О метелях и их последствиях

Genshin Impact
Гет
В процессе
NC-17
О метелях и их последствиях
автор
Пэйринг и персонажи
Описание
Сказочница из Снежной спасает ребенка от разрушительной метели, что приводит к сомнительным знакомствам.
Примечания
Я зарекалась писать фанфики с пейрингами канонных персонажей и ОСов. Я не справилась https://t.me/+lH6Sz2L8BN9kMmRi
Содержание Вперед

Глава 5. Знакомые улицы, знакомые лица

      Покрытая инеем решетка тяжелых металлических ворот неприятно холодит руки, но Валерия не обращает внимания. Не утруждая себя надеванием перчаток, она прислоняется лбом к ограде и заглядывает между прутьев. Большое здание из темного камня, стоящее за ограждением, выглядит мрачновато, почти зловеще, великаном возвышаясь на отделенном от границ города крючковатыми деревьями пустыре, где кроме снега и него самого нет… ничего. Девушка бросает взгляд на окна. Несмотря на отдаленность строения, ей удается заметить промелькнувшую там маленькую тень, и она слабо улыбается. Время идти.       Она дергает ворота, но они отчего-то не поддаются.       Она дергает еще раз. И еще раз. И в четвертый. Но как бы ни старалась, они не сдвигаются ни на миллиметр.              Ладони начинают краснеть из-за долгого контакта с ледяным металлом, кончики пальцев щиплет, но она не придает этому значения — ее разум сейчас занят мыслями о том, почему это место внезапно отказывается ее пускать. Едва уловимый укол тревоги, мелькнув лишь на секунду, оставляет мерзкое послевкусие. В разум постепенно закрадываются подозрения, которые она пытается отогнать, но просто отмахнуться не получается, даже если верить не хочется — сомнения уже сжали тисками сердце.              Валерия оглядывается. Ветер нещадно бьет в лицо, снег попадает в глаза, но к этому она привыкла — не пытается укрыться, не боится. Пугается она лишь в тот момент, когда с внезапным шелестом что-то врезается прямо в нее. Но это просто эффект неожиданности — и Валерия выдыхает, видя, что это какая-то бумага, принесенная резким порывом ветра и зацепившаяся за цепочку на ее пальто.              Откуда на улице во время вьюги сухой лист бумаги?..              Он быстро пропитывается влагой из-за снегопада, бумага размякает в руках, а буквы постепенно превращаются в чернильные кляксы, грозясь слиться в единое пятно, где ни слова разобрать нельзя. Но пока еще видны имя, фамилия — её имя и фамилия — и знакомая печать снизу. Нужно дойти до сути, вчитаться, пока очертания написанного еще можно разобрать, найти ответ — она почему-то знает, что он именно здесь. Но ее глаза успевают лишь разобрать начавшее расплываться «на основании обнаруженных…», когда воздух внезапно пронзает оглушительный щебет, быстро превращающийся в навязчивый механический скрежет. Валерии хочется оглядеться, найти источник звука, но нарастающая громкость разрывает уши, заставляя девушку схватиться за голову и зажмуриться в надежде облегчить резко возникнувшую головную боль. Ей хочется, чтобы это прекратилось — чтение забывается тут же, лист мнется в кулаке, и ветер подхватывает его в тот самый момент, как она прижимает пальцы к виску.              Шумно и холодно…              — Вы ведь осознавали последствия?..       Слишком шумно…              — Валерия…       Невыносимо.       — Валерия!              Она открывает глаза.       Бодрая Калина стоит над ее кроватью с довольной ухмылкой, уперев руки в бока.       — Солнце мое драгоценное, я чего-то не припомню, чтобы ты была такой засоней. Ты сюда не спать приехала, между прочим! Или настолько не хочется общаться с дорогой подругой, что ты предпочтешь целый день нежиться на перине?       — Калина… — Валерия слабо улыбается, со слабым, вымученным смешком потирая свои глаза. В ушах все еще эхом отдается противный щебет. — Который час? И что, во имя архонтов, это был за звук?       — Звук? — проигнорировав вопрос о времени, подруга вопросительно приподнимает бровь, но глаза быстро озаряются пониманием. — А, ты об этом. Прости, я к нему уже слишком привыкла, не подумала даже, что тебя он застанет врасплох, — Калина демонстрирует увесистые металлические часы с замысловатым дизайном. Лгунья. Все было спланировано с самого начала. — Это подарок твоей бабушки, между прочим!       — О Царица, — вздыхает Валерия, садясь на кровати и бессознательно обнимая себя за плечи — зябко, — только не говори, что ты неиронично на регулярной основе используешь эту пыточную машину.       — Прелесть моя, я понимаю, что ты не любишь резкие звуки, но называть такой качественный будильник пыточной машиной — непростительное кощунство даже с твоей стороны. Я его ни разу к мастеру не носила, а все равно на весь дом слышно! Прояви уважение к таланту бабки — сколько лет прошло, а он трещит на той же самой громкости. Много еще часовщиков тебе такое намудрят? Очень полезная штука, между прочим!       Калина такая… Калина. Впрочем, другого ожидать не следовало.       Безобидная ситуация, которая и внимания-то не стоит, отчего-то сонной Валерии кажется сжатой и очень наглядной демонстрацией их динамики.       Калине прекрасно известно о неоднозначных взаимоотношениях подруги с Аглаей Тимофеевной. Если что-то в драгоценной бабушке и раздражает Валерию сильнее, чем ее отдаленность и безответственность, так это бесконечные циферблаты, которые из-под ее рук выходят чаще, чем в Снежной падает снег, и которыми она, именуя это жестом доброй воли, а на деле просто не зная, куда их девать после сборки, долгое время щедро снабжала внучку и всех ее знакомых. Хитрая бестия Соловьёва может сколь душе угодно невинно хлопать пышными ресницами, но блеск в глазах выдает — она прекрасно помнит, как последний присланный подруге будильник та в порыве раздражения нещадно разобрала на винты да шестеренки, приговаривая, что если так разобрать все от скуки созданные пожилой женщиной механизмы, материала хватит на установку часовой башни на центральной площади столицы.       С тех пор нового металлолома Валерии не приходило, а все «чудеса часовой мысли» перекочевали в безраздельное владение к брату и сестре Соловьёвым. И Калина любила, просто обожала ставить именно эти будильники, когда подруга у них гостила. Издевательства ради.       И это касается всего, не только часов. Валерия не сомневается, что подруга ее ценит и горой за нее встанет, если надо — не раз ведь уже так и делала — но это не мешает Калине в моменты наиболее хорошего расположения духа давать волю озорству и методично пытаться довести ее до белого каления, прекрасно зная, что все равно не выйдет, и будучи уверенной, что ей все сойдет с рук.       И сходит ведь.       Валерия снова вздыхает.       — Как скажешь, как скажешь… Так который час?       — Час поднимать твою прекрасную головушку с подушки и сопровождать соскучившуюся меня, — деловым тоном заявляет Калина. — Сейчас восемь. Думаю, ты уже достаточно поспала, так что вставай, приводи себя в порядок и собирайся. Чай на кухне.       — А Вячеслав?       — Вечером, — кратко бросает Калина и уходит из комнаты.       Валерия решает оставить расспросы о подробностях на потом — сейчас ей, действительно, не помешает взбодриться. Настигшая во сне липкая тревога оставила неприятный осадок, и избавиться от этого чувства хочется как можно скорее.       Она редко запоминала сны. Сюжеты ее сновидений чаще всего были хаотичными, сумбурными, нелогичными — словом, недостойными того, чтобы с трепетом записывать их в лежащий у кровати блокнот, стараясь успеть до момента, когда голову покинет последняя деталь, и потом перечитывать, ища в них вдохновение и смысл. Но вот ощущения она запоминала довольно четко, и сегодняшние ей были не по вкусу. Какая бы чепуха ей ни снилась, она нечасто вызывала чувство тревоги — и тот факт, что это произошло, для Валерии был зна́ком: вчера она слишком много думала.       Ах, эти визиты в столицу…       Она наконец заставляет себя подняться с постели, морщась, когда прохладный воздух мурашками проходится по нагретому телу. Может, оно и к лучшему. Быстрее взбодрится.       Валерия направилась на кухню. Как Калина и обещала — чай.       — Удостоюсь ли я чести попробовать твою непревзойденную готовку, или мне стоит сразу оставить надежду и смириться с чайной диетой?       Калина, подводящая глаза у зеркала, хмыкает.       — Завтра и его себе будешь сама заваривать.       Всё беззлобно, разумеется, и с умиротворенной улыбкой, как в старые-добрые, Валерия наливает полную чашку, осторожно отпивая. Она все равно не очень любит завтракать.

