Владыка-развоеватель

"чᴇᴦо ᴛоᴧьᴋо нᴇ ᴨᴩиᴄниᴛьᴄя" – и чуᴛь нᴇ уʍᴇᴩ оᴛ обᴧᴇᴦчᴇния. ʍои ночныᴇ ᴋоɯʍᴀᴩы быʙᴀюᴛ ᴄᴛоᴧь ᴨᴩᴀʙдоᴨодобны, чᴛо ᴛᴀᴋ нᴀзыʙᴀᴇʍᴀя ᴩᴇᴀᴧьноᴄᴛь ᴄᴛыдᴧиʙо зᴀбиʙᴀᴇᴛᴄя ᴨоᴛоʍ ʙ ᴛᴇʍный уᴦоᴧ и ᴄидиᴛ ᴛᴀʍ ᴄʍиᴩно, убояʙɯиᴄь ᴋонᴋуᴩᴇнции.

ʍᴀᴋᴄ ɸᴩᴀй

ᴋᴧюч из жᴇᴧᴛоᴦо ʍᴇᴛᴀᴧᴧᴀ

      Ледяной пот по всему телу льется как Кэгон в свои лучшие времена. Спальню жасмина оглушает судорожное спертое дыхание – тонкие пальцы сжимают фантомную рану на шее, будто бы пытаясь остановить кровь, и почти придушивают. Ее Соуске, никакой не двойник, решил избавиться от какого-то статного старика со строгим лицом, но девочка оказалась запертой в его теле. Больше всего запомнились чайные глаза ее мужчины – очень спокойные. Ни радостные, ни сердитые. Умиротворенные и равнодушные.       Громкий и судорожный вдох. Мечи проснулись, но не шумят в ее голове, просто окутывают разум своим теплом. Девочка отнимает руку от шеи и не видит, что там остался красный след от ладошки.       У нее нет никаких сил. Мокрая насквозь юката падает на пол, босые ноги шлепают не в сторону террасы – там бушует гроза. Зажигаются свечи, комнаты наполняются обманчиво-уютной желтизной огоньков. Ичиго омывает тело в ванной и надевает теплое домашнее кимоно, слабо подвязывая тонкий пояс.       И так каждую ночь. Снится всякая чушь, страхи в разных ипостасях – кровь, мясо, кости. Гарь. Вонь. Ложиться не хочется, а не ложиться она не может – нет сил. Нервные руки берут с полки в гостиной ученическую бумагу. В комнатке для творчества, подсвечиваемой переносным фонариком, находятся чернильный камень и кисти.       Ичиго устраивается за низким столиком в спальне. Ноги холодит пол, рыжая снова раздраженно встает и идет к комоду за утепленными таби. В воздухе пахнет зыбкой влагой, но ноги уже в тепле. На плечи предусмотрительно ложится одеяло, и со всеми трофеями девочка возвращается за стол. Ступни некультурно складывает в позу лотоса, сидя на кресле без ножек, и раскладывает перед собой предметы.       И чем она занимается… Это, скорее, отчаяние. Она впервые взялась за это с момента ухода Соуске. Уснуть она не уснет, почему бы не попрактиковаться?       Влажная кисть набирает тушь.       “Мне вновь приснился кошмар”, – кисть удивительно аккуратно выводит иероглифы. Изящная рука не дрожит, движется легко, но не особо быстро. – “Ты был там. Но я скучаю. Хочу увидеть тебя в реальности, а не в кошмаре.”       Девочка останавливается и выдыхает. О чем писать? Сочинить стихи? Она не умеет. Может, все-таки порисовать? Нет. Она и правда забросила каллиграфию. Ичиго вспоминает, как ее заворожили руки студентов, изгибающиеся и танцующие свой танец над бумагой. Ее руки смогут лучше.       “С тобой я в безопасности. С тобой мне хорошо. Лучше, чем от теплой ванны и от жаркого солнца. Лучше, чем от самого вкусного чая. Я бы хотела, чтобы ты меня сейчас обнял своими горячими руками”.       Ичиго сама себя стесняется. Вряд ли бы она смогла в потоке и не в неге удовольствия сказать ему все эти слова. Или смогла бы, но покраснела бы до пят и после этого всего проглотила бы свой собственный язык. Пока он не проглочен, его кончик проходится по сухим персиковым губам.       “Чтобы этими руками погладил везде. Так я чувствую себя живой. А когда ты говоришь, что я – твоя, что я – идеальная, у меня все опускается в пятки. И тогда, когда ты сказал, что я – твоя особенная девочка. Я думала, я сойду с ума”.       Маленькая ручка вздрагивает, но девочка успевает оторвать кисть от бумаги, чтобы не испортить написание и не поставить кляксу. Она переводит дух, чтобы сконцентрироваться. Чтобы быть в равновесии. Из-за вздоха пламя свеч на столе колышется и подсвечивает рубины на бледных щечках.       “Я становлюсь очень чувствительной, когда ты целуешь и гладишь меня. Мне это нравится. Иногда”, – Ичиго перечеркивает последние два иероглифа, – “Я хочу, чтобы ты поцеловал каждый сантиметр моего тела. Я кажусь себе слишком жадной, когда дело касается тебя”.       Пальчики левой руки заправляют рыжую прядь за алое ушко, ладонь ложится на тыльную сторону лебединой шейки, остужая. Куросаки чувствует, как температура в комнате изменилась – повысилась как минимум на градусов десять и продолжает нарастать.       “Ты такой красивый, твои руки самые согревающие. Твои плечи самые царственные, твои волосы самые мягкие. Рядом с тобой я чувствую себя божеством, стоящим рядом с тем, с кого начался мир”.       Ладошка отрывается от шеи, хватает чистый лист плотной бумаги и заменяет им веер. Поток воздуха раздувает золотистые нити волос, медные в таком освещении. Но это не помогает. Поэтому пальцы оставляют бумагу на столе и развязывают пояс кимоно. Края расходятся сами.       “Когда ты трогаешь меня, я будто горю в пламени. Каждый раз…”, – живописная девичья рука дрогнула прямо на иероглифе, – “...когда ты меня берешь, мне кажется, что я умираю и возрождаюсь. Ты все делаешь как нужно, но мне будто всегда мало. Я бы хотела, чтобы ты не отпускал меня часами и днями”.       Холодные тонкие пальцы вновь пробегаются по шее, после – гладят изысканные ключицы, сейчас торчащие как вычурный барельеф. Ичиго шумно выдыхает, отнимая кисть от бумаги и прикрывая глаза ненадолго. Нежная рука ласково опускается по грудной клетке чуть ниже и оглаживает аккуратные груди. Подушечки пальцев поочередно сжимают напряженные розовые соски – мягко и осторожно. Рыжая прячет стон за мычанием, прикусывая нижнюю губу, но крупно вздрагивает. Левая рука тянется ко рту, розовый язык пробегается по кончикам пальцев, и те возвращаются к чувствительным соскам.       “Мне так нравится твой контроль и твоя власть надо мной”, – почерк стал менее стабильным, но все еще отличается аккуратностью. Свободная рука любовно сжимает груди по очереди, а после тянется за новым чистым листом, первый закончился. – “Когда ты с жадностью стискиваешь мои ноги и бедра. Когда вдавливаешь в постель. Я хочу, чтобы ты иногда был жестче. Когда ты в Руконгае сказал, что выпорешь меня, я почти потеряла сознание. Те шлепки, когда ты меня наказал, меня слишком сильно возбудили, и после твоего ухода я ласкала себя. И я хочу еще”.       Пальчики гладят впалый истощенный живот, пересчитывают ребра, все норовят спуститься ниже, но девочка себя мучает, возвращая руку к груди. В голове мерцают возбуждающие картинки.       “Когда ты придушивал меня оби, я тоже захотела большего. Я хочу, чтобы ты сделал это собственной рукой, чтобы мой разум затуманился еще сильнее”.       Ичиго не выдерживает, рука тянется вниз. Она очень быстро намокла и возбудилась, скучая по своему мужчине. Из-за позы ничто не мешает ей пройтись пальцами по промежности, собирая влагу. Подушечки ласково оглаживают клитор, а после скользят ниже, и один из пальчиков аккуратно входит. Такого с собой девочка еще не делала. Поток мысли льется сам по себе.       “Я хочу, чтобы ты связал мои руки”, – иероглифы теряют изящество, но все еще остаются выверенными и читабельными. – “А, может быть, и все тело, чтобы я не могла даже шевельнуться”.       Палец движется в лоне, но заходит лишь на пару фаланг – вход гораздо чувствительнее. К нему присоединяется второй, и рыжая стонет, вновь томно прикрывая глазки. На край листа падает капелька чернил.       “Я так люблю, когда ты в процессе говоришь мне приятности. Комплименты, слова моей принадлежности тебе. Я бы слушала их днями напролет и шептала бы в ответ”, – линии приобретают явные неровности.       Пальчики выходят с тихим влажным звуком и вновь движутся к клитору, кружа и лаская быстрее. Комната наполнена чувственными стонами и вздохами.       “А еще я люблю, когда ты стонешь мне прямо на ухо. У тебя прекрасный голос – он возвышается надо мной, будто сам Ками снизошел и говорит со мной”, – рука вздрагивает вместе со всем телом, пальчики на ногах поджимаются, бедра раскрываются еще шире. – “Когда ты сказал своим голосом, что научишь меня ласкать тебя ртом, я уже тогда начала гореть изнутри. А во время процесса так возбудилась, что это возбуждение причиняло мне боль. Мне это понравилось. Я слишком сильно тебя хотела. И хочу”, – последние слова получились совсем уж худо.       Нежная рука на клиторе танцует активнее, и девочка спустя пару секунд заканчивает с громким стоном.             

ʍоя дуɯᴀ ᴦоᴩиᴛ,

онᴀ нᴇ ᴧюбиᴛ боᴧь.

чужᴀя ʍыᴄᴧь ᴄᴋʙозиᴛ,

но нᴇ оᴄᴛужᴀᴇᴛ зной.

ʍоᴇ ᴛᴇᴧо нᴇ ᴄᴨиᴛ,

ᴦᴧᴀжу ᴇᴦо ᴩуᴋой.

ᴛᴇᴧу нᴇ ʙнᴇɯний ʙид –

ᴛᴇᴧу нужнᴀ ᴧюбоʙь.

