Владыка-развоеватель

      Темные глазки вновь расширяются. Она сглатывает слюну, собравшуюся на языке, и слабое желание, формировавшееся прежде, начинает завязываться в узел. Лицо горит до самых ключиц, и Ичиго опускает взгляд, с трудом борясь со своим смущением и страхом, вызванным предыдущим опытом.       – Учи... – она заламывает кисти и соглашается не ради прозвища.       Мужчина красноречиво раздвигает ноги, освобождая место, для “ученицы”.       – Сперва возьми подушку, возвращайся и становись на колени. Подушку подложи под колени.       Кажется, Ичиго даже не моргает. На ватных ногах заходит в спальню и возвращается уже с подушкой, как и было сказано. На своего мужчину не смотрит – слишком стыдно. Подушка ложится аккурат между ступней Айзена, и девичьи коленки приземляются на мягкое перьевое облако.       Рубины на щеках приятно греют кровь, разгоняя ее по венам. Мягкое возбуждение трогает его изнутри. Соуске развязывает пояс и раскрывает кимоно.       – Можешь приступать. Сначала посмотри, изучи, тебе необязательно спешить.       Дыхание участилось, сердце наконец бьется, а внизу живота уже пульсирует. Но смущение – сильнее всего. Девочка прикусывает персиковую губу и придвигается чуть ближе, рассматривая. Карамельные глаза томно полуприкрыты дрожащими ресничками.       Плоть мужчины почти не напряжена. Не такая большая, какой Ичиго ее видела. Рыжая риока складывает уже холодные ладони лодочкой перед своим лицом и пытается согреть их дыханием. После растирает, чтобы те нагрелись еще.       Теплая нежная ладонь касается колена Соуске, гладит, пока глаза все еще направлены на самое смущающее место. Ручка скользит ко внутренней стороне бедра, огибает слабое возбуждение и гладит дорожку темных волос, дотягиваясь до пупка. И поворачивает свой путь вспять.       Адамово яблоко дергается и Айзен шумно выдыхает.       – Неплохое начало, – сдержанно хвалит мужчина и кладет руки на подлокотники. На всякий случай. Возбуждение еще размытое, не вполне ясное, но спешить не хочется. Не тогда, когда в голове пусто от дурных мыслей, а перед ним его прекрасная в своем смущении девочка.       Несдержанный выдох Айзена заводит еще сильнее, вводит в краску пуще прежнего. Но девочка все еще не поднимает взгляда.       Дрожащие от возбуждения ладони ложатся на крепкие бедра мужчины, почти что у тазовых косточек, и Ичиго подбирается еще ближе. Розовый язык проходится по пересохшим персиковым губам, а последние слабо прижимаются к напряженному животу.       Влажные поцелуи, дразнящие и истомленные, медленные и тягучие покрывают сильные косые мышцы, кожу около пупка и дорожки волос. Точеные руки же двигаются сами по себе, скользят выше и доходят до ребер, пробираясь под распахнутое кимоно, кончиками пальцев цепляют соски и съезжают вниз до самого лобка.       Мужчина замирает, тихо шипя от мягких ласк. Он не отрывает взгляда от рыжей макушки – самого яркого пятна в предрассветном мареве. Пальцы сжимают дерево подлокотников, сдерживая. Не хватало не сдержаться и напугать девочку как в прошлый раз. Хотя чувствовать член между персиковых губ было прекрасно.       Она отчетливо ощущает влагу внизу. Все чувствительные точки тела пульсируют, а ее даже не касаются. Сейчас ласкают не ее, а ласкает она.       Очередной мокрый поцелуй, прямо около плоти. Рыжие волосы, шторкой спадающие около лица, лезут в рот, и девочка собирает их в кулак у затылка.       А после поднимает на мужчину взгляд и смотрит ему прямо в глаза. И от карамели не осталось ни следа – там капли темно-шоколадных чернил. Они подернуты пеленой неизведанного возбуждения.       – Соуске… – голос ее томный и тихий. Ичиго отрывает напряженную руку Айзена от подлокотника, а затем вкладывает в нее рыжий хвост, будто доверяя свой же ошейник, – подержи. – и возвращается к поцелуям, что ближе и ближе к все еще полунапряженному стволу.       Золотые волосы в руке ощущаются шелком. И Соуске наматывает этот шелк на кулак. Влажные поцелуи кажутся сладкой пыткой – девочка будто сама знает, что нужно делать. Как дразнить, как смотреть своими исчезнувшими за ониксом сердоликами. Будто учитель преподавала далеко не эрху.       Айзен откидывает голову на спинку кресла, смотря на потолок террасы. Поднялся ветер, и зашумела роща. Вместе с ними тихо застонал мужчина.       Мурашки бегут по телу от всего. От замерзших маленьких ступней. От собственного желания и вожделения. От мужского грудного стона, который Айзен не сдержал – да и пытался ли он?       – Соуске, – повторяет еще тише, в голосе много воздуха и медового томления, – учитель должен смотреть.       Темные глазки из-под ресниц наблюдают за мужчиной, пока ладошка ложится на плоть и слабо прижимает ее к напряженному животу, поглаживая.             

диᴛя ʍоᴇ, ʙы бы и ᴄʙяᴛоᴦо ᴄобᴧᴀзниᴧи – ᴀ я-ᴛо дᴀᴧᴇᴋо нᴇ ᴄʙяᴛой!

