Кватлинги. Ловушка для шельмы

      Джунхо всегда представлял будущее довольно просто. С рождения на нём было бремя будущего директора и он ещё подростком знал, что такое бремя ляжет на его детей. С рождением этих самых детей всё стало неопределённо и представляемое будущее ставилось Джунхо под сомнение. Несмотря на все знаки, посланные самой судьбой, он продолжал делать всё, чтобы не отклоняться от привычного исторического бытия своей семьи.       Правда этому вечно что-то мешало. Например, импарго, похитившая его детей. Хорошо, что они вернулись. Казалось бы, судьба отступила со своими глупыми предупреждениями, но церемония показала, что это не так.       — Я знаю, что узоры периодически загораются и предвещают каждый своё, но это бывает редко и не все сразу, — Джунхо стоял хмурый, сложив руки на груди.       Ёнг и сам был озадачен откликом тотемов. Оба мужчины были разочарованы просто невообразимым провалом Канны на «экзамене» духов, но духи кое-что подсказали, приоткрыв занавесу будущего.       — Джунхо, — шаман бросил взгляд на плачущую девочку у подножия древа и вернулся взглядом к мужчине. — Ещё с её рождения было понятно, что всё будет сложно. Узоры лишь доказали это.       — У Хару и Мёнхёка тоже загорелись узоры год назад, — вспомнил Ёнг. — Один ладно, он у всех загорается, но я до сих пор жду подвох от тотемов дороги и новости.       — В случае с твоими детьми, — обратился шаман к главе Ли. — Всё может закончится уже сегодня, а вот у Канны предсказана нелёгкая судьба.       — Меня это не утешает, — заметил Джунхо.       Основные узоры на четырёх тотемах были своего рода посланием от мира духов. Тотем жизни (олень) — остаётся с человеком на протяжении всего пути жизни и может спасти в нужную минуту; тотем дороги (черепаха) — символ определённого момента жизни, чья задача — дать помощь на непродолжительное время, чтобы жизненные силы не иссякли при наличии проблемы; тотем новости (орёл) — вестник, чья задача принести новость или показать духовный рост (в случае с Канной и в совокупности с предыдущим и последним тотемом он играл первую роль); тотем тени (дракон) — загорался у наследников клана несколько последних поколений и не сулил ничего хорошего, являясь символом трудностей и испытаний.        — У меня загорался тотем дракона, и я справился, — задумчиво вспомнил Ёнг. В случае с главой Ли это было неизбежно, ведь именно на его судьбу выпало стать избранным ребёнком и спасти не только свой клан, но и все прочие, вытянув их из пучины войны.       — Ты не забыл, что у тебя на тот момент, помимо узоров горели огоньки всех фонариков? — поинтересовался Джунхо. — У тебя были все нужные качества нашему клану, а Канна… — он взглянул на уже успокаивающуюся дочь. — Ей это сулит лишь одно…       Он не смог озвучить возможную потерю дочери.       — Одобрение не придёт, пока ребёнок не поймёт, что надо быть как все, — заключил шаман.       В его словах читалась истина. Простая истина, режущая Джунхо по его гордости: его дочь не вписывается в рамки клана Ли. Он ещё лет десять назад заявлял, что если не вырастить в ней твёрдый стержень, то она будет втоптана в грязь, но после её похищения не смог быть с ней более строгим. Теперь жалеет.       Джунхо наблюдал как Хару, подойдя к его дочери, гладит её по спине, кажется, успокаивая. Мёнхёк ледяной глыбой возвышался над девушками и в его взгляде отчётливо читалось презрение. Сразу видно — воспитание Ёнга.       Всё же Джунхо не понимал, как действуя по одной и той же практически тактике из его воспитания не вышло того же, что вышло из Хару. Но нюансы обоих мужчин легко бросались в глаза лишь со стороны: Джунхо использовал способ кнута и пряника, а Ёнг взращивал в детях нужные качества способом подавления и подчинения, манипуляций и угроз: если ты не будешь таким, каким я желаю тебя видеть, то я не желаю тебя видеть вовсе.       Люди по поляне расходились кто куда. Канна слышала обрывки ругани бабушки и дедушки, их разочарованные возгласы, что через год им снова придётся появиться здесь. Она слышала притворно-сочувственный голос дяди, что, кажется, только рад был ещё одному поданному на тарелочке шансу повидать племянников.       Хару подошла к плачущей Канне и присела на корточки рядом, не осмеливаясь пачкать ханбок и уж тем более морозиться на холодном камне. Наследница начала поглаживать её по спине.       — Не переживай, — мягко успокаивала она. — Зато попадёшь в историю.       Канна всхлипнула.       — Ага, — буркнул, возвышающийся над девушками Мёнхёк. — Как единственная кто провалил церемонию.       Канна сдавлено промычала и глубже зарылась в ханбок. Хару бросила на близнеца суровый взгляд.       — Брат…       Канна сквозь пелену отчаяния, постоянно всхлипывая и смаргивая слёзы, представляла гнев разочарованного отца. Он всегда был суров и чётко высказывался по поводу репутации семьи или академии, а в клане Ли такой провал это не просто потеря репутации, а… клеймо позора.       