Владыка-развоеватель

      боᴧᴇн я, ᴀ ᴄᴛᴩᴀдᴀюᴛ они…

ᴛᴩᴇᴛья зʙᴇздᴀ, 2010

      Он не видит ее. У него белоснежная форма шинигами налипла на тело, он сутулится и держит ее невесомое бесчувственное тело в руках, прижимая к себе. Тщетно пытается согреть, но в ледяной воде это просто бесполезно, да и сам он всегда холоден как труп. Ее волосы водорослями обвивают его руку, и он на ощупь щекой прижимается к ее макушке. Глупая идиотка. Всегда выводит его из себя, заставляет волосы на голове клочьями рвать, заставляет купаться в ярости и желчи. Топчет его самолюбие, его гордость. Он вечно хочет наподдать ей как следует – так же сильно, как и защитить.       Ужасная хозяйка. Настолько же, насколько и прекрасная. Альбинос движется плавно по водному пространству, рука об руку со стариком. Они ищут уголок высотки, чтобы позаботиться о Ней. Чтобы уложить эту блаженную. Окутать ее сознание, чтобы она перестала жрать саму себя.       Ледяной смешок.       – Что? – тихо интересуется старик, шагающий в воде как по земле по правую сторону от пустого.       – Достала меня. – голос истинного занпакто уставший и такой человеческий, что Ичиго никогда такого не слышала. И еще долго не услышит.       – Она не виновата. – заключает бархатный голос, обычно такой зычный и резонирующий, но сейчас приглушенный.       – В этом-то и дело, блять, – обреченно комментирует Зангецу, и вслед за голосом слышны лопающиеся в воде пузырьки воздуха. Он прижимает ее маленькое тельце крепче, но так, чтобы не разбудить. – Только она не верит в это.       – Дай ей время, Зангецу. – наставнический тон его соседа раздражает альбиноса, но он прав.       – Хорошо. Но чем больше времени мы ей даем, тем хуевее ей становится… Стоять. – духовный меч нащупывает ногой стеклянную поверхность. – Бери выше. – и сам отталкивается от крыши здания, что расположена вертикально.       – Он уже ее привязал, мы не имеем права принимать решения. – мужчина движется следом, судя по звуку.       – Пока не поздно, нужно ее подтолкнуть. Это был не последний раз… – безнадежно хмыкает Хичиго и наконец обретает опору под ногами. Такая обыденная вещь как здание сейчас кажется неплохой стабильностью. – Этот мудак продолжит издеваться над ней. Продолжит извиняться и заглаживать вину, чтобы снова ударить.       – Все совершают ошибки… – туманно бормочет мягкий баритон.       – Ты подхватил от нее тупость? – в голосе появляются слабые нотки скрежета. Пустой садится на стеклянную гладь вместе с девочкой на руках.       – Я повторяю. Она привязана. – строго парирует старик, снимая с себя плащ и оставаясь в одних брюках и белой рубахе. – Ты не добьешься того результата, которого желаешь. Она не уйдет. Ты лег?       – Подожди… – на ощупь Зангецу укладывается на бок вместе с хозяйкой, сворачиваясь вокруг нее коконом, и обнимает, прижимая острые коленки к ее груди. – Лег. – парень раздражается, что рыжие нити лезут ему в лицо, и он приглаживает волосы, зажимая их между своей грудью и спиной девочки. – Я не вижу другого выхода. Она слишком чувствительна, она не сможет стать такой как он, чтобы не реагировать. Этому не будет конца.       – Дай ей время, – повторяет бархатный голос. Мужчина нащупывает рукой зажатое в объятиях тело хозяйки, укрывает его плащом, подоткнув каждый краешек между ее телом и телом Хичиго, будто в этом есть толк, и садится рядом. Широкая сильная ладонь вслепую находит хрупкие девичьи ребра, которые уже отчетливо ощущаются даже через слои ткани, и ласково гладит их. – Засыпай.       – А ты? – пустой не хочет продолжать разговор и спорить, чтобы не заводиться. Никто не может знать, сколько сил ему требуется, чтобы оставаться таким спокойным.       – Посторожу.       Альбинос хмыкает, но послушно закрывает глаза и проваливается в сон, не разжимая хватки на бесстыжем теле.       И спустя время обоих близнецов будит все тот же бархат, который и укладывал. Теплая, даже в такой ледяной воде, рука тормошит пустого.       – У нас гости, – серьезно и напряженно заявляет старик, поднимаясь на ноги.       – Чего, блять? – спросонья не понимает Хичиго, но моментально ощущает чужое присутствие в его мире, и черно-золотые глаза расширяются в недоумении. – Он совсем ебнулся?       – Ичиго, – мягко зовет мужчина, ощущая, в какой стороне пульсирует реацу незваного гостя.       Хичиго чувствует шевеление девочки – та просыпается, и он стягивает с нее чужой плащ, чтобы тот не уплыл восвояси, хотя течений в этой воде нет. Парень садится рядом с Куросаки и ждет, пока та придет в себя.       – Ичиго, ты во внутреннем мире, – успокаивающе бормочет старик, что вполне разумно с его стороны. – И сюда пришел Айзен.       Девочка же после сна ничего не соображает. Нечасто она ложится спать в кровати и просыпается на небоскребе – причем своем же. В ледяной воде и в кромешной темноте, до боли неуютной и тревожной. И уж тем более, совсем уж редко кто-то заявляется к ней прямо в голову. Что вообще происходит?       – Не дергайся, малышня. – духовный меч похлопывает хозяйку по спинке, а голос превратился в полноценный лязгающий звук. – Сейчас я его точно сожру.       – Стой, – прерывает заспанный голосок, и риока, ориентируясь в пространстве на ощупь, встает. – Я сама разберусь. Ждите здесь. – и с все еще мутной головой перемещается в сторону чужеродной для этого мира духовной силы.       – Пиздец, – заключает скрежет, белоснежная рука с зажатой в кулаке черной материей вслепую тычется в грудь старику, попадая не с первого раза.       – Да. – вдруг соглашается мужчина и забирает плащ, натягивая на себя. – Идем поближе. Не дай им себя почувствовать.             