диᴀнᴀ ᴦ϶бᴧдонбᴀᴩᴀбᴀны оᴄᴇни. ᴋниᴦᴀ 2. зᴀᴦᴀдᴋи ᴨᴩоɯᴧоᴦо

             Айзен усмехается сквозь очередной стон. Вот ведь. Точно Яо-ху.       – Почему-то мне кажется... – он возвращает взгляд на рыжую макушку и греховно-темные глаза девочки. – ...что учителю самому нужен учитель.       Капля смазки течет по внутренней стороне ее бедра, и Ичиго вздрагивает и от этого, и от созерцания довольных глаз мужчины.       – Тебе кажется, – девочка опускает взгляд, закрывая к своим омутам доступ и вплотную опускается к чужому растущему возбуждению, обдавая его горячим дыханием.       Теплый воздух щекочет нежную кожу и Айзен вновь тихо стонет, не сдерживая себя. Его собственной дыхание стало еще глубже.       Возбуждение заставляет мужчину крепче сжать руку в рыжем шелке.       – Да? – Соуске старается дышать размеренно и больше отвлекаться на разговор.       Кожу головы покалывают тысячи мелких иголочек – новая стая мурашек и очередная волна желания не заставляют себя ждать. Стоны мужчины, ощущение власти над ним и одновременное подчинение ему подогревают азарт.       – Я делаю то, что делал и чему учил ты, – свободная рука опускается на основание снизу, сжимает плоть. Язык проходится по закрытой головке.       – Неужели я так хорошо ласкаю тебя? – сквозь стоны спрашивает мужчина. Поэты, описывая страсть между мужчиной и женщиной, всегда указывали на важность того, кто именно дарил ласки. И сейчас Айзен был согласен со всеми ними – от маленького языка по телу разносится уже явное, совершенно не призрачное, возбуждение.       Девочка не отвечает – смущается. Но дрожащие пушистые ресницы, тяжелое дыхание и усилившийся румянец, который чуть ли не светится в утреннем сумраке – красноречивее любого “да”.       Возбуждение мужчины уже твердо как камень, пульсирует и обжигает нежную кожу ладоней. Пальчики знают, как обнажить самую чувствительную часть, и они же проходятся по крохотному отверстию сверху, собирая смазку. Персиковые губы оставляют поцелуй на гладкой слизистой.       Длинные пальцы сжимаются – тянут рыжий шелк и крепко держат подлокотник. Он смотрит на роскошные веера дрожащих ресниц и начинает мысленно читать мантру. Не сорваться. Сдержаться и не причинить боль как в прошлый раз. Но было так приятно, когда узкое горло сжимало головку и…       – Не забывай про мошонку... – тяжело дыша говорит Соуске, понимая, что подписывает себе смертный приговор.       Поцелуи невесомыми лепестками цветущего персика ложатся на головку, а после ниже и ниже, до самого основания. Затем движутся обратно. Пальцы при этом следуют просьбе мужчины, массируя мошонку.       Бедра у Ичиго в это же время откровенно подрагивают, что под собравшимся из-за позы кимоно совершенно незаметно. А смазка уже давно попадает на подушку за неимением белья или течет до самых колен.       Терпеть такое возбуждение тяжело, но реакция ее мужчины будоражит девочку все больше и больше. Поэтому губы робко накрывают розовую слизистую почти наполовину, чтобы насытиться новыми реакциями. Кончик языка беспокоит маленькое отверстие, чтобы услышать новые стоны.       Длинные пальцы впились в рыжий затылок, притягивая девочку ближе.       – Вот так, молод-е-е-ец... – мужчина стонет и с жадностью в потемневших глазах следит, как головка пропадает между влажных персиковых губ. Еще бы больше взяла... Подлокотник под пальцами трусливо тявкнул.       Она замирает, когда чувствует давление на затылок – пугающе похоже на прошлый раз. Уголки маленького рта начинают покалывать, но после рука Соуске перестает быть настойчивой. Ичиго расслабляется.       Пока головка упирается в верхнее небо, девичья узкая ладонь обхватывает плоть и поступательно движется вверх-вниз. Губы натягиваются сильнее, чужое возбуждение проходит дальше, скользя до самых миндалин.       – Да, умница... – очередная похвала прерывается на продолжительный стон. Тяжелое дыхание ему в сопровождение. Кровь шумит в висках, и возбуждение разливается по всему телу. Он набирает полные легкие воздуха, чтобы сказать, как она идеально сжимает его член, как головка проходится по-ребристому нёбу и попадает в плен горла. Но вырывается очередная подсказка-приказ:       – Глубже... постарайся взять больше…       Мужской гортанный стон снова подстегивает, снова льстит. Снова дает власть. А его слова и приказы заставляют дрожать – голос у Соуске низкий, грудной, властный. Самый превосходный из всех голосов. Ему нельзя не подчиниться.       Рыжая голова опускается чуть ниже, головка хочет вторгнуться сквозь миндалины в горло, но то спазмируется, и девочка до последнего не хочет отстраняться. Однако, боль и рефлекс становятся ярче, и Ичиго приходится резко выпустить чужую плоть изо рта. Свободная ладошка накрывает персиковые потемневшие губы, а на террасе слышен надсадный кашель.       Давление на головку прекращается, и мужчина не сдерживает разочарованного выдоха. Айзен шумно сглатывает, сдерживая свое возбуждение, чтобы просто не притянуть девочку к себе и насадить на член. Он выпутывает пальцы из золотых прядей и накрывает ими подбородок, большим пальцем смазывая слюну и смазку.       – Умничка.       Девочка глубоко дышит после приступа кашля, но карие глаза все так же могут сожрать и утопить любого, кто в них посмотрит, в своей карамели. Румянец готов окрасить наступающий пасмурный рассвет в алый. Ичиго целует костяшку большого пальца мужчины, что гладит подбородок, и на этот раз не опускает взгляд. Смотрит так, что скоро от Соуске останутся одни кости.       И вновь придвигается ближе. Розовый язык крепко проходится от самого основания до головки. Губы целуют плоть, затем снова впускают ее внутрь. Ичиго определила для себя, до какого места чужое возбуждение не причиняет ей боли и опускается. После поднимается вновь, надавливая языком снизу. Рука при этом вновь помогает и движется плавно, давя и дразня.       Его ведет от всего. От взгляда из-под веера ресниц, в котором он тонет, даже не стараясь выбраться, до соблазнительной ложбинки грудей между раскрывшимся кимоно. Айзен спешно возвращает руку на подлокотник, сжимая несчастное дерево, лишь бы не поддаться возбуждению, что вызвало дрожь не только в голосе, но и в теле. Мужчина чувствует подступающий оргазм и с заметным усилием пытается удержать его.       Ладошка движется плотнее, активнее. Терраса наполнилась влажными и пошлыми звуками. Уголки персиковых губ горят, но девочка не останавливается, при этом не доводит до того, чтобы вновь закашляться и прервать удовольствие своего мужчины.       А вот внизу живота уже сводит так, что больно, но второй рукой Ичиго не касается себя, а лишь собирает собственные распавшиеся волосы в кулак, чтобы не мешали.       