Владыка-развоеватель

      Бешеный плеск сливается с удушающей мрачностью тишины тумана и воя урагана где-то над головой. Кьека с апатией следит за двумя мутузящими друг друга мужчинами. Опять ее хозяин разрушает сам себя. Своими же руками. А она вновь лишь молчаливый свидетель. Опять.       Хогиоку в длинных пальцах предательски молчит – опять притворяется спящим. Но Суйгецу достаточно знает этого подлого стервеца, чтобы с уверенностью сказать: следит за каждым шагом двух мужчин. Выбирает достойнейшего хозяина. Только женщина знает, что выбирать не из чего – оба идиота.             

ᴧодᴋᴀ ᴄᴋᴩиᴨиᴛ ʙозᴧᴇ ᴨᴩичᴀᴧᴀ.

ᴧуннᴀя ночь – ᴛᴩᴇʙоᴦ нᴀчᴀᴧо.

ʍᴩᴀчно ᴄᴛою, ʙ ʙоду ᴄʍоᴛᴩю.

             Холодный свет освещает ее роскошный наряд и выхватывает двух мокрых, жалких, словно два побитых пса, мужчин. Один в белом, другой в черном. Будто Инь и Янь менялись, нависая друг над другом поочередно.       – Ты не понимаешь! – осколки так и не начавшегося диалога. Ошметки разговора, к которому они оба пришли. Но оба оказались не готовы. Кьека устало вздыхает и подбрасывает в ладони шарик Хогиоку.       Бледный свет трогает разбитый нос шинигами и наливающийся синевой ушиб на скуле у мужчины в белом.       – Не понимаю, что ты подчиняешься девчонке?! – рычит злобно. Хрипит. Потому что длинные пальцы прекрасно обхватывают мужскую шею, оставляя глубокие борозды. – Кьека была права! Она погубит тебя и нас заодно!       – Она мое лекарство! – пальцы не ослабляют хватку. Очередной удар в челюсть сопровождает хруст кости.             

нᴇᴛ ʍоᴇᴦо ʙ нᴇй оᴛᴩᴀжᴇния,

ᴇᴄᴛь ᴛоᴧьᴋо ᴦоᴩᴇчь ᴨоᴩᴀжᴇния.

ну ᴨочᴇʍу ᴧᴇзᴛь ʙ ʍою жизнь ʙздуʍᴀᴧоᴄь ᴇʍу!

             – Сдохнешь от такого лекарства! – шинигами делает рывок, с усилием переворачивая старшую копию на спину, поднимая тысячу брызг в бесконечной тьме. И вот теперь он душит собрата в белом, а тот пытается поменяться местами. – Она твоя слабость! Ею легко манипулировать! – он швыряет треснувшие очки в воду.       – Она нужна мне! – отчаянно, до сорванного голоса. Кьека тяжело вздыхает. Сколько раз за сегодня этот диалог повторялся? На пятом витке она сбилась. – Ты не был на моем месте!       – Ты сорвал план! Я десятилетиями вынашивал его! Каждую деталь! Почти довел мечту до воплощения! – шинигами яростно впивается ногтями в кожу, наживую отрывая лоскутки.       – Ни черта ты не довел! Он провальный! Твоя гордыня привела меня к провалу! – Владелец Хогиоку наконец смог вырваться из захвата и бросает младшую копию в воду. Утопление ему не грозит. Слишком мелко. Но затуманенный гневом разум не учитывает такой важной детали.             

ʙ ᴄᴇᴩоʍ ʍᴇɯᴋᴇ ᴛихиᴇ ᴄᴛоны.

ᴄᴇᴩдцᴇ ʍоё – ᴋᴀᴋ ᴛᴩоɸᴇй ᴦоᴩᴦоны.

жᴀᴧоᴄᴛи нᴇᴛ – ʙо ʍнᴇ ᴨᴩоᴄᴛыᴧ ᴇё ᴄᴧᴇд!

             Дорогая ткань шуршит поверх мелководья, едва касаясь каштановых волос. Апатичные глаза женщины следят за тем, как мужчина в черном задыхается от воды, хватая ртом бесполезный туман.       – Она нужна мне! Она приняла меня! Без оговорок! Без масок! – со слепой яростью Айзен в очередной раз бьет копию по лицу и тут же хватает за ворот шихакушо, удерживая под водой.       – Как вы мне надоели, – шарик, единственный источник света в этом мире, перекидывается из одной изящной руки в другую, будто обычный мячик. Кьека приседает на корточки рядом с мужчинами, безразлично осматривая их страшные раны. И хмурится лишь тогда, когда терракотовые глаза замечают помутневшую от крови воду. Возможно, этот мир никогда не будет спокойным.       – Если не хотите слушать друг друга, послушайте меня, – В нее впиваются две пары налившихся алым глаз. – Ах да, конечно, вы же самые умные. Один – будущий самоубийца, второй несостоявшийся. А про меня, как всегда, забыли, – она опускает голову, рассматривая в бледном свете свои гэта, стоящие на воде.       

