Владыка-развоеватель

ʍузыᴋᴀ ᴄущᴇᴄᴛʙуᴇᴛ нᴇ дᴧя ᴛоᴦо, чᴛобы ᴄᴨᴀᴄᴛи ʍиᴩ. онᴀ ᴄущᴇᴄᴛʙуᴇᴛ дᴧя ᴛоᴦо, чᴛобы ᴄᴨᴀᴄᴛи ᴛʙою жизнь.

ᴛони ᴨᴀᴩᴄонᴄ

иᴄᴛоᴩии, ᴋоᴛоᴩыᴇ ʍы ʍожᴇʍ ᴩᴀᴄᴄᴋᴀзᴀᴛь

      Гостиная жасмина – одна из самых уютных в этом поместье. Ичиго нравится эта комната. Просторная, светлая. Живая. В ней звук заползает змеей в каждый уголок, в ней приятно даже просто посидеть на полу.       В руке устал смычок, эрху отдыхает на колене. Учительница отошла припудрить носик, а девочка терпеливо ждет, сидя на мягкой подушке и сверля взглядом вторую, напротив. А мысли не о ней. Не об обучении, хотя звук инструмента во время игры затягивает девичий воспаленный разум в негу своей тягучести и томления.       – Ох, Айзен-сама, – еле слышен приглушенный кокетливый голосок женщины. Лейтмотивом звучит звонкий, но изысканный смех и неразборчивая речь, отрывками проясняющаяся. – Не будете так любезны?... Такие пальцы…       Грудной и холодный голос Кьеки в ответ слышен лишь мелодией, слов расслышать не удается. Куросаки ловит себя на том, что прислушивается. Ловит себя на том, что ей хоть что-то интересно. И хвалит себя за это. Как занимательно…       В приоткрытые седзи вплывает фигура в цветочном кимоно. Оно бликует шелком, оно рябит узорами. Запах розовой воды, отголосок вина на самых задворках сознания. Накрашенные губы из смущенной робкой улыбки растягиваются в едва-едва хитрую и услужливую.       – Ичиго-сан, продолжим, – женщина изящно усаживается на свое место, проверяя заколку в кровавых волосах. После медленные элегантные руки берут с пола чернильный эрху с красной головкой. – Мы остановились на гармониях. Да, это скучно, но музыкант должен знать их все. Для каждой тональности – есть своя. С их знанием, любой этюд можно развить в шедевр. Но без гармонии – не получится и занудного этюда.       Цзяньпу учить скучно, особенно, когда в голове так ярко зияют кошмары. Какие гармонии, когда внутри хаос?       Руки повторяют за преподавателем, глаза посматривают на пол – там лежит пергамент с партитурами для гармоний. Циферки плывут перед взором, но рыжая честно превозмогает.       – Вот так, сыграйте сами, – черные глаза-бусинки следят за бледными худыми кистями. Капитан ее голодом морит? Удивительно, как он находит под слоями кимоно, чем полюбоваться. Розовые губы чуть натягиваются, пальцы снова поправляют заколку с позолоченной фиалкой – символом невинности. – У вас хорошо выходит, но не будьте такой отрывистой. От процесса нельзя отрываться – как только вы начинаете играть, вас больше нигде не должно быть. Вы вся там, до самого конца. Инструменту не нравится отсутствие внимания.       Ичиго ничего не отвечает, ведь прислушивается к совету. Не отвлекается, не отрывает смычка. Пальчик, скользя по струнам, останавливается и создает вибрато на каждой ноте, чтобы даже упражнение звучало чувственно.       – Все верно, – довольно кивает Аяме, – представьте, что у вас нет отдельных нот. Нет отдельных движений. Представьте, что это просто танец рук, а музыка появляется волшебным образом из ниоткуда. Ни одно движение не должно быть просто так – все имеет значение. И уже гармония перестает быть такой заурядной. А теперь попробуйте сыграть ноты гармонии, но в любом порядке.       Девочка пробует, и получается мелодия. Вполне складная. Ичиго не останавливается, продолжает менять расположение в рамках одной тональности.       – Вы молодец, продолжайте, – улыбается красноволосая. Девчонка безэмоциональна и сурова, неопытна, но играет страстно и старается. С капризными дамами работать сложнее. – Есть в вас, Ичиго-сан, что-то природное, – блестящие глаза на мгновение смотрят на шпильку с лисичкой, а после возвращаются в тусклые карие омуты.        – Спасибо, – коротко и емко. Похвала не до конца понятна.       – Я научу вас этим пользоваться. Будет расточительством держать это в столе, правда, Ичиго-сан?       

ᴇᴄᴛь чуʙᴄᴛʙо ᴄиᴧьнᴇᴇ боᴧи, ᴋᴩоʙи, ᴛьʍы. ᴄиᴧьнᴇᴇ ᴄᴀʍой ᴄиᴧы – ϶ᴛо жᴇᴧᴀниᴇ ᴄчᴀᴄᴛья.

оᴧьᴦᴀ озᴇᴩцоʙᴀ

ʙᴇᴄнянᴋᴀ

      Худая фигура в черном плаще обернулась, осматривая пустынную после ливня улицу и забралась на каменный забор поместья. Ловко спрыгнув она осмотрелась. Цветы приветственно поклонились под гнетом ветра, будто издеваясь, подражая вежливому хозяину поместья. Возле кабинета шумел бамбук.       За ней же, с задержкой, перемахнула через забор и невидимые барьеры, и вторая фигура, замерев за углом здания, у самого окна.       Реацу капитана пятого отряда маячила в третьем районе Руконгая. Айзен Соуске исправно поддерживал репутацию трудолюбивого и жалостливого шинигами. Вот только Ичимару Гин знал – сегодня в третьем районе поползут новые слухи о пропаже простых душ. Поэтому он уверенно открыл седзи, сразу же увидев владелицу скромной по оттенку, но весьма богатой по количеству реацу.             

ᴄʍоᴛᴩи ᴧᴇʙᴇᴇ. ʙон, ʙидиɯь, дʙоᴇ идуᴛ? знᴀᴇɯь, ᴋᴛо ϶ᴛо ᴛᴀᴋиᴇ? о, бᴩᴀᴛ! ϶ᴛо жуᴧиᴋи! они зᴀʍыɯᴧяюᴛ зᴧоʙᴇщᴇᴇ ᴨᴩᴇᴄᴛуᴨᴧᴇниᴇ нᴀ ᴋᴩыɯᴇ, оᴦо-о-о! ᴛᴇбᴇ ᴄᴛᴩᴀɯно? ʍнᴇ нᴇᴛ.

