Я – Ана

      Воскресенье, 12 июня 2016 года       Монреаль, Канада       Всё ради этого момента.       Уже намного позже, оглядываясь на события этих гоночных выходных, Ана Тейшейра поймёт, что те вовсе не были вожделенной солнечной вершиной — лишь коротким привалом, передышкой перед продолжением скалистого, ещё более изнурительного пути. Но в тот пасмурный, не по-летнему прохладный день юной Ане всё происходящее казалось долгожданным щедрым вознаграждением. Ведь всё, через что ей довелось пройти, было именно ради этого.       Ане едва исполнилось девятнадцать, всего два с половиной года назад она пересела из карта в одноместный болид и теперь соревновалась в Формуле-Рено, Европейском чемпионате Формулы-3 и GP3. Она успела о себе заявить: выиграла гран-при Макао — безжалостную проверку на мастерство и талант, а сезон 2015-го закончила второй в личном зачёте GP3. Она успела привлечь к себе внимание нескольких команд Формулы-1. В марте её объявили резервным пилотом лидера чемпионата — «Мерседеса», в апреле ей вверили машину Нико Росберга в первой открытой практике китайского гран-при, чтобы за несколько очень осторожных кругов она испробовала на себе, как это — ощущать под собой мощь произведения инженерного искусства в наилучшей из гоночных серий; и вот в июне ей внезапно выпал шанс показать, чего она стоила в настоящей гонке.       Её разбудили ранним воскресным утром очень настойчивым, почти истеричным стуком в дверь и коротким:       — Подъём! Собирайся. Ты сегодня вместо Нико.       Ей сказали, что у Росберга пищевое отравление, и после ночи исключительно поганого самочувствия он не был в состоянии принять участие в гран-при. И Ану захлестнуло такой волной противоборствующих эмоций — радости, испуга, волнения, гордости, растерянности и нетерпения, — что её и саму едва не вывернуло. Вдруг в её отельном номере собралась толчея. Пришёл личный физиотерапевт Нико, чтобы помочь Ане физически подготовиться к предстоящему заезду, и это включало в себя всё от выбора завтрака, порции кофе, приёма добавок, количества стаканов воды, которые ей нужно было успеть выпить в определённое временное окно, до разминки и разогрева мышц перед непосредственной посадкой в болид. Пришли двое женщин из связей с прессой и общественностью, пришёл гоночный инженер Нико, и заглянул даже сам Росберг, бледный и с осунувшимся лицом, чтобы пожелать ей удачи.       Гонка начиналась в пять пополудни, гонщики приезжали к трём, посетителей и прессу начинали пропускать в два часа дня, работа на треке и гаражах закипала после десяти. Ану же усадили в машину, и водитель отвёз её на автодром Вильнёва в восемь утра. Трасса была втиснута на островке между неспокойной рекой и заключённым в прямоугольник бетонных берегов каналом. Над водой висел сизый туман, на асфальте тёмными пятнами расползалась влага, воздух был пронизывающе холодным. Ана была здесь впервые. Никогда прежде она не была в Канаде, ни один из этапов чемпионатов, в которых она соревновалась вот уже пятнадцать лет, не проходил на автодроме Вильнёва, и всего несколько раз она следовала за изгибами этого трека в симуляторе.       Все практические заезды и квалификационные сессии за последние дни тут в Монреале для «Мерседеса» проводили двое их основных гонщиков: Нико Росберг и Льюис Хэмилтон. Ана лишь куталась в форменную куртку и из-за спины руководителя команды наблюдала за происходящим на экранах с трансляцией, изгибающимися графиками и сменяющимися строками показателей. Так, этим воскресным утром «Мерседесу» пришлось выпрашивать у федерации окно между подготовкой трека и запуском зрителей, чтобы Ане позволили намотать здесь хотя бы десяток ознакомительных кругов.       