Этот день может принести ужасное ближайшее будущее, если дать гневу отца накопиться. Канна уже представляла разрушения в её душевном состоянии после того как отец отпустит эту ситуацию знатно потерзав её нервы. Последствия не меньше послеураганных.       Канна не так много знала об этом природном явлении. Благо прогресс шагнул далеко вперёд и подобное научились предотвращать до серьёзных последствий, но когда-то, когда кватлинги ещё не были организованы настолько, чтобы контролировать саму погоду, такие природные явления приносили много вреда жителям этой планеты.       Ураган…       Канна вдруг вспомнила, что однажды услышала на лекции учителя Джиана о том, что до появления «синоптиков» — людей, отвечающих за погоду — тайфун, ураган могли предотвратить по-другому — взрывом.       Не лучше ли предотвратить ураган, дав отцу выплеснуть весь гнев одним «взрывом»? Лучше один раз перетерпеть, чем неделю минимум расхлёбывать последствия урагана.       Чтобы собраться с духом и подготовиться к шквалу унижения понадобилось какое-то время. Истерика потихоньку улеглась, но сердце продолжало берешно колотиться. Девушка никак не могла заставить себя подняться и подойти к отцу.       В стороне за Канной и близнецами наблюдали Дохён и Кёниль.       — Подойди к ней, — старший наследник подтолкнул сына директора. — Она твоя сестра и она плачет в свой день рождения.       Кёниль упёрся ногами в камень и перевёл обеспокоенный взгляд с сестры на отца.       — Это может плохо закончится, — покачал он головой. — Канна провалилась и опозорила семью. Готов поставить за́мок на то, что отец в ярости. Лучше пока ничего не предпринимать. Мне только утром руки подлатали.       Парень сжал пальцы в кулак, наконец не чувствуя адской боли. Дохён и сам невольно поджал уже здоровую губу и подумал о том, что может быть в сто раз хуже, если он сделает то, что отцу не понравится.       Благо обоих перед церемонией подлечил Ли Тэмин — врач академии.       — Она по-прежнему твоя сестра, — Дохён не думал сдаваться. Сам не собирался подходить, ведь не общался с девушкой, но хотел заставить Кёниля выполнить свой братский долг защитника. — Если бы Хару плакала, то я бы стороне не остался, грози мне хоть мой и твой отец вместе взятые.       Ложь. Но между детьми директора и так было посеяно зерно раздора, насколько знал Дохён. Он всего лишь хотел примирить их. Тем более в такой день и в такой ситуации.       — Тебе легко судить, — продолжал упираться Кёниль. — Ты мало того, что церемонию не проходил, так ещё и господин Ли отнёсся бы к провалу более снисходительно.       — Конечно! Шанс даётся не единожды в жизни, а если кто начнёт в клане и вне его пределов говорить о каком-то там позоре — им не сносить головы.       — Говорю же! Наши отцы разные!       Но Канна уже собралась с духом и поднялась с земли. Кёниль с беспокойством смотрел как его сестра неуверенно шагает в сторону отца.       Канна делала осторожные шаги, не вслушиваясь в вопрос «куда ты?» который задала ей Хару, не прислушиваясь к разговорам родственников на поляне. Шла, опустив голову, будто на эшафот.       Когда до отца оставалось всего несколько шагов, а сердце от волнения было готово выпрыгнуть из груди, из общего приглушённого гула голосов послышался совсем чёткий. Наверное, потому что адресован был конкретно ей и далеко не в мягкой форме.       — Канна, — Ли Хуан окликнула дочь и, несмотря на всю внешнюю хрупкость и нежность, весьма твёрдыми и уверенными шагами направилась в её сторону. Девушка остановилась и, прикусив губу, обернулась. — Не трогай сейчас отца.       Канна бросила взгляд на папу и поняла, что именно сейчас ей лучше поговорить с ним напрямую, несмотря на советы, хотя даже на веление, матери.       — Я сама поговорю с ним, — Хуан встала между дочерью и мужем и рукой подтолкнула девушку к середине поляны. Родители женщины уже уходили, ступая на тропу, ведущую в город Шиями, в сторону резиденции директора Джунхо; Хёнсо же наоборот с довольной улыбкой направлялся в сторону сестры и племянницы. — Хёнсо проводит тебя и Кёниля домой.       Канна усомнилась в этом высказывании, хотя бы потому, что брат уже и сам покидал поляну вместе с Дохёном. В любом случае, оставаться наедине с дядюшкой она не имела ни малейшего желания.       — Я не пойду с ним, — уверенно заявила Канна.       Хуан в миг стала серьёзной, хоть до этого и улыбалась ради приличия.       — Ты будешь делать, что тебе велят взрослые! — медленно и с расстановкой проговорила женщина, подталкивая дочь в сторону уже подошедшего мужчины.       У Канны в груди резко что-то схлопнулось, отдавая по всему телу трепетом ужаса. Не по своей воле, но она всё же сделала пару коротких шагов навстречу дяде, при этом обернувшись через плечо, смотря на отца. Внутренне она звала его и умоляла почувствовать её страх и обернуться. Только он всегда защищал её и брата от этого человека. Но Джунхо был поглощён беседой с главой Ли и шаманом.       Как только рука Ли Хёнсо легла на плечо девушки, та рывком скинула ладонь мужчины и почти отпрыгнула в сторону, подальше.       — Я не пойду с ним! — истерично крикнула она сквозь слёзы и не дожидаясь тирады, которая последовала бы за рассерженным выражением лица матери, побежала в чащу леса.       Её проводили взглядами все собравшиеся и оставшиеся ещё на поляне люди. Джунхо и Ёнг тоже удивлённо повернулись. Джунхо по инерции сжал под ханбоком рукоять пистолета, но пока не доставал оружие.       Когда Канна скрылась за деревьями, Джунхо суровым взглядом дал понять жене и её брату, чтобы они убирались прочь с его глаз. Шаману же хватило одного взгляда на пса, лежащего неподалёку от главы Ли, и далматинец поднялся и последовал в чащу за девушкой.       Глава Ли смотрел вслед уходящим с поляны Хуан и Хёнсо.       — Если наши расследования и допросы не вывели этого типа на чистую воду, неужели вам духи не подскажут истинную его натуру? — Ёнг посмотрел на шамана. — Не только у Джунхо и его детей недоброе предчувствие по отношению к этому парню, — заметил глава Ли.       — Не так просто впутать духов в эту чушь с определением причастности или непричастности Хёнсо к неуловимым бабочкам, — покачал головой шаман.       — Импарго, — машинально поправил Джунхо. Он-то уж не мог теперь не думать о истинном названии этой организации и о их возвращении. Никогда не упускал ни малейшей детали этого дела, и не упустит впредь. Особенно после предсказания.       — Я бы давно вынес мозги этому ублюдку просто потому что он мне не нравится, — поморщился Ёнг. — Не понимаю почему ты его до сих пор терпишь и подпускаешь к детям, которые тем более его боятся.       Джунхо был солидарен с мнением друга, а потому сжал зубы и тяжело втянул воздух.       — И рад бы, но Хуан… Я уважаю её и не хочу делать ей больно, а она всецело на стороне своего недоноска братца и не отступает, ссылаясь на отсутствие доказательств его виновности.       Под ногами Канны, где мягкий сырой мох отсутствовал, хрустели сухие ветки, а те, что ещё были на деревьях, неприятно хлестали её по лицу. Мягкую собачью походку за спиной девушка не ощущала, а через пелену навернувшихся слёз не замечала нечисти вокруг себя. Так она, пока шла, не разбирая что под ногами, наступила на один из огоньков Квихва и тот с тихим свистом на мгновение угас, но после вновь вспыхнул и скрылся в темноте леса.       Мартовский лес ранним утром был тих и спокоен. Канна и сама начала успокаиваться. Её всхлипы уже не заглушали шум ветра высоко в кронах деревьев, биение собственного сердца, редкие крики птиц и негромкие шаги. Шаги позади себя она тоже успела подметить, но пока медлила оборачиваться из-за страха наткнуться на что-то, что может её попросту съесть.       Она остановилась, но мягкая поступь продолжала слышаться всё ближе и ближе. Канна задержала дыхание и зажмурилась, когда к шагам прибавилось частое хриплое дыхание. В руку совсем слабо упёрлось что-то мокрое и холодное. Канна осмелилась открыть глаза и взглянуть.       Встретившись глазами с псом у своих ног, она облегчённо выдохнула, хоть и была удивлена, что за ней последовал именно этот пёс.       Самый красивый из существующих. Самый прекрасный из знакомых псов, что вечно крутятся вокруг главы Ли или шамана. Раньше она не осмеливалась подойти к чужому далматинцу, хоть чувства при виде этих замечательных чёрных пятен на белой шерсти, зашкаливали. Либо этот пёс умел читать мысли и устал ждать, когда она наберётся смелости, либо это сама судьба.       Канна опустилась на колени, не боясь намочить и без того уже испачкавшийся и порванный кое-где ханбок. К тому же мох был мягким и даже приятно прохладным после всех пережитых потрясений и истерик.       — Какой приятный сюрприз, — Канна потрепала пса по голове, буквально ощущая прилив радости от его мягких висячих пятнистых ушей. — Ты за меня беспокоился? Провожаешь меня до дома?       Наверное, впервые за день она залилась смехом, почти естественным. Она старалась выловить немного эндорфина после встречи с этим пятнистым чудом.       Канна трепала пса по голове, ушам и загривку, а тот в свою очередь урывками пытался уловить её запах. Канна, слегка улыбнувшись, поднесла тыльную сторону ладони к носу далматинца, давая тому возможность изучить её.       Пёс начал облизывать пальцы девочки, а после поднимаясь всё выше по кистям и предплечью, зарываясь носом под рукава ханбока. Канна слегка посмеивалась от щекотки, оставляемой на коже мокрым носом пса и его горячим дыханием.       — Ну хватит, — девушка начала отпихивать от себя далматинца, когда тот приблизился к её лицу, начав облизывать солёные от слёз щёки. Пёс был на удивление упрямым. — Ну всё, всё.       Канна чмокнула его в мокрый нос и улыбнулась.       — Так лучше? — с мягкой улыбкой поинтересовалась она, даже не ожидая ответа, но далматинец оказался на удивление сообразительным и, тихо проскулив, слегка кивнул и отстранился.       Канна вновь начала гладить пса и вдруг почувствовала на его шее ошейник. В тишине звякнул медальон и, протянув удивлённое «м-м-м» девушка вгляделась в гравировку.       — Значит ты у нас Дин, — обрадовалась Канна, будто сама подбирала ему кличку. — И, судя по дорогой кожи и золотому медальону, ты явно живёшь не в хибаре шамана. Ты, значит пёс главы Ли?       