличным столиком кофейни на углу Тревиз и Монтйон и наблюдала за течением здешней жизни. Перед ней стояли опустевшая маленькая чашечка из-под эспрессо, запотевшая стеклянная бутылка минеральной воды и запыленная хромированная пепельница. По другую сторону перекрёстка большая булочная-кондитерская выдыхала из надрывно гудящих решёток вентиляции опьяняюще сладкий запах свежей выпечки. За наполовину сдвинутой на большом витринном окне решеткой работала овощная лавка. Чуть дальше под красочно написанной просто на фасаде фреской, служившей вывеской, находился офис старой волонтёрской ассоциации «Молодёж и реконструкция».       Это был кинематографичный Париж. С тянущейся вдоль узкой улочки шеренгой четырёх- и пятиэтажных домов с белыми стенами, с высокими окнами, прячущимися от полуденного солнцепёка за жалюзийными ставнями, с тёмными сланцевыми крышами и проглядывающими из их выпуклых линий окнами мансардных квартир; с кованными поручнями балкончиков, с ротанговыми стульчиками, выставленными ресторанами и кафе вдоль тротуаров, с тесно — бампером в бампер — запаркованным обочинами. Это был лишенный туристической суматохи благополучный девятый округ. Ему были чужды претенциозность восьмого и шестнадцатого округов, помпезность Фобур Сен-Жермен и неблагополучная проза восемнадцатого и девятнадцатого округов. Тут жили свою обычную жизнь настоящие парижане. Где-то тут, представляла себе девятилетняя Ана, жила с новым мужем её мама, сюда когда-нибудь заберут и её.       И вот теперь двадцатиоднолетняя Ана курила в ожидании назначенной встречи с дизайнером интерьеров. На третьем этаже дома номер десять, соседствующего с «Молодёжью и реконструкцией», за полуприкрытыми ставнями были окна её новой — впервые только её и больше ничьей — квартиры. Она приехала почти на час раньше оговорённого времени, просто чтобы посидеть вот так, чтобы попытаться поверить в реальность происходящего, чтобы хоть немного развеять расковыривающие её угрызения. Зачем она потратила так много денег лично на себя?       Ана уговаривала себя, что могла это позволить. У неё на три года был подписан контракт с «Макларен», у неё был спонсорский контракт с «Банд», у неё были несколько уже многолетних рекламных сотрудничеств, и с разрастанием её имени в Формуле-1 прибывало ещё. Она остро нуждалась в этом. Наверное, в последний раз Ана ощущала себя где-либо по-настоящему дома, когда ей было восемь лет — в той облицованной кафельной плиткой комнатке на втором этаже краснокирпичной халабуды в лабиринтах трущоб Параизополиса. Вспомнив о родной ей фавеле на юге Сан-Паулу, Ана невесело хмыкнула, и сигаретный дым сорвался из её рта густым сизым клочком. Какая ирония — густо населённый клоповник с ручейками остро разивших отходов вместо канализации и пластиковыми канистрами вместо водопровода назвать райским городом. С тех пор её носило по миру, ни один уголок в котором она не могла назвать своим: ни выделенную ей комнату в особняке Депрé, ни разделяемую с Дианой комнатушку в Рюэй-Мальмезон, ни жилища Набиля Закарии, ни даже арендный дом в Уокинге. Уж точно не теперь, когда все пять его спален опустели.       Мама, братья и сестра — ей было уже почти четыре, куда безжалостное время так мчало? — в июле улетели в Бразилию. Когда последние бумажные проволоки с оформлением единоличного опекунства над детьми были завершены, и Алешандра Кунья имела на руках все их одобренные к выезду паспорта, она решила, что больше ждать не могла. Мама хотела домой. Домой. Ане даже стало горько, обидно и завидно, что у мамы по истечении всего времени всё ещё было это отчётливое ощущение дома.       Тянуть больше было некуда, Ана внесла взнос за облюбованную ею квартиру в Прайя-Гранди и, как только ей пришло подтверждение, что нотариальное переоформление завершено, заказала четыре билета в первый класс беспересадочного рейса из Лондона в Сан-Паулу. В один конец. В аэропорту, провожая семью, она тщательно скрывала за своими привычными радостными танцами, кривлянием, дурашливыми объятиями и строгими наставлениями братьям колотящиеся внутри рыдания. В дом в Уокинге она вернулась только собрать вещи. И, отбыв последний перед летним перерывом гран-при, из Будапешта полетела прямиком в Париж.       