зᴧобᴀ ʍᴇня ᴧюᴛᴀя ᴦᴧожᴇᴛ,

ᴩᴀзуʍ ᴄудьбу ᴨоняᴛь нᴇ ʍожᴇᴛ;

ᴨᴩоᴛиʙ ʍᴇня ʙоᴄᴄᴛᴀᴧᴀ ᴄущноᴄᴛь ʍоя.

             – Кьека... – одновременно растерянно. Хотя бы отвлеклись.       – Соуске, – обращается к обоим. – Проблема ведь не в том, что вы пытаетесь друг друга поглотить. Вы понимаете, что вы оба один и тот же человек. И Соуске, хватит притворяться, что не веришь в погрешимость плана. – Она смотрит сверху вниз в глаза шинигами, и тот упрямо поджимает губы. – Проблема ведь в девчонке.       Мужчина в белом дергается вперед, но получает кулаком в челюсть от другого.       – Продолжай, – сорванным голосом велит шинигами.       Занпакто фыркает.       – Я уже смирилась, что она с нами навечно, – женщина насмешливо щурит глаза, видя ярость во взгляде снизу. – Вопрос состоит в том, а не испортится ли лекарство?       – Кьека, хватит! – рычит мужчина, все еще держащий руки на шее своей копии. Но под взглядом апатичным женщины выдыхает, немного успокаиваясь. – Я сам понимаю, что Ичиго влияет на меня.       – Слушай, а ударь его еще раз, так резко поумнел, – обращается она к двойнику в черном. Тот злобно зыркает из-под воды.       Айзен кидает раздраженный взгляд, но продолжает:       – Мне нужно это влияние. Я устал быть один. Мне не нужно носить маску за маской, накладывать гипноз и притворятся.       – А в чем проблема найти стерву вроде Халлибэл и сделать ее гибридом с помощью Хогиоку? – шарик неприятно нагревается в ее руке, выдавая только ей свое недовольство. Вот ведь трус. – Ах да, тебе же нужен самый особенный а л м а з.       – Она принимает меня.       – Да кого ты пытаешься обмануть этим? Не о том ведь речь, – женщина вздыхает и встает. – Как же я от вас устала. Хоть отпусти его, а то мне не с кем будет говорить.             

я ᴨᴇᴩᴇжиᴧ ᴋᴩᴀх, ᴩᴀзоᴩᴇниᴇ. ᴋᴛо я ᴛᴇᴨᴇᴩь?

ᴄᴀʍ, ᴋᴀᴋ оᴛᴩᴀжᴇниᴇ.

быᴧ я боᴦᴀᴛ… ʙо ʙᴄёʍ ᴧиɯь он ʙиноʙᴀᴛ!

             Айзен выдыхает, в попытке упокоится и все же отпускает двойника. Тот садится рядом и долго, надсадно кашляет. Настолько, что Кьека успевает далеко уйти, оставив их во тьме. Мужчины молчат, каждый думая о своём, пока третий лишний не прерывает их упертую игру в молчанку:       – Кьека не хочет, чтобы ты отравился собственноручно приготовленным ядом.       – Сговорились против меня?       – Ты отлично справляешься сам.       Они вновь замолкают на пару минут, но в этот раз начинает Айзен:       – Я не могу потерять ее. Она нужна мне. Ичиго первая, кому я могу по-настоящему открыться.       – Ну вот открылся, и что? Какой толк, что она особенная, если просто оттого, что ты показал ей настоящий мир, она ломается? И тянет за собой, – шинигами фыркает. Не зря прошли дни в компании Кьеки. – О каком покое ты вечно твердишь, если ты либо трахаешь ее, либо успокаиваешь?       Айзен кривится от руконгайской речи.       – Хватит говорить одно и то же. Я не откажусь от Ичиго.       – А кто говорит, отказываться? Просто огранить алмаз, как и положено хорошему творцу. Закалить.       – Ты предлагаешь мне доломать ее.       – Послушай, – двойник резко поворачивается, поднимая волны, и хватает его за затылок, впиваясь пальцами в скальп. Он не видит его лица, но чувствует – тот зло скалится. – Я предлагаю не сдыхать при первой же слезинке только потому, что она не может вынести правду. Ты твердишь, что она приняла тебя без масок, со всей правдой, но что-то я ни разу не видел, как ты при ней убивал. Или пытал. Кьека рассказала мне про войну. Самые пышные похороны на ее памяти. Ты показываешь ей мятый фантик и называешь его настоящим собой только потому, что он не блестит. Но мы же с тобой знаем, что это чепуха.       Шинигами замолкает, а Соуске сбрасывает его руку. Самое противное в словах третьего лишнего нет лжи. До скрипящих зубов. Еще хуже от понимания, что не будь он на своём месте, говорил бы точно так же. Что точно так же увещевал одержимого безумца. Только сердоликовые глаза смотрят уютом и ответным безумием на него.       – Если девчонка останется такой, счастливой ты ее никогда не увидишь.       Соуске выдыхает. Угнетенное сердце не хочет решать, что правильно, что нет. Глупое сердце, что хочет быть счастливым, желает навсегда остаться в счастливой иллюзии снов. Но расчётливый разум шепчет: прислушайся.       – Если она принимает тебя без масок, то пусть узнает до конца. Она сломается, обязательно, вот только если сможет вынести из этого урок, станет достойной спутницей, и мы с Кьекой успокоимся. А если не воспользуется шансом… еще раз отправишься в прошлое.       – Как у тебя все просто, – устало усмехается Айзен.       – Мне нечего терять. Ты возвел на свой трон смертную, и думаешь, я буду молчать в тряпочку? Соуске-кун, боги не растут на клумбах, – он чувствует, как двойник разводит руками.       – Какой же ты урод, – с чувством сообщает Соуске.       – Решил исповедоваться?       – Еще чего.       Они надолго замолкают, и Айзен думает. Отставляет чувства, убирает красивые слова и смотрит лишь на факты. И с сожалением понимает, что он не просто жадный безумец, а еще и слепец. Он не просто ломает девочку, он лжет самому себе, загоняя себя в ту же ловушку. Что тогда он видел себя Королём Душ, что сейчас видит принятым. Только кого Ичиго поняла и приняла?              