Её тело ощущалось стиснутым в каменном напряжении, внизу живота острыми спазмами скреблась тревога, мысли в голове метались разрозненными обрывками, отравленные волнением, они сталкивались в броуновском хаосе и отдавались надоедливым высокочастотным шумом в ушах. Физиотерапевт настаивал на перекусах, приносил из ресторана «Мерседеса» обед и горячий чай и в образовавшемся часовом окне, когда никому ничего не требовалось от Аны, даже уговаривал её подремать — между подъёмом и стартом гонки были девять изнурительных часов. Обычно Ана отключалась где угодно: на заднем сидении машины, в затиснутом между попутчиков среднем кресле туристического класса самолёта, растянувшись между двух раскладных стульчиков в гараже. Она могла спешно поглотить банан просто в кабине болида, отбросить шкурку в подставленную механиком урну, толкнуть с темечка шлем и, ещё дожевывая, выехать из бокса на практический заезд. Но в это воскресенье Ана не была способна даже унять дрожь в руках, как бы безжалостно не заламывала их, тесно сплетая пальцы в замок. Ведь всё было только ради этого. Одиночество и горькое, тягучее ощущение того, что её бросили ещё ребёнком, тяжелые подзатыльники и толчки в спину, презрительное фырканье, бросаемые ей в спину оскорбления, накатанные на неё жалобы, унизительные проверки, подлости, жестокие наказания, несправедливо отобранные у неё кубки — Ану бросало в этих безжалостных холодных волнах целую вечность, но она упрямо всплывала к поверхности, глотала воздух и гребла дальше. Ведь именно этот момент был отплатой, он был маяком, он был ориентиром, он обещал спасение. Этот момент стоил всего того, что им с мамой пришлось проглотить с улыбкой, не поперхнувшись от нестерпимой боли.       Формула-1 была масштабнее, многолюднее, запутаннее и в то же время подчиняющейся куда более жёстким правилам, оглушительнее, чем GP3, Формула-3 и наибольшие из картинговых соревнований. В Ану были направлены десятки камер, вокруг болида, готовя его к старту, работал с десяток выполняющих только эту функцию механиков вместо привычных Ане двух-трёх мастеров на все руки, которыми затыкались любые технические вопросы, включая и не касавшиеся гоночной машины. Вся стартовая зона была наводнена людьми: журналистами, VIP-гостями, сотрудниками команд, близкими пилотов.       Ана безотчётно оттянула от шеи эластичную горловину огнеупорной водолазки, вовсе не тугую, но сейчас ощущавшуюся удушающе тесной, и подняла глаза на забитые под завязку зрительные трибуны. Сегодня никто там не болел за неё. Наверное, обсуждали, подшучивали, делали ставки, как покажет себя эта мелкая темнокожая бразильская девчушка — одна из трёх женщин, когда-либо стартовавших на гонке гран-при Формулы-1, первая женщина на старте гонки за последние сорок лет. Но никто не выглядывал её в толчее с сопереживанием, с надеждой, с верой, с готовностью поддержать, каким бы ни был исход ближайших полутора часов. Ей было не привыкать бороться за победы и подиумы вопреки, но сегодня ей очень хотелось бы, чтобы рядом были те, ради кого она так старалась.       Она написала маме утром, спрятавшись в туалет своего отельного номера. Едва получив её сообщение, мама принялась звонить Ане, но она всё скидывала её вызовы. Ей казалось, стоит ей услышать мамин голос, звенящий волнением и радостью, она расплачется и не сможет собраться. А вот теперь, когда экран над стартовой линией отсчитывал последние минуты до начала гонки, Ана отдала бы всё, чтобы шепотом признаться маме, как волнуется, чтобы хоть на мгновение спрятаться в её плече. Ана отдала бы всё, чтобы мама, братья и сестра сейчас были здесь. Впрочем, она была благодарна и за то, что сегодня в их арендной квартирке в Рюэй-Мальмезон, пригороде Парижа, уже наступил поздний вечер, но кровати пустовали. Её грела мысль о том, что полуторагодовалая Диана незаметно для остальных уже дремала в углу дивана, пока шестилетний Леон и пятилетний Тибо привычно что-то не поделили, толкались, ругались и ныли:       — Ма-а-ам!       А мама устало отмахивалась от них и только прибавляла громкости. Сегодня они не будут выхватывать её лицо в быстро сменяющихся общих планах гаража «Мерседеса», сегодня её вызывающе-яркий всем назло розовый шлем будет всю гонку виднеться из серебристо-чёрной чемпионской ливреи.       