***

      Столичные улицы встречают морозом и неприветливой серостью фасадов каменных зданий. Сегодня пасмурно и немного ветрено — не худшая погода из возможных в Снежной. В будний день вокруг пусто — почти безлюдно. Атмосфера, которую находят гнетущей большинство иностранцев и очаровательной — особо привязанные к отчизне местные. Холодная и унылая, но такая родная.       Гладкая мостовая, на которой в такую погоду нужно быть осторожным — того и гляди, поскользнешься. Накрытые снежными шапками крыши похожих друг на друга домов. Частокол черных фонарей вдоль дороги — маленькие дети убегают от них подальше вечерами, кто со звонким смехом, кто с испуганными глазами. В сумерках кованые столбы выглядят грозно, но больше ребятню пугают обслуживающие их фонарщики, которые, по слухам и неосторожно оброненным нерадивыми родителями словам, заточают в лампы души непослушных малышей, которые выходят гулять зимой после девяти.       Валерии кажется, что она до сих пор помнит, к какому из этих фонарей прилип языком Вячеслав, когда ему было восемь.       — Пожалуйста, скажи уже, куда мы идем.       Калина шагает резво, будто и не боясь упасть — Валерия, за время жизни на окраине деревни отвыкшая от уложенных камнем скользких дорог, следует чуть-чуть поодаль, но старается поспевать.       — Первым делом к папе на работу — его в городе нет, а сослуживцам срочно понадобились какие-то там документы, будь они неладны, — слегка повернув голову в сторону подруги, Калина демонстративно похлопывает сумку, висящую у нее на плече. — Вот я одного не понимаю, почему они не могли попросить сразу, пока он еще в столице был? Болваны пустоголовые, а если бы меня тоже на месте не было?.. Слишком уж они на удачу полагаются. Как их там вообще держат? — Калина начинает распаляться, но быстро осекается, замечая понимающую ухмылку на лице подруги. — Ладно, прости, отклонилась от темы. В общем, несем документы в штаб, потом, может быть, пройдемся по городу, но не обещаю. И, конечно, ко мне в ателье.       — План понятен.       Валерия слабо улыбается и следует за ней, кутая руки в пурпурных складках тяжелого плаща, с вниманием сшитого и подаренного Калиной годы назад. Соловьёва, кажется, чисто из принципа не собиралась мириться с серостью вокруг — и как только Валерии с горем пополам было позволено сменить форменные полушубки на что-то поиндивидуальнее, сразу же сняла мерки и через две недели торжественно вручила ей добротно скроенное творение, строго потребовав без сожалений сжечь «ту старую серую катастрофу». С тех пор и по сей день монохромном городском пейзаже девушки выделялись яркими пятнами — Калина в гранатового цвета полушубке и Валерия в цветах менее броских, но все же приметных.       — Думаешь, много времени займет?       — М? — Калина снова оборачивается, бросая на Валерию быстрый взгляд, но не замедляясь. — Да нет, не думаю. Мне же их клятую документацию только отдать надо, задерживаться не будем.       Чем ближе они к штабу, тем чаще на улице встречаются люди — вокруг все еще достаточно пусто, но в этой части город не кажется таким безжизненным. Кто-то избавляется от бесполезной рекламы на доске объявлений, кто-то меняет вывески перед своей мастерской, кто-то летит на работу, спотыкаясь по пути. Но взгляд Валерии мгновенно приковывает к себе девчушка в коричневой шубе, стоящая со стопкой газет у угла одного из зданий. Она замедляется.       — Неужели Маша?       — Она самая, — отстраненно подтверждает Калина.       — Не думала, что она все еще работает с газетами… — Валерия улыбается и останавливается окончательно. — Я тебя сильно задержу, если подойду на минутку?       — …Я не спешу. Останавливать не буду, — по-непривычному осторожно говорит Калина, и Валерии чудится, будто она хочет добавить что-то еще, но подруга лишь молча отходит в сторону, махнув рукой, словно говоря «я здесь, не торопись». Валерия благодарно кивает.       Девочка лет тринадцати-четырнадцати аккуратно устраивает стопку неподалеку от себя, беря несколько газет в руки — кажется, только недавно пришла, может, всего на несколько минут раньше них. Как совпало, однако.       Валерия улыбается, про себя подмечая, что каштановые волосы Маши теперь лежат аккуратно, а шубка выглядит добротно — явный контраст со стриженной тупыми ножницами испуганной девочкой в полупротёртом безразмерном тулупе, какой она ее помнит. Может, ей лишь чудится, но сейчас она выглядит увереннее и… благополучнее, что ли?       — Маша, здравствуй.       Она оборачивается, услышав свое имя, и ее глаза немного расширяются в удивлении.       — Валерия. Неужели правда Вы?       Газет она из рук не выпускает и в объятия не бросается — взгляд ее за несколько лет тоже будто стал немного холоднее, но значения этому Валерия не придает. Много воды утекло.       — Да, правда я. Рада видеть, что твои дела идут неплохо.       Маша сдержанно улыбается, и есть в этой улыбке что-то искреннее, но все равно смешанное с едва уловимым холодком.       — Спасибо. Вы извините, я просто не ожидала Вас здесь увидеть после… всего.       Стоящая в отдалении Калина не вмешивается, но нервно притопывает ногой, внимательно наблюдая за взаимодействием.       — Что ж, это вполне понятно. Извини, надеюсь, не занимаю твое время. Но сдержаться и не подойти не могла. Скажи пару слов. Как твоя жизнь?       — Вполне хорошо, — Маша с сомнением, но все же немного расковывается — лицо не кажется таким напряженным, а глаза выглядят почти виновато. — У мамы дела получше, и меня приняли на работу в издательство. Обязанностей теперь немного больше, зато хоть не целый день только газеты на морозе раздавать. Мне нравится.       — Я тобой горжусь, — Валерия сдерживается, чтобы не потрепать девочку по голове, как делала раньше. — Надеюсь, дальше будет еще лучше.       Маша в ответ предлагает улыбку — слабую, но теплую. Кивает.       — Спасибо.       Валерия ждет, когда же она наконец выскажет то, что, очевидно, вертится у нее на языке. И дожидается — поколебавшись, Маша протягивает.       — …это правда?       Этот вопрос неизбежно должен был быть озвучен, и Валерия почти без заминки кивает. Пускаться в подробности не имеет смысла, и проще дать четкий однозначный ответ.       — Да.       — Понятно.       Повисает тишина. Маша смотрит себе под ноги, неловко ковыряя снег носком сапога. Потом поднимает взгляд на Валерию.       — Вы знаете… Мне как мама рассказала, я сначала не поверила, — говорит она осторожно. — Потом, конечно, уже сомнения появились, но как бы то ни было… В общем, даже если правда, я уверена, мы всех деталей не знаем. Вам моя мама знакома, она что услышит, в то и верит, не разбирается особо. Я не все за чистую монету беру, я же Вас все-таки знаю. Так что… не держите на меня зла за осторожность, пожалуйста. Я Вам все равно очень благодарна.       — Не беспокойся, Маша, — в ответ на сумбурную речь Валерия успокаивает ее, все-таки рискнув и легонько, по-сестрински похлопав по плечу. — Я все понимаю. Твоя мама возмущена, наверное, — на ее лице появляется легкая усмешка, — и это даже разумно, я бы сказала. Думаю, я бы тоже осторожничала. Так что все в порядке.       Девочка благодарно кивает и выдыхает с облегчением — рада, что никто на нее не обижается. Валерия понимает. Сколько Маша себя помнит, она всегда все понимает.       — О чем пишут сегодня? — Валерия с улыбкой меняет тему.       — О чем пишут сегодня?       Бредущая с занятий на тренировку юная девушка с собранными в высокий хвост темными волосами останавливается у здания, прямо перед девочкой лет восьми-девяти, которая мгновение назад звонким голосом предлагала прохожим купить газету. Услышав вопрос, девочка пару раз моргает, протягивая.       — Ну-у… Про политику. И про… новости. И там еще что-то на первой странице… интересное.       Валерия, утомленная и не в лучшем настроении, все равно улыбается, слушая попытки ребенка объяснить содержимое газеты.       — На первой странице? И что же? Если правда так интересно, я бы купила одну.       — Ну-у…       Девочка мнется и щурится, вглядываясь в газету, и Валерии в голову приходит шальная и неправдоподобная мысль. Бред. Быть того не может, чтобы в Снежной — так не просто где-нибудь, а в самой столице — ребенок не умел читать. Но чем дольше девочка вертит в руках бумагу, надеясь, что докучливая прохожая просто купит одну и поскорее оставит ее в покое, тем сильнее эти подозрения. Заглядывая на передовицу, она решает немного схитрить.       — Ничего себе, и правда очень интересно. Получается, что на приеме в Заполярном дворце на той неделе было происшествие.       — Да-да! Очень скандальное, — девочка с энтузиазмом кивает и поддакивает. — Тут во всех подробностях, так что берите, не пожалеете.       