ᴛоᴛ, ᴋᴛо ᴨᴩиɯёᴧ из зᴀзᴇᴩᴋᴀᴧья,

ᴋᴛо ᴨᴩинёᴄ ʙ ʍою жизнь ᴄᴛᴩᴀдᴀнья…

ʍой боᴦ, уᴛᴇɯь ʍᴇня!

уʙᴇᴩь, чᴛо я – ϶ᴛо я!

оᴛᴩᴀжᴇниᴇ, ᴋоᴩоᴧь и ɯуᴛ

             Мужчина открывает глаза под поспешный стук седзи, торопливые шаги и обеспокоенный голос. Двери во внутренний дворик открыты, и видно, как на гладь горячего источника падает дождь.             

нᴀɯᴀ ᴨᴧᴀнᴇᴛᴀ дᴇйᴄᴛʙиᴛᴇᴧьно дᴧя ʙᴇᴄᴇᴧья обоᴩудоʙᴀнᴀ ᴨᴧохо, и ᴋоᴦдᴀ нᴀᴄ ᴄочиняᴧи ᴩодиᴛᴇᴧи, нᴀᴄ нᴇ ᴄᴨᴩᴀɯиʙᴀᴧи, хоᴛиʍ ʍы ᴄюдᴀ – нᴇ хоᴛиʍ, ᴀ здᴇᴄь ᴨо боᴧьɯᴇй чᴀᴄᴛи ᴦᴩуᴄᴛно. ᴛᴀᴋ ʙоᴛ, я ʙдᴩуᴦ ᴨоняᴧ, чᴛо ᴇдинᴄᴛʙᴇнноᴇ оᴨᴩᴀʙдᴀниᴇ чᴇᴧоʙᴇчᴇᴄᴋой жизни – ϶ᴛо ᴨоʍочь дᴩуᴦоʍу чᴇᴧоʙᴇᴋу. ᴨоʍочь, чᴛобы он нᴇ ᴛᴀᴋ ʍучиᴧᴄя.