ʍинᴀᴇʙᴀ – нᴀ ощуᴨь

             Она лежит в кровати, укутанная в свои любимые одеяла. На полу к юкате присоединилось кимоно, в одном месте пропитанное смазкой, и мокрое постельное. Записи бережно спрятаны под грудой рисунков. В комнате почти тихо – сквозь седзи приглушенно слышен стучащий ливень, смешиваясь с уютным сопением хорошенького веснушчатого носа.       – Айзен-сама, – довольная Цутия вежливо кланяется господину и принимает влажное хаори.       – В кабинет, – хозяин поместья, как обычно, передает конверт с незаконченными документами прислуге. – Произошло что-то хорошее?       – День благоприятный, – щурится домоправительница.       Капитан удивленно оборачивается на дверь, за которой вновь пошел ливень. Погода сегодня была дрянной.       – И не расскажешь? – поправляет господин очки.       – Сами узнаете, – заговорщически улыбается старушка, сама же, предаваясь сохраненным приятным воспоминаниям о хмуром дне.       

      ʙ бᴩᴀᴋᴇ ʍужчинᴀ доᴄᴛᴀʙᴧяᴇᴛ ᴄᴩᴇдᴄᴛʙᴀ ᴄущᴇᴄᴛʙоʙᴀния жᴇнщинᴇ, ᴀ жᴇнщинᴀ хᴧоᴨочᴇᴛ о доʍᴀɯних ᴩᴀдоᴄᴛях дᴧя ʍужчин. ᴇᴦо дᴇᴧо – добыʙᴀᴛь, ᴇᴇ – уᴧыбᴀᴛьᴄя. ʙ ᴛᴀнцᴀх жᴇ обязᴀнноᴄᴛи ᴩᴀᴄᴨᴩᴇдᴇᴧяюᴛᴄя обᴩᴀᴛныʍ обᴩᴀзоʍ. ᴩᴀдоʙᴀᴛь, уᴦождᴀᴛь доᴧжᴇн он. ᴀ онᴀ – зᴀбоᴛиᴛьᴄя о ʙᴇᴇᴩᴇ и ᴧᴀʙᴀндоʙой ʙодᴇ.

джᴇйн оᴄᴛин

ноᴩᴛᴇнᴦᴇᴩᴄᴋоᴇ ᴀббᴀᴛᴄᴛʙо

             – Ичиго-сан, вам стоит поесть. Такая погода, не все же вам чаями давится, – качает головой домоправительница, расставляя горячие закуски на котацу. Кику была ей в помощницах. – Вы же здоровье свое губите. А вы же девушка, вам беречь себя надобно.       – Да, Цутия-сан, – девочка опускает голову и берет в руку палочки.       Она не выспалась. Самоудовлетворение принесло уютную тьму в сон лишь один раз, после – перестало работать, и во тьму вернулись кошмары. Аппетита нет. Перед глазами – небольшой завтрак, так как все уже знают, что юной госпоже хоть бы что-то из этого влезло в желудок.       У домоправительницы строгий, но заботливый взгляд, и Ичиго опять не может его выдержать. Пряные овощи едва-едва хрустят во рту.       – Вот и правильно, – кивает Цутия, вставая с колен. – Кику, принеси дораяки и проверь чай.       Молоденькая служанка кивает и поворачивается, как вспоминает что-то и показывает жестом, что хочет сообщить новость домоправительнице.       – Шима сегодня приболела и десертов не готовила, – старается шептать Кику, но получается плохо.       Старушка вздыхает.       – Отправь Мияту в пекарню. Да пусть непременно свежую выпечку купит. Простите, Ичиго-сан, сегодня завтрак без десерта.       – Все в порядке, Цутия-сан, – палочки неохотно подхватывают комочек риса. – Пусть Мията остается в поместье. Погода плохая, а на его плечах много дел – не хватало и ему заболеть.       – Но, Ичиго-сан, – наставнический, но заботливый тон управительницы разбавляет шум ливня за окном, – Шима, ответственная за выпечку и де…       – Я услышала, она заболела, – мягко перебивает девочка, поднимая пустой взгляд на женщину, – на обеде я обойдусь без выпечки. А ужин для меня и господина мы приготовим с вами вместе.       Цутия в удивлении приподнимает брови, юная Кику же вопросительно смотрит на старшую слугу.       – Но… Ичиго-сан, вам не стоит. Вы – госпожа… – а морщинистые губы едва сдерживают довольную улыбку.       – Боитесь, что отравлю господина? – шутит Куросаки с серьезным лицом.       – Что вы, Ичиго-сан, – подыгрывает женщина, склоняя голову в извиняющемся жесте, – ни в коем случае. Ваше желание похвально, господин будет очень рад.       На душе старушки становится легче – такая потускневшая молодая барышня наконец начинает оживать. Да еще и хочет порадовать собственного мужа.             

ᴋᴀждый ʍожᴇᴛ ᴦоᴛоʙиᴛь, но здᴇᴄь ᴇᴄᴛь ʍᴀᴦия.