В наушниках поверх хрипящей бас-гитары солистка «Papa Roach» надрывно тянула:       «Things will happen when they can» *       Ана сделала затяжку и коротко улыбнулась прицельному попаданию текста. Наполовину сотлевшая сигарета вздрогнула вслед за шевелением губ. Ей казалось, всё и в самом деле произошло тогда, когда это выдалось возможным. Как и в июне 2016-го, сама того не ведая, Ана совершала ту же ошибку: наивно считала, что многое в её жизни наконец начало налаживаться, не в состоянии даже вообразить беспроглядной черноты, что на неё надвигалась.       Болид «Макларена» в первую половину сезона 2018-го показал себя откровенно слабым. У них возникали технические неисправности, и в двух гонках подряд Ана была вынуждена сойти с трассы. Дважды её наказывали штрафным опусканием вниз стартовой решетки из-за преждевременной замены составляющих двигателя. С тяжелым трудом и невероятным везением достижимый подиум в прошлогоднем «Вильямсе» в этом сезоне Ане даже не мерещился. Её наилучшим результатом была восьмая позиция, но реальностью большинства гран-при был финиш за пределами первой десятки, зарабатывающей очки. В сухом математическом сравнении заработанных за первые двенадцать гонок очков этот сезон значительно уступал предыдущему году. Впрочем, это касалось не только Аны Тейшейры. Её напарник — двухразовый чемпион Фернандо Алонсо — находился в турнирной таблице личного зачёта всего на одну позицию выше. А так, было очевидным, что причиной неудач «Макларена» был именно болид. Критики насчёт водительских способностей лично Аны ощутимо поубавилось.       Внутри структуры самой команды она тоже ощущала себя увереннее. Руководящий «Маклареном» Зак Браун последовательно выстраивал с Аной довольно тесное сотрудничество, и пусть их отношения не были и наполовину такими же доверительными, как у Аны с бывшим боссом из «АРТ Гран-при», это всё же был ощутимый прогресс. В «Вильямсе», руководительница которого была больше занята выпрашиванием одобрения у своего прославленного отца, Ана была преимущественно брошена на произвол. Они не вступались за неё перед федерацией, обнажали её перед незаслуженной руганью «экспертов», использовали неприязнь публики как кнут, и вообще вели себя так, будто Ану им подсунул «Мерседес», и они не могли дождаться, когда отбудут эту от безысходности взятую на себя повинность.       В «Макларене» Ане позволили самой подобрать физиотерапевта, и теперь её рабочие будни скрашивались звонким хохотом бельгийки Моник, по возрасту годящейся Ане в матери, имевшей двух внуков возраста Дианы, но проповедующей тот же пошловато-саркастичный юмор. Ана и Моник работали вместе с марта, с предсезонных тестов, и между ними уже успела зародиться искренняя дружба. Они говорили между собой по-французски, понимали многие культурные отсылки, общие для франкоговорящей Бельгии и Франции, вроде старой попсовой музыки, дурацких телепередач и эротических боевиков из восьмидесятых. Внуки Моник и младшая сестра Аны любили те же мультики, а так, они постоянно хором напевали надоедливые мелодии из них. В свободное время сухая и жилистая бельгийка с отличительно выпирающими мышцами, будто иллюстрация из анатомического атласа, занималась триатлоном, выращивала на заднем дворе своего домика помидоры — преимущественно ругалась на дочь и её мужа, забывавших их вовремя поливать — и ходила на свидания. В долгих перелётах и автомобильных поездках они с Аной листали анкеты мужчин в приложении для знакомств и хохотали над их нелепыми сообщениями. Моник привозила Ане банки собственноручно сваренного апельсинового варенья и хвасталась заработанными на соревнованиях медалями. Тренер нашла к Ане спортивный подход и в разительный контраст с шотландцем из «Вильямс» брала во внимание — по-женски понимала — её физиологические потребности.       Алекс Албон, старый добрый друг Аны ещё с картинга, вёл переговоры с «Ред Булл», обещавшие результативно разрешиться его переходом в Формулу-1 в 2019-м. И Ане было вдвойне радостно: за наконец получавшего должное признание друга и за себя, обретавшую в его лице такого необходимого ей союзника.       А ещё в последние пару месяцев по паддоку, а оттуда и в прессе начали расползаться слухи о том, что шведская компания «Кёнигсегг», производившая экстравагантные спортивные машины, нацелилась создать своё гоночное подразделение. Говорили, их амбициозным планом было ворваться сразу в сложнейшую из серий — Формулу-1. Мол, у них уже были наработки болида, они вели активные переговоры с потенциальными партнёрами и даже определились с кандидатурой руководителя команды.       