ᴨоздно ᴄчиᴛᴀᴛь оɯибᴋи – ниᴋᴛо нᴇ дᴀᴄᴛ ᴛᴇбᴇ ноʙой ᴨоᴨыᴛᴋиᴨоздно ʍоᴧиᴛь о ᴄʍᴇᴩᴛи – ᴋᴩичи, нᴇ ᴋᴩичи – ниᴋᴛо нᴇ оᴛʙᴇᴛиᴛ

ʙᴧᴀᴄᴛᴇᴧин ничᴇᴦо - ᴨоᴄᴧᴇднᴇᴇ иᴄᴨыᴛᴀниᴇ

Рыжий шелк струится по узкой спине и несколько прядей влезли на самую щеку, щекоча его кожу. Солнце почти село и в спальне царит сумрак. А Соуске все смотрел на золотой затылок и думал. Что его, черт возьми, заставило отбросить контроль и потащить девочку в самый эпицентр кошмара этого мира? Ад – место от которого он старался держать Ичиго хотя бы в последнее время.       Гнев? Но разве можно оправдывать им все глупости, совершенные им? Оправдываются глупцы, извиняются слабые. Впрочем, не далеко от истины. Сейчас он ничем не отличается от презираемых им шинигами.       Извинениями не вернуть дело вспять. Остекленевшие глаза застряли перед внутренним взором. Черная склера, чернильной кляксой в панике вытесняющая белую. Скорченные пальцы, скребущие по нежной груди в попытке разорвать. Все это свежо в памяти и вряд ли сотрется.       Пытаясь трусливо найти себе оправдание, Соуске натыкается на червь сомнения. А был ли это он сам во время ссоры? Не потерял ли он контроль до конца? Ведь только отчаянный крик его девочки смог пробиться сквозь толщу гнева. Был ли этот гнев е г о?       В любом случае – слова были его. И ему отвечать. Ведь Ичиго вчерашнее дитя. Надломленное шинигами и доломанное теперь им.       Кьека, вновь уставшая, – он слышит это по тяжелому вздоху, – пробирается наверх, к его сознанию. Занпакто привычно ворчит, что ему – богу – не положено терзать себя ради какого-то гибрида. Но в женском голосе смирение. Она лишь просит прийти в себя, отбросить удушающую вину, чтобы хотя бы не навредить еще больше Ичиго. Такая простая манипуляция, но Соуске благодарен. Он знает, Кьеке очень хочется сказать, что для него отличный шанс воспользоваться состоянием девочки и исправить в ней все, что так мешает засверкать ей дорогим бриллиантом. Но занпакто держится, иначе сейчас ее хозяина задушит собственная вина. Позже. Когда девочка не будет похожа на живой труп.       И за это Айзен так же благодарен. Говорит спасибо, но Кьека отмахивается. Пусть лучше поблагодарит Зангецу. Вот кого женщине жаль. Глупых, маленьких занпакто, что не выбирали такую хозяйку.       Мужчина улыбается краешком губ, обращается к Хогиоку, чтобы тот передал его слова Зангецу, и наконец закрывает глаза с последним лучом света.       Открывает глаза он в кромешной тьме.       Холод сковывает суставы, вода пробирается в самое горло и лезет в легкие, заставляя вдохнуть и запаниковать. Этот холод одновременно знаком и совершенно чужд. И здесь непривычно, почти жутко, тихо.       Все та же Кьека вредно усмехается. Хогиоку вновь отличился своенравием. Занпакто смешно от иронии, но вот Айзену не до шуток. К тьме он привык, но вот его девочка…       – Ичиго! – на пальцах формируется сиреневый шарик, светящий бледным слабым светом. Лучи преломляются в толще воды, но светят ярче чем в его мире. Он видит свои белые рукава, а дальше под ногами видны окна небоскреба. Соуске делает первый пробный шаг и выдыхает. Пузырьки воздуха идут куда-то вверх, или скорее вбок, а легкие наконец перестают гореть.       

ᴇё оᴛдᴀᴧи оᴋᴇᴀну. нᴀᴄᴛᴀнᴇᴛ чᴀᴄ, и оᴋᴇᴀн ʙᴇᴩнёᴛ ᴇё.