Влажные, уже гранатовые губы идеально сжимаются на члене. Он чувствует каждое движение языка, будь то намеренное, или нечаянное. Возбуждение нарастает с каждой секундой, обостряя все чувства. Каждое движение добавляет мышцам напряжение, знаменующее нарастающее наслаждение. Из груди вырываются хриплые стоны, перемежающиеся почти рыком. Несчастные подлокотники стонут под пальцами, что так и хотят сжать золото волос на затылке и прижать девочку вплотную. Ему откровенно мало. Девочка искусно пытает его, заставляя одновременно желать большего и продолжать мучить себя. Но все же возбуждение пересиливает и то ли Ичиго все же пропустила член глубже, то ли сжала крепче пальцы, усилив давление, тело задрожало, и так прерывистое дыхание участилось от нахлынувших ощущений, и оргазм накрыл его с головой. Мужчина обмяк и замер, переживая удовольствие.       Девочка слышит, как постепенно дыхание мужчины сбивается все больше и больше, как его тело подрагивает, как он постанывает своим гортанным голосом – и все это лучшая похвала, смущающая и заставляющая колени и бедра сжиматься.       Но приходит момент, Соуске вздрагивает особенно сильно, шумно втягивает в себя воздух, и Ичиго глотает все за долю секунды просто из неожиданности. Чужой оргазм бьет пульсом по ушам, она отстраняется, и тонкая ниточка слюны тянется от ее рта к еще не начавшей расслабляться плоти.       Айзен дышит тяжело, отходя от оргазма. Он смотрит в дьявольски соблазнительные омуты и в очередной раз сглатывает. Остатки удовольствия гуляют по телу, и мужчина лениво усмехается:       – Были бы все мои ученицы такие талантливые... – он касается кончиками пальцев рыжих локонов. А после Соуске наклоняется и поднимает девочку за талию к себе на колени. И тут же кожей ощущает влагу. – Хороших учениц стоит поощрять, как думаешь?       Капитан снимает с девочки ненужное сейчас кимоно и бросает на пол террасы, а сам спускается поцелуями от нежной шеи к упругой груди.       Пока одна рука держит риоку за талию, вторая проходится лаской по коже ягодиц и скользят между, к промежности. Количество влаги шокирует, заставляя прервать поцелуи. Айзен опускает руку ниже, ведя пальцами по внутренней стороне бедра, собирая смазку.       – Ичиго... – он поднимает все еще темные глаза. – Почему ты себя не касалась?       Она почти теряет сознание от собственного перевозбуждения, почти готова заплакать. Чересчур чувствительное тело дрожит как на морозе, реагирует на все – на горячие руки, на раскаленные губы, на прохладный ветерок. На чужой голос и хриплые выдохи. И от всего этого девочка то хнычет, то мычит, то стонет.       Изящные бедра подрагивают, пальцы впиваются в ворот чужого кимоно – и если отпустят, то Ичиго просто утонет. Ледяные пальчики ног судорожно поджимаются.       – Я… я… – рыжая стонет лишь от кончиков пальцев на бедре, лишь от руки на талии, – ты не говорил мне… – девочка обессиленно утыкается лбом в чужую ключицу. – Соуске, пожалуйста…       “Не говорил” – слова застревают вместе с бешено бьющимся пульсом в висках. Притихшее возбуждение вновь растет, оттесняя рассудок в тёмные уголки сознания. Его особенная, идеальная, девочка настолько возбуждена, что его колени мокрые от смазки.       “Не говорил”. Он вспоминает каждый раз, когда Ичиго просила о контроле, и совершенно не противилась любому его действию. Самозабвенно отдавалась, с той же алчностью, что у него. С такой же одержимостью, что сносит крышу.       Мужчина подхватывает девочку на руки и за несколько секунд оказывается у развороченной кровати. Он с осторожностью укладывает ее на одеяла и раздвигает ноги, целуя острые коленки.       Каждое движение и прикосновение – сладкая нега на грани с терпким мучением. От поцелованных, все еще красных после стояния на них коленок по телу пробегают жалящие молнии, а прохладные простыни прожигают спину и ягодицы. И по итогу, девочке кажется, что в каждый миллиметр ее нежной кожи кто-то жестоко вставляет иглы, но с таким любовным терпением, что почти не больно.       Но она не может просто лежать. Изящное тело изгибается от нетерпения само по себе, пальцы рук впиваются в постельное белье, и то почти рвется. Маленький рот с покрасневшими уголками издает не то стоны, не то самый настоящий плач.       – П-пожалуйста… – повторяет Ичиго, хныча. Умоляет сделать хоть что-то. А сама даже не видит свою собственную спальню в своих собственных покоях – перед глазами лишь лицо ее любимого мужчины, такого желанного ею и такого желающего ее саму.       Айзен становится на колени у кровати, закидывая стройные ножки на плечи. Не теряет времени и оставляет поцелуй на нежной коже живота. Жадные руки впиваются в бедра, удерживая девочку на месте. Горячий язык прикасается к влажным складочкам, чертит дорожку до самого клитора – девочка слишком возбуждена. Губы обхватывают головку, а одна рука все-таки отпускает бедро, чтобы пальцы нежно приласкали складки и вошли, оглаживая бархатные стеночки.       Она в голос задыхается, стонет как в последний раз. Она думает, что в следующую секунду просто отключится от недостатка кислорода, от этих горячих губ, языка и рук.       Мужчине хватило считанных мгновений, чтобы довести девочку до оргазма. Она взвизгивает и содрогается от истомы, изящные ноги дрожат, слабо и невольно сжимают голову Айзена. Стеночки лона сжимают пальцы как тиски.       – Соуске… – из внешних уголков глаз по вискам текут слезы облегчения, смешиваясь с испариной, нежная грудь тяжело вздымается, а дрожащие пальчики зарываются каштановые волосы мужчины.       Он чувствует, как сжимается девочка на его пальцах, как дрожит от оргазма. Стоны оглушают. Если бы не барьеры по всему поместью их услышали бы даже на просторных улицах Сейретея. Нарастающее возбуждение сметает все на своем пути. Пагубное желание бьет электричеством по нервам и Айзен отстраняется от девочки, оставляя напоследок влажный поцелуй на клиторе. Мужчина встает, одним движением поворачивает ее на бок, оттягивает ягодицы и заменяет пальцы на член.       Все еще сжимающиеся нежные стенки легко принимают мужчину лишь потому, что влаги слишком много. Соуске набирает темп, а девочка просто не понимает, где она, когда она и как ее зовут. Главное, что с ним. Главное, что они вместе.       И снова забылись все кошмары. Любая преисподняя перед такой страстью бессильна, любой Ад провалится еще ниже только от ее громких стонов. Несусветно громких стонов. Ичиго прикусывает кончики собственных пальцев до колющей боли – но это не отрезвляет и не убавляет звука ее колокольчикового голоса.       Изящная ножка, что сверху, приподнимается. Упирается розовой ледяной пяткой в грудь Айзена, чтобы тот мог входить еще глубже.             