Валерия улыбается. Наивное дитя. В этой статье нет ни слова про Заполярный дворец, и уж тем более про выдуманный ей только что прием. Заголовок гласит, что производство оружия заметно выросло по сравнению с прошлым годом, и что ученые Фатуи нашли новый способ повысить его эффективность с помощью элементальной энергии.       — Ты не умеешь читать, не так ли?       Мысленно она ругает себя и за бесцеремонную прямоту, и за это естественное «ты», обращенное пусть и к ребенку, но к незнакомому и работающему ребенку. Как-то некрасиво получается. Но слово не воробей. Девочка тем временем открывает рот и тут же закрывает его, не находясь, что ответить. Румянец на ее щеках становится насыщеннее, теперь не только из-за мороза. Она начинает раздражаться и смотрит на Валерию исподлобья.       — Слушайте, пожалуйста, или покупайте, или нет. Моя работа продавать, а не статьи пересказывать.       — Если хочешь, могу научить.       Улыбка на лице Валерии становится шире — но не насмешливее, теплее. Девочка, впрочем, выглядит возмущенной такой наглостью. Маленькие руки крепче сжимаются на газете, а взглядом, кажется, прожечь можно.       — Не нужна мне Ваша помощь! И вообще, чего Вы ко мне прицепились? Или берите газету, или не тратьте время. Вам какая разница, читаю я или нет? Вы кто?       На обвиняющим тоном заданные вопросы девушка отвечает так, будто бы они заданы всерьез, и протягивает девочке ладонь.       — Меня зовут Валерия, — девочка приподнимает бровь, всем видом демонстрируя, что ей это ни о чем не говорит — понимая это, Валерия продолжает. — Так уж совпало, что мне как раз нужна педагогическая практика.       — И поэтому вы решили подойти к случайному ребенку на улице, рассчитывая, что я просто скажу «да» подозрительной незнакомке, которая нахально сует нос, куда не просят, — язвит девочка.       — Виновна по всем пунктам, — хихикает Валерия, позабавленная такими колкостями из уст маленькой газетчицы. Она выдыхает и ее лицо смягчается. — Прости меня за спонтанность и вольность, мне, наверное, пока недостает некоторых качеств и умений, но я над этим работаю. На самом деле это случайность, я правда хотела просто купить газету. Но раз уж так получилось… Почему не попробовать? Мне не помешает практика, да и тебе лишним не будет. Представь, вот пройдет мимо тебя ну, скажем, Предвестник, а ты не сможешь сказать, что на передовице написано.       Девочка отводит взгляд в раздражении, а Валерия добавляет.       — Ни единой моры не возьму.       Девушка видит, как маленькая газетчица мнется. Взгляд устремляется вниз. Негодование все еще не сошло, но она, кажется, задумывается, а потом бурчит.       — Я подумаю.       — Спасибо, — Валерия улыбается. — Пять газет, пожалуйста.       Глаза девочки загораются, и она тут же хватает и протягивает Валерии пять газет, едва ли не забыв тут же про неприятный разговор. Хоть какое-то воздаяние за ее терпение. Пять газет продано, целых пять! Девушка тем временем отсчитывает мору и с улыбкой отдает ей.       — Если ты не против, как тебя зовут?       — … Маша.       — Маша, — Валерия повторяет короткое имя и кивает. — Я вернусь за новыми газетами завтра, Маша. И… подумай над моим предложением, правда.       — Спасибо. Я подумаю, — поколебавшись, отвечает девочка. Взаимодействие, конечно, странноватое, но Валерия не выглядит слишком подозрительной… да и к тому же, сама Маша еще ни на что не согласилась. Если и правда надумает, обязательно потребует гарантий, что эта странная прохожая не преступница, и обсудит с мамой… Нет, нет, она не согласится! Ну ее, эту мутную девушку с ее с бухты-барахты брошенными словами. Еще чего. Не нужна Маше ее помощь…       Но через несколько дней, в которые Валерия стабильно приходила и неизменно покупала по несколько газет, Маша, замявшись и ковыряя сапогом снег, спросила, в силе ли ее предложение.       Вопрос Валерии вызвал на лице Маши улыбку — наверное, самую теплую из тех, что она удостоилась от нее получить за сегодня.       — Сегодня без масштабных новостей. Немного об успехах Фатуи, немного об изменениях в расписании грядущих выходных, в остальном глазу зацепиться, как мне кажется, не за что. Но детский раздел расширили, Вам, помнится, нравилось его читать.       — Спасибо, поняла. Одну газету, пожалуйста.       Взяв из рук Маши газету, Валерия отдает девочке нужное количество моры. Она не уверена, будет ли читать этот выпуск, но покупает все равно — из уважения к труду и по старой памяти. Беседа вышла короче, чем она рассчитывала, но дольше задерживаться бессмысленно, и с кивком головы на прощание она говорит.       — Удачи тебе, Маша. Всего доброго.       — До свидания, Валерия. И… удачи Вам.       Маша провожает взглядом удаляющуюся наставницу и со вздохом возвращается к работе.       Калина, снег под сапогом которой уже успел плотно утрамбоваться от беспрерывного нервного притопывания, смотрит на Валерию со странной смесью сомнения, раздражения и облегчения.       — Ну как? Поговорили, можем дальше идти?       — Да. Спасибо, что подождала, Калина.       Калина кивает, молча забирая у Валерии газету и пряча у себя в сумке, чтобы той не пришлось тащить бумагу в руках. Потом ни с того ни с сего выдает.       — Знаешь, я называю это неблагодарностью.       Валерия останавливается, глядя на подругу с невысказанным вопросом. О чем речь? Замечая замешательство собеседницы, Калина поясняет.       — Если бы ты ее тогда вечерами к нам домой не таскала и по книжкам с ней не занималась, ее не то что в издательство не взяли бы, она бы и макулатуру эту раздавать недолго смогла, я уверена, — с каким-то странным раздражением выговаривает она. — И что в ответ? «Ой, я Вам очень благодарна, Валерия, но писем я Вам писать не буду, а если на улице подойдете, буду шугаться», — Калина бессовестно кривлялась, выдавливая голос потоньше и морща лицо. — «Но Вы только не обижайтесь, Валерия, понимаете, маменька просто осторожничает, и все равно, что она уже и думать о Вас забыла и что мне самой уже тринадцать». Хорошее, конечно, отношение, ничего не скажешь.       — Ну зачем ты так, Калина? — с ноткой укора отвечает Валерия. Возмущений со стороны подруги она не ожидала. — Ты преувеличиваешь. Она не «шугалась», как ты выразилась, и была достаточно дружелюбна. Касаемо матери… разве плохо, что она ее слушает?       — Ну да, ну да, — скептически фыркает Калина. — Но знаешь ли, можно быть и пословоохотливее с кем-то, кто с тобой несколько нет терпеливо нянчился.       — Ты слишком остро реагируешь, — возмущение Калины Валерию одновременно смущает и забавляет, но о пылком нраве девушки ей хорошо известно, потому она не принимает близко к сердцу — не отмахивается от ее слов, но и слишком над ними не задумывается. — Давай поторопимся, тебя в штабе уже заждались, наверное.       — Заждались и еще подождут, мы никуда не спешим. Их проколы — не мои проблемы, я могла бы вообще отказаться заходить, — снова фыркает Соловьёва, но тут же неохотно соглашается. — Но ты права. Не хочется и дальше по морозу шататься. Чем раньше разберемся с бумажками, тем раньше покажу тебе ателье.

***

      «Пустоголовые болваны», которых так ругала по пути Калина, встречают ее с распростертыми объятиями.       — Никак сама сударыня Соловьёва пожаловала!       Улыбками и кивками ее приветствуют немолодые солдаты Фатуи — подчиненные Фёдора Николаевича, ее отца. Калину здесь знают хорошо — драгоценная дочурка старшего Соловьёва была предметом всеобщего восхищения еще с детства, с того самого момента, как ее впервые увидели в штаб-квартире, и, в отличие от своего младшего брата, пользовалась, можно даже сказать, популярностью. Связано ли это с тем, что она — ребенок начальника, или дело лишь в ней самой, но бойкий нрав девушки здесь многим был по душе, и обычно суровые служащие всегда встречали ее с теплотой.       — Она самая, — усмехается Калина, доставая из сумки набитую бумагами папку. — Вы, я погляжу, в хорошем расположении духа.       — А то! Все потихоньку, — отвечает ей рослый мужчина среднего возраста с пышными усами. — Сама-то как поживаете, сударыня?       — Все потихоньку, — игриво передразнивает его Калина.       Валерия в это время стоит у стены недалеко от выхода. Ей… неуютно. Она оглядывает комнату, стараясь оставаться незаметной. Впрочем, это необязательно — на нее все равно никто не смотрит. Девушке кажется, что ей следовало подождать снаружи. Здесь немного жарко в теплом плаще, снег с сапог тает, заливая пол водой, а Калина все увлеченно щебечет с подчиненными отца. Те, кто не участвует в разговоре, бросают на вторую посетительницу пару взглядов, но тактично молчат. Валерия чувствует себя не в своей тарелке, будто вмешивается в момент, в который вмешиваться не должна.       — Документы здесь, в папке. И имейте в виду, больше таких фокусов не потерплю. Или все своевременно, или сами разбирайтесь со своими проблемами.       — Каемся, виноваты, — отвешивает шутливый поклон усатый мужчина, хохотнув. — Спасибо, Калина. Что бы мы без тебя делали?       — Я тоже не знаю, — невозмутимо отвечает она. — К слову, «спасибо» на хлеб не намажешь, так что взамен за бесстыдную мою эксплуатацию с вашей стороны требую рекламу моего ателье, оно вот-вот откроется.       — С хваткой, как всегда.       — Хочешь жить — умей вертеться.       Валерия старается не слишком вслушиваться в беседу — говорят ведь не с ней и не о ней. Но поведение Калины ее веселит. Она всегда была такой — практичной, очаровательной и порой немного беззастенчивой. Валерия так не умеет — все как-то неловко, как-то… некстати.       Не зная, куда деть взгляд, она следит за плавно бегущей стрелкой настенных часов. Круг за кругом… Девушка немного погружается в свои мысли, словно загипнотизированная, и в реальность ее возвращает голос подруги.       — Ну, мы пойдем. У меня, знаете ли, планы, — резво развернувшись и направившись к выходу, Калина подмигивает Валерии и качает головой в сторону двери, давая сигнал, что можно выходить. Девушка выдыхает с облегчением — наконец-то свежий воздух. Не зная, обратят на это внимание или нет, она решает все равно вежливо кивнуть на прощание — просто на всякий случай.       Как только подруги оказываются на улице, Калина смотрит на нее с улыбкой.       — Ну как, довольна?       — Чем?.. — с непониманием хмурится Валерия. Калина мигает глазами.       — Я же буквально только что из него выудила, что соседний отдел на миссию завтра отправляют… Ты что, вообще не слушала?       Валерия отводит взгляд, а Калина притворно-раздраженно цокает языком.       — Никакой в тебе расчетливости, Валерия. И как живешь вообще? — тяжелый вздох. — Как бы то ни было, дядюшка твой драгоценный скоро будет вне зоны доступа. Пусть ненадолго, но домой наведаться успеешь. Теперь можешь восхититься моей предприимчивостью.       — Хорошо, я восхищаюсь твоей предприимчивостью, — Валерия со смешком послушно хвалит Калину. — Я думала, вы просто жизнь обсуждали, а ты все еще об обещании из письма помнишь.       — Запомни, яхонтовая моя, у меня все всегда схвачено, — Калина подмигивает Валерии, обхватывая ее ладонь своей — кажется, она в приподнятом настроении. — Знаешь, бродить по городу у меня прямо сейчас желания нет, потому я пренебрегу твоим мнением и сразу потащу тебя на Инеевый переулок.       — Так точно, капитан.       — Не называй меня «капитан». Пойдем уже.       И таща Валерию за руку по заснеженным улицам, где несмотря на достаточно раннее время уже начинает смеркаться, Калина направляется в сторону своей заработанной упорным трудом радости и гордости.

***

      — Когда я вырасту, я открою ателье. И стены в нем будут теплого цвета, не то что эта тоска у папы в штабе. И свет будет не белый.       Калина не солгала в разговоре, произошедшем много лет назад. Да, она действительно не любила ни серость, ни холод, потому с завидным упорством меняла то, что было в ее силах.       Валерия окидывает взглядом помещение — бледно-желтые стены, хорошее освещение, добротный пол. Здесь уютно, при желании можно даже не делать из него швейную мастерскую — просто приходи и живи.       — Я буду шить самые красивые наряды. И даже знать местная будет туда приходить, вот увидишь.       Сейчас в слова тогда мечтательной тринадцатилетней девочки, а сегодня — трудолюбивой и практичной девушки, верится легко. Валерия видела, как Калина работает, верила, что ее труды окупятся — и вот она, стоит в помещении, которое само по себе — уже осуществление мечты ее подруги.       — Здесь приятно.       — А то. Разве могло быть иначе? Не забывай, кто здесь всем заправляет, душенька.       Валерия не может сформулировать, почему, но это место вызывает какое-то чувство… благоговения. Оно в очередной раз напоминает ей, насколько быстро летит время. Девичьи фантазии о будущем, которые раньше казались такими далекими, сейчас превратились в явь.       Калина почти исполнила, кажется, все, о чем грезила и к чему стремилась.       Что исполнила Валерия?       — Здесь, конечно, пока что пустовато, — частит Калина, воодушевленно расписывая подруге свои планы по расположению мебели и инструментов, по декорации пространства и прочее, прочее, прочее…       Валерия слушает внимательно, как слушает внимательно всегда. Высказывает свои предложения, задает вопросы, составляет картину в голове. Она горда — рада стать свидетельницей важного события в жизни Калины, счастлива видеть, как сияют ее глаза.       