ᴇдиножды ᴄоᴧᴦᴀʙ

             “Так не должно быть, Ичиго”, – говорит в голове теплый бархатный голос, пока от скрежета неслышно и нотки. Лишь иглы недовольства все пытаются вылезти из головы – альбинос щадит хозяйку и старается не причинять дискомфорта.       Она знает, что не должно. Но что ей делать с этим?       Его не будет две недели, а ей плохо без него уже спустя несколько часов разлуки, пока он отошел по делам. Он буквально в двух шагах, в поместье, пока что не покинул ее. И ей натурально плохо.       И голова, только-только начавшая соображать, отчетливо понимает, что Ичиго Куросаки словно стала стираться с лица земли. Ее забрали из своего времени, ее прибрали к жадным рукам. И да, она согласна на такой итог, потому что ее руки такие же алчные, но быть настолько болезненно зависимой – уже до боли противоестественно. А сердце и эмоции – упрямые. И голову слушать не хотят. Они хотят чувствовать себя в безопасности, и единственный ее оплот – Соуске. В эпицентре мира, кишащего шинигами в своих чернильных рясах, только он ее окружит белоснежным куполом безопасности и не даст тронуть ее и пальцем.       На логичный аргумент старика о том, что Ичиго сама по себе с рождения одаренная, сильная, и даже Ямаджи ей не угроза, девочка даже в мыслях молчит. Потому что ей кажется, что сейчас ее слабые руки не смогут поднять и Зангецу.       На раздраженный лязгающий факт, что для этого ей нужно есть, Ичиго даже в голове не отвечает. И поднимается с кровати, нащупывая родную реацу. Она не может. Ей плохо. А мечи дружно и обессиленно выдыхают, и отходят подальше от сознания их хозяйки, чтобы переговорить.       Додзе даже после повторенной дважды просьбы войти встречает тишиной. Седзи шуршат, а девичье сердце пропускает удар – видеть своего мужчину без сознания на полу после кошмаров с подобными картинами – до холода и мертвенной дрожи внутри страшно. Ножки стучат по дощатому полу, Ичиго падает на колени, больно ударяясь ими, а холодные ладони опускаются на горячее лицо.       – Соуске? Соуске, я тебя прошу… – тихо лепечет мягкий голос, смешиваясь с шумом дождя, пока одна рука опускается на сильное плечо и тормошит. А в голове ее Зангецу просят собраться и остыть, ведь с Айзеном все, очевидно, в порядке. И девочка выдыхает только тогда, когда пухлые губы мужчины, будто бы извиняясь, растягиваются в улыбке. – Боже, как же ты меня напугал…       – Прости, хотел помедитировать, но уснул, – пол в додзе теплый и капитан несдержанно зевает, продолжая улыбаться.       В карамельных напуганных омутах плещется беспокойство – горячее и живое. Как можно было…       – И ты даже не почувствовал, как упал? – нависнув своим лицом над лицом мужчины, интересуется она. – Тогда тебе точно нужно больше отдыхать.       Капитан виновато опускает взгляд, продолжая улыбаться. И следуя взгляду ладонь ложиться на фарфоровую шею.       – Отдых мне только сниться, – он нежно гладит пальцами кожу и поворачивает голову к внутреннему дворику. Дождь утих, но ненадолго.       Девочка смотрит на красивый профиль, оттеняемый прохладным светом с улицы. В воздухе пахнет зыбкой влагой – погода ни к черту.       – Так быть не должно, – она опускается и целует бледную скулу. – Может, поспишь в нормальном месте, а не на полу?       Мужчина тихо смеется и прижимает девочку к себе, заставляя лечь.       – Давай так полежим.       Ичиго привычно устроилась на мужском крепком теле, ощущая тепло и уют.       – И даже спина у тебя не будет болеть, папочка? – с серьезным лицом, но с иронией в голосе спрашивает она.       – Ты же побеспокоишься обо мне, да? – он хитро щурится, заглядывая в сердоликовые глаза.       – А ты сомневаешься? – девочка, как звереныш трется носиком о спинку чужого носа.       – Ни в коем случае, – капитан растягивает губы в улыбке и кладет руку на гибкую спину девочки. – Какой же я счастливец, меня даже с больной спиной принимают.       – Я тебя приму любым, даже с радикулитом, – чужие руки приятно греют спину, и Ичиго чуть выгибается навстречу ладоням, – ты же знаешь.       – Знаю, – кивает мужчина и поднимает взгляд наверх, уткнувшись в потолок.       Кап-кап-кап.       Дождь начал набирать силу, хотя вода не успела стечь с крыш. Подул холодный ветерок, зашумели цветы во дворике.       Кап-кап-кап.       – Кровь по звуку очень похожа на дождь.       Кап-кап.       Ичиго хмурится. Кровавые ассоциации сейчас ей не по вкусу.       – Ты не прав, – все же отвечает она, – кровь падает с тяжестью.       – Если перерезать горло, то быстро, – спокойно, со знанием дела. Он следит за бегущими с крыши ручейками, продолжая греть девичью спину теплом собственных рук.       Девочка безуспешно сглатывает быстро накатившую тошноту, внимательно смотря на чужое лицо. Рыжие брови, сведенные к переносице, говорят о нежелании продолжать разговор.       – Не думаю, что сейчас время говорить о крови.       – У меня есть все время.       – Его можно потратить на более приятные вещи, – она упрямо поджимает губы, пытаясь заглянуть чужие глаза.       – Тогда, что останется от меня, если потрачу все на удовольствие? – он все же поворачивается и впивается холодным взглядом в сердоликовые глаза. – Кого же тогда ты примешь?       Маленький кулак сжимается на ткани чужого кимоно, спина едва заметно напрягается, в остальном – тело подобно статуе.       – Как долго идет бой?       – Ты знаешь, что стоны от боли и удовольствия очень похожи? Особенно, когда з а д ы х а е ш ь с я.       Она приподнимается. Но не отшатывается, не бежит, не дрожит. Глаза стекленеют, мертвеют, и девочка садится на теле своего Соуске, у которого отобрали контроль.       – Как долго идет бой? – повторяет Ичиго как попугай, не реагируя на чужой вопрос. В затылок врезаются уже не иглы – самые настоящие металлические стержни.       Пухлые губы растягиваются в ухмылку.       – А если я скажу, что никакого боя нет? Что сделаешь?       