боᴦиня ᴨᴇᴩᴄᴇɸонᴀ ᴇᴄᴧи ᴧюбиᴛ,

ᴦоᴛоʙᴀ дуɯу дьяʙоᴧу ᴨᴩодᴀᴛь.

ʍᴀᴄᴧᴇнниᴋоʙᴀ оᴧьᴦᴀ

      Айзен сжимает свободной рукой стройную лодыжку и прижимает к сердцу. Стонать нет сил. Соуске просто хрипит, в такт волнам удовольствия, что вытеснили все мысли, кроме одного чувства – жадности. Его идеальная девочка только его, только с ним, и только для него. Перед глазами лишь особенный алмаз и отвлечься подобно самоубийству. В свете пасмурного рассвета золотые пряди, прилипшие к обнаженной спине, превратились в гнедую гриву. Сведенные домиком брови, закрытые от удовольствия глаза со слипшимися от испарины ресницами, искусанные пальцы в трогательной попытке скрыть стоны удовольствия – словно сошедшая с картины нимфа. И оттого жажда поглощает Соуске еще больше. Ведь нимфе положено быть с богом.             

ᴄᴀʍᴀя ᴨодходящᴀя одᴇждᴀ дᴧя ʍоᴧодой ᴩыжᴇй дᴇʙуɯᴋи – нᴀᴩяд ᴧᴇди ᴦодиʙы.

бᴩᴀйᴀннᴀ ᴩид

ʙᴇᴛʙи дубᴀ

      Настолько мучительное удовольствие, что никакие пальцы не помогают. Зубы разжимаются, пальцы впиваются в простыни. А перед глазами, под закрытыми веками, мелькают искры, светятся самые настоящие фейерверки. Она, кажется, умудряется утонуть даже в воздухе – задыхается, захлебывается, забывается. Она обогнала судьбу и сломала все законы, утонув в прикосновениях своего мужчины.       – Соуске… – жалобно стонет девочка, пока белые ножки ее дрожат и поддаются судорогам от приближающейся разрядки.       Ичиго уверена, что все дело в нем. Что ни к кому другому она бы так не привязалась. Что никого бы с такой негой не ласкала. Что никого бы так не…       Она так одержима, она не видит себя без его сильных рук и взгляда, в котором черным по белому написано: “Я весь твой. Я отдам тебе все”. И она вся его. И уже все ему отдала.       Ее стоны – приказ. Приказ прижаться ближе, наклониться, убрав стройную ножку в сторону, заключив в плен поцелуя персиковые губы. И просто двигаться, словно сошедший с ума фанатик. Одержимый особенной девочкой, готовый поклоняться ей как богине, не могущий даже вздохнуть без ее стона – Айзен хрипит, задыхается от желания не просто привязать ее к себе, но и дать ей ощущение абсолютной власти над собой, ответное рабское подчинение. Соблазнить и свести с ума, заставить забыть о боли и страхе, оставив в ее мыслях лишь одного себя.       Он упирается мокрым лбом в нежное плечо, закрывая глаза, и кончает с сиплым стоном.       