ниᴧ ᴦᴇйʍᴀн, оᴋᴇᴀн ʙ ᴋонцᴇ доᴩоᴦи

– Ичиго! – его звучный голос ударяется о каждую молекулу воды в этом затопленном мире, и девочка понимает, что движется в верном направлении.       Только вот… зачем? Зачем он пришел? Зачем потревожил и так не самый притязательный сейчас мир? Девочка не хочет, чтобы Айзен видел ее мир таким. Хочет, чтобы он увидел его в лучшем состоянии, раз уж есть такая возможность, но…       От холода сводит зубы, при этом вода привычным образом находится в носу, во рту, в трахее. В ее мире законы физики и правила биологии работают совершенным образом ненормально. Темнота сейчас отличается от уютной мглы, которую дает ей во снах Соуске, и она такая непроглядная, что даже за закрытыми веками здесь светлее. Но вдруг луч света пробивается сквозь неподвижную воду, и Куросаки щурится, прикрывая ладошкой глаза, но так, чтобы видеть сквозь щелочки между пальцев. Виднеются белоснежные одеяния, из-за воды и мелких шевелений капитана движущиеся немного противоестественно.       И Он вновь явился как ангел. Но перед демонами, что поселились в юной голове, ангелы будто бессильны. Девочка приближается почти вплотную, останавливаясь в шаге. Во сне рыжая не чувствовала холод, но сейчас все тело болит от него, и она не покинет этот мир лишь из-за своих мечей. А вот Соуске здесь не место.       А сама она выглядит как воплощение мифической нингё, длинные рыжие, огненные в свете Хогиоку пряди змеями вьются в воде, направляясь кто куда, а черно-белая – ее истинная – форма шинигами облепила хрупкое тело, и можно подумать, что вместо хакама у риоки хвост.       – Как ты сюда попал? – голос перемежается с булькающим звуком, Ичиго убирает ладонь с лица. Она знает, как.       Неужели он выглядел так же.... Брошено в своём мире? Ичиго, его драгоценная девочка стоит продрогшая и Айзен не сдерживает виноватого тона:       – Хогиоку по-своему выполнил мой приказ. Здесь всегда так темно?       – Какой приказ? – девочка игнорирует вопрос, а голос ее звучит утомленно. Во взгляде – ни интереса от заданного вопроса, ни… в нем нет ничего, кроме желания уйти обратно во тьму, к своим мечам. Им здесь плохо.       – Хотел поблагодарить Зангецу, – честно отвечает мужчина. И оглядывается. Свет Хогиоку вырывает лишь кусочек небоскрёба, но тьма этого мира так давит на него... Тьма в его мире родная, часть его самого. А здесь... Противоестественная.       – Я не упаду? – преувеличенно весело спрашивает Айзен и делает шаг навстречу.       Что он сказал? Он насмехается? Она вновь ослепла?       – Не подходи, – хрупкие дрожащие руки выставляются вперед в качестве жеста защиты.       Где мечи? Ичиго отскакивает на пару метров назад, отдаляясь от гостя, и теряет связь с реальностью. Испуганно вертится из стороны в сторону, будто что-то ищет. Рыжие змеи собираются сверху, движутся как у раненной Горгоны. Она знает, что занпакто последовали за ней, потому что их энергия пропала даже для нее. Да и… они не могли не пойти. Но ореол света от шарика – Хогиоку ли это? – не дает увидеть далеко.       – К-кто ты? – отчаянные темные в таком свете глаза вновь направлены на мужчину.       Вода понижается в температуре.       Карие глаза расширяются от удивления. Мужчина делает шаг назад, упираясь пятками в бетон.       – Ичиго, ты боишься меня или…       Она ведь так и не сказала перед сном.       Проклятое сердце заходится в рваном ритме, и девочка дышит так часто, что, кажется, вот-вот вода здесь вспомнит, что она вода, и утопит Ичиго в собственном внутреннем мире. А в голову, вокруг которой из-за дыхания собралось облако из мелких пузырьков, врезаются тревожные иглы – где-то старик удерживает Зангецу от непродуманных действий. Ведь прежде всего нельзя навредить хозяйке.       – Отвечай на вопрос! – Ичиго почти никогда не кричит. Не разрешает себе, ведь кричать она может только в бою. Но сейчас, от страха, что кто-то очень страшный вторгся в ее внутренний мир, рыжая надрывает связки, борясь и с холодом снаружи, и с паникой внутри.       Айзен хмурится и наконец понимает в чем дело. Руку, держащую Хогиоку, покрывает иерро.       – Соуске. Твой Соуске, – смотрит он серьёзно в сердоликовые глаза.       Девочка судорожно переводит взгляд с чернеющей руки на лицо мужчины и обратно. И так, кажется, сотню раз, прежде чем убедиться. Иглы в голове успокаиваются вместе с ней. Ичиго медленно приближается к Айзену, все еще с опаской – слишком странной та шутка была, слишком совпадающей.       – Прости, – бормочет риока. – Нет, не упадешь. Здесь нет понятия гравитации.       – Это часть твоего кошмара? Я в твоём внутреннем мире? – Айзен хмурится и опускает руку. Когти царапают поверхность Хогиоку.       Она обреченно кивает – нет смысла отрицать. Температура воды не повышается, и Ичиго до рвоты холодно.       – Да, но не ты. Не мой Соуске, если быть точной, – в стеклянных глазах страх почти утихает. Она снова останавливается в шаге от мужчины, зашагивая на край высотки.       – Тогда мне не место здесь.       Айзен поднимает руку, на которой медленно начало осыпаться иерро.       Его эмоция только добавляет тяжести ей на сердце, и Ичиго хмурит брови, отводя взгляд в сторону. У нее нет сил говорить, что все в порядке. Нет сил притворяться, но… она соврет ему, если согласится с ним.       – Соуске… – пузырьки воздуха, непонятно как образующегося из воды в легких, выходят из маленького рта вместе с Его именем. – Смотри.       Ледяные руки девочки обхватывают свободную, такую же ледяную ладонь Айзена, и она делает несколько шагов назад, утягивая капитана за собой. Она хочет показать ему. Показать, что он желанный гость, что она боится не его. Показать, как может, потому что в своем нынешнем состоянии у нее нет сил на большее.       – Посмотри под ноги, – Куросаки вывела мужчину за пределы перевернутого небоскреба.       Ледяные пальчики он не чувствует – лишь видит. Но чуть сжимает в ответ. И послушно опускает глаза вниз. И видит лишь пустоту водной бездны. Темной, мрачной и все еще неестественной в этом мире.       – Что ж... С этой минуты я официально боюсь высоты, – криво усмехается мужчина, хотя взгляд направлен в бездну. Будто только так можно от нее избавиться.       Она опускает голову. Но не для того, чтобы посмотреть вниз. А потому что ей хочется провалиться туда, ведь мужчина видит не то ее состояние.       – Здесь нельзя упасть, если тебя только никто не швырнет… – серьезно объясняет девочка, будто это чем-то может помочь и Айзену, и ей. Пальчики сжимаются на чужой руке сильнее. – Вот.       Ичиго шагает по воде вверх по окружности, будто ее ноги – это стрелки часов, а голова – неподвижный центр механизма. И останавливается тогда, когда тело оказывается вверх ногами. Змеи-волосы чуть опускаются вниз просто из-за движения, но все еще плавают у головы, доказывая, что здесь и вправду нет гравитации.       – Хорошо, верю, – улыбается уголками губ и крепче сжимая маленькую ладошку. Вот только в глазах все еще вина.       Юная шинигами вздыхает, и ее тело принимает привычное положение, не отпуская чужую руку. Глаза мужчины видны ей в свете Хогиоку. К сожалению, или к счастью.       – Возвращайся, Соуске. Иди отдыхать.       – Тебе тоже нужно отдохнуть.       – Я не хочу их оставлять, – стеклянные глаза скользят в сторону, но девочка не уверена, что занпакто находятся именно там. Скорее, просто снова стыдится того, что не ставит себя на первое место, поэтому отводит взгляд, хотя пустота в них и так ничего никому не скажет.       – Ичиго, – бархатный и зычный баритон старика звучит будто отовсюду, словно накрывая куполом весь перевернутый затопленный город, – тебе нужно поспать. Иди.       – Я не оставлю вас, – Куросаки повышает тон голоса, чтобы ее услышали, – вы позаботились обо мне.       – И ты позаботься о себе. Возражения не принимаются, – фраза отдает строгостью, но мужской глубокий голос звучит скорее заботливо и по-отечески.       – Ну вот… – бормочет девочка.       Айзен прислушивается к смутно знакомому голосу и крутит головой, стараясь почувствовать чужое присутствие.       – Это твой второй занпакто?       Ичиго кивает в ответ на вопрос, даже не пытаясь найти место, откуда сейчас за ними наблюдают.       – Видимо, меня выгоняют из собственного мира…       – Они заботятся о тебе, – мягко улыбается Соуске. – За что им спасибо.       – Мгм… – как-то растерянно угукает девочка, не думая, что капитан получит ответ, но…       – Охраняй ее сон, Айзен Соуске, – теплый бархат снова накрывает этот мглистый ледяной океан.       – Сделаю всё что возможно и невозможно, – обещает он голосу и кивает девочке: Идём?       Куросаки с тяжелым сердцем кивает и закрывает глаза, чтобы открыть их в новой темноте – в темноте своей спальни, где ее сжали в объятиях длинные сильные руки. Тепло одеяла ложится медом на тело, особенно после ледяной воды, которая проникала в каждый уголочек организма. Дыхание у девочки оживленное и неровное, будто она и вправду вынырнула из толщи океана и не могла там дышать.       – Чш-ш-ш-ш-ш... – успокаивает мужчина девочку. Он целует плечо, с которого сползло одеяло и накрывает обратно. – Все хорошо, Ичиго, я рядом.       Она ничего не говорит и никак не реагирует, потому что у нее нет сил даже пошевелить губами. Однако ее дыхание со временем выравнивается, и девочка проваливается в сон, где, увы, нет ее любимой теплой темноты.       