ʍᴀᴧыɯ и ᴋᴀᴩᴧᴄон

             День снова дождливый, а его кабинет пахнет пылью и чернилами. И если от кожи его самого пахло перетертыми еловыми иголочками и сосновыми расколотыми шишками, а от волос – чабрецом, то на руках и одежде часто оставался аромат растертых мокрых чернил. Девочка попросилась сюда у Суйгецу не просто так.       Первым делом хитрые ручки спрятали исписанные листы в одну из стопок накопившейся отчетности, а сверху, на стопку, положили цветочек, сложенный из той же ученической бумаги. После Ичиго уселась в то самое кресло своего мужчины, обогащенное флером их общего возбуждения, и принялась переписывать, а после заучивать музыкальные партитуры после урока эрху.       Кресло проезжается по деревянному паркету, чуть отодвигаясь назад. Звук неприятно режет слух. От скуки рыжеволосая встает, перед глазами – ноты. Маленькие шаги пересекают кабинет, снуют из места на место от безделья, а персиковые губы шевелятся, проговаривая написанное, но звука не издают. В тишине стараний уверенно и аррогантно стучат седзи.       Ичиго дергается и сразу же оборачивается. Ничьей реацу за дверью не было, но мысли не об этом – она просто испугалась звука.       Порог пересекает фигура. Черный плащ, белые сапоги – на деле, плащ для сокрытия реацу и плотные, белые и непромокаемые таби. Но страх легко делает свои коррективы.       Кукольные глазки в животном ужасе расширяются, а в ушах – белый шум. В глубине смольного капюшона видна нечеловеческая ухмылка. За ней пришли? Соуске же обещал. Обещал, что она не попадет туда.       – Н-нет… – одними губами произносит девочка, из хрупких пальцев вылетают листы, а сама она застывает как загнанный зверек.       Вот только ее духовная энергия, подавленная и задушенная страхом, снижается как пульс умирающего во сне. И она действительно думает, что смерть пришла за ней. Но смерть падает на колени, скручивается, коротко рычит от боли.       Лейтенант, скрученный в позу эмбриона, считает секунды, чтобы облегчить боль, и на пятой в открытых седзи появляется капитан Айзен. Мужчина осматривает свой кабинет и Гину кажется, что давление едва-едва ослабевает. Этого хватает маленькой мысли, даже короткому удивлению, как хозяин поместья так быстро вернулся из третьего района.       – Ичиго, – строго и недовольно. Ичимару уверен, девчонка видит обеспокоенность и заботу сквозь линзы очков.       Капитан безразлично проходит мимо подчинённого, все еще придавленного к полу, лишь бросая приказ:       – Сними плащ, – мужчина подходит к супруге, кладя руку на хрупкое плечо. – Ичиго, дыши.       Мужское кимоно на женщине развевается от стремительности, чувствуется вес ее прекрасной руки, а Куросаки задыхается в попытке взять себя и реацу под контроль, но не слышит собственных судорожных вдохов. Голоса своих и чужого занпакто теряются в белом шуме.       Ичиго смотрит только в чайные глаза. Они апатичны, но они так похожи на... Они так нужны ей. Руки Кьеки пытаются надеть на нее проклятый атрибут, накинуть его на плечи, но девочка останавливает их, сжимает в ладони плащ.       – Я сама, – выдавливает из себя пару слов, а после зажмуривает глаза. Нельзя. Такую духовную силу нельзя душить. Она дана не просто так. Никакой жалкий страх не должен сжимать ее. Не должен сплетаться с золотыми нитями – это дозволено лишь пурпурным, таким же сильным и любимым струнам.       Фон повышается, исчезает из поля чувств всех окружающих, кроме одной. Дышать все так же тяжело, но голова осознает, чья улыбка была под капюшоном. Бледный лобик утыкается в резные ключицы, дрожащие руки плетьми обвивают тело занпакто, сжимая ребра так крепко, что той наверняка тяжело дышать.       – Прости, – девочка шепчет еле слышно, но жмется так же крепко. Пальцы сжимаются на женской спине, сминая ткань кимоно. Чужое тепло успокаивает. – Нужно проверить слуг…             

и ʙоᴛ ʙᴇдь ᴄʍᴇɯно: ᴋᴀᴋ ᴛоᴧьᴋо ᴋᴛо-ᴛо ᴄᴨᴀᴄᴀᴇᴛ ᴛᴇбя, ᴨᴇᴩʙоᴇ, чᴛо хочᴇᴛᴄя ᴄдᴇᴧᴀᴛь – ᴄᴨᴀᴄᴛи дᴩуᴦих. ʙᴄᴇх ᴧюдᴇй. ᴋᴀждоᴦо.

чᴀᴋ ᴨᴀᴧᴀниᴋ

удуɯьᴇ

      Мужчина видит, как молодая барышня испуганно цепляется за супруга, как сминает чёрную форму шинигами своими тонкими пальчиками. Он видит с каким довольным прищуром капитан прижимает ее, будто только что план сработал как надо. И только сейчас чувствует его притворно мягкую реацу.       Она видит растерянность агатовых глаз, едва открывшиеся пухлые губы, как озадаченно женщина отворачивается к лейтенанту, как почти неуверенно приказывает:       – Выйди, – занпакто бросает плащ в мужчину, ждёт, как стукнуться седзи, и возвращает уже апатичный взгляд на девчонку. – Тебе повезло, что Соуске усилил барьеры в поместье. Сиди здесь.             

– ᴄᴋучнᴀя у ʍᴇня жизнь. я охочуᴄь зᴀ ᴋуᴩᴀʍи, ᴀ ᴧюди охоᴛяᴛᴄя зᴀ ʍною. ʙᴄᴇ ᴋуᴩы одинᴀᴋоʙы, и ᴧюди ʙᴄᴇ одинᴀᴋоʙы. и жиʙᴇᴛᴄя ʍнᴇ ᴄᴋучноʙᴀᴛо. но ᴇᴄᴧи ᴛы ʍᴇня ᴨᴩиᴩучиɯь, ʍоя жизнь ᴄᴧоʙно ᴄоᴧнцᴇʍ озᴀᴩиᴛᴄя. ᴛʙои ɯᴀᴦи я ᴄᴛᴀну ᴩᴀзᴧичᴀᴛь ᴄᴩᴇди ᴛыᴄяч дᴩуᴦих. зᴀᴄᴧыɯᴀʙ ᴧюдᴄᴋиᴇ ɯᴀᴦи, я ʙᴄᴇᴦдᴀ убᴇᴦᴀю и ᴨᴩячуᴄь. но ᴛʙоя ᴨоходᴋᴀ ᴨозоʙᴇᴛ ʍᴇня, ᴛочно ʍузыᴋᴀ, и я ʙыйду из ᴄʙоᴇᴦо убᴇжищᴀ. и ᴨоᴛоʍ – ᴄʍоᴛᴩи! ʙидиɯь, ʙон ᴛᴀʍ, ʙ ᴨоᴧях, зᴩᴇᴇᴛ ᴨɯᴇницᴀ? я нᴇ ᴇʍ хᴧᴇбᴀ. ᴋоᴧоᴄья ʍнᴇ нᴇ нужны. ᴨɯᴇничныᴇ ᴨоᴧя ни о чᴇʍ ʍнᴇ нᴇ ᴦоʙоᴩяᴛ. и ϶ᴛо ᴦᴩуᴄᴛно! но у ᴛᴇбя зоᴧоᴛыᴇ ʙоᴧоᴄы. и ᴋᴀᴋ чудᴇᴄно будᴇᴛ, ᴋоᴦдᴀ ᴛы ʍᴇня ᴨᴩиᴩучиɯь! зоᴧоᴛᴀя ᴨɯᴇницᴀ ᴄᴛᴀнᴇᴛ нᴀᴨоʍинᴀᴛь ʍнᴇ ᴛᴇбя. и я ᴨоᴧюбᴧю ɯᴇᴧᴇᴄᴛ ᴋоᴧоᴄьᴇʙ нᴀ ʙᴇᴛᴩу…