онᴀ - ʍой ᴧичный диᴋᴛᴀᴛоᴩ но бᴇз ʍᴇня ᴇй нᴇ жиᴛь

ᴇё зоʙуᴛ ᴀʍᴇᴩиᴋᴀ, 2ʀʙɪɴᴀ 2ʀɪsᴛᴀ

      Он дарит ей долгий поцелуй со вкусом настоящего пламени. Его губы отдают ангельской пылью, адским жаром. Они отдают ей всю власть, отдают ей целую жизнь. И она стонет в них, чтобы дать понять – она забирает все, что ей вручают сейчас. И она возьмет еще больше.       Он движется рвано, жадно. Она чувствует, как его грудная клетка гудит от хрипов, голодных рыков. Она заканчивается там, где начинается он – и это то, что им обоим сейчас так нужно, чтобы оставить все самое ужасное позади. Хотя бы на этот момент, когда оба почти одновременно содрогаются в оргазме, когда пасмурное утро проникает с террасы в комнату. Когда оно ползет как змея по их обнаженным телам, достойным быть краской на полотнах. Когда прохладный ветерок пожирает их вместе с костями и нежной испариной на коже. Когда она гладит его взмокшие волосы искусанными пальчиками, будто перебирая струны души.       – Соуске… – повторяет его имя вновь, как молитву. Дышит глубоко, пока тяжелая шатенистая голова отдыхает на плече. – Будь у меня сотня жизней, я бы в каждой выбирала тебя…       Если бы переродилась в каплю воды, хотела бы быть испитой им. Переродившись в камень, подстелилась бы под его ноги. А вселившись в тело кошки, следовала бы за ним по пятам до конца своих дней.       

ᴛʙой ᴄᴛон нᴀᴨоʍинᴀᴇᴛ боᴦу, чᴛо он жиʙ.

