Владыка-развоеватель

ʍы ᴨобыʙᴀᴧи нᴀ ᴧунᴇ, ʍы ᴨоᴋоᴩиᴧи ᴦᴧубины оᴋᴇᴀнᴀ и ᴄᴇᴩдцᴇ ᴀᴛоʍᴀ, но ʍы боиʍᴄя ᴄʍоᴛᴩᴇᴛь ʙнуᴛᴩь ᴄᴀʍих ᴄᴇбя, ᴨоᴛоʍу чᴛо чуʙᴄᴛʙуᴇʍ, чᴛо ᴛᴀʍ ʙᴄᴇ ᴨᴩоᴛиʙоᴩᴇчия ᴄᴧиʙᴀюᴛᴄя ʙʍᴇᴄᴛᴇ.

ᴛᴇᴩᴇнᴄ ʍᴀᴋᴋᴇннᴀ

      Лязг мечей. Такой активный и непрерывный, что эхом отбивается от черепной коробки. Темная фигура сидит на краю опрокинутой стеклянной высотки. Капли дождя бьют мужчине по смольной макушке, а плащ уже давно промок до самой нитки – ветер здесь завывает, он холоден, он своими пальчищами обнимает тело и заставляет продрогнуть.       Кап. Кап. Как он ненавидит этот чертов дождь.       – Я тебе сначала голову снесу, а потом мы поболтаем! – старик прекрасно слышит скрежет истинного Зангецу, сейчас он бьет по перепонкам, потому что альбинос кричит, чтобы достучаться до их хозяйки сквозь металлические звуки бойни.       – Гецуга Теншоу! – голос Ичиго не такой громкий, но звучит всегда как колокольчик, как мелодия – даже когда она тяжело дышит, даже когда пытается рычать как защищающийся зверек.       Пустой уворачивается от полумесяца, выпущенного маленьким мечом. Он неуместно хохочет, видимо, соскучившись по битвам и мгновенно оказывается рядом с девочкой – хочет ближнего боя, хочет выразить всю свою ярость, вправить хозяйке мозги. Старику такие методы стали чужды.       Кап. Кап. Он закрывает глаза на мгновение, чтобы унять раздражение. Длинные пальцы откидывают длинную вороную прядь со лба.       Альбинос давит большим мечом на мечи, что в руках Куросаки, оба стоят в воздухе – в этом мире понятия гравитации не существует. Звук лезвия о лезвие режет уши даже на расстоянии. Мощь пустого невероятна, но хозяйка на то и хозяйка. Изумительно, как она хватает зубами собственный маленький меч, не имея времени, чтобы подвесить его на поясе, и как ее чудесная изящная ладонь ложится прямо на лицо Зангецу. Усилие, и парень летит вниз, разбивая спиной стекло одного из небоскребов. Мужчина даже опускает голову, чтобы посмотреть. Ичиго могла бы ударить мечом, но не стала – старик усмехается, – потому что знает, что для Хичиго такой удар будет унизительным, а это его слабость.       – Блять, малявка, – кряхтит пустой, выбираясь из осколков, и раны на нем довольно быстро заживают, – кто тебя научил такой грязи? Твой любовничек?!       Кап. Кап. Поразительно, как этот лязгающий голос слышно почти по всему перевернутому городу. А вот речь Ичиго приходится почти читать по губам:       – Зангецу, ты можешь нормально поговорить? – рыжеволосая воительница возмущается, но не дает времени своему духовному мечу. Приближается к нему в сюмпо и валит парня с ног. Видимо, и альбинос не хочет серьезного кровавого боя – просто веселится и отводит душу, потому что у него было время для маневра. Куросаки скрещивает два меча, рассевшись на своем близнеце, и прижимает лезвия к белоснежной шее.       – А мы разве не нормально говорим, хозяйка? – белесый рот искривляется в самой широченной ухмылке, которую Ичиго видела за всю свою короткую жизнь.       – Прекрати издеваться, иначе чью-то голову здесь отсеку я. – девочка тяжело дышит после долгого боя, в ней ни капли веселья. Вся ее родная, недавно видоизменившаяся форма шинигами липнет к телу, рыжие нити волос промокли до нитки, и ей самой очень холодно и зыбко.       – Ты хочешь проверить, что будет? – в сусальном золоте снуют искорки безумства, и альбинос напрягает шею и чуть приподнимает голову. По его коже стекает черная кровь.       – Идиот, – временная шинигами ослабляет движение, чем пользуется Зангецу, и теперь оказывается снизу. На тазовые кости давит вес парня, а ее оба занпакто громко стучат о гладкую стеклянную поверхность – и лишь один, маленький, остается в руке. Старик оказывается рядом с двумя сражающимися в непосредственной близости и складывает руки на груди.       – Если я идиот, то ты слабоумная и юродивая, – белоснежная рука ложится на девичью лебединую шею и ощутимо сжимает, но явно не желает навредить. – Ну как, уже потекла? Нравится?       – Зангецу, – предупреждает чернявый мужчина. Он предполагал, что так и будет. Это же пустой.       – Хичиго, отвали. – свободная рука обхватывает мужское запястье и оттягивает от шеи, сжимая до хруста костей.       – О. – другим двоим в уши бьет истерический скрипучий смех. – Так только твой папочка может делать? Даже трахнуть себя не дашь? А если я у него разрешения попрошу?       – Зангецу! – баритон в шуме грозы становится угрожающим.       – Да отъебись, старик! Это воспитательная работа! – пустой вырывает руку из цепкой хватки и потирает запястье. Но дальше ничего не предпринимает.       – Чего ты хочешь этим добиться? – девочка тоже не особо шевелится, спокойно лежит под своим духовным мечом, понимая, что они оба выдохлись. Сражение и вправду было долгим.       – О. Я? – Хичиго театрально поднимает белобрысые брови. – Я хочу, чтобы ты свои ебаные мозги иногда включала. Ты вообще соображаешь, что происходит, малявка?       – Вы против нашей с Соуске близости, я правильно поняла? – между рыжими бровками уже привычная маленькая морщинка.       – Да ебитесь сколько хотите, я уже поблевал пару раз, у меня иммунитет. – он криво лыбиться, а вот старик лишь молча прикрывает глаза. – Но вот есть парочка моментов. Ты в курсе, что будет, если твой яхонтовый будет продолжать в тебя кончать?       Ичиго задерживает дыхание, а карамельные глаза расширяются. Зангецу с любопытством склоняется над хозяйкой, закрывая тем самым ее от капель дождя, то и дело приземляющихся на бледное лицо с покрасневшим от холода носом. Естественно, она в курсе. Но в пылу страсти, потери контроля и новых впечатлений даже не думала об этом.       – Ну что ты мне строишь глазки, малявка? Вот и я о том же. А твой ебырь даже у тебя не спросил, хочешь ли ты спиногрыза или тебе найденыша руконгайского пока хватит. – лицо альбиноса начинает менять выражение на более серьезное, такое же хмурое как у девушки. – А во-вторых. Он тебе вредит. Ты теряешь голову, а ему это только на руку…       – Ичиго, – зычный бархатный голос перебивает альбиноса, – Зангецу прав. Я объясню. – взгляд темно-кровавых глаз направляется на парня. – Дай девочке встать.       Хичиго не спорит, отпускает хозяйку и отстраняется. Старик же усаживается на влажную стеклянную поверхность и подзывает Куросаки к себе. Рыжая послушно подползает к мужчине, оставив мечи в стороне, и садится рядом. Медную макушку заботливо накрывает часть смольного плаща, закрывая ее от дождя, будто бы в этом есть смысл. Альбинос усаживается напротив.       – Айзен уже привязал тебя к себе. – вкрадчиво начинает баритон. – И, Ичиго, мы не будем решать за тебя. – темные глаза внимательно смотрят в карамельные омуты. – Мы понимаем, что он заботится о тебе и дорожит тобой. Но эта забота исходит из нездоровых чувств.       – Из ебнутых чувств, старик, говори четче, – скрежет недоволен, и даже начинает походить на человеческий голос.       – Ичиго, тебя лишают свободы без твоего согласия на это. – продолжает старик. – Вспомни свои же слова: ты сама должна за себя решать. Он одержим, и просто-напросто сейчас управляет тобой. Не спрашивает, хочешь ли ты ребенка, который может появиться вследствие. Не до конца уверен, что его силы под контролем, но при этом контактирует с тобой и не думает о последствиях. И вот, что из этого вышло. Ты снова надломлена.       – Но я… – девочка растерянно мямлит, но ей не дают высказаться.       – Просто подумай об этом, Ичиго... – заключает старик.