϶ᴋзюᴨᴇᴩи ᴀнᴛуᴀн

ʍᴀᴧᴇньᴋий ᴨᴩинц

             Кьека быстро отстраняется, вырывая себя из объятий и выходит из кабинета.       – А вы быстро, Айзен-тайчо, – отошедший от духовного давления Гин уже усмехался, не давая женщине спуститься по ступенькам в тишине.       – Она чувствительна, но успокаивается легко, – в ответ довольно улыбается капитан.       – Тогда не стоило срываться с третьего района, – Ичимару картинно поправляет плащ, скрывая недовольство. Его так легко читать, что Кьеке почти скучно.       – У девчонки резкий скачок реацу, а я не обращу внимание? Гин, я более внимателен к своим вложениям, – иллюзорный Айзен притворно качает головой. – Почему ты не в отряде?       Уголки тонких губ лейтенанта тут же опустились вниз.       – Айзен-тайчо, вы же знаете, – Ичимару пытается тянуть гласные, привычно цепляя на лицо змеиную маску. – Ваши приказы часто похожи на просьбы и мне показалось....       – Что ты можешь покинуть отряд во время службы? Из-за тебя я потратил намного больше реацу, чем планировал, – не притворно хмурится занпакто. – Но так уж и быть, прощу на этот раз. Новость хорошая.       – Айзен-тайчо, вы как всегда милосер... – лейтенант в шутку кланяется, так, что капюшон падает на лицо, закрывая змеиные глаза.       – Да. Верно. Но от наказания не сбежишь. Чтобы к завтрашнему дню, вся документация у меня на столе была проведена в порядок. Свободен.       Женщина разворачивается и быстро поднимается по ступеням, заходя в кабинет. Стоит седзи хлопнуть, как Кьека прислоняется спиной к ним. Она прислушивается к шуму на улице и раздраженно фыркает.       Рядом с окном кабинета с влажного грунта встает мужчина. Зеленая чаща играет своими ветвями и листьями на ветру, под эту симфонию он стряхивает со своего вороного плаща землю, не видя, но зная, что делает его только грязнее. Фигура в черном следует за Ичимару Гином, покидая двух женщин.             

иной ᴩᴀз ᴄᴧᴇᴨоᴛᴀ ᴨоʍоᴦᴀᴇᴛ ᴄоᴄᴩᴇдоᴛочиᴛьᴄя нᴀ цᴇᴧи.

ᴄᴛᴀниᴄᴧᴀʙ ᴇжи ᴧᴇц

             Из тамото домашнего мужского кимоно появляется бледный сиреневый шарик, слабый свет которого отдавал золотым теплом.       – И это вновь произошло, – наконец констатирует женщина. Шарик перепрыгивает с одной руки в другую. Кьека играется им как с обычным мячиком и отстраняется от двери, проходя в глубь кабинета.       Да, это вновь произошло. В голове два голоса, таких разных по своей природе, говорят, что она не виновата, и девочка вроде бы понимает, но… такого у нее прежде никогда не было. Ее духовная сила всегда была отличительной. Но никогда так быстро и легко не выходила из-под контроля. Ей нужно возвращаться в прежнее состояние, нужно брать себя в руки, нужно соскребать себя со дна, на которое она опустилась. Иначе, однажды, кто-то все же пострадает.       Пока занпакто разговаривала с лейтенантом за прикрытой дверью, Ичиго собирала дрожащими ручками листы с партитурами. Все заученное из головы, конечно же, выветрилось.       – Кьека, я… – Куросаки не поднимается с колен, так как не закончила со сделанным ею беспорядком. Тусклые глаза сверлят листки на полу. – … я не хотела причинить неудобство. Но он слишком неожиданно ворвался.       – Сунул нос не в свои дела, змееныш, – шипит женщина и подбрасывает шарик, вспыхнувший золотом, вверх, ловко ловя длинными пальцами. – Впрочем, обошлось малой кровью, – она проходит дальше и садится в кресло.       – Я выясню, почему моя реацу так… В общем, я разберусь с этим, – девочка поднимает взгляд на женщину и замечает в руках светящийся шарик.       Собранные листки бумаги стучатся о пол, Ичиго подбивает их, чтобы выровнять, и встает. А спустя пару шагов, она занимает кресло напротив занпакто.       – Это Хогиоку? – просто и без лишних догадок.       – Да, – также просто отвечает Кьека. – Этот мне больше нравится. Тише и послушнее.       Рыжие брови хмурятся.       – Неужели и у него есть характер? То есть, у Хогиоку, что слился с Соуске, характер более скверный?       Девочка начинает припоминать, как ее мужчина оказался в ее же внутреннем мире. И как после этого они начали видеть общие сны.       – В некоторой степени, – кивает женщина. – Характер скорее можно назвать волей. Которая, при отсутствии контроля и силы, начинает прорываться. Хогиоку недостаточно сознательный, чтобы делать что-то сложное, но как они может исказить желание хозяина в угоду себе. И чем оно сильнее, тем сильнее его воля.       – Вот как. А можно потрогать?       – Лови, – безразлично отвечает Кьека и бросает хрупкий на вид шарик.       Ичиго тянется, чтобы словить, но вихрь сбоку отвлекает ее от цели. Прямо перед ее руками материализуется большая ладонь, которая и ловит шарик.       – Тебе не стоит это трогать, – бархат накрывает кабинет спокойствием.       – Старик? – девочка поворачивает голову и поднимает взгляд на брюнета.       – Возьми, – мужчина протягивает камешек Кьеке.       Длинные пальцы забирают шарик и наконец прячут его в тамото.       – С ней бы ничего не случилось от одного касания.       – Да, старик, Кьека права, – хмурится рыжая, а на ее темечко ложится теплая рука.       – После скачка лучше не рисковать. Мы не знаем причин, – ровно сообщает баритон.       Женщина внимательно смотрит на занпакто и фыркает.       – У каждого свои секреты, да, Зангецу?       Кровавые глаза смотрят прямо в карие сквозь линзы очков. Очки делают его радужки чуть более человеческими, менее багряными. Тем временем Ичиго в затылок входит острое сверлецо, но оно почти сразу же растворяется.       – Да, Кьека Суйгецу, – не спорит мужчина.       – Но все они становятся явными, – улыбается женщина, будто она никогда не раскрывала собственных тайн.       Кьека следит, как исчезает собрат, но ничего не говорит вслед. Вместо этого, женщина встаёт и отходит к седзи.       – Я устала. Прибери за собой и иди спать, проку от тебя все равно нет.       