      ᴛʜᴇ ʟᴜɴᴄʜʙᴏx

             – Цутия-сан, осторожно, – рыжеволосая шустро перемещается по кухоньке, одетая в простую и невзрачную юкату. Ее яркие волосы собраны в тугую прическу, а лицо все такое же отсутствующее. Но все же, она отвлечена от своих демонов. – И еще раз осторожно! – она идет мимо старушки с горячей кастрюлькой бульона для лапши.       На кухне пахнет вкусно и царит гармония. Потрескивание пламени, аромат специй и флер настоящего домашнего очага. В комнатке – лишь двое, и так захотела старшая слуга, чтобы им никто не мешал. Женщина уже с первых минут наблюдала за тем, как девочка быстро взялась за тщательное промывание риса, как она бережно очищала овощи, держа нож своими тонкими пальчиками, как не брезговала поднять что-то тяжелое, чтобы старшая слуга не напрягалась. Вот же… женщина никогда не сомневалась в Айзене-сама. Мужчина выбрал правильную и достойную – все же умеет разбираться в людях, хоть и такой добрый и жалостливый. Иногда даже чересчур.       – Ичиго-сан, вы не хотите отдохнуть? Чем еще могу вам помочь? – ласково спрашивает женщина.       – Я не устала, Цутия-сан, – юная госпожа отпивает из стакана немного воды, переводя дух. – Я бы попросила вас порезать мясо, мне… я пока не могу, – растерянно просит девочка, а после оборачивается к слуге и еле заметно улыбается. – Спасибо вам.       Она не благодарит старушку за помощь – точнее, не только за нее. Скорее, за искреннюю заботу и за уют, привнесенный в ворох клочков ее души. Домоправительница дала девочке командовать процессом, доверилась юной госпоже, лишь окутывая помощью и теплом. Ичиго вспомнила, как готовила с собственной мамой.       – Конечно, – Цутия подходит к девочке, которая взялась за нарезку овощей для супа. – Тогда и рыбу возьму на себя. Ичиго-сан, вам неудобно этим ножом… – женщина накрывает белую ручку госпожи, что держит нож, и убирает его в сторону. А после застывает и чертыхается про себя. – Прошу прощения, юная госпожа, я не должна была касать…       – Цутия-сан, – перебивает виноватый тон девочка, заглядывая в глаза старушки, что даже горят испугом, – все в порядке. Вам можно, – мягкий голосок льется из маленького рта, а на плечо стоящей бок о бок с юной госпожой женщины опускается рыжая голова.       – Ичиго-сан? – Цутия не смеет двигаться, но жест девочки успокаивает напрягшуюся управительницу.       – Спасибо вам, – повторяет Куросаки.       – Всегда рада, Ичиго-сан, – ласково улыбается слуга и позволяет себе погладить худую спинку госпожи своей морщинистой рукой. – Так вот, лучше взять нож поменьше…             

ᴛоʍу, ᴋᴛо знᴀᴇᴛ, ᴋᴀᴋ уᴨоᴩядочиᴛь ᴄʙою жизнь, будᴇᴛ уюᴛно дᴀжᴇ ʙ ᴀду.