ʙы, ᴛоᴩᴦоʙцы ᴄʙяᴛыʍ ᴄ ᴋоᴧᴇᴄ,

уᴄᴛᴩоиᴛᴇᴧи ᴛᴀйных ʍᴇᴄᴄ,

ᴨᴩодᴀʙцы ᴩиᴛуᴀᴧьных ᴄᴧᴇз,

ᴄочиниᴛᴇᴧи чᴇᴩных ᴨьᴇᴄ.

ʍы, ᴄᴛᴀᴩᴇющиᴇ, уʙы,

ʙᴧᴀᴄᴛи ϶ᴛой ᴄᴛᴇᴨи боᴧьɯой,

боᴦи ᴛоᴨᴧиʙᴀ и жᴩᴀᴛʙы,

ᴨоᴄᴛᴀноʙщиᴋи ʙойн и ɯоу.

ʙоᴛ ᴛᴀᴋую ʙоᴛ ɯʙᴀᴧь,

ᴋᴀᴋ ʙы,нᴇнᴀʙидящиᴇ дуɯой.

знᴀчиᴛ, ʍы ʙᴀᴄ ᴄобᴩᴀᴧи здᴇᴄь,

ᴛᴀᴋ ᴄᴋᴀзᴀᴛь, ᴩᴀзʍᴇᴄᴛиᴛь зᴀᴋᴀз:

ʍы из ʙᴀᴄ ʙыбиʙᴀᴇʍ ᴄᴨᴇᴄь,

ʙы ᴄᴀдиᴛᴇᴄь бᴇᴄᴄʍᴇᴩᴛиᴛь нᴀᴄ:

и ɯизоɸᴀзию нᴀɯих ᴩᴇчᴇй,

и ʍуᴛᴀции нᴀɯих ᴧиц.

ʙᴄᴇ зᴀᴨᴇчᴀᴛᴧᴇйᴛᴇ до ʍᴇᴧочᴇй.

ʙᴄᴇ зᴀᴨоʍниᴛᴇ до ᴋᴩуᴨиц,

чᴛобы бᴇз ᴨоᴄᴛоᴩонних ᴦᴧᴀз

очᴇнь ᴛихо, ʙᴇдь ᴄдᴀᴄᴛ ᴧюбой,

ᴩᴀᴄᴄᴋᴀзᴀᴛь ᴄыноʙьяʍ о нᴀᴄ.