я быᴧᴀ ʙчᴇᴩᴀ ʙ ᴛᴇᴀᴛᴩᴇ. ᴀᴋᴛᴇᴩы иᴦᴩᴀᴧи ᴛᴀᴋ ᴨᴧохо, оᴄобᴇнно дᴇздᴇʍонᴀ, чᴛо ᴋоᴦдᴀ оᴛᴇᴧᴧо дуɯиᴧ ᴇᴇ, ᴛо ᴨубᴧиᴋᴀ очᴇнь доᴧᴦо ᴀᴨᴧодиᴩоʙᴀᴧᴀ.

ɸᴀинᴀ ᴩᴀнᴇʙᴄᴋᴀя

      Как звучат эти плотные струны из шелка. Глуховато, с надрывом. Будто кто-то натянул тетиву лука и пытается сыграть там симфонию. Плектры бьются за право звучать громче и чувственней, и от этого сердце заходится сильнее, а вдоль позвоночника кусают кожу мелкие-мелкие мурашки. Шамисены горят стройной страстью, лишь бы возбудить зрителя и погрузить его в атмосферу пьесы кабуки.       А зритель лишь один. Роскошные одежды струятся по кукольному телу, в пламенных волосах сверкает хрусталь. Человек сидит по самому центру и в первом ряду, чтобы обозревать ханамити в самой своей красе, и вдыхает пряный запах дерева и эфирных эссенций. Вся эта пьеса – только для нее. Юная госпожа, удивительно хорошенькая, обводит глазами разноцветный агэмаку, а после провожает его взглядом, когда тот поднимается наверх.       И вот они, монахи и многострадальный колокол. Она видела эту пьесу, она почему-то сжимает подлокотники грубого кресла своими пальцами. Колокол стоит в центре авансцены, сверкает своим золотом и призывает ему взмолиться. Служители храма рассаживаются вокруг сокровища, и их белоснежных плащей так много, что молодая зрительница щурится от святости этого белого – так уж откровенно это сияние.       Мужчины поднимают головы, будто смотря на корону и подвес колокола, и гудят своими неразборчивыми молитвами, когда шамисен перекрикивает их своей тревожностью и ледяными струнными смешками. Руки монахов жестикулируют, и только сейчас юная госпожа замечает, что лица хранителей храма скрыты. Их светлые рукава вздрагивают, переливаются и танцуют как гремящий костьми скелет. Будто они более не молятся. Будто они спорят. Но слов не разобрать, голоса сливаются в единую ноту – ноту странной гнилости и смрада.       Зритель напрягается. Подлокотники стонут от боли, а одежды морщатся.       Взгляд перебегает левее. На сцену вплывает она. Красивая как Юки-онна, изящная как бакэнэко. Ее шоколадные волосы струятся по идеальной спине, ее лицо беспристрастно. Она не спрашивает разрешения, чтобы войти в храм, ведь одета женщина в мужское кимоно – великолепное и дорогое. Она движется так, будто не делает ни единого шага – витает над поверхностью ханамити, летит на невидимых крыльях, совершенно не покачиваясь.       Зритель любуется незнакомкой, а монахи не обращают на нее внимание, будто та – невидимка. Женщина обходит собравшихся монахов по кругу, когда шамисены начинают повторять ряд из нескольких нот раз за разом, и от этого начинает болеть голова. Но присутствующих на сцене это не волнует, каждый занимается своим делом. Монахи о чем-то спорят, прекрасная Юки-онна – наблюдает, упиваясь своей апатией.       Скрип подлокотников слышен во вдруг наступившей тишине. Струны замолкли, напоследок брякнув о грубость плектры. Все это время молодая и внимательная зрительница считала монахов будто барашков перед сном, чтобы затушить пожар тревоги. Сорок шесть. Ровно сорок шесть мужчин в белых одеждах.       – Они тоже виновны, не будь идиотом! – тишина храма оскорбляется криком и руганью одного из монахов.       – Пусть понесут наказание! Они годами потакали этой сволочи! – храм плачет от такого бесстыдства.       – Да там два старика, да молодые девки. Отправим их на окраину, пусть голодают и умрут как собаки, – колокол изнывает из-за холодной жестокости.       – Отказано, – храм вскрикивает от его решимости, – всех вырезать поутру. Заседание окончено.       Молодая барышня ошарашено смотрит на женщину, ожидая ее партии. Ранее в кабуки никто не говорил, ранее все показывалось жестами и звуками. Поменялся постановщик? Что это за пьеса?       По бледной щеке статной незнакомки стекает одинокая слеза. Крупная, кровавая, оставляющая бурую полосу на фарфоровой коже. Пухлые губы злобно искривляются. Капелька крови падает на деревянный пол. И монахи замолкают, снимая маски. Оборачиваются к ней. Одновременно, искривляя шеи, не моргая глазами. Тихие как статуи, они смотрят своими стеклянными глазницами только на нее, и женщина застывает, делая шажок назад.       Они видят ее.       Служители встают синхронно, будто они не люди – часовые отточенные механизмы. Они движутся к актрисе, оттесняют ее в угол, пока та пятится к краю сцены. И в чайных ее глазах больше нет апатии – там животный страх и вопиющее отвращение. Белые рукава хватают ее за одежды, за стройные конечности, за шикарные пряди. Жадные как псы, они будто хотят оторвать от нее по куску, но в итоге тащат ее в центр, вырывая клоки волос, пока женщина сопротивляется.       Заклинатели бесов затаскивают незнакомку на колокол. Они привязывают ее к подвесу, перетягивают ее всю плотными канатами – так, чтобы не выбралась. Так, чтобы даже двинуться не смогла. И зритель понимает, что что-то тут не так.       Запах древесины превращается в уголь, запах эфирных масел – в масло для розжига. Дьявольские монахи поджигают ее мужские одежды, и те вспыхивают как сено. Женщина вскрикивает и дергается, лишь бы избежать жара. Юная зрительница напрягается. Это больше не похоже на театр. Это самая настоящая казнь. Девочка вскакивает и бежит к сцене, забирается на нее и пытается прорваться через толпу безмолвно улыбающихся и вновь застывших мужчин в белых хаори.       – Кьека! – барышня не узнает своего надломленного голоса и продолжает расталкивать неподвижные и грузные тела, лишь бы добраться к плавящемуся колоколу.       Женщина воет от боли, и этот вой отдается кошмарными иглами в сердце молодой зрительницы. Она наконец пробирается к самому эпицентру, и кричит сама – актриса покрылась пламенем почти до самой головы. Прекрасные шоколадные волосы уже занялись огнем.       – Кьека!       Девочка отчаянно взбирается по колоколу. Плавленое золото покрывает ее маленькие ладони, ее ножки, ее живот. Оно обжигает до самых костей, но она не останавливается, вдыхая едкий дым. Пока золото на руках еще мягкое, юная госпожа отрывает подол своего кимоно и бьет тканью горящие на женщине участки, чтобы потушить. И пламя не уменьшается. Ему нравится такое сопротивление, оно питается девичьим аффектом и женскими муками.       – Кьека!       Зрительница, вдруг осознав, что все ее действия бесполезны, останавливается. Беспомощно смотрит в пустые от боли глаза незнакомки, а после прижимается к ней, решая, что если из нее такая плохая спасительница, то она не имеет права дать женщине умереть одной.       Хрупкая рука поднимается к прекрасному лицу, искаженному пыткой. Ладошка и пальцы застыли в затвердевшем золоте, но девочка касается щеки, будто успокаивая, стирая алую полосу зажатым в драгоценном металле, подгоревшим подолом кимоно.       – Кьека…       И роскошные гипсофилы, обнимая мужское кимоно, сгорают. Агэмаку опускается. Монахи аплодируют.       Холодный ветер после дождя игрался с огоньками свеч похожих в ночи на притихших светлячков. Женщина в подбитом мехом мужском хаори перевернула страницу древнего трактата и нахмурилась. Старые барьеры, установленные когда-то простым капитаном, зазвенели в такт тихо скрипящим ставням. Женщина прислушалась к источнику этого магического звона и встала, откладывая книгу. Она закрыла окно, потушила свечи и степенно вышла из хозяйской библиотеки.       Поместье спит. Слуги видят свои простые и приземленные сны. Свет фонарика освещает начищенные половицы. Кьека переходит в покои жасмина через главное здание, не желая пачкаться влагой идя коротким путем через дворик. Она поднимается в спальню девчонки под звон разбившихся истонченных барьеров и на миг останавливается, проверяя состояние новых, установленные богом. Но те каменными стенами защищают маленькое поместье от внимания чужих рэйкаку.       Занпакто открывает расписные седзи и видит мечущуюся в лихорадке кошмара рыжую риоку. Истерзанная сновидениями, в развороченной, отнюдь не в порыве страсти, кровати девчонка выглядела будто поломанная куколка в своей изрисованной коробочке, не нужная ребенку.       – Ичиго! – строго зовет Кьека. Свет фонарика падает на белое полотно кожи девчонки, на сжатые в костлявых пальцах простыни, на изломанные брови из порченного золота.       Риока не отвечает, заставляя подойти женщину ближе и позвать вновь. Громче и требовательней. Но в ответ получает лишь холерное дыхание. Женщина хмурится, давление реацу не ослабевает. Кьека садится на край кровати и нависает над девчонкой, оперевшись одной рукой на подушку у дурной головы, а второй придерживая фонарик, заглядывая в мертвецкое личико куклы.       – Да проснись ты!       От тяжелого и судорожного дыхания в горле пересохло так, что кажется, слизистая вот-вот начнет трескаться. Это было первым, что Ичиго почувствовала проснувшись.       Ощущение непрекращающегося ужаса падает на голову ведром ледяной воды. Потому что, распахнув свои стеклянные и влажные глаза, девочка увидела лицо главной героини своего прошлого кошмара. Одновременно с этим желтоватый свет фонаря напомнил ей отголоски пламени. Рыжая, не отойдя от травмирующего события во сне, просто и быстро обнимает дрожащими ладонями щеки женщины, которую не спасла.       – Кьека… – повторяет она свою мантру, которую беспомощно скандировала во сне, пока в груди скручивает так, что хочется выгнуться дугой, – Кьека… Кьека…       Одна ладошка скользит ниже, на грудную клетку занпакто. Ичиго слушает биение чужого сердца и не понимает, что это ее собственный пульс барабанит в ее же ушах. Маленькие бледные губы искривляются, тянутся уголками вниз, и острый подбородок дрожит. Темные в тусклом свете глаза осматривают мужские одежды.       – Прости… – шепчет она, поднимая взгляд вновь. От собственной испарины по всему телу тошнит, и девочка обессилено опускает руки. Сжимает и разжимает пальцы, что были закованы в золото, а после ловко подныривает под запястье женщины и отползает на противоположный край кровати. Ноги касаются холодного пола, и Ичиго сутулится, смотря на закрытые седзи террасы.       В голову лезут картинки из сна. Челюсти сжимаются от раздражения и от того, насколько это уже сидит в печенках.       Женщина удивленно смотрит на худую спину и пытается понять, что только что произошло. Во тьме ночи девочка выглядит западной горгульей. Она касается своими пальцами тронутой костяными шарнирами, щеки, чувствуя фантомное шелушение змеиной кожи.       – Приведи реацу в порядок, – строго, скрывая странное смущение, приказывает занпакто и встает.       – Реацу? – глухо спрашивает девочка, не имея сил на то, чтобы интонировать удивление и обернуться к своей гостье. То, что по другой причине женщина бы сюда не заявилась, Ичиго спросонья не понимает.       – Ты разрушила старые барьеры, – Кьека встает, возвращая привычную апатию на лицо. А Соуске усиливал их. Свет фонарика качается вместе с ним. – Новые барьеры только отсекают поместье от Сейретея. Пойду поставлю хотя бы парочку внутри.       – Я... решу проблему.       Рыжая голова опускается. Руки сжимают край кровати, грозясь порвать простыни. Ичиго не понимает, что происходит с ее энергией. Из-за кошмара? Сломать барьеры? Зангецу не знают, в чем дело, а Ичиго только этого не хватало. Девочка встает, сбрасывая мерзкое промокшее кимоно на пол. Она направляется к комоду, пока в комнате есть слабый свет фонаря, чтобы достать полотенце и вытереть ледяной пот с кожи.       – Кьека, пожалуйста, не уходи, – через силу просит она, понимая, что никто ее не послушает, поэтому даже не смотрит на женщину, занимаясь своим делом. – Посиди со мной…       Апатия на пару мгновений сменяется удивлением. Женщина хмыкает и ставит на низкий столик фонарик. По-хозяйски проходит мимо девчонки и берет за спинку кресло, стоящее у туалетного столика, и несет к кровати.       Кьека садится в кресло и кутается в теплое хаори, пряча скульптурные ключицы.       – Ложись, прослежу за тобой.       Девочка замирает с полотенцем в руках. Рыжие брови едва заметно приподнимаются, но и этого никто не видит. Ичиго быстро заканчивает, складывает ткань на комод и набрасывает легкую юкату.       Кроткий взгляд в сторону занпакто, и рыжая ложится под одеяла, кутаясь. После смущенно поворачивается к женщине спиной, подкладывает ладони под щеку и тихо говорит:       – Спасибо.       Кьека фыркает и отворачивается к закрытым окнам. Ночь будет долгой.             

ᴨоᴄᴧᴇ доᴧᴦой ᴩᴀзᴧуᴋи они ᴄᴇᴧи нᴀ ᴋᴩыᴧьцᴇ и, ᴨо обыᴋноʙᴇнию, зᴀᴦоʙоᴩиᴧи.