янʙиᴧᴧᴇʍ ʙᴀн дᴇ ʙᴇᴛᴇᴩинᴦ

яᴨония, ᴦод ʙ дзᴇн-буддийᴄᴋоʍ ʍонᴀᴄᴛыᴩᴇ

      – Устали, Айзен-сама? – довольная Цутия самостоятельно накрывает ужин, отослав служанок.       – Есть немного, – скромно улыбается Кьека Суйгецу, хотя глаза цвета умбры пропитаны хроническим истощением.       – Вы, как всегда, – ворчливо качает головой домоправительница. – Возьмите выходные, да отдохните, а не как обычно – по делам в районы. Накаяма вам для чего? Пусть бездельник поработает! А то знает только с мальчишкой возится.       Стучат седзи обеденного зала. Старушка встает.       – Ичиго-сан.       – Добрый вечер, – кивает занпакто. Кьека берется за палочки и выбирает, к чему приступить в первую очередь.       Домоправительница помогает молодой барышне сесть и поклонившись тихонько уходит.       – Добрый вечер, – девочка почтительно склонила рыжую голову, прежде чем сесть.       А усевшись, понимает, что аппетит не пришел даже во время готовки. Но Ичиго ни о чем не жалеет. Работа на кухне ее отвлекла, напомнив о былом, которого уже нет. И собираясь к ужину, Куросаки даже ощутила некий здоровый мандраж.       – Приятного аппетита, – говорит еще тише.       Стол сегодня удивительно полон всякими разностями: суп, мясо и рыба в самых разных специях, закуски. Девочка своими руками даже слепила моти, и получились те очень ладными.       Женщина выбирает рыбу, и взяв красивый кусочек кладет в рот. Как и во всякую встречу за столом, без присутствия прислуги, занпакто молчит, предпочтя наслаждаться едой в тишине.       Ичиго бросает короткий взгляд украдкой на ужинающую женщину, а после опускает глаза. В палочках в хрупкой руке нет ни капли инициативы. Они подхватывают лапшу из супа и нехотя тянут ее к маленькому рту.       – Почему бы не позвать твоих Зангецу? – занпакто тянется за закусками.       Девочка молчит, потому что с трудом жует. Но, стоит ей прикрыть глаза на пару секунд, как в просторном зале закружились два золотистых вихря. Она встает и, не говоря ни слова, уходит в пустую кухоньку. И возвращается с двумя чашами супа на подносе, на нем же – столовые приборы на двоих.       Хичиго демонстративно кривится из-за компании, лишь бы скривиться, но уселся прямо на пол рядом с местом Ичиго, старик же – выбрал место напротив рыжей. Теперь ей становится любопытнее. Занпакто пища не нужна, но ее вкус наверняка разбавляет краски жизни духовного меча.       Пустой тянется к моти.       – Зангецу, суп, – указывает девочка.       Альбинос матюкнулся. Но придвинул чашу ближе, хватаясь за рэнгэ.       Пока риока ходила за приборами, Кьека заканчивает со своей порцией рыбы и следом выбирает мясо, игнорируя суп. А к мясу идет хийяякко с нежнейшей сливовой пастой, отчего женщина издает едва слышимый стон удовольствия.       Пустой ест безобразно. Криво держит палочки, будто бы специально издевается. Локти на столе, звуки – громче, чем ливень за прикрытыми седзи. Ичиго то и дело наклоняется к белоснежному уху и объясняет как нужно. Поправляет палочки в его руке даже как-то ласково и заботливо.       А вот старик словно не с ними, будто бы не жил во внутреннем мире девочки, вечно попадающей в опасные приключения и в ловушки смерти. Он наслаждается едой, полуприкрыв кровавые глаза веками. Широкие ладони и длинные пальцы степенно и не спеша движутся над столом.       – Очень вкусно, Ичиго, – невзначай хвалит ее раскатистый баритон.       Куросаки же на это слабо кивает, отпивая из ложки бульон.       – Хуйня, я бы сам так смог, – довольно бормочет альбинос, почти закончив с лапшой, обогнав всех в этой комнате по скорости.       Женщина удивленно поднимает брови. Но совсем ненадолго, быстро возвращая лицу апатичное, бесстрастное выражение.       – Да, такого в Руконгае не было, – женщина придирчиво осматривает надкусанный кусочек тофу, – Вполне сносно, молодец. – и кладет в рот.       – С… С-спасибо, – застенчиво отвечает девочка, почти расстроившись.       Уголок рта старика едва заметно дергается.       – Ичиго, ей тоже понравилось, – брюнет, сидя рядом с женщиной, легко уловил ее искреннюю реакцию на блюдо ранее.       Женщина спесиво фыркает.       – Сносно. Не зазнавайся. Явно, кто-то помогал, – Кьека делано изящно подворачивает рукав шихакушо, чтобы дотянутся до далеко стоящего суномоно.       – Да, Цутия-сан помогала, – признает Ичиго.       – Может, скажем ей, что хозяйка почти не напрягала старуху? – металлический скрежет переживает обычные голоса.       – Зангецу, не называй ее так, – строго парирует девочка.       Старик же молча и горделиво улыбается.       – Прояви уважение к возрасту, – строго, как ее собственный хозяин обращается к ней, говорит Кьека. – Цутия не один год управляет поместьем. К тому же ее еда действительно вкусная. Жаль, что сама давно не готовит.       – Я ее сейчас…       – Зангецу, – сурово перебивает Ичиго, – закрой рот и ешь.       – Это как? – лыбится альбинос до самых ушей, а его белоснежная рука снова тянется к моти.       – Рыбу ешь, – девочка шлепает его по руке.       – Ты же говорила про суп!       Суйгецу вновь фыркает и все же отставляет пищу. Она подвигает к себе поднос с чайными принадлежностями и начинает заваривать чай. Быстро, ловко, не медитируя как хозяин. В воздухе повисает запах хвои, смешанной с травой и чем-то неуловимо цветочным.       – Я в тебя его сейчас сам залью, – пустой смотрит с искренней обидой на то, как его хозяйка отставляет чашу с супом, что едва-едва уменьшился в объеме.       – Вот и правильно. Нечего добру пропадать, – девочка отодвигает суп в сторону альбиноса, и тот под строгим взглядом старика, деланно недовольно ест и это. Ичиго же знает, что еда ему нравится и что он оказался прожорливым.       Рыжая вдыхает аромат чая. Напиток пахнет Им, и девочке тошно от тоски по ее мужчине. Старик, сидящий напротив, ловит ее настроение. Не сказать, что меч доволен им. Одними своими глазами говорит свое излюбленное: “Ичиго, так не должно быть”. А после переводит их на изящные руки, заваривающие чай.       – Попробуй моти, – девочка намеренно игнорирует немые наставления старика, обращаясь к женщине. – Меня мама так учила. Они отличаются от традиционных, – Масаки всегда добавляла в десерт фрукты, а не только бобовую пасту. Ичиго скучала по этому вкусу, но сама пробовать не хочет.       Кьека благосклонно кивает и разлив всем чай выбирает самое симпатичное моти.       – В пекарнях Уноханы тоже экспериментируют с выпечкой, – женщина кусает пирожные и прикрывает на миг глаза.       Ичиго хочет проследить за реакцией женщины на десерт, но сама удивляется.       – Не думала, что у Уноханы есть свое дело. Еще и пекарни…       Женский язычок проходится по пухлым губам.       – Все капитаны не из аристократичных семей стараются вести свое дело. На капитанское жалование не разживешься. Даже если ты первая Кенпачи. – пожимает плечами Кьека и тянется за вторым моти.       Карамельные глаза расширяются, старик же незаметно прислушивается.       – Мне не послышалось? Унохана?       – Тебе не сказали? – удивляется занпакто.       – Нет… – растерянно отвечает рыжая.       Капитан Унохана, которая выглядит как божий одуванчик. Талантливейший медик и добрейший капитан. Что же это получается? Ичиго снова ослепла? Из правды в Готее – только поистине черный цвет униформы? Боже. За что она сражалась? За что умирала?       В груди спазм. Девочка трет грудную клетку рукой, а ее занпакто напрягаются и смотрят на хозяйку, пока ничего не предпринимая. Куросаки касается пиалы с чаем, а после осушает ее одним глотком, обжигая горло.       – Эй, успокойся, – не выдерживает лязгающий голос. Внимательное сусальное золото прожигает рыжую девушку, а белая рука подталкивает к ней чай, который был предназначен пустому. – Давай, дыши.       Ичиго тяжело и громко сглатывает слюну и кивает как болванчик, отодвигая пиалку обратно.       Суйгецу, делано заинтересованная в чаинках, тихо фыркает и наливает себе новую порцию чая.       – Она иногда пишет рецепты и советы для Вестника, – как ни в чем не бывало говорит женщина. – Хотя по мне это лишь реклама ее пекарен.       Девочка снова бездумно кивает, пытаясь взять себя в руки. Ей Вестники никакие не нужны.       