иʍᴨᴇᴩия – ϶ᴛо ᴨᴩᴇᴋᴩᴀᴄно! но нᴇᴧьзя зᴀбыʙᴀᴛь о ᴧичноʍ! цᴇзᴀᴩь нᴇ иʍᴇᴇᴛ ᴨᴩᴀʙᴀ жиᴛь?

бᴇз чᴇᴛʙᴇᴩᴛи дʙᴀ до нᴀɯᴇй ϶ᴩы, 1982

      Айзен был рад увидеть по возвращению домой Цутию. Домоправительница побеспокоилась об Ичиго, а когда он сам вернулся с отряда, радушно встретила и господина. Все-таки последний день, а точнее ночь, охоты выдалась выматывающей. Остановившись на постоялом дворе в городе на обратном пути, шинигами, во главе с Рангику и Ишшином, устроили "веселую" попойку. На деле же пьяный дебош по всему несчастному городку. От участия в безобразии спасла тщательно лелеемая репутация – ему хватило посидеть от силы первые цивильные полчаса, чтобы под вежливым предлогом удалится в снятую комнату. Компания Ичиго была предпочтительней беснующимся шинигами. И ему даже удалось заснуть, слыша уютное сопение девочки под боком. Только вот ночью кто-то из офицеров решил, что устроить соревнование по кидо отличная идея. Айзен поставил барьер, но сон уже не шел добровольно. Стоило солнцу перебросить свои первые лучики за горизонт, как капитан строил еще пьяных или уже страдающих похмельем, как самых ответственных, в обратный путь.       И вот, вернувшись домой, наконец впервые за день поев и приняв ванну, единственное, что отделяло Соуске от доброго настроения – несколько часов сна, чтобы восстановить часть потерянной реацу. Постоянный гипноз брал свое.       Но в комнату стучится девочка.       – Соуске, я могу войти? – по ту сторону седзи слышен голос Ичиго.       Девочка чувствует себя вымотанной после боя во внутреннем мире, невыспавшейся из-за ночной попойки рядовых, но откладывать разговор больше не может.       – Конечно, проходи. – Айзен набрасывает юкату, небрежно завязывает пояс и выходит из-за ширмы.       За спиной Ичиго шелестят седзи. Девочка выглядит еще более истощенной, чем была до охоты. Потратив духовную силу не только на нее, но и на разборку во внутреннем мире, Ичиго ощущает свое тело слабым и немощным, а недосып сказывается и на настроении, и на лице. Соуске тоже не выглядит свежо, потому что не спал вместе с ней и не успел отдохнуть, и все же Куросаки решила не ждать и не спрашивать. Ведь ее тоже не спрашивали.       – Привет, – здоровается риока, но улыбаться нет ни сил, ни желания. Она проходит в комнату и усаживается на край кровати. – Я бы хотела поговорить.       Соуске вымученно улыбается девочке.       – Конечно.       Мужчина садится в единственное кресло в спальне.       – Соуске… – взгляд карамельных глаз пустоватый, утомленный, но стремительно направлен в чужие чайные омуты, – а откуда берутся дети?       Мужчина удивленно выгибает бровь.       – Мне казалось, современное образование отвечает на такие вопросы.       – А здешнее – отвечает? – на миловидном лице почти нет эмоций просто из-за того, что, как и капитан бы с удовольствием сейчас поспал пару часов, так и она бы присоединилась к такому полезному занятию.       Айзен хмурится, не совсем понимая, к чему такой разговор. Точнее мужчине не нравится возможная реакция девочки.       – К чему это, Ичиго? – можно было бы вывести диалог как-нибудь деликатно, запутано, но обманывать девочку лишний раз не хочется.       – К тому, что ты, видимо, захотел стать отцом. – изящные руки скрещиваются на груди в защитном жесте. – А меня даже не спросил.       Идея, что так удачно поселил в нем Ишшин, не позволяет ему немедленно ответить отрицательно.       – Ичиго, шинигами не могут так просто забеременеть. Как и любая другая душа. Иначе бы Общество Душ давно бы было перенаселено.       – Да? – рыжие брови приподнимаются лишь ради приличия. – Тогда как беременеют души здесь? От цветочной пыльцы?       – Нет, обычно. – отвечает он спокойно на сарказм девочки. И кто только надоумил... – Но, Ичиго, мы с тобой не чистые шинигами, чтобы переживать об этом. Из-за парочки раз ничего не будет.       На этот раз карамельные глаза искренне расширяются, кажется, до размеров десертных блюдец.       – Парочки раз? Соуске, я точно слышу это от тебя? – в мелодичном голосе отчаянное недоумение. – То есть, ты сам не уверен, и все же решил поступать так?       – Я уверен. – наглая ложь, которую Айзен искусно маскирует за усталостью. Конечно же он знает о создании новой души все, что возможно в этом мире. И конечно же знает, что чем выше реацу родителей, тем выше возможность забеременеть. Собственно, из-за этого так много детей именно в семьях аристократии – у тех и без тренировок огромные запасы энергии. И еще более важный фактор для рождения – спокойствие и баланс этих сил. Многолетняя стабильность без резких скачков и изменений. Если судить по рассказу Кьеки – часть его реацу сейчас под чужим контролем. Его реацу находится в дисбалансе, что точно не соответствует требованию к идеальному родителю. – Посмотри на тех же Кучики. Вряд ли Бьякуя не хочет дитя от любимой женщины.       Рыжая качает головой. Она не в настроении слышать примеры, ничем не подтвержденные. Руки опускаются, ладошки упираются в постель.       – Ты у них спрашивал, Соуске? – ее светлый голос становится еще мрачнее, тонкие пальцы сжимают покрывало. – Бьякуя делился с тобой, что и как он делает с Хисаной?       Айзен устало вздыхает.       – Если честно, я не вижу смысла в этом разговоре. – качает он головой. – Беременность тебе точно не грозит. Даже если специа... – Соуске делает вид, что его только что посетила дурная мысль. В карих глазах медленно появляется разочарование, смешанное с растерянностью.       – ...Неужели... Ичиго, неужели ты думаешь, что я брошу тебя и ребенка?       Ичиго только открывает рот, но вдруг в поток мыслей вмешивается старик, и девочка лишь сильнее сжимает ткань в обманчиво маленьких кулачках. В груди ее клокочет одно – обида. Горькая и колкая.       – Так все же беременность мне грозит, раз спрашиваешь? – персиковые губы искривляются в ломаной улыбке. – Соуске, если бы я для тебя была чем-то большим, чем собственностью, ты бы просто спросил меня.       Айзен делает вид, что хочет что-то сказать, оправдаться, но передумывает.       – Я тебя понял. – мужчина отворачивается и смотрит на узоры седзи. Его прекрасно видно в отражении зеркала напротив, и Соуске будто не скрывая уже эмоций, прекрасно отыгрывает разочарование и горечь. Будто отказ от его ребенка ранит его больше, чем обвинения девочки.       