— ᴋᴀᴋ хоᴩоɯо, чᴛо ᴛы нᴀɯᴇᴧᴄя, — ᴄᴋᴀзᴀᴧ ʍᴇдʙᴇжоноᴋ.

— я ᴨᴩиɯᴇᴧ.

— ᴛы ᴨᴩᴇдᴄᴛᴀʙᴧяᴇɯь, ᴇᴄᴧи бы ᴛᴇбя ᴄоʙᴄᴇʍ нᴇ быᴧо?

— ʙоᴛ я и ᴨᴩиɯᴇᴧ.

— ᴦдᴇ жᴇ ᴛы быᴧ?

— ᴀ ʍᴇня нᴇ быᴧо, — ᴄᴋᴀзᴀᴧ ᴇжиᴋ.

ᴄᴇᴩᴦᴇй ᴋозᴧоʙ

ᴇжиᴋ ʙ ᴛуʍᴀнᴇ

             Тихо скрипят ворота. На Сейртей упал предрассветный туман, мешая разглядеть, кто же наглым вором заходит в поместье достопочтенного капитана пятого отряда. С задетого плащом куста пиона закапала дождиком роса, барабаня по каменной дорожке.       Айзен прислушивается к спящему поместью и чувствует что-то непривычное. Мужчина хмурится от рэйкаку и останавливается у самого крыльца, касаясь колонны. Осколки старых барьеров понемногу рассыпаются на рейши, оставляя поместье без своей защиты. Но новые, монументальные, покрывающие территорию его дома лучше, чем купол Сяконмаку, стоят невидимой крепостью, закрывая от внешнего мира. Реацу Ичиго и Кьеки спутались в жасминовой спальне. Что же тогда случилось?       – Барышня уже в порядке? – неожиданно прерывает тишину хрипящий голос Накаямы. Соуске поворачивается к управителю и видит его сидящим на ступеньках у дома прислуги. В руках обычно такого собранного мужчины горела алым кисэру, а рядом стоял табако-бон с тлеющими углями в видавшего виды горшочке. Управитель собрался вежливо встать и поклонится перед хозяином, но Айзен жестом заставил того сидеть.       – Сейчас – да, – туманно ответил капитан, не владея информацией, чувствуя тревогу. Ориентируясь на два огонька, он подошел к управителю. Накаяма струсил лишний пепел и отставил корзинку, освобождая место для хозяина. Землисто-пряный запах табака въелся в одеяло, наброшенное стариком на плечи. И только сев рядом Соуске заметил в старческих пальцах платок, измазанный подсохшей кровью. Картинка сложилась сама собой и над мужчинами безмолвно расцвел золотой купол кайдо. Замершая на сердце тревога уходит. Ничего страшного не произошло.       – Спасибо, – благодарно кивает Накаяма, делая последнюю затяжку, на глазах становясь румянее.       – Цутия будет ругать, – вместо ответа кивает на трубку Айзен. Управитель машет рукой и выдыхает сизый дым, оставляя кисэру остывать, положив на бортики корзинки. Горячий, последний, пепел падает на дощатый настил.       – Одну жизнь прожил неведомо как, так здесь доживу по своей воле.       – Решил уйти на перерождение?       – Да куда я денусь? Мальчонку мне отдали, как уйти? А поместье? Цутия с меня три шкуры спустит! – ворчит старик, заставляя Соуске тихо рассмеяться. Они замолкают, пока Накаяма укладывает табако-бон, а капитан замечает, что все еще не смог вытрусить белый песок с одежд.       Скрытое серыми тучами небо порозовело у самого горизонта. Туман опустился ближе к земле, обнимая цветы, даря им жемчужины росы, вытесняя накопленные алмазы дождевых капель. Под давлением несмелого ветерка листья зашуршали, капризно сбрасывая подаренные драгоценности. Сезон дождей понемногу отступал от Сейретея.       – Айзен-сама, позвольте дать совет? – Накаяма с кряхтеньем встает, опираясь на колонну. Айзен кивает. – Переедьте за город. Вы же видите, как барышню душит Сейретей.       Капитан тяжело вздыхает.       – За что тебя уважаю, так за твою внимательность. Почти не бываешь в поместье, а все знаешь.       – Спасибо, Айзен-сама, – довольно улыбается в усы управитель. – Вы подумайте. В третьем районе у вас есть поместье. То, что у Укитаке выкупили, – напоминает старик, стоит хозяину едва-едва нахмурится. – Рядом с городом, да и земля там для садов подойдет. Вам-то что, на дорогу лишний час потратите, зато никаких срочных обращений от отряда. Сколько раз вас дергали по пустяку? – он качает головой, забирая табако-бон.       – Я подумаю, – Соуске тоже встает, чувствуя, как песок в одеждах скользит по спине. – Отчет по полигону?       – Оставил в кабинете.       Капитан вздыхает, представляя, сколько же придется работать, чтобы добраться до несчастного конверта. Он убирает купол кайдо и идет за Накаямой, тихо ступая в домик, чтобы вылечить спящую, оттого не так пострадавшую прислугу.             

уᴄᴛᴀʙɯиʍ ᴨуᴛниᴋоʍ ʙойду ʙ ᴛʙою я ᴄᴨᴀᴧьню.

бᴇз ᴨᴩиᴦᴧᴀɯᴇния, ᴛᴀйᴋоʍ, бᴇз ᴧиɯних ᴄᴧоʙ.

ʙозᴧᴇ ᴛᴇбя я ᴄяду ᴛихо нᴀ диʙᴀнᴇ

и ᴨожᴇᴧᴀю нᴇобычных, ᴄᴧᴀдᴋих ᴄноʙ.