ʟᴏǫɪᴇᴍᴇᴀɴ – ᴋоᴩоᴧᴇʙᴀ

      – …апа! – звонкий детский голосок отражается эхом от белых стен Лас-Ночес. Соуске крутит головой в поисках источника звука. – Папа!       Сзади врезается маленькое тельце, а ноги оказываются в плену цепких пальчиков. Мужчина поворачивается и видит рыжего мальчонку с едва показавшимися передними зубками.       – Я тебя поймал! – горделиво объявляет парнишка, сжимая маленькими ручками белую ткань его хакама.       – Поймал, – соглашается Айзен и мягко улыбается. В ребенке что-то неуловимо знакомое. Родной разрез глаз, золотой ежик волос и что-то еще такое…       – Теперь твоя очередь считать! – Мальчишка резво обходит его и заглядывает, проверяя, услышал ли высокий взрослый.       ...какая-то знакомая и близкая сердцу смелость и несдержанная прямота, яркая чистота юного духа. Можно сказать, что все дети чисты, но…       – Беги скорее. Я уже начал считать... – хитро щуриться мужчина, пугая понарошку мальчишку. И тот подыгрывает, широко улыбается и притворно кричит, убегая так, что сверкают пятки.       – Не поймаешь! Не поймаешь! – дразнится ребенок, оборачиваясь, чтобы проверить – а заманил ли он взрослого? Не потерялся ли тот по глупости своей? А удостоверившись счастливо смеется и бежит дальше, петляя по запутанным коридорам Лас-Ночес.       А Соуске следует за рыжей макушкой, совершенно не удивляясь почему мальчик не теряется во дворце. Ведь так и должно быть. Его сын такой же хозяин крепости, как и он сам. Такая простая мысль отдается каким-то странным, неизвестным теплом в сердце. Кто-то ему уже говорил о детях…       – Мама! – мальчик ныряет за угол и Айзен следует за ним. В очередном коридоре Лас-Ночес горит два солнца: его девочка треплет парнишку по волосам, счастливо улыбаясь. Мужчина облокачивается плечом о стену, складывая руки на груди, и тихонько наблюдает, как мать с сыном говорят. Уютный голос его Ичиго перебивает детский торопливый лепет и говорят они о чем-то таком незнакомом, далеком для Соуске, что он не может разобрать, наслаждаясь лишь интонациями.       – ...А мы спросим у папы. Да, па-по-ч-ка? – под хитрый, довольный, прищур капитан просыпается.       Лицо щекочет золото спутанного шелка, а в глаза бьет вспышка молнии. Он слышит перешептывание прислуги в коридоре и задержавшийся грохот грома. Гроза далеко, но льет как из ведра. Сопение под боком прерывается вздохом.       Она здесь как дома. Одинаковость коридоров и стен не пугает. Повторяющийся паттерн углов умиротворяет. Тело обнимает белоснежная ткань – до того шелковая и мягкая, что впору подумать, что она одета в облако. И… здесь так светло. Так светло, что хочется поселить этот белый в самих поджилках.       А на сердце спокойно. Она не помнит, почему такая простая вещь ощущается небесным подарком. Она не знает, отчего душа кажется такой голодной к покою – такому банальному, с ясной головой и упорядоченными мыслями. Все будто встало на свои места. Будто случилось то, чего она так давно хотела.       – Мама!       Детский голосок. Сыплется на сердце как теплый песочек, льется на душу как парное молоко. Белые облака стен освещаются маленьким солнцем. Топот маленьких ножек становится громче, яркий рыжий ежик волос приближается, а у нее в горле разливают самый вкусный и сладкий апельсиновый нектар.       Маленький лобик врезается в ее ноги, девушка пошатывается от удара, но кладет ладонь на детскую спинку, удерживая мальчика от возможного падения, а после вороша короткие волосы.       – Кто тебе говорил смотреть, куда бежишь, малыш? – улыбается она, а после невольно оглядывается назад с желанием найти маму ребенка.       И поворачивается к лепечащему солнцу вновь.       Чуть поодаль стоит мужчина. Он деловито скрестил руки на груди, он мягко-мягко улыбается, будто хочет одной улыбкой сказать ей, как он рад идиллии.       Мама…       – …мамуль, ты же сама говорила, что в Генсее самые лучшие сладости! Я просил котейку открыть мне гарганту, а он меня к папе послал! Ух я ему наподдам!       Папе…       – Да, малыш… – эфемерное, фантомное сердце колотится. Это ее… сын. И это вновь сон. – Котейку больше не проси, он сердиться будет. А сладостей я тебе принесу.       Ичиго опускается на корточки и смотрит на мальчика по-другому. Он прекрасен, даже будучи иллюзией. Румяные щечки, веснушки на маленьком носике. Волосы по цвету не отличить от ее собственных, разве что более колючие, а вот цвет глаз… папин. На грудь будто положили мурлыкающего кота, и рыжая не может не смотреть на очаровательного малыша с восторгом.       – Но я хочу сам! – любой ребенок, по-хорошему, должен надуться, но этот мальчик поступает по-другому – подкупающе улыбается во весь свой рот с пропущенными кое-где зубками. – Я уже сильный, я могу сам спуститься в Генсей! А все пустые меня боятся, мне так тетя Нелл сказала!       Девочка смеется. Это так… до странного приятно. До странного необычно. Она ласково обнимает ребенка, утыкаясь носом в его золотистую макушку, и та пахнет цветочным медом. А после смотрит на наблюдающего за ними мужчину.       – А мы спросим у папы. Да, па-по-ч-ка? – по-лисьи щурится рыжая и очень хочет услышать ответ, но белые стены рассыпаются в пыль.       Сон растворяется во вспышке света сменяясь дробью дождя.       На сердце особенное чувство. Этот мальчик такой… как она. Как Соуске. Как они вдвоем. Это…       Мужчина проводит ладонью по обнаженной коже и оставляет короткий поцелуй на плече.       – Я с тобой больше шутить не буду, – хрипло говорит Соуске, стараясь придать голосу обиду, но выходит лишь довольное ворчание.       – Да, со мной шутки плохи… – сиплый девичий голосок звучит из-под спутанных рыжих нитей волос.       – Очень страшно. Не знаю даже, как не прогневать тебя, – мужчина прячет лицо между девичьей шеей и плечом, вдыхая теплый уют прямиком из сна, смешанный с запахом грозы. Террасу залило, но в кровати тепло и сонливо. Внезапная лень придавила к подушке так и шепча: ну зачем куда-то вставать, зачем торопиться? Ведь только-только покой мягким котом лег на сердце, грея своей короткой шерсткой. И Айзен, пару минут взвешивая все за и против, обнимает свою девочку, и прижимает ближе, укрывая их обоих одеялом. Подождут. Никто в такую погоду из дома и носа не высунет.       Кроме капитанов, спешащих на собрание к Ямаджи – ворчит проснувшаяся с ним Кьека. Мужчина хмуриться под гундеж занпакто, отмахиваясь. Но нет, та впутывает во внутренний диалог, споря и подначивая.       – Вот сама и иди, – не выдерживает Соуске и ворчливо отворачивается от материализованной Кьеки.       – Что, суставы на погоду ломит? – ехидно спрашивает женщина.       – Не забудь зонт, – хрипло отвечает капитан, не открывая глаз.       Кьека Суйгецу фыркает и судя по шелесту ткани, отворачивается, и не удостоив ответом хозяина исчезает в сюмпо. Прислуга, не замечая диалога, продолжает шептаться о чем-то своем под спальней. И под тихое роптанье Айзен проваливается в дрему.       Ленивое утро отложило на время возвращение в болезненную реальность. Теплое и умиротворенное дыхание на коже, рыжий ежик волос, что она видела под опущенными веками, крепкие объятия даже тогда, когда ее мужчина вновь уснул.       Ичиго так не хотела, чтобы Айзен уходил на службу, и ее желание сбылось. А она даже ничего для этого не сделала. И, хотя уснуть или хотя бы подремать девочка более не смогла, она наслаждалась сонным обществом своего Соуске даже несмотря на дождь за окном.       Какая все же необычная иллюзия. Похоже, что принадлежащая именно Соуске, и от этого еще более особенная. Этот бегающий по белому лабиринту малыш в своих белоснежных одеждах – просто маленький ангел, крохотное солнце. Такой очаровательный, такой теплый, такой… дарящий спокойствие. Такое впечатление, что стоило ей взглянуть в глаза этого ребенка – и все беды сразу забылись, все раны зажили вмиг. И то, как он соединил в себе черты их обоих… совершенно будоражит разум.       Рыжий-рыжий, но с глазами цвета разбавленного и самого вкусного красного чая. С веснушками, но с хитрой улыбкой. Юркий и бойкий, но очень тонко чувствует других и пользуется этим. Их общее отражение. Такой… просто невероятный. И Ичиго, судорожно отгоняя плохие мысли хотя бы на время, держа оборону, улыбается, краснея лицом даже тогда, когда никто не видит. Слышит, как мирно сопит отец воображаемого мальчика, чувствует, как каштановые мягкие прядки щекочут ее шею и ключицы. Целует его шатенистую макушку, но так, чтобы не пробудить от сладкой и вялой дремы.       И совсем тихонько шепчет:       – Этот сон обязательно сбудется…       