Девочка смотрит в отражение, видит все. Не может не поверить, но обида сильна, обида наливается кровью от доводов старика, пока пустой не лезет в голову, видимо, осознавая, что только доконает хозяйку. В глазах стоят слезы от мнимой пощечины, которую ей отвесил Соуске своим неуважением к свободе выбора совсем еще юной девушки. Но Куросаки держится, встает и подходит к креслу совсем близко.       – Посмотри мне в глаза. – просит девочка и наклоняется, упираясь ладонями в подлокотники, и ее исхудавшее лицо равняется с лицом мужчины. – Скажи мне, в чем твой покой, Соуске?       Айзен прекрасно умеет изображать "плохо скрываемые" эмоции. Вот и сейчас в глазах цвета умбры за мнимой уверенностью прячется мнимая обида.       – В тебе.       Девочка хмурит брови. В затылок медленно и с оттяжкой входит раскаленная игла – Хичиго зол. Как и она.       – Я доверилась тебе. Отдала тебе всю себя. От всего сердца пожелала сделать тебя счастливым. – узкий подбородок дрожит, а карамельные глаза искренне искрятся болью, но Куросаки не дает влаге покатиться по щекам. Она сильная. – А ты решил, что можешь делать со мной все, что ты захочешь. Решил, что я в своем состоянии спокойно выношу ребенка, рожу его. Что не сломаюсь. Что позволю сделать из себя куклу без права на выбор. Такую меня ты хочешь? – пальцы на подлокотниках сжимаются так, что слышен хруст костей, но девочка ничуть не повышает голоса – говорит тихо-тихо. – Такая я тебе принесу покой?       – Ичиго... – в карих глазах растерянность. В голове же – такой ты точно не уйдешь от меня. Ведь червь сомнения все равно грызёт его. Кьека не зря ведь переживала.       – Я услышал тебя. Я не буду настаивать на близости, пока ты не будешь готова.       Это не то, что она хотела услышать. Хотела услышать, что Айзен хочет ее счастья, как говорил до этого. Хотела услышать, что он ценит ее выбор, что не хочет принуждать. Желала знать, что она больше, чем домашний питомец, который скрашивает одиночество, делится теплом и своим обществом. Ей просто до боли обидно. Что верит, что сочувствует, что сама отдалась ему в его руки и ничего не попросила взамен. И даже сейчас. Его обиженный вид делает девочке больно. Потому что выглядит так, что капитан ничего не понял – взял на себя мысль, что ей претит сама идея, что у них обоих может быть ребенок. Но… просто сейчас не время, Ичиго не может в таком состоянии дать кому-то жизнь, не видит себя мамой.       Потому что поломанный родитель – не самый лучший родитель. Куросаки не понаслышке знает об этом. Ты можешь сколько угодно любить своего ребенка, давать ему все необходимое, но, если ты искореженный вдоль и поперек – дите это почувствует, сколько бы ты ему ни улыбался в лицо. А Соуске не подумал ни о ней, ни о потенциальном ребенке. И вместо того, чтобы признать это и нормально поговорить, оскорбился. И у риоки в груди скребется тысяча пантер.       – Соуске, я хочу семью, я вижу в тебе своего мужчину, – девочка не моргает, но по щекам льются крупные слезы, падая на мужское кимоно. – Но я сейчас не могу, а ты не подумал обо мне.       Рука сама поднимается, чтобы стереть жемчужины слез. Айзен поджимает губы и в глазах его лишь желание защитить девочку.       – Ичиго, я... Хотел защитить тебя, но подумать не мог, что ты так думаешь. Я виноват, что не обратил на это внимание.       Но в голове, роятся множество мыслей. Слова девочки приятны. Но лишь пока.       Нижняя персиковая губа дрожит как у ребенка, пока реки из глаз не останавливаются. И ее раздражает, что она снова плачет. Что она превратилась не просто в тряпку, а в половую тряпку. Которой все, кто мог попользовались. Готей, Экзекуция. Даже мертвый Соуске из прошлого. Звучит как плохая шутка или бесталанная фантазия. Чему такая как она научит ребенка?       – Как защитить? – девочка выпрямляется, и сама утирает себе слезы, больно проходясь рукавами кимоно по нежному лицу, растирая глаза до красноты, лишь бы прекратить этот предательский поток.       – Всем. От всех. – он хмурится, когда девочка отстраняется, грубо стирает свои драгоценные слезы.       Надо что-то придумать, чтобы она вновь не отдалилась. Чтобы самостоятельно придумала для себя выход. Ведь для себя люди придумают самую убедительную ложь. Стоит правильно подтолкнуть.       Мужские пальцы удерживают рукав кимоно, но вторая девичья рука все еще с паузами, но грубо трет покрасневшую кожу.       – Даже от моего родного отца, Соуске? – рука вдруг обмякает и свисает с плеча как ниточка вниз. Голос девочки слишком естественно напоминает голос обиженного и наивного ребенка.       Айзен делает вид, что тема ему неприятна.       – Ичиго, я не хотел бы, чтобы ты видела его... – он опускает взгляд. – Таким, как знаю я.       – О чем ты? – Ичиго вырывает рукав из пальцев Айзена, прижав ручку к своей груди. – Ты хочешь сказать, что папа плохой? Что он навредит мне?       – В прямом смысле нет, но.... – мужчина поднимает взгляд, в котором читается нежелание говорить правду. – Я хочу, чтобы твой отец оставался для тебя таким, каким ты знаешь его.       – О чем ты, Соуске? – повторяет девочка, все еще не поднимая голоса, но до боли неровно. Она дрожащими руками обнимает сама себя, будто пытаясь согреться, а нутро ее горит синим пламенем.       Айзен шумно выдыхает, как выдыхает, когда не может противиться девочке.       – Ичиго, он шинигами.       – Он мой папа… – растерянно лепечет риока, а слезы не останавливаются. В горле ком не дает дышать, и литая жгучая обида растет и давит внутренности.       – Да, твой отец. И пусть им и остаётся. – девочка требует правду, но правда девочке не нужна. Для ее же блага.       Реки на лице вновь обрываются грубым движением рукава. На светлой ткани видны более темные влажные пятна. Ичиго не понимает. Не хочет слышать такое, потому что ее семья – святое. И папу она принимает любым, как и говорила Айзену, что принимает его любым. Но мужчина, видимо, плевал на эти слова с самой высокой колокольни. Либо успешно этим пользуется.       – Я… – Куросаки мотает головой из стороны в сторону, будто стряхивает пепел с макушки. – Прекрати, Соуске.       – Хорошо. – отвечает так, будто ему неприятно лгать девочке. Будто сейчас он не пользуется подвернувшейся возможностью отвлечь от проблемы.       – Тебе нравится отнимать у меня свободу. – кивает девочка сама себе и больше не смотрит на мужчину, поднимая стеклянные глаза с розовыми белками в пустоту. – Продолжай, я приму и такое наказание. Я заслужила даже худшего. Но будет ли тебе приятно от осознания, что человек, который видел тебя разного, искренне принял любого, захотел быть с тобой, потому что понял тебя… просто по итогу не будет иметь иного выбора? – Ичиго разворачивается на пятках и не хочет ничего слышать в ответ. На ватных негнущихся ногах доходит к выходу. Тихо шелестят седзи, и под этот звук хочется кричать.       – Выбор? – Айзен встает вслед за девочкой. – Ичиго, всем, кому я давал выбор в итоге предал меня. – голос его надломлен, полон сожаления. – Я не прошу полного подчинения, я лишь хочу оградить тебя от зла. От того, что скрывают за собой шинигами. Ты слишком чистая, чтобы знать всю правду. Да, я ошибся, не подумав, что для тебя вопрос беременности настолько важен, но Ичиго, часть свободы всегда отдают взамен на безопасность. Я никак не ограничиваю тебя в выборе.       Пальчики до боли сжимают деревянную раму двери, с дрожащего подбородка падают капли. И исчезают в ткани кимоно. Девочка не оборачивается, но очень хочет. То ли накричать, то ли броситься в теплые объятия, будто ей плевать на свободу, волю, выбор. Будто.       – Ты никак не ограничиваешь, да. – седзи вновь шелестят, закрываясь, чтобы замкнуть ее тихий голос в комнате, чтобы не дать ему просочиться. – Ты просто его не даешь. Чтобы ты говорил, если бы я уже была беременна? Что это был мой выбор?       – Да не можешь ты забеременеть! – наконец срывается Айзен. Голос его хоть и гневный, но злость направлена не на его девочку, а на себя, что не смог подсказать ей правильный ответ. – Моя реацу нестабильна, еще с момента выхода из Мукена! Я физически не могу тебя оплодотворить! – Соуске смешивает ложь и правду, скрывая истину. – И если бы была бы беременна, это было бы чертово чудо! Я был бы рад, но нет, ты не уверена ни во мне, ни в себе! Стоит только на минутку тебя оставить с шинигами, как на тебя опять сваливаются все беды Общества Душ, будто только ты и ответственна! И самое забавное! – непривычная резкая жестикуляция только подчёркивает гнев капитана. – Спасать погрязший во лжи и грехе мир для тебя нормально, не слишком ответственно, а родить ребёнка, когда вырастила двух сестёр, это "Соуске отобрал выбор!"! – Айзен шумно вдыхает и сжимает пальцами переносицу. Усталость, гнев, раздражение, притворное разочарование, все смешалось в один коктейль головной боли.       Девочка дергается от неожиданности. Сжимается от чужого давящего крика, вжимает голову в плечи, держится за седзи как за последнюю надежду. Чужие слова ранят ее, в них сочится непонимание, нежелание понять. И Ичиго это доканывает, рубит ей пальцы и кисти. Обернуться сейчас – это похоронить себя. Узоры на двери рябят в глазах.       – Я защищала свою семью и своих друзей. – рыжая не кричит, не истерит, и даже слезы в ее глазах высохли, поселившись в голосе. – Свой дом. А ты считаешь это забавным? Считаешь пустяком?       В голове каша. Будто кто-то прошелся по полочкам в ее разуме и разворотил их, оставив бедлам. И это очень гадкое ощущение. Когда череп распирает и пустота, и хаос одновременно. Когда в голове дыра, но ее заливает кровь, и голова захлебывается. А ты все равно не знаешь, что тебе сказать.       – Соуске, – она безнадежно хмыкает, опуская голову, – как я и говорила, ты не видишь во мне Ичиго. Я не удивлена.       Она же понимала. Куросаки все понимала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Доверилась, отдалась и… Но знала, что это все имеет под собой нездоровый фундамент. На таком не построить хороший дом.       – Соуске... ты снова причинил мне боль. Ты. На этот раз даже не тот, кто внутри тебя. Он – это и вправду ты.       Слова отдаются в глупое сердце острыми иглами. Кьека нежно обнимает, поддерживая хозяина и совсем немного ворчит: я же говорила. Он всего-навсего очередная жертва, которую девочка хочет спасти. Но никак не довериться, не отдать себя в чужие руки и наконец перестать тащить на себя грехи всех и вся.       Он почему-то упорно думал, что Ичиго просто приняла и поняла его. Что увидев себя в его глазах, наконец обратит на себя внимание. Но нет. Вновь нашла жертву.       – Ичиго, меня не нужно спасать. – его голос надломлен и в этот раз даже не притворно. Соуске отворачивается и возвращается в кресло. Он подпирает подбородок рукой и смотрит на чёртову кровать. – Я никогда не считал смешным, что ты защищаешь семью и друзей. Они важны для тебя. Но я не хочу, чтобы тобой пользовались другие. Я хочу, чтобы ты перестала быть инструментом. Если не можешь сама, не можешь наконец посмотреть на себя, стать в конце концов счастливой... Останешься инструментом в моих руках. Я не позволю шинигами сломать тебя.       – Я не хочу тебя спасать, – девочка думала об этом, рефлексировала, копалась в себе. – Я хочу быть с тобой, хочу быть твоей. Я искренне захотела, расслабилась. Но тебе мало…       Голос мрачнее темноты в ее внутреннем мире, когда Ичиго вернулась туда после того месяца. Она так хочет погрузиться даже в нее и просто уснуть.       – Соуске, я доверяю тебе. А ты играешься с моим доверием. – кукольный рот в обиде искривляется, Куросаки жмурит глаза от боли в горле из-за сдерживаемых рыданий. – Даже если я не вижу этого явно, даже если я наивная... Я захотела, я пообещала быть счастливой, а ты ранишь меня.       Уголки губ криво дёргаются в нервной улыбке.       – И как я тобой играюсь?       – Не делай вид, что не понимаешь. – вдруг девочка оборачивается, прижимается спиной к двери, не подходит ближе. Личико ее раскраснелось от сдерживаемых слез, а опущенные руки дрожат, поэтому Ичиго прячет их в рукавах кимоно. – Ты у нас опытный игрок. Увиливаешь, недоговариваешь. Мог бы сразу сказать, что не можешь меня оплодотворить по определенной причине, но не сделал этого. Значит, это вполне может быть враньем. – Куросаки судорожно вдыхает воздух, пока грудная клетка спазмируется. – И вечно твердишь о шинигами… Что в них такого? Не святые, но ведут себя так, как и люди в моем мире – кто-то из них алчный, лживый, тщеславный. Или рвется к власти. А кто-то нормальный. Все, как и в моем мире.             