– я знᴀю, я ʙёᴧ ᴄᴇбя очᴇнь ᴄᴛᴩᴀнно, и, ʙозʍожно, ᴛᴇбᴇ ᴨоᴋᴀзᴀᴧоᴄь, чᴛо ʙо ʍнᴇ ужиʙᴀюᴛᴄя дʙᴀ ᴩᴀзных чᴇᴧоʙᴇᴋᴀ. – доᴋᴛоᴩ джᴇᴋиᴧ и ʍиᴄᴛᴇᴩ ʍудᴀᴋ.

бойцоʙᴄᴋий ᴋᴧуб

             Вместо ледяной воды – совершенно никакой песок. Вместо удушающего тумана – пылевая буря, режущая глаза.       – Попахивает паранойей, тебе не кажется? – мужчина безразлично смотрит своими агатовыми глазами на дно ущелья – там, внизу, бьются сотни пустых. Меносы в инстинктивной ярости поднимают песок и пыль, разрушают белые барханы и откалывают собственными телами куски черной породы, превращая ущелье в естественную арену.       – Для только что выбравшегося на свободу ты излишне разговорчив, – второй мужчина снимает черный плащ становясь похожим на собрата в очках.       – Несколько месяцев назад я был жив, – он отворачивается от ущелья. Недалеко стоят несколько новоиспечённых арранкаров, послушно ожидая господина. Рядом лохматый блондин.       – Не самая приятная жизнь, – мужчина кривится.       – Я хотя бы знал, что делаю, Соуске-кун. А ты мечешься.       – Мои планы не поменялись. Просто стали точнее.       Шинигами усмехается уголком пухлых губ.       – С девчонкой у тебя точно все под контролем.       Айзен открывает рот, но вдохнув пыли кашляет. А может поперёк горла стала правда. Сейчас он не берётся делать выводы обо всём, что касается его девочки.       Ичиго ведь…       – Кьека говорила, что ты ее несколько раз неплохо ранил. Вроде бы даже снес половину туловища. Бедный цветочек, – мужчина картинно качает головой. – наверное тут же надломилась. Отчего же сейчас так трясешься?       Карие, светлые в свете одинокой луны, глаза расширяются от удивления.       – Я не…       Перед глазами всплывают раскрытые в ужасе сердолики, дрожащие от боли уже родные губы и кровь. Кровь, на которую тогда было плевать. Настолько, что опять забыл.       – Знаешь в чем прелесть моего состояния? – довольно улыбается двойник в очках. Свои он где-то забыл. – Я могу быть собой. Неплохое чувство. Можно не врать не только себе, но и другим.       Айзен с трудом проталкивает воздух через сжатую трахею и облизывает враз пересохшие губы. На языке появляется песок. Быть собой. Невиданная роскошь. Правда – проклятое сокровище. Он – его хранитель, Ичиго – несчастливица.       – Что ты хочешь? – глухо, надрывно, заглушаемо пылевой бурей. Но адресат продолжает усмехаться.       – Я? Всего-то улучшение жилищных условий, – усмешка превращается в издевку. Двойнику смешно и отблеск луны на линзах очков только подчёркивает это. – Жить во внутреннем мире капитанчика пятого отряда или быть частью бога? И выбора мне тоже не дали.       – Ты знаешь мои планы, – хрипит Айзен. – Тебе лишь надо подождать.       – Подождать в хибаре на вечно затопляемом болоте, – сарказм в его голосе можно резать занпакто. – Хотя бы о Кьеке подумай, Соуске-кун.       Соуске дергается. Хорошо, что старые-новые слуги под гипнозом. Не видят, как ему дурно. Третий лишний знает на что давить. И зачем он послушал Хогиоку? Почему не доверился паранойе и не убил прошлого себя? Он все равно не поймёт. Не осознает насколько одиноко было. Насколько пусто было на душе. Возможно, не останови тогда его девочка, вместо Айзена Соуске из Мукена выпустили пустого, сродни первому Меносу.       Двойник внезапно перестает улыбаться. Он серьёзно хмурится и смотрит своими карими глазами.       – Тебе нужна стабильность.       – А еще семья, дети и дом полная чаша, – теперь усмехается Айзен. Надломленно и совершенно не весело.       – Да хотя бы и так. Но чтобы не задыхался от лекарства.       – Вряд ли Ичиго станет послушной женой. И мне не нужна марионетка. Кукла не поймет и не примет меня.       Двойник молчит долго. Половина пустых в ущелье успевает раствориться песком. Затем упрямо поджимает губы и трет переносицу, не снимая очков. Айзен не следит за ним, но гадкое чувство удушья не пропадает. Песок скрипит на зубах.       – И все равно ты не можешь определиться, кто ты, творец, отец или мужчина… – мрачно начинает третий лишний. – Если ты не можешь, то впору начать молиться на девчонку. Хотя, о чем это я… – мужчина коротко смеётся. – Ты сам надеешься на нее. “Мой покой в твоём счастье”, – декламирует шинигами. – кажется так говорил? Память нынче подводит. Сожрал ты много.       – Я не изменюсь, – печать. Двойник кивает.       – Ты, я, Кьека, даже Хогиоку. И желание покоя, принятия, не уйдёт. Остаётся менять девчонку. Меня радует, что ты согласен. Я покажу ей тебя настоящего. Раз ты не можешь сказать правду.             