Ана коротко скомкала губы, пряча проступающую улыбку, протяжно выдохнула, отвернулась от трибун и неспокойно оглянулась.       Первыми двумя машинами в стартовой формации были «Мерседесы». Изгибы воздухозаборников над мощными двигателями, росчерки зелёной краски на выпуклых боковинах с размашистыми спонсорскими «Petronas», пригнутые к асфальту острия носов, низко прижатые плоские полки передних крыльев, широкие гребни задних антикрыльев. Льюис Хэмилтон квалифицировался первым. Нико Росберг — вторым. Ана стартовала второй.       Она глубоко вдохнула и отвернулась к кукольно-розовому шлему, ожидавшему её на тележке с инструментами. Розовый никогда особенно ей не нравился. Она избегала его в одежде, стены её комнаты в их прежнем доме были густого серого — почти ночного — оттенка, но шлем вот уже несколько лет подряд она заказывала в этом вычурном цвете. Как задиристый протест, как плевок в лицо, как пост-ирония над унизительными сексистскими ремарками. Чем выше в картинговых чемпионатах она финишировала, чем меньше девчонок оставалось в турнирной таблице, чем значимее становились выигрываемые ею кубки, тем больше недовольных родителей её соперников и вторящих им самих мальчишек опускались до низостей. Мелкая сука занимает чужое место. В магазине твоего города закончились все Барби? Твой папа очень хотел сына, а ты родилась без пениса? Она лишь молча испытующе смотрела в ответ или делала вид, что не расслышала их ворчания за своей спиной. И носила Барби-шлем. Чтобы все эти негодующие ублюдки даже не сомневались, что это именно мелкая сука пересекала финишную черту первой.       По старой суеверной привычке Ана положила ладонь на темечко шлема и коротко прихлопнула. Продержись в мясорубке первых двух поворотов. Будь внимательна к зеркалам — никого не пропусти вперёд себя. Не стартуй раньше, чем погаснут огни. Не зазевайся. Быстро работай пальцами правой руки: вторая передача, третья, четвёртая, пятая, шестая. Не зацепи левый лепесток, не сбрось передачу по ошибке. Зеркала! В первом повороте сбрось до третьей, не зацепи правый лепесток, не повысь передачу по ошибке. Зеркала! Держись впритык за Льюисом. Не задень его. Со всей силы на тормоз в вираже второго поворота, передачу сбрось до второй. Зеркала! Она протяжно, прерывисто от волнения, спазмом сковывающего горло, выдохнула.       Когда она в последний раз была настолько напугана — до закручивающейся в желудке тошноты, до мелкой дрожи окаменевших мышц?       На её плече вдруг возникла чья-то рука. Ана вздрогнула, выныривая из внутреннего монолога, и оглянулась. Рядом, приобняв её, остановился Льюис Хэмилтон. Белоснежный гоночный костюм оттенял густой медовый оттенок кожи, сбоку на шее расправляла крылья чернильная птица, линия короткой бороды, угольный взгляд из-под тени плоского козырька кепки. Ана судорожно глотнула воздух и не смогла выдохнуть.       — Ты как? — спросил он с мягкой полуулыбкой, приближая к ней лицо. И она лишь смогла невнятно дёрнуть головой.       Уголки пухлых губ под тёмной аркой усов дрогнули. В голове Аны расшаталось и рухнуло то жалкое подобие концентрации, которое она так старательно пыталась соорудить. Это был Льюис — ебануться! — Хэмилтон. Осознавал факт её существования, обращался к ней, прикасался к ней.       Ей было всего девять лет, когда она увидела его впервые — молодого чернокожего парнишку в своей дебютной гонке в Формуле-1. Всего месяц назад мама забрала её к себе в Париж, Ана сидела на холодном дощатом полу гостиной в огромном доме, который теперь вроде как должна была считать своим, и смотрела на диковинно-плоском экране телевизора гран-при Австралии. Двое мужчин-комментаторов тараторили на совершенно непонятном ей языке, но она отчётливо считывала восторженность их интонаций, улавливала в течении французской речи повторяемое имя: Льюис Хэмилтон, Льюис Хэмилтон.       