зᴀбыᴛыᴇ боᴛинᴋи

ᴋоᴩоᴧь и ɯуᴛ

             Спальня жасмина встречает Айзена читающей в кресле при свете тусклого фонарика Кьекой. Женщина никак не обращает на стук седзи внимания, заставляя хозяина улыбнуться. Соуске смотрит на укрытую одеялами девочку. Видна только рыжая макушка на подушке. Ставший родным запах лаванды приветливо обнимает и Айзен проходит к кровати, осторожно садясь на самый край.       – Хоть бы помылся с дороги, – фыркает Кьека, не стесняясь спящей.       – Как она? – поворачивается капитан к собственному занпакто перейдя на шёпот. Женщина наконец поднимает глаза и тут же закатывает их в ответ на улыбку хозяина.       – Я всего лишь слежу за ней, как бы не натворила еще чего, – возвращается к книге, но чувствуя взгляд Соуске, недовольно цокает и отвечает на вопрос: как видишь, жива, даже выходила со мной в театр.       Мужчина сначала удивляется, как девочка согласилась на прогулку, но вовремя вспомнил, что это же Кьека. Когда она спрашивала разрешение?       – Кьека Суйгецу, – строго зовет капитан. Но женщина невозмутимо продолжает делать вид, что читает.       – Еще, как ты и предполагал, заглядывал Гин. Поглядел на твое сокровище, – как ни в чем не бывало продолжает занпакто, лишь пухлые губы изгибаются в сарказме.       Айзен шумно выдыхает и догадывается:       – Второй скачок реацу, – мужчина встает, зачесывая грязные волосы, и уходит в свои покои. Для него отсутствие контроля над реацу – личная проблема, в которой нет места сожалению о других. Но девочка, сколько бы он не увещевал, берет на себя ответственность, что сжирает изнутри. Девочка совершенно не бережет себя, а следом убивает его. К сожалению, как бы горько не было, Соуске нужно принять этот факт. Оставляя Ичиго иллюзию добра там, где им даже не пахло, он делает хуже им двоим. Строить воздушные замки лжи – не выход. Он вновь загонит себя в ловушку из самообмана, не уважая ни упрямую Ичиго, ни терпеливую Кьеку. И остается лишь горькая правда. Потому что всегда есть лишь два выбора. Ложь вариативна, но она одна. Как и правда. Без всяких версий. Без фантиков.       Двойник прав – новая мантра в божественной голове. Вот только несмотря на сущность одного человека, они в разных ситуациях. Соуске н е м о ж е т говорить правду. Она застревает в горле, он давится ею, панически проглатывая обратно в пищевод. И только в гневе правда лезет гадкой змеей по трахее, выползая наружу, кусая не только своего проклятого хранителя, но и несчастливицу.       Как в таких условиях добиться пресловутой стабильности Айзен не знает. Как начать говорить правду хотя бы о себе, когда первые попытки превратились в катастрофу? Пока что непризнанный бог с песком на зубах понимает, что в глупом сердце зародился страх – вновь остаться в одиночестве. Без хрупкой надежды в виде золотой девочки, потерявшей сейчас свой божественный свет из-за его правды.       Он ложится с заледеневшим от ужаса сердцем рядом с Ичиго, под взволнованный взгляд Кьеки, но через силу хитро улыбается.       – Ложись. Все равно ворчать будешь, что устала.       Женщина закатывает глаза, но послушно откладывает недочитанный трактат и обходит кровать, ложась, с другой стороны. Она с тревогой смотрит на хозяина, наблюдающим за мирно спящей девчонкой, чувствуя его боль. Занпакто прикрывает глаза, будто и вправду решила поспать, и касается чужих золотых нитей собственной реацу, сплетая для хозяина колыбель.             

он нᴀиʙно дуʍᴀᴧ, чᴛо я нᴇ зᴀʍᴇчᴀᴧᴀ ᴇᴦо уходоʙ. ᴀ я дᴀжᴇ нᴀноᴄᴇᴋунды, ᴨᴩоʙᴇдᴇнныᴇ бᴇз нᴇᴦо, зᴀʍᴇчᴀᴧᴀ.