ɯᴛиᴩᴧиц ʙёᴧ дʙойную жизнь и очᴇнь нᴀдᴇяᴧᴄя, чᴛо хоᴛь однᴀ из них ᴄᴧожиᴛᴄя удᴀчно.

ʙᴀᴧᴇнᴛин иᴩхин

ᴀнᴇᴋдоᴛы о ɯᴛиᴩᴧицᴇ – ʙыᴄоᴋиᴇ ᴄʍыᴄᴧы

             –... Значит, мне можно будет проходить сюда? – голос бывшего капитана слишком весел для белых стен старого Лас Ночес. Новый дворец все еще был фундаментом, но фундаментом колоссальным. Сотни, а то и тысяча разумных пустых, и еще больше неразумных, трудились над строительством.       Айзен заторможено кивает. Слова двойника до мерзкого чувства удушья имеют смысл. Ичиго нужна ему. Она его спасение от одиночества. Она лекарство от безумия. И нужно быть глупцом, чтобы не понимать.       – Я планирую построить лаборатории. Я хочу, чтобы ты руководил постройкой, а в дальнейшем заведовал ими.       Ее влияние на него подобно саке, губительного для разума, но обладающего приятным одурманиванием. Она отдает ему власть над собой и забирает рассудок, заполняя пустоту в душе. Уравновешивая его, даря покой. Только покой с привкусом фарфоровой крошки – она сломана. Божественная нимфа больше не может играть средь сестёр-цветов; не может обнимать изящными руками, даря накопленное за день солнечное тепло; не может целовать с приказом быть счастливым на губах. Но может послушно сидеть красивой куклой на полке и даже болтать ногами, пока никто не видит, проверяя – жива ли она.       И от понимания у Соуске скрипит на зубах не только песок, но и куски собственного сердца, отданного нимфе, но оказавшегося у куклы.       Двойник – порождение Хогиоку – прав. Ему нужна стабильность. Привычная и понятная. Ему нужна Ичиго. Чувствующая и дарящая.       Он держится за привычный уклад жизни, как за единственную опору. Прошлое наполовину стёрто безумием. Будущее четко отображается перед глазами, каждый раз, стоит ему сделать шаг. Только почва под ногами зыбкая. Настоящее колеблется от каждого произнесенного слова правды. Сейчас Айзен сам себе напоминает Яхве.       – Ты всегда был щедрым, Соуске-кун, – блондин смеётся, будто они всегда были друзьями.       – У нас общие цели, почему бы мне не помочь по мере моих возможностей? – Айзен притворно улыбается и от лжи становится немного лучше.             

– ʙы ᴋᴩᴀᴄиʙыᴇ, но ᴨуᴄᴛыᴇ, – ᴨᴩодоᴧжᴀᴧ ʍᴀᴧᴇньᴋий ᴨᴩинц. – ᴩᴀди ʙᴀᴄ нᴇ зᴀхочᴇᴛᴄя уʍᴇᴩᴇᴛь. ᴋонᴇчно, ᴄᴧучᴀйный ᴨᴩохожий, ᴨоᴦᴧядᴇʙ нᴀ ʍою ᴩозу, ᴄᴋᴀжᴇᴛ, чᴛо онᴀ ᴛочно ᴛᴀᴋᴀя жᴇ, ᴋᴀᴋ ʙы. но ʍнᴇ онᴀ однᴀ доᴩожᴇ ʙᴄᴇх ʙᴀᴄ. ʙᴇдь ϶ᴛо ᴇᴇ, ᴀ нᴇ ʙᴀᴄ я ᴨоᴧиʙᴀᴧ ᴋᴀждый дᴇнь. ᴇᴇ, ᴀ нᴇ ʙᴀᴄ нᴀᴋᴩыʙᴀᴧ ᴄᴛᴇᴋᴧянныʍ ᴋоᴧᴨᴀᴋоʍ. ᴇᴇ зᴀᴦоᴩᴀжиʙᴀᴧ ɯиᴩʍой, обᴇᴩᴇᴦᴀя оᴛ ʙᴇᴛᴩᴀ. дᴧя нᴇᴇ убиʙᴀᴧ ᴦуᴄᴇниц, ᴛоᴧьᴋо дʙух иᴧи ᴛᴩᴇх оᴄᴛᴀʙиᴧ, чᴛобы ʙыʙᴇᴧиᴄь бᴀбочᴋи. я ᴄᴧуɯᴀᴧ, ᴋᴀᴋ онᴀ жᴀᴧоʙᴀᴧᴀᴄь и ᴋᴀᴋ хʙᴀᴄᴛᴀᴧᴀ, я ᴨᴩиᴄᴧуɯиʙᴀᴧᴄя ᴋ нᴇй, дᴀжᴇ ᴋоᴦдᴀ онᴀ уʍоᴧᴋᴀᴧᴀ. онᴀ – ʍоя.