Кукольные глаза расширяются, в них – глухое отчаяние, плавающее в немой пустоте. Тонкие пальчики опускаются на чужую шею, сжимая, и это почти кажется грехом. Но сил в руках практически нет.       – Я спрашиваю, – Ичиго знает, что ее Соуске не подпустил бы к ней угрозу, – как долго идет бой? Он бы не проиграл тебе. Он бы не отдал контроль добровольно.       Мужчина лежит спокойно, никак не реагирует на руки на шее.       – Почему ты так упорно думаешь, что контроль потерян? Может никакого боя и не было?       Она держит свои ладони там просто потому, что это иллюзия защиты. Пустой порывается наружу, но девочка усмиряет его.       – Соуске бы не стал подвергать меня угрозе, – ровно цедит Ичиго. – И ты не впервые отбираешь контроль.       – А разве я угроза? – вновь задает вопрос мужчина.       – А разве нет?       – Неужели я страшнее его? – он хитро щурит глаза.       Девочка нервно сглатывает ком, но он застрял там надолго.       – Я понимаю, зачем ты это делаешь, – отчего-то и так хилая хватка на чужой шее слабнет. – У тебя все отобрали. И мой Соуске поступал бы так же. Ты создавал свой мир, и тебе помешали на полпути, но помешал тебе тот, кто знает, чем все кончится, – голос ее не дрожит лишь потому, что все мысли сейчас сконцентрированы на ее мужчине и на догадках, что же с ним сейчас происходит. – Но в данной ситуации я субъективна, ты причинил мне боль. А мой Соуске – защищает.       – Какая проникновенная речь... – мужская рука ложится на девичье бедро, сжимая ткань кимоно. – Столько красивых слов... Говоришь подобно наивному цветочку из аристократической семьи. Только вот... Ты уверена, что знаешь с в о е г о Соуске?       Ком разрастается до размера лунного кратера и обломками метеоритов застревает в гортани, давя острыми краями.       Грубое касание – чужеродно несмотря на родные руки, и девичья ладошка покрывается белым иерро с черными как обсидиан когтями.       – Убери, – рука, подпитанная силой пустого, отрывает мужскую ладонь от бедра и прижимает ее к полу. – Что нового ты мне хочешь рассказать?       – Нового? Ничего. Просто хочу напомнить кем мы с ним являемся. Можно сказать, что хочу предостеречь.       Белоснежная рука сжимается на мужском запястье.       – Ты? Предостеречь? – в голосе почему-то нет подразумевающейся иронии. – Соуске много чего мне не говорит, и я его не знаю до конца. Но шавку Ичибея, – в голову врезаются новые иглы, – он бы предостерегать не стал.       – А я не говорил, что хочу предостеречь тебя, – свободная рука хватает девочку за шею, резко притягивая ее к мужчине. – Просто хочу открыть этому слепцу глаза, – горячий, довольный шёпот опаляет девичье ушко. – Он так отчаянно твердил, что ты его принимаешь без маски, его настоящим, что совершенно забыл тебе рассказать, как на днях прирезал судью Совета. Словно свинье перерезал горло. Старик так долго хрипел, что собралась вся его охрана. Кровь хлестала как вода. Кап... кап... кап…       Дыхание перехватывает. Не только от грубой ладони. Этот Соуске не врет, она уверена, и от этого еще хуже. Почему? Зачем ненужные смерти?       Вторая рука покрывается иерро по локоть, и девочка впивается пальцами в запястье мужчины, сжимая до хруста костей и оттягивая от тонкой шеи. На бледной коже остался пятипалый розоватый след, но Ичиго практически не отстраняется. Тяжело дышит ему на ухо. Он питается ее слабостью, нельзя давать ему больше точек влияния. Но…       – Зачем?       Капитан усмехается, не обращая внимания на иерро.       – Власть. Ради чего еще можно так поступать? Или ты думала, что рядом с тобой он изменился и будет послушным капитанчиком до самого конца? – мужчина картинно качает головой. – Какой наивный цветочек.       – Не смей называть меня так, – цедит девочка, сжимая чужие запястья до боли, пока от постепенного понимания, произошедшего тошнота подкатывает все ближе и ближе к голосовым связкам. – Почему нельзя было пленить? Заточить в иллюзии, подчинить волю? Зачем убивать?       Ухмылка превращается в довольный оскал.       – А разве я обязан отвечать на такие вопросы? Убил одного, убил второго, третьего... Сложно пересчитать скольких он убил только после вашего прибытия. Все ради власти, а настроен он серьезно. Я бы сказал, что стал еще жестче чем я.       Она видела этот оскал во сне. Она видела этот оскал не только у младшей версии Соуске, а еще и у родного отца. Этот оскал бьет под дых и выбивает весь воздух. Вкупе с тем, что именно льется из этого рта.       И она отстраняется. Смотрит в карие глаза и задыхается. В груди начинает колоть, болеть так осточертело, что белая рука отпускает мужское запястье и ложится на грудную клетку. Она знала, что ее Соуске жесток по отношению к другим, особенно если это касается его целей. Но как же… как же спасенные руконгайские дети? Как же его непосильная помощь бедствующим районам Общества Душ? Просто, чтобы делать вид? Просто, чтобы поддерживать иллюзию? Или он просто не знает и не хочет делать по-другому, потому что привык?       Голова разрывается. Вопросы перемежаются с подкидываемыми воображением картинками перерезанных глоток и рек крови. Ее Соуске же хочет другого мира. Где нет чудовищ-шинигами. Где нет несправедливости.       – Ичиго... – обеспокоенно, растерянно. С лица пропал оскал, и мужчина садится, прижимая ослабшие руки к груди. – Что... нет... – он качает головой. – Ичиго, забудь, что он сказал.       – Как у тебя все просто... – еле слышно лепечет она между шумными вдохами, бессмысленно бегая взглядом по чужому лицу. – Призови броню.       – Ичиго... – мужская ладонь ласково ложится на щеку, ведет пальцами по линии челюсти. Он наклоняется и почти шепчет: это не сон. – нежное касание превращается хватку. Длинные пальцы впиваются в подбородок, удерживая девочку. – Это реальность, в которой нет места наивным цветочкам. Скажи спасибо, что я открываю тебе глаза.             