Далматинец лизнул руку девушки, и она приняла это как «да».       — Ты, на удивление, тихий, — заметила Канна. — И сообразительный. Кажется, хороший слушатель. Могу я… — она помедлила в нерешительности, будто пёс и правда мог запретить ей что-то. — Могу я немного тебе пожаловаться?       Канна начала замерзать на мокром мху, ранним утром в одном ханбоке. Оказывается, когда ты поглощён истерикой и заливаешься слезами, ты не чувствуешь холода. Но успокоившись, девушку начал пробивать озноб. Она уже начала жалеть, что перед прохождением церемонии отдала тёплую накидку брату.       Она поднялась на ноги. За ней поднялся и далматинец. Уже более аккуратно шагая в сторону дома, Канна начала свой монолог с псом, как с верным и давним другом, ведь пёс таковым и являлся, будучи не в состоянии разбалтывать чужие тайны, секреты и переживания.       — Наверняка ты видел самый большой провал в истории клана, — пёс продолжал вышагивать рядом, высматривая в темноте меж деревьев нечисть. Канна и сама смотрела себе под ноги, хоть и обращалась к «собеседнику». — Мне дома перепадёт вдвойне. Ещё и за то, что маму ослушалась. А я ведь просто не хотела идти с этим…       Ей на глаза навернулись слёзы, и она всхлипнула на несколько секунд не способная продолжить.       — Почему-то взрослые никогда не воспринимают меня всерьёз. Отец вечно со своим «ты должна» и «ты обязана». Он всегда заботится только о репутации и считает себя самым главным. А мама… мама считает себя главной, когда приезжает домой. Я ведь ждала её приезда больше полугода, но она опять начала командовать мной и братом. Иногда мне кажется, что мы для неё лишь прислуга, те же люди, которыми она командует в своих дурацких разъездах. Да она наверняка их знает даже лучше, чем нас!       Канна обижено надулась и на минуту умолкла.       — Она окритиковала мой ханбок… — девушка отодвинула еловую ветвь и наконец остановилась. Впереди простиралась гладь озера, на другой стороне которого возвышался особняк. Дом. — Мне понравился ханбок, который сшили для меня. Его ведь не я выбираю, но почему-то для неё именно я осталась виновата и в его расцветке и фасоне и узорах на нём.       Пёс продолжал вышагивать рядом. Они огибали озеро.       — В любом случае ханбок бесповоротно испорчен, — Канна подняла руки и оглядела дыры на рукавах, а опустив взгляд, грязные пятна и растяжки на ткани у живота и подола. — Дома влетит ещё сильнее, а когда придёт отец…       Её голос вновь дрогнул. В горле вновь встал ком, а на глаза навернулись слёзы.       Далматинец остановился у берега озера и девушка невольно тоже встала и обернулась.       — Дальше не пойдёшь? — пёс сел. — В любом случае, спасибо тебе за компанию. Ты хороший слушатель.       Канна закинула за спину спутавшиеся волосы и направилась в сторону дома, где её уже ждала «семья» — брат, не подошедший поинтересоваться её состоянием (должно быть обиделся, решила Канна); бабушка и дедушка, которым было откровенно плевать на всех в этом доме и даже больше — они ненавидели и едва терпели; мать, которая не упустит шанса придраться к её внешнему виду, душевному состоянию, провалу на церемонии и непослушанию её приказам; а главное — отец, который наверняка будет рвать и метать за испорченную репутацию семьи.       Канна аккуратно провела пальцами по орнаменту Аями на двери дома, и та отворилась, впуская хозяйку. Однако девушка остановилась сразу у порога. Оперевшись на перила лестницы её уже ждала мама.       — Надеюсь ты нагулялась, — не то спрашивая, не то утверждая процедила женщина. — Я прослежу за тем, чтобы весь следующий месяц ты «гуляла» лишь от комнаты общежития до замка на уроки да обратно. Понимаешь за что твоё наказание?       Канна сцепила дрожащие пальцы меж собой и, больно прикусив губу, опустила голову.       — За то, что я ушла? — чуть слышно и максимально неуверенно спросила она. В любом случае молчать — не вариант. Перепало бы ей ещё больше.       — За то, что ты ослушалась! — вскричала женщина.       Даже не глядя, Канна представляла перекошенное злостью лицо матери.       — Я лишь пытаюсь сблизить вас! Пытаюсь примирить! Наладить ваши отношения с дядей!       С каждой фразой по телу Канны будто пропускали разряд электрического тока. Моральная боль от такого предательства ощущалась физически.       Почему? Почему отец понимает её и брата и понимает их отношение к этому ужасному человеку, а мама не видит очевидного и бросает их вновь на раскалённые угли, оставляющие новые шрамы на их душе? Разве женщина, родившая их, не должна более трепетно относится к их эмоциям и чувствам?.. — Я вижу, как тяжело вам это даётся, — продолжала Хуан, уже встав ровно и медленно подходя к дочери. — Особенно тебе, Канна.       «Ничего ты не видишь, — девушка сделала обречённый отрывистый вдох. — Ты лишь делаешь вид, что тебе до этого есть дело!» Она это не озвучила. Боялась какие могут быть последствия у подобного заявления. Но всё было действительно так. Родная мама не понимала её и совершенно не знала, как собственного ребёнка и просто как человека. Канна была готова поставить на то, что мама просто была разочарована провалом, не понимая при этом как к этому всё пришло, в то время как отец всегда ожидал именно этого. Канна по глазам его видела, что он не ожидает от неё многого…       Хуан уже подошла вплотную и положила руку на плечо дочери.       — Мы же одна семья, — тон её голоса смягчился. — Вы же были так близки в детстве…       Канна не выдержала.       — Да какая же мы семья, мама?! — в истерике закричала она. — Только мы с Кёнилем чувствуем эту связь, а все прочие хотят потопить нас! И если ты для меня как дальний родственник, иногда приезжающий поздороваться, а твои родители совершенно чужие люди, то твой брат, этот отвратительный и мерзкий человек, для меня враг и чудовище!       Слёзы, хлынувшие из глаз, Канна уже не могла контролировать. Она кричала, впервые за последние восемь лет, если не за всю жизнь, с уверенностью глядя в лицо мамы.       — Он сломал меня! Он сломал Кёниля! Он сломал наши жизни! Ты даже не представляешь, что мы пережили из-за этого мерзкого человека! Он затащил нас в эту лесную проклятую дыру! — виски Канны пронзила острая боль, причиняемая барьером. Она зажмурилась, вскричала, хватаясь за волосы. Черепную коробку будто распирало изнутри, выдавливая глазные яблоки и лопая барабанные перепонки. Из носа её пошла кровь, но Канна не собиралась замолкать. — Неужели ты не видишь в нём чудовище, мама?!       Канна махнула рукой на второй этаж, где, оперевшись на перилла, стоял Хёнсо. Канна заметила его, когда только вошла. Нет. Она его почувствовала. Его присутствие страхом отражалось во всём её теле, заставляя спину покрываться мурашками, волосы на руках вставать дыбом, сердце учащённо биться, а дыхание сбиваться. Этот страх повторения пройденного восемь лет назад не просто не отступал всё это время, он вернулся новой силой после предсказания Лили.       Сейчас этот человек, вселяющий ужас, стоял и с лёгкой улыбкой, будто за игрой матери с дочкой наблюдал за ссорой.       На какое-то время в холле повисла тишина, нарушаемая лишь рваным дыханием Канны и её всхлипами.       Когда ярость немного отступила, девушка смогла вернуться из собственного ада воспоминаний в реальность, где у дверей в гостиную стояли бабушка с дедушкой в отвращении наблюдая за ней.       — Я пытаюсь сохранить семью, — делая паузу между каждым словом произнесла Хуан. — Ты не просто истеричный подросток, Канна, ты маленький истеричный манипулятор, настраивающий Кёниля и Джунхо против Хёнсо, а значит и против меня. Ты рушишь то, что я строю уже пятнадцать лет по кусочкам, втягивая брата в свои игры и мешая мне!       — Нет, Хуан, — послышался твёрдый голос со стороны.       И Канна, и Хуан с Хёнсо повернулись.       — Ты сама принесла в этот мир этих детей, — таким же ровным твёрдым голосом продолжала её мать, бабушка Канны и Кёниля.       В повисшую паузу Канна начала просчитывать ходы отступления в своё убежище — в комнату. Лишь бы скрыться от всех этих людей. Путь по лестнице был заказан. Хёнсо по-прежнему стоял у её основания на втором этаже.       Хуан сделала тяжёлый вдох и заправила светлые волосы за уши, прикрывая глаза и собираясь с мыслями.       — Это всё воспитание Джунхо, — с выдохом, чуть слышно сказала женщина, больше самой себе, чтобы успокоиться, а не как ответ матери, влезшей в этот спор.       У Канны сбились мысли от такого заявления. Может, отец и единственный, кто принимает участие в воспитании её самой и Кёниля, но он уж точно не виноват в её ненависти к дядюшке и накопившейся обиды на маму.       — Ты сама выбрала этого мужчину, — заметил отец Хуан.       Канна вновь захотела привычного отчёта отца где-нибудь в его кабинете в академии. Только он, его очередное «ты должна» и никаких унижений, непониманий и ругани. Обычная скучная и даже надоедающая и раздражающая жизнь вдруг стала казаться чем-то невообразимо уютным и безопасным. Безопаснее, чем жизнь под крышей дома с так называемой семьёй…       — Прекратите, — чуть слышно пробубнила она, сжав дрожащие руки в кулаки и опустив голову.       Никто на неё даже не взглянул.       — Прекратите, — уже громче и увереннее произнесла Канна. — Не ругайте его… — на глаза вновь навернулись слёзы, хотя девушке казалось, что в ней их попросту больше не осталось ни грамма. — Оставьте папу в покое…       — Закрой рот, — презренно велела девочке бабушка.       — Ты ещё ребёнок и ничего не понимаешь, — в тон ей заявила Хуан.       Каждый новый вздох Канны был неполным и рванным. Она уже не могла даже дышать, не то, что плакать, но собрав последние силы подняла взгляд на мать.       — А ты понимаешь? — надрывающимся голосом, но абсолютно ровно спросила Канна маму.       Хуан вздрогнула. Впервые в глазах её дочери отражалась ненависть, злоба и опасность. Никто не знал, что в голове её крутится совершенно другое — страх перед Хёнсо, недавняя ссора с братом и его слова о том, что им обоим стоило погибнуть в той лаборатории, измены отца с презираемой учительницей, странные новые отношения с Дарэном, поцелуй с наследником Мёнхёком и смерти… много и нескончаемые смерти от рук импарго.       — Ты не знаешь собственного мужа, детей и брата!       Хуан замерла, приоткрыв рот. Её дочь, так похожая на неё саму, на её мать… такая светлая девочка с кудрями, чьё лицо усыпано веснушками, с большими светло-карими глазами, привычно излучающими детскую наивность… смотрела на неё волком. Раскрасневшееся от слёз лицо с алыми кровавыми подтёками, с ярко-красными от слёз глазами, будто потемневшими от затаившейся в душе обиды и злости, будто потеряло все те черты, что делали Канну… Канной.       — Ты опять за своё? — набравшись решимости спросила Хуан. Абсолютно спокойно, не желая прекращать этот спор, но и не подкидывая поленья в горящее выше неба пламя. — Хёнсо любит тебя.       Сам мужчина после этих слов начал спускаться по лестнице, будто только и ждал разрешения или команды к действию.       Канну начало трясти всё сильнее с каждым шагом, что дядя делал в её сторону. Хуан и её родители стояли неподвижно, лишь наблюдая. Ноги перестали держать Канну, и она медленно осела на пол едва дыша. Все шумы резко затихли перебиваемые биением собственного сердца.       Перед ней только Хёнсо, с лёгкой улыбкой, тянущий к ней руки и взгляды… безразличные незаинтересованные взгляды. Мать, бабушка и дедушка, безразличные к её судьбе, статуи прислуги, пустыми деревянными зрачками смотрящие в её сторону, но не выражающими ничего. Как тогда, в детстве. Когда восемь лет назад дядя забрал её и дорогого братика с детской площадки… Взгляды гуляющих там детей и их родителей тоже не были спасательной верёвкой. Но всё изменилось…       Теперь всё по-другому!       Теперь-то Канна знает, что ждёт её рядом с этим человеком. Она больше никогда не поверит ему как в тот раз. Больше никогда не побежит навстречу его распахнутым объятиям заливаясь смехом.       — Не хочу иголки… — шёпотом, чуть слышно просила она, не способная сопротивляться. Виски вновь пронзила острая боль воспоминаний из лабораторий импарго. Канна зажмурилась. Из носа вновь пошла кровь. — Не хочу датчики…       Холодные руки дяди уже касались её плечей. Даже через ткань ханбока Канна чувствовала этот холод и исходившую от него опасность.       — Не хочу вакцину! — из последних сил крикнула она, пытаясь стряхнуть с себя чужие руки, но самая мощная вспышка боли помешала её планам.       Всё погрузилось в темноту.       Хёнсо на секунду замер, когда Канна перед ним упала на пол, обессилив и потеряв сознание. Опустив, напряжённые плечи он подхватил племянницу на руки и встал с пола.       — Я уложу её в кровать, — сообщил он сестре и направился к лестнице.       Хуан и её родители спокойно разошлись в разные стороны, будто только что закончили непринуждённый семейный диалог.

***

      Кёниль с Дохёном уже дошли до замка. Старший наследник переодевался из ханбока в форму, а Кёниль набирал Эрану сообщение с пересказом всех событий на церемонии. Вторая кровать в комнате пустовала, Дарэн был на занятиях, но Кёниль всё равно иногда бросал недовольные взгляды в его половину комнаты. Он будто бессознательно пытался зацепиться за что-то в вещах парня, что выдало бы в нём яркую отрицательную черту в доказательство сестре, чтобы она с ним порвала.       — Ты действительно думаешь, что твой отец отменит традицию вечеринки по поводу дня рождения? — поинтересовался Дохён.       Кёниль пожал плечами, хоть наследник его и не видел, будучи на половину скрытый шкафом куда вешал ханбок.       — Я буду не удивлён, — голосом полным разочарования наконец озвучил он. Дохён промолчал, а Кёниль в задумчивости сверлил взглядом стену. — Понимаю, что Дарэн вроде как твой друг, но что ты можешь действительно сказать о нём?       Дохён, застёгивающий пуговицы на манжете белой рубашки, на секунду застыл, удивлённый резкой сменой настроения и темы разговора.       — Как Ли, он хороший парень.       Дохён проверил свой внешний вид в зеркало, а Кёниль вздохнул всё понимая.       — Канне он не пара, — он проверил аккаунт сестры, которая не была онлайн со вчерашнего полудня.       У аватарки девушки высветился маленький тортик со свечами и надпись: «У Канны день рождения. Не забудьте поздравить её сегодня!» На фотографии девушка ярко улыбалась, позируя на фоне водопадов аквапарка. Совсем старая фотография, сделанная ещё когда бабушка и дедушка по линии отца были живы. Больше восьми лет назад…       — Зря ты переживаешь, — Дохён устроился на кровати рядом с Кёнилем. — Может он наоборот хорошо повлияет на неё. — Кёниль скептически вскинул бровь. — Только подумай, он наверняка прошёл бы церемонию посвящения.       — На больное давишь?       — Нет, — Дохён раздражённо закатил глаза. — Может рядом с этим парнем Канна станет более…       Он не смог подобрать нужного эпитета, описывающего любого Ли, кроме самой Канны.       Не успел Кёниль всерьёз об этом задуматься, как телефон в его руке завибрировал. Увидев от кого сообщение, Кёниль поспешил прочитать его.