ᴀнᴛуᴀн дᴇ ᴄᴇнᴛ-϶ᴋзюᴨᴇᴩи

ʍᴀᴧᴇньᴋий ᴨᴩинц

      – Я люблю его.       – Ты дура?       Она кутается в его пурпурное кимоно, которое аккуратно стащила из одинокого комода за ширмой. Босые ноги бесшумно ступают по дощатому полу, пока шлейф излишне длинного одеяния тянется за уставшими ступнями, желая обнять их. Огромная кровать принимает в плен свою маленькую госпожу.       – Да, – соглашается девочка, кладя голову на грудь отдыхающего в ее постели альбиноса.       – Убери, – недовольно.       – Потерпишь, – спокойно.       Она чувствует энергию второго меча в библиотеке. Мужчина устал от близнецов, дожди снаружи его утомляют, а непроглядная тьма и студеный океан внутри – тихо-тихо раздражают. Так тихо, что хозяйка даже не чувствует болезненных игл в затылке.       Ледяная белая рука ложится на рыжее темечко.       – Ты не любишь, хозяйка. И не вздумай ему пиздануть такое. Любишь ты сестер. Отца. Друзей, – металл голоса сегодня более человечен. – А теперь сравни это с тем, как ты одержима своим любовничком.       Рука скользит к затылку и похлопывает. А Ичиго молча сравнивает. И ей хочется выть.       – Мы со старым тебе это пытаемся донести с самого начала. А ты и слепая, и глухая. Посмотри на себя, – сусальное золото обращается к сгоревшей карамели, встречается с ней и болезненно плавится на той же обугленной сковороде, – тебе всегда было нелегко. Но сейчас… во что ты превратилась? Ты столько боролась, чтобы сломаться из-за мужика?       Простой вопрос. Самые простые вопросы всегда ставят в тупик. Ичиго сглатывает, зарывает ноги в ком одеял. В воздухе пахнет зыбким дождем.       – Но он…       – …Видит тебя лучше, чем ты есть? – заканчивает за нее.       – Да.       – Какая, нахуй, разница, что он видит тебя лучше, если каждым своим действием делает хуже? Он вытравил в тебе все. Я мыслей твоих не понимаю, не могу разобрать эмоцию. Ни одну. Даже когда эта ебанная летучая мышь тебя убила, я слышал твои последние мысли. Чувствовал желание бороться до конца.       – Я не хочу так жить. Я хочу восстановиться, хочу…       – Счастья? – занпакто снова продолжает за нее мысль и отводит взгляд, откидываясь на подушку. – Я пустой, я не ебу. Но мне кажется, в одержимости его нет.       – Но он… он не только одержим. В нем есть и другие чувства…       Истинный Зангецу усмехается, его пальцы сжимают волосы на яркой голове. Он не контролирует раздражение, злость. Отчаяние. Он признал ее королевой, но их королевство мертво. В нем не хочется почитать свою королеву, в нем хочется или утопиться, или увидеть наконец свет. Свет он увидит не скоро. То небо, которое он сотворил вместе с ее бессознательным. Лазурно-голубое, душещипательное. Те облака. Все, чтобы стереть воспоминания о том дне. Теперь они стерты с лица мира.       – Какие чувства? – девочка не видит, но слышит его оскал. – Как вы их проявляете? Ебетесь как кролики? Я если хочу убить – убиваю. Если хочу подраться – дерусь. Если хочу тебя заебать – заебываю. А вы хотите “любить”, – произносит с издевкой, – и делаете все, но не это. Какой, нахуй, покой? Не пахнет даже. Почему у твоего занпакто свободы больше, чем у тебя? А, королева?       Золото снова жжет ее сетчатку. Она прикрывает глаза.       – Ты все могла делать. Проебываться, проигрывать… Но я, блять, впервые вижу, как ты изменяешь своим принципам. Абсолютно всем. Ты же упертая, как и я. Как бараниха, блять, – белоснежные пальцы с обсидиановыми ногтями щадят волосы и ослабляют хватку. Подбородок утыкается в золотую макушку. – И от этого тебе хуево. Либо двигай принципы, либо возвращайся к ним и не уступай. А ты стоишь посередине и хлопаешь своими моргалками как дура.       – Хичиго, я…       – Хочешь спать? – заканчивает за хозяйку. День на дворе, а у королевы уже нет сил. Как такая может править даже двумя подданными?       – Да.       – Спи, идиотка, – альбинос тянет край одеяла за ее спиной и накрывает горе-хозяйку. А когда слышит сопение, тихо добавляет:       – Любит она. Лучше бы с себя начала…       Зангецу поднимает голову с подушки, смотря на дрожащие светлые ресницы. Рядом с ними блестит желтый сфен в окружении золота. Сейчас оно ярче, чем его собственное, но он этого никогда не признает.       Они очень похожи. Она не подозревает, насколько.