К Ане с возрастающей частотой обращались вопросы:       — В числе своих автоспортивных кумиров вы не раз называли звезду ралли, в некотором роде вашу землячку, француженку Мишель Мутон. Вы наслышаны о том, что она может возглавить команду «Кёнигсегг», которая рассчитывают присоединиться к Формуле-1 в 2021-м? Каково ваше мнение об этом? Вы верите в такую возможность? Нужна ли спорту одиннадцатая команда? Ваш контракт с «Макларен» истекает в декабре 2020-го. Вы были бы заинтересованы в сотрудничестве с Мишель Мутон?       Ана отвечала осторожно: 2021-й год был от них далеко, между идеей и воплощением был длительный путь, она была бы рада любому взаимодействию с Мишель, но была сейчас не в положении что-либо подобное планировать или даже фантазировать об этом. Она знала, в Формуле-1 подобные спекуляции никогда не возникали из ниоткуда. Слухи здесь всегда были либо плохо сохраняемой тайной, либо чьей-то наглой ложью, обещавшей им определённую выгоду. Внешне Ана пыталась выглядеть непредвзятой, но внутри себя отлавливала волнительно щекочущую её надежду. Она одёргивала себя, строго причитала: ты уже наступала в этот капкан, и всё ещё не можешь из него высвободиться; ты уже обожествляла Хэмилтона, ты грезила о том, чтобы гонять с ним в одной серии, ты с замиранием сердца ожидала вердикт «Мерседеса» о том, возьмут ли тебя резервным пилотом. И как тебе исход, наивная влюблённая идиотка? Но это не помогало, и Ана вновь и вновь обнаруживала себя мечтательно дрейфующей в собственных фантазиях.       После двух месяцев полицейского расследования и двух судебных заседаний с Набиля Закарии сняли обвинения в развращении несовершеннолетней. Его адвокат, отрабатывая до последнего евро-цента выплачиваемый ему несусветный гонорар, сумел сопоставить из неопровержимых улик картинку, в которой девчонка сама инициировала связь с Набилем и врала ему о своём возрасте. Шумиха в испанской прессе постепенно улеглась, на смену этому резонансному делу пришли другие скандалы. В отношениях Аны и Набиля, как всегда после подобных кризисов, наступил вознаграждающий период взаимного обожания. Они выходили на долгие прогулки с собаками, сплетались в тесных объятиях и устраивали киномарафоны «Властелина колец» и «Звёздных войн», Набиль задаривал Ану ювелирными украшениями и дизайнерскими туфельками, Ана скупала весь соблазнительный ассортимент нижнего белья в закрываемом специально для неё бутике «Ла Перла», и каждый вечер встречала Набиля с тренировок в новом наборе. Они катались по их любимым ресторанам, до утра пропадали в ночных клубах и одним днём летали на Ибицу, чтобы несколько часов пожариться под средиземноморским солнцем на палубе яхты, уносящей их от надоедливых папарацци. Ана, будто в такси, каталась между Парижем и Мадридом в частном самолёте, который Набиль фрахтовал специально, чтобы в его отсутствие она могла просматривать предлагаемые агентством недвижимости квартиры и к ужину возвращаться к нему. Она чувствовала себя его любимой маленькой девочкой и слепо игнорировала все тревожные звоночки, да что уж там — давно предупредительно гремящий об опасности набат.       Ана докурила сигарету и потушила её в пепельнице, сделала несколько жадных глотков воды и, оставив недопитую бутылку стоять на столике, поднялась. Перешла улицу к овощному магазинчику, свернула налево, прошла мимо аскетично обставленного офиса «Молодёжи и реконструкции» и остановилась у подъездной двери дома номер десять. В кармане у неё была связка из четырёх ключей: один открывал эту наружную дверь, другой — дверь, ведущую из подъезда в узкий колодец внутреннего дворика, крохотный с синей пластиковой рукоятью от почтового ящика, и ещё один, собственно, от входных дверей квартиры. Ана просунула первый ключ в замочную скважину, механизм сделал половину оборота и замок, гулко щёлкнув, отпёрся. Тяжелую дверь, утягиваемую тугим наводчиком, как и наставляла риелтор, пришлось дёрнуть с силой. Непрозрачное стекло в створке за чёрной узорчатой ковкой задребезжало.       Пол в фойе был выложены большими плитами мелко-зернистого серого гранита, а изгибающаяся спиралью лестница — мягко поскрипывающим паркетом и красной узорчатой ковровой дорожкой. Деревянные перила были отполированы скользящими по ним руками до глянцевого блеска; прямоугольники декоративных молдингов на белых стенах, позолоченные люстры. На втором и третьем этаже было по две квартиры, двустворчатые двери рыжего дерева без номеров и дверных звонков — только выпуклые зрачки дверных глазков и два объемных узорчатых и позолоченных шара дверных ручек, по одной посередине каждой створки. Ключ Аны подходил к дверям на третьем этаже, справа от лестницы.       