«Дома всё спокойно?»

      «О нет, — запаниковал Кёниль. — Нет, нет, нет, нет, нет».       Дохён заметил отразившийся на лице сына директора ужас.       — Что случилось? — спросил наследник.

«Всё спокойно»

      Кёниль отправил ответное сообщение и нервно сжал телефон в пальцах. Да, он соврал отцу, хотя бы потому что попросту не знает, что происходит в стенах резиденции, но всё же лучше так, чем сознаться в том, что он сделал не то, чего от него ожидает отец.       — Мне нужно домой, — бесцветным голосом обронил Кёниль. — Как можно скорее…       Долго ждать не пришлось и пешком идти тоже. Дохёну потребовался всего один звонок Дживону и через секунду мужчина стоял в комнате наследника готовый к любым приказам, а ещё через секунду он и Кёниль стояли посреди холла резиденции Джунхо.       — Спасибо, — поблагодарил Кёниль мужчину и тот вновь пропал.       В доме было тихо. Деревянная женщина привычно протянула руку, чтобы принять у младшего хозяина верхнюю одежду, но Кёниль её проигнорировал. В небольшом закутке под лестницей суетилась женщина из прислуги.       Кёниль подслушал что-то про очередную уборку комнат, когда другой деревянный человек из прислуги протягивал женщине корзину с грязным постельным бельём. Кажется, бабушка с дедушкой не пожелали задержаться в этом доме больше чем на пол дня.       Парень аккуратно заглянул в столовую, но та оказалась пуста. Зато из гостиной слышался тихий разговор. Сначала Кёниль успокоился, что он, кажется, даже не наврал отцу по поводу ситуации дома, а потом вдруг прислушался и на него вновь будто прибоем нахлынуло недоброе предчувствие:       — … принёс одни проблемы, — ворчала бабушка.       Кёниль выглянул из-за угла. Бабушка и дедушка с прямыми спинами и привычно недовольными лицами сидели посреди дивана как у себя дома, хоть таковым это место не считали. Мама сидела в кресле справа от них, ничем не отличаясь. То ли воспитание было крайне строгим, что даже после ссоры оставило свой отпечаток в осанке и поведении женщины, то ли она настолько хотела походить на свою мать, что буквально её копировала.       «Чёртовы гены!» — поморщился Кёниль. Он ненавидел эту схожесть с матерью и бабкой с дедом. Большая часть внешности его или сестры досталась именно по линии матери — светлые волосы, веснушки, мягкие черты лица, хрупкое миниатюрное тело и светлые глаза. Парень хотел быть похожим на отца, таким же высоким и крупным, внушающим страх и излучающим серьёзность, но был похож на деда — светлые волосы, женоподобное лицо и бледная кожа из которой казалось вся краска уходит в веснушки.       Зато по отношениям этой парочки сразу было понятно кто в семье главный. Кёниль не удивился бы, узнав, что бабушка когда-то в прошлом просто нашла кого-то столь на неё похожего, и, взяв его за шкирку как котёнка, отвела к зданию загса. Во всяком случае в браке она помыкала мужем, как только могла, а он и рад был подчиняться воле суровой супруги.       — В следующем году этот день пройдёт как положено, — уверила Хуан мать.       Старшая женщина лишь презренно хмыкнула и тонким пальцем аккуратно отодвинула прядь чёлки с глаза. Кёниль заметил, что коротко подстриженные волосы бабушки уже не так хорошо были уложены, как перед церемонией. В любом случае такая причёска придавала женщине стервозности и высокомерия.       Бабушка бросила взгляд на два свёртка ханбоков — свой и мужа — и Кёниль тоже посмотрел туда, в душе обрадовавшись, что эти двое, кажется, не собираются даже на обед оставаться.       — Придётся снова примерить эти одеяния в следующем году и снова встать среди вас, — с отвращением сказала бабушка.       Хоть в чём-то Кёниль был с ней солидарен. Он тоже испытывал отвращение от нахождения рядом со своими «дорогими» родственничками.       — Хорошо хоть, что не придётся пошивать новые ханбоки, — заметил дед.       — Наоборот хорошо, что у Канны в следующем году будет нечто другое, чем та тряпка, которую она сегодня напялила, — Хуан потёрла глаза, выдохнув в неодобрении.       Кёниль наморщил нос в отвращении. Сшитый на заказ ханбок отражал личность владельца с точностью до каждой детали и ниточки, каждого цвета и оттенка. Мама это знала. Насколько же она презирает Канну, отзываясь так о сегодняшнем ханбоке? Вот так она и оставила отзыв на собственного ребёнка, показав всё своё родительское отношение к дочери.       — Если швеи предложат в следующем году тот же дизайн, — с неприятной Кёнилю полуулыбкой заговорила бабушка. — Просто наденьте на неё вновь эти изодранные и грязные тряпки.       