– ᴋ ʙᴀɯᴇʍу ᴄʙᴇдᴇнию, я ᴨью ᴦоᴩячий ɯоᴋоᴧᴀд ᴛоᴧьᴋо ʙ ʍᴇᴄяцᴀх, ᴦдᴇ ᴨᴩиᴄуᴛᴄᴛʙуᴇᴛ буᴋʙᴀ ᴩ.

– ᴨочᴇʍу?

– ну жизнь бᴇз ᴋᴀᴨᴩизоʙ – ϶ᴛо нᴇ жизнь!

ᴛᴇоᴩия боᴧьɯоᴦо ʙзᴩыʙᴀ

             Ленивое раннее утро перетекло в не менее ленивый завтрак. Цутия, как всегда, побеспокоившись о комфорте, накрыла котацу в обеденной зале, а заметив, что хозяева и вовсе сонные, утащила за собой служанок, оставляя их в одиночестве. Впрочем, достаточно скоро по дорожке застучали простенькую мелодию гэта. Женщина с привычным изяществом поднялась по лестнице, с царственной беспечностью бросила мокрый зонт у входа и сбросила мокрый слой дзюни-хитоэ.       – Так быстро? – удивляется Соуске, оторвавшись от еды, чтобы проследить, как занпакто вальяжно ложится рядом с котацу, подперев голову рукой.       Девочка с нежеланием и лениво жует овощи, которые ее заставили есть, когда в зал входит Кьека Суйгецу. Рыжая старается не реагировать, лишь опускает глаза в свою почти нетронутую пиалу с рисом, пока аппетит, который едва-едва наклевывался, машет ей рукой на прощание. В конце концов, помощь занпакто дала возможность Соуске побыть дома сегодня, это тоже ведь…       – Старик предпочел отсидеться дома, – пожимает плечами Кьека и торжественно достает из тамото конверт. – Больше курьером работать не буду.       – Устала? – усмехается мужчина и открывает немного влажный конверт.       – Конечно, – занпакто бросает апатичный взгляд на стол, но натыкается на выставленные десерты. Стоит терракотовым глазам наткнутся на анмицу, как женщина хмуриться. – Покорми меня, – капризно. Почти приказывает.       И Айзен, едва оторвавшись от письма, подхватывает палочками десерт. Занпакто не стесняясь причмокивает и говорит:       – А теперь с вишней, – и вновь получает сладость, не пошевелив и пальцем.       Палочки аккуратно подхватывают эдамаме. Как неловко. Осколки сердца опять болят, как только она вылезла из дум о мальчике, а вот если бы она осталась в постели фантазировать о снах… Слух улавливает женские капризы. И то, как Айзен спокойно на них реагирует. Удивительно, что все, кто знал мужчину после предательства, не смогли бы поверить в такое, если бы она рассказала. Айзен? Выносить чьи-то капризы? Да еще и потакать им, воспринимать как должное? Но что Кьеку, что Ичиго он словно подбивает к такому поведению. Поощряет его. Это сделало бы Соуске очень хорошим па…       М-да. Благо, предательства уже не случится, и балующему женщин добряку в очках уже никто не поразится.       Кьека просит очередной десерт, а Куросаки спрашивает себя, дуясь: почему тогда она должна есть эти овощи?             

... ᴨоᴛоʍ ʙ ᴄᴀду, ʙʍᴇᴄᴛо жёᴧᴛой юбᴋи ʙыдᴀᴧи ᴩозоʙыᴇ ɯоᴩᴛы. ноᴩʍᴀᴧьныᴇ жᴇнщины зᴀ ᴛᴀᴋоᴇ уходяᴛ ʙ дождь ʙ одной ночнуɯᴋᴇ, хᴧоᴨнуʙ дʙᴇᴩью ᴨо ᴦоᴧоʙᴇ ʙᴄᴇʍ ϶ᴛиʍ ʍᴇᴩзᴀʙцᴀʍ. но ᴧяᴧя ʙᴄᴇх ᴨᴩоᴄᴛиᴧᴀ. и обиду ничᴇʍ нᴇ ʙыдᴀᴧᴀ, ᴧиɯь чуᴛь оᴛᴛоᴨыᴩᴇнᴀя ᴦубᴀ ᴄᴛучᴀᴧᴀ ᴨо ᴋоᴧᴇняʍ.