ᴨоᴄᴋуᴧиɯь ᴨоᴛоʍ, ᴋоᴦдᴀ будᴇᴛ зᴀ чᴛо ᴋᴩᴀᴄнᴇᴛь, ᴋоᴦдᴀ ʙыᴄᴧужиɯь, чᴛо ᴛᴇᴩяᴛь.

ᴋоᴦдᴀ ᴄᴛᴀнᴇᴛ ᴨоняᴛно, чᴛо бᴇзнᴀдᴇжно иᴄᴋᴀᴛь оᴛ добᴩᴀ добᴩᴀ.

дᴀ, ᴇщᴇ нᴇ ᴨоᴩᴀ, ʍоя дᴇʙочᴋᴀ.

ʙᴄᴇ ᴇщᴇ нᴇ ᴨоᴩᴀ.

ʙᴇᴩᴀ ᴨоᴧозᴋоʙᴀ

      Глаза безжизненно откатываются к падающим с крыши каплям дождя. У нее нет никаких моральных сил. Белоснежная рука отрывается от чужой горячей груди, вновь хватает сильное запястье, дергает в сторону от подбородка.       – Я же сказала, – ее голос звучит нейтрально, глухо, – не смей называть меня так, – кукольные глаза возвращаются к бледному лицу. – И да, ты хорошо учишь реальности. Только вот мог бы и не издеваться, – она снова хочет вырвать себе сердце с потрохами. – Где мой Соуске, скажи мне? Отдай ему контроль.       – О чем ты? – девичье застывшее лицо не меняется, – Ты говоришь так, будто я узурпатор. – карие глаза смотрят будто хищник. – Но я лишь пытаюсь выжить.       – Я понимаю, – звучит непосредственно. – Я не знаю, было ли тебе страшно тогда, но то, что было больно – я уверена. Оттого, что у тебя отобрали цели и планы.       Уголок растянутых в оскале губ дергается.       – У тебя очень хорошо получается понимать ложь.       – Не могу лишь понять, как ты не издал ни единого звука, – пустые глаза смотрят в чужой правый зрачок. – Мне жаль.       Мужская рука хватает узкий подбородок. Пальцы впиваются в кожу, сжимая щеки, направляя девичью голову.       – Тебе не жаль, цветочек. Правильные шинигами научили тебя правильным реакциям, вот ты и умеешь говорить заготовленными фразочками. Твой отец ведь Шиба, верно? Прекрасный учитель. Неплохо научил. Скольким успела наговорить?       Он отпускает подбородок флегматично переведя взгляд на внутренний дворик.       – Ты даже ад не смогла вынести. Хотя ты просто смотрела. Обычная, ничего не знающая шинигами.       – О мире шинигами я узнала два года назад. А о том, что мой отец – Шиба, я узнала… совсем недавно, – безразлично пожимает она хрупкими плечами, потирая белой рукой щеки, ведь те ноют после хватки. – Но ты ведь был таким же. Таким же ребенком с духовной силой, ты тоже не знал.       – Пытаешься сказать, что ты всего лишь н е в и н н ы й ребенок? – он наклоняет голову вбок. – Тогда не пора ли вырасти?       Персиковый уголок рта болезненно кривится. Она уже слышала эти слова, стала их невольным свидетелем.       – Я не невинна. Я повинна во многом, а ребенком я не успела побыть. Но это не делает меня той, какая я в твоих глазах. Что ты, Соуске, что Кьека Суйгецу, сделали меня причиной всех бед и оплотом глупости, лжи, еще чего... – в тусклых глазах нет обиды или досады. – Я не ребенок, но я не успела пожить, чтобы нажить все те грехи, которые вы мне приписываете. Заменяла маму, потом заменяла козырь в рукаве Готея. Был ли ты менее наивен в свои семнадцать, Соуске?       Мужчина наклоняется вперед, но лишь для того, чтобы смотреть прямо в карие глаза.       – В свои семнадцать я возглавлял местное ополчение, потому что шинигами было либо плевать на тот город, либо вырезали простые души ради забавы.       Девочка не отстраняется. Смотрит в агатовые глаза.       – Я рада, что ты видел, кто такие шинигами, – при этом слове по коже все еще пробегает стая отвратительных мурашек, – с самого начала. Тот, кем ты стал в будущем, показал мне их сущность. Тебе не нравится, что правда с… с-сломала меня? – ей отчего-то тяжело говорить это. – Такая слабая вам не нужна?       Наконец мужские губы трогает слабая улыбка. Не оскал, не издевательская ухмылка.       – Верно. Потому что ты погубишь его. И меня заодно.       – Я… я ег-го… – Ичиго вдруг запинается, пытаясь то ли выдавить из себя слова, то ли наоборот сдержать. – Я не хочу ему плохого... Я хочу принести ему покой. Но прочный фундамент не строится на скорую руку.       – Покой. Хах, – он криво усмехается. – Только как ты собираешься построить фундамент, если на земле руины?       Она смотрит в его насмешливые глаза, пока в груди все еще ворочается тяжеловесный валун. До самого потолка поднимаются белые частички рейши – так растворяется иерро на руках.       – Я…       Холодные ладони обнимают лицо мужчины. Подушечка большого пальца закрывает уголок чужого усмехающегося рта. А сама девочка привстает на коленях, чтобы дотянуться до лба и невинно поцеловать его. Как мать целует ребенка. Как прихожанин целует икону на Западе. Это ведь Соуске. Соуске, который не знает ее, но с таким же прошлым. Она хочет ему объяснить. А потом уже пережить и осмыслить.       – Буду разбирать камень за камнем, – шепчет она, уткнувшись сухими губами в бледную кожу. – И я знаю, что он мне поможет. Поэтому я не отпущу его.       В карих глазах растерянность, а уголки рта опустились вниз. Мужчина отстраняется. В склеру пробираются фиолетовые чернила, а карие глаза стремительно сереют до почти белого.       – Ичиго... – виновато, как-то растерянно.       Девочка едва заметно сощуривает глаза, но рук с лица Айзена не убирает.       – Что?       Мужская ладонь накрывает девичью и Соуске прижимает ее ближе к коже.       – Тебе стоило уйти сразу же, как поняла, что я потерял контроль.       – Не говори ерунды, – карамельные глаза смотрят глухо, почти не моргая. – Вдруг бы он что-то сделал с твоим телом.       – Что такого он мог сделать, о чем стоит переживать? Ичиго... – он на миг прикрывает глаза, чтобы подавать удушающую вину в серых глазах, но получается плохо.       – Хватит, – тихо, но холодно прерывает она. – Я могу за себя постоять. А твое тело – нет.       Айзен открывает рот, чтобы ещё что-то сказать, но видя сердоликовые глаза, целует хрупкую ладошку.       – Я тебя услышал.       Изящные руки плетьми обвивают мужскую шею.       – Отнеси меня в кровать.       Он кивает и поднимает девочку на руки. Додзе покидают в тишине. Айзен поднимается наверх, в свою спальню, чтобы опустить рыжую риоку на кровать, укрывая одеялом. В зеркале отражается его сгорбленная спина.       Ичиго смотрит на притихшего мужчину, а после протягивает к нему руки как дитя к родителю, приглашая под одеяло.       – Он ничего мне не сделал, – красные пятна на бледной коже говорят о другом, но и она не стала терпеть “чужие” руки на себе, – перестань.       Соуске не остаётся ничего, кроме подчиниться и лечь рядом.       – Я спокоен, – лжет, прижимая девочку ближе.       – Я слепая, по-твоему? – ровно спрашивает Ичиго, прижимаясь к чужому телу. – Ты можешь сказать мне, что мне делать в следующий раз, чтобы ты был спокоен.       – Отойти, – Он целует рыжую макушку, зарываясь лицом в золотой шёлк.       Губы слабо искривляются.       – Что он может мне сделать, если я буду знать, что это он?       – Ичиго... – он устало вздыхает. – Что он тебе сказал?       – Что я обычная шинигами и угроблю вас, – не увиливает, но и не говорит всю правду.       – Я надеюсь, ты не восприняла его слова близко.       – Я тебя не отпущу, – прижимается она крепче.       Слабая улыбка трогает мужские губы, спрятанные за рыжим золотом.       – Я тоже.

ничᴇᴦо нᴇ ᴄдᴇᴧᴀᴛь, дᴇᴧо зᴀ ᴛобой

ʍнᴇ нᴇчᴇᴦо ᴄᴋᴀзᴀᴛь, но ʙᴄᴇ ᴏ.ᴋ.

добᴩоᴇ уᴛᴩо, добᴩоᴇ уᴛᴩо

добᴩоᴇ уᴛᴩо, ᴀ...