ʙᴇᴩᴀ ᴨоᴧозᴋоʙᴀ

Здесь вонь, здесь гарь. Здесь воздух так раскален, что прожигает каждую артерию своей температурой, ранит пазухи носа. Здесь хочется блевать от одного взгляда на пейзаж и от одного запаха. Здесь кратеры бурлят лавой кровавого цвета и источают пары серы.Отчаяние заползает червями в самое сердце, продвигается по сосудам до самых кончиков пальцев. Ощущение, что этой пытке не будет конца, превышает все другое, занимает почетное место в голове. И даже смерть здесь кажется подарком, даром с небес. Смерть может прервать любую пытку, оборвать этот нескончаемый кошмар. Ведь понятие ужаса здесь возведено в абсолют.       Она не помнит своего имени и не знает, сколько времени здесь находится. Ее голой спины касается раскаленная колючая земля, грунт оставляет ожоги на нежной коже, но от таких пустяков ей уже не больно. А вот нога, давящая на тонкую лодыжку, причиняет неудобство. Давление усиливается, у белоснежного сапога грубая подошва, и жертва слышит, как ей ломают кость. Даже слышит свой крик. Осознает ли, что кричит именно она? Нет.       Круг коршунов в масках придавливает ее к земле как ненужную букашку об асфальт, размазывает ее внутренности по колким камушкам, а букашка все никак не может отойти в мир иной. Потому что в этом мире невозможность умереть – самое главное наказание.       – Это место сломает и тебя, – голос ей смутно знаком. У обращающегося к ней в руке зажат чей-то отрезанный рыжий хвост. Кому принадлежат эти волосы?       – Строишь из себя героя, – и этот женский голос тоже привычен. Она его слышала сотни раз, но в голове ни единого воспоминания, ни единой ассоциации, ни единой картинки. В голове – пустота, отчаяние и боль.       – Отпус-тите, – это ее рот так хрипит? Это она так жалобно просит?       Она садится. Смотрит вниз, на свое исполосованное ранами тело, и единственная прикрытая ее часть – запястья, закованные в кандалы, а от них… тянутся тяжелые звенья цепей.       – Ты здесь навечно. Осталось стать такими, как мы, – третий голос, какой-то даже веселый и жизнерадостный. И слышит она его тоже не впервые.       – Убейте, – жертва снова хрипит.       – Ты знаешь, что это невозможно, Ичиго, – четвертый голос надменен, вещает со знанием дела. Стоит ли говорить, что она его тоже откуда-то знает? И кто такая Ичиго?       – Убейте… – повторяет она.       – Заткни свой рот! – гремит самый первый голос, и его обладатель тянется рукой в белой перчатке к маске, снимая ее. Опускает свой капюшон.       За маской – мужское лицо. Волевой подбородок, добрые темные глаза, черная щетина. И вороные короткие волосы. Она знает это лицо, это лицо ей когда-то было родным. Кто он?       Второй коршун тоже открывается. Ниже всех остальных, женщина. Темные-темные иссиня-черные волосы, большие и кукольные лавандово-серые глаза. До боли миловидное лицо – не вяжется с обстановкой здесь. У жертвы с этим лицом хорошие ассоциации.       Третий. Высокий, широкоплечий. Красноволосый, исполосованный чернильными узорами на коже. Улыбается широко и по-доброму.       Четвертый. Статный и горделивый. С холодным выражением лица, чем-то похожий на невысокую девушку, что открылась прежде.       Один за одним, оставшиеся мучители снимают свои маски, и всех она будто бы знает, как облупленных, но ничего о них не помнит. И ни черта не помнит о себе. Но подумать ей не дают.       Самый первый мужчина, будто бы самый родной здесь, заходит в круг. Его грубые пальцы хватают ее за затылок, сжимая короткие волосы в кулаке и тащит. Жертва упирается, вьется как змея. Цепляется пальчиками за каменистый грунт, срывает ногти и стирает кожу в кровь. Становится все жарче, и слезы заливают глаза. Есть ощущение, что это с ней делают не в первый раз.       – Моя девочка, пора, – мужчина останавливается, поднимает ее за волосы к своему лицу, и его доброе выражение неумолимо меняется: глаза в буквальном смысле наливаются кровью, а рот искажает до невыносимого широкая одержимая улыбка.       Ее голову поворачивают обратно и опускают чуть ниже. Прямо перед взором – кровавая лава. Она бурлит, и капельки от лопающихся пузырей попадают на лицо, заставляя кричать от боли. И, пока позади слышится хохот толпы, ее окунают как младенца в святую воду. И все заканчивается.       Ичиго открывает глаза и тут же закрывает руками рот, чтобы не закричать во весь голос. Тело взмокло, дыхание сбито, а подушка намокла от слез – видимо, сон был долгим. Господи… как же она устала, как же она хотела своей любимой темноты. В голове активничают занпакто, успокаивая, окутывая голосами больной пульсирующий разум, но девочка так не может.       Она аккуратно выпутывается из заботливых объятий, понимая, что в комнате еще темно. Как же Куросаки хочет спать, но после такого уже не уснет. Она подходит к комоду, еле-еле видя слабые очертания предметов и достает какую-то вещицу – то ли юкату, то ли домашнее кимоно. Сбрасывает свое, мокрое от холодного пота и разорванное на груди, на пол и надевает чистое.       Седзи, впускающие на террасу, еле слышно шуршат и закрываются за девочкой. Это место натуральным образом стало успокаивающим после каждого ее кошмара, но с каждым разом успокаивать себя становится все сложнее.       Солнце начало перекидывать лучи через горизонт.       Ее голые ступни вытянуты навстречу прохладному утреннему ветерку. Именно ненавистный холод обычно заставляет чуть забыться, отвлечься на раздражение от покалывания кожи, от болящих пальцев на ногах. Но не сегодня. Она ждет рассвета, а перед глазами лицо отца, искаженное нереалистичной улыбкой. Никакой человек так улыбнуться физически не сможет.       За что ей такие игры разума? Почему не кто-то другой? Почему именно он? Папа – святое. Папа никогда ей не навредит, пусть он и шинигами. Но ее предательская голова… просто добивает ее еще больше. Внутри рассудка все еще звучат голоса ее мечей, но преимущественно говорит старик. А вот от Хичиго девочка чувствует очень простую эмоцию в своем же затылке – злостное отчаяние. Теперь она понимает, как он переживает за нее, особенно находясь в ледовитой мгле. Старик наверняка обнимает альбиноса, успокаивая и его, готового разнести весь Сейрейтей, и хозяйку одновременно.       Только, похоже, никому из близнецов это не помогает. Ичиго пару раз утирает себе слезы, выступающие уже просто так. Как приобретенный рефлекс. А чертов сон не отпускает ее до самых первых лучей. В комнате слышится шевеление, и Куросаки хочет провалиться под чертову землю, даже в Ад. У нее нет сил контактировать. Нет сил даже открывать рот, а придется.             