януɯ ᴧᴇон ʙиɯнᴇʙᴄᴋий

одиночᴇᴄᴛʙо ʙ ᴄᴇᴛи

      Рыжее темечко едва заметно шевелится. В спящий разум вкрадчиво и на цыпочках пробирается чужой диалог, но разум так устал, что просыпаться полноценно не хочет. Перед глазами чернильный туман, в ушах – вата из дремы.       К спине прижимается что-то теплое, и только на задворках сознания девочка понимает, что он пришел к ней. В сон ли, в реальность ли – неизвестно. Известно лишь то, что она готова утонуть в этом сне и застыть на его дне навечно, если он останется таким – спокойным, вязким, теплым.       Маленький персиковый рот слабо улыбается как у дитя, потому что девичье тело будто обложили грелками со всех сторон. И так пахнет ее любимыми еловыми шишками. Веснушчатый нос выглядывает из-под одеяла, следует за запахом и утыкается в ямку скульптурных ключиц. Худая рука выпутывается из льняного облака и ложится на изящную талию, обнимая. Ичиго радуется, даже будучи без сознания, что он наконец вернулся.       А проснувшись, девочка уже не могла насладиться устоявшимся запахом хвои. В спину все еще будто бы напрямую светит солнце, хотя, на деле, как раз оно прицелилось ей прямо в глаза. Как такое возможно?       Ичиго щурится, тихо причмокивая сухими после ночи губами. Тонкие пальцы вновь продираются на свободу в сторону рыжей головы, и сонная нимфа потягивается как самая настоящая лисица, упираясь ладошками в изголовье, а после пожелав повернуться на спину. Но так легко ей это не далось. Сзади что-то настойчиво подпирает ее тело, не давая двигаться.       Но Куросаки – не Куросаки, если не упрется и не сделает. Восторженные карамельные глазки и улыбчивые губы не заставляют себя ждать при виде умиротворенного, спящего мужчины. Девочка не визжит только потому, что сейчас раннее утро. Неторопливое после сна дыхание учащается, и рыжая аккуратно и медленно давит на крепкое плечо, чтобы ее бесшумный гость перевернулся на спину. Ичиго проверяет, не открыл ли он свои чайные глаза, а после осторожно трется о его щеку кончиком носа.       Она так скучала. Она не может удержать радость. Выпутывается из своего кокона и остается под одеялом, которое укрывает и мужчину. Вытягивается грациозная ножка, и девочка садится ему прямо на диафрагму. Бледное лицо опускается к шатенистой голове, и Куросаки, зарываясь пальцами в мягкие и едва влажноватые пряди, покрывает поцелуями лоб, скулы. Тянется к уху и игриво шепчет:       – Мой любимый Соуске, я знаю, что ты не спишь, – она хитро улыбается и, чмокнув переносицу, опускается к другому уху. – Я скучала…       Мужские ресницы дрожат от пристального внимания и Айзен не выдерживая улыбается. Жадные руки скользят по бедрам и обнимают за талию, придерживая исхудавшую девочку.       – Я тоже, – шепчет капитан и целует золотой висок, наконец открывая глаза.       От его касаний, от его хрипловатого после сна голоса вдоль позвоночника бегут мурашки. Подъемы маленьких ступней оживленно стучат о постель по очереди, отбивая свой отрадный ритм. Ичиго чуть отстраняется, чтобы заглянуть в любимые глаза. Одна ладошка ложится на теплый лоб и скользит к каштановой макушке, убирая спутанные волосы с лица.       – Еще бы, – весело улыбается девочка, опускается и трется хорошим носиком о чужой, – еще бы, Соуске…       Мужчина поддается каждому касанию его золотой девочки и ловит персиковые губы. Он прижимает ее ближе, обнимает кукольную щеку ладонью, сам путается в шторке золотого шелка, но не прерывает поцелуя.       Она улыбается, тихо-тихо смеется в поцелуй, ласково покусывая горячие губы ее мужчины. Сердце в груди почему-то бьется так, будто Ичиго не видела его целую вечность, а не целовала – дольше.       Девочка в какой-то момент чуть отрывается, чмокая уголок губ, чтобы спросить:       – Как ты?       Он смотрит в теплые, такие родные сердолики и позволяет себе расслабиться, утонуть в их уюте. Знать, что о тебе беспокоятся или вот так получать в лоб совершенно простые вопросы – Соуске решает, что выбирать не будет.       – А что со мной могло быть? – хитро щуриться мужчина, запуская пятерню в золотые волосы.       Ее теплые после сна в коконе пальчики подбираются к тыльной части мужской шеи. Ичиго прижимается нежной щекой к щеке Айзена. Девочка практически свернулась в клубок над его грудью и головой.       – А вдруг тебя бы съел менос… – Куросаки вдруг замолкает и причмокивает, проводя языком по внутренней стороне своих зубов и задумчиво хмурясь. – Ты уже на песок рассыпаешься, папочка? – вновь отстраняется, чтобы хитро посмотреть в глаза.       Айзен смеется на слова девочки, что игривой лисицей свернулась почти на шее.       – Меносы вряд ли будут обедать всякой рухлядью.       Он проводит пальцем по ушной раковине и чувствует под ногтями невымытый песок.       – Ну давай, насыпь мне еще на подушки, кровать новую надо будет покупать, – недовольно, но совершенно несерьезно ругается Ичиго. – И вообще, всем бы такую рухлядь, – смягчается она, смотря влюбленными глазками на его красивое лицо, – такая не всем по зубам.       Лисица на груди вызывает в ней смех, что идет по трахее вверх, заставляя исказиться пухлые губы в улыбке.       – А я не себя рухлядью назвал, – отсмеявшись, хитро щурится мужчина. Он на миг переводит взгляд на окно и тихо вздыхает. Пора на службу. И служанки уже топчутся под спальней.       – Ой, как мне стыдно, – лукаво улыбается девочка, не обратив внимание на то, как отвлекся мужчина. – Конечно же ты не рухлядь, всего лишь иногда крутит колени… – за легким издевательством следует поцелуй в щеку, и Ичиго полностью прижимается к Соуске так, что еще чуть-чуть, и перекроет ему воздух.       – Только на погоду, – скромно уточняет мужчина, сдерживая улыбку. Он возвращает поцелуй в солнечную макушку и обнимает за плечи. – Ичиго, пора вставать.       – Куда? Еще рано, – она не двигается и не отстраняется, поэтому голос звучит глухо.       – На службу, – вздыхает капитан, представляя, сколько же работы оставила для него Кьека.       – Нет, – строго.       – Ичиго, – так же строго. Как бы ему не хотелось остаться в постели и отдохнуть от полевых условий, понежиться в объятьях девочки, Айзену нужно поддерживать образ правильного капитана. И его девочку не возьмешь с собой, чтобы слушать уютный голос, пока шуршат листы документов.       – Соуске, – вторит его тону, не отстраняясь и сжимаясь вокруг его головы коконом, – у тебя жена дома. Если нужно, я лично напишу старику письмо. Ты никуда не идешь.       Мужчина откидывается на подушку, вновь вздыхая.       – Мне все равно нужно работать, в отряде или дома в кабинете.       – Сегодня ты выходной и посвящаешь день мне. Я скучала, – девочка все же чуть отстраняется и требовательно смотрит в чужие глаза. – Тем более, Кьека разобрала отчеты, – Ичиго припоминает разговор женщины с Гином, услышанный через закрытые седзи кабинета.       Выразительные брови мужчины поднимаются вверх.       – Кьека? Разобрала отчеты?       – Может, не все, но большую часть, – уверенно кивает рыжая, понимая, что напуганный своей неудачей Ичимару, вероятнее всего, или сделал все сам, или отдал работу ответственным офицерам.       – Ну допустим, что дела в отряде хоть немного разобраны. Что делать с мастерскими? С магазинами?       – Все завтра, Соуске, – невинно хлопает она своими светлыми ресницами, – все завтра.       – Сколько дел несделанных... – ворчливо качает головой Айзен, уже приняв решение.       – Конечно… – она понимающе гладит большим пальчиком его скулу, – и самое главное из них – побыть со мной.       Уголок пухлых губ дергается в хитрую ухмылку, но вовремя возвращается назад.       – Я бы с удовольствием остался с тобой в постели, но нельзя.       – Да хватит тебе, работа-работа-работа, – надувает губы Ичиго, хмуря светлые брови. – Один день ничего не изменит. А для меня – изменит.       – Я обязательно посвящу время тебе, но позже, – хитро щурясь, мужчина целует хмурый лоб. – Я тоже не хочу никуда идти.       – Соуске, я не понимаю, – искренне поражается она, озадаченно моргая сонными глазами, – я же уже все решила. Ты никуда не идешь. Я тебя не отпущу.       – И как же мне компенсировать целый день безделья? – уже не скрывая хитрой усмешки говорит Айзен.       – Это уже твои проблемы, – Ичиго невинно пожимает плечами, приподнимаясь. – Ты же тут ответственный за свои прогулы. И вообще, ты такой вредный, Соуске… – жалуется девочка, а пальцы ее опускаются на ребра мужчины, щекоча в отместку за спор.       – Меня рухлядью назвали, соответствую, – он ловит шаловливую ручку, прижимая к своей груди.       – Тебе послышалось, – Куросаки уже не может сдерживать улыбку, вторая рука также крадется к ребрам и продолжает дело первой.       – Значит, все-таки считаешь меня старым, – качает головой Соуске.       Видя, что Айзен особо не реагирует на щекотку, Ичиго расстраивается. Хрупкая ладонь скользит по крепкой груди вверх, до самой шеи. Кожа там чувствительней, и девочка решает попытать удачу там, увлеченно беспокоя ее короткими ноготками.       – Ты что-то сказал?       Капитан улыбается одними глазами, видя попытки девочки отвести его от разговора. Он ловит и вторую игривую ладошку и целует в самый центр, в саму линию жизни.       – Опять на возраст мой намекаешь.       Рыжая вновь хмурится, понимая, что у нее нет никакого влияния, в то время как даже его ласковый поцелуй в ладонь щекочет ее нежную кожу, заставляя поджать пальчики на ногах.       – Соуске, я никогда не называла тебя старым, – бормочет Ичиго, – тебе всего лишь почти пять сотен лет. Ты только жить начал.       Тихое ворчание девочки вызывает в мужчине тихий смех. Он кладет ее поцелованную ладошку себе на плечо и обнимает за талию освободившейся рукой.       – Да, с тобой начал.       Девочка сама подхватывает легкий бархатный смех, гладя плечо.       – Я так рада тебя видеть.       – Я тоже, – он легонько барабанит по худой спине, дразня девочку попадая по хрящикам, и задумываясь на пару минут.       – Не хочешь сходить на фестиваль фонарей? – предлагает мужчина.       Куросаки ежится от щекотки, на мгновение задумываясь. Но в какой-то момент замирает, а в ее карих глазах что-то загорается.       – Хочу, – с энтузиазмом кивает она.       – В первом районе или в мире живых?       – Хм-м-м, – протягивает Ичиго, отводя взгляд в сторону. – Даже не знаю… – она вновь попадает в плен чайных омутов, но после решается: – В первом районе.       – Тогда ближе к вечеру выйдем, – довольно кивает Соуске. – А сейчас завтрак.