ʙ ᴧюбоʍ ᴀду ᴇᴄᴛь ᴄʙоя боᴦиня.

ᴀдᴄᴋᴀя дᴇʙочᴋᴀ, 2005

      – Хватит! – мужчина встает с кресла. – Постоянно оправдываешь их! Шинигами-шинигами-шинигами. – гневно тараторит капитан. – И ни минуты о себе! – Айзен хватает девочку за предплечье, прижимая к себе. Почему она не может понять? Не хочет осознать, что он хочет лишь защитить ее. Почему не может отбросить других? Не то забывает себя, не то откладывает собственную жизнь.       Гнев на шинигами, испортившие его алмаз, его драгоценную девочку, клокочет в груди и бьет по глотке, едва ли не заставляя рычать. Разочарование же душит, обняв змеей шею.       Вспышка телепортации и вокруг бесконечное поле из титанических каменных блоков парящих над синей бездной. Пространство тут же начало давить, но существам подобным им лишь едва заметная щекотка. Тут и там мелькают неприкаянные грешники, звеня цепями. А за ними гонятся ужасающие существа, едва ли напоминающие пустых. Вместо масок – черепа вытянутой формы. Вместо дыр – смешанный с гниющей плотью скелет.       Айзен прижимает девочку к себе и скрывает их под гипнозом.       – Вот куда попадают твои шинигами. – едва не рычит мужчина. – Все еще хочешь узнать от чего я тебя защищаю?       Гневный голос мужчины давит на нее, снова заставляет сжаться, пока он грохочет своим тяжелым тембром почти над ухом. Чужая ладонь жжет запястье, сжимает сильнее нужного.       Внезапное перемещение в пространстве отдалось тошнотой и давлением на солнечное сплетение. Ичиго прижимают к сильному телу горячие руки, а девочка открывает зажмуренные прежде глаза. Рыжая голова вертится из стороны в сторону, осматриваясь. Куросаки щурится от странного обилия цветов – амарантовый, кобальтовый. И эти блоки, повторяющиеся, будто одинаковые. Как у нее… И юная шинигами вдруг понимает, где она. Ни разу не была здесь, даже не представляла, как он должен выглядеть. Но она поняла, будто на подкорке само место продиктовало ей, что из себя представляет.       Звуки здесь до боли ужасны. Начиная со стонов, безумных смешков и плача душ, похожих на живых мертвецов: с серой кожей и впалыми глазами. Они, тут и там, находятся на верхушках белесых блоков. И заканчивая несусветно огромными существами, шумящими более ощутимо. Разрушающими бетон, пожирающими кричащих в муках грешников. Хрустящими костями.       Карамельные омуты, все еще покрасневшие, расширяются. Дрожащие ручки тут же хватаются за мужское кимоно на груди на автомате. Мечи. У нее нет мечей. Хотя, они же сейчас до боли в голове бушуют внутри – явно не ожидали, что их хозяйку может занести именно сюда. И снова из-за Него.       – С-соуске... – она заикается, у нее просто нет сил, чтобы ровно говорить или ровно стоять. Здесь пахнет пылью и гнилью, здесь ветер дует так сильно и так сухо, что хочется пить. Отсюда хочется убежать, это не место для живых.       Айзен обнимает ее за талию и прижимает еще ближе, не давая двинуться от него и на миллиметр. Обычные грешники исполняют приветственную песню своей гостье из криков боли, хруста костей и отчаянными криками.       Вспышка телепортации.       Водная гладь настолько спокойна, что вызывает тревогу. Здесь почти ничего нет, кроме огромных каменных кувшинок лотоса. Среди скал лепестков находятся арены. Где-то это вместилище титанических скелетов и их титанических мечей. Где-то – Колизей для пожирающих друг друга грешников. Здесь они другие. Выглядят более живыми. Их намного меньше. Но противное чавканье отражается от каменных стен и расходится эхом по всему уровню.       – Присмотрись, Ичиго. – длинные пальцы указывают на один из лотосов. Чудовище, походящее на пустого, с удовольствием пожирало грешников. К его спине, из-за многочисленной крови, прилипла белая тряпка, в которой с трудом узнавалось капитанское хаори.       – Смотри внимательно. Это Сейген Сузунами, бывший капитан пятого отряда.       Девочка не разжимает кулаки, не отпускает гладкую ткань. Это место отличается. Разительно. С первого взгляда нельзя назвать его Адом, хотя, стоит только присмотреться и прислушаться – вполне себе можно. В отличие от предыдущего пространства, воздух здесь стоит. Вообще ничего не колышется, водная гладь ничуть не шевелится – поэтому и воняет здесь сильнее. Застоявшейся мелкой речкой, кровью и разлагающейся плотью.       Айзен говорит смотреть, и Ичиго смотрит. Во все глаза. Сердце поминутно делает остановки в груди, пока антропоморфное чудовище с удовольствием пережевывает грешника. Хотя могло бы просто проглотить – размеры позволяют. Куросаки тошнит от этой картины, и одна рука все же отрывается от чужого кимоно и прижимается к маленькому рту. Риока пытается сдержать позыв и смотрит, смотрит, смотрит. Грешники, уже меньше походящие на зомби, пытаются сражаться с чудищем, но то сильнó. То хватает в лапища одного за другим, отрывает головы, откусывает конечности и изредка выплевывает их в воду, за пределы лотоса – небрежно, будто бы брезгливо. И тогда вода все же движется, окрашивается алым на мгновение, но тут же чудом успокаивается и возвращает прежний цвет, поглощая кровь.       – П-почему он такой? – девочка больше не может смотреть, отводит взгляд, лепечет сквозь сжимающуюся на личике ладонь.       – Потому что в ад попадают только чудовища. – припечатывает презрительно Айзен. – Хотя многие не сильно меняются.       