биᴛᴧз

      Дождь в Сейретее даже не думал прекращаться. Он гремел по крышам то редкими каплями, то превращался в ливень, затопляя город богов смерти. Кроме того, влажный, жаркий воздух не настраивал на продуктивную работу. Впрочем, Кьеке, послушно наведывающейся в покои жасмина на завтрак и ужин уже несколько дней, это не грозило. Подражала она своему хозяину лишь в исключительно приятных для себя занятиях. Например, сладости, подаваемые заботливой Цутией.       – Даже охоту не провести, – тоскливо пробормотала женщина, подхватывая палочками аммицу. Апатичный взгляд агатовых глаз смотрит на лес, притихший от ливня. – Как же скучно, – она тяжело вздохнула.       И вот, она осталась одна. Посреди муравейника, кишащего нечистью. Со всеми демонами – своими и чужими, – сваленными на ее плечи. Ночевать одной невыносимо, есть не дает ком в горле, что вновь разросся, а уроки эрху не приносят того удовольствия, которое могли бы приносить. Но…       Рот не чувствует вкуса персика. Глухой взгляд направлен на красивое женское лицо, так похожее на лицо ее родного Соуске. Глаза цвета вкусного разбавленного чистейшей водой чая не выдают эмоций, а вот темные брови будто бы чуть хмурятся, но Ичиго не слышит ее слов – не может их разобрать.       Палочки хватают еще один кусочек персика – благо, занпакто не заставляет ее есть, чего нельзя сказать о Цутии. Но тошнотворный ком вдруг поднимается выше, и девочка, едва начав жевать, берет салфетку и выплевывает в нее измельченный кусочек, прикрываясь рукавом. Все-таки не хочется портить чужой аппетит.       Женщина отворачивается от леса и смотрит на девочку. На ее жалкую попытку поесть. В Руконгае подрались бы до смерти за корку хлеба.       – Подготовься к вечеру, – все так же апатично. – Скажи Цутии, что мы идем в театр.       Взгляд карамельных глаз потерянно забегал по чужому лицу.       – Зачем?       – Я же сказала, мы идём в театр, – повторила женщина будто идиотке.       – Я не хочу, – девочка искренне не понимает, зачем ее хотят вытянуть из ее крепости, когда главного защитника рядом с ней нет. – Почему не можешь пойти сама?       – Потому что будет странно, что капитан, взявший жену на охоту, не возьмет ее в театр.       – Тебе необязательно идти туда под личиной Соуске, – Ичиго выдыхает и опускает глаза. Ей нет дела до развлечений, театров, выходов в свет, когда снаружи – опасность, а внутри гуляет ветер по клочкам и осколкам.       – А еще я не обязана притворяться кем-то, чтобы развлечься. Я устала, – занпакто звучит капризно.       Девочка хлопает светлыми пушистыми ресницами. Раз. И еще раз. И еще.       – Не обязана, – глухо соглашается. – Ты же подходила к торговцу книгами, не применяя гипноз. Почему не сделаешь так в этот раз?       Женщина удивленно выгибает бровь.       – Потому что не хочу.       Ичиго тяжело вздыхает. У нее нет сил спорить, но выходить она не хочет.       – Я не хочу быть среди… – она мнется. – Я не смогу пойти.       – И своим Зангецу ты так отказываешь? Теперь ясно почему ты не выпускаешь их, – занпакто капризно фыркает и отворачивается.       Стеклянные глаза расширяются. Что?       – Не выпускаю?       – Ну да. За все время, что ты здесь ни разу их не видела, – говорит так, будто девочка держит занпакто на цепи.       Рыжая снова озадаченно хлопает глазами и даже не знает, что ответить на такой тон.       – Я… но ведь ты и Соуске – это отдельный случай, – хрупкая рука хватается за пиалу с остывшим чаем, просто, чтобы собраться. – Никто другой не материализует свои занпакто. Разве это можно делать просто так, когда вздумается?       – Ты же изучила банкай, значит можешь материализовать занпакто, – женщина берет палочки и кружит ими над столом, выбирая десерт. – Разве нужен повод, чтобы дать им погулять?       – Урахара-сан вынужден был использовать устройство, чтобы материализовать… Зангецу, – девочка сжимает губы в тонкую полоску на мгновение. – Чтобы я смогла достичь банкая за два дня.       Кьека скривилась при упоминании торговца. Но палочки оставили свой выбор на персике.       – Значит, ты не умеешь материализовать занпакто, – женщина причмокнула от вкуса фрукта и оставила палочки на столе, откинувшись на кресло. – Сочувствую твоим Зангецу. Тогда давай так, ты будешь со мной выходить в общество, а я научу тебя материализовывать занпакто.       У нее нет сил противиться. Она слабо кивает, отпивая холодный чай из пиалы.       – Я согласна.       На лице женщины расцветает довольная улыбка.       – Завтра и начнем, все равно каллиграфией не занимаешься.