ʙячᴇᴄᴧᴀʙ ᴄоᴧдᴀᴛᴇнᴋо (ᴄᴧᴀʙᴀ ᴄ϶)

ᴄᴀнᴛᴇхниᴋ, ᴇᴦо ᴋоᴛ, жᴇнᴀ и дᴩуᴦиᴇ ᴨодᴩобноᴄᴛи

             Дочитав письмо, мужчина хмуриться, на что Кьека, вновь причмокнув от удовольствия, говорит:       – Что, память подвела?       Айзен косится на занпакто и возвращает палочки с очередным десертом на стол.       – Хам, – женщина капризно отворачивается, переведя взгляд на ливень, разбивающийся о каменные дорожки поместья.       – Язва, – в схожей манере отвечает капитан и возвращается к еде.       – Мне за вредность полагается, – обиженно фыркает Кьека. – Жаль профсоюзов для занпакто не существует. Никакой защиты и поддержки.       – Так создай, – Соуске безразлично пожимает плечами.       – Не то время.       – Похоже, не только меня память подводит.       Женщина в очередной раз фыркает и садиться.       – Будешь язвить, залью всю документацию. А лучше сожгу. Будешь знать, как на меня вешать столько работы.       От наглости собственного занпакто Айзен все же замирает прямо с открытым ртом и палочками в руках.       “Даже я в ахуе”, – комментирует скрежет внутри девочки.       А Ичиго, пока Соуске отвлекся, закрыла глаза ладошкой как задумавший шкоду ребенок и вслепую потянулась палочками к уиро.       – Ичиго, мы кажется договаривались, – и все же капитан отмирает, и возвращается к еде.       – Другим можно, а мне нельзя? – дуется девочка, сквозь щелочки между пальцев подсматривая за своими палочками и забирая кусочек десерта с блюдца.       – Сегодня по кухне дежурит Манабу, Кьека бы не упустила возможность поесть, – терпеливо объясняет капитан, но все равно косится на занпакто.       – Что? – женщина пожимает плечами. – Лет пятьдесят не ела его стряпню.       – Не пятьдесят, а сорок три, – поправляет Айзен. – И Ичиго, я все вижу.       – Ну Соуске… – рыжие брови выстраиваются домиком. Рыжая убирает ладошку с лица, сонные глазки смотрят на строгое лицо мужчины.       – Будь хорошим папочкой… – палочки упрямо держат уиро, но без разрешения девочка не ест.       Женщина прыскает со смеху, забывая про элегантность и этикет.       – Пока не съешь завтрак, – строго хмуриться Айзен. – Кьека, ты за столом.       Занпакто все же прикрывает лицо рукавом дзюни-хитоэ, но продолжает хихикать.       Девочка вздрагивает от громкого смеха занпакто, на долю секунды переводя на женщину взгляд, но после вновь смотрит на Соуске.       – Только не говори... – она прерывается на очередной смешок. – что заставишь меня еще быть и нянькой.       – Ты уже понянчилась, спасибо, – угрюмо огрызается Айзен. – Ичиго, тебе нужно нормально поесть.       – Но я не хочу.       Мужчина смотрит на жалобное выражение лица и тяжело вздыхает.       – Но обед будет нормальным.       Ичиго самоотверженно кивает и все-таки тянет сладость в рот, наслаждаясь вкусом.       – Сегодня папочка все-таки добрый, – лепечет девочка, едва прожевав.       Едва притихшая Кьека давится новой порцией смеха. Айзен косится на занпакто.       – А ты не устала?       – Устала, – сквозь хохот кивает женщина.       – Вот иди и отдохни, пока я не ушел, – Соуске возвращается к еде, пока занпакто встает с пола, продолжая хихикать.       – Заказывай венки для своих дорогих отчетов. – женщина уходит, под угрюмым взглядом хозяина.       – Пока ты не ушел? – переспрашивает рыжая, когда занпакто покинула зал.       Мужчина тяжело вздыхает. Не так он хотел сообщить новость.       – Я собираюсь в Уэко-Мундо. На недели две.       Карамельные, потемневшие из-за сонливости глаза расширяются, и там, в пустоте и тусклости, рождается плохо скрываемый страх.       – Я… – Ичиго мнется, не до конца понимая, что, лучше сказать. – Я пойду с тобой…       Айзен смотрит в сердоликовые глаза и сжимает губы в тонкую полоску.       – Не стоит.       – Почему? – она нервно сглатывает ком в горле, сладость во рту от десерта больше не приносит мнимого и короткого удовольствия. – Я… Соуске, я не могу остаться одна.       Айзен складывает палочки и берется за уже остывший чай.       – Ичиго, проблема не в том, что я не хочу, чтобы ты пошла со мной, а... – он с трудом подбирает слова, избегая сложной для них обоих темы. – Хотя бы в том, что в Уэко-Мундо нет десертов, – он выдавливает из себя улыбку.       Он не возьмет ее. Ичиго отворачивается и ничуть не ловит настроения мужчины. В глазах – немое отчаяние. Она боится остаться без него так, как не боится даже смерти. Она помнит, что было в прошлый раз. Она знает, что ничего хорошего не будет. Маленькая ладонь, что покоится на коленях под одеялом котацу, сжимается в кулак.       – Я поговорю с Кьекой, – обещает мужчина, но к чаю так и не притрагивается. Настроение испортилось в край. И среди шума усилившегося, будто в издевку, ливня, послышался гром.       Она не знает даже, как у нее получится уснуть без него.       – Спасибо, – отвечает и кивает девочка просто по инерции, как кукла. Чертов ливень давит на глаза и на голову, будто бы желая прижать рыжую к полу.       Он совершенно не верит девочке.       – Если не хочешь, я ос…       – Айзен-сама, прибыли портные, – после разрешения, в обеденный зал входит Цутия. – Могу ли я забрать Ичиго-сан?