Даже если ее нагоняет странное чувство, что она куда-то опаздывает, даже если невольно и не к месту вспоминается, что неосторожности в жизни стоили ей многого, ее восхищение подругой не становится от этого менее искренним.       — У меня и сейчас, конечно, есть заказы, но только по рекомендациям знакомых, официально-то пока место не открыто, — делится Калина. — Хоть какая-то польза от постоянных просьб папиных сослуживцев, — заливисто смеется. Да, она умеет правильно обернуть ситуацию, зная, когда уместно попросить ответную услугу. — Но открытие… Для меня это что-то особенное. Я и сейчас много шью, но потом… это как будто новый этап, знаешь? Вроде делаю то же самое, но все-равно по-другому. Думаешь, глупо?       — Ни единой капельки.       Калина улыбается и порывисто обнимает Валерию — та обхватывает ее руками в ответ, с теплой улыбкой слушая, пока она, очевидно, испытывая особый эмоциональный подъем, приговаривает.       — Я очень рада, честно! И очень рада, что ты приехала, спасибо тебе за это. Так хорошо, что столько времени проходит, а мы все еще вот — вместе, общаемся, хоть и связываемся и видимся нечасто. И… Ха.       Калина отстраняется, проговорив все на одном дыхании и прервавшись от нехватки воздуха, все недосказанное передавая яркой улыбкой.       — А теперь снимай свой плащ, тут тепло. Будем снимать мерки.       — Мерки? — Валерия вопросительно выгибает бровь.       — Ты сегодня особо непонятливая, драгоценная моя, — Калина хихикает. — Щедродень скоро, забыла?       — Калина, тебе правда не стоит…       — Стоит-стоит. Не отказывай мне в удовольствии совместить приятное с полезным и порадовать тебя, похваставшись своим мастерством, — очередное ее фирменное подмигивание — Валерия закатывает глаза, но смеется, стягивая плащ.       — Буду самой красивой в лесу, всем диким лисам твое ателье прорекламирую.       — Не паясничай.       Пока Валерия ищет, куда бы примудрить верхнюю одежду, Калина возится в столе, стараясь откопать измерительную ленту — но как только она выуживает ее из ящика, раздается стук в дверь.       — Ну и кого там принесло? — раздраженно протягивает хозяйка мастерской, шагая к двери и ворча себе под нос. — Я же всем знакомым говорила, пока не открылась, посещения только по определенным дням, негодяи невнимательные… Погоди минутку, Валерия, я сейчас.       Валерия кивает, решая пока скоротать время за изучением окружения — несколько манекенов, швейная машинка на столе, аккуратно сложенные рулоны ткани, шкаф… И часы на стене — одно из распроклятых бабкиных творений. Она даже сюда их притащила. Ох, Калина…              С интересом разглядывает стол. На нем не так много всего — стопка бумаги, несколько маленьких записок-напоминаний с пометками о принятых заказах и сроках, к которым их нужно выполнить, подставка с ножницами, линейкой и карандашами, заточенными словно не для черчения, а для убийства, и ежедневник. На душе становится тепло, когда Валерия осознает, что это тот самый ежедневник, который она когда-то подарила Калине на один из праздников — прямо перед тем, как отправиться в долгую поездку.              — Этот, — с торжественной интонацией декларирует именинница, — будет использоваться только для важных записей. Буду вносить в него цели и мечты. И всегда носить с собой!              — Ага, как и те четыре, что у тебя в ящике пылятся, — ёрничает Вячеслав, мгновенно уклоняясь от летящего от сестры подзатыльника.              — Еще бы. Те четыре ты дарил, а этот — Валерия. Чувствуй разницу.              — Это, вообще-то, обидно.              Заметно, что использует аккуратно — уголки не смяты, корешок не сломан, и ни единого чернильного пятна, что вообще впору относить к фантастике, учитывая, как… экспрессивно Калина пишет.              Приятно, что все еще помнит.              Дверь закрывается, и Калина возвращается к Валерии с улыбкой на лице.              — Что там такое, все-таки недобросовестные клиенты?              — А вот и нет, — улыбается Калина, откидывая назад косу, — какой-то посыльный — я даже знаю, кто его отправил. Две записки, и в каждой, не поверишь, очень даже приятные известия.              — Выкладывай.              — Ну, во-первых, моя репутация меня опережает — количество моих клиентов, кажется, увеличивается, — ухмыляется девушка. — А во-вторых — вы как сговорились. Гостей у нас дома теперь на двое больше.              
Вперед

Награды от читателей

Войдите на сервис, чтобы оставить свой отзыв о работе.