Новая вспышка телепортации. Скалистый бесплодный пейзаж, испещренный кратерами, в которых булькает сусальная лава. Запах серы повис вместе с ядовитым туманом, что уходит ниже. Мужчина опускается на землю, но не для того, чтобы отпустить Ичиго, а лишь подвести ту поближе, показать то, что сверху не увидеть.       Грязная, чернильная форма сливается с черным камнем пейзажа. Несколько человекоподобных существ собралось вокруг чего-то в центре. Их лица скрывали бело-черные маски. Белые сапоги и перчатки искажены бурой кровью. Женский визг и стоны боли тонули в тумане.       – Амайя Кучики. Если не изменяет память, была капитаном до Гинрея Кучики. Прабабка Бьякуи. А вокруг... – Соуске обратил внимание на реацу. – О, Госуке Киганджоу. – мужчина выглядит почти удивленным. – Носил титул Кенпачи. Его убил Зараки. И Изухара Кинроку, один из первых капитанов Готея. Остальных не знаю.       В нос прорывается горячий воздух, запах гнили сменяется удушающей серой, но тошнота ничуть не проходит. Вновь односложный пейзаж, все элементы друг на друга похожи, просто будто один из них ранее размножили на десятки аналогичных. Кратеры бурлят, шипят лавой, плюются жидким огнем.       И шинигами. Пока Соуске подводит девочку поближе, она уже их рассматривает. Она не видит их лиц, но в своих чернильных формах, стоя в кругу, они выглядят как коршуны. Собрались вокруг жертвы, пока та пищит и кричит своим полусорванным, надломленным голосом. И чем ближе пара подходит к собравшимся, тем лучше можно рассмотреть.       Единственное, что у женщины прикрыто – это ее запястья, закованные в кандалы, а от них тянутся толстые цепи. Она плачет, на ней нет живого места, а кровь на ней уже почти почернела. Один из коршунов давит ей на ладонь своим окровавленным сапогом, вжимает в землю.       – … и тебя сломает. – холодно звучит чей-то мужской голос, и даже непонятно, от кого из существ – горбатых и высоких как для среднестатистических шинигами – он исходит.       – Бесполезно, – заключает другой, также мужской грубый тембр.       И в круг входит одно из существ. Амайю хватают за темные окровавленные волосы и по земле тащат к одному из кратеров. Женщина сопротивляется, хватается за руку, что сжалась вокруг ее прядей, но сил против чудовища ей не хватает.       – Соуске, нужно ее спасти! – девочка пытается вырваться из хватки, но не может двинуться ни на йоту. И вдруг застывает.       Чудовище достигает кратера за пару секунд. Сильная рука поднимает Кучики, все еще за волосы, и окунает ее, наверняка бывшее когда-то красивым, а сейчас изувеченное ранами лицо в лаву. Криков больше не слышно. Лишь бульканье. Ичиго открывает рот, а коленки ее подкашиваются. И если бы не объятия Айзена, риока бы упала.       – Вот, кто вы внутри, – усмехается мучитель в черной форме. – Все одинаковые. Все вы простые куски мяса, возомнившие из себя святош.       Рука в белой перчатке тянет женскую голову вверх, разворачивается и показывает своим сообщникам. И у женщины вместо лица черные угли.       Из персикового рта доносится отчаянный крик.       Истошный крик будто вырывает его из тумана собственного гнева. Айзен наконец понимает, что натворил в пылу ссоры. Под довольный, животный, хохот толпы грешников мужчина поднимает рыжую риоку на руки и исчезает во вспышке телепортации.       Соуске опускает ее на кровать в покоях жасмина и сразу же тянется за одеялом.       В ушах все еще звенит собственный крик и чужой мерзопакостный и гнусный хохот. Перед глазами – обугленное лицо. В носу – сера, гниль, кровь. Кровь. В горло заливается жидкость, опять. Как реакция на сильный стресс. Чтобы не захлебнуться, девочка сразу же, скорее неосознанно, переворачивается на бок – из ноздрей алая жидкость льется по щеке, а после пропитывает покрывало. В голове звенят голоса занпакто, но никакие голоса не затмят мерзкий смех.       И это… благородные шинигами? Невидящие стеклянные омуты пересыхают, но моргать почему-то не хотят, как бы Ичиго ни заставляла себя. Тело само по себе сжимается, сворачивается в позу эмбриона – в самую безопасную. Дыхание сбивается, а в груди болит так, словно кто-то все же проткнул ее катаной. Девочка все еще там, она не в покоях, не в Обществе душ. Она – там.       Теплое покрывало накрывает девочку и Айзен почти готов выдохнуть, как видит свежие алые разводы. Кайдо немедленно формируется в золотой купол.       Мужчина садится на край кровати, кладет руку на изящную ножку и прислушивается к реацу девочки.       Пока кровь практически моментально останавливается, фон духовной силы риоки меняется. Один широко раскрытый глаз частично заливается чернилами, но радужка остается карей. Руки покрывает тончайшая, но крепчайшая белая броня, и на пальцах вырастают когти, но выше локтей иерро не поднимается. То же самое происходит и на ногах – на большее не хватило силы.       – Хичиго, вытащи его, – хрипит девочка, и по глазам все еще можно понять – она не видит перед собой ничего, ни Айзена, ни тем более уже ставшие родными покои. – Болит. Вытащи.       Белые когти разрывают кимоно на болящей груди, царапая нежную кожу.       Айзен чувствует изменение реацу. Такое же, когда Зангецу берет контроль над телом хозяйки.       Нервные слова заставляют его нахмуриться, а стоит ему заметить, как белые руки тянутся к груди, так собственные ладони обхватывают запястья в иерро, с силой прижимая к кровати.       – Ичиго, я здесь, успокойся. – Соуске пытается сделать голос максимально нежным и спокойным, но беспокойные нотки все равно проскальзывают. – Ичиго, посмотри на меня.       