доᴄᴛᴀᴛочно и ʍᴀᴧоᴦо ᴄᴧоʙцᴀ, чᴛоб ᴄᴛᴩᴀᴄᴛи ᴦᴩозныʍ ʙᴄᴨыхнуᴧи ᴨожᴀᴩоʍ, и одноᴦо хʙᴀᴛᴀᴇᴛ ᴨодᴧᴇцᴀ, чᴛоб жизнь дᴧя ʍноᴦих ᴄдᴇᴧᴀᴧᴀᴄь ᴋоɯʍᴀᴩоʍ.

ᴦᴀʍзᴀᴛ цᴀдᴀᴄᴀ, 1877–1951

      Айзен открывает глаза и утыкается взглядом на пустую подушку. Но родная реацу рядом, едва ли не в шаге. Ладонь проходится по простыне на пустом месте. Встала намного раньше.       Мужчина садится на кровати и смаргивает дурное сновидение. Что было – непонятно. Не запомнилось. Но оставило неприятный осадок, будто он был лишь наблюдателем. Будто в толпе, поддавшись стадному инстинкту глазел на казнь.       – Ты рано, – Айзен облокачивается о косяк, сложив руки на груди, и вдыхает свежий утренний воздух. Иерро давно спало и теперь на каштановой макушке царил бардак.       – Привет, – безжизненные глаза скользят в сторону мужчины, захватывая лишь рукава его домашнего кимоно, и рыжая даже голову не поворачивает, вообще никак не шевелится. Зато ветер раздувает ее золотистые пряди.       В сознание вдруг врезается картинка, которую риока изначально на зафиксировала. Зачем папа отрезал ей волосы? Такая мелочь, но зачем?       Но есть ли смысл искать смысл во сне? Тем более в кошмарном. Аж смешно.       Пустой взгляд возвращается к бушующей из-за ветра чаще. Она полна жизни, она зелена и свежа. Она общается с окружающим миром своим шуршанием листьев, пением птичек, трескотом насекомых. Она насмехается над неживой рыжеволосой девочкой.       Мужчина хмурится и подходит ближе, присаживаясь на корточки рядом с креслом.       – Вновь кошмар? – ладонь ложиться на подлокотник, но Айзен старается не касаться. Не напоминать о дурном сне.       – Да, – коротко подтверждает девочка догадку капитана и опускает взгляд на его лицо, снова не совершая ни единого лишнего телодвижения. – А ты выспался?       – Все в порядке.       Ему не нравится это остекление сердоликов. Ему не нравится собственная беспомощность. Ведь помочь не может – он сам причина этих кошмаров.       – Ичиго, – заглядывает Соуске в ее глаза. – Ты можешь рассказать мне о кошмаре?       – Я была на месте Амайи, – у нее нет сил врать, нет сил сопротивляться вопросу. – На месте палачей был отец, Рукия, Ренджи и другие мои друзья шинигами.       Мужские губы сжались в узкую полоску. Он вновь не знает, что ответить. Что сказать, чтобы девочке стало лучше.       – Ты ни за что не окажешься на месте Амайи, – длинные пальцы сжались на подлокотнике. – Ни за что и никогда.       – Мгм, – бесцветно угукает Ичиго, просто чтобы что-то ответить, и отводит взгляд к самодовольной чаще.       Айзен тяжело выдыхает и встаёт.       – Мне жаль, что не могу забрать твои кошмары себе.       – Я не хочу спать без тебя. Тогда они будут хуже, – делится она своими опасениями.       – Ичиго... – мужская ладонь ложиться на такое хрупкое сейчас плечо. – Тебе не нужно спрашивать о таком. Я сделаю все, чтобы облегчить твою боль.       – Спасибо, – девочка не поднимает взгляда на лицо Соуске, потому что для этого нужно поднять голову, но теплая ладонь приятно греет плечо.       Айзен наклоняется, чтобы поцеловать рыжую макушку.       – Тебе следует отдохнуть.       – Да, – искренне соглашается Ичиго.       У нее действительно нет никаких сил. Но поможет ли ей отдых, остается только гадать.       – Поможешь дойти до кровати? – от холода девочка не чувствует ног, а в теле такая слабость, что ей кажется, что тело выдержало поход на террасу просто из-за адреналина в крови, что поднялся от кошмара.       Соуске кивает и поднимает девочку на руки. Несколько секунд и вот уже опускает ее на развороченную после ночи кровать, и заботливо укрывает одеялом.       Седзи тихо стучат при закрытии. Цутия идет медленно, дабы не разбудить госпожу и мимоходом осматривает покои жасмина.       Парочка юных служанок пугливо ныряют в одну из комнат стоит заметить им хмурого хозяина и суровую домоправительницу. Вода из ведер проливается на деревянный пол, но мужчина молча проходит. Старшая слуга шикнула на выглядывающих девчушек и поспешила за хозяином.       – С этого момента в поместье запрещается как-либо упоминать шинигами. Никого не допускать. Если пришли по срочному делу пусть передают записку лично мне в руки.       Цутия спрашивает хозяина:       – Могу ли я узнать, что случилось? Что-то с Ичиго-сан?       Капитан останавливается посреди внутреннего дворика между покоями жасмина и пиона. Домоправительница смотрит на напряженную мужскую спину и хмурит брови.       – На охоте... – Айзен-сама звучит разбито. Видно, что ему очень сложно говорить об этом. Цутия уже видела хозяина таким. Чувствует себя виноватым. – ... Кое-что произошло.       – Шинигами виноваты? – судя по тому, как мужчина опустил голову, она угадала. Домоправительница поджимает губы. Она так и знала. Не место молодой барышне на охоте. Не стоило рушить красивую иллюзию защитников Общества Душ. – Я сделаю все, что зависит от меня.       Она видит, как длинные пальцы мужчины сжались в кулак.       – Спасибо. Когда Ичиго проснется, накрой завтрак в ее покоях и позови меня. Я сегодня проведу день дома.       – Я поняла.       Хозяин двинулся дальше, а Цутия словила ленивую служанку. Вот только она обрадовалась…