Все трое рассмеялись как от отменного анекдота, а Кёниль, больше не способный вынести ни секунды этого разговора, прислонился спиной к стене, сдерживая дрожь от разлившейся по организму ярости.       — Переоденься, Кёниль, — чуть громче, но мягче велела Хуан, даже не подняв глаза на дверной проём, за которым скрывался её сын.       Кёниль вздрогнул, услышав обращённый к нему наказ. «Отец с матерью стоят друг друга», — выдохнул парень, вспомнив, что отец тоже всегда, при любом случае, пользуется своей силой, чтобы вывести собеседника на чистую воду.       Поднимаясь по ступенькам на второй этаж, Кёниль размышлял о собственной зависти тем, у кого дни рождения и семейные встречи проходят в весёлой обстановке, а не напряжённой и невыносимой.       Он решил проведать Канну. У неё сегодня был важный, но тяжёлый день, а по разговорам мамы и бабушки с дедушкой, возникало чувство, что в его отсутствие в доме было не так уж спокойно, как показалось ему вначале.       Дверь в комнату сестры оказалась приоткрыта и слышался оттуда самый неожиданный голос. Кёниль даже остановился на мгновение, боясь увидеть там действительно этого человека. Он прислушался.       — Помнишь ли ты, цветочек, что я рассказывал тебе много лет назад? — слышался притворно-ласковый голос Хёнсо.       Кёниль дрожа, то ли от страха, то ли от злости, приоткрыл дверь шире и замер. Дядя сидел на краю кровати сестры, поглаживая её по спутанным волосам. Парень сразу заметил грязный и порванный ханбок Канны и её неестественно аккуратную и неподвижную позу. Он понял, что сестра не сама уснула в таком виде.       Хёнсо не оборачивался на Кёниля, что в ступоре стоял у входа в комнату. Но парень понял, что дядя заметил его присутствие.       — Дорогие мои белокрыльники, — нежно продолжал дядя, проведя пальцами по бледному лицу Канны в красных пятнах, далеко не по веснушкам.       Кёниль заметил и кровь на губах и под носом сестры, заметил покрасневшие веки и синие пятна под глазами. Он боялся представить, что произошло, что именно этот человек натворил в этот раз и почему его сестра в таком виде.       Парень сглотнул с ужасом вспоминая, когда впервые услышал от дяди такое обращение, впервые услышал о этих цветочках.       — Бело… кто?       В памяти всплыло нахмуренное маленькое личико шестилетней Канны и ответ, который тогда дал ей дядя:       — Белокрыльники. По-другому — калла.       Тогда этот человек был любимым и близким. Тогда он точно так же сидел на краю кровати Канны, поглаживая её спутанные кудрявые волосы. Тогда Хёнсо рассказал им обоим почему он зовёт их именно так.       Сейчас рассказ мужчины отличался лишь тем, что они подросли, но не достигли конечной стадии роста:       — Вы уже не малыши, но по-прежнему похожи на бутон цветка. Такая белая спираль из нежных лепестков с жёлтой сердцевиной. Цветочки, как высшая степень преклонения и уважения, — Кёниль сам не заметил, как одними губами проговаривал каждое слово дядюшки. — Вы уже подросли и готовы. Вот-вот вы распуститесь, всё больше открываясь этому миру, показывая то, что было сокрыто в вас. Но вы ещё остаётесь такими же нежными как лепестки каллы.       Рука Хёнсо вдруг замерла на щеке Канны, а сам мужчина обернулся к Кёнилю.       — Со временем вы окрепнете и уже не будете такими хрупкими внутри, — продолжал рассказывать мужчина. — Ваша сердцевина из тонкой жёлтой, — он провёл рукой по вышитым на ханбоке Канны цветам. — Станет более твёрдой и надёжной, хоть и будет по-прежнему покрыта хрупкой пыльцой.       Хёнсо взглянул на еле дрожащие ресницы племянницы и пальцем собрал скатившуюся из уголка её глаза слезинку.       — Вас и по ту минуту будут окутывать нежные лепестки.       Кёниль продолжил уже знакомое описание, будто заучивал его каждый день, но слышал всего однажды сквозь сон:       — У нас есть крепкий стебель, не дающий нам упасть при малейшем порыве ветра. Есть листья, принимающие больший удар вредителей на себя.       Он сказал это, давая понять дяде, что он и его сестра под защитой. И если раньше она была недостаточной, то отныне стала намного прочнее.       — Вы будете расти в относительной безопасности, — усмехнулся Хёнсо. — От вас уже начал исходить неприятный запах, давая знать, что вы опасны. Вы уже начали выделять яд, а значит осталось совсем немного до того момента, когда вы совсем окрепнете, став плодом каллы — твёрдым и с шипами, красным цвета крови, а вашим спутником станет смерть.       Увы, но смерть стала их спутником с того самого дня как дядя забрал их с детской площадки и привёз в лаборатории импарго, в руки к этим монстрам.