Склера порывается полностью стать черной, но не может – сознание юной шинигами закрылось так, что не реагирует на попытки пустого взять контроль.       – Хичиго, я же прошу, – персиковые губы искривляются в обиде, белоснежные руки пытаются вырваться, но сил не хватает. – Вытащи.       И сейчас альбинос понимает, что только вредит, и оставляет попытки овладеть телом. Белая броня неохотно сползает, чернила из глаза стекаются будто под веки, но взгляд девочки не меняется.       – Ичиго, пожалуйста, услышь меня. И-чи-го. – то, что занпакто отступило не придает ему никакого спокойствия. – Ичиго, поговори со мной.       Он обращается к Кьеке, просит совета. Потому что собственное беспокойство мешает думать.       Картинки. Ужасные картинки. Откинутые в воду головы и конечности, белое хаори в крови. Черные формы и белые, запятнанные сапоги и перчатки. И угольки вместо лица. Чудовища, какие же чудовища…       – Ну пожалуйста, – хнычет и просит девочка своего пустого и обижается, что он не слышит. Так хочет, чтобы перестало тянуть и жечь в груди, хочет вырвать оттуда клок, хочет избавить себя от боли.       – Зангецу. – зовет Айзен по совету Кьеки. Ведь занпакто защитит хозяина. – Зангецу, помоги ей.       Ичиго продолжает причитать, почти не издавая звуков и лишь шевеля губами, а руки все тянутся к груди, но не сдвигаются с места из-за чужих. И спустя какое-то время фон реацу вновь меняется. Снова все начинается с рук и стоп, их заботливо накрывает иерро и пытается пройти дальше. Но то и дело, доходя чуть дальше колен и локтей, начинает осыпаться. С глазом – то же самое. Чернила заливают белок, но не до конца, тянутся к карамельной стеклянной радужке, но карамель не хочет уходить и противится.       Мужчина чертыхается. Зангецу пытается помочь, но похоже в голове девочки такой хаос, что даже собственный занпакто не справляется.       Айзен вспоминает, как доверчиво жалась к его иерро Ичиго и как спокойно уснула в маленькой комнатке постоялого двора.       Белая броня покрывает тело, но не до конца, оставляет открытой голову, чтобы голос не так звенел металлом.       – Ичиго, прошу, посмотри на меня.       Девочка все хнычет и хнычет, как оскорбленное дитя. Одновременно видя мультик из кошмарных кадров, слыша жуткие звуки и ощущая блевотные ароматы.       Но перед глазами мелькает белое. И это не ее руки, которые Хичиго все еще не перестал обнимать броней, пытаясь прорваться сквозь мутную завесу сознания хозяйки. Это белое – свет. Это белое встретило ее когда-то во тьме, это белое – безопасность.       Ичиго вдруг замолкает и перестает напрягать руки в чужой хватке. Глаза не сразу, но постепенно становятся не такими пустыми, не такими стеклянными. Проясняются как небо после грозы.       – С-соуске? – рыжая смотрит в белесые глаза, а после испуганно скользит взглядом по тому, что в поле зрения.       – Ичиго, смотри только на меня. Слушай только меня. – Айзен старается говорить успокаивающе, хотя не знает, что его серые, с фиолетовой склерой, глаза полны беспокойства и вины. Ведь именно он не сдержался. Именно он привёл девочку к тому от чего защищал. И в пору бы оправдаться – Ичиго должна и хочет знать правду, и если не хочет ее по кусочкам, то пусть нырнет с моста, с головой. Но стеклянные глаза, смотрящие сквозь него, говорят – дурак, не видящий дальше своего носа здесь только он. Даже после заключения в Мукене не научился сдерживать себя.       – Ты в безопасности, Ичиго, ты дома. – убедившись, что девочка больше не порывается вспороть себе грудную клетку, мужчина отпускает запястья в иерро.       Секунда беспамятства и непонимания, но осознание, хоть и частично, приходит слишком быстро, особенно при взгляде на дымчато-белесые виноватые глаза. Ранее поверхностное дыхание превращается в отрывистое и глубокое, и юная шинигами кладет ладонь в иерро на свою тяжело вздымающуюся грудную клетку, полуприкрытую клочками кимоно, растирая. И хоть сознание хозяйки достаточно очистилось, чтобы захватить контроль – Зангецу не делает этого. Потому что знает, что Ичиго будет сражаться за контроль даже в таком состоянии. И все же, пустой оставляет броню как есть, чтобы дать девочке понять, что она не одна.       Ее душа рвется, пока она смотрит туда, куда ей приказали, но не понимает, зачем. Не понимает, зачем ей после такого вообще кого-то слушать и куда-то глядеть, если в голове даже не укладывается все произошедшее. Белоснежная броня мужчины внушает доверие, но от этого болящее сердце не перестает клокотать. Картина мира разрушилась, уступая место живописным изображениям из самой Преисподней – с самыми настоящими демонами.       Она тоже попадет туда? Она же шинигами. Ей там тоже место? Кем она будет? Чудовищем или той, кем была Амайя? Или любая такая Амайя там тоже становится коршуном?       Ее занпакто тонут в ледяной воде и темени, но не жалуются. Голос старика теплым бархатом окутывает разум, однако, он воспален изнутри. Хичиго же молчит, потому что не хочет заводиться, иначе у хозяйки разболится голова.       Куросаки тянется к лицу, потому что кожу неприятно стягивает – когти почти моментально рассыпаются, чтобы девочка не расцарапала себе щеку. Тонкие пальцы трут засохшую кровь, и на них остаются бордовые хлопья. Риока смотрит на них и наивно хмурит брови. В карих глазах же ни капли слез, они потеряны – как у людей, что только-только очнулись после чересчур красочного и богатого на события сна.