ᴦдᴇ-ᴛо бᴩодяᴛ ᴛʙои ᴄны, ᴋоᴩоᴧᴇʙнᴀ; дᴀᴧᴇᴋо ᴧи до ʙᴇᴄны ᴋ ᴛᴩᴀʙᴀʍ дᴩᴇʙниʍ... ᴛоᴧьᴋо ᴨоʙᴛоᴩяᴛь оᴄᴛᴀᴧоᴄь – ᴨᴀᴩᴀ ᴄᴧоʙ, ᴋᴀᴋᴀя ʍᴀᴧоᴄᴛь – ᴨᴩоᴄыᴨᴀйᴄя, ᴋоᴩоᴧᴇʙнᴀ, нᴀдᴇʙᴀй-ᴋᴀ оᴨᴇᴩᴇньᴇ…

ʍᴇᴧьницᴀ – ᴋоᴩоᴧᴇʙнᴀ

      Они принимают ее в свои объятия как океан принимает утопленника – полюбовно и ласково. Несут ее тело словно под саваном, но боятся лишний раз сделать вдох, лишь бы не потревожить этот хрупкий кристаллик сна. Их девочка уснула, но вновь начала видеть дурной сон, и у них просто не хватило терпения выносить то, что с ней происходит. Почти горячие даже в такой ледяной воде руки крепко сжимают ее, а ее бесцветная холодная копия с трудом отдала хозяйку второму мечу, лишь бы та получила хоть частичку тепла.       Они убеждены, что пребывание в леденящей даже внутренности воде и в беспросветной тьме – лишь меньшая часть той боли, что испытывает хозяйка, разочаровавшись в этом мире, ощутив себя бессильной и хрупкой перед грехами Вселенной, в которой ей не повезло родиться. Они даже не могут ощущать ее мысли, не слышат ее размышлений, хотя в этот раз хозяйка от них не закрывалась. Просто в ее рыжеволосой голове нет ни единой сформированной думы – мечи видят лишь жуткие картинки и слышат в кромешной тьме устрашающие звуки. Но они ничуть не пугают. Пугает то, что, кажется, их девочка еще долго не сможет обрести покой.       Они не разговаривают, не произносят ни звука. Снова кутают ее в черный плащ. Судорожно, до боли бесполезно. Словно в черный мешок. Белоснежные пальцы гладят золотые нити волос, невидимые во мраке, словно могут избавить от любой хвори, а теплые широкие ладони держат ее хладные ручки в плену. И у обоих рассыпается на кусочки то, что у людей называют душой. Есть ли она у занпакто, если они сами – лишь частица души их хозяина? Или это так рвется душа их маленькой шинигами, и у них внутри – лишь отголосок? Как ни крути, им чертовски больно.       Они бдят и сторожат сон. Только-только она хнычет, оба принимаются утешать, лишь бы не проснулась, лишь бы отогнать ее ужасы. Они смотрят туда, где в темноте прячется ее хмурое даже в беспамятстве бледное личико. Они надеются, что это закончится как можно скорее.       Ичиго выныривает из глубокой тьмы, судорожно вдыхает воздух. Как ночью, после визита внутреннего мира. Одеяла греют, но в самих костях словно застыл лед – и тогда девушка понимает, что сделали ее духовные мечи и чего им стоило охранять ее. За седзи, будто назло, уже слышны аккуратные шаги. Она стягивает с пустой головы все слои ваты и льна, и сетчатку обжигает солнце, что в зените. Природа, видимо, издевается над ней сегодня. Хвастается своей жизнерадостностью. Заставляет завидовать.       Девочка с трудом садится на кровати. Даже после сна тело будто не слушается, такое безвольное и неуправляемое – ватное, как ее одеяла. Молодые служанки слышат движение и просят разрешения войти – Куросаки не противится. Принимая ванну, хочет утопиться в ней, а надевая юкату на распаренное тело, хочет затянуть пояс не на талии. За такие мысли получает от Хичиго фантомную оплеуху и трехэтажный мат.       Юную госпожу усаживают в кресло перед зеркалом, чтобы привести в порядок волосы, но та вдруг не дается. Чужие касания вдруг стали руками, покрытыми кровавой лавой, и риока мягко попросила ее покинуть. Девчушки отчего-то понимающе промолчали, откланялись и даже виновато опустили глаза.       А вот когда слабая реацу Цутии появилась около входа в спальню, Куросаки, с уже самостоятельно причесанными распущенными волосами и в домашнем кимоно, скрылась в комнате для рисования. Стыдно почему-то так волновать женщину.       Девочка сидит на полу, бездумно просматривая свои рисунки. Она слышит, как снуют слуги, накрывающие на стол, и если желание есть у нее было на нуле, то с каждой минутой оно уходило в минус.        – Ичиго, стол накрыт, – реацу Айзена возникает в спальне незаметно. Он стучит одними костяшками в дверь.       Голос заставляет встать. Все равно вытащил бы ее отсюда. Ичиго с нежеланием поднимается, откладывает исписанную красками бумагу и открывает дверь, бросая взгляд на мужчину.       Без боли в глупом сердце Айзену на девочку не взглянуть. Ичиго истощена несмотря на сон.       – Идем. – он кладет руку ей на спину и легонько подталкивает.       Рыжая послушно шагает в сторону террасы, и ее раздражает, что слуги все еще вертятся около стола. Она не хочет такой суеты, хочет если и остаться с кем-то, то только с Соуске, при нем ей не стыдно за свой вид – он уже, кажется, видел ее в любом состоянии.       Мужчина помогает девочке сесть, и Ичиго для приличия берет палочки в руки. Еда выглядит очень вкусно, но в горле стоит ком.       – Можете быть свободными, – Айзен отпускает прислугу и дожидается, когда за последней девушкой закрываются седзи в спальню. То, что Ичиго не хочет никого видеть, слишком очевидно. Но и оставить ее одну он не может. – Приятного аппетита.       – Приятного аппетита, – Ичиго опускает глаза, подрагивающая ручка обхватывает пиалку с рисом. Девочку почти тошнит, но она справедливости ради ковыряет палочками белые зернышки.       Айзен возвращает на столик тарелку с мисосиру и подхватывает палочками кусочек тофу. Но мужчина не обращает внимание на завтрак, ест автоматически. Карие глаза следят за девочкой.       – Ичиго, не по вкусу еда? Ты хочешь что-то другое?       – Я не голодна, – риока не поднимает взгляда и все-таки ставит пиалу на стол, уже не видя смысла имитировать бурную деятельность.       – Ты не ела с прошлого дня, – замечает мужчина.       – Я не хочу есть, – повторяет девочка и складывает руки на коленях как провинившаяся школьница.       Айзен хмурится и откладывает палочки.       – Ичиго, тебе н у ж н о поесть.       – Но я не хочу, – Куросаки хмурится и поднимает пустой взгляд на капитана. Ей не нравится, что ее не понимают. – Я не могу себя заставить.       – Ичиго. – зовет строго и звучит почти как приказ. Айзен кивает на место рядом с собой. – Бери кресло и садись.       Ичиго тяжело вздыхает, но слушается – у нее нет сил спорить. Она перетаскивает стул и усаживается рядом с мужчиной, не до конца понимая, что он от нее хочет.       Айзен подхватывает палочками кусочек маринованного дайкона и подносит к девочке.       – Съешь хотя бы овощи.       Он серьезно сейчас? В пустых глазах на мгновение проскальзывает удивление.       – Соуске, я не ребенок.       – Но не ешь как ребенок, – Айзен упрямо держит палочки с дайконом, – Не хочешь овощи, съешь рыбу. Не хочешь рыбу, прикажу подать мясо. Но съешь хоть что-то.       Ичиго упрямо поджимает губы, но капитан не отступает, и у девочки нет сил припираться. Она открывает рот и подхватывает зубами полосочки дайкона. В горле ком, но риока все же старается медленно жевать, чтобы не провоцировать тошноту.       В карих глазах на миг проскакивает надежда, что девочка наконец поест, но нет. Только несколько кусочков дайкона. Айзен тут же берет маленький кусочек, чтобы не подавилась и вновь не отказалась, и подает рыбу.       Ладошки, лежащие на коленях, напрягаются. Ичиго пытается отвлечься от вкусов и текстур, пока в голове еще живы запахи гниющей плоти и жженого мяса. Но голоса ее занпакто отчего-то солидарны с Соуске, поэтому она послушно забирает и кусочек рыбы.       Следом идет рис. Несколько зерен прилипли к персиковым губам и Айзен берет салфетку, стирая их.       – Умница. А теперь давай еще раз, – палочки подхватывают дайкон.       Она вновь послушно открывает рот, а после тщательно жует хрустящую редьку. Но когда капитан вновь подносит к ней рыбу, девочка отворачивается.       – Не хочу мясо.       Айзен убирает рыбу и вместо него вновь берет рис.       – Тогда что хочешь?       – Чай, – Ичиго смотрит на маленький комочек риса пустым взглядом, и ком внутри горла поднимается выше, но девочка заставляет себя съесть и эту порцию. Забота мужчины удивительно нежно укрывает болящее сердце.       – Что хочешь на десерт? – между палочками вновь маринованный дайкон.       – Ничего, – девочка снова отворачивается. – Я больше не могу.       – Съешь хотя бы этот рис и получишь чай, – глупая и детская манипуляция, но как еще заставить ее поесть он не знает.       Ичиго вновь сжимает губы в полоску. Ком уже высоко, он давит на миндалины и причиняет неудобства. Рыжая ждет пару мгновений, пытаясь сглотнуть его, и съедает последнюю маленькую порцию риса.       – Молодец, – хвалит Соуске и встает. – Прикажу, чтобы подали чай. Айзен уходит в комнату.       Естественные позывы никуда не деваются, и девочка терпеливо ждет, пока принесут чай. Мужчина возвращается к ней спустя время и сам приносит поднос с чаем, который ему передали у порога.       Соуске наливает напиток в пиалки и подает чашу сперва Ичиго. И та, сражаясь с комом в горле, хватается за нее и, обжигая пальчики, обжигает и язык вместе с горлом. Чашечка опустошилась за секунду, и рыжая болезненно морщится, прикрывая ладошкой рот.       Айзен, не успевший даже взять свою пиалу, хмурится.       – Может возьмешь данго? – он кивает на десерт.       – Больно, – мямлит девочка, не отнимая руки от персиковых губ. Язык горит, горло печет, но зато ком на этом фоне и из-за горячего чая опустился ниже.       Золотой купол кайдо формируется даже без жеста. Айзен наклоняется и говорит:       – Дай я посмотрю, – и протягивает руку, касаясь пальцами подбородка.       Ичиго, жмурясь, послушно поворачивается к Айзену и открывает пекущий рот, отнимая ладошку. Стыд за собственную неосторожность возрастает с каждой секундой.       Покрасневшая кожа светлеет с каждой секундой, но Айзен кладет большой палец на нижнюю губу, оттягивая, заставляя широко открыть рот. Розовый язык уже выглядит здоровым.       – Все в порядке, – Соуске на всякий случай осматривает слизистую, поворачивая голову девочки для удобства.       – С-спасибо, – благодарит Куросаки, когда мужчина отпускает ее подбородок, и опускает взгляд, поворачиваясь. Боль прошла почти мгновенно. Глаза глухо сверлят пиалку. Какая стыдоба и унижение. – Соуске, у меня есть просьба.       – Конечно, – Айзен говорит не задумываясь.       – Мне… – девочка снова сглатывает ком и, чтобы заполнить паузу, наливает себе порцию чая, но на этот раз ждет, пока тот достаточно остынет. – Я не хочу, чтобы меня касались.       Мужчина хмурится, но кивает.       – Я тебя услышал.       – Это не касается тебя, – Ичиго скользит взглядом к Соуске, а после сразу же обратно, к пиале. Она наклоняется к столу, и дует на чайную гладь, вытянув губы трубочкой, чтобы остудить напиток.       – Я передам слугам, – Айзен наклоняется и наконец берет пиалу для себя.