В той своей первой гонке он финишировал третьим — редчайший результат для новичка. Ана смотрела на то, как счастливо он улыбался, принимая кубок, и чувствовала что-то, чего никогда не испытывала прежде — загорающийся в ней огонёк страсти. Уже пять лет она занималась картингом, каталась на местном картодроме, соседствующим с автодромом Сан-Паулу, где проходило бразильское гран-при Формулы-1, участвовала и выигрывала в соревнованиях, но считала это лишь хобби — просто развлечением, вроде футбола, в который мальчишки толкались спущенным мячом на переменках. Гонки она видела лишь по телевизору. И верила: Формула-1 исключительно для богатых белых мужчин. Но в апреле 2007-го на подиуме стоял молодой парень с тем же оттенком кожи, что и у неё. И девятилетняя Ана Тейшейра в десяти тысячах километров от места, которое всё ещё чувствовала домом, вдруг шагнула ещё десяток тысяч километров вперёд от своих прежних убеждений. Она твёрдо приняла два решения, в правильности которых до этого июньского дня 2016-го не сомневалась: она будет страстно болеть за Льюиса Хэмилтона, однажды она взойдёт на тот же подиум и примет тот же кубок.       Той весной 2007-го Льюис Хэмилтон, не ведающий про существование маленькой бразильской девчонки, стал толчком ещё и к тому, чтобы она с рвением взялась за изучение французского. Ана прожужжала маме все уши о британском гонщике, и однажды та принесла дочери авто-спортивный журнал «Auto Hebdo». С глянцевой обложки того, празднуя, разбрызгивал шампанское Льюис Хэмилтон. Внутри на два разворота растянулась статья, испещренная сносками, таблицами и мелкозернистыми фотографиями. Ана была так голодна к любой информации о нём, что следующие несколько дней, поздних вечеров и завтраков за совместным столом провела с карандашом и французско-португальским словарём, дотошно переводя каждое слово и надписывая значение старательным мелким почерком.       Уже не плоский в типографической печати или телевизионной трансляции Льюис придвинулся к Ане чуть ближе, склонил к ней голову и негромко выговорил:       — Просунь пальцы под левый лепесток, чтобы на старте случайно не зацепить, чтобы не понизить передачу. Удачи!       Он ободряюще прихлопнул её по плечу и отошёл.       Ана наконец смогла вытолкнуть болезненно скребущийся в лёгких выдох. Не маме, не свернувшейся на диване Диане, не Леону и не Тибо, не отчиму, не присматривающимся к ней руководителям команд Формулы-1 и даже не бывшим соперникам по картингу и не их родителям ей нужно было доказать, насколько хороша она на самом деле была. Только ему, тому, из-за которого она тут и оказалась. Только Льюису.       В то мгновенье Ана не могла знать — лишь надеялась, лишь строго приказывала себе, лишь монотонным речитативом повторяла, будто заповедь, алгоритм действий, — что у неё получится. После семидесяти изнурительных кругов, до острой боли испытывающих силу её шеи, рук и ног, сжимающих и отталкивающих перегрузками, она финишировала четвёртой, в шести с половиной секундах от призового третьего места. В то холодное июньское воскресенье Ана не знала, что с обложки следующего выпуска «Auto Hebdo» будет счастливо улыбаться она сама. Длинные африканские косы будут тяжело свисать вдоль лица, на тёмно-медовой коже будут взблёскивать капли влаги, в уголках немного раскосых зелёно-карих глаз соберутся мелкие радостные морщинки. Внизу будет заголовок: «Ана Тейшейра — женщина, которая впервые с 1975-го года заработала очки в гонке Формулы-1»       Она не знала, что в двух кругах от финиша, надёжно оторвавшись от преследователя, лидирующий в гонке Льюис Хэмилтон спросит своего гоночного инженера:       — Как дела у Аны?       Не знала, что, когда инженер ответит:       — На четвёртой позиции. Сокращает отрыв до Боттаса, — Льюис отзовётся:       — Эта девчонка просто феноменальная!       Ана не знала, что их история только начиналась. Не могла даже представить, что им готовили следующие восемь лет.