Этот ключ обошёлся ей в миллион и восемьсот тысяч долларов. Небольшая парижская квартирка стоила втрое дороже роскошных апартаментов в Прайя-Гранди. В ночь после подписания контракта купли-продажи Ана не смогла сомкнуть глаз, её сердце колотилось неспокойным ритмом о рёбра, в голове не унимался калькулятор: за эти деньги она могла бы купить маме дом, сколько ещё вложений потребуется в основательную перепланировку и ремонт, сумма налогов, которые ей придется выплачивать за эту квартиру, с легкостью могла бы покрыть взносы в частную франкоязычную школу в Сан-Пауло для Леона, Тибо и Дианы. И всё же она отважилась.       Она влюбилась в улочку Тревиз, в этот дом, в то, что из окон видела именно тот Париж, о котором когда-то грезила восьмилетней, засыпая в слезах от разлуки с мамой. Здесь было пересечение её основных маршрутов, из аэропорта Шарль-де-Голль летали прямые рейсы во многие города из её гоночного календаря, отсюда было всего полтора часа лёта до Лондона. «Макларен» не имели той же строго ограничивающей Ане свободу передвижения политики, что работала в «Вильямс». Ана не была привязана к техническому центру в Уокинге. Несколько последних ночей, чтобы заглушить сожаления о таком транжирстве, она усыпляла себя детальными фантазиями о том, какой замечательной будет её жизнь тут. В пекарне на углу Тревиз и Монтйон она будет покупать ещё парующий жаром свежий хлеб, подниматься по красно-ковровым ступеням в квартиру и готовить себе самый парижский завтрак: бутерброды с желтоватым сливочным маслом, ягодным джемом или сладким, туго тянущимся мёдом и большую чашку кофе с молоком. В подземной парковке в соседнем квартале, где она выкупила себе место, Ана будет оставлять свою машину, которой у неё, впрочем, пока не было, но которую она непременно купит. Непременно старую японскую легенду. Что-то, что было абсолютно непрактичным при совместном проживании с мамой, братьями и Дианой, но что-то, что будет идеально подходить самой Ане. Что-то, в чём она сможет ковыряться, играться, что сможет модифицировать. Что-то, что будет её медитативным отвлечением.       Она вставила ключ в замочную скважину, трижды провернула с ритмичным лязганьем механизма внутри дверного полотна, ухватилась за рельефный шар ручки и потянула одну из створок на себя. Квартира была пустой, но отчётливо хранившей следы жизни предыдущих владельцев. Сразу за входной дверью на выкрашенной в ядовито-голубой цвет стене виднелись пятна и черные росчерки следов обуви — тут стояла открытая полка. Торчал из стены дюбель там, где висели зеркало. По паркету вытоптанными светлыми полосами пролегали обычные маршруты бывших жильцов, там, где стояли в горшках живые цветы, на паркете остались отчётливые тёмные круги просочившейся в древесину влаги. Ана купила эту квартиру у семьи с двумя детьми, и их присутствие тоже было выразительно заметно: остатки наклеек на дверях, росчерки цветных карандашей на стенах, забытые или по ненужности оставленные на кафельной стене в ванной игрушки на присосках, покрывшиеся белым мыльным налётом.       Из узкого голубого коридора вели шесть белых дверей: в кухню-гостиную, в три спальни, туалет и кладовку с непрозрачным окном, выглядывающим во внутренний дворик. Даже без нагромождения мебели квартирка казалось тесной, с излишними стенами и ненужными дверьми. Ана собиралась избавиться от большинства. Она не готовила — не умела и не испытывала в этом потребности, сейчас основой её питания был специально разработанный и доставляемый ей рацион, — а так, в большой кухне, как предыдущая хозяйка, она не нуждалась. Это жильё Ана не намеревалась ни с кем делить, а так, нуждалась лишь в одной кровати, а значит, и лишь в одной спальне. Тут она была свободна изменять пространство так, как ей хотелось, и наполнять его тем, что ей нравилось, без необходимости спрашивать разрешения и денег у отчима, без ограничений арендодателя.       Ана шагнула в первые двери справа, в бывшую кухню, прошла к высокому окну и выглянула в щель между неплотно закрытыми ставнями на улочку внизу, на ряд стульев и небольших круглых столиков, за одним из которых сидела всего две минуты назад. Оставленные ею чашка, бутылка и окурок в пепельнице остались на месте. Ана вытянула из ушей наушники, смяла их тонкий белый провод в кулаке и улыбнулась. Тут ей не нужно было заслоняться громыханием музыки. Тут она была свободна.