ᴨоᴛныᴇ ᴧицᴀ ᴄᴇᴩых ᴦʙᴀᴩдᴇйцᴇʙ

ʙ ᴄʙᴇᴛᴇ ᴋоᴄᴛᴩᴀ ʙᴄᴇ ᴄᴛᴩᴀɯнᴇᴇ они

но чᴛо, дон ᴩуʍᴀᴛᴀ, ᴛы ᴄᴛᴀᴧ ᴄᴧиɯᴋоʍ бᴧᴇдᴇн?

ᴛы боᴦ ᴄᴩᴇди ᴀдᴀ, ᴨᴩоᴄᴛи и ᴨойʍи

нᴇᴨᴩоᴄᴛо быᴛь боᴦоʍ ʙ жᴇᴄᴛоᴋоᴇ ʙᴩᴇʍя,

быᴛь ʙыɯᴇ, чᴇʍ жᴀᴧоᴄᴛь, ᴧюбоʙь иᴧи чᴇᴄᴛь

и жиᴛь ʙ ᴀᴩᴋᴀнᴀᴩᴇ, ᴛуᴨоʍ и нᴀдʍᴇнноʍ,

ᴦдᴇ ᴄᴧоʙᴀ доᴄᴛᴀᴛочно, чᴛоб нᴀ ᴋоᴧ ᴄᴇᴄᴛь.

ᴡᴀʟʟᴀᴄᴇ ʙᴀɴᴅ - ᴛᴩудно быᴛь боᴦоʍ

      – Ичиго, я с тобой, посмотри на меня. – Соуске берет маленькие ладошки в руки, отводя подальше от обнаженной груди. – Я здесь ради тебя. Ты не одна здесь. Посмотри на меня, Ичиго.       Айзен говорит тихо, чтобы еще больше не напугать девочку. Пальцы стирают засохшую кровь с нежной кожи.       Баритон мужчины смешивается с баритоном старика в голове, хотя девочка мало понимает, что говорят ей голоса. Все самые болезненные чувства обнажились. Она смотрит во все глаза на подвижные пухлые губы, и ее мутит, потому что этот же рот во снах обманывал ее. Но после взгляд стеклянных омутов скользит вверх по чужому лицу – и там нет никаких очков. Там темные склеры и светлые радужки. Это точно он, он не обидит.       Прохладные пальцы в иерро касаются ее щеки, стирая кровь, и Ичиго застывает, даже задерживает дыхание, не отрывая взгляда от дымчатых радужек.       – Я… – голос хрипит, звучит еле слышно. – тоже буду там?       – Конечно же нет, Ичиго. – мужчина позволяет себе выдохнуть от облегчения. – Нет, не отпущу тебя. – Соуске слабо улыбается, подбадривая не то себя, не то девочку.       В ушах все еще шум, но Куросаки слышит тембр. Улыбающийся рот выглядит многообещающе, успокаивающе – видимо, ответ был отрицательный. Но рыжие брови вновь хмурятся. В голове так мутно, мысли и картинки снуют туда-сюда и все никак не могут улечься по местам. И в груди все еще болит, ее хочется растереть, положить туда грелку, чтобы расслабить мышцы, но чужая рука держит ее запястья. Девочка вновь их напрягает.       – Помоги.       – Как? – спрашивает, а сам оставляет поцелуй на хрупких костяшках.       Ичиго выдыхает, не прекращая хмуриться как дитя. Потому что ее руки все еще не отпускают, а каждое слово ей дается с каким-то жутким усилием.       – Погрей тут, – лепечет с трудом, но тянет свои руки вновь в сторону груди, чтобы дать мужчине понять, где это “тут”.       – Иди сюда. – Айзен обнимает девочку, прижимает к груди. Одеяло под ними тихо шуршит. – Все хорошо, Ичиго, ты в безопасности. – рука гладит спину, утешая будто дитя.       Девочка начинает лучше слышать и, дрожа всем телом, прижимается к мужчине так крепко, как только может, утыкаясь лицом в изгиб шеи, которая не покрыта броней. От чужой кожи пахнет сосновым лесом, и это дает понять, что она дома.       – Почему они такие? – шепчет Ичиго одними губами.       – Ад меняет их тела. Вытаскивает все изнутри. – Соуске целует золотой висок и продолжает гладить спину.       – Если я попаду туда, со мной будет то же самое? – она все жмется к чужому телу, не может унять дрожь. – Я не хочу…       – Ты не попадешь. – мужчина прижимает ее в ответ.       – Все шинигами попадают, – девочка наконец оттаивает, глаза наполняют слезы, она все вспоминает родственницу Бьякуи, ее душераздирающие крики.       – Ичиго, ты особенная. – на коже драгоценные слезы и Айзен немного отстраняется, чтобы взглянуть в глаза из сердолика. – Ичиго, с тобой все будет хорошо.       Ичиго долго и доверчиво смотрит в чужие видоизмененные глаза, пока влага катится по щекам. Ее же иерро на руках и ногах вдруг начало таять, вместе с чернилами в одном глазу – хозяйка отошла от первичного шока, и не стоит растрачивать ее энергию.       – Мы же не могли спасти ее?       – Она не умерла. – рукой, что лежала на талии, Соуске приглаживает золотые пряди.       Ее светлые брови приподнимаются, пока юная шинигами бегает взглядом по родному лицу.       – Они не могут там умереть… – не спрашивает, а утверждает. Ну конечно же. – Потому что они должны страдать за грехи.       Айзен криво усмехается и отводит взгляд. Да, за грехи. И за них тоже.       – Почему ты смеешься? – наивно хмурится девочка, пытаясь словить чужой взгляд.       – Потому что даже сейчас думаешь не о себе. – рука на спине чуть сжимает ткань женского кимоно.       Карие глаза обреченно опускаются. Ичиго молчит. Она понимает, о чем говорит ей мужчина, но ей нелегко. Нельзя так просто отпустить ношу, что тащила большую часть своей короткой жизни.       – Я не знаю, как это, пойми меня… – взгляд снова опустел, стал прозрачным, и риока хочет отстраниться, но чужие руки на спине не дают этого сделать.       – Забудь о других, Ичиго. – мужские губы сжимаются в полоску. – Ты намного важнее.       Девочка кивает, не поднимая взгляда, смотря на свои руки, что сложились на груди Айзена.        – Я хочу спать.       – Хорошо. – Айзен наконец отпускает ее и помогает лечь, укрывая одеялом.       В карих глазах отчаяние. Ее клонит в сон, но Ичиго знает, что ее ждет там – по ту сторону. Если даже в сознании до сих пор всплывают картинки перед глазами, эхо звуков все еще отбивается от стенок черепа.       – Мне страшно… – одними губами произносит девочка.       – Мне остаться? – мужчина садится на край кровати.       Ичиго безмолвно кивает. Без Него у нее нет шансов даже уснуть, хотя Он же и привел ее к этим кошмарам.       – Пожалуйста…       Айзен кивает и ложится рядом. Обнимает девочку и прижимает к себе.